Павел Корнев. Мор

   – В доме проживали господин Кальмич с супругой, – поспешил вмешаться настоятель. – Им принадлежал склад у реки, и, когда хозяин не явился утром на работу, управляющий забеспокоился и отправил посыльного. Тот не смог достучаться и побежал за стражниками. Ну а они уж дверь и взломали…
   – Дверь была заперта?
   – Да. Изнутри.
   – Кто еще входил внутрь?
   – Те стражники и мы, – ответил Ульрич и отвернулся в сторону.
   – Господин Дрозд распорядился дождаться вас и ничего не трогать, – подтвердил Ян Горач.
   – Ну что ж, давайте осмотримся, – вздохнул я, изучая вывороченный засов. – Как убийцы проникли в дом?
   – Подломили дверь с задов, – пояснил Валентин.
   – Ясно.
   Я переступил через порог и сразу уловил неприятный запах смерти. Прошел через небольшую, скудно обставленную гостиную и, уверенно миновав ведущую на второй этаж лестницу, зашагал по темному коридору.
   – Да, нам в кабинет, – засеменил следом настоятель.
   – Ждите здесь.
   Я заглянул в просторную комнату, но и там не учуял ничего особенного. Лишь бесы слегка шелохнулись, но они просто почуяли недавнюю смерть. Что, впрочем, и неудивительно – тут ведь не чернокнижник ритуал проводил, а экзорцист. Скверны здесь быть не должно.
   Обогнув белевшее на полу тело покойника, я попросил Ульрича послать кого-нибудь снять ставни и вернулся к распятому на полу мертвецу. Именно – распятому. Имевших хождение в ордене Изгоняющих хитрых пут у побывавшего в доме убийцы не оказалось, и он без лишних затей прибил ладони и лодыжки жертвы гвоздями со странными квадратными шляпками. И прибивали хозяина дома к полу еще живым – вокруг ран на доски натекло достаточно много крови. Да и кляп опять же…
   Я заглянул в мертвые глаза, присмотрелся к оставленному узким клинком треугольному отверстию на левом виске и поднялся с колен.
   – Принесите фонари!
   Сам отошел к письменному столу, заляпанному воском прогоревших свечей. В стоящем рядом канделябре тоже остались лишь огарки. Здесь же свернутый ковер и убранные к стене стулья.
   Выходит, сначала освободили место, потом прибили хозяина к полу и провели ритуал. Но после убивать бедолагу зачем было? Смысл в этом какой?
   Неужто инсценировка?
   – Фонари, ваша милость, – пробасил из коридора не решившийся войти в комнату стражник.
   Я забрал у него светильники, поставил один в угол, другой на стол. Глянул на исписанные едва различимыми письменами пол с потолком и обреченно вздохнул: похоже, мы тут надолго. Нет, инсценировкой и не пахнет. Какая инсценировка, право слово…
   – Присаживайтесь, господа, – указал я на стулья, предварительно отставив в сторону один из них – с отпечатками подошв на сиденье. – Осмотр займет несколько больше времени, чем мне представлялось вначале.
   Глава стражи и настоятель без лишних вопросов последовали моему совету; Валентин уселся на подоконник.
   – Свет не загораживай! – потребовал я и вернулся к телу, вписанному в неровный пентакль.
   Пятиконечная звезда оказалась обведена кругом, рядом с каждой из вершин в застывшей лужице воска чернел фитиль прогоревшей свечи. Ничего интересного – на такое художество любой школяр способен. Куда больше заинтересовали тянувшиеся вдоль окружности письмена, призванные запереть скверну внутри. И – что было совсем уж из ряда вон – по потолку протянулась еще одна цепочка аккуратно выведенных углем на побелке буквиц.
   Для обычного ритуала изгнания – предосторожность совершенно излишняя. А тут впечатление такое, будто к прорыву из Бездны готовились. Или к столь мощному выбросу потусторонней силы, словно Высшего потрошить собирались.
