Страница:
— Я не сделала ничего плохого.
— Тебя никто ни в чем не обвиняет. — Полицейский поправил фуражку и спросил очень спокойно и медленно. — Где ты здесь жила?
С какой стати она должна отвечать? Это не его дело.
— Послушай, о тебе будут беспокоиться.
«Как же, станут они беспокоиться!»
Он откашлялся.
— Дай мне твой номер телефона, чтобы я мог проверить.
Она с ненавистью посмотрела на него. Полицейский снова откашлялся и посмотрел на кассира. Самое время дать деру, а как же деньги? Куда она денется без денег?
— Я думаю, — сказал полицейский, — лучше всего отвести ее участок и там побеседовать.
Кассир кивнул, казалось, все происходящее доставляет ему удовольствие.
— Вот деньги, которые она мне дала. — Кассир протянул желтый конверт. Полицейский осторожно взял ее за руку и подвел к стойке. Кассир передал ему конверт.
— Это мои деньги, — запротестовала Гилли.
— Конечно, твои, крошка, — сказал кассир с фальшивой улыбкой.
Знай она, как тут быть, она бы так и поступила. Гилли лихорадочно шарила в уме, ища ответа, но мысль застыла в черепе, как замороженный мамонт в толще ледника. Всю дорогу до самого участка она спрашивала себя: как быть? Выпрыгнуть из машины у следующего светофора? Забыть про эти проклятые деньги? Но замороженный мамонт по-прежнему спал беспробудным сном, не желал и пальцем шевельнуть.
В служебном помещении полицейского участка за низкой перегородкой два полицейских попытались допросить ее. Новый полисмен, высокий крупный блондин, спросил того, который привел ее:
— А документов, удостоверяющих личность, при ней нету?
— Я не буду обыскивать ее, а Джуди пошла ужинать.
— Ну, а как насчет чемодана?
— Точно, надо проверить.
Она хотела закричать — они не имеют права копаться в ее вещах, но никак не могла пробиться сквозь толщу льда.
Полицейский-блондин стал перетряхивать ее одежду и почти сразу же наткнулся на фотографию Кортни.
— Это твоя мать?
— Положите на место, — шепотом сказала она.
Наконец-то заговорила!
— Митчелл, она говорит, чтобы ты положил фотографию на место.
— Ладно, ладно, я же исполняю свои обязанности. — Он бросил фотографию в чемодан и продолжал рыться в ее вещах.
— Вот это да, — сказал он, найдя открытку. Он внимательно прочитал ее и передал другому полицейскому. — Послушай, Райн, здесь есть все — и имя, и адрес. Представь, она действительно знает кого-то в Сан-Франциско.
Полицейский по имени Райн прочел открытку, потом подошел к Гилли и наклонился к ней.
— Это адрес твоего отца? — спросил он, указывая на открытку. Она сидела неподвижно и сверлила его взглядом. Райн покачал головой; он распрямился и вернул открытку Митчеллу.
— Проверь, кто живет по этому адресу, и позвони им.
Через полчаса в дверях полицейского участка появилась задыхающаяся Троттер, вся в красных пятнах; она держала за руку бледного Уильяма Эрнеста. Троттер сразу увидела Гилли, которая сидела у стола по другую сторону перегородки. На лице Троттер появилось подобие улыбки, но Гилли резко отвернулась. За перегородкой сидела женщина-полисмен, она возвратилась с ужина и приступила к дежурству.
— Мэйм… Мэйм Троттер… — Троттер не могла перевести дух. Она задыхалась еще сильней, чем когда поднималась по лестнице.
— У меня там… такси… ждет… Нет денег… заплатить…
— Минутку…
Джуди, женщина-полисмен, подошла к Райну и что-то тихо сказала ему. Тот поднялся, и они вместе подошли к перегородке. Из разговора Гилли удалось разобрать лишь отрывистые ответы задыхающейся Троттер.
— Приемная дочь… Да, где-то есть… Сан-Франциско, да, может быть. Окружной отдел благотворительного общества… Да, мисс Мириам Эллис… Да, да… Нет… нет… нет… Может, здесь кто-нибудь заплатит за такси? Он все еще ждет там…
Полицейский Райн передал Троттер желтый конверт. Она вздохнула, кивнула головой, вытащила из конверта какие-то деньги и протянула ему. Он передал деньги Митчеллу, а тот протянул их женщине-полисмену; та нахмурилась, но все-таки встала и вышла из комнаты, чтобы расплатиться с шофером.
— Нет, нет, — говорила Троттер. — Конечно, нет… она еще ребенок…
Когда Райн провел Троттер за перегородку, она все еще отрицательно качала головой в ответ на какие-то слова. Уильям Эрнест цеплялся за ее поношенное пальто. Наконец, Троттер отдышалась, но голос ее все еще дрожал. Стоя в дверях, она обратилась к Гилли:
— Я приехала забрать тебя, детка. Мы с Уильямом Эрнестом приехали за тобой.
Райн прошел через комнату, остановился возле стула, на котором сидела Гилли, и наклонился к ней:
— Миссис Троттер не будет ни в чем обвинять тебя. Она хочет, чтобы ты вернулась.
«Обвинять? Ах, да, деньги. Неужели этот болван думает, что Троттер захочет, чтобы ее Гилли арестовали? Но как теперь вернуться? Великолепная Гилли, которая убежать и то не сумела! Завалила все на свете». Она уставилась на свои руки. Под ногтями грязь. Она ненавидела грязные ногти.
— Гилли, детка…
— Домой! Разве ты не хочешь домой? — спросил Райн.
«Хочу ли я домой? Куда же, вы думаете, черт возьми, я собиралась?»
Она ничего не ответила, и Райн встал.
— Может, лучше оставить ее здесь до утра и сообщить в благотворительное общество, — сказал он.
— Вы хотите арестовать ребенка?
— Здесь она будет в безопасности. И только до утра.
— Вы что, думаете, я разрешу арестовать моего ребенка?
— Может, это к лучшему, — тихо сказал Райн.
— К лучшему? Это как понимать? Что у вас на уме?
— Похоже, она не очень хочет возвращаться к вам, миссис Троттер. И я не знаю…
— О, Господи, вы не знаете… О, Господи…
Гилли никогда не слышала, чтобы Троттер так разговаривала. Она посмотрела на заплывшее, убитое горем лицо.
— Боже милостивый, что же мне делать?
— Гилли! Гилли! — Уильям Эрнест бросился к ней через всю комнату и стал колотить кулаками по ее коленям. — Пойдем домой, Гилли, пожалуйста, пойдем домой! Пожалуйста! — На белой шее напряглись и проступили синие жилки.
Лед в ее замороженном мозгу раскололся и тронулся. Она встала и взяла его за руку.
— Слава Всевышнему! — сказала Троттер.
Райн откашлялся.
— Можешь не идти, если не хочешь. Ты знаешь об этом, правда?
