Страница:
Белая перчатка взлетела под козырек. Хриплый басок произнес:
— Простите, месье, но по долгу службы я обязан…
— Вы хотите знать, кто я такой, не так ли, сержант? Хомо сапиенс — к вашим услугам… — мягко сказал Бертон. (Фу, какое глупое положение! Этот флик, вероятно, принял его за похитителя автомобилей).
— Мне не хочется, месье Сапиенс, казаться навязчивым, но, согласитесь, я просто вынужден проверить документы у человека, который влез… э-э-э… проник в чужую машину.
Флик оказался на редкость вежливым.
Бертон начал рыться в карманах, делая вид, что ищет документ. Что предпринять? Дать ему сто франков? Бертон старался выиграть время: вот-вот должен появиться тот, с кем он назначил здесь свидание.
Флик терпеливо ждал.
— Все в порядке, сержант, — раздался вдруг голос, который Бертон узнал бы из тысячи других. — Это мой друг, я попросил его подождать в моей машине.
Человек, который назначил Бертону свидание возле кафе «Тереза» в машине N213-81, показал удостоверение, и флик, еще раз козырнув, удалился.
Хозяин машины, засунув руки в карманы пальто, смотрел на Бертона большими серыми навыкате глазами, качал седеющей головой и смеялся почти беззвучно:
— Здравствуй, Анри. Я, кажется, подоспел вовремя.
— Как всегда, Мишель, — тепло ответил Бертон.
Они обнялись.
Анри Бертона и Мишеля Шови — коммерческого директора крупной электрохимической фирмы — связывала не только студенческая дружба и не только совместная подпольная работа в годы оккупации. Их связывало крещение огнем и кровью…
…Марсель, солнечное утро, свежий солнечный ветер, синее море и… кованые сапоги эсэсовцев. Немцы торопились: с часу на час ожидался десант союзников.
Бертон и Шови были включены в группу участников Сопротивления, подлежащую немедленному уничтожению. На корабль смерти, носивший звучное имя «Валькирия», смертников грузили, как скот. Впрочем, нет, скот грузят гораздо бережней… Когда Бертона швырнули в трюм, он сшиб Мишеля с ног.
— Что за манера входить без доклада, — сказал Шови, зажимая кровоточащий нос.
Они сразу узнали друг друга, хотя полгода, проведенные в тюрьмах и концлагерях, изменили обоих до неузнаваемости. Мишель поцеловал друга окровавленными губами. Они так и просидели обнявшись, пока «Валькирия» тащилась до места, где ее должны были торпедировать. Бертон теперь не помнил, что говорили они друг другу в те страшные минуты. Возможно, что-то легкомысленное. Они смеялись, потому что не хотели чувствовать себя живыми мертвецами. А рядом какой-то юноша плакал навзрыд.
Раздался первый взрыв. Палуба накренилась, и люди в трюме сбились в одну огромную кучу. Взрывом сорвало крышку люка вместе с наваленными на нее лебедками, и они увидели небо… Люди облепили узкий трап, как пчелы. Трап рухнул под тяжестью тел. Крики и стоны… Трап подняли снова, и первый человек выскочил на верхнюю палубу.
— Выходите все! — крикнул он остальным. — На корабле конвоя нет.
Но едва люди показались из трюма и, скользя деревянными колодками, стали съезжать по накренившейся палубе, с эсминца, куда пересели конвоиры, забил крупнокалиберный пулемет. Затем эсминец ушел. Видимо, решили, что смертникам все равно крышка: на «Валькирию» пикировал английский бомбардировщик…
Взрывы бомб следовали один за другим, подымая за бортом мощные фонтаны воды, разнося в щепы палубные надстройки.
— Гады-ы-ы! — кричал Мишель, угрожая небу сжатыми кулаками. Наверное, Анри стал бы кричать вместе с Мишелем, но новый взрыв швырнул его в темную бездну…
В холодной воде Бертон очнулся и вынырнул на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Рядом с ним на волнах покачивался серый пузырь. Мишелю повезло: рубаха, под которой скопился воздух, ненадолго послужила ему спасательным поясом. Бертон поднял за волосы его голову над водой. Неподалеку плавали остатки штурманской рубки. Бертону удалось добраться до них, не выпуская из руки волос Мишеля. Втащив друга на скользкие доски, он, задыхаясь от усталости, смотрел на бледное лицо с безжизненно опущенными веками, уже не надеясь, что на нем появятся признаки жизни. Но Мишель вдруг открыл глаза, выплюнул воду и произнес:
— Кто бы мог подумать, что в загробном мире столько воды…
Друзья лежали рядом и молча смотрели на плавающие вокруг обломки. Уже не было видно ни самолетов, ни эсминца, ни «Валькирии»… Мимо проплывал труп с изуродованной головой. Быть может, это был тот юноша, который плакал. Мишеля стошнило.
— Это оттого, что я напился… — сказал он.
Но только ли оттого? Анри понимал, что Мишелю стыдно. Ему тоже было стыдно. В мрачной глубине, где-то у них под ногами, в искореженном остове «Валькирии» нашли свою могилу многие их товарищи. Было что-то унизительное в том, что они оказались счастливее погибших…
Безголовый труп зацепился одеждой за край доски и на некоторое время стал их спутником. Они почти теряли сознание, когда их подобрал английский миноносец.
— Как вы себя чувствуете? — спросил врач-англичанин.
Бертон отвернулся, а Мишель ответил:
— Еще немного, сэр, и я схватил бы насморк.
Оставив машину у кафе, Бертон и Шови медленно шли вдоль пустынной набережной. Мишель слушал внимательно, не перебивая, и постепенно Бертон рассказал ему все.
Где-то далеко пробило двенадцать. По темной Сене маленький буксир тащил за собой караван, барж. Хрипло пробасил гудок.
— Как видишь, события последнего времени принесли мне много горечи и разочарований, — заключил Бертон. — Мой ближайший сотрудник оказался негодяем из негодяев. Меня хотела предать женщина, как две капли воды похожая на ту, которую я любил. Я потерял лабораторию. Я вынужден был изменить свое имя, хотя у меня нет решительно никаких оснований стыдиться его. У меня хотят силой и коварством отнять то, что я собирался подарить честным людям от всего сердца, — мое открытие…
Друзья остановились и, опершись на парапет, глядели вниз на темную воду.
— Да! — вздохнул Мишель. — Если бы это рассказал мне кто-нибудь другой, я не поверил бы… Итак, Люсьена вывела тебя из магического дворца подземным ходом в соседний квартал. Но Мицуда, бедняга… Ему, вероятно, угрожают крупные неприятности?
