"Она должна была видеть все,- подумал он и вспомнил Соловейчика и Маню.- Если не найду Пиррисона, вернусь к ним... там будет видно..."
Днем он уснул; во сне болела голова. В сумерки его разбудили вопли мадам Сиригос. Глаша пришла в кухмистерскую пить пиво с матросами, и мадам Сиригос сводила старые счеты.
- Бросьте, мамаша,- успокоительно гудел матросский голос,- не заводитесь с девочкой, она вас все одно переплюет.
- Вон, мерзавка!- гремела мадам Сиригос.- Вон с заведенья, паскуда!
- Уймитесь вы! - кричал второй матрос и колотил бутылкой по столу.Уймитесь, бо я не знаю, што я с вами, с двумя, сделаю!
На улице свистели, и, судя по крику мальчишек и гулу толпы, неумолимый милиционер Коста приближался к кухмистерской.
Батурин встал, облился водой, долго рассматривал свои крепкие руки и усмехнулся:
- Кому они нужны?
Он сел на подоконник и смотрел на город. Как всегда, сама по себе зажглась электрическая лампочка. На рейде сиял огнями пассажирский пароход из Батума. Рыболовы зажгли на пристанях тусклые фонари. Подходила очередная ночь. Батурин разорвал на мелкие клочки полученную утром телеграмму капитана о "женитьбе на Нелидовой".
- Старая дворняга,- обозвал он капитана, прислонился лбом к косяку и задумался. Задумчивость эта была, скорей, оцепенением,-он не услышал стука в дверь. Стук повторился.
Батурин нехотя открыл. Тонкий силуэт женщины обрисовался на исписанной похабщиной стене. Она подняла глаза на Батурина, и он отступил. В темных этих глазах была брезгливая враждебность.
- Простите,- Батурин узнал ее низкий голос,- это вы ищете артиста Гаррисона?
- Да.
Она снова взглянула на Батурина, и на этот раз он заметил в ее глазах легкое смятение, потом вопрос. Батурин закурил и стал спиной к свету.
- В газете напутали. Я ищу не Гаррисона, а Пиррисона.
Того, что случилось, Батурин не ожидал. Он услышал крик, бросился к женщине и поддержал за спину. Мертво и страшно она свалилась на край кровати, руки ее свисали вниз, на одной из них Батурин увидел примету серебряный браслет. Он поднял ее лицо и одну секунду пристально разглядывал: оно было холодное и белое, как у мраморных богинь, о которых он думал утром. Он налил в стакан желтоватой воды из графина. Из него перед этим, видимо, пили водку: вода пахла спиртом. Зубы женщины стучали. Батурин заставил ее выпить несколько глотков.
- Прекратите бузу, граждане! - кричал внизу милиционер Коста.- Я тебе покажу хватать, идем в район!
- Как душно.- Нелидова открыла глаза, в них стояли слезы.- Даже голова закружилась. Если вам все равно, пойдемте к морю.
Они вышли. В кухмистерской было уже пусто, во дворе гармоника запутывала сложные лады. Шли молча. Молчанье было шумное от множества мыслей. Старухи протягивали букеты оживших к вечеру цветов и шептали:
- Возьмите для красавицы, молодой человек.
- Прежде всего скажите, кто вы и почему вы ищете Пиррисона?
Этот вопрос прозвучал как приказ. Батурин молчал.
- Ну, что же?
- В древней Греции я был бы героем,- ответил он с плохо сдерживаемой злобой,- а здесь я никто. У меня нет профессии. Я даже не знаю, сколько разрядов в тарифной сетке. Сейчас я - самоубийца. Вам этого достаточно?
Батурин услышал сдержанный смех.
- Бросьте дурить. Вы не похожи на самоубийцу. Почему вы ищете Пиррисона?
- Это занятие мне по душе. Я думал так, когда согласился его искать. Теперь я думаю иначе. Я ищу Пиррисона по поручению инженера Симбирцева.
- Кроме Пиррисона, он никого не поручал вам искать?
Батурин молчал. Он решил, что не надо скрываться, иначе провалится весь его план.
- Вы слышите? - Она тронула его за рукав.- Что же, вы не хотите отвечать?
- Я ищу Пиррисона и вас.
- Это подло! - сказала она резко.
Они остановились на пристани. Спазмы душили ее, она не могла говорить. Батурин насмешливо посмотрел на нее и заметил длинные ресницы.
"Как у Вали",- подумал он и пристально вгляделся в ее лицо. Оно было измучено, неуемная боль стояла в глазах. Батурин подумал, что вот эта женщина - жена Пиррисона, и вздрогнул от отвращения, от жалости, от мысли, что ее ждет, может быть, судьба Вали.
Старики с фонарями безмолвно удили бычков и сиреневую розмаринку. Чугунный маяк позванивал от вертевшегося фонаря, и то вырывался, то падал во тьму кузов турецкой барки.
- Это подло! - повторила она и отвернулась.- Это сыск! Как он смеет врываться в чужую жизнь! Как смеете вы...
"Ростислав" и "Алмаз" за республику,
Наш девиз боевой - резать публику,
орали на пристани мальчишки.
- Давайте договоримся,- сказал Батурин резко.- Ни Пиррисон, ни вы мне не нужны.
Ни мне, ни Симбирцеву, ни двум моим товарищам, которые ищут вместе со мной,- один на Кавказе, другой в Севастополе. В вашу жизнь никто не врывается. Мы ищем дневник вашего брата. Вы сами понимаете, что такая вещь не может быть частной собственностью. Вот и все. Я не сыщик.
Батурин закурил; при свете спички она мельком взглянула на него.
- Я не сыщик,- повторил он и поморщился.- Вы зря хотите обидеть меня. Эти поиски стоили мне дорого, они переломили мою жизнь (Батурин покраснел). Раньше я был пуст и скучен. Я был болен вялостью и отсутствием дерзости. Теперь не то. После того, что я испытал, никакими словами вам не удастся унизить меня.
- Что же случилось? - почти испуганно спросила она.- Я не понимаю. Договаривайте до конца.
- То, что случилось, к делу не относится. Дневник у вас?
- Нет.
- Где же он?
- У Пиррисона.
Батурин быстро повернулся к ней.
- Да, у него,- повторила Нелидова тихо.
- Где сейчас Пиррисон?
- Я не знаю.
- Не знаете? Хорошо. Так или иначе, мы его найдем. След в наших руках.
От моря тянуло неуловимым запахом ночи.
- Я сказал вам все. А что вы можете сказать мне? Я шпион, я действую подло - ладно! Пиррисона вы, кажется, ищете так же, как и я. У нас разные цели, но задача одна. Мне посчастливилось, и я нашел вас. Что же дальше? Вы согласны помочь нам или нет? Вы многое знаете о Пиррисоне,- если вы поможете, он будет найден быстро и все окончится, как в добродетельных американских фильмах: мы отберем у него дневник, а вы...
- А я?
- Вам вернут мужа.
Батурин был груб. В первый раз он так резко и не скрываясь говорил с женщиной. Он ждал дерзости и, как всегда, ошибся.
Нелидова молчала.
- Я жду. Если вместе - будем действовать; если нет - мы будем искать сами, как искали до сих пор. Конечно, когда Пиррисон будет найден, мы вас известим.
- А если я не соглашусь, что вы будете делать?
- Первым пароходом я уеду.
- Бросим играть в прятки.- Нелидова встала, глаза ее блестели в темноте.- Слова о сыске не относились к вам. Вы грубы, это естественно. Вы говорите, что поиски переломили вашу жизнь. Переломы даются трудно, но согласитесь, что я здесь ни при чем.
- Вы многого не знаете,- вырвалось у Батурина.
- Возможно. Не будем спорить. Сейчас я ничего вам не отвечу. Лучше завтра. Я даже плохо понимаю, что вы говорите. Ведь у меня же был обморок; неужели так трудно понять, как я разбита!
Батурин покраснел: он ждал дерзости и услышал почти мольбу.
- Ну, не сердитесь,- она взяла Батурина за руку.- Отложим до завтра. Проводите меня, я покажу вам, где я живу.
Жила она на горе, далеко от порта.
По дороге Нелидова украдкой разглядывала Батурина. Он нервно курил, свет папиросы освещал его лицо, и оно казалось то молодым и печальным, то резким и суровым.
На рейде прогудел пароход. Из садов пахло политой землей. Около базара к Батурину подошел Червонец, попросил папироску и прошел немного рядом, перекидываясь с Батуриным короткими фразами.
- Что ж давно не приходишь? - спросил Червонец с упреком.- Ты, гляди, нас не бросай.
- Ладно, приду.
Нелидова остановилась у маленького сада. Она просунула руку сквозь решетку калитки, чтобы отодвинуть засов, и у нее расстегнулся и упал браслет. Серебряный, короткий звон напомнил Батурину те дни, когда он искал женскую руку с этим браслетом, жаркие месяцы среди пыли, моря, степей и кофеен.
Он нагнулся, чтобы поднять браслет, и в темноте их пальцы встретились. Ее рука дрожала.
- Вы устали,- Батурин открыл калитку.- Правда, странно - кабачок в Альпах и пыльная Керчь? Несколько мгновений она молчала.
- Вы придете завтра вечером,- твердо сказала она.- Я хотела сказать вам... мы будем искать вместе. Я согласна.
Голос у нее дрогнул от невидной в темноте улыбки.
- Завтра вы расскажете то, что недоговорили сегодня!
- Вряд ли.
Батурин шел к Сиригосу. Сознанье было затоплено прозрачной темнотой. Он думал, стыдясь своей мысли, что расскажет Нелидовой все, и ему станет легче. Впервые он понял, как горько жить без друзей.
"Так вот шатаешься один и наскочишь на смерть".
Ему снились дикие керченские камни. По ним бежала прозрачная вода, она пахла простыми цветами, и старухи протягивали ему граненые стаканы с этой водой и шептали:
- Купите на счастье, молодой человек!
БЕЗЗАБОТНЫЙ ПОПУТЧИК
С утра дул белый (так казалось Батурину) и сырой ветер. Перепадали тихие дожди. Батурин шел на пристань: пришла телеграмма от Берга, что он приедет с первым пароходом.
На пристани горами было навалено прессованное сено, пахло лугами, под настилом урчала мыльная вода. Керчь под дождем понравилась Батурину,- в чистых лужах плавали листья, неизмеримая морская свежесть залила город.
На рейде дымил грязный пароход, давая нетерпеливые гудки. Батурин вскочил на катер. Катер, выплевывая грязную воду и высоко поднимая нос, пошел к пароходу. Сразу ушла теснота. Рейд открылся исполинским озером, направо за мысом зеленело Черное море. На катере к Батурину подсел маленький человек с серыми веселыми глазами,- тот самый, что принимал объявление в "Красной Керчи".
- Уезжаете? - спросил он Батурина, как старого приятеля, придерживая от ветра зеленую фетровую шляпу.
- Нет, товарища встречаю.
- А я за новостями для газеты. Я и репортер, и корректор, и фельетонист, и все, что хотите. Капитаны у меня знакомые.
Иной даже иностранную газету даст - и то хлеб. Ну как, нашли вы киноартиста?
- Да, почти...
Человечек взглянул на Батурина и расхохотался.
- Чудак-покойник! Что за охота разыскивать американцев.
Катер проскочил около высокой кормы парохода,- это был "Пестель". Волна мыла красный ржавый руль. Берг висел на планшире и махал кепкой.
Он спустился по трапу в катер, расцеловался с Батуриным и, пока катер мотало у борта, успел рассказать свою одесскую историю. В Севастополе он ничего не нашел, поиздержался. Одно время питался сельтерской водой и вафлями. Потом начал писать очерки для "Маяка Коммуны" и даже привез с собой шесть червонцев.
- А я,- сказал Батурин,- нашел здесь Нелидову. У нее нет дневника. Он у Пиррисона. Где Пиррисон - неизвестно. Я еще толком с ней не говорил.
Берг обрадовался.
- Вы говорите так, будто нашли трамвайный билет. Чудак. Теперь вчетвером мы отыщем его в два счета.
Берг расспросил о Нелидовой, внимательно посмотрел на Багурина.
- Болели?
- Да, болею...- неохотно ответил Батурин.- Малярия...
Человечек с серыми глазами снова подсел к Батурину, назвал себя. Фамилия его была громкая - Глан.
На обратном пути он слушал Берга и Батурина и изредка вставлял слова,всегда кстати. На берегу, когда Берг с Батуриным сели на извозчика, он сел с ними, и это показалось естественным. Берг, очевидно, считал его знакомым Батурина и не скрываясь говорил о поисках, новых "гениальных" планах и неудачах. У Батурина же было ощущение, что Глан - свой человек.
Около "Зантэ" Глан попрощался с ними, обещал зайти перед вечером и убежал, развевая полы дырявого пальто.
В номере Берг сказал Батурину:
- Чудесный город. Пустынный, весь в море, в греках, в камнях. Тут материалу бездна!
Батурин улыбнулся и поймал себя на мысли, что со вчерашнего дня, а особенно сегодня, когда приехал Берг, город потерял свою былую больничную мертвенность.
Берг внес веселую суету. Он рассказал несколько нелепых историй, через полчаса познакомился с мадам Сиригос и вызвал у нее большую симпатию познаниями по части еврейской кухни. С сизого ее лица не сползала лоснящаяся улыбка.
К вечеру пришел Глан и предложил пойти выпить пива. Батурин отказался. Он сказал Бергу, что сегодня пойдет к Нелидовой один, а его познакомит завтра,- так удобнее.
- Да ведь она сегодня играет в "Потопе",- сказал Глан.- Куда же вы к ней пойдете?
Батурин вспомнил, что Нелидова звала его к десяти часам, но все же отказался остаться. Он решил пойти в театр.
- Ну, черт с вами,- сказал Берг.- Идите. А я пойду с Гланом по пивным. Вот где должна быть бездна материала!
В пивной "Босфор" они сели под портретом лейтенанта Шмидта. В мокрых сумерках зажгли огни,- они казались особенно прозрачными и желтыми, как первые свечи на рождественской елке.
Глан был бродяга. Сумрак пивной и тишина сырого вечера располагали к разговорам. Он рассказал Бергу свою жизнь.
Родился он в Западном крае в русско-еврейской семье. Во время войны его сослали на поселение в Нерчинск за студенческие беспорядки. После революции он жил на Дальнем Востоке, работал кочегаром на паровозе, дрался с японцами и бежал от них на Сахалин. Оттуда он пробрался в Шанхай, там голодал и грузил рис на вонючие пароходы. В Шанхае он случайно отравился опиумом, пролежал два месяца в скучном французском лазарете, влюбился в сиделку-француженку. Ей об этом он не сказал и вот так, без всяких причин, назло себе уехал из Шанхая в Харбин. Потом долго скитался по России.
- Больше трех месяцев я нигде не жил,- сказал Глан,- не могу. Сосет под ложечкой.
Обезьянье его лицо с добрыми морщинками около глаз чем-то напоминало Бергу Пушкина.
Глан был пугливо-деликатен и загорался и гас с необычайной быстротой. Он знал наизусть многие стихи Блока, увлекался Гюго и с редкой быстротой перескакивал в своих рассказах от Арзамаса, где чудесно мочат яблоки с клюквой, к Самарканду, голубому от мечетей и рыжему от засухи.
Разговор с ним вызывал впечатление, какое получается при разглядывании вещей через граненый хрустальный сосуд при ярком солнце. Линии смещаются, контуры очерчены спектральными полосами, земля горит оранжевым пламенем, а люди приобретают отчетливые и смуглые краски, как на картинах старых мастеров.
Берг с изумлением узнал, что Глан только сегодня познакомился с Батуриным и понятия не имеет об истории поисков. Историю эту Глан выслушал настороженно.
- Возьмите меня с собой. У меня есть полтораста рублей. Как вы думаете, месяца на два хватит?
Берг усмехнулся.
- Хватит, конечно. Надо будет написать капитану. Пока между Бергом и Гланом шла беседа в пивной, Батурин сидел в театре. Театр был душный и тесный, почти пустой. Батурин сидел задумавшись и не глядел на сцену. Нелидовой еще не было. Она играла проститутку Лизи.
Когда Лизи вошла в бар, Батурин сжался, прикрыл лицо рукой,- ему не хотелось, чтобы она увидела его. Тягучая топорность провинциального спектакля приобрела с ее появлением печальную остроту. Нелидова играла просто, как бы устало. Батурин отнял руку от лица, откинулся и следил за каждым ее движением. Кровь ударила ему в голову, он скрипнул зубами и прошептал:
- Черт...
Это было похоже на странную насмешку, Лизи была Валей. В ней, как и в Вале, для рядовой проститутки было слишком много теплоты и боли. Та же легкая походка, так же косо и четко срезаны волосы на щеке. Так же робко, как Валя - Батурина, она взяла за руку маклака Бира, румяного негодяя со скрипучим портфелем. Бир был Пиррисоном.
В антракте Батурин вышел на улицу и курил, прислонившись к фонарному столбу. Он хотел уйти, но после звонка вернулся в зал.
До конца спектакля он сидел с каменным побледневшим лицом. Однажды Нелидова посмотрела в его сторону и, казалось, узнала: она уронила горящую папиросу и прижала ее каблуком лаковой туфли.
После спектакля Батурин пошел к морю и выкупался с пристани. Ему хотелось еще большей свежести, почти холода. Казалось, что из него выветривается длительная болезнь, очищается застоявшаяся тяжелая кровь.
Из порта он пошел к Нелидовой. Несколько раз он про себя позвал Валю, и прежняя черная тяжесть сменилась легкими слезами. Батурин сдержал их, глотнул воздух. Он не мог понять, что с ним происходит. Боль очищалась от мути. Широкая печаль залила сердце, и он подумал, как много в мире обиды, невысказанной тоски и гнева. Валя была с ним, казалось, он держал ее узкую ладонь. Она говорила ему, что все пройдет и стоит жить, чтобы щуриться от ослепительного солнца.
Он открыл чугунную калитку. В окне был слабый свет, ветер надувал занавески. Батурин хотел окликнуть Нелидову, но вспомнил, что не знает ее имени. Он постучал о раму окна. Нелидова отдернула занавеску, наклонилась и несколько секунд смотрела на него.
- Я жду давно,- сказала она, и Батурин заметил ее сухие и яркие губы.Входите.
В комнате было тесно и странно; она напоминала кладовую антиквара. Свет лампы падал желтыми полосами на яркие старые шали, на мятый шелк и разбросанные всюду книги.
Нелидова села в тени на диване. Батурин - на подоконнике. Он отодвинул стакан с осыпавшимися цветами. Они пахли тлением, желтой, застоявшейся водой.
- Как душно,- медленно сказал Батурин, разглядывая свои темные от загара руки.- Я только что купался в море. Жаль, что люди не могут менять кожу, как змеи... У меня желание содрать с себя кожу и вымыть легкие, сердце, мозги холодной водой. Понимаете, такой нарастающий внутренний жар. Его очень трудно терпеть...
Он говорил как бы для себя, забыв, что он не один. Голос его звучал глухо, он часто останавливался и задумывался. Нелидова сидела неподвижно.
- Но дело не в этом,- продолжал Батурин.- Рано еще подводить итог. Его подведем не мы, а помните, как у Киплинга, - смерть, когда вычеркнет нас красным карандашом из списка живых. Киплинг писал прекрасные баллады - я помню одну: о человеке, попавшем в ад. Там сказано так:
И Тамплинсон взглянул вперед
И увидал в ночи
Звезды, замученной в аду,
Кровавые лучи.
И Тамплинсон взглянул назад
И увидал сквозь бред
Звезды, замученной в аду,
Молочно-белый свет...
- Да... вот.- Батурин не отрывал глаз от своих рук.- Читаешь сотни книг - и вдруг будто горячий ветер ударит в голову. Так и теперь. Я ничего не читал страшнее этих строчек. Я повторяю их часто и вспоминаю о ней... "Звезды, замученной в аду, молочно-белый свет..." В этих словах есть большая горечь. Они человечны, эти слова, они разрывают сердце.
Нельзя говорить о сентиментальности, как думает Берг. Я - не немецкая бонна. Я пережил все это. И Киплинг был совсем не сентиментальный британец,он был крепкий, черствый, он воспевал войну и диких зверей. Но не в этом дело. Случилось так, что в полчаса с земли, с людей, со всего сдуло налет романтики.
Батурин не думал, поймет ли Нелидова его спутанную речь. Он постучал пальцами по стакану с цветами. На подоконник упало несколько желтых лепестков. Батурин собрал их, положил на ладонь и долго рассматривал.
- Случилось это в Бердянске. Какой-то китаец ударил в висок утюгом - на виске у нее билась тонкая вена, и все... Во время войн я не понимал и не оправдывал убийств. Теперь я думаю иначе. Есть среди людей прослойки, которые должны быть уничтожены. Прежде всего те, кто плюет на культуру, на труд, на материнство, на женщин. Человек с рефлексом вместо души, человек плотоядный, зараженный эгоцентризмом, должен быть уничтожен. Посмотрим, кто пересилит. Мы сильны своим гневом и непримиримостью, они - жадностью и волосатым кулаком.
Батурин сдунул лепестки.
- Для меня многое неясно. Я не знаю, как это выйдет и смогу ли я убить. Думаю, что да. Возможно, что после этого я убью себя,- он виновато улыбнулся,- я очень слаб, во мне нет жестокости...
Батурин взглянул на Нелидову, будто проснулся.
- Вот вы...- сказал он тихо.- Вот вы. Жена Пиррисона. Вы знаете, что все, о чем я говорил, относится к нему?
Нелидова молчала.
- Не хотите отвечать? Это понятно. Может быть, я говорил неясно. Вы вправе сейчас же заставить меня уйти или наговорить мне кучу злых слов,дело, конечно, не в этом. Три месяца назад я бы этого не сказал - так я был спокоен и противен себе. Казалось, все вытекло из души, как вода из дырявого бака. Оказалось - не так. Я начал поиски. Были разные встречи. В Ростове я встретил проститутку Валю, о ней я не могу ничего рассказать, не стоит и пробовать, ничего не выйдет... Ее убил в Бердянске китаец,- Батурин встал и оперся на подоконник,- китаец-прачка родом из Фучжоу. Труп ее лежал в прачечной и был покрыт простыней...
Батурин сделал шаг к Нелидовой.
- Простыней,- быстро повторил он, задыхаясь,- и на простыне были вышиты слова "Георг Пиррисон".
Нелидова вскочила. Мучительная морщина легла у нее на лбу.
- Что вы говорите, вы - сумасшедший,- прошептала она.
- Она была прекрасна,- сказал Батурин и тяжело сел на подоконник.Китайца звали Ли Ван.
- Замолчите, не может быть! - крикнула Нелидова.- Я думала, вы бредите, пока вы не назвали Ли Вана. Это наш бывший слуга, он жил у нас полгода в Москве, потом уехал. Ли Ван убил! Я не могу понять этого. Ласковый, тихий Ли Ван.
- К черту Ли Вана! - Батурин поморщился. - Я должен окончить. Ли Ван, слуга Пиррисона, убил ее. Перед этим она два раза травилась из-за Пиррисона. Не смейте кричать. У меня больше права кричать. Я буду кричать, если на то пошло,- Батурин повысил голос,- Она два раза травилась из-за Пиррисона, когда он был в Ростове. Почему? Да потому, что он ее замучил, он привык все, за что платит, использовать до конца. Я распутаю этот узел, даже если бы это стоило мне жизни. Я не болтаю пустые слова, вы сами видите.
- Что вы хотите сделать?
- Я убью Пиррисона.
- Нет,- крикнула Нелидова,- не трогайте его! Вы его не знаете. Он убьет вас прежде, чем вы пошевелитесь.
Батурин засмеялся:
- Он уже убил меня, не волнуйтесь. Таких людей необходимо уничтожать.
Нелидова сказала шепотом, от которого Батурин вздрогнул:
- Зачем вы говорите так? А если он убьет вас? Даже этот палец ваш не заслуживает смерти.
Батурин пристально поглядел в ее лицо.
- Вы бредите,- сказал он,- где вы слышали эти пустые слова? Моя игра сделана плохо. Я сорвался. Вы можете донести на меня, меня арестуют, но в конце концов выпустят, и своего я добьюсь.
Нелидова молча опустилась на пол. Батурин наклонился к ней. У нее опять был обморок. Он перенес ее на диван и подумал, что два обморока за два дня это много. Он положил ей на голову мокрое полотенце, снова сел на окно и погрузился в пустое и гулкое оцепенение.
Она пришла в себя через несколько минут, показавшихся Батурину часами, села на диван, легко вздохнула и сказала внятно:
- Я вам могу простить многое... Уходите. Но не уезжайте, не предупредив меня... Вы должны забыть все эти мысли, с такими мыслями нельзя жить. Вот еще... я не успела сказать... Вы уверены, что Пиррисон меня бросил. Это неверно. Я прогнала его еще в Москве и уехала на юг совсем не за ним....
- А зачем же?
- Так...- Нелидова отвернулась и тихо заплакала.- А теперь идите.
Батурин вышел. Синий рассвет был протянут полосой над Таманью. В темных ветвях возились птицы.
Утром принесли телеграмму от капитана. "Пиррисон в Батуме,- сообщал капитан.- Выезжайте немедленно, справьтесь в Батуме во второй типографии метранпажа Зарембы".
Берг недовольно выслушал рассказ Батурина о том, что с Нелидовой он так и не договорился.
- Не волыньте,- сказал Берг.- Завтра надо ехать и обязательно взять ее с собой. Попытайтесь поговорить еще раз.
Батурин согласился. Он пошел к ней, но не застал дома,- она была в театре. Батурин пошел в театр. Там было темно и пахло пылью. Он вызвал Нелидову в сумрачное фойе.
- Елена Владимировна,- сказал Батурин (он вспомнил наконец ее имя).- Я пришел за ответом, Завтра я уезжаю. Приехал еще один из искателей, мой друг, писатель Берг. Сегодня утром мы получили от третьего искателя, капитана Кравченко, телеграмму из Батума. Он требует, чтобы мы немедленно выезжали. Очевидно, он напал на след Пиррисона. Мы его найдем, никто нам в этом помешать не сможет. Вы едете с нами?
Нелидова похудела за ночь, глаза ее ввалились.
- Да, еду,- сухо сказала она, стоя против Батурина.- Я уже сообщила директору театра, что разрываю контракт. Когда надо быть готовой?
- Завтра к двенадцати часам.
- Хорошо. Я приеду на пристань.
- Я заеду за вами.
- Не надо, я не убегу.
Она повернулась и пошла по темному коридору. Черное короткое платье переливалось серым, будто было покрыто полосами светящейся пыли. Батурин закурил, посмотрел на дородных женщин и поджарых амуров, нарисованных на стенах, и сказал тихо: "Ну ладно, раз так, тем лучше",- и вышел из театра. В номере он сказал Бергу:
- Она едет с нами, но не забывайте, что она - враг. Держитесь осторожней. Пиррисона она прогнала, но мне кажется, она до сих пор его любит. Похоже, что она едет больше за тем, чтобы оградить его от неприятностей.
- Не подгадим,- ответил Берг.- Да... Вот еще один искатель навязался Глан. Просится, чтобы взять его с собой. Вы как думаете?
- Пусть едет. Нам же легче.
Берг помолчал.
- Вы думаете, что с Пиррисоном могут быть неприятности?
- Да. Это опасный человек. Я кое-что узнал о нем.
- Расскажете?
- Да, потом...
Утром Берг побежал в агентство и взял билеты,- всем палубные, а Нелидовой койку в каюте. На пристань пошли пешком. Глан связал ремнем чемоданы и взвалил на плечи. Утро было свежее, по горизонту лежала мгла.
Днем он уснул; во сне болела голова. В сумерки его разбудили вопли мадам Сиригос. Глаша пришла в кухмистерскую пить пиво с матросами, и мадам Сиригос сводила старые счеты.
- Бросьте, мамаша,- успокоительно гудел матросский голос,- не заводитесь с девочкой, она вас все одно переплюет.
- Вон, мерзавка!- гремела мадам Сиригос.- Вон с заведенья, паскуда!
- Уймитесь вы! - кричал второй матрос и колотил бутылкой по столу.Уймитесь, бо я не знаю, што я с вами, с двумя, сделаю!
На улице свистели, и, судя по крику мальчишек и гулу толпы, неумолимый милиционер Коста приближался к кухмистерской.
Батурин встал, облился водой, долго рассматривал свои крепкие руки и усмехнулся:
- Кому они нужны?
Он сел на подоконник и смотрел на город. Как всегда, сама по себе зажглась электрическая лампочка. На рейде сиял огнями пассажирский пароход из Батума. Рыболовы зажгли на пристанях тусклые фонари. Подходила очередная ночь. Батурин разорвал на мелкие клочки полученную утром телеграмму капитана о "женитьбе на Нелидовой".
- Старая дворняга,- обозвал он капитана, прислонился лбом к косяку и задумался. Задумчивость эта была, скорей, оцепенением,-он не услышал стука в дверь. Стук повторился.
Батурин нехотя открыл. Тонкий силуэт женщины обрисовался на исписанной похабщиной стене. Она подняла глаза на Батурина, и он отступил. В темных этих глазах была брезгливая враждебность.
- Простите,- Батурин узнал ее низкий голос,- это вы ищете артиста Гаррисона?
- Да.
Она снова взглянула на Батурина, и на этот раз он заметил в ее глазах легкое смятение, потом вопрос. Батурин закурил и стал спиной к свету.
- В газете напутали. Я ищу не Гаррисона, а Пиррисона.
Того, что случилось, Батурин не ожидал. Он услышал крик, бросился к женщине и поддержал за спину. Мертво и страшно она свалилась на край кровати, руки ее свисали вниз, на одной из них Батурин увидел примету серебряный браслет. Он поднял ее лицо и одну секунду пристально разглядывал: оно было холодное и белое, как у мраморных богинь, о которых он думал утром. Он налил в стакан желтоватой воды из графина. Из него перед этим, видимо, пили водку: вода пахла спиртом. Зубы женщины стучали. Батурин заставил ее выпить несколько глотков.
- Прекратите бузу, граждане! - кричал внизу милиционер Коста.- Я тебе покажу хватать, идем в район!
- Как душно.- Нелидова открыла глаза, в них стояли слезы.- Даже голова закружилась. Если вам все равно, пойдемте к морю.
Они вышли. В кухмистерской было уже пусто, во дворе гармоника запутывала сложные лады. Шли молча. Молчанье было шумное от множества мыслей. Старухи протягивали букеты оживших к вечеру цветов и шептали:
- Возьмите для красавицы, молодой человек.
- Прежде всего скажите, кто вы и почему вы ищете Пиррисона?
Этот вопрос прозвучал как приказ. Батурин молчал.
- Ну, что же?
- В древней Греции я был бы героем,- ответил он с плохо сдерживаемой злобой,- а здесь я никто. У меня нет профессии. Я даже не знаю, сколько разрядов в тарифной сетке. Сейчас я - самоубийца. Вам этого достаточно?
Батурин услышал сдержанный смех.
- Бросьте дурить. Вы не похожи на самоубийцу. Почему вы ищете Пиррисона?
- Это занятие мне по душе. Я думал так, когда согласился его искать. Теперь я думаю иначе. Я ищу Пиррисона по поручению инженера Симбирцева.
- Кроме Пиррисона, он никого не поручал вам искать?
Батурин молчал. Он решил, что не надо скрываться, иначе провалится весь его план.
- Вы слышите? - Она тронула его за рукав.- Что же, вы не хотите отвечать?
- Я ищу Пиррисона и вас.
- Это подло! - сказала она резко.
Они остановились на пристани. Спазмы душили ее, она не могла говорить. Батурин насмешливо посмотрел на нее и заметил длинные ресницы.
"Как у Вали",- подумал он и пристально вгляделся в ее лицо. Оно было измучено, неуемная боль стояла в глазах. Батурин подумал, что вот эта женщина - жена Пиррисона, и вздрогнул от отвращения, от жалости, от мысли, что ее ждет, может быть, судьба Вали.
Старики с фонарями безмолвно удили бычков и сиреневую розмаринку. Чугунный маяк позванивал от вертевшегося фонаря, и то вырывался, то падал во тьму кузов турецкой барки.
- Это подло! - повторила она и отвернулась.- Это сыск! Как он смеет врываться в чужую жизнь! Как смеете вы...
"Ростислав" и "Алмаз" за республику,
Наш девиз боевой - резать публику,
орали на пристани мальчишки.
- Давайте договоримся,- сказал Батурин резко.- Ни Пиррисон, ни вы мне не нужны.
Ни мне, ни Симбирцеву, ни двум моим товарищам, которые ищут вместе со мной,- один на Кавказе, другой в Севастополе. В вашу жизнь никто не врывается. Мы ищем дневник вашего брата. Вы сами понимаете, что такая вещь не может быть частной собственностью. Вот и все. Я не сыщик.
Батурин закурил; при свете спички она мельком взглянула на него.
- Я не сыщик,- повторил он и поморщился.- Вы зря хотите обидеть меня. Эти поиски стоили мне дорого, они переломили мою жизнь (Батурин покраснел). Раньше я был пуст и скучен. Я был болен вялостью и отсутствием дерзости. Теперь не то. После того, что я испытал, никакими словами вам не удастся унизить меня.
- Что же случилось? - почти испуганно спросила она.- Я не понимаю. Договаривайте до конца.
- То, что случилось, к делу не относится. Дневник у вас?
- Нет.
- Где же он?
- У Пиррисона.
Батурин быстро повернулся к ней.
- Да, у него,- повторила Нелидова тихо.
- Где сейчас Пиррисон?
- Я не знаю.
- Не знаете? Хорошо. Так или иначе, мы его найдем. След в наших руках.
От моря тянуло неуловимым запахом ночи.
- Я сказал вам все. А что вы можете сказать мне? Я шпион, я действую подло - ладно! Пиррисона вы, кажется, ищете так же, как и я. У нас разные цели, но задача одна. Мне посчастливилось, и я нашел вас. Что же дальше? Вы согласны помочь нам или нет? Вы многое знаете о Пиррисоне,- если вы поможете, он будет найден быстро и все окончится, как в добродетельных американских фильмах: мы отберем у него дневник, а вы...
- А я?
- Вам вернут мужа.
Батурин был груб. В первый раз он так резко и не скрываясь говорил с женщиной. Он ждал дерзости и, как всегда, ошибся.
Нелидова молчала.
- Я жду. Если вместе - будем действовать; если нет - мы будем искать сами, как искали до сих пор. Конечно, когда Пиррисон будет найден, мы вас известим.
- А если я не соглашусь, что вы будете делать?
- Первым пароходом я уеду.
- Бросим играть в прятки.- Нелидова встала, глаза ее блестели в темноте.- Слова о сыске не относились к вам. Вы грубы, это естественно. Вы говорите, что поиски переломили вашу жизнь. Переломы даются трудно, но согласитесь, что я здесь ни при чем.
- Вы многого не знаете,- вырвалось у Батурина.
- Возможно. Не будем спорить. Сейчас я ничего вам не отвечу. Лучше завтра. Я даже плохо понимаю, что вы говорите. Ведь у меня же был обморок; неужели так трудно понять, как я разбита!
Батурин покраснел: он ждал дерзости и услышал почти мольбу.
- Ну, не сердитесь,- она взяла Батурина за руку.- Отложим до завтра. Проводите меня, я покажу вам, где я живу.
Жила она на горе, далеко от порта.
По дороге Нелидова украдкой разглядывала Батурина. Он нервно курил, свет папиросы освещал его лицо, и оно казалось то молодым и печальным, то резким и суровым.
На рейде прогудел пароход. Из садов пахло политой землей. Около базара к Батурину подошел Червонец, попросил папироску и прошел немного рядом, перекидываясь с Батуриным короткими фразами.
- Что ж давно не приходишь? - спросил Червонец с упреком.- Ты, гляди, нас не бросай.
- Ладно, приду.
Нелидова остановилась у маленького сада. Она просунула руку сквозь решетку калитки, чтобы отодвинуть засов, и у нее расстегнулся и упал браслет. Серебряный, короткий звон напомнил Батурину те дни, когда он искал женскую руку с этим браслетом, жаркие месяцы среди пыли, моря, степей и кофеен.
Он нагнулся, чтобы поднять браслет, и в темноте их пальцы встретились. Ее рука дрожала.
- Вы устали,- Батурин открыл калитку.- Правда, странно - кабачок в Альпах и пыльная Керчь? Несколько мгновений она молчала.
- Вы придете завтра вечером,- твердо сказала она.- Я хотела сказать вам... мы будем искать вместе. Я согласна.
Голос у нее дрогнул от невидной в темноте улыбки.
- Завтра вы расскажете то, что недоговорили сегодня!
- Вряд ли.
Батурин шел к Сиригосу. Сознанье было затоплено прозрачной темнотой. Он думал, стыдясь своей мысли, что расскажет Нелидовой все, и ему станет легче. Впервые он понял, как горько жить без друзей.
"Так вот шатаешься один и наскочишь на смерть".
Ему снились дикие керченские камни. По ним бежала прозрачная вода, она пахла простыми цветами, и старухи протягивали ему граненые стаканы с этой водой и шептали:
- Купите на счастье, молодой человек!
БЕЗЗАБОТНЫЙ ПОПУТЧИК
С утра дул белый (так казалось Батурину) и сырой ветер. Перепадали тихие дожди. Батурин шел на пристань: пришла телеграмма от Берга, что он приедет с первым пароходом.
На пристани горами было навалено прессованное сено, пахло лугами, под настилом урчала мыльная вода. Керчь под дождем понравилась Батурину,- в чистых лужах плавали листья, неизмеримая морская свежесть залила город.
На рейде дымил грязный пароход, давая нетерпеливые гудки. Батурин вскочил на катер. Катер, выплевывая грязную воду и высоко поднимая нос, пошел к пароходу. Сразу ушла теснота. Рейд открылся исполинским озером, направо за мысом зеленело Черное море. На катере к Батурину подсел маленький человек с серыми веселыми глазами,- тот самый, что принимал объявление в "Красной Керчи".
- Уезжаете? - спросил он Батурина, как старого приятеля, придерживая от ветра зеленую фетровую шляпу.
- Нет, товарища встречаю.
- А я за новостями для газеты. Я и репортер, и корректор, и фельетонист, и все, что хотите. Капитаны у меня знакомые.
Иной даже иностранную газету даст - и то хлеб. Ну как, нашли вы киноартиста?
- Да, почти...
Человечек взглянул на Батурина и расхохотался.
- Чудак-покойник! Что за охота разыскивать американцев.
Катер проскочил около высокой кормы парохода,- это был "Пестель". Волна мыла красный ржавый руль. Берг висел на планшире и махал кепкой.
Он спустился по трапу в катер, расцеловался с Батуриным и, пока катер мотало у борта, успел рассказать свою одесскую историю. В Севастополе он ничего не нашел, поиздержался. Одно время питался сельтерской водой и вафлями. Потом начал писать очерки для "Маяка Коммуны" и даже привез с собой шесть червонцев.
- А я,- сказал Батурин,- нашел здесь Нелидову. У нее нет дневника. Он у Пиррисона. Где Пиррисон - неизвестно. Я еще толком с ней не говорил.
Берг обрадовался.
- Вы говорите так, будто нашли трамвайный билет. Чудак. Теперь вчетвером мы отыщем его в два счета.
Берг расспросил о Нелидовой, внимательно посмотрел на Багурина.
- Болели?
- Да, болею...- неохотно ответил Батурин.- Малярия...
Человечек с серыми глазами снова подсел к Батурину, назвал себя. Фамилия его была громкая - Глан.
На обратном пути он слушал Берга и Батурина и изредка вставлял слова,всегда кстати. На берегу, когда Берг с Батуриным сели на извозчика, он сел с ними, и это показалось естественным. Берг, очевидно, считал его знакомым Батурина и не скрываясь говорил о поисках, новых "гениальных" планах и неудачах. У Батурина же было ощущение, что Глан - свой человек.
Около "Зантэ" Глан попрощался с ними, обещал зайти перед вечером и убежал, развевая полы дырявого пальто.
В номере Берг сказал Батурину:
- Чудесный город. Пустынный, весь в море, в греках, в камнях. Тут материалу бездна!
Батурин улыбнулся и поймал себя на мысли, что со вчерашнего дня, а особенно сегодня, когда приехал Берг, город потерял свою былую больничную мертвенность.
Берг внес веселую суету. Он рассказал несколько нелепых историй, через полчаса познакомился с мадам Сиригос и вызвал у нее большую симпатию познаниями по части еврейской кухни. С сизого ее лица не сползала лоснящаяся улыбка.
К вечеру пришел Глан и предложил пойти выпить пива. Батурин отказался. Он сказал Бергу, что сегодня пойдет к Нелидовой один, а его познакомит завтра,- так удобнее.
- Да ведь она сегодня играет в "Потопе",- сказал Глан.- Куда же вы к ней пойдете?
Батурин вспомнил, что Нелидова звала его к десяти часам, но все же отказался остаться. Он решил пойти в театр.
- Ну, черт с вами,- сказал Берг.- Идите. А я пойду с Гланом по пивным. Вот где должна быть бездна материала!
В пивной "Босфор" они сели под портретом лейтенанта Шмидта. В мокрых сумерках зажгли огни,- они казались особенно прозрачными и желтыми, как первые свечи на рождественской елке.
Глан был бродяга. Сумрак пивной и тишина сырого вечера располагали к разговорам. Он рассказал Бергу свою жизнь.
Родился он в Западном крае в русско-еврейской семье. Во время войны его сослали на поселение в Нерчинск за студенческие беспорядки. После революции он жил на Дальнем Востоке, работал кочегаром на паровозе, дрался с японцами и бежал от них на Сахалин. Оттуда он пробрался в Шанхай, там голодал и грузил рис на вонючие пароходы. В Шанхае он случайно отравился опиумом, пролежал два месяца в скучном французском лазарете, влюбился в сиделку-француженку. Ей об этом он не сказал и вот так, без всяких причин, назло себе уехал из Шанхая в Харбин. Потом долго скитался по России.
- Больше трех месяцев я нигде не жил,- сказал Глан,- не могу. Сосет под ложечкой.
Обезьянье его лицо с добрыми морщинками около глаз чем-то напоминало Бергу Пушкина.
Глан был пугливо-деликатен и загорался и гас с необычайной быстротой. Он знал наизусть многие стихи Блока, увлекался Гюго и с редкой быстротой перескакивал в своих рассказах от Арзамаса, где чудесно мочат яблоки с клюквой, к Самарканду, голубому от мечетей и рыжему от засухи.
Разговор с ним вызывал впечатление, какое получается при разглядывании вещей через граненый хрустальный сосуд при ярком солнце. Линии смещаются, контуры очерчены спектральными полосами, земля горит оранжевым пламенем, а люди приобретают отчетливые и смуглые краски, как на картинах старых мастеров.
Берг с изумлением узнал, что Глан только сегодня познакомился с Батуриным и понятия не имеет об истории поисков. Историю эту Глан выслушал настороженно.
- Возьмите меня с собой. У меня есть полтораста рублей. Как вы думаете, месяца на два хватит?
Берг усмехнулся.
- Хватит, конечно. Надо будет написать капитану. Пока между Бергом и Гланом шла беседа в пивной, Батурин сидел в театре. Театр был душный и тесный, почти пустой. Батурин сидел задумавшись и не глядел на сцену. Нелидовой еще не было. Она играла проститутку Лизи.
Когда Лизи вошла в бар, Батурин сжался, прикрыл лицо рукой,- ему не хотелось, чтобы она увидела его. Тягучая топорность провинциального спектакля приобрела с ее появлением печальную остроту. Нелидова играла просто, как бы устало. Батурин отнял руку от лица, откинулся и следил за каждым ее движением. Кровь ударила ему в голову, он скрипнул зубами и прошептал:
- Черт...
Это было похоже на странную насмешку, Лизи была Валей. В ней, как и в Вале, для рядовой проститутки было слишком много теплоты и боли. Та же легкая походка, так же косо и четко срезаны волосы на щеке. Так же робко, как Валя - Батурина, она взяла за руку маклака Бира, румяного негодяя со скрипучим портфелем. Бир был Пиррисоном.
В антракте Батурин вышел на улицу и курил, прислонившись к фонарному столбу. Он хотел уйти, но после звонка вернулся в зал.
До конца спектакля он сидел с каменным побледневшим лицом. Однажды Нелидова посмотрела в его сторону и, казалось, узнала: она уронила горящую папиросу и прижала ее каблуком лаковой туфли.
После спектакля Батурин пошел к морю и выкупался с пристани. Ему хотелось еще большей свежести, почти холода. Казалось, что из него выветривается длительная болезнь, очищается застоявшаяся тяжелая кровь.
Из порта он пошел к Нелидовой. Несколько раз он про себя позвал Валю, и прежняя черная тяжесть сменилась легкими слезами. Батурин сдержал их, глотнул воздух. Он не мог понять, что с ним происходит. Боль очищалась от мути. Широкая печаль залила сердце, и он подумал, как много в мире обиды, невысказанной тоски и гнева. Валя была с ним, казалось, он держал ее узкую ладонь. Она говорила ему, что все пройдет и стоит жить, чтобы щуриться от ослепительного солнца.
Он открыл чугунную калитку. В окне был слабый свет, ветер надувал занавески. Батурин хотел окликнуть Нелидову, но вспомнил, что не знает ее имени. Он постучал о раму окна. Нелидова отдернула занавеску, наклонилась и несколько секунд смотрела на него.
- Я жду давно,- сказала она, и Батурин заметил ее сухие и яркие губы.Входите.
В комнате было тесно и странно; она напоминала кладовую антиквара. Свет лампы падал желтыми полосами на яркие старые шали, на мятый шелк и разбросанные всюду книги.
Нелидова села в тени на диване. Батурин - на подоконнике. Он отодвинул стакан с осыпавшимися цветами. Они пахли тлением, желтой, застоявшейся водой.
- Как душно,- медленно сказал Батурин, разглядывая свои темные от загара руки.- Я только что купался в море. Жаль, что люди не могут менять кожу, как змеи... У меня желание содрать с себя кожу и вымыть легкие, сердце, мозги холодной водой. Понимаете, такой нарастающий внутренний жар. Его очень трудно терпеть...
Он говорил как бы для себя, забыв, что он не один. Голос его звучал глухо, он часто останавливался и задумывался. Нелидова сидела неподвижно.
- Но дело не в этом,- продолжал Батурин.- Рано еще подводить итог. Его подведем не мы, а помните, как у Киплинга, - смерть, когда вычеркнет нас красным карандашом из списка живых. Киплинг писал прекрасные баллады - я помню одну: о человеке, попавшем в ад. Там сказано так:
И Тамплинсон взглянул вперед
И увидал в ночи
Звезды, замученной в аду,
Кровавые лучи.
И Тамплинсон взглянул назад
И увидал сквозь бред
Звезды, замученной в аду,
Молочно-белый свет...
- Да... вот.- Батурин не отрывал глаз от своих рук.- Читаешь сотни книг - и вдруг будто горячий ветер ударит в голову. Так и теперь. Я ничего не читал страшнее этих строчек. Я повторяю их часто и вспоминаю о ней... "Звезды, замученной в аду, молочно-белый свет..." В этих словах есть большая горечь. Они человечны, эти слова, они разрывают сердце.
Нельзя говорить о сентиментальности, как думает Берг. Я - не немецкая бонна. Я пережил все это. И Киплинг был совсем не сентиментальный британец,он был крепкий, черствый, он воспевал войну и диких зверей. Но не в этом дело. Случилось так, что в полчаса с земли, с людей, со всего сдуло налет романтики.
Батурин не думал, поймет ли Нелидова его спутанную речь. Он постучал пальцами по стакану с цветами. На подоконник упало несколько желтых лепестков. Батурин собрал их, положил на ладонь и долго рассматривал.
- Случилось это в Бердянске. Какой-то китаец ударил в висок утюгом - на виске у нее билась тонкая вена, и все... Во время войн я не понимал и не оправдывал убийств. Теперь я думаю иначе. Есть среди людей прослойки, которые должны быть уничтожены. Прежде всего те, кто плюет на культуру, на труд, на материнство, на женщин. Человек с рефлексом вместо души, человек плотоядный, зараженный эгоцентризмом, должен быть уничтожен. Посмотрим, кто пересилит. Мы сильны своим гневом и непримиримостью, они - жадностью и волосатым кулаком.
Батурин сдунул лепестки.
- Для меня многое неясно. Я не знаю, как это выйдет и смогу ли я убить. Думаю, что да. Возможно, что после этого я убью себя,- он виновато улыбнулся,- я очень слаб, во мне нет жестокости...
Батурин взглянул на Нелидову, будто проснулся.
- Вот вы...- сказал он тихо.- Вот вы. Жена Пиррисона. Вы знаете, что все, о чем я говорил, относится к нему?
Нелидова молчала.
- Не хотите отвечать? Это понятно. Может быть, я говорил неясно. Вы вправе сейчас же заставить меня уйти или наговорить мне кучу злых слов,дело, конечно, не в этом. Три месяца назад я бы этого не сказал - так я был спокоен и противен себе. Казалось, все вытекло из души, как вода из дырявого бака. Оказалось - не так. Я начал поиски. Были разные встречи. В Ростове я встретил проститутку Валю, о ней я не могу ничего рассказать, не стоит и пробовать, ничего не выйдет... Ее убил в Бердянске китаец,- Батурин встал и оперся на подоконник,- китаец-прачка родом из Фучжоу. Труп ее лежал в прачечной и был покрыт простыней...
Батурин сделал шаг к Нелидовой.
- Простыней,- быстро повторил он, задыхаясь,- и на простыне были вышиты слова "Георг Пиррисон".
Нелидова вскочила. Мучительная морщина легла у нее на лбу.
- Что вы говорите, вы - сумасшедший,- прошептала она.
- Она была прекрасна,- сказал Батурин и тяжело сел на подоконник.Китайца звали Ли Ван.
- Замолчите, не может быть! - крикнула Нелидова.- Я думала, вы бредите, пока вы не назвали Ли Вана. Это наш бывший слуга, он жил у нас полгода в Москве, потом уехал. Ли Ван убил! Я не могу понять этого. Ласковый, тихий Ли Ван.
- К черту Ли Вана! - Батурин поморщился. - Я должен окончить. Ли Ван, слуга Пиррисона, убил ее. Перед этим она два раза травилась из-за Пиррисона. Не смейте кричать. У меня больше права кричать. Я буду кричать, если на то пошло,- Батурин повысил голос,- Она два раза травилась из-за Пиррисона, когда он был в Ростове. Почему? Да потому, что он ее замучил, он привык все, за что платит, использовать до конца. Я распутаю этот узел, даже если бы это стоило мне жизни. Я не болтаю пустые слова, вы сами видите.
- Что вы хотите сделать?
- Я убью Пиррисона.
- Нет,- крикнула Нелидова,- не трогайте его! Вы его не знаете. Он убьет вас прежде, чем вы пошевелитесь.
Батурин засмеялся:
- Он уже убил меня, не волнуйтесь. Таких людей необходимо уничтожать.
Нелидова сказала шепотом, от которого Батурин вздрогнул:
- Зачем вы говорите так? А если он убьет вас? Даже этот палец ваш не заслуживает смерти.
Батурин пристально поглядел в ее лицо.
- Вы бредите,- сказал он,- где вы слышали эти пустые слова? Моя игра сделана плохо. Я сорвался. Вы можете донести на меня, меня арестуют, но в конце концов выпустят, и своего я добьюсь.
Нелидова молча опустилась на пол. Батурин наклонился к ней. У нее опять был обморок. Он перенес ее на диван и подумал, что два обморока за два дня это много. Он положил ей на голову мокрое полотенце, снова сел на окно и погрузился в пустое и гулкое оцепенение.
Она пришла в себя через несколько минут, показавшихся Батурину часами, села на диван, легко вздохнула и сказала внятно:
- Я вам могу простить многое... Уходите. Но не уезжайте, не предупредив меня... Вы должны забыть все эти мысли, с такими мыслями нельзя жить. Вот еще... я не успела сказать... Вы уверены, что Пиррисон меня бросил. Это неверно. Я прогнала его еще в Москве и уехала на юг совсем не за ним....
- А зачем же?
- Так...- Нелидова отвернулась и тихо заплакала.- А теперь идите.
Батурин вышел. Синий рассвет был протянут полосой над Таманью. В темных ветвях возились птицы.
Утром принесли телеграмму от капитана. "Пиррисон в Батуме,- сообщал капитан.- Выезжайте немедленно, справьтесь в Батуме во второй типографии метранпажа Зарембы".
Берг недовольно выслушал рассказ Батурина о том, что с Нелидовой он так и не договорился.
- Не волыньте,- сказал Берг.- Завтра надо ехать и обязательно взять ее с собой. Попытайтесь поговорить еще раз.
Батурин согласился. Он пошел к ней, но не застал дома,- она была в театре. Батурин пошел в театр. Там было темно и пахло пылью. Он вызвал Нелидову в сумрачное фойе.
- Елена Владимировна,- сказал Батурин (он вспомнил наконец ее имя).- Я пришел за ответом, Завтра я уезжаю. Приехал еще один из искателей, мой друг, писатель Берг. Сегодня утром мы получили от третьего искателя, капитана Кравченко, телеграмму из Батума. Он требует, чтобы мы немедленно выезжали. Очевидно, он напал на след Пиррисона. Мы его найдем, никто нам в этом помешать не сможет. Вы едете с нами?
Нелидова похудела за ночь, глаза ее ввалились.
- Да, еду,- сухо сказала она, стоя против Батурина.- Я уже сообщила директору театра, что разрываю контракт. Когда надо быть готовой?
- Завтра к двенадцати часам.
- Хорошо. Я приеду на пристань.
- Я заеду за вами.
- Не надо, я не убегу.
Она повернулась и пошла по темному коридору. Черное короткое платье переливалось серым, будто было покрыто полосами светящейся пыли. Батурин закурил, посмотрел на дородных женщин и поджарых амуров, нарисованных на стенах, и сказал тихо: "Ну ладно, раз так, тем лучше",- и вышел из театра. В номере он сказал Бергу:
- Она едет с нами, но не забывайте, что она - враг. Держитесь осторожней. Пиррисона она прогнала, но мне кажется, она до сих пор его любит. Похоже, что она едет больше за тем, чтобы оградить его от неприятностей.
- Не подгадим,- ответил Берг.- Да... Вот еще один искатель навязался Глан. Просится, чтобы взять его с собой. Вы как думаете?
- Пусть едет. Нам же легче.
Берг помолчал.
- Вы думаете, что с Пиррисоном могут быть неприятности?
- Да. Это опасный человек. Я кое-что узнал о нем.
- Расскажете?
- Да, потом...
Утром Берг побежал в агентство и взял билеты,- всем палубные, а Нелидовой койку в каюте. На пристань пошли пешком. Глан связал ремнем чемоданы и взвалил на плечи. Утро было свежее, по горизонту лежала мгла.