Гилли кивнула. В дверях Троттер подняла руку. С нее свисала коричневая сумка. Сломанный затвор раскрылся. Троттер смутилась, опустила руку и захлопнула сумку.
— Мне такси надо, — сказала она.
— Я попрошу Митчелла отвезти вас, — сказал Райн.
«БАБАХ!»
ГОСТЬ
— Тебя никто ни в чем не обвиняет. — Полицейский поправил фуражку и спросил очень спокойно и медленно. — Где ты здесь жила?
С какой стати она должна отвечать? Это не его дело.
— Послушай, о тебе будут беспокоиться.
«Как же, станут они беспокоиться!»
Он откашлялся.
— Дай мне твой номер телефона, чтобы я мог проверить.
Она с ненавистью посмотрела на него. Полицейский снова откашлялся и посмотрел на кассира. Самое время дать деру, а как же деньги? Куда она денется без денег?
— Я думаю, — сказал полицейский, — лучше всего отвести ее участок и там побеседовать.
Кассир кивнул, казалось, все происходящее доставляет ему удовольствие.
— Вот деньги, которые она мне дала. — Кассир протянул желтый конверт. Полицейский осторожно взял ее за руку и подвел к стойке. Кассир передал ему конверт.
— Это мои деньги, — запротестовала Гилли.
— Конечно, твои, крошка, — сказал кассир с фальшивой улыбкой.
Знай она, как тут быть, она бы так и поступила. Гилли лихорадочно шарила в уме, ища ответа, но мысль застыла в черепе, как замороженный мамонт в толще ледника. Всю дорогу до самого участка она спрашивала себя: как быть? Выпрыгнуть из машины у следующего светофора? Забыть про эти проклятые деньги? Но замороженный мамонт по-прежнему спал беспробудным сном, не желал и пальцем шевельнуть.
В служебном помещении полицейского участка за низкой перегородкой два полицейских попытались допросить ее. Новый полисмен, высокий крупный блондин, спросил того, который привел ее:
— А документов, удостоверяющих личность, при ней нету?
— Я не буду обыскивать ее, а Джуди пошла ужинать.
— Ну, а как насчет чемодана?
— Точно, надо проверить.
Она хотела закричать — они не имеют права копаться в ее вещах, но никак не могла пробиться сквозь толщу льда.
Полицейский-блондин стал перетряхивать ее одежду и почти сразу же наткнулся на фотографию Кортни.
— Это твоя мать?
— Положите на место, — шепотом сказала она.
Наконец-то заговорила!
— Митчелл, она говорит, чтобы ты положил фотографию на место.
— Ладно, ладно, я же исполняю свои обязанности. — Он бросил фотографию в чемодан и продолжал рыться в ее вещах.
— Вот это да, — сказал он, найдя открытку. Он внимательно прочитал ее и передал другому полицейскому. — Послушай, Райн, здесь есть все — и имя, и адрес. Представь, она действительно знает кого-то в Сан-Франциско.
Полицейский по имени Райн прочел открытку, потом подошел к Гилли и наклонился к ней.
— Это адрес твоего отца? — спросил он, указывая на открытку. Она сидела неподвижно и сверлила его взглядом. Райн покачал головой; он распрямился и вернул открытку Митчеллу.
— Проверь, кто живет по этому адресу, и позвони им.
Через полчаса в дверях полицейского участка появилась задыхающаяся Троттер, вся в красных пятнах; она держала за руку бледного Уильяма Эрнеста. Троттер сразу увидела Гилли, которая сидела у стола по другую сторону перегородки. На лице Троттер появилось подобие улыбки, но Гилли резко отвернулась. За перегородкой сидела женщина-полисмен, она возвратилась с ужина и приступила к дежурству.
— Мэйм… Мэйм Троттер… — Троттер не могла перевести дух. Она задыхалась еще сильней, чем когда поднималась по лестнице.
— У меня там… такси… ждет… Нет денег… заплатить…
— Минутку…
Джуди, женщина-полисмен, подошла к Райну и что-то тихо сказала ему. Тот поднялся, и они вместе подошли к перегородке. Из разговора Гилли удалось разобрать лишь отрывистые ответы задыхающейся Троттер.
— Приемная дочь… Да, где-то есть… Сан-Франциско, да, может быть. Окружной отдел благотворительного общества… Да, мисс Мириам Эллис… Да, да… Нет… нет… нет… Может, здесь кто-нибудь заплатит за такси? Он все еще ждет там…
Полицейский Райн передал Троттер желтый конверт. Она вздохнула, кивнула головой, вытащила из конверта какие-то деньги и протянула ему. Он передал деньги Митчеллу, а тот протянул их женщине-полисмену; та нахмурилась, но все-таки встала и вышла из комнаты, чтобы расплатиться с шофером.
— Нет, нет, — говорила Троттер. — Конечно, нет… она еще ребенок…
Когда Райн провел Троттер за перегородку, она все еще отрицательно качала головой в ответ на какие-то слова. Уильям Эрнест цеплялся за ее поношенное пальто. Наконец, Троттер отдышалась, но голос ее все еще дрожал. Стоя в дверях, она обратилась к Гилли:
— Я приехала забрать тебя, детка. Мы с Уильямом Эрнестом приехали за тобой.
Райн прошел через комнату, остановился возле стула, на котором сидела Гилли, и наклонился к ней:
— Миссис Троттер не будет ни в чем обвинять тебя. Она хочет, чтобы ты вернулась.
«Обвинять? Ах, да, деньги. Неужели этот болван думает, что Троттер захочет, чтобы ее Гилли арестовали? Но как теперь вернуться? Великолепная Гилли, которая убежать и то не сумела! Завалила все на свете». Она уставилась на свои руки. Под ногтями грязь. Она ненавидела грязные ногти.
— Гилли, детка…
— Домой! Разве ты не хочешь домой? — спросил Райн.
«Хочу ли я домой? Куда же, вы думаете, черт возьми, я собиралась?»
Она ничего не ответила, и Райн встал.
— Может, лучше оставить ее здесь до утра и сообщить в благотворительное общество, — сказал он.
— Вы хотите арестовать ребенка?
— Здесь она будет в безопасности. И только до утра.
— Вы что, думаете, я разрешу арестовать моего ребенка?
— Может, это к лучшему, — тихо сказал Райн.
— К лучшему? Это как понимать? Что у вас на уме?
— Похоже, она не очень хочет возвращаться к вам, миссис Троттер. И я не знаю…
— О, Господи, вы не знаете… О, Господи…
Гилли никогда не слышала, чтобы Троттер так разговаривала. Она посмотрела на заплывшее, убитое горем лицо.
— Боже милостивый, что же мне делать?
— Гилли! Гилли! — Уильям Эрнест бросился к ней через всю комнату и стал колотить кулаками по ее коленям. — Пойдем домой, Гилли, пожалуйста, пойдем домой! Пожалуйста! — На белой шее напряглись и проступили синие жилки.