   Странно. Столько мороки и все ради чего? Ради обычного убийства?
   Странно и непонятно.
   Я подошел к столу, выдвинул верхний ящик и сразу наткнулся на чистый лист писчей бумаги. Бронзовая чернильница с откидной крышкой оказалась полна, да и перья хозяин держал острозаточенными. Вот и пригодятся.
   Не обращая внимания на заинтересованные взгляды, опустился на корточки и, следя, чтобы перо не попало в щель меж досок, принялся переписывать нанесенные на пол письмена. Отдельные формулы были знакомы, но конкретно эту молитву встречать раньше не доводилось.
   – Позже мы пришлем монастырского писаря зарисовать здесь все, – поерзав на стуле, сказал Ян Горач.
   – Непременно пришлите. – Я макнул перо в чернильницу и продолжил переписывать молитву. Закончил с полом и запрокинул голову к потолку, но нет – там тянулись двойники уже скопированных письмен. – И мне потребуются все материалы по предыдущим убийствам.
   – Как скажете, – легко согласился настоятель.
   Я несколько раз помахал в воздухе листом, а когда чернила немного подсохли, отложил его на стол и, сцепив пальцы, хрустнул костяшками. Внимательно оглядел собравшихся и попросил:
   – А теперь, господа, попрошу вас не вмешиваться, что бы ни происходило.
   И, сняв серебряный перстень официала, вплотную подступил к защитному кругу, который до того старательно не пересекал. Задержал дыхание, попытался понять, что там, внутри, но ничего особенного не уловил и нервно поежился.
   Ну, не могут все эти меры предосторожности быть напрасными! Двойная молитва – не шутка. Тем более на потолке ее выводить – та еще морока.
   Вот ведь!
   Поборов нерешительность, я переступил черту, уловил легкое подобие непонятного сопротивления и недоуменно уставился на распростертое у ног тело.
   Ничего! Абсолютно ничего!
   Что внутри круга, что вовне – никакой разницы. Никаких отголосков проведенного ритуала изгнания.
   Так чего ради весь этот огород городили?
   Едва удержавшись от крепкого словечка, я опустился на одно колено и осторожно дотронулся до шеи мертвеца. Ощутил слабые отголоски скверны и недоуменно нахмурился.
   Ничего не понимаю. Если все было всерьез, то почему не развеяло скверну? А если это инсценировка, то к чему такие сложности с изрисованным священными письменами потолком? К тому же совершенно ясно, что бесноватым хозяин дома не был. Пропустил пару исповедей, не более того.
   – Что-то не так? – забеспокоился позабывший про мое распоряжение настоятель.
   – Не уверен.
   Я вышел из пентакля и глянул в окно. Совсем рассвело уже. И туман как корова языком слизнула. Изрядно провозился.
   – И что скажете? – поднялся со стула глава стражи. – Кому отойдет расследование?
   – Ничего пока не скажу. – Я свернул листок с переписанной молитвой и потребовал: – Покажите черный ход.
   – Извольте, – поспешил в коридор Ян Горач.
   Ульрич с нехорошей ухмылкой глянул ему вслед, но больше никак выказывать свое презрение к монашеской братии не стал.
   По темному коридору мы прошли через дом, и я обратил внимание на распахнутую дверь кладовки. Мимоходом заглянул туда, увидел поднятую крышку обитого железными полосами сундука, но акцентировать на этом внимание спутников не стал. Вышел на задний двор, перевел взгляд с цветочных клумб на тропинку, испещренную многочисленными отметинами ботинок, и спросил:
   – Откуда грязь?
   – У забора грядки вскопаны, – просветил меня Валентин.
   – В дом никто не заходил, – зло глянул я в ответ, – а здесь, похоже, вся городская стража побывала?
   – Мы собаку пускали, – невозмутимо заявил Ульрич.
   – И?
   – На соседней улице след потеряла.
   – Ясно. – Я обошел цветочные клумбы и под одним из окон обнаружил свежий отпечаток сапога. – Здесь тоже ваши люди наследили?
   – Нет, – уверенно заявил глава стражи. – Я за ними присматривал.
   – Похоже, сначала собирались взломать ставню, – предположил я, разглядев на потемневшем от непогоды дереве светлую вмятину. – Но передумали и выбили дверь. Соседи шума не слышали?
   – Нет, – тяжело отдуваясь, ответил настоятель. – Тут далеко. А так бы непременно стражников кликнули, вы не сомневайтесь даже.
   Я еще раз окинул взглядом задний дворик, вернулся в дом и, внимательно посматривая под ноги, прошел в кладовку. Заглянул в сундук, забитый переворошенным тряпьем, посветил фонарем и сразу заметил грязный отпечаток узкого сапога. Все верно – в коридоре следы затоптали, а по комнатам стражники не бегали.
   – Где жена?
   – В спальне на втором этаже, – сообщил мне настоятель. – Только там зрелище неприглядное…
   – Тогда снаружи останьтесь, – отрезал я и по лестнице поднялся на второй этаж. Заглянул в спальню и поморщился. Вот уж действительно неприглядное.
   Взяли супругов прямо в постели. Вот только если хозяину сунули кляп в рот и уволокли на первый этаж, то женщину здесь и удавили. При жизни она была дамой пусть и в теле, но довольно привлекательной, и вид ее мертвого тела шокировал куда больше, нежели распятый внизу мужчина.
   В разорванной ночной рубахе, со связанными руками и затянутым на шее обрывком грубой веревки…
   У меня аж опустилось все внутри. Не люблю.
   Я отвел взгляд и начал рассматривать учиненный в спальне разгром. Разбросанные подушки, сбитое одеяло, сдернутая на пол простыня, вся истоптанная вязавшими хозяев налетчиками…
   Распахнув закрывавшие окна шторы, я присел на корточки и принялся разглядывать грязные отпечатки на льняном полотне. Обычные ботинки, точно такие же на сиденье стула отметились. А вот сапог с клумбы не хватает.
   И что интересно – несколько следов оказались полусмазанными. Будто подошва сильно стоптана с внешней стороны. Странно, в остальном-то ботиночки совершенно не сношены.
   – Вы не закончили еще? – поторопил меня прислонившийся к косяку Ульрич.
   – Нет, – ответил я и, поборов совершенно неуместную сейчас брезгливость, опустился к мертвой женщине и пригляделся к затянутой у нее на шее веревке. Обычная пеньковая веревка, в любой лавке такой хоть пруд пруди.
   А вот синяки… Одна багровая черта, вторая, третья. Отметины шли в несколько рядов, накладываясь друг на друга, будто убийца никак не мог удавить жертву и затягивал веревку снова и снова.
   Не мог? Или не хотел?
   Не хотел задушить сразу? Пытал?
   С какой целью?
   – Ну все, идемте. – Отряхнув колени, я вышел в коридор, спустился на первый этаж и уже там принялся охлопывать себя по карманам.
   – Что-то потеряли? – забеспокоился настоятель.
   – Одну минутку! – Сунув трость Валентину, я заскочил в кабинет с мертвым телом, выставил стул на середину и, ступив на него, попытался дотянуться до потолка.
   Куда там!
   Росту с пол-локтя не хватает, никак не меньше. А ведь меня к коротышкам не отнести. Кисть или палку использовали? Не уверен. Уж очень четко буковки выведены.
   Вот и еще одна зарубочка. А их немало уже накопилось, вовсе немало.
   Спрыгнув на пол, прежде чем меня успели застать стоящим на стуле, я вернулся в коридор и зашагал на выход.
   – Преподобный, где я могу просмотреть монастырские записи?
   – В ратуше, вероятно… – замялся Ян Горач и неуверенно глянул на главу стражи.
   – Я переговорю насчет места, – кивнул Ульрич.
   – Вот и замечательно, – улыбнулся я. – Если обойдемся без проволочек, думаю, уже к полудню смогу сформулировать мнение ордена по поводу этих убийств.

5

   С бумагами в итоге пришлось провозиться до самого вечера – в тесной полутемной комнатушке, за низенькой конторкой, балансируя на шатком стуле. В итоге под конец дня глаза слезились, спину невыносимо ломило, а желание дать в морду Ульричу стало самой настоящей навязчивой идеей. Договорился насчет кабинета, гад…
   Но иначе – никак. Пришлось просмотреть восемь папок, и если по первым убийствам записи ограничивались одним-двумя рапортами с места преступления, то со временем дела пухли и едва умещались в стопках в пару пальцев толщиной.
   Вот только увеличение объема на пользу содержательности не пошло. Монастырские чинуши в ожидании неминуемых проверок просто-напросто пытались прикрыть свою задницу и лили воду, довольно неуклюже имитируя тщательное расследование.
   И теперь я с головой увяз во всей этой писанине, с трудом вычленяя укладывающиеся в общую схему факты и отделяя от них домыслы, не имеющие никакого отношения к случившемуся.
   Восемь случаев, семнадцать убитых. Жертвы большей частью люди зажиточные, но были среди них и скорняк, и плотник. Обычно совершалось два преступления кряду с разницей всего в несколько дней, а затем следовал перерыв в пару декад.
   Способ убийства во всех случаях одинаков – женщин душили, мужчин закалывали, а жертвам ритуала пробивали висок узким трехгранным клинком.
   Нанесенные на пол и потолок святые письмена оказались молитвой «О противлении скверне». Вот только круг подозреваемых это не сузило, поскольку составил ее один из духовных последователей особо почитаемого в местных краях Иоанна Грамотея.
   И да – гвозди со столь приметными шляпками в Рживи не продавались. Стоит учесть на будущее, а то как бы чего не вышло.
 
   Отложив в сторону последнюю папку, я потянулся, хрустнул позвонками и выбрался из-за конторки. Разрешил караулившему у дверей служке вернуть бумаги в монастырский архив и зашагал на выход. Поигрывая тростью, вышел на крыльцо ратуши и с наслаждением вдохнул свежего воздуха. После дня, проведенного в затхлом и пыльном помещении, – словно бальзам на душу.
   – Что-то вы припозднились, господин Март, – немедленно оказался рядом Валентин Дрозд. – Все извелись уже…
   – Список молитвы у тебя?
   – Да.
   – Не потеряй.
   – Понадобится еще, что ли?
   – Непременно.
   Заранее открывать все карты не хотелось, к тому же из подъехавшей к ратуше кареты уже выбирался господин Ульрич. И не один, а в сопровождении того самого странного парнишки с разгромленного постоялого двора. Я немедленно повернулся к ним спиной, нахлобучил на голову шляпу и тихонько спросил Валентина:
   – Видишь того хмыря? Если пойдет сюда – предупреди.
   – Как скажешь. – Дрозд оглянулся и, не скрывая удивления, поинтересовался: – А что?
   – Ты, главное, предупреди. – Мне оставалось лишь уповать на сгустившиеся сумерки да невнимательность парня после явно не самой лучшей ночи в его жизни. – Знаешь, кто такой?
   – Племянник Ульрича. Чем по жизни занимается, не интересовался. Все, парень уходит, служивый к нам идет. А вон и преподобный ковыляет.
   Я с облегчением перевел дух и уже совершенно спокойно обернулся к взбегавшему по ступеням главе стражи. Следом, тяжело отдуваясь, поднимался настоятель монастыря.
   – Ну и каков будет вердикт? – Выражение породистого лица Ульрича не оставляло никаких сомнений в том, что ответ ему заранее неприятен.
   – Вы были совершенно правы, – развел я руками, – это дело никоим образом не относится к юрисдикции ордена.
   – Что? – подобно выброшенной на берег рыбине разинул рот Ян Горач. – Как же так? А ритуал изгнания?
   – Не было никакого ритуала изгнания. Убийцы просто нарисовали пентакль вокруг тела убитого да использовали для отвода глаз текст молитвы. Любой экзорцист даст заключение, что перед смертью покойный не был очищен.
   – И у вас есть такое заключение?
   – Будет к утру, – уверенно заявил я и улыбнулся стражнику: – Так что вам, как говорится, и карты в руки.
   – Что-то можете посоветовать? – поджал Ульрич губы.
   – Пляшите от текста молитвы. Вряд ли простой человек помнит его наизусть и тем более способен написать, не допустив ни единой ошибки. Скорее всего, это кто-то с соответствующим образованием.
   – Да всех уже по пять раз перепроверили! И ведь был на примете один семинарист недоучившийся, так этому прощелыге свезло к детям маркиза Левича репетитором устроиться! Не было его в городе, специально проверяли…
   – Ищите дальше, – пожал я плечами и повернулся к обильно потевшему Яну Горачу: – А вы, преподобный, будьте любезны, предоставьте к завтрашнему утру ваши соображения о причинах столь частых случаев бесноватости. Боюсь, мне на какое-то время все же придется в городе задержаться.
   – Разумеется, – пролепетал настоятель.
   Я ободряюще похлопал его по плечу и окликнул заскучавшего Валентина:
   – Господин Дрозд, а где поблизости можно перекусить? У меня, понимаете ли, за день маковой росинки во рту не было.
   – Я вас провожу, – предложил усач, а, когда мы вышли за ограду ратуши, настороженно оглянулся и прошипел: – Вы что такое, командир, творите?
   – А что?
   – Вы не собираетесь расследовать убийства?!
   – Нет. С какой стати?
   – Но ведь…
   – Официально расследовать убийства и отыскать убийц – это несколько разные вещи, – пояснил я свою позицию. – Тем более что поводов для расспросов у меня и без того хватает.
   – А как же помощь местных властей?
   – От такой помощи один вред. И довольно об этом. Я голоден как волк.
   Валентин только горестно вздохнул и указал на здание с другой стороны улицы, на веранде которого помаргивали оранжевыми огонечками многочисленные фонари:
   – Сядем на улице или пойдем внутрь?
   Я поежился из-за вечерней прохладцы, потом припомнил тесную затхлую комнатушку и решил:
   – На улице.
   Нам удалось без труда отыскать свободный столик, благо почтенная публика предпочитала ужинать в обеденной зале, и Валентин отправился делать заказ. Я какое-то время прислушивался к доносившемуся из распахнутого окна стуку столовых приборов, гулу голосов и треньканью развлекавшего посетителей музыканта, потом глянул на вернувшегося Дрозда и поморщился. Усевшийся напротив усач скорчил столь недовольную гримасу, что немедленно захотелось со всего размаху засветить ему в лоб чем-нибудь тяжелым.
   – Тебе и в самом деле все разжевывать надо? – обреченно вздохнул я.
   – Было бы неплохо, – подтвердил Валентин.
   – Вино заказал?
   – Заказал.
   – Хоть какая-то польза от тебя, – не сдержался я, потом махнул рукой и склонился над столом: – Ладно, слушай. Стражу посвящать в расследование нельзя?
   – Нельзя, – кивнул усач.
   – А не будем сотрудничать, они заподозрят неладное. Меньше всего, знаешь ли, мне хочется, чтобы в затылок дышал десяток топтунов.
   – Но расследование…
   – Ты же понимаешь, что расследование в любом случае не должно завершиться успехом? В этом весь смысл, разве нет? Так к чему ввязываться в изначально обреченное на неудачу дело? Нет, мы будем держаться от него в стороне, а потом найдем козла отпущения и смешаем его с грязью.
   – Имеете в виду Ульрича?
   Я жестом велел Валентину замолчать и радушно улыбнулся девушке в пышном цветастом платье, тащившей к нашему столу огромный поднос. Выставив два здоровенных блюда с тушеной капустой и жареными сосисками, тарелку с хлебом, пару пустых кружек и кувшин вина, разносчица удалилась, и тогда Дрозд повторил свой вопрос:
   – Хотите утопить Ульрича?
   – Его племянник водит знакомство с дурной компанией. Думаю, и дядя замаран в чем-нибудь нехорошем по самые уши. Стоит лишь копнуть…
   Я откусил оказавшуюся невероятно острой сосиску, поспешно заел тушеной капустой и хлебнул водянистого вина. С голодухи сойдет, но завтра придется какое-нибудь более приличное заведение отыскать. Если тут столоваться, изжогу точно заработаю.
   – Как у вас все просто получается, – попивая вино, глянул на меня поверх кружки Валентин. – А как на убийц тогда выйдем? У нас четыре дня осталось…
   – Убийцами займутся Гуго и Берта. А ты слушай и запоминай, передашь им все слово в слово.
   – Весь внимание, – съязвил усач.
   – Ну-ну. – Я оглядел темную улицу и спешащих по делам горожан, изредка нырявших в гостеприимно распахнутые двери увеселительных заведений, вздохнул и начал инструктаж: – Убийц трое, двое приезжих, один местный. Жертв подбирает именно он.
   – Подождите, подождите! – опешил сразу ухвативший мою мысль Дрозд. – Так вы действительно полагаете, что это простые ограбления? Бред! Убийц весь город ищет!
   – И еще долго искать будет, потому как ищут их совсем не там.
   – Но идти на такой риск…
   – Они обчистили семь или восемь домов, а у стражи нет ни одной зацепки. А что до жертв… ну так люди убивают и за меньшее.
   – Не знаю, не знаю, – засомневался Валентин. – Немногие пойдут на такие злодейства лишь ради золота. Это же на всю голову больным надо быть!
   – Банда душевнобольных? – ухмыльнулся я. – Нет, это простудой все вместе болеют, а с ума поодиночке сходят.
   – Ладно, оставим это пока. – Дрозд стряхнул налипшую на ус капусту и подался вперед. – Но ведь тогда получается, что сейчас убийц может в городе и не быть! И что будем делать?
   – Они здесь. Два нападения следуют одно за другим, далее идет перерыв в пару декад.
   – Тогда у нас нет даже четырех дней…
   – Ты будешь меня слушать, нет? – Я начал понемногу терять терпение. – Или до ночи тут сидеть собираешься?
   – Слушаю, слушаю…
   – Насчет наводчика ничего не скажу, а вот приезжие – люди заметные. Один длинный – выше меня на голову, если не более; второй прихрамывает на правую ногу и любит душить женщин.
   – Пытает так?
   – Скорее с головой проблемы. Скажи Берте, пусть местных гулящих девок расспросит; о таких случаях в их среде слухи влет расходятся. И не обязательно сразу душителями интересоваться, просто людьми жестокими и склонными к насилию.
   – По наводчику ничего?
   Я припомнил распотрошенный сундук с одеждой и задумался.
   – Он либо мот, либо жмот. Или сорит деньгами, или за грош удавится. Приезжие, те, скорее всего, покутить любят. Вина выпить да с девками покувыркаться, чтобы нервишки в порядок привести. Как-никак под петлей ходят.
   – А мы чем займемся?
   – А мы будем действовать всем на нервы. Заодно попробуем понять, почему в городе столько бесноватых.
   – Понятно, – кивнул Валентин. – Насчет этого вам с экзорцистом переговорить надо.
   – Как он, кстати?
   – Мальчишка, – презрительно махнул рукой Дрозд. – Первое назначение. Зелен настолько, что, будь яблоком, и кусочка бы не откусили.
   – И где это юное дарование сейчас?
   – В имение маркиза Левича с утра умотал. У того со старшей дочерью несчастье приключилось.
   – Одержима?
   – Ну да. Вот наш юный экзорцист и решил этим случаем самолично заняться.
   – Молодец.
   – Молодец-то он молодец, – дернул себя за ус Валентин. – Но понять не могу, с какой стати к нам этого юнца приставили! Теперь возиться с ним…
   Я только покачал головой и ничего на завуалированный вопрос отвечать не стал. Во-первых, сам терялся в догадках, а во-вторых, иной раз языком не трепать лучше. Всякий должен знать лишь то, что ему для работы знать нужно, и не более.
   – Так я пойду? – приподнялся со стула Валентин.
   – Расплатись и иди, – разрешил я.
   – Хм… – поморщился усач, но за кошелем все же полез.
   – Не обеднеешь, – усмехнулся я, и тут на веранду заскочил какой-то растрепанный парнишка.
   – Господин Дрозд! – с ходу заголосил он. – Господин Дрозд!
   Валентин от неожиданности едва не рассыпал монеты и зло шикнул на посыльного:
   – Ну-ка, цыц! Что визжишь?
   – Его сиятельство за вами послал. Велел срочно быть. Без промедлений.
   Усач беззвучно выругался, на миг закрыл глаза и очень спокойно и даже ласково спросил:
   – Случилось что?
   – Ничего не знаю, ваша милость, – замотал головой щербатый мальчонка.
   – Да брось, – добродушно улыбнулся Дрозд. – Ты и не знаешь? Да вовек не поверю!
   – Всеми Святыми клянусь, просто за вами ехать велели.
   – А ну отвечай! – Валентин ловко ухватил посыльного за ухо и, выкручивая, зашипел: – Ну-ка выкладывай все, быстро!
   – Не надо! – взвизгнул приподнявшийся на цыпочки парнишка. – Это из-за Вероники!
   – Старшей дочери? – сообразил я.
   – Да! – шмыгнул носом пацан. – Экзорцист как утром с ней заперся, так и не выходит. И беспокоить запретил. А духовник тревогу поднял, мол, давно все закончиться должно было!
   Дрозд вопросительно глянул на меня; я утвердительно кивнул. Целый день одной бесноватой заниматься? Ерунда какая-то. Не иначе что-то нехорошее приключилось. Ох, навязали юнца на мою голову!
   – Возвращайся и передай – сейчас буду. И официала Изгоняющих с собой привезу. Так, ваша милость?
   – В комнату пусть не суются только! – предупредил я, а когда парнишка убежал, в сердцах выругался: – Бесов праздник!
   – И не говорите! – Валентин выложил несколько медяков и поднялся из-за стола. – Маркиз в дочурке души не чает, если с ней что-то случится, он с нами и разговаривать больше не станет.
   – Погоди! – Я ухватил подручного за рукав и дернул обратно. – Ты куда?
   – Велю карету заложить.
   – Еще разыщи Берту, пусть монашкой оденется. – Ситуация представлялась безрадостной, и госпожа в рукаве точно не помешает. – И карету сам поведешь. Ясно?
   – Как скажете.
   Дрозд убежал; я допил вино и вышел на улицу. Ну почему никогда ничего не может пройти, как задумывалось, – без сучка, без задоринки? Почему вечно такая вот ерунда получается? То понос, то золотуха.
   Матерно поминая втравившего нас в нехорошую историю экзорциста и попутно взывая к Святым, чтобы все обошлось, я дождался подогнавшего к харчевне карету Валентина, забрался внутрь и с ходу одернул вознамерившуюся пересесть ко мне Берту:
   – Не надо!
   – У нас разве не свидание? – изогнула бровь циркачка, остававшаяся привлекательной даже в строгом монашеском одеянии. – Ну признайся, что это твоя тайная фантазия…
   С трудом сдержавшись, я досчитал до десяти и только после этого произнес: