Страница:
— Вот вынь и скажи.
— Я раздумал. Освобождать пасти рептилий от фруктовых затычек — женская привилегия.
Валентина погрозила люминесцентному удаву пальцем:
— Искушение не состоится. Сгинь!
Удав поморгал розовыми глазами, съежился и угас.
Птица, силуэтом похожая на павлина, перестала кричать, развернула веером хвост — перья вспыхнули языками лучистого пламени. Мягко прозвучал женский смех. И голос:
— Добрый вечер, молодые люди!
— Вечер добрый, — ответила Валентина.
Щурясь, он с удовольствием разглядывал пламенеющее костром изделие мастеров светотехники. Или светопластики — он плохо в этом разбирался. От Жар-птицы, как от костра, исходило тепло, с перьев сыпались искры. У нее были яркие голубые глаза и благодушно-степенная походка, как у добрейшего Ван-Ваныча, преподавателя теории опорных траекторий. Чинно вышагивая, голубоглазое произведение светопластического искусства нежным голосом пообещало:
— Ай да повеселю вас, молодые люди, ай да распотешу!..
Он переглянулся с Валентиной.
— Сударыни, — обратилась к птице Валентина, — вы меня извините, но здесь я вынуждена просить вас опустить занавес.
— Да, — подтвердил он смущенно. — Извините, торопимся.
Огнеперое днво застыло на одной ноге и перестало сыпать искрами.
— Вырубай Феникса, Митя, — прогундосил кто-то из-под скамьи унылым тенором. — Клиент… одно расстройство. Это ему не по вкусу, то ему надоело, здесь он торопится. Пусть идет к… куда ему надо.
— Лимон ты, Эдик, пополам с верблюдом! — жизнерадостно отозвался Митя (голос шел откуда-то сверху). — Ну критикнули твоего червяка — так вполне поделом! Знаем сами — кривы сани. К чему маневры?! Шедевры надо создавать, шедевры!
— Не могу я с такими работать, — упорствовал подскамеечный тенор. — Мне пластику надо держать, а они полемику развели. У меня от них уже в правом ухе звенит. И в левом.
— Некстати это у тебя, — с сожалением сказал Митя. — Я собирался вывалить на них весь сундучок бабушки Серафимы.
Они с Валентиной подняли головы кверху. Жар-птица угасла, и было слышно, как Митя вздохнул где-то там — в темноте березовой кроны. И вдруг негромкий смешок:
— А гениально мы их подсекли на светляках и пантерах!..
— Мальчики, — сказала Валентина, — было все интересно. С удовольствием поглядели бы ваше искусство, но увы, мы элементарно проголодались. Голодное брюхо к искусству глухо. Учтем на будущее.
— Вы впервые в саду неожиданностей? — полюбопытствовал голос Мити.
— Мы впервые в этом парке. И вообще — в Новой Ляле.
— Ах, значит, из Центра!.. Эдик, у нас в гостях небожители. Рожденным летать ты подсунул рожденного ползать. Чем прикажешь загладить вину?
— Дмитрий, отстань. Люди голодны, а до «Уюта» без малого километр.
— Не скучай работой, а скучай заботой… Скажите, вам удобно было на этой скамье?
— Да, — ответила Валентина. — Мы отдохнули и теперь отлично дойдем.
— Нет, вы поедете! — Жутко свистнув, Митя позвал: — Зара! Бара!
Пантеры откликнулись рыком. Угольно-черные силуэты и две пары зеленых светящихся глаз возникли перед скамьей. Он почувствовал, как по ногам мягко скользнул тяжелый хвост, и на всякий случай подтянул ноги на приступок скамьи.
— Как вы это делаете? — спросил он.
— Секрет фирмы, — небрежно обронил Митя. — Рекомендуем посетить заповедник фантасмагорий и уголок Бажова — неделю в себя не придете… Итак, до свидания! Нет-нет, пока не надо вставать, я собираюсь произнести магические формулы ужасных заклинаний. — Шутейным голосом чародея Митя проговорил: — По щучьему велению, к вашему недоумению… Зара, Бара, бзыс бой!
Раковина скамьи внезапно качнулась под ними и вслед за пантерами лихо вырулила на середину ковротуара. Смех Мити, жизнерадостный крик:
— Синхронной безекции! Приятного аппетита!
— Спасибо! — догадалась выкрикнуть Валентина.
Аспидно-черные кони-звери шли на рысях, до автоматизма синхронно перебирая лапами. По обеим сторонам аллеи химерическую упряжку сопровождала пульсирующая волна вспышек, и в трепетном свете блиц-фонарей было видно, как на антрацитово-глянцевых спинах леопардорикш вздувались и опадали под шкурой мускульные бугры. Редкие парочки прогуливающихся жались к обочине, но почти никто из них не смотрел на необыкновенный транспорт. Валентина поправляла сбитые ветром волосы и никак не могла удержаться от хохота. Он был рад за нее.
Во время внезапного старта ей было заметно не по себе, а теперь на нес снизошло очень веселое настроение. Неудержимо-заливистый смех Валентины был для него откровением.
А потом, когда они, приятно возбужденные увеселительной ездой, ужинали в павильоне действительно уютного кафе «Уют», он заприметил в глазах Валентины озорную лукавинку и подумал, что такого во всех отношениях безмятежного дня у них, пожалуй, еще не. бывало. От этой мысля ему сделалось невыразимо уютно. Он понял, что влюблен в эту женщину по уши и навсегда. Низко подвешенные над столами большие роскошные лампионы давали мягкий свет, на подсвеченный снизу овал танцплощадки невесомо падали радужные пузыри вперемешку с зелеными искрами. Сквозь решето стен то и дело врывались внутрь павильона отсветы полыхающей где-то в парке феерии светотехнических чудес, и в эти мгновения стеклянные детали интерьера вспыхивали мириадами разноцветных огней. Музыкальная машина без пауз грохотала новинками модного ритма «конта-модерн» — публика была довольна. Почти все танцевали. Он ждал, когда Валентине захочется танцевать. Ей не хотелось. Почему? Есть причина — перед отъездом сюда она консультировалась с медикологами. Нет, не надо тревожиться, она абсолютно здорова. Дело в другом. Дело совсем в другом… Он догадался: «Великое небо! Ты… Это правда?» Она кивнула: «У нас с тобой будет дочь». — «И ты об этом так… прозаично!» — «Да? А как я должна? Стихами?» — «У нас будет дочь! К чему маневры?! Пусть слышат и знают все! Шедевры!..» — «Андрей, не дури. Соседи уже обращают внимание.» — «Калинка-малинка моя Валентинка!..» В голове царил радужный беспорядок. Потом все это вдруг прошло. Он почувствовал себя отцом, главой семейства. Рядом сидела жена, мать его будущего ребенка, и надо было эту будущность трезво осмысливать. Мешала музыка. Пойдем, мать, отсюда. Поедем на монорельсе и через десять минут будем дома. Жаль, что нельзя уехать прямо за этим столом. Зара, Бара, бзыс бой!..
Их первый семейный дом светился на территории Центра широкими окнами. Круглое семиэтажное здание, роскошное, как свадебный торт. Над зданием висела слегка ущербная луна. По дороге к дому он бережно вел Валентину под руку. Она глядела на луну и рассеянно улыбалась. Где они будут жить? Она сказала, что согласна жить там, где он пожелает, и работать там, где для них будет удобное — хоть на Луне. А как же аспирантура? Она сказала, что закончит аспирантуру без отрыва от производства. Что же касается имени для будущей дочери, то выбор она уже сделала и просит его это имя одобрить, поскольку оно пришлось ей по вкусу. Да? А какое имя пришлось ей по вкусу? Она сказала. Он одобрил. Имя красивое, но почему именно Лилия? Потому что на счастье. Потому что ей доводилось встречать лилейные знаки на форменной одежде наиболее уважаемых деятелей космофлота. Так что ботаника сливается здесь с космонавтикой. Ей хочется, чтобы имя дочери было не просто именем, а несло бы в себе смысловую нагрузку, способную пробудить у отца хотя бы слабую тягу к тщеславию. Будущему папаше капелька тщеславия не повредит. Кстати, каково конкретное назначение золотого лилейного символа на эмблеме? Он пояснил: лилия — принятый на космофлоте знак отличия постоянного члена командного совета корабля. Эмблематические изыскания Валентины выглядели забавно. «Вот я и хотела бы видеть тебя в командном составе», — сказала она. Он промолчал. Она еще не видела его в новой форме. Это