— За него я как раз беспокоюсь меньше всего. У Мицуды много влиятельных друзей и клиентов в самой Франции и за ее пределами, даже в Соединенных Штатах. Они его вызволят.
— Но почему ты все-таки решил вернуться в Париж?
— Логика подсказывает, что нигде нельзя так хорошо спрятаться, как в Париже.
— Однако твои расчеты не совсем оправдались. Ведь ирландец-то тебя нашел, — заметил Мишель.
— Зато финал не оставляет желать лучшего. Знаешь латинскую поговорку: «Предупрежден — значит вооружен». Ночной разговор с ирландцем показал мне, что даже очень разные люди в критический момент жизни могут мыслить одинаково. Видимо, человеческой природе все-таки свойствен инстинкт жизненной правды. И это — радует.
— Я понимаю его поступок, — сказал Мишель. — Ведь он — ирландец, значит, все время служил чужому богу. И понимал это. Тяготился этим… Да, не каждый день приходится выслушивать этакое. Живешь и не представляешь, что рядом могут происходить подобные вещи. Но не унывай, старина, мы еще повоюем!
— Не сомневаюсь.
— А теперь ты, может быть, дашь мне представление о своем «Аргусе»?
— От тебя у меня нет секретов.
Бертон прочел Мишелю маленькую лекцию о слабых взаимодействиях элементарных частиц.
— Так, так! — сказал Мишель, оживленно встряхивая полуседой шевелюрой. — Мне многое стало понятным.
Согретый вниманием друга, Бертон рассказал ему кое-какие подробности о своей многолетней работе.
— Итак, тебе первому удалось сделать это необычайное открытие, — резюмировал Мишель. — Если с тобой что-нибудь случится, людям придется открывать это заново.
— Не придется. Я принял нужные меры. Все данные, касающиеся конструктивных особенностей установки для нейтринного дальновидения, я тщательно зашифровал и довольно нехитрым способом передал радиосигналами на радиотелескоп французского астрономического общества. Ты, верно, помнишь сенсационные сообщения газет о загадочных сигналах, дошедших на землю из созвездия Лебедя? Это была невинная шутка твоего покорного слуги. Теперь зашифрованные данные «Аргуса» находятся в картотеках государственной обсерватории. Над дешифровкой «космической» информации уже работает счетно-решающая машина «Эпсилон-8». Но никому неизвестно, что ключом к дешифровке служит научная работа Арнольда Дельфуса «Аппроксимирование нейтринных полей».
— Теперь это известно мне, — рассмеялся Мишель. — Скажи, ты осуществил трюк с «космическими» радиосигналами один?
— Нет, с Гюбнером. Но он помогал «вслепую».
— А ты уверен, что он не догадается со временем?
— Сейчас это уже не имеет значения. Сегодня я узнал о том, что Гюбнер казнен. Вот, прочитай.
Бертон вынул из кармана свернутый в трубку номер желтого еженедельника «Скандал». Они остановились под фонарем, и Шови начал читать:
"В маленькой, не очень опрятной, меблированной комнате в углу стоит на коленях человек. Он буквально был загнан в этот угол, поставлен на колени и в этой позе окоченел, привалившись к стене. Голова втянута в плечи, лицо со следами недавних ожогов почти сплошь забинтовано, видны только оскаленные зубы и оловянные бляхи открытых глаз.
Сверкают вспышки «блица», щелкает затвор аппарата — следователь фотографирует убитого. Судебно-медицинский эксперт обнаруживает на шее трупа, в области сонной артерии, глубоко ушедшую крохотную стеклянную ампулу. Она была выпущена из какого-то метательного приспособления; вскрытие покажет, каким ядом ее снарядили.
На столе на белой клеенке разложены предметы, извлеченные криминалистами из карманов убитого: бумажник, пистолет, пара сломанных сигар, зажигалка… Детектив достает из бумажника удостоверение личности на имя Франца Гюбнера, уроженца города Мюлуз в Эльзасе, пятидесяти двух лет. Итак, это тот самый инженер Гюбнер, который исчез во время недавнего загадочного взрыва в лаборатории телевизионной фирмы в Париже.
Деньги, довольно крупная сумма — целы. Целы великолепные карманные часы в платиновом корпусе с драгоценными камнями.
В руке покойного зажата бумага: «Агент гестапо Фридрих Кунц… За преступления, содеянные против французского народа… подлежит смертной казни».
Странная деталь: приговор датирован июнем 1944 года.
Здесь, несомненно, имело место политическое убийство. Полицейский комиссар высказывает предположение, что оно совершено членами тайной террористической организации «Мстители» в ответ на проект закона о прекращении преследования нацистских палачей за давностью срока преступлений…"
— Но я-то знаю, кто привел приговор в исполнение. Возмездие было справедливым, — сказал Бертон. — Ты помнишь «Валькирию», Мишель?
Мишель достал из кармана пачку сигарет и надорвал обертку.
— Дай и мне.
Спички ломались в дрожащих пальцах, друзья долго не могли прикурить. Половина сигарет просыпалась под ноги.
— Я буду чувствовать себя виноватым, если такое когда-нибудь повторится, — сказал Мишель, жадно глотая дым. — Но те, кто сжигал нас в крематориях лагерей смерти, вешал нас, пытал в застенках, топил в море, заняты сейчас составлением реваншистских планов, строительством военных баз. Страна, которая столько выстрадала под немецким сапогом, предоставляет свои территории для немецких военных маневров. Наше правительство, забыв уроки войны, усиленно заигрывает с министрами из Бонна…
— Не обязательно быть коммунистом, чтобы это понять, — сказал Бертон.
— Нет, конечно. Но не каждый решится посвятить себя борьбе против безумных планов реакции, борьбе неимоверно трудной, но абсолютно необходимой. Ты знаешь, какие потери понесла компартия во время Сопротивления. Недаром Морис Торез назвал ее «партией расстрелянных». Но она остается единственной партией, способной последовательно и до победы вести такую борьбу. Анри, тебе пора кончать с положением «клошара», бродяги, находящегося в осадном положении. Твою борьбу невозможно вести в одиночку.
— Могу я рассчитывать на твою помощь?
— На нашу помощь. Сейчас ты работаешь мастером на заводах «Соншель»? Тебе нужно перейти на одно из наших предприятий, скажем, лаборантом в цех электрохимии. Я устрою это. В ближайшее время мы поможем тебе переправиться туда, куда не дотянутся лапы противников. У тебя, вероятно, уже имеются планы дальнейшего использования «Аргуса»?
— Да, конечно. Но я вижу, что мне одному не справиться.
— Выше нос, старина! — уже весело сказал Мишель. — Мы опять вместе, как семнадцать лет назад… А теперь, знаешь что? Поедем разомнемся, подышим свежим воздухом. Только куда? В Булонский лес или Венсенский?
— Что за вопрос, Мишель! — Бертон недолюбливал аристократический Булонский лес. Ему, как и Шови, больше по душе был демократический Венсен.
— Да, да, конечно, Венсен! — кивнул Шови.
Они вернулись к машине и понеслись на юго-восток.
У Шови был прекрасный баритон. И сейчас, шевеля баранкой, он тихо напевал песенку из музыкальной комедии «Крошка Лили», незатейливую песенку, которая нынче была на устах у всего Парижа:
ЭПИЛОГ. «АРГУС» ОБРЕТАЕТ ХОЗЯИНА
— Простите, месье, но по долгу службы я обязан…
— Вы хотите знать, кто я такой, не так ли, сержант? Хомо сапиенс — к вашим услугам… — мягко сказал Бертон. (Фу, какое глупое положение! Этот флик, вероятно, принял его за похитителя автомобилей).
— Мне не хочется, месье Сапиенс, казаться навязчивым, но, согласитесь, я просто вынужден проверить документы у человека, который влез… э-э-э… проник в чужую машину.
Флик оказался на редкость вежливым.
Бертон начал рыться в карманах, делая вид, что ищет документ. Что предпринять? Дать ему сто франков? Бертон старался выиграть время: вот-вот должен появиться тот, с кем он назначил здесь свидание.
Флик терпеливо ждал.
— Все в порядке, сержант, — раздался вдруг голос, который Бертон узнал бы из тысячи других. — Это мой друг, я попросил его подождать в моей машине.
Человек, который назначил Бертону свидание возле кафе «Тереза» в машине N213-81, показал удостоверение, и флик, еще раз козырнув, удалился.
Хозяин машины, засунув руки в карманы пальто, смотрел на Бертона большими серыми навыкате глазами, качал седеющей головой и смеялся почти беззвучно:
— Здравствуй, Анри. Я, кажется, подоспел вовремя.
— Как всегда, Мишель, — тепло ответил Бертон.
Они обнялись.
Анри Бертона и Мишеля Шови — коммерческого директора крупной электрохимической фирмы — связывала не только студенческая дружба и не только совместная подпольная работа в годы оккупации. Их связывало крещение огнем и кровью…
…Марсель, солнечное утро, свежий солнечный ветер, синее море и… кованые сапоги эсэсовцев. Немцы торопились: с часу на час ожидался десант союзников.
Бертон и Шови были включены в группу участников Сопротивления, подлежащую немедленному уничтожению. На корабль смерти, носивший звучное имя «Валькирия», смертников грузили, как скот. Впрочем, нет, скот грузят гораздо бережней… Когда Бертона швырнули в трюм, он сшиб Мишеля с ног.
— Что за манера входить без доклада, — сказал Шови, зажимая кровоточащий нос.
Они сразу узнали друг друга, хотя полгода, проведенные в тюрьмах и концлагерях, изменили обоих до неузнаваемости. Мишель поцеловал друга окровавленными губами. Они так и просидели обнявшись, пока «Валькирия» тащилась до места, где ее должны были торпедировать. Бертон теперь не помнил, что говорили они друг другу в те страшные минуты. Возможно, что-то легкомысленное. Они смеялись, потому что не хотели чувствовать себя живыми мертвецами. А рядом какой-то юноша плакал навзрыд.
Раздался первый взрыв. Палуба накренилась, и люди в трюме сбились в одну огромную кучу. Взрывом сорвало крышку люка вместе с наваленными на нее лебедками, и они увидели небо… Люди облепили узкий трап, как пчелы. Трап рухнул под тяжестью тел. Крики и стоны… Трап подняли снова, и первый человек выскочил на верхнюю палубу.
— Выходите все! — крикнул он остальным. — На корабле конвоя нет.
Но едва люди показались из трюма и, скользя деревянными колодками, стали съезжать по накренившейся палубе, с эсминца, куда пересели конвоиры, забил крупнокалиберный пулемет. Затем эсминец ушел. Видимо, решили, что смертникам все равно крышка: на «Валькирию» пикировал английский бомбардировщик…
Взрывы бомб следовали один за другим, подымая за бортом мощные фонтаны воды, разнося в щепы палубные надстройки.
— Гады-ы-ы! — кричал Мишель, угрожая небу сжатыми кулаками. Наверное, Анри стал бы кричать вместе с Мишелем, но новый взрыв швырнул его в темную бездну…
В холодной воде Бертон очнулся и вынырнул на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Рядом с ним на волнах покачивался серый пузырь. Мишелю повезло: рубаха, под которой скопился воздух, ненадолго послужила ему спасательным поясом. Бертон поднял за волосы его голову над водой. Неподалеку плавали остатки штурманской рубки. Бертону удалось добраться до них, не выпуская из руки волос Мишеля. Втащив друга на скользкие доски, он, задыхаясь от усталости, смотрел на бледное лицо с безжизненно опущенными веками, уже не надеясь, что на нем появятся признаки жизни. Но Мишель вдруг открыл глаза, выплюнул воду и произнес:
— Кто бы мог подумать, что в загробном мире столько воды…
Друзья лежали рядом и молча смотрели на плавающие вокруг обломки. Уже не было видно ни самолетов, ни эсминца, ни «Валькирии»… Мимо проплывал труп с изуродованной головой. Быть может, это был тот юноша, который плакал. Мишеля стошнило.
— Это оттого, что я напился… — сказал он.
Но только ли оттого? Анри понимал, что Мишелю стыдно. Ему тоже было стыдно. В мрачной глубине, где-то у них под ногами, в искореженном остове «Валькирии» нашли свою могилу многие их товарищи. Было что-то унизительное в том, что они оказались счастливее погибших…
Безголовый труп зацепился одеждой за край доски и на некоторое время стал их спутником. Они почти теряли сознание, когда их подобрал английский миноносец.
— Как вы себя чувствуете? — спросил врач-англичанин.
Бертон отвернулся, а Мишель ответил:
— Еще немного, сэр, и я схватил бы насморк.
Оставив машину у кафе, Бертон и Шови медленно шли вдоль пустынной набережной. Мишель слушал внимательно, не перебивая, и постепенно Бертон рассказал ему все.
Где-то далеко пробило двенадцать. По темной Сене маленький буксир тащил за собой караван, барж. Хрипло пробасил гудок.
— Как видишь, события последнего времени принесли мне много горечи и разочарований, — заключил Бертон. — Мой ближайший сотрудник оказался негодяем из негодяев. Меня хотела предать женщина, как две капли воды похожая на ту, которую я любил. Я потерял лабораторию. Я вынужден был изменить свое имя, хотя у меня нет решительно никаких оснований стыдиться его. У меня хотят силой и коварством отнять то, что я собирался подарить честным людям от всего сердца, — мое открытие…
Друзья остановились и, опершись на парапет, глядели вниз на темную воду.
— Да! — вздохнул Мишель. — Если бы это рассказал мне кто-нибудь другой, я не поверил бы… Итак, Люсьена вывела тебя из магического дворца подземным ходом в соседний квартал. Но Мицуда, бедняга… Ему, вероятно, угрожают крупные неприятности?
— За него я как раз беспокоюсь меньше всего. У Мицуды много влиятельных друзей и клиентов в самой Франции и за ее пределами, даже в Соединенных Штатах. Они его вызволят.
— Но почему ты все-таки решил вернуться в Париж?
— Логика подсказывает, что нигде нельзя так хорошо спрятаться, как в Париже.
— Однако твои расчеты не совсем оправдались. Ведь ирландец-то тебя нашел, — заметил Мишель.
— Зато финал не оставляет желать лучшего. Знаешь латинскую поговорку: «Предупрежден — значит вооружен». Ночной разговор с ирландцем показал мне, что даже очень разные люди в критический момент жизни могут мыслить одинаково. Видимо, человеческой природе все-таки свойствен инстинкт жизненной правды. И это — радует.
— Я понимаю его поступок, — сказал Мишель. — Ведь он — ирландец, значит, все время служил чужому богу. И понимал это. Тяготился этим… Да, не каждый день приходится выслушивать этакое. Живешь и не представляешь, что рядом могут происходить подобные вещи. Но не унывай, старина, мы еще повоюем!
— Не сомневаюсь.
— А теперь ты, может быть, дашь мне представление о своем «Аргусе»?
— От тебя у меня нет секретов.
Бертон прочел Мишелю маленькую лекцию о слабых взаимодействиях элементарных частиц.
— Так, так! — сказал Мишель, оживленно встряхивая полуседой шевелюрой. — Мне многое стало понятным.
Согретый вниманием друга, Бертон рассказал ему кое-какие подробности о своей многолетней работе.
— Итак, тебе первому удалось сделать это необычайное открытие, — резюмировал Мишель. — Если с тобой что-нибудь случится, людям придется открывать это заново.
— Не придется. Я принял нужные меры. Все данные, касающиеся конструктивных особенностей установки для нейтринного дальновидения, я тщательно зашифровал и довольно нехитрым способом передал радиосигналами на радиотелескоп французского астрономического общества. Ты, верно, помнишь сенсационные сообщения газет о загадочных сигналах, дошедших на землю из созвездия Лебедя? Это была невинная шутка твоего покорного слуги. Теперь зашифрованные данные «Аргуса» находятся в картотеках государственной обсерватории. Над дешифровкой «космической» информации уже работает счетно-решающая машина «Эпсилон-8». Но никому неизвестно, что ключом к дешифровке служит научная работа Арнольда Дельфуса «Аппроксимирование нейтринных полей».
— Теперь это известно мне, — рассмеялся Мишель. — Скажи, ты осуществил трюк с «космическими» радиосигналами один?
— Нет, с Гюбнером. Но он помогал «вслепую».
— А ты уверен, что он не догадается со временем?
— Сейчас это уже не имеет значения. Сегодня я узнал о том, что Гюбнер казнен. Вот, прочитай.
Бертон вынул из кармана свернутый в трубку номер желтого еженедельника «Скандал». Они остановились под фонарем, и Шови начал читать:
"В маленькой, не очень опрятной, меблированной комнате в углу стоит на коленях человек. Он буквально был загнан в этот угол, поставлен на колени и в этой позе окоченел, привалившись к стене. Голова втянута в плечи, лицо со следами недавних ожогов почти сплошь забинтовано, видны только оскаленные зубы и оловянные бляхи открытых глаз.
Сверкают вспышки «блица», щелкает затвор аппарата — следователь фотографирует убитого. Судебно-медицинский эксперт обнаруживает на шее трупа, в области сонной артерии, глубоко ушедшую крохотную стеклянную ампулу. Она была выпущена из какого-то метательного приспособления; вскрытие покажет, каким ядом ее снарядили.
На столе на белой клеенке разложены предметы, извлеченные криминалистами из карманов убитого: бумажник, пистолет, пара сломанных сигар, зажигалка… Детектив достает из бумажника удостоверение личности на имя Франца Гюбнера, уроженца города Мюлуз в Эльзасе, пятидесяти двух лет. Итак, это тот самый инженер Гюбнер, который исчез во время недавнего загадочного взрыва в лаборатории телевизионной фирмы в Париже.
Деньги, довольно крупная сумма — целы. Целы великолепные карманные часы в платиновом корпусе с драгоценными камнями.
В руке покойного зажата бумага: «Агент гестапо Фридрих Кунц… За преступления, содеянные против французского народа… подлежит смертной казни».
Странная деталь: приговор датирован июнем 1944 года.
Здесь, несомненно, имело место политическое убийство. Полицейский комиссар высказывает предположение, что оно совершено членами тайной террористической организации «Мстители» в ответ на проект закона о прекращении преследования нацистских палачей за давностью срока преступлений…"
— Но я-то знаю, кто привел приговор в исполнение. Возмездие было справедливым, — сказал Бертон. — Ты помнишь «Валькирию», Мишель?
Мишель достал из кармана пачку сигарет и надорвал обертку.
— Дай и мне.
Спички ломались в дрожащих пальцах, друзья долго не могли прикурить. Половина сигарет просыпалась под ноги.
— Я буду чувствовать себя виноватым, если такое когда-нибудь повторится, — сказал Мишель, жадно глотая дым. — Но те, кто сжигал нас в крематориях лагерей смерти, вешал нас, пытал в застенках, топил в море, заняты сейчас составлением реваншистских планов, строительством военных баз. Страна, которая столько выстрадала под немецким сапогом, предоставляет свои территории для немецких военных маневров. Наше правительство, забыв уроки войны, усиленно заигрывает с министрами из Бонна…
— Не обязательно быть коммунистом, чтобы это понять, — сказал Бертон.
— Нет, конечно. Но не каждый решится посвятить себя борьбе против безумных планов реакции, борьбе неимоверно трудной, но абсолютно необходимой. Ты знаешь, какие потери понесла компартия во время Сопротивления. Недаром Морис Торез назвал ее «партией расстрелянных». Но она остается единственной партией, способной последовательно и до победы вести такую борьбу. Анри, тебе пора кончать с положением «клошара», бродяги, находящегося в осадном положении. Твою борьбу невозможно вести в одиночку.
— Могу я рассчитывать на твою помощь?
— На нашу помощь. Сейчас ты работаешь мастером на заводах «Соншель»? Тебе нужно перейти на одно из наших предприятий, скажем, лаборантом в цех электрохимии. Я устрою это. В ближайшее время мы поможем тебе переправиться туда, куда не дотянутся лапы противников. У тебя, вероятно, уже имеются планы дальнейшего использования «Аргуса»?
— Да, конечно. Но я вижу, что мне одному не справиться.
— Выше нос, старина! — уже весело сказал Мишель. — Мы опять вместе, как семнадцать лет назад… А теперь, знаешь что? Поедем разомнемся, подышим свежим воздухом. Только куда? В Булонский лес или Венсенский?
— Что за вопрос, Мишель! — Бертон недолюбливал аристократический Булонский лес. Ему, как и Шови, больше по душе был демократический Венсен.
— Да, да, конечно, Венсен! — кивнул Шови.
Они вернулись к машине и понеслись на юго-восток.
У Шови был прекрасный баритон. И сейчас, шевеля баранкой, он тихо напевал песенку из музыкальной комедии «Крошка Лили», незатейливую песенку, которая нынче была на устах у всего Парижа:
Над Парижем занимался рассвет. Розовая полоска над рекой обещала солнечную погоду.
Завтра настанет день,
И снова придет любовь.
И парень придет, насвистывая, завтра.
Он весну приведет за зеленые листики завтра.
И ты улыбнешься. И, как всегда,
Любить еще будешь и будешь страдать,
Завтра настанет день! Завтра!
ЭПИЛОГ. «АРГУС» ОБРЕТАЕТ ХОЗЯИНА
Наша повесть подходит к концу. Читателю небезынтересно будет познакомиться еще с одним документом — выдержками из дневника Виктора де Люге, варшавского корреспондента одной из крупных буржуазных парижских газет.
"Июль, 24.
Сегодня, получив из Парижа поздравления от друзей и знакомых, я узнал, что мне исполнилось тридцать пять лет. Странно… Я почему-то чувствовал себя шестидесятилетним. Именно таким я представляю самого себя, когда, случается, перечитываю собственные корреспонденции в нашей газете. После редакционной правки они выглядят так, как будто текст перед набором протаскивался через все канализационные трубы Парижа — столько в них содержится злопыхательства и старческого брюзжания. Мое имя, которым не забывали подписывать эту стряпню, стало приобретать соответствующий «аромат». Еще недавно кое-кто считал меня «молодым талантливым журналистом», теперь многие называют меня «асом холодной войны». Что-то жуткое, дряхлое мерещится мне в сочетании этих слов. Особенно сегодня, когда я узнал, что мне — всего лишь тридцать пять. Но я по-прежнему стар, по-прежнему мудр, я знаю, что деньги не пахнут…
В честь юбилея я пригласил свою приятельницу, журналистку из Лондона Мэри Лин поужинать в одном из варшавских ресторанов. Мэри согласилась — значит, я все еще нравлюсь женщинам.
Июль, 26.
Бар варшавского пресс-клуба — это место, где частенько имеют отражение самые невероятные слухи. Наша журналистская братия — я имею в виду собственных корреспондентов крупных иностранных газет правого толка — в курсе всех предполагаемых событий. Даже тех, которые на самом деле никогда не произойдут.
Сегодня во второй половине дня бар гудел, как растревоженное осиное гнездо. Я занял место у стойки и стал прислушиваться к разговорам. Одни говорили о каком-то таинственном «новом оружии красных», другие — о не менее загадочной «коммунистической акции планетарного масштаба». Каждый судачил на свой лад, и всем не терпелось заполучить для своей газеты «самую объективную информацию».
Рядом со мной стоял Ричард Баттон, корреспондент «Чикаго трибюн», той самой, под заголовком которой значится: «Величайшая газета Америки». Это издавна являлось предметом острот со стороны коллег Баттона, а впрочем, что тут особенного? Если существуют газеты-реваншисты, газеты-ландскнехты, газеты-гангстеры, то почему не быть газетам-тартаренам и газетам-мюнхгаузенам?
Я обратился к Баттону:
— Хелло, Дик! О чем это болтают сегодня?
Дик оторвал взгляд от блокнота, в котором что-то строчил, и протянул руку к своему бокалу. Потом взглянул на меня и пожал плечами:
— Никто ничего толком не знает. По слухам, готовится какой-то «варшавский эксперимент» ко дню открытия очередной сессии Всемирного Совета мира. Пытаюсь состряпать корреспонденцию в свою газету, но у меня ничего не выходит: слишком мало сведений…
И он опять склонился над блокнотом, почесывая коротко стриженный затылок. Муки творчества! Он явно не желает упустить верный шанс еще раз поставить свою газету в глупое положение.
К стойке протискивается Курт Шмербах — угрюмый немец, корреспондент какого-то западногерманского «цайтунга». Здороваюсь с ним кивком головы. Он заказывает себе мазагран — коктейль из черного кофе со льдом и тройной порцией коньяка.
— Как вам нравится эта новость, де Люгэ? — Шмербах вонзает в меня свои маленькие серые глаза с красными прожилками на белках.
— Потрясающе, — отвечаю ему. — Давно, знаете ли, не приходилось видеть, как из обыкновенного пальца запросто высасывают жирную «утку».
На нас стали обращать внимание. Шмербах, видимо, решил воспользоваться этим и произнес уже громче:
— Я думаю, что эти слухи имеют под собой достоверную основу.
— Согласен, если учесть, что «достоверность» этих слухов в основном зависит от крепости выпитых вами коктейлей, — не выдержал я.
Мой выпад почему-то задел окружающих. Поднялся невообразимый гвалт, каждый хотел высказаться по поводу нашей перепалки. Шмербах потребовал тишины:
— Прошу внимания, господа! Давайте проясним обстановку. По имеющимся сведениям, специальный комитет Всемирного Совета мира подготавливает что-то из ряда вон выходящее. Под Варшавой завершается строительство громадного куполообразного сооружения. Большое число советских, польских и чехословацких специалистов из Объединенного института ядерных исследований ведет под куполом монтаж агрегата неизвестного назначения. Некоторые компетентные лица утверждают, что это дьявольское сооружение представляет собой прямую угрозу свободному миру. В чем заключается эта угроза, нам еще неизвестно, и наша задача — задача представителей свободной прессы — вовремя разгадать коварный замысел коммунистов. Мы, журналисты, должны помочь направить политику Запада на срыв планов коммунистической агрессии. И чем быстрее, тем лучше. Мы должны потребовать у варшавских властей разрешения для представителей прессы на беспрепятственный осмотр этой таинственной строительной площадки.
— …Для сбора шпионских сведений, — громко добавил я. — Будем считать, господа, что варшавские власти безоговорочно примут этот ультиматум.
Шмербах резко повернулся ко мне.
— Положение слишком серьезно, чтобы шутить, — сказал он, брызгая слюной. — Поберегите ваше остроумие, де Люгэ, для более подходящего случая.
— Хорошо сказано, Курт. Я и забыл, что ваши мозговые извилины мало приспособлены для остроумия.
Шмербах сплюнул и процедил сквозь зубы:
— С этими французами всегда одни неприятности…
— Это требует уточнения, пан Шмербах…
Я знал, что обращение «пан» приводит Шмербаха в бешенство, этот бош люто ненавидел поляков, и — кто знает! — может быть, расстреливал их во времена знаменитых «акций» против польского народа. И сейчас кровь бросилась в его тевтонскую морду, он стал пунцовым, как свекла.
— Уточнения? Извольте. Известно ли вам, что шефом «монтажников» является ваш соотечественник француз Анри Бертон, перебежчик, красная свинья!..
Я выплеснул в его физиономию содержимое своего бокала. Теперь, — по крайней мере, в моем присутствии, — он будет говорить о моих соотечественниках, употребляя более обдуманные выражения…
— Господа! — обратился я к окружающим. — Этот тип только что оскорбил героя французского Сопротивления, за что и наказан.
Я вышел из бара и направился разыскивать Мэри.
Если об этой моей выходке станет известно в редакции… А, черт с ними! Земной шар, в конце концов, имеет круглую форму.
Август, 16.
В десять часов утра весь корреспондентский корпус, аккредитованный в столице Польши, получил приглашение на пресс-конференцию. Пресс-конференцию устраивал комитет Всемирного Совета мира по случаю открытия под Варшавой какого-то нового центра информации. Любопытно…
Целый час мы толкались в пресс-клубе в ожидании обещанных автобусов. Шум стоял ужасный. Многие связывали это событие с тайной Большого Купола. Заключались пари.
— Я не сомневаюсь, что нас отвезут к Большому Куполу, Виктор, — сказал мне Дик Баттон. — Ставлю свой «блиц» против твоего берета.
— Идет, — ответил я. — Что такое берет по сравнению с пощечиной, которая ожидает нашего воинственного Курта?..
Шмербах выглядел сегодня еще угрюмее, чем обычно. Особых причин для хорошего настроения у него, видимо, не было. И поделом.
Больше я не участвовал в разговоре. Что толку переливать из пустого в порожнее? Через каких-нибудь полчаса все выяснится. И я стал перелистывать свежие номера газет. Газы, варварские бомбардировки Северного Вьетнама, зверские расправы с мирным населением Южного Вьетнама, применение химического и бактериологического оружия… Как-то не верится, что все это действительно происходит на нашей планете…
Наконец подошли долгожданные автобусы. Они доставили всю нашу свору прямехонько к Большому Куполу. Я снял берет и протянул его Дику.
Итак, нам любезно предоставили возможность кое-что разузнать о «новом оружии красных». Мы приготовили фотоаппараты, кинокамеры, магнитофоны, блокноты и ринулись на штурм стеклянных галерей, ведущих внутрь куполообразного здания. Никаких особых пропусков от нас не потребовали. Достаточно было показать удостоверение с грифом «пресса»…
Сначала мне показалось, что я попал в демонстрационный зал огромного планетария. Вдоль округлых, сверкающих белизною стен ярусами расположены ряды мягких кресел и стеклянных камер, похожих на кабинки телефонных автоматов.
Меня окликнули. Я обернулся и увидел Мэри.
— Вы знаете, где мы находимся, Виктор? — спросила она.
— Что это такое?
— Не имею ни малейшего представления. Если это не планетарий, то я затрудняюсь объяснить назначение этого помещения.
Зал постепенно наполнился людьми. Со всех сторон слышался разноязыкий говор. Сюда были приглашены представители многих народов и стран, прибывших на сессию, а также ученые, инженеры, педагоги, художники, литераторы — цвет столичной интеллигенции и труженики многочисленных предприятий Варшавы.
— Есть смысл поторопиться и заблаговременно занять места, — сказала Мэри, увлекая меня в амфитеатр. — Кстати, могу поделиться кое-какой информацией…
Мы прошли в ярус, отведенный для прессы, и сели рядом. Мэри (и где только она успела раздобыть эти сведения?!) в общих чертах рассказала мне о новинке — нейтриновидении. Она, правда, знала немного, но и того, что я услышал, было для меня более чем достаточно. Я был потрясен.
Кое-что Мэри сообщила мне и о судьбе Анри Бертона. Я дал себе слово добиться встречи с этим человеком.
Обмениваясь замечаниями, мы разглядывали зал во всех подробностях. Вокруг беспрерывно сверкали вспышки «блицев». Объективы фото— и кинокамер были нацелены в центр зала, на самое примечательное. А там действительно было на что посмотреть…
Громадный котлован, — я не знаю, как назвать это колоссальное углубление по-другому, — напоминал не то машинное отделение океанского лайнера, не то синхрофазотронную камеру, — столько там виднелось различных устройств и механизмов. Над ним высился на ажурной мачте-подставке исполинский шар — модель нашей планеты. Над шаром блистающей бабочкой распласталась какая-то филигранная конструкция из тонких металлических спиралей. Время от времени среди этих спиралей пробегали фиолетовые искры, и тогда они, подобно струнам эоловой арфы, издавали негромкий звенящий аккорд…
— Я сейчас испытываю такое же чувство, какое, вероятно, испытывает космонавт перед стартом своего корабля, — взволнованно сказала Мэри.
Я молча кивнул. Многолюдный, напряженно примолкший зал был проникнут ожиданием.
Высоко под куполом что-то щелкнуло.
— Внимание! — громко и внятно произнес голос диктора. — В последнее время в некоторой части мировой прессы получили распространение совершенно фантастические и злонамеренные измышления о существе работ, ведущихся в Отвоцке совместными усилиями ученых социалистических стран. Сегодня широкая общественность будет ознакомлена с действительным назначением Отвоцкого центра информации.
Затем диктор рассказал о принципе объемного нейтринного дальновидения и о нейтриновизионной установке «Аргус-2», действующей под контролем специального комитета Всемирного Совета мира.
— Теперь есть средство показать воочию всему человечеству ужасающую правду о подлости и низости колониализма, — сказал диктор.
Свет в зале померк. Вспыхнул пурпуром и начал вращаться загадочный глобус.
Пятитысячный зал вдруг тихо двинулся по улицам ночного Сайгона, освещенного яркой южной луной. На каждом перекрестке, на каждой площадке — мрачные силуэты американских танков. С тяжелым топотом проходит колонна солдат. Тускло поблескивает сталь автоматных стволов, побрякивает походная амуниция. На мягких колесах куда-то катятся легкие пушки, крытые брезентом грузовики… Город на военном положении.
"Июль, 24.
Сегодня, получив из Парижа поздравления от друзей и знакомых, я узнал, что мне исполнилось тридцать пять лет. Странно… Я почему-то чувствовал себя шестидесятилетним. Именно таким я представляю самого себя, когда, случается, перечитываю собственные корреспонденции в нашей газете. После редакционной правки они выглядят так, как будто текст перед набором протаскивался через все канализационные трубы Парижа — столько в них содержится злопыхательства и старческого брюзжания. Мое имя, которым не забывали подписывать эту стряпню, стало приобретать соответствующий «аромат». Еще недавно кое-кто считал меня «молодым талантливым журналистом», теперь многие называют меня «асом холодной войны». Что-то жуткое, дряхлое мерещится мне в сочетании этих слов. Особенно сегодня, когда я узнал, что мне — всего лишь тридцать пять. Но я по-прежнему стар, по-прежнему мудр, я знаю, что деньги не пахнут…
В честь юбилея я пригласил свою приятельницу, журналистку из Лондона Мэри Лин поужинать в одном из варшавских ресторанов. Мэри согласилась — значит, я все еще нравлюсь женщинам.
Июль, 26.
Бар варшавского пресс-клуба — это место, где частенько имеют отражение самые невероятные слухи. Наша журналистская братия — я имею в виду собственных корреспондентов крупных иностранных газет правого толка — в курсе всех предполагаемых событий. Даже тех, которые на самом деле никогда не произойдут.
Сегодня во второй половине дня бар гудел, как растревоженное осиное гнездо. Я занял место у стойки и стал прислушиваться к разговорам. Одни говорили о каком-то таинственном «новом оружии красных», другие — о не менее загадочной «коммунистической акции планетарного масштаба». Каждый судачил на свой лад, и всем не терпелось заполучить для своей газеты «самую объективную информацию».
Рядом со мной стоял Ричард Баттон, корреспондент «Чикаго трибюн», той самой, под заголовком которой значится: «Величайшая газета Америки». Это издавна являлось предметом острот со стороны коллег Баттона, а впрочем, что тут особенного? Если существуют газеты-реваншисты, газеты-ландскнехты, газеты-гангстеры, то почему не быть газетам-тартаренам и газетам-мюнхгаузенам?
Я обратился к Баттону:
— Хелло, Дик! О чем это болтают сегодня?
Дик оторвал взгляд от блокнота, в котором что-то строчил, и протянул руку к своему бокалу. Потом взглянул на меня и пожал плечами:
— Никто ничего толком не знает. По слухам, готовится какой-то «варшавский эксперимент» ко дню открытия очередной сессии Всемирного Совета мира. Пытаюсь состряпать корреспонденцию в свою газету, но у меня ничего не выходит: слишком мало сведений…
И он опять склонился над блокнотом, почесывая коротко стриженный затылок. Муки творчества! Он явно не желает упустить верный шанс еще раз поставить свою газету в глупое положение.
К стойке протискивается Курт Шмербах — угрюмый немец, корреспондент какого-то западногерманского «цайтунга». Здороваюсь с ним кивком головы. Он заказывает себе мазагран — коктейль из черного кофе со льдом и тройной порцией коньяка.
— Как вам нравится эта новость, де Люгэ? — Шмербах вонзает в меня свои маленькие серые глаза с красными прожилками на белках.
— Потрясающе, — отвечаю ему. — Давно, знаете ли, не приходилось видеть, как из обыкновенного пальца запросто высасывают жирную «утку».
На нас стали обращать внимание. Шмербах, видимо, решил воспользоваться этим и произнес уже громче:
— Я думаю, что эти слухи имеют под собой достоверную основу.
— Согласен, если учесть, что «достоверность» этих слухов в основном зависит от крепости выпитых вами коктейлей, — не выдержал я.
Мой выпад почему-то задел окружающих. Поднялся невообразимый гвалт, каждый хотел высказаться по поводу нашей перепалки. Шмербах потребовал тишины:
— Прошу внимания, господа! Давайте проясним обстановку. По имеющимся сведениям, специальный комитет Всемирного Совета мира подготавливает что-то из ряда вон выходящее. Под Варшавой завершается строительство громадного куполообразного сооружения. Большое число советских, польских и чехословацких специалистов из Объединенного института ядерных исследований ведет под куполом монтаж агрегата неизвестного назначения. Некоторые компетентные лица утверждают, что это дьявольское сооружение представляет собой прямую угрозу свободному миру. В чем заключается эта угроза, нам еще неизвестно, и наша задача — задача представителей свободной прессы — вовремя разгадать коварный замысел коммунистов. Мы, журналисты, должны помочь направить политику Запада на срыв планов коммунистической агрессии. И чем быстрее, тем лучше. Мы должны потребовать у варшавских властей разрешения для представителей прессы на беспрепятственный осмотр этой таинственной строительной площадки.
— …Для сбора шпионских сведений, — громко добавил я. — Будем считать, господа, что варшавские власти безоговорочно примут этот ультиматум.
Шмербах резко повернулся ко мне.
— Положение слишком серьезно, чтобы шутить, — сказал он, брызгая слюной. — Поберегите ваше остроумие, де Люгэ, для более подходящего случая.
— Хорошо сказано, Курт. Я и забыл, что ваши мозговые извилины мало приспособлены для остроумия.
Шмербах сплюнул и процедил сквозь зубы:
— С этими французами всегда одни неприятности…
— Это требует уточнения, пан Шмербах…
Я знал, что обращение «пан» приводит Шмербаха в бешенство, этот бош люто ненавидел поляков, и — кто знает! — может быть, расстреливал их во времена знаменитых «акций» против польского народа. И сейчас кровь бросилась в его тевтонскую морду, он стал пунцовым, как свекла.
— Уточнения? Извольте. Известно ли вам, что шефом «монтажников» является ваш соотечественник француз Анри Бертон, перебежчик, красная свинья!..
Я выплеснул в его физиономию содержимое своего бокала. Теперь, — по крайней мере, в моем присутствии, — он будет говорить о моих соотечественниках, употребляя более обдуманные выражения…
— Господа! — обратился я к окружающим. — Этот тип только что оскорбил героя французского Сопротивления, за что и наказан.
Я вышел из бара и направился разыскивать Мэри.
Если об этой моей выходке станет известно в редакции… А, черт с ними! Земной шар, в конце концов, имеет круглую форму.
Август, 16.
В десять часов утра весь корреспондентский корпус, аккредитованный в столице Польши, получил приглашение на пресс-конференцию. Пресс-конференцию устраивал комитет Всемирного Совета мира по случаю открытия под Варшавой какого-то нового центра информации. Любопытно…
Целый час мы толкались в пресс-клубе в ожидании обещанных автобусов. Шум стоял ужасный. Многие связывали это событие с тайной Большого Купола. Заключались пари.
— Я не сомневаюсь, что нас отвезут к Большому Куполу, Виктор, — сказал мне Дик Баттон. — Ставлю свой «блиц» против твоего берета.
— Идет, — ответил я. — Что такое берет по сравнению с пощечиной, которая ожидает нашего воинственного Курта?..
Шмербах выглядел сегодня еще угрюмее, чем обычно. Особых причин для хорошего настроения у него, видимо, не было. И поделом.
Больше я не участвовал в разговоре. Что толку переливать из пустого в порожнее? Через каких-нибудь полчаса все выяснится. И я стал перелистывать свежие номера газет. Газы, варварские бомбардировки Северного Вьетнама, зверские расправы с мирным населением Южного Вьетнама, применение химического и бактериологического оружия… Как-то не верится, что все это действительно происходит на нашей планете…
Наконец подошли долгожданные автобусы. Они доставили всю нашу свору прямехонько к Большому Куполу. Я снял берет и протянул его Дику.
Итак, нам любезно предоставили возможность кое-что разузнать о «новом оружии красных». Мы приготовили фотоаппараты, кинокамеры, магнитофоны, блокноты и ринулись на штурм стеклянных галерей, ведущих внутрь куполообразного здания. Никаких особых пропусков от нас не потребовали. Достаточно было показать удостоверение с грифом «пресса»…
Сначала мне показалось, что я попал в демонстрационный зал огромного планетария. Вдоль округлых, сверкающих белизною стен ярусами расположены ряды мягких кресел и стеклянных камер, похожих на кабинки телефонных автоматов.
Меня окликнули. Я обернулся и увидел Мэри.
— Вы знаете, где мы находимся, Виктор? — спросила она.
— Что это такое?
— Не имею ни малейшего представления. Если это не планетарий, то я затрудняюсь объяснить назначение этого помещения.
Зал постепенно наполнился людьми. Со всех сторон слышался разноязыкий говор. Сюда были приглашены представители многих народов и стран, прибывших на сессию, а также ученые, инженеры, педагоги, художники, литераторы — цвет столичной интеллигенции и труженики многочисленных предприятий Варшавы.
— Есть смысл поторопиться и заблаговременно занять места, — сказала Мэри, увлекая меня в амфитеатр. — Кстати, могу поделиться кое-какой информацией…
Мы прошли в ярус, отведенный для прессы, и сели рядом. Мэри (и где только она успела раздобыть эти сведения?!) в общих чертах рассказала мне о новинке — нейтриновидении. Она, правда, знала немного, но и того, что я услышал, было для меня более чем достаточно. Я был потрясен.
Кое-что Мэри сообщила мне и о судьбе Анри Бертона. Я дал себе слово добиться встречи с этим человеком.
Обмениваясь замечаниями, мы разглядывали зал во всех подробностях. Вокруг беспрерывно сверкали вспышки «блицев». Объективы фото— и кинокамер были нацелены в центр зала, на самое примечательное. А там действительно было на что посмотреть…
Громадный котлован, — я не знаю, как назвать это колоссальное углубление по-другому, — напоминал не то машинное отделение океанского лайнера, не то синхрофазотронную камеру, — столько там виднелось различных устройств и механизмов. Над ним высился на ажурной мачте-подставке исполинский шар — модель нашей планеты. Над шаром блистающей бабочкой распласталась какая-то филигранная конструкция из тонких металлических спиралей. Время от времени среди этих спиралей пробегали фиолетовые искры, и тогда они, подобно струнам эоловой арфы, издавали негромкий звенящий аккорд…
— Я сейчас испытываю такое же чувство, какое, вероятно, испытывает космонавт перед стартом своего корабля, — взволнованно сказала Мэри.
Я молча кивнул. Многолюдный, напряженно примолкший зал был проникнут ожиданием.
Высоко под куполом что-то щелкнуло.
— Внимание! — громко и внятно произнес голос диктора. — В последнее время в некоторой части мировой прессы получили распространение совершенно фантастические и злонамеренные измышления о существе работ, ведущихся в Отвоцке совместными усилиями ученых социалистических стран. Сегодня широкая общественность будет ознакомлена с действительным назначением Отвоцкого центра информации.
Затем диктор рассказал о принципе объемного нейтринного дальновидения и о нейтриновизионной установке «Аргус-2», действующей под контролем специального комитета Всемирного Совета мира.
— Теперь есть средство показать воочию всему человечеству ужасающую правду о подлости и низости колониализма, — сказал диктор.
Свет в зале померк. Вспыхнул пурпуром и начал вращаться загадочный глобус.
Пятитысячный зал вдруг тихо двинулся по улицам ночного Сайгона, освещенного яркой южной луной. На каждом перекрестке, на каждой площадке — мрачные силуэты американских танков. С тяжелым топотом проходит колонна солдат. Тускло поблескивает сталь автоматных стволов, побрякивает походная амуниция. На мягких колесах куда-то катятся легкие пушки, крытые брезентом грузовики… Город на военном положении.