Лед в ее замороженном мозгу раскололся и тронулся. Она встала и взяла его за руку.
— Слава Всевышнему! — сказала Троттер.
Райн откашлялся.
— Можешь не идти, если не хочешь. Ты знаешь об этом, правда?
Гилли кивнула. В дверях Троттер подняла руку. С нее свисала коричневая сумка. Сломанный затвор раскрылся. Троттер смутилась, опустила руку и захлопнула сумку.
— Мне такси надо, — сказала она.
— Я попрошу Митчелла отвезти вас, — сказал Райн.
«БАБАХ!»
Между Троттер и мисс Эллис разгорелось сражение. Когда на следующий день Гилли вернулась из школы, шум этой битвы донесся до нее из гостиной.
— Не будет этого никогда, никогда, никогда! — ревела Троттер, как мать, у которой отбирают детеныша.
Гилли остановилась в коридоре и бесшумно прикрыла за собой входную дверь.
— Миссис Троттер, в нашем Обществе никто не обвиняет вас, мы не считаем, что вы в чем-то виноваты.
— Наплевать мне, что думают обо мне в вашем Обществе.
— Вы одна из наших лучших клиенток. Вы берете у нас приемных детей вот уже более двадцати лет. Этот случай не повлияет на вашу репутацию. Мы так ценим вас.
— Наплевать мне на репутацию. Не отдам Гилли.
— Но мы же заботимся о вас…
— Хороша забота! Если бы вы заботились обо мне, вы никогда не явились бы сюда с таким дурацким предложением.
— Но Гилли неуравновешенный ребенок, Мэйм. Ее надо показать…
— Не отдам. Никогда.
— Если вы не думаете о себе, подумайте об Уильяме Эрнесте. Он изменился к лучшему за последний год. Я своими собственными глазами видела, что Гилли раздражает его.
— Но как раз Уильям Эрнест уговорил ее вчера вернуться домой, — голос Троттер был решительным и твердым.
— Потому что он увидел, как вы расстроены. Это еще не значит, что она оказывает на него хорошее влияние.
— Уильям Эрнест живет у меня третий год. Он не пропадет. Уж я-то знаю. Иногда, мисс Эллис, приходится отрезать палец, чтобы спасти руку.
— Не понимаю, что вы хотите этим сказать?
— Кто-то должен хоть немного позаботиться о Гилли. Хоть немножко. Ей так давно это нужно.
— Что верно, то верно, миссис Троттер. Я прекрасно знаю, что нужно Гилли. Я наблюдаю за этим ребенком почти пять лет, и, хотите верьте, хотите нет, мне она дорога, но сейчас речь не о ней.
— А о ком же?
— О вас, — слова были едва слышны. Молчание, и потом:
— Да, видит Бог, она мне нужна. — Странный прерывистый звук, похожий на рыданье. — Когда она исчезла, я думала, помру.
— Успокойтесь, миссис Троттер. Разве можно так терзать себя из-за них?
— Не учите мать, что она должна чувствовать.
— Но вы приемная мать, — голос мисс Эллис звучал твердо, — и вы не должны забывать об этом.
Острая боль пронзила Гилли с головы до ног. Она открыла и захлопнула входную дверь, как будто только что вошла в дом. На этот раз они услышали ее.
— Это ты, Гилли, детка?
Она подошла к гостиной. Женщины стояли с покрасневшими, как от бега, лицами.
— Так вот, Гилли… — начала мисс Эллис. Ее голос раздражал, как искусственная рождественская елка.
— Мисс Эллис, — громко прервала ее Троттер, — только что сказала, что теперь все зависит от тебя… — Троттер сделала вид, будто не заметила настороженного взгляда мисс Эллис. — Захочешь остаться с Уильямом Эрнестом и со мной — хорошо, не хочешь — она найдет тебе другой дом. Решать — тебе. — Троттер с тревогой посмотрела на мисс Эллис.
— А как же… — спросила Гилли пересохшими, как черствый хлеб, губами. — Как же моя родная мать?
Брови мисс Эллис полезли наверх.
— Несколько месяцев назад, когда мы решили забрать тебя от Нэвинсов, я отправила ей письмо, Гилли. Но она не ответила.
— Она написала мне. Она хочет, чтобы я приехала к ней.
Мисс Эллис посмотрела на Троттер.
— Да, я знаю об этой открытке, — сказала она.
«Проклятые полицейские — читают чужие письма, сплетничают, болтают о них, высмеивают».
— Но, Гилли, если бы она в самом деле хотела, чтобы вы были вместе…
— Она хочет. Она сама мне написала!
— В таком случае, почему же она не приезжает за тобой? — В голосе мисс Эллис зазвучали жестокие нотки, брови нервно задергались. — Прошло уже больше восьми лет, Гилли. Даже когда она жила рядом, она не навещала тебя.
— Теперь все по-другому, разве нет? Она должна приехать. Она в самом деле хочет, чтобы мы были вместе. Неужели не хочет?
Подошла Троттер и положила тяжелую руку ей на плечо.
— Знала бы она тебя, только бы знала, какая у нее девочка, она б живо примчалась.
«Ну и дура же ты, Троттер. Если бы она знала, какая я на самом деле, она никогда бы не приехала. Только такие недотепы, как ты…» Гилли осторожно освободилась от тяжелого объятья и обратилась к мисс Эллис, только к ней.
— До ее приезда… До того, как она приедет за мной я, пожалуй, останусь здесь.
Троттер вытерла лицо большой рукой и шмыгнула носом.
— Ну, мы с вами еще увидимся, мисс Эллис.
Но избавиться от этой дамы было не так-то просто. Она стояла, расставив ноги, словно боялась, что Троттер может насильно вытолкнуть ее.
— Полицейский Райн сказал мне по телефону, что вчера у тебя было больше ста долларов, — сказала она.
— Да.
Это прозвучало нахально, но мисс Эллис прищурила глаза и продолжала:
— Трудно поверить, что это были твои деньги.
— Ну и что?
— А то, что по-моему это воровство — присваивать себе чужие деньги, мисс Хопкинс.
— Да?
Троттер похлопала Гилли по руке, чтобы успокоить ее.
— И по-нашему так, мисс Эллис, — сказала она, — а только вы думаете, за двадцать лет у меня это впервой?
— Знаю, что не впервой.
— Тогда доверьте уж это мне, я сама все улажу.
Мисс Эллис кивнула и, прежде чем надеть пальто, тщательно расправила на себе брючный костюм.
— Я прослежу за этим, — сказала она.
Троттер чуть ли не вытолкала ее за дверь.
— Не забивайте себе голову заботами о нас. Все будет в порядке, не беспокойтесь.
— За беспокойство мне платят, миссис Троттер.
Троттер натянуто улыбнулась и захлопнула входную дверь. Когда она повернулась и подошла к Гилли, лицо у нее было каменное.
Гилли с удивлением захлопала глазами при виде этой неожиданной перемены.
— Мне воровство — нож острый.
Гилли кивнула. Придуриваться бесполезно.
— Там были не только мои деньги, верно?
— Верно.
— Откуда они у тебя?
— Нашла, — тихо сказала Гилли.
Троттер подошла поближе, обеими руками приподняла ее голову и заставила посмотреть себе прямо в глаза.
— Где ты взяла эти деньги, Гилли?
— Нашла за книгами в соседнем доме.
Троттер не поверила собственным ушам, у нее опустились руки.
— Украла у мистера Рэндолфа?
— Они лежали там, за книгами. Наверно, он даже не…
— Гилли, ты украла эти деньги. Не юли. Это его деньги, и ты их взяла. Так?
— Вроде…
— Сколько там было?
— Что-то около тридцати…
— Не делай из меня дуру. Сколько?
— Сорок четыре доллара, — жалобно сказала Гилли.
— Так вот, ты должна немедленно вернуть их.
— Не могу.
Троттер стояла и не сводила с нее глаз до тех пор, пока Гилли не сказала:
— Пять долларов я отдала Агнес Стоукс.
— Так прямо и отдала?
Гилли кивнула.
— Что ж, — глубокий вздох, — одолжу тебе пять долларов для мистера Рэндолфа, потом отработаешь.
Возвратить деньги мистеру Рэндолфу оказалось легче, чем можно было ожидать. Старик, казалось, и не подозревал, что у него за книгами лежали какие-то деньги. А может, просто забыл об этом, или их положила туда его покойная жена, которая умерла задолго до Мэлвина, мужа Троттер. Как бы там ни было, в присутствии неумолимой Троттер Гилли возвратила старику сорок четыре доллара; он выслушал ее нечленораздельные объяснения без негодования и неуместного любопытства, с поразительным достоинством.
— Благодарю вас, — сказал он, но на этот раз не повторил слов благодарности.
Он положил деньги в карман, слегка потер ладони и протянул руку, чтобы его повели ужинать.
Гилли чуть помедлила — она ждала нотации, если не от него, то уж наверняка от Троттер. Но оба молчали; тогда она взяла мистера Рэндолфа не за локоть, как обычно, а за руку, как бы выражая этим свою благодарность.
Троттер и понятия не имела ни о минимальной оплате труда, ни о законах, запрещающих детский труд. В кухне она вывесила такой прейскурант:
Мытье посуды и уборка кухни — 10 центов
Уборка пылесосом внизу — 10 центов
Мытье и уборка обеих ванн и уборных, включая мытье полов — 10 центов
Протирка мебели от пыли — 10 центов
Помощь Уильяму Эрнесту в приготовлении домашних заданий, один час — 25 центов
Теперь Гилли стала проводить много времени с Уильямом Эрнестом. Она сделала несколько открытий. Как выяснилось, мальчик совсем не такой тупица. Если быть терпеливой и не давить на него, он до всего доходил сам, но стоило насесть на него, он тут же смущался, а когда его высмеивали, поднимал руки, будто защищал голову от удара. Наконец до Гилли дошло: мальчик в самом деле боится, что его будут бить за каждую ошибку.
Так вот почему Троттер сдувает с него пылинки, словно он может рассыпаться от любого шума, вот почему набрасывается как волчица на каждого, кто подтрунивает над ним.
Но она этому потакать не будет. Уильям Эрнест — не старинная чашка из китайского сервиза миссис Нэвинс. Это мальчишка, приемный ребенок — только и всего. И если он не закалится — что же будет, когда Троттер перестанет кудахтать над ним?
Гилли спросила его:
— А что ты делаешь, если тебя ударят?
Его прищуренные глазки испуганно забегали за стеклами очков.
— Я не собираюсь тебя бить, просто хочу узнать, что ты делаешь в таких случаях?
Он засунул указательный палец в рот и стал грызть ноготь. Гилли вытащила палец из его рта и посмотрела на руку с обкусанными ногтями.
— Рука как рука. Все нормально. Скажи, а тебе никогда не хотелось дать сдачи?
Широко раскрыв глаза, он покачал головой.
— Так и будешь всю жизнь козлом отпущения?
Он опустил голову. Палец снова оказался во рту.
— Послушай, Уильям Эрнест, — хрипло прошептала она, наклонившись к самому его уху, — я научу тебя давать сдачи. Бесплатно. И когда какой-нибудь здоровенный парень начнет приставать к тебе, ты покажешь ему, где раки зимуют…
Мальчик вынул палец изо рта и недоверчиво уставился на нее.
— Ты слышал, как я однажды отлупила семерых мальчишек? Одна против семерых.
Он почтительно кивнул.
— Так вот, я научу тебя, как это делается. Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! — ее кулак нанес семь воображаемых ударов.
— Бабах! — тихо повторил он, неуверенно сжал кулак и нанес слабый удар в пустоту.
— Прежде всего, если кто-нибудь заорет на тебя, никогда не поднимай руки вверх, — она передразнила его, — не веди себя так, будто думаешь, что тебя убьют на месте.
— Бабах! — он неуверенно ткнул маленьким кулачком перед собой.
— Нет, начинать надо с другого. Может, тебя вовсе и не собираются бить. Первым делом — глубокий вдох, — она глубоко вдохнула воздух и подождала, пока он сделает то же, — ребра проступили под его рубашкой, — а потом орешь во все горло: «Проваливай отсюда к чертовой матери!»
Не успела она до конца произнести эту фразу, в дверях, как карающий меч, появилась Троттер.
— Ну, ладно, ладно, — сказала Гилли, — «к чертовой матери» можно и не говорить. Главное — это…
— Что вы здесь делаете, дети? Я думала, я тебе плачу, Гилли, чтоб ты помогала Уильяму Эрнесту читать.
— Нет. Мы занимаемся этим в свободное время. Бесплатно.
Троттер с тревогой посмотрела на Уильяма Эрнеста. Он поднялся на цыпочки, сжал кулаки, зажмурил глаза, сделал глубокий вдох и заорал:
— Проваливай отсюда к чертовой матери! — Потом повернулся к Гилли и улыбнулся. — Ну, как, нормально?
— В присутствии Троттер «к чертовой матери» лучше не говорить. Для начала — нормально.
— Гилли… — сказала Троттер. — Послушайте, Троттер, должен же он, наконец, научиться защищать себя. И здесь, черт побери… Здесь я — лучший учитель.
Троттер остановилась в дверях, словно не зная, что же ей делать дальше. Малыш подошел к ней, поднес кулак к ее массивной груди, сделал глубокий вдох и пропищал:
— Проваливай отсюда!
В глазах женщины появились слезы. Она протянула к нему руки и неуклюже, по-медвежьи обняла его.
— Я просто тренируюсь, Троттер. Это я не тебе сказал.
— Знаю, Уильям Эрнест, знаю, детка, — ответила она.
— В этом мире он должен научиться защищать себя, Троттер.
Женщина вытерла передником лицо и шмыгнула носом:
— Неужто я не понимаю, детка? — Она погладила мальчика и выпрямилась. — Может, пойдете во двор? Не хочу я все это слышать.
— Пошли, Гилли! — Уильям Эрнест обошел Троттер и направился к заднему крыльцу. — Бабах! — тихонько выкрикивал он, идя по коридору.
— Я не собираюсь делать из него задиру, — сказала Гилли, — просто я хочу, чтобы он мог постоять за себя. Не может же он прятаться за вашу спину всякий раз, когда кто-нибудь не так посмотрит на него.
— Конечно.
— Даже родные матери не опекают своих детей всю жизнь. А вы только приемная.
— Мне вечно твердят об этом.
Гилли не хотела быть жестокой, но Троттер должна понять.
— Если он научится читать и защищать себя, с ним будет все в порядке.
— Ты уже во всем разобралась, детка, — с облегчением улыбнулась Троттер, — ну что ж, не буду мешать вам заниматься боксом. А только глядеть на это не хочу.
Заниматься боксом?, Эта женщина живет в другом веке. Гилли пошла к двери. Когда она проходила мимо громадной Троттер, та обняла ее и крепко поцеловала в лоб. Гилли непроизвольно подняла руку — хотела вытереть лоб, но при виде лица Троттер рука ее застыла в воздухе.
— Не пойму, чего это на меня нашло, — пробормотала Троттер, пытаясь обратить все в шутку, — я знаю, ты ненавидишь все эти поцелуи. Но иногда на меня находит, и я становлюсь сама не своя.
— В воскресной школе мисс Эпплгейт называет это дьявольским наваждением.
— Неужели? Дьявольским наваждением? — Троттер затряслась от хохота.
Гилли почувствовала, как под ее ногами задрожали доски.
— Дьявольское наваждение! Ну, Гилли, с тобой не соскучишься. А теперь беги, пока дьявол снова не попутал меня.
Она было замахнулась, чтобы шутливо шлепнуть Гилли, но рука ее повисла в воздухе — Гилли и след простыл.
— Не будет этого никогда, никогда, никогда! — ревела Троттер, как мать, у которой отбирают детеныша.
Гилли остановилась в коридоре и бесшумно прикрыла за собой входную дверь.
— Миссис Троттер, в нашем Обществе никто не обвиняет вас, мы не считаем, что вы в чем-то виноваты.
— Наплевать мне, что думают обо мне в вашем Обществе.
— Вы одна из наших лучших клиенток. Вы берете у нас приемных детей вот уже более двадцати лет. Этот случай не повлияет на вашу репутацию. Мы так ценим вас.
— Наплевать мне на репутацию. Не отдам Гилли.
— Но мы же заботимся о вас…
— Хороша забота! Если бы вы заботились обо мне, вы никогда не явились бы сюда с таким дурацким предложением.
— Но Гилли неуравновешенный ребенок, Мэйм. Ее надо показать…
— Не отдам. Никогда.
— Если вы не думаете о себе, подумайте об Уильяме Эрнесте. Он изменился к лучшему за последний год. Я своими собственными глазами видела, что Гилли раздражает его.
— Но как раз Уильям Эрнест уговорил ее вчера вернуться домой, — голос Троттер был решительным и твердым.
— Потому что он увидел, как вы расстроены. Это еще не значит, что она оказывает на него хорошее влияние.
— Уильям Эрнест живет у меня третий год. Он не пропадет. Уж я-то знаю. Иногда, мисс Эллис, приходится отрезать палец, чтобы спасти руку.
— Не понимаю, что вы хотите этим сказать?
— Кто-то должен хоть немного позаботиться о Гилли. Хоть немножко. Ей так давно это нужно.
— Что верно, то верно, миссис Троттер. Я прекрасно знаю, что нужно Гилли. Я наблюдаю за этим ребенком почти пять лет, и, хотите верьте, хотите нет, мне она дорога, но сейчас речь не о ней.
— А о ком же?
— О вас, — слова были едва слышны. Молчание, и потом:
— Да, видит Бог, она мне нужна. — Странный прерывистый звук, похожий на рыданье. — Когда она исчезла, я думала, помру.
— Успокойтесь, миссис Троттер. Разве можно так терзать себя из-за них?
— Не учите мать, что она должна чувствовать.
— Но вы приемная мать, — голос мисс Эллис звучал твердо, — и вы не должны забывать об этом.
Острая боль пронзила Гилли с головы до ног. Она открыла и захлопнула входную дверь, как будто только что вошла в дом. На этот раз они услышали ее.
— Это ты, Гилли, детка?
Она подошла к гостиной. Женщины стояли с покрасневшими, как от бега, лицами.
— Так вот, Гилли… — начала мисс Эллис. Ее голос раздражал, как искусственная рождественская елка.
— Мисс Эллис, — громко прервала ее Троттер, — только что сказала, что теперь все зависит от тебя… — Троттер сделала вид, будто не заметила настороженного взгляда мисс Эллис. — Захочешь остаться с Уильямом Эрнестом и со мной — хорошо, не хочешь — она найдет тебе другой дом. Решать — тебе. — Троттер с тревогой посмотрела на мисс Эллис.
— А как же… — спросила Гилли пересохшими, как черствый хлеб, губами. — Как же моя родная мать?
Брови мисс Эллис полезли наверх.
— Несколько месяцев назад, когда мы решили забрать тебя от Нэвинсов, я отправила ей письмо, Гилли. Но она не ответила.
— Она написала мне. Она хочет, чтобы я приехала к ней.
Мисс Эллис посмотрела на Троттер.
— Да, я знаю об этой открытке, — сказала она.
«Проклятые полицейские — читают чужие письма, сплетничают, болтают о них, высмеивают».
— Но, Гилли, если бы она в самом деле хотела, чтобы вы были вместе…
— Она хочет. Она сама мне написала!
— В таком случае, почему же она не приезжает за тобой? — В голосе мисс Эллис зазвучали жестокие нотки, брови нервно задергались. — Прошло уже больше восьми лет, Гилли. Даже когда она жила рядом, она не навещала тебя.
— Теперь все по-другому, разве нет? Она должна приехать. Она в самом деле хочет, чтобы мы были вместе. Неужели не хочет?
Подошла Троттер и положила тяжелую руку ей на плечо.
— Знала бы она тебя, только бы знала, какая у нее девочка, она б живо примчалась.
«Ну и дура же ты, Троттер. Если бы она знала, какая я на самом деле, она никогда бы не приехала. Только такие недотепы, как ты…» Гилли осторожно освободилась от тяжелого объятья и обратилась к мисс Эллис, только к ней.
— До ее приезда… До того, как она приедет за мной я, пожалуй, останусь здесь.
Троттер вытерла лицо большой рукой и шмыгнула носом.
— Ну, мы с вами еще увидимся, мисс Эллис.
Но избавиться от этой дамы было не так-то просто. Она стояла, расставив ноги, словно боялась, что Троттер может насильно вытолкнуть ее.
— Полицейский Райн сказал мне по телефону, что вчера у тебя было больше ста долларов, — сказала она.
— Да.
Это прозвучало нахально, но мисс Эллис прищурила глаза и продолжала:
— Трудно поверить, что это были твои деньги.
— Ну и что?
— А то, что по-моему это воровство — присваивать себе чужие деньги, мисс Хопкинс.
— Да?
Троттер похлопала Гилли по руке, чтобы успокоить ее.
— И по-нашему так, мисс Эллис, — сказала она, — а только вы думаете, за двадцать лет у меня это впервой?
— Знаю, что не впервой.
— Тогда доверьте уж это мне, я сама все улажу.
Мисс Эллис кивнула и, прежде чем надеть пальто, тщательно расправила на себе брючный костюм.
— Я прослежу за этим, — сказала она.
Троттер чуть ли не вытолкала ее за дверь.
— Не забивайте себе голову заботами о нас. Все будет в порядке, не беспокойтесь.
— За беспокойство мне платят, миссис Троттер.
Троттер натянуто улыбнулась и захлопнула входную дверь. Когда она повернулась и подошла к Гилли, лицо у нее было каменное.
Гилли с удивлением захлопала глазами при виде этой неожиданной перемены.
— Мне воровство — нож острый.
Гилли кивнула. Придуриваться бесполезно.
— Там были не только мои деньги, верно?
— Верно.
— Откуда они у тебя?
— Нашла, — тихо сказала Гилли.
Троттер подошла поближе, обеими руками приподняла ее голову и заставила посмотреть себе прямо в глаза.
— Где ты взяла эти деньги, Гилли?
— Нашла за книгами в соседнем доме.
Троттер не поверила собственным ушам, у нее опустились руки.
— Украла у мистера Рэндолфа?
— Они лежали там, за книгами. Наверно, он даже не…
— Гилли, ты украла эти деньги. Не юли. Это его деньги, и ты их взяла. Так?
— Вроде…
— Сколько там было?
— Что-то около тридцати…
— Не делай из меня дуру. Сколько?
— Сорок четыре доллара, — жалобно сказала Гилли.
— Так вот, ты должна немедленно вернуть их.
— Не могу.
Троттер стояла и не сводила с нее глаз до тех пор, пока Гилли не сказала:
— Пять долларов я отдала Агнес Стоукс.
— Так прямо и отдала?
Гилли кивнула.
— Что ж, — глубокий вздох, — одолжу тебе пять долларов для мистера Рэндолфа, потом отработаешь.
Возвратить деньги мистеру Рэндолфу оказалось легче, чем можно было ожидать. Старик, казалось, и не подозревал, что у него за книгами лежали какие-то деньги. А может, просто забыл об этом, или их положила туда его покойная жена, которая умерла задолго до Мэлвина, мужа Троттер. Как бы там ни было, в присутствии неумолимой Троттер Гилли возвратила старику сорок четыре доллара; он выслушал ее нечленораздельные объяснения без негодования и неуместного любопытства, с поразительным достоинством.
— Благодарю вас, — сказал он, но на этот раз не повторил слов благодарности.
Он положил деньги в карман, слегка потер ладони и протянул руку, чтобы его повели ужинать.
Гилли чуть помедлила — она ждала нотации, если не от него, то уж наверняка от Троттер. Но оба молчали; тогда она взяла мистера Рэндолфа не за локоть, как обычно, а за руку, как бы выражая этим свою благодарность.
Троттер и понятия не имела ни о минимальной оплате труда, ни о законах, запрещающих детский труд. В кухне она вывесила такой прейскурант:
Мытье посуды и уборка кухни — 10 центов
Уборка пылесосом внизу — 10 центов
Мытье и уборка обеих ванн и уборных, включая мытье полов — 10 центов
Протирка мебели от пыли — 10 центов
Помощь Уильяму Эрнесту в приготовлении домашних заданий, один час — 25 центов
Теперь Гилли стала проводить много времени с Уильямом Эрнестом. Она сделала несколько открытий. Как выяснилось, мальчик совсем не такой тупица. Если быть терпеливой и не давить на него, он до всего доходил сам, но стоило насесть на него, он тут же смущался, а когда его высмеивали, поднимал руки, будто защищал голову от удара. Наконец до Гилли дошло: мальчик в самом деле боится, что его будут бить за каждую ошибку.
Так вот почему Троттер сдувает с него пылинки, словно он может рассыпаться от любого шума, вот почему набрасывается как волчица на каждого, кто подтрунивает над ним.
Но она этому потакать не будет. Уильям Эрнест — не старинная чашка из китайского сервиза миссис Нэвинс. Это мальчишка, приемный ребенок — только и всего. И если он не закалится — что же будет, когда Троттер перестанет кудахтать над ним?
Гилли спросила его:
— А что ты делаешь, если тебя ударят?
Его прищуренные глазки испуганно забегали за стеклами очков.
— Я не собираюсь тебя бить, просто хочу узнать, что ты делаешь в таких случаях?
Он засунул указательный палец в рот и стал грызть ноготь. Гилли вытащила палец из его рта и посмотрела на руку с обкусанными ногтями.
— Рука как рука. Все нормально. Скажи, а тебе никогда не хотелось дать сдачи?
Широко раскрыв глаза, он покачал головой.
— Так и будешь всю жизнь козлом отпущения?
Он опустил голову. Палец снова оказался во рту.
— Послушай, Уильям Эрнест, — хрипло прошептала она, наклонившись к самому его уху, — я научу тебя давать сдачи. Бесплатно. И когда какой-нибудь здоровенный парень начнет приставать к тебе, ты покажешь ему, где раки зимуют…
Мальчик вынул палец изо рта и недоверчиво уставился на нее.
— Ты слышал, как я однажды отлупила семерых мальчишек? Одна против семерых.
Он почтительно кивнул.
— Так вот, я научу тебя, как это делается. Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! — ее кулак нанес семь воображаемых ударов.
— Бабах! — тихо повторил он, неуверенно сжал кулак и нанес слабый удар в пустоту.
— Прежде всего, если кто-нибудь заорет на тебя, никогда не поднимай руки вверх, — она передразнила его, — не веди себя так, будто думаешь, что тебя убьют на месте.
— Бабах! — он неуверенно ткнул маленьким кулачком перед собой.
— Нет, начинать надо с другого. Может, тебя вовсе и не собираются бить. Первым делом — глубокий вдох, — она глубоко вдохнула воздух и подождала, пока он сделает то же, — ребра проступили под его рубашкой, — а потом орешь во все горло: «Проваливай отсюда к чертовой матери!»
Не успела она до конца произнести эту фразу, в дверях, как карающий меч, появилась Троттер.
— Ну, ладно, ладно, — сказала Гилли, — «к чертовой матери» можно и не говорить. Главное — это…
— Что вы здесь делаете, дети? Я думала, я тебе плачу, Гилли, чтоб ты помогала Уильяму Эрнесту читать.
— Нет. Мы занимаемся этим в свободное время. Бесплатно.
Троттер с тревогой посмотрела на Уильяма Эрнеста. Он поднялся на цыпочки, сжал кулаки, зажмурил глаза, сделал глубокий вдох и заорал:
— Проваливай отсюда к чертовой матери! — Потом повернулся к Гилли и улыбнулся. — Ну, как, нормально?
— В присутствии Троттер «к чертовой матери» лучше не говорить. Для начала — нормально.
— Гилли… — сказала Троттер. — Послушайте, Троттер, должен же он, наконец, научиться защищать себя. И здесь, черт побери… Здесь я — лучший учитель.
Троттер остановилась в дверях, словно не зная, что же ей делать дальше. Малыш подошел к ней, поднес кулак к ее массивной груди, сделал глубокий вдох и пропищал:
— Проваливай отсюда!
В глазах женщины появились слезы. Она протянула к нему руки и неуклюже, по-медвежьи обняла его.
— Я просто тренируюсь, Троттер. Это я не тебе сказал.
— Знаю, Уильям Эрнест, знаю, детка, — ответила она.
— В этом мире он должен научиться защищать себя, Троттер.
Женщина вытерла передником лицо и шмыгнула носом:
— Неужто я не понимаю, детка? — Она погладила мальчика и выпрямилась. — Может, пойдете во двор? Не хочу я все это слышать.
— Пошли, Гилли! — Уильям Эрнест обошел Троттер и направился к заднему крыльцу. — Бабах! — тихонько выкрикивал он, идя по коридору.
— Я не собираюсь делать из него задиру, — сказала Гилли, — просто я хочу, чтобы он мог постоять за себя. Не может же он прятаться за вашу спину всякий раз, когда кто-нибудь не так посмотрит на него.
— Конечно.
— Даже родные матери не опекают своих детей всю жизнь. А вы только приемная.
— Мне вечно твердят об этом.
Гилли не хотела быть жестокой, но Троттер должна понять.
— Если он научится читать и защищать себя, с ним будет все в порядке.
— Ты уже во всем разобралась, детка, — с облегчением улыбнулась Троттер, — ну что ж, не буду мешать вам заниматься боксом. А только глядеть на это не хочу.
Заниматься боксом?, Эта женщина живет в другом веке. Гилли пошла к двери. Когда она проходила мимо громадной Троттер, та обняла ее и крепко поцеловала в лоб. Гилли непроизвольно подняла руку — хотела вытереть лоб, но при виде лица Троттер рука ее застыла в воздухе.
— Не пойму, чего это на меня нашло, — пробормотала Троттер, пытаясь обратить все в шутку, — я знаю, ты ненавидишь все эти поцелуи. Но иногда на меня находит, и я становлюсь сама не своя.
— В воскресной школе мисс Эпплгейт называет это дьявольским наваждением.
— Неужели? Дьявольским наваждением? — Троттер затряслась от хохота.
Гилли почувствовала, как под ее ногами задрожали доски.
— Дьявольское наваждение! Ну, Гилли, с тобой не соскучишься. А теперь беги, пока дьявол снова не попутал меня.
Она было замахнулась, чтобы шутливо шлепнуть Гилли, но рука ее повисла в воздухе — Гилли и след простыл.
ГОСТЬ
За несколько дней до праздника Дня Благодарения мистер Рэндолф заболел гриппом. Сама по себе болезнь протекала не тяжело, но мистер Рэндолф был старый, а для стариков, как говорила Троттер, любая болезнь — несчастье.
Останавливаясь, чтобы Троттер могла перевести дух, они с Гилли снесли вниз с чердака раскладушку на колесиках и поставили ее в столовой; нежилая комната превратилась в больничную палату для мистера Рэндолфа.
Долго спорили, следует ли сообщать о болезни отца сыну, известному адвокату. Мистер Рэндолф был убежден, что, узнав об этом, сын немедленно явится и заберет его навсегда в Вирджинию. И хотя Троттер понимала, что такая чудовищная угроза существует, она считала, что по моральным обязательствам необходимо сообщать о болезни человека его ближайшим родственникам.
— Представляете, он приезжает, а вы больной, — больше уж он доверять вам не будет. И наверняка увезет вас отсюда.
Но мистер Рэндолф считал, что стоит рискнуть. Они сошлись на компромиссе — решили перевести мистера Рэндолфа в дом Троттер, чтобы он все время был на глазах.
— А что, если вы умрете здесь?
— Обещаю не умереть у вас в доме. Клянусь честью.
— Гилли, если он совсем раскиснет, мы мигом спровадим его обратно, а то этот знаменитый адвокат из Вирджинии еще подаст на меня в суд.
Мистер Рэндолф приподнялся на раскладушке.
— Если я умру в вашем доме, миссис Троттер, подайте на меня в суд. Берите себе все мое имущество, до последнего цента. — Он усмехнулся и опустился на раскладушку, с трудом переводя дух.
— Хм, «до последнего цента». После смерти вы и пенсии не получите. Лучше живите на здоровье, вот мой совет.
— Так оно и будет, но если за мной будут ухаживать две такие очаровательные леди, боюсь, у меня появится желание болеть очень долго.
— Придется рискнуть. Но если через неделю не подниметесь с постели, ни праздничного стола, ни индейки вам не видать.
Мистер Рэндолф торжественно поклялся, что ко Дню Благодарения он поправится. Ему действительно стало немного лучше, но к празднику свалились с гриппом и Троттер, и Уильям Эрнест.
Троттер старалась не сдаваться до последнего, но температура у нее была высокая, и так кружилась голова, что она не могла держаться на ногах. Несмотря на ее протесты, Гилли не пошла в школу ни во вторник, ни в среду — осталась дома ухаживать за больными.
Ко Дню Благодарения из-за бесконечной беготни по лестнице и от одной кровати к другой Гилли сбилась с ног.
Если б она заболела, никто бы не упрекнул ее, что она свалилась. Но она, конечно же, не заразилась ничем, только от постоянного недосыпания, бесконечных волнений и забот стала раздражительна. Она вызывала врача для мистера Рэндолфа, другого врача для Троттер и еще детского врача, но ей никто не мог помочь. Больным следовало оставаться в постели и принимать аспирин от высокой температуры.
Ножом для мяса Гилли разделила пополам таблетку аспирина для Уильяма Эрнеста; половина таблетки тут же закатилась под плиту, а другая, которую она с немалым трудом запихнула мальчику в рот, немедленно возвратилась назад вместе с супом, который она заставила его съесть перед этим. Снова давать ему аспирин она побоялась.
Троттер велела протереть мальчику лицо, руки и ноги мокрым полотенцем, чтобы немного снизить жар. Это вроде чуть помогло, но мальчику все равно было худо, к тому же, как она ни старалась, в комнате оставался прокисший запах супа, вытошненного Уильямом Эрнестом.
В доме царил жуткий беспорядок. Даже в гостиной и в кухне, куда не заходил никто, кроме Гилли, все было перевернуто вверх дном, как после бомбежки. Она была настолько измучена, что не могла убирать даже за собой.
Наступил четверг, а ей было не до праздника. Индейка, купленная Троттер, напрасно размораживалась на полке холодильника, и ничто больше не напоминало о празднике. Гилли сидела на кухне в джинсах, в старой застиранной майке и дожевывала свой поздний завтрак, бутерброд с колбасой; она и думать забыла, что скоро вся страна будет отмечать за столом этот праздник.
Раздался звонок. Она вскочила. А вдруг этот адвокат, сын мистера Рэндолфа, не поверил отцу, что тот не может приехать на праздник, и явился за ним? Потом она с раздражением подумала, не приперлась ли Агнес Стоукс разнюхать, почему Гилли не была в школе целых два дня.
Но за дверью стояла невысокая полная женщина, из-под фетровой черной шляпки выбивались седые волосы. На ней были черные перчатки и черное твидовое пальто, чуть длиннее, чем полагалось по моде. Под мышкой — поношенная сумка из крокодиловой кожи. Женщина, чуть ниже ее ростом, напряженно вглядывалась в лицо Гилли. Странно она смотрела. Гилли не могла понять, напугана она или просто голодная. Ей вдруг стало неловко. Откинув назад челку, она вспомнила, что советовала говорить Троттер, когда неожиданно появляется какой-нибудь незнакомый человек. Гилли выпалила обе фразы подряд:
Останавливаясь, чтобы Троттер могла перевести дух, они с Гилли снесли вниз с чердака раскладушку на колесиках и поставили ее в столовой; нежилая комната превратилась в больничную палату для мистера Рэндолфа.
Долго спорили, следует ли сообщать о болезни отца сыну, известному адвокату. Мистер Рэндолф был убежден, что, узнав об этом, сын немедленно явится и заберет его навсегда в Вирджинию. И хотя Троттер понимала, что такая чудовищная угроза существует, она считала, что по моральным обязательствам необходимо сообщать о болезни человека его ближайшим родственникам.
— Представляете, он приезжает, а вы больной, — больше уж он доверять вам не будет. И наверняка увезет вас отсюда.
Но мистер Рэндолф считал, что стоит рискнуть. Они сошлись на компромиссе — решили перевести мистера Рэндолфа в дом Троттер, чтобы он все время был на глазах.
— А что, если вы умрете здесь?
— Обещаю не умереть у вас в доме. Клянусь честью.
— Гилли, если он совсем раскиснет, мы мигом спровадим его обратно, а то этот знаменитый адвокат из Вирджинии еще подаст на меня в суд.
Мистер Рэндолф приподнялся на раскладушке.
— Если я умру в вашем доме, миссис Троттер, подайте на меня в суд. Берите себе все мое имущество, до последнего цента. — Он усмехнулся и опустился на раскладушку, с трудом переводя дух.
— Хм, «до последнего цента». После смерти вы и пенсии не получите. Лучше живите на здоровье, вот мой совет.
— Так оно и будет, но если за мной будут ухаживать две такие очаровательные леди, боюсь, у меня появится желание болеть очень долго.
— Придется рискнуть. Но если через неделю не подниметесь с постели, ни праздничного стола, ни индейки вам не видать.
Мистер Рэндолф торжественно поклялся, что ко Дню Благодарения он поправится. Ему действительно стало немного лучше, но к празднику свалились с гриппом и Троттер, и Уильям Эрнест.
Троттер старалась не сдаваться до последнего, но температура у нее была высокая, и так кружилась голова, что она не могла держаться на ногах. Несмотря на ее протесты, Гилли не пошла в школу ни во вторник, ни в среду — осталась дома ухаживать за больными.
Ко Дню Благодарения из-за бесконечной беготни по лестнице и от одной кровати к другой Гилли сбилась с ног.
Если б она заболела, никто бы не упрекнул ее, что она свалилась. Но она, конечно же, не заразилась ничем, только от постоянного недосыпания, бесконечных волнений и забот стала раздражительна. Она вызывала врача для мистера Рэндолфа, другого врача для Троттер и еще детского врача, но ей никто не мог помочь. Больным следовало оставаться в постели и принимать аспирин от высокой температуры.
Ножом для мяса Гилли разделила пополам таблетку аспирина для Уильяма Эрнеста; половина таблетки тут же закатилась под плиту, а другая, которую она с немалым трудом запихнула мальчику в рот, немедленно возвратилась назад вместе с супом, который она заставила его съесть перед этим. Снова давать ему аспирин она побоялась.
Троттер велела протереть мальчику лицо, руки и ноги мокрым полотенцем, чтобы немного снизить жар. Это вроде чуть помогло, но мальчику все равно было худо, к тому же, как она ни старалась, в комнате оставался прокисший запах супа, вытошненного Уильямом Эрнестом.
В доме царил жуткий беспорядок. Даже в гостиной и в кухне, куда не заходил никто, кроме Гилли, все было перевернуто вверх дном, как после бомбежки. Она была настолько измучена, что не могла убирать даже за собой.
Наступил четверг, а ей было не до праздника. Индейка, купленная Троттер, напрасно размораживалась на полке холодильника, и ничто больше не напоминало о празднике. Гилли сидела на кухне в джинсах, в старой застиранной майке и дожевывала свой поздний завтрак, бутерброд с колбасой; она и думать забыла, что скоро вся страна будет отмечать за столом этот праздник.
Раздался звонок. Она вскочила. А вдруг этот адвокат, сын мистера Рэндолфа, не поверил отцу, что тот не может приехать на праздник, и явился за ним? Потом она с раздражением подумала, не приперлась ли Агнес Стоукс разнюхать, почему Гилли не была в школе целых два дня.
Но за дверью стояла невысокая полная женщина, из-под фетровой черной шляпки выбивались седые волосы. На ней были черные перчатки и черное твидовое пальто, чуть длиннее, чем полагалось по моде. Под мышкой — поношенная сумка из крокодиловой кожи. Женщина, чуть ниже ее ростом, напряженно вглядывалась в лицо Гилли. Странно она смотрела. Гилли не могла понять, напугана она или просто голодная. Ей вдруг стало неловко. Откинув назад челку, она вспомнила, что советовала говорить Троттер, когда неожиданно появляется какой-нибудь незнакомый человек. Гилли выпалила обе фразы подряд: