Несмотря на нашествие скота, на рост народонаселения и варварскую эксплуатацию рыбных ресурсов дельты, она сохраняет еще в себе дух речных бушменов и «болотных» львов. Места здесь чистые, почти стерильные; повсюду струятся прозрачные потоки воды, и воздух заполнен звонким пением птиц. Орел-рыболов упадет с неба в кристально чистую воду, высмотрев свою добычу в сиянии предзакатного солнца, а ночью уступит эти охотничьи угодья сове. В траве зашуршат генетты и выдры, разыскивающие пропитание. Когда же солнце вновь появится над горизонтом, вездесущий орел провозгласит наступление нового дня своим пронзительным кличем, и треугольник белолицых уток пронесется у вас над головой.
   На песчаных косах дельты еще гнездятся африканские водорезы. При помощи удлиненной нижней челюсти они на лету зачерпывают из воды мельчайшие микроорганизмы. В природе все подчинено регулирующим законам равновесия. Понятно, что часть птенцов водорезов падут жертвой орла-рыболова. Но теперь водорезам грозит новая беда: быстроходные катера, бороздящие воды протоков, поднимают сильную волну, которая смывает беспомощных птенцов и уносит их в стремительно несущиеся воды главного русла Окаванго.
   Наше пребывание в Поппа-Фоллс, к северу от тех мест, где я работал ранее, родило в памяти множество воспоминаний и заставило задуматься над тем, как долго сможет еще просуществовать дельта Окаванго. Уже сейчас часть водных запасов реки забирают в Намибии, и существуют другие планы, пока лишь публично провозглашенные, предпринять то же самое в Ботсване. И хотя в наши дни река остается еще прекрасной, никто не знает, сколько времени будет позволено ей ежегодно приносить свои животворные воды в дельту и превращать в цветущий сад эту землю, лежащую в самом сердце бесплодной пустыни.
   В Поппа-Фоллс я познакомился с двумя энтузиастами охраны природы из Намибии, которые, увы, подтвердили доходившие до меня слухи об угрожающей ситуации в этих северных окраинах Ботсваны. По ряду обстоятельств, связанных с деятельностью моих новых знакомых, я не стану называть их имен. Картина, которую они нарисовали, оказалась неутешительной, и я хочу рассказать об этом в надежде, что последующие обсуждения и споры могут привести к некоторому улучшению положения вещей.
   Оказалось, что на заповедных территориях, которые мы пересекли на пути от Катима-Мулило до Поппа-Фоллс, процветает браконьерство, особенно усилившееся после прихода сюда намибийских и южноафриканских военных частей для борьбы с повстанцами Народного фронта Юго-Западной Африки (СВАПО). Собственное население здесь до недавнего времени было немногочисленным, но вместе с армией пришли бушмены из Анголы, обосновавшиеся здесь в силу определенных обстоятельств. Как я уже упоминал, дар следопытов, которым обладают бушмены, оказался истинным подарком для военных, да и самих бушменов они стали рассматривать как прекрасную находку. Бушмены, основное занятие которых охота, ныне охотятся на людей, но уже не с первобытным луком и отравленными стрелами, а с современным автоматическим оружием.
   Другие обитатели Каприви, чернокожие и белые, почем зря уничтожают местную природу. На территории числится около девяти тысяч охотничьих собак, и ежедневно используются около шестисот патронов. Мне рассказали, что за две недели до нашего приезда последний черный носорог Каприви пал жертвой браконьеров, и вместе с ним окончательно ушла в прошлое важная частичка здешней дикой природы.
   Год за годом здесь складывается парадоксальная, противоестественная ситуация: военных, призванных отвечать за благополучие нации, ловят на месте преступлений люди, охраняющие природу. Я рассказал моему новому знакомому о стае гиеновых собак, виденных нами в районе Катима, и услышал в ответ: «И их убьют солдаты либо местные жители, если те попадутся им на глаза». И я сразу же представил себе ужасную сцену: солдаты палят из винтовок, стоя в несущемся грузовике, и гиеновые собаки одна за другой падают под их выстрелами. Идет тотальное разграбление природных богатств — попутно с войной, где люди хладнокровно уничтожают друг друга. Посреди клубка противоречий сошлись воедино военный режим, несовершенство природоохранного законодательства, разнузданное браконьерство, двойственная роль бушменов — все это работает против людей, стремящихся сделать максимум для сохранения местной природы. Мы стали вспоминать, насколько распространилось браконьерство в конце семидесятых годов среди военных в Каоковельде (Намибия). В то время местные жители были почти убеждены, что даже чиновники высшего ранга и, в частности, работники кабинета министров замешаны в противозаконных охотах. Специальный уполномоченный по делам местного населения вынужден был тогда признаться, что он использовал военный вертолет южноафриканских вооруженных сил для охоты на слонов и на антилоп импала, находящихся в Каоковельде на положении особо охраняемого вида. Теперь мне рассказали, что в Намибии некоторые объездчики заповедников, соблазненные хорошими деньгами, негласно сотрудничают с белыми охотниками-спортсменами, позволяя им отстреливать все, что только возможно, на охраняемых законом территориях.
   Вся тяжесть проблем, одолевающих Департамент охраны природы, стала мне еще более очевидной, когда в последний день нашего пребывания в Поппа-Фоллс я познакомился еще с одним природоохранителем. Беседуя с нашим новым знакомцем у него в лагере, мы оба — Джейн и я — видели при свете костра, насколько он подавлен всем происходящим. Будучи сотрудником Департамента охраны природы, он, разумеется, не мог рассказать нам все, что знал, хотя я подозреваю, что в его интересах было посвятить меня во все проблемы и использовать в качестве распространителя информации. Наш собеседник поведал нам, что хотя в Намибии осталось не более восьмисот гиеновых собак, их убивают при первой встрече, если хищникам случится причинить какой-либо вред стадам, а то вовсе без всякой причины. Зная, что гиеновая собака особенно страдает от деятельности человека среди всех африканских плотоядных, я был попросту поражен, узнав, что зверя отстреливают здесь просто как вредителя. Для фермера гиеновая собака — это лишняя напасть, для спортсмена — еще одна живая мишень. У меня закралась мысль, действительно ли мы научились чему-нибудь со времен Сесила Джона Родса, который требовал одинаково систематично уничтожать бушменов и гиеновых собак. Гиеновые собаки, как и львы, нуждаются в обширных территориях для своей охоты. Но по мере того, как под воздействием человека сокращаются площади нетронутых земель, все вероятнее становится перспектива, что вскоре зрелище стремительно несущейся стаи этих хищников станет неясным воспоминанием прошлого. Вероятно, в недалеком будущем гиеновые собаки обречены продолжить свое существование в Африке на ограниченных участках, обнесенных проволокой под напряжением, то есть, по существу, просто в слегка приукрашенных зоопарках.
   Стоя перед пляшущим пламенем костра, мы горячо обсуждали трагизм сложившейся ситуации и возможности выхода из нее. Мы с Джейн уже собрались ехать в наш лагерь, когда речь зашла о бушменах и об их исконных землях, лежащих между Каванго и Гереролендом. Мы внимательно выслушали рассказ нашего собеседника о том, как некий американец, Джон Маршалл, разработал план, согласно которому предполагалось способствовать переходу бушменов, обитающих на окраине заповедника Каудом, на занятие скотоводством и земледелием — что, надо сказать, никак не укладывалось в вековые привычки и традиции этого народа. Земля, о которой шла речь, имела в последние годы весьма причудливую судьбу. С точки зрения природоохранителей, Бушменленд — это истинный рай. Местность представляет собой довольно хорошо обводненную часть Калахари. В отдельные сезоны года сюда приходят несколько сот слонов, ни в чем здесь не нуждающихся. Местная фауна включает в себя почти все виды крупных плотоядных, множество разнообразных антилоп и два особо ценных и охраняемых вида — лошадиную антилопу и гиеновую собаку. В семидесятых годах коренные обитатели этих районов — бушмены джуваси — постепенно покидали девственный буш и переселялись поближе к административному центру Бушменленда — городку Тсумкве. Почти сразу же они столкнулись с разрушительным влиянием культуры XX века и со всеми приносимыми ею сложностями. Сознание и телесное здоровье бушменов не смогли выдержать болезней, ранее им неизвестных, в их среде распространились алкоголизм и проституция. Джон Маршалл, прекрасно знавший бушменов по своему прошлому общению с ними, попытался воспротивиться их вырождению под влиянием «цивилизации». Он основал несколько резерваций и пробурил артезианские колодцы в местности, которая дотоле была провозглашена заповедником под названием Восточный Бушменленд. Под влиянием успешной кампании Маршалла по охране земельных прав бушменов началось давление международной печати и влиятельных американских политиков на правительство Намибии. Тогда оно отменило предложение создать здесь убежище дикой природы — и весьма неудачно, поскольку в противном случае бушмены могли, как и до нашествия чужаков, стать естественной и неотъемлемой частью природной экосистемы.
   Маршалл рассчитывал, что его план сделать бушменов скотоводами получит дальнейшее развитие, и поэтому на этих землях не оставалось места для слонов и львов. Увы, к несчастью для бушменов, к этому времени в других районах Намибии стало ясно, что планируемый Маршаллом способ скотоводства на общественных пастбищах ведет к их истощению и превращению в пустыни. В конечном итоге на месте пастбищ оставались бесплодные африканские «бедленды», непригодные для жизни человека и животных — как диких, так и домашних. Итак, возникшие, новые проблемы одинаково затрагивали и бушменов, и львов. Привлечение бушменов, испокон веков кормившихся охотой и собирательством, к разведению скота и насильственное их затягивание в сферу чуждых им традиций и культуры в очередной раз нарушило естественный ход событий в природе. Под бдительным оком Маршалла скот бушменов чувствовал себя прекрасно, но его появление в этих местах породило новый конфликт между людьми и их бывшими кормильцами и конкурентами — львами. Привлеченные обильной добычей в виде стад домашних животных, львы стали покидать охраняемые территории заповедника Каудом и начали нападать на бушменских коров. В ответ на это охотничьи инспектора, относящиеся с чрезмерным энтузиазмом к своей обязанности осуществлять контроль за хищниками, были только рады приступить к отстрелу провинившихся львов.
   Сложилась на редкость нелепая и парадоксальная ситуация. Осуществление проекта, созданного с самыми лучшими намерениями, привело к тому, что львов словно нарочно начали выманивать с территории, где они находились под охраной закона; а уничтожали их люди, призванные всемерно охранять диких животных. И этот порочный круг остался за пределами внимания и понимания многих из тех, кто думает, что если организован заповедник либо национальный парк, то и с дикими животными здесь все в порядке. Случилось же вот что: пытаясь помочь одному гонимому объекту — бушменам, поставили под удар другой — льва. От этого в конечном итоге пострадают не только львы, но и сама внутренняя сущность людей, населяющих этот уголок дикой природы под названием Бушменленд. К сожалению, перед нами еще один пример столкновения разных интересов, которое должно быть улажено, чтобы защитить от разрушения целый регион Африки и удержать от гибели ее диких обитателей и страдающий древний народ.
   Вернувшись этой ночью в свой лагерь после всего, что было переговорено, я думал под шум стремнин Окаванго о львах и о маленьком народе, об их общем прошлом и о том конфликте, в который они были брошены волею судеб. Наконец мне удалось уснуть, и в полузабытьи хотелось повернуть стрелки часов на несколько столетий назад, когда подобные противоречия, порожденные идеализмом мышления современного человека, попросту не могли возникнуть.
   Утро было чудесным, и мы, несомненно, проснулись бы в приподнятом настроении, если бы не тот тревожный разговор накануне. Нам предстояло проехать четыреста шестьдесят километров на юго-запад, в сторону Гроотфонтейна, где должен был закончиться наш долгий путь в Этоша. Наш путь лежал по густо населенным зеленеющим долинам Окаванго, и мы с интересом разглядывали жилища, построенные в соответствии с традициями местных племен, и радовались смеющимся лицам их владельцев, чье прекрасное расположение духа бесспорно отражало красоту и благополучие тех мест, где они жили. Наше благодушное настроение испарилось сразу и бесповоротно, как только мы въехали в городок Рунду и спустились с небес на реальную землю. Рунду — это безрадостный пыльный город, расположенный на берегу Окаванго, противоположном Анголе, и служащий базой для многочисленных подразделений вооруженных сил Намибии и ЮАР. Присутствие военных чувствуется здесь повсеместно — грохочущие грузовики, люди в униформе, — все это создавало предельно напряженную обстановку.
   Мы остановились здесь, чтобы залить в баки горючее и закупить кое-какие продукты. Неожиданно перед нашими глазами возникло напоминание о буше и о далеком прошлом его обитателей. Ко мне подошел старик-бушмен в поношенной фетровой шляпе, в изодранной зеленой рубашке и в шортах того же цвета — весь словно покрытый плесенью многих длинных лет. Среди его неясного бормотания удавалось различить лишь одну фразу, которую старик произносил тихо, а затем стал выкрикивать: «Голодны, мы голодны». В руках он держал связку грубо сделанных луков с тетивами, свитыми из рыболовной лески, и несколько плоских наконечников стрел. Хотя, судя по всему, обитатели городка смотрели на него как на сумасшедшего, он просто пытался выжить за счет того единственного ремесла, которое знал, — изготовления луков.
   Продукция старика-бушмена была ярким воплощением того общества, в котором он оказался, — пластик, скверная работа и настойчивое желание продать любой ценой. Не знаю почему, но я обернулся и увидел позади себя ватагу мальчишек — юных бушменов с их милыми монголоидными личиками, облаченных в обноски современного платья. Самый младший из них, мальчонка примерно пяти лет, пытался нацепить на ногу рваную балетную туфельку. Единственная балетная туфелька, лохмотья и коренные обитатели самого сердца Африки!
   Мальчишки разглядывали старика и меня, их лица не выражали вроде бы никаких эмоций, в то время как проходящие мимо чернокожие нагло подсмеивались над нами. Они ухмылялись, поскольку им нечего было стыдиться, но в глазах мальчишек угадывалась постоянно испытываемая ими боль унижения. Они были одеты в обноски европейской одежды и перенесены во времена цивилизации — «чтобы искоренить их первобытную дикость», как могли бы сказать некоторые в свое оправдание.
   Мальчишки смотрели на меня, белого человека, а я думал, что же их ждет в будущем, их и старика, еще одного представителя несчастного племени. Он-то, по крайней мере, еще знает свое прежнее ремесло и пытается просуществовать за счет него, но что будут делать эти мальчишки в его возрасте? Все это неожиданно сильно ранило меня, и я в душе проклинал наше общество. Мне хотелось сорвать с ребятишек грязные лохмотья, отбросить в сторону рваную обувь и дать им в руки оружие, которое держал старик. Как хорошо было бы вернуть мальчишкам знания их предков и отправить их назад, жить свободной и естественной жизнью буша — если, разумеется, еще существует тот девственный буш, в котором некогда обитали бушмены.
   Позже, неподалеку от этого места, я стал свидетелем еще одной сцены неприязненного отношения к бушменам. Маленький мальчик в школьной форме перебегал через дорогу, в то время как чернокожий мужчина, видимо, отвечавший за ребенка, попытался вернуть его назад. Маленький белый барчук, которого, судя по всему, интересовала единственная вещь — он сам, грубо закричал в ответ на африкаанс: «Бушмен, бушмен, пошел прочь, ты, бушмен!» Мальчишка использовал выражение, имеющее оскорбительный смысл в его стране. Он назвал негра «бушменом», желая побольнее уколоть его. Передо мной был юный представитель очередной генерации белых, использовавший в своем лексиконе те же самые оскорбительные словечки, которые так долго употребляли его отец и дед.
   Находясь в этом неприятном городишке, я познакомился также с молодым солдатом южноафриканской армии, когда мы оба ждали своей очереди поговорить по междугородному телефону. Он не таясь рассказал мне, что год назад войска ЮАР оккупировали тридцатикилометровую полосу на территории Анголы после тяжелого кровопролития. Перед этим полоса шириной в триста километров уже находилась почти под полным контролем ЮАР. Я спросил собеседника, что представляет собой природа за рекой, в тех местах, которые видны отсюда. В ответ я услышал, что особой дикой природы он там не заметил, так что, скорее всего, от нее там уже ничего не осталось.
   На территории, оккупированной войсками ЮАР, находилось несколько сообщавшихся между собой заповедников, но это было перед войной. Вместе с заповедными территориями исчезла и дикая фауна — прежде, чем кому-либо из заинтересованных организаций стало известно об этом. Воистину безумство войны было единственной господствующей силой в этой части Африки.
   Неподалеку от меня и моего собеседника я увидел двух других солдат — «цветного»и бушмена. Они разговаривали на африкаанс с черным продавцом мороженого. Этот язык был единственным, которым владели все трое. С ними стояла миловидная чернокожая девушка, на которую оба солдата пытались произвести впечатление. Я немного понимал по африкаанс и, прислушавшись к их разговору, понял, что бушмен представляется девице как житель Иоганнесбурга. Он также пытался выдать себя за «цветного», хорошо знающего уличную жизнь и много поездившего. Увы, все, чем бушмен мог похвастаться — скорее в своих мечтах, чем на самом деле, — это то, что он «цветной»и «городской». Он говорил на языке белых и принадлежал к наиболее гонимому народу Африки. Этот народ был издавна не любим чернокожими, а теперь он воевал на стороне белых, использующих бушменов, чтобы восстановить свое господство в Южной Африке.
   Покинув Рунду, мы после полудня достигли Гроотфонтейна, где остановились заночевать. На рассвете следующего утра мы выехали по направлению к национальному парку Этоша. Я не переставал переживать по поводу последних могикан дикой природы, бушменов, которые пали жертвой цивилизации, но сохранили еще в себе дух первобытной свободы. Из тайных эгоистических соображений я был рад оставить позади маленький военный городок и те неприятные впечатления, которые так глубоко задели мою душу и мой разум. Хотелось поскорее забыть обо всем, что я там увидел.
   Этоша — это огромное нетронутое пространство земли, где тысячелетиями бродят бесчисленные стада диких животных. Я не посещал Этоша ранее, но знал, что эта богатейшая сокровищница девственной природы означает для Южной Африки примерно то же, что Серенгети — для Восточной Африки. Этоша — вне всякого сомнения, наиболее впечатляющий резерват дичи в мире, и все же я совершенно не был готов увидеть здесь такое огромное скопление животных, которое предстало нашим глазам уже в первый день пребывания в национальном парке.
   Котловина Этоша имеет поистине колоссальные размеры. Древнее белое днище высохшего озера простирается на 129 километров в длину и достигает местами 72 километров в поперечнике, покрывая таким образом территорию площадью 6 133 квадратных километра. Это в действительности «великое белое место», что означает слово «этоша» на языке местной народности овамбо.
   У местных бушменов есть своя версия возникновения котловины Этоша. Пересказываемой ими миф гласит, что некогда группа их соплеменников кочевала в этом районе и подверглась нападению живших здесь чернокожих. Все мужчины были перебиты, но женщинам и детям удалось уйти невредимыми. Один ребенок, полный жалости к погибшим, принялся плакать, и вскоре его слезы затопили землю. Со временем она иссохла и покрылась коркой соли, оставшейся на месте озера слез.
   Хотя местные жители часто посещали Этоша, европеец впервые бросил взгляд на ее сияющие белизной просторы лишь в 1851 году. Англичанин Фрэнсис Гальтон, двоюродный брат Чарлза Дарвина, позже разработавший способ опознания личности по отпечаткам пальцев, вместе со шведом Чарлзом Андерссоном пересек восточную окраину Этоша во время путешествия в Овамбо.
   В своей книге «Рассказ исследователя о путешествии в тропическую Южную Африку» Гальтон писал: «Это место (котловина) замечательно во многих отношениях. Границы впадины резко обозначены лесом, ее плоское днище покрыто кристаллами соли, и здесь вы часто можете увидеть миражи». Молодые путешественники, однако, не уяснили себе истинных размеров котловины, посчитав, что длина ее составляла пятнадцать миль, а ширина — девять. Будучи в действительности невообразимо огромной, впадина составляет лишь часть так называемого Бассейна Этоша. Ученые считают, что тут некогда существовало огромное озеро. Затем из-за движений земной коры оно было приподнято над уровнем моря и потеряло связь с питавшими его реками. С течением времени великий водоем, лишившись притока животворной влаги, уменьшился в размерах, а затем и вовсе высох, оставив после себя лишь слой кристаллической соли, на котором уже не могла развиваться растительность.
   Подобно Макгадикгади, эта гигантская котловина мгновенно приобретает свое было великолепие с началом влажного сезона в конце года. Струи дождя размывают потрескавшиеся соляные шапки, жесткими пузырями покрывающие равнину, а затем медленно текущие ручьи начинают заполнять котловину с севера, принося с собой разлившиеся воды из Овамболенда и Анголы. Как и в любой пустыне, с приходом воды жизнь возобновляется не постепенно, а словно по мановению волшебной палочки — буквально за одну ночь. Микроорганизмы, покоившиеся среди кристаллов соли, сразу начинают бурно развиваться, и внезапно возникшее изобилие пищи привлекает сюда сотни фламинго, своего рода прообраз легендарной птицы Феникс. Эти розовые птицы, чьи красные с черным крылья вызывают в памяти геральдические символы, появляются неизвестно откуда, ведомые загадочной интуицией через просторы Африки к чудесно ожившему на короткое время древнему озеру. Здесь же, в Этоша, они приступают к размножению на возвышенных местах, выступающих из сверкающей под солнцем воды, в безопасности от наземных хищников.
   Этоша, подобно многим другим землям Африки, замечательна своими контрастами. Объезжая котловину по берегу, мы время от времени видели вдали одинокого самца спрингбока, примостившегося на бесплодном клочке земли в мерцающей дымке полуденного зноя. В другом месте еще сохранилась вода от прошедших дождей, и здесь сотенное стадо слонов остановилось на вечерний отдых. Мимо плавно пробегали жирафы, и многочисленные розово-красные фламинго соперничали своей окраской с цветом заходящего солнца. Важные белые пеликаны группами по десять и более особей бродили вдоль кромки воды, а каравайки с их глянцевитым оперением зондировали ил длинными, изогнутыми наподобие луков клювами. А между водой и небом грациозно проносились стайки белощеких болотных крачек.
   На первый взгляд, Этоша напоминает Африку из голливудских фильмов. Тысячные стада антилоп резвятся на равнине; сотни зебр пасутся в компании с резвыми спрингбоками; на горизонте видны силуэты медлительных жирафов, а слоны играют с детенышами на берегу кристально чистого озера. Идиллия эта, разумеется, обманчива. Не все столь благополучно в Этоша, как и в других диких районах Африки, находящихся под контролем людей, хотя те и руководствуются самыми лучшими намерениями. В последние годы здесь произошло резкое уменьшение количества зебр и гну, а численность слонов, жирафов и львов, напротив, возросла сверх необходимой меры. Ученые задались целью выяснить, в чем же причина этих изменений.
   В 1955 году здесь обитало от пятидесяти до ста слонов, а сегодня их стало больше двух с половиной тысяч. Сейчас они кормятся ветвями и листьями деревьев, которых прежде почти не было в Этоша, поскольку здесь в определенные сезоны возникали естественные пожары, уничтожавшие; пламенем молодые побеги древесной растительности. Когда человек в силу необходимости возложил на себя роль хозяина Этоша, он начал контролировать происходящее здесь по собственному усмотрению. Первое время считалось, что от пожаров — один вред, и естественным возгораниям стали препятствовать. Сразу же вслед за этим местность начала превращаться из разреженной саванны в подобие лесистого ландшафта. Эти изменения были на руку слонам и жирафам, но они поставили в худшее положение травоядных животных — таких, как зебра и гну. Сегодня наконец всем стало ясно, что пожары приносят не только вред, и каждый раз, когда молния воспламеняет траву или дерево, огню дают свободно распространяться до определенного предела, где прорыты противопожарные полосы.