Паттерсон Джеймс. Игра в прятки

   Я прижала его к себе и начала целовать. Он сделал то же самое, даже не понимая, насколько это важно для его матери. В какой-то момент мне стало страшно: я вдруг испугалась, что снова стану заикаться. Грудь как будто сдавило. И все равно я не отпустила сына. У нас сложилось что-то вроде ритуала, повторявшегося каждое утро на протяжении многих месяцев.
   Внезапно Алли повернулся ко мне, прищурился и заглянул прямо в глаза.
   — Что случилось, мамочка? — спросил мой малыш. — Что случилось?

* * *

   Днем я снова поехала в больницу, где лежал мой муж. Мне позволили зайти в палату. Уилл уже сидел, потягивая сок через соломинку. Вид у него был немногим лучше, чем ночью.
   Та часть лица, которую не закрывали бинты, приобрела фиолетовый цвет, глаза превратились в жуткие узкие щелочки, губы распухли, как будто их искусали пчелы. Уилл напоминал одного из тех несчастных, которые ночуют на улицах Нью-Йорка, расположившись на решетках люков.
   Мой муж похож на бездомного.
   Когда я вошла, Уилл протянул ко мне руку. Сердце немного смягчилось, но это произошло само собой, без моего желания.
   — Мэгги... — прошептал он.
   Я не взяла его руку, остановилась в шаге от кровати и посмотрела Уиллу в глаза. Меня тянуло к нему, но я не могла позволить себе жалости.
   — Мэгги, прости меня... пожалуйста.
   — Не могу, Уилл, — наконец сказала я.
   Он расплакался, как ребенок. Уилл свернулся в комочек, подтянув ноги к груди, и плакал. Он показался мне таким жалким, таким несчастным и одиноким, что у меня едва не разорвалось сердце. Но что с ним произошло? Что с ним происходило?
   У меня не было сил утешить его. Я ничего не смогла для него сделать.

Глава 75

   Дурные, плохие, страшные мысли бродили в голове Уилла с тех самых пор, как он вернулся домой. Не оставляли они его и в больнице.
   Его злило, что Мэгги остается звездой, а он превращается в ничто. Но больше всего его раздражало, бесило то, что она была счастлива. Мэгги, Дженни и Алли были самодостаточной единицей. Они не нуждались в нем. Он был как будто лишний. У них и без него все прекрасно получалось.
   Плохие мысли. Они не покидали его. Не выходили из головы. Утром, днем, вечером, и особенно по ночам.
   Дурные мысли. Например, о том, как они катаются с Алли на лошади и мальчик вдруг падает на землю.
   Или мысли о Дженни. О, он много фантазировал о ней. Дженни была ласкова с ним. Конечно, она ведь такая же, как все остальные. Им всем нужно от него одно и то же. Они готовы ради него на все, пока... пока не узнают, каков он на самом деле.
   Не лучше других — а может быть, и хуже — был Палмер. Младший брат без зазрения совести брал у него деньги. Только за то, что ему удалось вынюхать кое-какие секреты старшего брата. Впрочем, Палмер всегда был таким — ни на что не годным ублюдком.
   Настоящая проблема заключалась в Мэгги. Он не знал, что с ней сделать.
   Но много об этом думал.
   Возможности есть всегда. И все они такие...
   Какие?
   "Что, если я покончу с собой, как сделал мой отец?
   Что, если я пойду немного дальше?
   Что, если... что, если... что, если..."

Глава 76

   А теперь будьте внимательны. Пожалуйста. Постарайтесь услышать каждое слово, уловить малейший нюанс. С этого момента начинается путаница, с этого момента я начала сомневаться в собственном здравомыслии. Стоит мне только подумать об этом, как появляются скованность и неуверенность, а к горлу подступает тошнота.
   Неужели я виновна? Неужели я и впрямь убийца, как обо мне пишут в газетах? Или же я всего лишь жертва?

