Патерсон Кэтрин. Великолепная Гилли Хопкинс

   Чей-то локоть толкнул ее в бок. Гилли пришла в себя. Какого черта? Уильям Эрнест старался привлечь ее внимание, так, чтобы Троттер не заметила — рот набит печеньем, а пытается что-то сказать.
   «Ты чего?» — безмолвно спросила она, подняв брови.
   Он проглотил печенье.
   — Сюрприз, — пробормотал он, кивнув головой в сторону Троттер.
   Гилли изо всех сил замотала головой.
   — Еще рано, — пробормотала она. — Потом.
   Мальчик улыбнулся, лицо его просветлело.
   Гилли вздохнула. Если дать себе волю, и впрямь начнешь хорошо относиться к этому недоумку. Она поднялась.
   — Мне надо идти убираться к мистеру Рэндолфу.
   Уильям Эрнест увязался за ней.
   — Нет, Уильям Эрнест, посмотри лучше «Улицу Сезам». А потом займемся чтением. Ты должен быть у нас на высоте. Правда, Троттер?
   — А как же?
   Пришлось долго стучать в дверь мистера Рэндолфа, наконец он открыл. Галстук и рубашка — измятые, лицо — заспанное.
   — Вот… я… я принесла вашу стремянку, мистер Рэндолф.
   — А. Спасибо, спасибо. Оставьте ее на крыльце.
   — Но… раз уж я здесь со стремянкой… может, я могу… начать уборку?
   — Да что вы, мисс Гилли, не стоит беспокоиться. Вчера я просто пошутил. Меня мало тревожит то, чего я не вижу.
   — Все равно я хочу вам помочь.
   — Примерно раз в неделю из Вирджинии приезжает мой сын с женщиной, и она немножко пылесосит. А большего мне и не нужно.
   — Но я… — О, Боже! Как бы это сказать… — Я хочу помочь Троттер. Вы же знаете, какой это человек, она не нуждается в моей помощи. И я решила: если я сделаю что-нибудь для вас, это будет все равно, что помочь ей.
   — Спасибо. Какая вы милая девочка. Ну, как я могу отказаться?
   Клюнуло. Он отошел в сторону, уступая дорогу, и зашаркал следом за ней в гостиную. Неужели он так и останется здесь и будет неотступно следить невидящими глазами за каждым ее движением?
   — Почему бы вам не подняться наверх, мистер Рэндолф, и не вздремнуть немного? Жаль, что я разбудила вас.
   Он рассмеялся, растянулся на потертом, обтянутом синим плюшем кресле, положил ноги на такой же обшарпанный пуф и закрыл глаза.
   — Не лучше ли вам отдохнуть в своей кровати? Я… Я же буду убирать. Здесь будет очень шумно.
   — Да что вы, мисс Гилли! Отдохну на том свете. А пока — мне так дорого общение с людьми. Если вы не против, я посижу здесь. Обещаю не мешать вам.
   — Может, прийти потом? Я не хочу стеснять вас.
   — Стеснять! Да что вы? Я так рад.
   Устанавливая стремянку у стены с книжными шкафами в противоположном конце комнаты, Гилли не сводила глаз с маленького человека. Кресло, обитое синим плюшем, стояло там же, куда она передвинула его два дня назад, рядом с тем самым местом, куда придется поставить стремянку, чтобы достать с полки энциклопедию на букву "К".
   — Простите, мистер Рэндолф… — Слова застревали в горле. Она откашлялась. — Мистер Рэндолф, — неожиданно крикнула она, — придется передвинуть ваше кресло!
   Он поднялся, как послушный ребенок. Гилли с трудом перетащила тяжелое кресло подальше от полки с красной энциклопедией. Поставила его в другом конце комнаты, перенесла туда пуф, взяла мистера Рэндолфа за локоть и подвела к креслу.
   — Теперь вы находитесь как раз напротив того места, где сидели раньше.
   — Надеюсь, вам было не очень тяжело, мисс Гилли?
   — Теперь будете сидеть между диваном и столом, как раз посредине. Не возражаете?
   — Прекрасно, прекрасно. — Он опустился в кресло и вытянул ноги.
   Гилли подошла к стремянке. Поднялась на одну ступеньку, но снова опустилась на пол.
   — Начну, пожалуй, с окна над письменным столом.
   Странная улыбка скользнула по лицу слепого мистера Рэндолфа.
   — Делайте, как вам удобней, мисс Гилли.
   Она протерла окна, смахнула пыль с письменного стола и, обойдя кресло, перенесла стремянку к меньшему из двух книжных шкафов. Потом возвратилась, стерла пыль с картины, висящей над диваном, — вычурно одетые белые люди из прошлого века на роскошном пикнике в лесу. То и дело она посматривала на мистера Рэндолфа, который, закрыв глаза, сидел, растянувшись в кресле. На диване Троттер он иногда спал с открытыми глазами, нельзя было понять — спит он или бодрствует. Но сейчас он не храпел. Это настораживало.
   Была не была! Это же совершенно слепой и к тому же полуглухой старик. Ничего плохого в том, что он сидит здесь, когда она берет деньги, о существовании которых он давным-давно забыл. Но чем ближе она подходила к полке с томом энциклопедии, тем сильнее колотилось ее сердце: оно стучало, как ударные инструменты духового оркестра, исполняющего походный марш.
   Она перетащила стремянку и поставила ее возле нужной полки. Искоса взглянула на мистера Рэндолфа. По-прежнему он сидел неподвижно. Стараясь не думать, Гилли поднялась на стремянку. Под ее тяжестью лестница скрипела и шаталась. Без особого труда Гилли добралась до предпоследней ступеньки, оперлась левой ногой о холодный металл лестницы и достала с полки знакомый том; осторожно положила его на верхнюю ступеньку стремянки. На пустом месте не было ничего, кроме пыли. Гилли сняла еще несколько книг, с яростью перетирая каждую. И снова на полке — ничего, кроме пыли. Мистер Рэндолф зашевелился в кресле. Она посмотрела в его белые неподвижные глаза.
   А вдруг он видит? Может, он просто притворяется, чтобы дурачить людей? Она застыла на месте.
   — Вы прекрасно убираете, мисс Гилли. Так старательно. Просто не помню, чтобы в этой комнате наводили такую чистоту.
   — Я… Я навожу порядок на книжных полках.
   — Прекрасно, прекрасно, — он одобрительно закивал головой. — Если бы вам удалось навести такой же порядок в моей старой голове…
   Спокойствие. Никакой паники. Он ничего не видит. Конечно же, не видит. Может, это и к лучшему, что он здесь. По крайней мере, никто не заподозрит, что под самым его носом она крадет деньги.
   Она стерла с полки пыль, переставила красный том энциклопедии на другое место, рядом с остальными томами. Потом вернулась к верхней полке — снимала одну книгу за другой и тщательно вытирала темное дерево до самой стенки шкафа. С каждой снятой книгой надежды ее то возникали, то исчезали. И чем больше она снимала книг, тем меньше оставалось надежд. В конце концов она поняла, что ее вранье Агнес обернулось горькой правдой. Денег не было.
   Страх и тревога болью отозвались у нее в желудке, ее чуть не вырвало.
   А мистер Рэндолф между тем беспечно болтал. Она не вникала в смысл слов. До нее доносились лишь бесившие ее звуки веселого тонкого голоса. Хотелось швырнуть книгой в этот голос, перевернуть стремянку, запустить стулом в окно или, на худой конец, заорать от бессилия.
   Но ничего такого она, конечно, не сделала. Охваченная безмолвным цепенящим бешенством, она сложила стремянку и понесла ее в подвал.
   — Вы уже уходите, мисс Гилли? — Его голос следовал за ней вверх и вниз по ступенькам, провожал ее из дому. — Спасибо, спасибо. Приходите, пожалуйста, еще. И непременно передайте миссис Троттер, что вы замечательно помогли мне.
   Она и не пыталась отвечать. Пусть думает, что угодно. От него теперь ждать нечего. Всего-навсего каких-то тридцать девять вшивых долларов.
   Она прошла прямо в свою комнату, вытащила из-под кровати коричневый чемодан и распаковала его. Потом выдрала из блокнота листок бумаги, растянулась на кровати, положила листок на учебник математики и написала:
 
   "1408 Эспен-авеню,
   Томпсон-Парк,
   штат Мэриленд.
 
   Дорогая Кортни Рутерфорд Хопкинс. Я получила Вашу открытку. Простите, что беспокою Вас своими делами. Но я думаю, что Вы, моя родная мать, имеете право знать, в каком положении находится Ваша дочь. В настоящее время положение мое ужасное, иначе я бы не стала беспокоить Вас. Моя приемная мать религиозная фанатичка. К тому же она почти не умеет ни читать, ни писать. Дом у нее очень грязный, а друзья какие-то странные люди".
 
   Она написала слово «черные», но стерла его: неизвестно, как Кортни относится к этому.
 
   "Здесь живет еще один ребенок, но он, кажется, умственно отсталый. Мне приходится работать не покладая рук и ухаживать за ним. Это очень тяжело, ведь надо еще и готовить уроки.
   Я накопила тридцать девять долларов на билет до Калифорнии. Пришлите мне, пожалуйста, недостающие деньги на билет как можно скорее".
 
   Сначала она написала: «Целую», но потом стерла и написала:
 
   "Искренне
   Ваша дочь Галадриэль Хопкинс.
 
   P.S. Я очень способная и могу самостоятельно обслуживать себя, так что я ни в чем не буду Вам обузой.
   Р. P.S. И еще: я узнала — билет до Сан-Франциско в один конец стоит сто тридцать долларов шестьдесят центов. Я найду работу и при первой возможности верну Вам свой долг".
 
   Она дождалась на лестнице, когда Троттер отправилась в ванную комнату.
   Тогда она прокралась в кухню, вытащила из ящика стола конверт с маркой и помчалась на угол, чтобы опустить письмо, пока не улегся гнев и она не передумала.
 
 
 

БИЛЕТ ДО САН-ФРАНЦИСКО

 
   Не все, что Гилли написала Кортни, было чистой правдой, но Троттер на самом деле была религиозна. Она читала Библию и молилась каждый день. Когда мистер Рэндолф благословлял трапезу, она постоянно вторила ему. И потом, если человек по доброй воле каждое воскресенье в девять утра отправляется в церковь и возвращается оттуда домой не раньше половины первого, нормальным его считать нельзя.
   Для Гилли эти воскресные часы были мучением. Церковь, небольшое деревянное старое здание, торчала на холме за полицейским участком; ее построили, когда город был еще небольшим поселком, а не частью разросшейся столицы Вашингтон. В сегодняшнем мире церковь была такой же старомодной, как и ее прихожане.
   Занятия в воскресной церковной школе, куда Гилли и Уильяма Эрнеста запихнули вместе с пятью или шестью другими детьми от шести до двенадцати лет, вела древняя Минни Эпплгейт, которая каждое воскресенье твердила своим питомцам, что ее возродил к жизни некто Билли Сандей. Кто такой этот Билли Сандей, черт побери? Его имя чем-то напоминало героя комиксов. «Билли Сандей встречает Бренду Стар». Мисс Эпплгейт не считала нужным сообщить, от чего же ее спас этот Билли Сандей. От пожара? Из-под поезда? Ну и что из этого? Какая от этого радость и ей, и всему миру? Мисс Эпплгейт рассказывала им о десяти заповедях, но решительно отказывалась объяснить, что такое «прелюбодеяние».
   — Но, мисс Эпплгейт, если мы не знаем, что такое прелюбодеяние, как же мы можем сказать, совершали мы его или нет? — законно спросил ее как-то восьмилетний мальчик во время перерыва.
   Гилли, конечно, знала, что это такое, и между проповедью и занятиями в воскресной школе готова была за небольшую плату не только разъяснить смысл этого слова, но и поделиться некоторыми другими пикантными подробностями местной жизни, которые ей были известны от Агнес Стоукс. Таким путем она заработала семьдесят восемь центов, предназначавшихся для церковных пожертвований.
   Мисс Эпплгейт была старой-престарой, а проповедник — совсем молодой. Он тоже постоянно твердил о «вечном спасении». Грамматику он знал еще хуже, чем Троттер, и Гилли с отвращением замечала, что он запинается, если в Библии попадается слово больше чем в один слог. Только религиозные фанатики и их невинные жертвы, которых они заставляют посещать церковь, могут терпеть всю эту муру каждую неделю больше часа.
   В отличие от других прихожан, Троттер, выходя из церкви, не подсмеивалась над проповедником. Поэтому Гилли осмелилась однажды спросить:
   — И как только вы его терпите?
   Это был неуместный вопрос. Троттер шумно втянула воздух и с негодованием посмотрела на нее.
   — Кто я такая, — загромыхала она, — чтобы осуждать посланца Божьего?
   Разве может кто-нибудь, кроме фанатика, ляпнуть такое?
   Мистер Рэндолф посещал баптистскую церковь для черных. Троттер с детьми завозила его туда на такси по пути в церковь для белых и заезжала за ним на обратном пути. Гилли заметила, что черные баптисты и одевались лучше, чем белые, и улыбались чаще. Но служба у них шла еще дольше, и Уильяму Эрнесту приходилось бегать за стариком и приводить его к такси до окончания их службы, а счетчик тем временем нетерпеливо постукивал. Обычно они возвращались домой, снимали праздничную одежду, готовили еду и только после двух часов усаживались за неторопливый обед.
   В воскресенье после бесплодной уборки мистер Рэндолф удивил всех, отказавшись от добавки.
   — Вы должны понять, миссис Троттер, как трудно мне говорить «нет» вашей прекрасной курице, но сегодня около трех должен приехать мой сын.
   При слове «сын» у Гилли ёкнуло внутри. А что, если этот сын заметит что-то неладное в гостиной мистера Рэндолфа? Кресло стоит на другом месте. Книги расставлены не так как раньше. А вдруг он знает, где должны были лежать деньги?
   — Но у вас еще есть время, чтобы полакомиться кусочком пирога, на этот раз вишневого,
   — Вишневый пирог! Какой сюрприз! Тогда отрежьте мне, пожалуйста, вот столько, — мистер Рэндолф чуть-чуть раздвинул большой и указательный палец на костлявой руке и показал, какой кусочек ему можно отрезать, — я не в силах устоять перед вашими пирогами, миссис Троттер. Просто не в силах.
   Он с наслаждением принялся за пирог и вдруг спохватился.
   — Скажите, а на моей одежде пятен нет? Это так расстраивает сына.
   Троттер отложила вилку и внимательно оглядела костюм мистера Рэндолфа.
   — У вас вполне приличный вид, мистер Рэндолф. Разве вот на галстуке несколько пятнышек.
   — Боже, мой сын только и ищет повода, чтобы доказать, что я не могу обслуживать себя и меня надо переселить в его большой дом в Вирджинии.
   Он окунул салфетку в стакан с водой и безуспешно попытался стереть пятна с галстука.
   — Да вы не беспокойтесь, мистер Рэндолф. Давайте-ка я достану вам какой-нибудь старый галстук покойного Мэлвина. Сама не знаю, чего это я все еще берегу его вещи. — Она хмыкнула, словно отгоняя от себя воспоминания о покойном мистере Троттере. — Гилли, сбегай-ка в мою комнату, погляди в стенном шкафу, в середке. Там на вешалке их целая дюжина, а то и больше. — И прежде чем Гилли вышла из комнаты, добавила: — Выбери, какой получше, слышишь? Не больно яркий. — Она повернулась к мистеру Рэндолфу и, как бы извиняясь, сказала. — В последние годы, бывало, станет Мэлвину тошно, пойдет он, да и купит себе какой-нибудь страхолюдный галстук и уж не расстается с ним всю неделю. — Она покачала головой. — Наверно, надо благодарить Бога, что ему никто не вешался на шею…
   Мистер Рэндолф хмыкнул.
   — А почему бы мне не напялить какой-нибудь страхолюдный галстук, мисс Гилли? Надо растревожить этого пятидесятилетнего господина, который приходится мне сыном.
   Троттер закинула назад свою большую голову и разразилась громким смехом.
   — Вы настоящий мужчина, мистер Рэндолф.
   — А вы — настоящая женщина.
   Гилли стремглав поднялась по лестнице. Разговоры между миссис Троттер и мистером Рэндолфом вызывали у нее тошноту.
   Противно слушать кокетливую болтовню этих стариков, да еще при том она — белая, а он — черный.
   Но на этот раз ее раздражали не эти разговоры. Ей не давала покоя мысль о пятидесятилетнем чопорном сыне мистера Рэндолфа, который будет совать свой нос во все углы отцовской гостиной. Поэтому, когда она увидела на кровати Троттер широко раскрытую сумку со сломанным затвором — сумка приглашала, требовала… — она заглянула в нее. Вот это да! Наверно, Троттер только что разменяла чек, полученный из окружного благотворительного общества. Гилли прикинула — да здесь не меньше ста долларов! Эта сотня поможет ей добраться до самой Kалифорнии, до самого дома, до Кортни Рутерфорд Хопкинс. Гилли засунула деньги в карман, пошла к стенному шкафу и нашла там вешалку с многочисленными свидетельствами мании Мэлвина. Выбрала самый кричащий галстук с балеринами в фиолетовых пачках — их ноги сплетались на зеленоватом фоне галстука в смелом пируэте. Гилли проскользнула в свою комнату, засунула толстую пачку денег в ящик комода под свои майки и на цыпочках вернулась к двери комнаты Троттер, откуда, громко топая, спустилась по лестнице.
   — Боже, что ты наделала, детка?
   Гилли похолодела. Откуда Троттер узнала?
   — Ох, этот галстук! Это самое страшное преступление Мэлвина, да будет ему земля пухом.
   — Прекрасно, прекрасно! — Мистер Рэндолф поднялся, возбужденно потирая свои морщинистые руки. — Расскажите мне, что это за галстук?
   — Лучше не надевайте этот галстук, мистер Рэндолф, по нему прыгают легкомысленные дамы.
   — Правда? — Улыбка осветила маленькое коричневое лицо. — А во что они одеты?
   — Ну, они не то что бы одеты, они… в каких-то лиловых тряпочках.
   — В пачках, — высокомерно подсказала Гилли, с радостью приходя в себя после потрясения.
   — Что? — переспросила Троттер.
   — В пачках. На них надеты пачки.
   Троттер расхохоталась во все горло.
   — Какие там пачки? Пач-ки. Пач-ки. Одно только название!
   Мистер Рэндолф уже снимал запятнанный черный галстук, чтобы освободить свою шею для легкомысленных дам.
   — Вы и впрямь его повяжете, мистер Рэндолф? Как бы ваш сын не решил, будто я плохо влияю на его безупречного отца-баптиста.
   Гилли с тревогой подумала: не подавится ли бедный мистер Рэндолф своим собственным хихиканьем.
   — Ему вовсе не обязательно знать, откуда у меня такой галстук. Торжественно обещаю вам, — с трудом проговорил он сквозь взрывы безудержного хохота.
   Троттер завязала галстук уверенной рукой — ведь она проделывала это более четверти века. Потом отступила немного, чтобы оценить свою работу.
   — Ну как, Гилли? Идет ему этот галстук?
   — Порядок.
   — И только? Маловато. А тебе, Уильям Эрнест, детка, нравится новый галстук мистера Рэндолфа?
   — Очень красивый галстук, — восхищенно прошептал мальчик.
   — Видите! — Троттер успокоилась. — Уильяму Эрнесту нравится.
   — Вот и прекрасно, — сказал мистер Рэндолф с чувством вновь обретенного достоинства, — проводи меня домой, сынок.
   Мальчик соскользнул со стула и взял старика за руку.
   — До завтра. Слышите? — сказала Троттер.
   — Большое спасибо. Благодарю вас. И вас также, мисс Гилли. До завтра.
   — Договорились, — сказала Гилли, хотя завтра в это время она рассчитывала быть, по крайней мере, в штате Миссури.
   Она вытерла тарелки, которые вымыла Троттер, и поставила их на полку, а в мыслях своих была уже в автобусе, который скользил по дороге, чем-то похожей на топографическую карту в учебнике географии.
   Троттер была тут же и все подсмеивалась над мистером Рэндолфом, который щеголял в галстуке с танцовщицами.
   — Его сын — известный адвокат в Вирджинии, — говорила она. — Адвокат! Вот бы поглядеть, какое у него будет лицо, когда он увидит этот галстук. Дорого бы дала, чтобы увидеть это.
   Когда уборка в кухне была закончена, Троттер отправилась в гостиную и улеглась на диван. По воскресеньям она поднималась наверх только раз, чтобы переодеть праздничное платье, а остальное время проводила на диване, дремала или с трудом читала воскресную газету. В дверях снова появился Уильям Эрнест. Включил телевизор и, растянувшись на ковре, стал смотреть старый фильм.
   Самое время. Гилли пошла к лестнице.
   — Оставайся с нами, детка. По девятому каналу передают футбольный матч, и если Уильям Эрнест не против… — Уильям Эрнест поднялся с ковра, готовый послушно переключить программу.
   — Нет, — сказала Гилли, — сейчас не могу. У меня еще есть кое-какие дела.
   — Ну, как хочешь, детка.
   Если она собирается уходить, медлить нечего. К вечеру Троттер поднимется наверх и обнаружит пропажу денег, и кто знает, чего можно ждать от этого адвоката, сына мистера Рэндолфа.
   Она быстро упаковала чемодан, хотя руки у нее тряслись. Прежде всего надо было сложить деньги вместе и положить их в карман. Получился комок величиной с апельсин. Ну зачем она выбросила эту сумку на длинном ремне, которую миссис Нэвинс подарила ей на прошлое Рождество?
   Да, и еще куртка. «На следующей неделе первым делом купим тебе хорошее теплое пальто», — сказала Троттер. Она все ждала, когда же перешлют, наконец, по почте благотворительный чек… Куртка висит у входной двери, придется пройти мимо открытой двери гостиной. Троттер наверняка дрыхнет, и если проскользнуть бесшумно, Уильям Эрнест, может, и не услышит.
   Она прокралась вниз, зажав чемодан под правой рукой, чтобы он не бросался в глаза. Проходя мимо освещенного пространства, она заглянула в гостиную. Никто не повернул головы. Она сняла куртку с крючка и накинула ее на чемодан, чтобы свободной рукой можно было нажать на ручку двери.
   — Ты куда?
   Она вздрогнула и обернулась на эти слова, шепотом произнесенные Уильямом Эрнестом.
   В темном проходе блестели его очки.
   — Мне надо выйти, — шепотом сказала она. «Господи, пусть он замолчит».
   Мальчик замолчал и смотрел то на чемодан, то на нее.
   — Не уходи! — Его личико сморщилось и дрогнуло так же, как и его голос.
   — Я должна, — процедила Гилли сквозь зубы.
   Она открыла дверь и прикрыла ее за собой. Взяла чемодан в одну руку, куртку — в другую и побежала вниз с холма. Скорее… Скорее… В голове стучало так же громко, как топот ее кед по тротуару.
   Только свернув за угол, она замедлила шаг. Если бежать, на нее могут обратить внимание. Автобуса не было и в помине. По воскресеньям они ходят редко. Придется топать пешком до автобусной станции, что-то около мили; она приостановилась, надела тонкую куртку, чтобы укрыться от ноябрьского ветра. В автобусе топят, напомнила она себе, а в Калифорнии всегда светит солнце.
   Она добралась до автобусной станции уже в сумерки. Прошла прямиком в туалет, причесалась, заправила рубашку в джинсы. Она старалась убедить себя, что выглядит старше своих одиннадцати лет. Была она высокая, но еще плоская, как доска. Ну и черт с ним! Она застегнула молнию на куртке, расправила плечи и пошла к билетной кассе.
   Кассир даже и глаз не поднял.
   — Пожалуйста, один билет до Калифорнии. — Она тут же поняла свою ошибку.
   — Куда? — теперь кассир посмотрел на нее из-под полуопущенных век.
   — Ах, да… До Сан-Франциско, Сан-Франциско в Калифорнии.
   — В один конец или туда и обратно? «Куда девалась Невозмутимая Леди?»
   — В один… в один конец, до Сан-Франциско.
   Он нажал на какие-то кнопки. И, как в сказке, появился билет.
   — Сто тридцать шесть долларов шестьдесят центов, с комиссионными.
   Денег у нее было достаточно. Дрожащими руками она вытащила из кармана пачку и стала отсчитывать нужную сумму. Человек лениво наблюдал за ней.
   — А твоя мать знает, где ты находишься?
   Только не дрейфить, Гилли. Возьми себя в руки. Она расправила плечи и посмотрела прямо в его сонные глаза взглядом, который приберегала для учителей и директоров школ.
   — Я еду повидаться с матерью. Она живет в Сан-Франциско.
   — Ясно, — сказал он, взял деньги и, прежде чем вручить ей билет, пересчитал.
   — Автобус отходит в восемь тридцать.
   — В половине девятого?
   — Да. Чемодан сдавать будешь?
   — Но сейчас только половина пятого.
   — Совершенно верно.
   — Значит, придется ждать еще четыре часа?
   — Опять же верно.
   — Но я хочу уехать как можно скорее.
   — Послушай, девочка, ты пришла и попросила продать билет. Я продал тебе билет на следующий автобус. — Он вздохнул. — Ладно, — сказал он и посмотрел в справочник, — можно ехать на пятичасовом до Вашингтона, а там пересесть на автобус шесть двадцать два. — Он протянул руку. — Придется выдать тебе другой билет. — Она вернула билет. — Но это займет какое-то время, — сказал он, — надо проверить маршрут. Посиди вон там, — он кивнул головой на стул в зале ожидания. — Я тебя позову.
   Она заколебалась, потом неохотно направилась к стулу. Ей было не по себе — деньги и билет оставались у кассира, но возражать боязно: как бы не стал расспрашивать.
   Он долго копался с билетами, приглушенным голосом говорил с кем-то по телефону. Потом снова рылся в справочниках. Наконец встал, пошел в камеру хранения и пробыл там несколько минут.
   На часах было уже почти без четверти пять. Так можно опоздать на пятичасовой. Гилли встала и подошла к баку с питьевой водой. Вода была теплая, и кто-то залепил сток куском жвачки. Так и не напившись, она вернулась к обитому красным пластиком стулу.
   Кассир появился, когда на часах было четыре сорок восемь; он уселся на свое место, а в ее сторону даже не взглянул.
   — Мой билет?
   В ту же минуту в зал вошли мужчина и женщина, и кассир занялся ими. Это было несправедливо. Ведь она ждет с четырех тридцати. Гилли встала и пошла к стойке. Она даже не заметила полицейского, пока тот не положил ей руку на плечо. Нетерпеливо поведя плечами, Гилли сбросила руку и оглянулась; кто это к ней пристает?
   — Ты куда собралась, девочка? — он говорил тихо, словно боялся побеспокоить кого-то.
   — Повидаться с матерью, — сухо ответила она. "Боже, сделай так, чтобы он исчез ".
   — Одна, до Сан-Франциско?
   Теперь она поняла — полицейского вызвал кассир. Только этого недоставало!
   — Да.
   — Ясно, — сказал полицейский и обернулся к кассиру, который теперь глазел на них.