* * *

   — Уилл, я улетаю в Сан-Франциско. Так нужно, — сказала я ему однажды утром, через несколько недель после «несчастного случая» в Нью-Йорке.
   Уилл все еще вел себя немного странно, но оставался добрым и внимательным по отношению к Дженни и Алли, так что жаловаться было не на что.
   Что?
   Он едва заставил себя оторваться от телевизора. В последнее время Уилл как будто уходил в себя, и вернуть его к действительности оказывалось не всегда легко. Иногда, когда я заговаривала с ним, на его лице появлялось рассеянное выражение, словно он смотрел куда-то вдаль, на некий находящийся в сотнях миль предмет. Я не понимала, что происходит. Да и как я могла что-то понять, если между нами выросла невидимая стена.
   — Меня попросили выступить на благотворительном концерте в парке Кэндлстик, и я согласилась. Мне это нужно, Уилл. Я должна петь. Я так давно нигде не выступала.
   Он выключил телевизор и повернулся ко мне. Уилл сидел в кресле в футболке и шортах, и, когда наблюдал за игрой, у него всегда был такой вид, словно его в любой момент могут поднять со скамейки запасных. Он был в отменной физической форме и вполне мог бы еще играть.
   — Улетаешь? И даже не спрашиваешь, хочу ли я отправиться с тобой?
   — Будет лучше, если я полечу одна. Там будет Барри и...
   — Этот придурок.
   — ...и после концерта мы начнем записывать новую пластинку.
   Я совсем не собиралась извиняться, оправдываться или бросаться репликами вроде «по крайней мере я сообщаю, куда отправляюсь».
   — Значит, ты вот так, ни с того ни с сего, решила слетать в Калифорнию.
   На щеках Уилла выступили красные пятна. Глаза как будто выкатились и странно блестели. «Однажды он просто сойдет с рельсов», — сказала я себе.
   — Ты даже не подумала обо мне! Кто я, по-твоему, в этом доме? Какой-нибудь лакей? Ты так обо мне думаешь, Мэгги?
   — Почему ты так решил, Уилл? Конечно, нет. Господи, да что с тобой? Что с тобой творится? Ты можешь объяснить?
   — Я буду решать, куда тебе ехать, а куда нет! Поняла? И вдруг я услышала голос Филиппа. Те же интонации.
   Та же ярость.
   Но мне удалось остаться спокойной. По крайней мере внешне.
   — Нет, Уилл. Ты ничего не будешь решать за меня. В своей жизни я разберусь сама.
   Он поднялся из кресла и подошел ко мне. Я не сдвинулась с места. Уилл стоял неподвижно и смотрел на меня. Мрачно, с подозрением.
   Мне это не понравилось. Ни взгляд, ни угрожающий язык тела. Я еще ни разу не видела Уилла таким, и мне вдруг стало страшно.
   А потом его рука взлетела! И я ничего не успела сделать.
   Уилл взревел, как зверь, и ударил меня по щеке. С размаху. Потом еще раз.
   Я отпрянула, в голове как будто взорвались две бомбы. Невероятно! Он никогда не бил меня раньше. Никогда не поднимал на меня руку. Никогда не угрожал.
   — Ты не поедешь в Сан-Франциско! — закричал он. — Ты никогда не уйдешь от меня, сука!
   Уилл занес руку для еще одного удара, но затем остановился.
   Впечатление было такое, что он пришел в себя, превратился в другого человека.
   — Ладно. Отправляйся в свой Сан-Франциско. Мне плевать, что ты делаешь, Мэгги.
   Меня начало трясти, но я не могла позволить себе плакать. Дрожь стала сильнее, ноги отяжелели, руки бессильно повисли вдоль тела.
   — Алли и Дженни полетят со мной, — сказала я, глядя в сторону. Я едва шевелила губами, а смотреть на него просто не могла. — Ты не можешь нам помешать, Уилл. Даже не пытайся.

Глава 77

   Прекрасная хозяйка,
   Чудесная жена.
   Вот кем еще совсем
   Недавно я была.
   Я даже полюбила домашние дела.
   Потом он поднял руку,
   Потом он поднял руку,
   Он руку поднял на меня,
   И я как будто умерла.
   А ведь была любовь, была.
   Ее он смог спалить дотла,
   Она со мною умерла...
   Хоть я живу, но я мертва.
   К чему слова... К чему слова...
   В голове снова и снова звучали слова моей собственной песни. Я смотрела в иллюминатор самолета, цепляясь взглядом за верхушки белых как снег облаков. Рядом, положив голову мне на колени, безмятежно спал Алл и. Дженни, сидевшая в кресле по другую сторону прохода, кивала в такт звучащей в ее наушниках музыке.
   Дети очень обрадовались возможности полететь со мной. О том, что у нас с Уиллом возникли проблемы, они не догадывались. Концерт совпал с каникулами в школе у Дженни, а Алли всегда хотел быть рядом со мной и редко оставался без меня. Мы втроем проводили вместе много времени. Без Уилла.
   Как обычно, в аэропорту меня встречали поклонники, совсем незнакомые люди. Одни пытались получить автограф, едва не сбивая нас при этом с ног, другие просто протягивали руки, чтобы прикоснуться ко мне и, может быть, неким образом приобщиться к моему статусу знаменитости.
   Знаменитость!
   Если бы они знали, что значит быть знаменитым... всегда находиться под наблюдением тысяч глаз.
   В отеле «Времена года» меня дожидался факс.
   УДАЧИ ТЕБЕ, МОЯ ПЕВЧАЯ ПТИЧКА ПРОСТИ УИЛЛУ ВСЕ ЕГО ПРЕГРЕШЕНИЯ
   ПОЖАЛУЙСТА, ПРОСТИ МЕНЯ ПОСКОРЕЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ С ДЕТЬМИ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ВСЕГДА ЛЮБИЛ И ВСЕГДА БУДУ ТВОЙ УИЛЛ
   Я скомкала лист.
   Да уж. Всегда... Уилл.

Глава 78

   Мы все, Барри, Дженни, Алли и я, сидели в кабине большого, серебристого с красным, вертолета «Белл». Под нами ярко горели огни парка и темнели воды залива. На мне были обычные для такого случая свободная белая блузка, длинная юбка и туфли на низком каблуке, чтобы не казаться еще выше.
   Но готова ли я к концерту? В этом я сомневалась, хотя и знала, что попытаться надо.
   Менее чем через час мне предстояло выйти на сцену после почти трехлетнего перерыва. Несколько телевизионных каналов прислали свои съемочные группы. Первая за долгий период запись живого концерта. На восемьдесят тысяч мест поступило около полумиллиона заявок.
   Итак, мы сидели в вертолете — я, мои дети и мой лучший друг. И мне совсем не хотелось спускаться.
   — Давайте не будем приземляться.
   Барри вскинул бровь и состроил гримасу. Потом приложил кулак ко рту, притворившись, что говорит в микрофон:
   — Э, Земля вызывает Мэгги. Земля вызывает Питера Пэна.
   — Серьезно, Барри. Мы можем остаться здесь до завтра? У меня начинала кружиться голова.
   — А как быть с топливом? — поинтересовалась Дженни.
   — Дозаправимся в воздухе. Как делают со стратегическими бомбардировщиками. Вот будет круто.
   — Мы проголодаемся, — заметил Алли, который никогда не забывал о еде.
   — Они передадут нам бутерброды. Вместе с топливом. Никаких проблем.
   Дженни рассмеялась. Ей нравилось, когда я дурачилась.
   — А я уже хочу есть, — объявил Алли, самый практичный из нашей тройки.
   — Мы приземлимся, что бы там ни говорила твоя мама, — твердо сказал Барри. — В парке я раздобуду вам чего-нибудь вкусненького. Каких-нибудь франкфуртеров.
   На меня вдруг накатила волна беспричинной грусти и необъяснимого страха.
   — Не знаю, Барри, получится ли у меня что-то. Я серьезно. Без шуток.
   Он взял меня за руку.
   — Такое бывает. Меня тоже трясет перед концертами. Пройдет после первой песни.
   — Дело не в волнении. Понимаешь, здесь я чувствую себя в безопасности. Опасность там, внизу. Сначала те поклонники, потом...
   — Потом Уилл.
   Я не рассказывала Барри о том, что у нас случилось, но он и сам догадался, потому что знал меня слишком хорошо.
   — Жизнь.

* * *

   «Успокойся, — сказала я себе. — Ты выпустила почти двадцать альбомов. Ты получила одиннадцать „Грэмми“».
   И все же мне было страшно.
   Все, что от меня требовалось, — это включиться в рабочий режим. Просто выйти на сцену, предстать перед людьми и быть собой.
   Но я вдруг почувствовала себя той, прежней Мэгги. Той Мэгги, которая жила в Вест-Пойнте. И даже раньше, той девочкой, которая так часто плакала, потому что заикалась, когда отвечала перед классом в школе.
   Я знала, каким будет мое выступление, как прозвучат мои песни, внешне легкие, вобравшие в себя и французский шансон, и рок, и классику, но на самом деле сложные и глубоко психологичные.
   Все это я знала, но тем не менее, выходя на огромную сцену парка Кэндлстик в Сан-Франциско, всматривалась в обращенные ко мне лица с непривычной настороженностью.
   Почему я боялась? Даже не боялась, а куда хуже. Почему мне было так страшно, почему мне казалось, что я не смогу спеть даже одну песню?
   Я села за пианино и начала петь о дующем с залива холодном, пронизывающем ветре.
   До конца оставалось совсем немного, когда...
   Когда я словно рассыпалась. Прямо на глазах десятков тысяч зрителей и моих детей.
   Прекрасная хозяйка,
   Чудесная жена.
   Вот кем еще совсем
   Недавно я была.
   Я даже полюбила домашние дела.
   Потом он поднял руку,
   Потом он поднял руку...
   Я запнулась... потом еще раз. Такого не случалось давно, очень давно. Я всегда старалась справиться с этим и уже думала, что преодолела свой страх, но...
   Я не могу больше петь. Не могу продолжать. Ничего другого не оставалось, как подняться и заговорить в микрофон, обращаясь ко всей аудитории.
   — Ребята, похоже, у меня небольшая проблема. Извините. Да, у меня проблемы.
   Сердце начало стучать быстро-быстро. Перед глазами потемнело, и я подумала, что сейчас упаду.
   Дженни, Барри и даже Алли выскочили на сцену и подбежали ко мне. Двое музыкантов взяли меня под руки и помогли уйти. Я с трудом передвигала ноги.
   — Бедная мамочка, — повторял Алли. — Бедная, бедная мамочка. Мамочка заболела.

Глава 79

   Уилл всегда был ночной птицей. Теперь его сильнее, чем когда-либо, тянуло из дома.
   Бедфордский оборотень.
   Он промчался на своем черном «БМВ» примерно пять сотен ярдов вниз по Гринбрайер-роуд и свернул налево.
   Главный вход в Озерный клуб отмечали высокие, в десять футов, каменные колонны. Неровная каменная ограда шла по всей границе владений. Проехав мимо входа, Уилл остановил машину на предназначенном для стоянки месте и вышел.
   Пройдя по дорожке к задней части здания, он нашел служебный вход, дверь которого мог заметить только тот, кто знал, где ее искать.
   Внутри клуба царила та тщательно поддерживаемая тишина, которой удостаиваются лишь немногие привилегированные. Уилл сталкивался с такой тишиной в соборах и банках Европы. Миновав пустую бильярдную и курительную, он оказался перед еще одной дверью, в которую постучал дважды, с паузой между ударами.
   Дверь открылась изнутри, и Уилл невольно зажмурился от ударившего в глаза яркого света. Комната, куда его впустили, была отделана тяжелыми панелями красного дерева. Длинный дубовый бар занимал почти целую стену. Картины старых мастеров в тяжелых рамах практически не отражали приглушенный свет, льющийся из дорогих бра.
   Стоявшие у бара мужчины повернулись к вошедшему. Увидев, кто это, и признав в нем своего, они поздоровались.
   Одним из них был Питер О'Мэлли. Как ни странно это может показаться, но в клубе они сошлись и даже подружились. В конце концов, их ведь объединяла Мэгги, не так ли? Благодаря Мэгги они познакомились, о ней они часто говорили. Питер мечтал о том, чтобы привести ее сюда.
   В тот вечер они оба присутствовали на специальном, строго неформальном собрании.
   Один или два раза в год, после того как клуб закрывался, несколько его членов оставались, чтобы поразвлечься особенным образом. Так они, влиятельные люди, снимали напряжение, находя удовольствие в забавах, которые считались неприемлемыми как с общественной, так и с политической точки зрения. Видит Бог, не искать же острых ощущений дома, в обществе жен.
   Комнату освещало золотисто-красноватое пламя, потрескивавшее в глубине громадного, сложенного из крупных булыжников камина. Адов огонь, называл его Уилл. Предвестник того, что ожидает нас всех.
   Перед камином, выстроившись в более или менее ровную шеренгу, стояли шесть девушек. Все молодые и красивые. На обнаженной коже и длинных волосах прыгали отблески пламени.
   Старшая выглядела не более чем на двадцать, младшей едва ли исполнилось шестнадцать. Лицо каждой закрывала черная маска. Девушкам не разрешалось видеть лица членов клуба. Они даже не знали, где он расположен.
   Эксклюзивный Озерный клуб Бедфорд-Хиллз, думал Уилл. Всего лишь фасад, как и все остальное.
   В тот вечер он выбрал себе одну из шести девушек. Высокая и светловолосая, она напомнила ему Дженни.

Глава 80

   Наверное, в глубине души я уже понимала, что наш с Уиллом брак обречен. Оставалось только ждать, когда время подведет под ним окончательную черту. Так было бы лучше для детей, для меня и для самого Уилла. Я не желала ему ничего плохого и хотела только, чтобы он ушел.
   По возвращении Уилл встретил нас дома. Наш приезд как будто оживил его, и он превратился в себя прежнего — веселого и счастливого. Уилла, как мне показалось, сильно опечалило и обеспокоило то, что произошло со мной на концерте в Сан-Франциско. Он сказал, что нечто подобное случалось и с ним, и я ему поверила.
   Он пообещал также, что больше не будет ни сцен, ни исчезновений. Страх остаться в одиночестве поставил его на грань отчаяния.
   Я слушала Уилла, слушала его обещания. Я слышала слова. Но решение уже было принято. Уилл показал мне, пусть всего лишь на миг, ту сторону своей личности, которую я не хотела и не могла принять.
   Тревожное спокойствие снизошло на наш дом.
   В Вест-Пойнте, с Филиппом, тоже иногда бывало спокойно.

* * *

   Я занималась делами, приводила все в порядок, консультировалась с Натаном Бейлфордом по поводу юридических аспектов и собиралась через пару дней поговорить с Уиллом о разводе. Мне порекомендовали очень хорошего психиатра в соседнем городке Тарритауне, и я по мере возможности посещала его. Позднее в газетах обо мне писали как о «находящейся под наблюдением врача», предоставив читателям понимать это в меру своего разумения.
   В один из дней мне совершенно неожиданно позвонили из школы, где училась Дженни. Меня попросили срочно прийти. Административное здание школы Бедфорд-Хиллз представляло собой крошечный опрятный домик в викторианском стиле, напоминающий процветающую загородную гостиницу. Учащиеся и преподаватели при виде спешащей знаменитости старательно отводили взгляды. Я помахала тем немногим, кого знала, и даже кому-то, кого не знала, взбежала вверх по лестнице, заглянула в туалет, где поправила волосы, подкрасила губы и проверила, на месте ли голова.
   Мне предстояла встреча с доктором Генри Фоллетом, директором школы, и я не хотела как-то отличаться от других приходящих в школу матерей. Еще не зная причины вызова, я уже чувствовала — ничего хорошего меня не ждет.
   Доктор Фоллет занимал небольшой, но очень милый кабинет с венецианским окном, из которого открывался вид на кампус, и разбросанными повсюду памятными вещицами: кубками, вымпелами и фотографиями, на которых сам директор был запечатлен как с учениками, так и с местными чинами.
   Навстречу мне поднялся приятный мужчина лет пятидесяти с небольшим, плотный и аккуратный, по-видимому, с чувством юмора, хотя лицо его сохраняло серьезное выражение, а улыбка была чисто профессиональной. Тем не менее я отметила, что у него добрые глаза и крепкое, открытое рукопожатие.
   Я не знала, почему меня вызвали. Дел хватало, мысли занимал Уилл, однако я пришла сразу, пусть и с завязанными в узлы нервами.
   — Речь пойдет о Дженни, — сказал он, когда я села на стул перед большим, заваленным бумагами письменным столом.
   — Да. Я так и поняла. У нее какие-то проблемы? — спросила я, изо всех сил стараясь не выдать своих чувств.
   — Не уверен, миссис Брэдфорд. Может быть, вы мне скажете.
   Ничего необычного в поведении Дженни я не замечала, но с подростками никогда ничего нельзя знать наверняка.
   — По-моему, у нее все в порядке. Конечно, она бывает порой непослушной, временами принимает в штыки любое замечание или сводит меня с ума глупыми ужимками в духе Бивиса и Батхеда.
   — Она не болела в последнее время? Может быть, была не в духе, казалась угнетенной, несчастной?
   Я покачала головой. Меня не покидало чувство растерянности и тревоги. К чему он клонит? Я видела дочь каждый день. Конечно, у нее своя жизнь и свои друзья. Мне представлялось, что в отношении с дочерью-подростком матери следует придерживаться одного главного принципа: предоставить ей разумную свободу. И разумеется, дать ей свою любовь.
   — Нет, она не болела. В чем дело, доктор Фоллет? Пожалуйста, скажите, зачем вы меня вызвали?
   Он побарабанил пальцами по столу.
   — В нынешнем семестре Дженни пропустила семнадцать учебных дней.
   Вот это новость! Меня словно облили ледяной водой.
   — Пропустила семнадцать дней?
   — Да, пропустила все уроки. Ее вообще не было в школе.
   — Боже! Не могу поверить, но, конечно, не сомневаюсь в ваших словах. Это так на нее не похоже.
   — Да, на Дженни это не похоже, — согласился он, подавая мне какие-то бумаги. Табель успеваемости и несколько объяснительных. — Это ваша подпись?
   Я посмотрела на объяснительные. Руки дрожали, и листки прыгали перед глазами.
   — Здесь указана моя фамилия, но подпись не моя.
   — А чья? Дженни?
   — Не уверена. Может быть.
   У меня закружилась голова. Ничего подобного я не могла и ожидать. У Дженни никогда не было никаких серьезных проблем.
   — Мы полагаем, что Дженни пыталась подделать вашу подпись, — сказал доктор Фоллет, возвращая меня к реальности.
   — Моя дочь никогда бы не сделала ничего подобного.
   Я вздохнула. Похоже, все же сделала.
   — Вы уверены? Если это не ваша подпись и не подделка Дженни, то кто тогда мог это сделать?
   — Не знаю, — пробормотала я. — Представить не могу.
   Во мне вдруг вскипела злость. Мы всегда доверяли друг другу. Что бы ни происходило, я всегда находила для нее время.
   — Мистер Шеппард? — спросил директор.
   — Нет. Он ее отчим. Он бы просто расписался. К тому же подпись и не его.
   — Посмотрите также и табель успеваемости. Вы это видели?
   Я посмотрела. «Хорошо» и «удовлетворительно». Мне хотелось плакать. Дженни всегда училась только на «отлично». Может быть, поэтому я и не интересовалась в последнее время ее оценками?
   — Миссис Брэдфорд, ваша дочь — одна из лучших учениц школы. В этом семестре она совершенно неожиданно для нас всех стала получать плохие оценки. По крайней мере плохие для нее. Такое случается иногда с ребятами старшего класса, теми, кого уже приняли в колледж. Они считают, что заслужили небольшой перерыв. Но к Дженни это не относится. У нее сейчас должны быть самые высокие оценки.
   — Знаю. И Дженни это знает.
   Я не понимала, как такое могло случиться. Для меня это было громом среди ясного неба. Почему? Может быть, из-за того, что произошло между нами, мной и Уиллом?
   Доктор Фоллет поднялся из-за стола и протянул руку.
   — Мы в школе любим Дженни. Все, преподаватели и ученики. Если выясните что-нибудь, позвоните мне. Вы не выдадите этим какие-то ее секреты. Дженни не первая, с кем происходит нечто подобное, и у нас есть немалый опыт урегулирования таких ситуаций.
   Я пожала ему руку, повернулась и вышла. Надо найти Дженни. В школу она в тот день опять не пришла.
   Но прежде чем отправляться на поиски, я села в машину и попыталась успокоиться, остановить сотрясавшую тело дрожь.
   Мой мир снова рассыпался на кусочки.

Глава 81

   Дженни пришла домой к половине третьего с набитым книжками рюкзаком и безмятежным лицом человека, твердо стоящего на стороне праведности. Я попросила ее прокатиться со мной.
   Мы сели на велосипеды и отправились в резервацию Паунд-Ридж, природный заповедник в самом центре Уэстчестера, а около четырех поднялись на высокий холм со старинной пожарной башней. С вершины можно было увидеть пролив Лонг-Айленд и даже очертания самого Нью-Йорка далеко на горизонте.
   Дженни, конечно, пожелала узнать, в чем дело, но я не ответила.
   Всему свое время, моя милая.
   Некоторое время мы шли молча — я не знала, с чего начать — и остановились, запыхавшись, только когда достигли самого верха. Во мне бурлили разные чувства, от обиды и злости до озабоченности и гордости, — точь-в-точь как в моих песнях.
   — Меня приглашал к себе директор Фоллет, — сказала я наконец.
   Только что Дженни смотрела на меня. Теперь она отвернулась. И ни слова.
   — Он сказал, что оценки у тебя становятся все хуже. И еще что ты пропускаешь занятия.
   — В школе скучно. Я ее ненавижу.
   Угрюмая, дерзкая. Совсем не моя Дженни. Точнее, Дженни в ее худшем варианте, который она демонстрировала не так уж часто.
   — Раньше ты так не думала.
   — А теперь думаю. Там все равно ничему не научишься. Знаешь, учителя на самом деле совсем не такие умные.
   — И поэтому ты решила больше не ходить туда. Интересно. Ты на многое открываешь мне глаза. И чем ты занимаешься, когда никуда не ходишь?
   — Ничем особенным. Но лучше ничем, чем сидеть на уроках.
   — Но дома тебя нет.
   — Откуда ты знаешь? Ты же большую часть дня просиживаешь в своем кабинете.
   Это было уже совсем несправедливо, однако мне удалось сохранить хладнокровие.
   — Если бы ты оставалась дома, я бы знала об этом. И тебе это прекрасно известно. Я люблю тебя, Дженни, и если у тебя какие-то неприятности...
   — Перестань! Всем на всех наплевать! Не притворяйся, что ты другая. И мне не надо твоих одолжений.
   Даже не притрагиваясь к ней, я видела, как ужасно она напряглась, как трудно ей говорить. Когда же это случилось? Как произошло? Почему?
   — Я люблю тебя. — Голос у меня задрожал. — Ты самое ценное, что у меня есть. Так было всегда.
   Больше она не выдержала. И я тоже.
   — Не надо, мама, — захныкала вдруг Дженни. — Не говори, что ты меня любишь. Я этого не заслуживаю.
   Только бы не расплакаться.
   — Почему? Я действительно люблю тебя. Почему я не должна говорить об этом?