был безмерно счастливый день и безумно счастливый вечер. И таких дней было много… Иногда, правда, он чувствовал, что Валентину время от времени подмывает вышутить его «отчаянную обыкновенность», но ему и в голову не приходило, что это у нее всерьез. Он и предполагать не мог, что волей-неволей именно здесь придется ему заподозрить причину семейного катаклизма. Вот и пришлось… Других причин вроде бы не было… Но, собственно, какого рода «обыкновенность» в нем ее угнетала? «Обыкновенность» внешности? Нет. Он нравился женщинам и знал об этом. «Обыкновенность» интеллектуальной организации двух его мозговых полушарий? Да, он не имел ученых степеней, да, не ощущал в себе тяги карабкаться на административный Олимп. Ну и что? Быть хозяином межпланетных трасс — это зазорнее, чем, например, властелином реторт и пробирок? Какая чушь, однако! Он выбрал себе профессию по призванию и не собирался петлять как заяц. Свою профессию любил, профессиональное свое мастерство совершенствовал и мастерством этим очень гордился. И считать это «отчаянной обыкновенностью», по меньшей мере, несправедливо с ее стороны. По большей — серьезно быть увлеченной кем-то другим. По-видимому, этот кто-то — действительно необыкновенная личность… И если окажется, что Валентина сделала выбор, то… здесь ничего уже не поделаешь… Остается взять себя в руки и больше не думать об этом.
Андрей подвигался, высвечивая вдоль и поперек помещение вакуум-створа — изрядно помятое металлопокрытие палубы, обшарпанные стены, трубопроводы пневмокоммуникаций, телескопические штанги двух манипуляторов захвата, округлый корпус драккара с высокой кормой. Ступоходы драккара сложены на паучий манер — коленными шарнирами кверху. Нет, что за чушь в самом деле — пинок в спину и отблеск!.. Странный отблеск — словно бы перед носом шевельнули зеркальную дверь с зелеными катофотами.
Он выключил фары и наклонился немного вперед, копируя прежнюю позу ради эксперимента. Подождал. В темноте догорал остывающий шов на штанге захвата. Эксперимент не удался: темнота и спокойствие. Ни ударов в спину, ни отблесков… «Ну хорошо, — подумал Андрей, — отблеск мне просто привиделся. Обмануться глазами — куда ни шло. Но обмануться спиной!..»
— Как дела, шкип? — спросил шлемофон голосом Аганна.
Андрей, продолжая осмысливать ситуацию, ответил:
— Порядок. Великолепный вид на созвездие Девы. Попутно провел визуальное наблюдение Спики.
— Случилось что-нибудь? — настаивал Меф.
— В темноте всегда опасаешься, как бы чего-нибудь не случилось.
— Светильники пробовал?
— Ты мог бы припомнить, когда они светили у тебя в последний раз?
Шлемофон промолчал. Андрей представил себе, как Аганн стоит там, у пульта, вытирает ароматической салфеткой свои веснушчатые руки — все сплошь в синяках, царапинах, ссадинах.
— Давай воспользуемся фарами «Казаранга», — предложил Меф. — Все равно мне надо выводить его перед тобой на рысистые испытания.
Андрей осветил «Казаранга». Н-да… Конек-горбунок, С грацией машины Уатта. Или паровоза Черепанова. Шевельнулось слабое подозрение… Он осмотрел носовую часть лыжеобразно загнутого кверху днища, круглые копыта ступоходов с щетиной геккорингов и втянутыми в пазы крючьями когтей, глянцево-серый пузырь керамлитового блистера кабины. Задержал взгляд на отверстии клюза с торчащим из него кончиком щупальца втянутого в корпус гибкого манипулятора.
— Меф, кроме обогрева, на борту катера что-нибудь включено?
— Нет. Катер на полуконсервации. Давай подведем к нему шланги заправки и кабель дистанционного контроля. Кстати, проверишь, как действуют вакуум-гифы.
— Действуют оперативно. Кабель агрегата сварки был у меня все время внатяжку: стоило выпустить пистолет из руки — только я его и видел.
— Соскочила пружина фиксатора… А что ты подваривал?
— Упор на штанге захвата. Полуцилиндр держался там на одном честном слове.
— Спасибо, — тихо произнес Аганн.
— Номера шлангов и кабеля для драккара?
— С восьмого по десятый.
— Понял. Будь на приеме.
Андрей поковылял в обход «Казаранга». Настороженно, с оглядкой. Странное ощущение, будто пинок в спину должен вот-вот повториться, не покидало его, хотя было ясно: катер здесь ни при чем. Устаревшие флаинг-машины такого типа были знакомы ему еще со времени курсантской летной практики, и теперь, иногда натыкаясь на них, он ничего, кроме жалости, к ним не испытывал. Подозревать «Казаранга» в способности к самопроизвольным действиям не было оснований. Абсурд. Это все равно что опасаться пинка от кухонного холодильника. Впрочем, здешние холодильники тоже не без греха…
Лучи фар осветили участок стены, сплошь утыканный короткими хоботами вакуум-гифов. На одном из хоботов висел утерянный сварочный пистолет. Андрей нашел гифы под нужными номерами и потянул на себя концы шлангов и кабеля, для удобства собрав их в пучок. Экономным усилием отрывая геккоринги от металлонастила, раскачиваясь и мысленно поругивая невесомость, с крутым наклоном тела вперед поволок эту связку к драккару. Как волжский бурлак на поразительной картине Ильи Ефимовича Репина.
— Готово, кэп! — сообщил он Мефу и для порядка подергал крепежные муфты разъемов. — Твой «Казаранг» на привязи. Я отойду, пожалуй, немного в сторонку, а ты заставь эту музейную редкость выпрямить ноги, — Понял, шкип. После заправки дашь звуковой пароль для контакта. Командовать катером будешь сам.
Андрей отковылял к внешнему краю палубы на выходе из вакуум-створа. Край обрывался в звездно-черную пустоту. На нем сохранились две секции поручней релинга (было же время: в вакуум-створах делали поручни!). Сохранилась и надпись по краю медной наклепкой: АНАРДА. Танкер класса «дальний-АН», последний из танкеров-ветеранов знаменитой юпитерианской флотилии… Решение снять его с транспланетных линий опоздало лет этак на десять.
Глядя на звезды, Андрей внезапно нашел объяснение удару в спину: газовый метеорит! Простота объяснения неприятно его поразила. Медленно соображаем, шкип, все данные для догадки были, что называется, под рукой. А главное, была «под рукой» прямоугольная пасть вакуум-створа, открытая в ледяную тьму. Комочки смерзшегося газа с замысловатыми траекториями скоростных миграций не редкость в лунных системах Дальнего Внеземелья.
Внизу (если смотреть с края палубы) звездно-черная пропасть резко переходила в угольно-черную, совершенно беззвездную бездну. Провал в распахнутом мире звезд, овеществленный образ самой Бесконечности… С трудом осознаешь, что дело обстоит как раз наоборот: перед глазами всего лишь большая заслонка — ночное полушарие ледяного Япета (вдобавок погруженное в конус тени Сатурна). Недаром философски настроенный персонаж «Махабхараты» Ману сказал: «Запредельное, То, Самосущее образа не принимает». А жаль. Иллюзия овеществленного образа Бесконечности — одна из самых редчайших и впечатляющих.
Взмах ногой между стойками поручней — из палубного клюза выскользнул, развернувшись словно змея, страховочный фал. Андрей поймал концевой карабин, выключил фары и, защелкнув карабин на поясном кольце, плавным толчком катапультировал себя из вакуум-створа наружу; непроизвольно втянул голову в плечи, ошарашенный многоголосым треском в шлемофоне.
Глаза слепил зеленый бортовой огонь, облицовка борта едва угадывалась во мраке, а шлемофон разливался пронзительно-певучим стрекотом: объединенный хор миллиардной, по меньшей мере, армии цикад. Он попытался вообразить, откуда здесь, на задворках Сатурн-системы, может распространяться в эфире такое мощное радиострекотание. Пожал плечами, насколько это позволил сделать скафандр. Многоголосый стрекот был скорее забавен, чем неприятен.
Зеленый бортовой огонь и входная щель вакуум-створа сместились кверху, и он понял, что остаточное ускорение, сообщенное телу рывком фала, потихоньку заносит его под брюхо танкера. Он посмотрел на Япет. Пустынный и практически еще не тронутый людьми спутник Сатурна укрыт плотным мраком — ни огонька. Но постепенно обострившееся зрение начинает вылавливать в недрах тьмы красноватые пятна. Это, конечно, иллюзия. Начинает казаться, будто пятна вспухают лохматыми клубами, темнота становится слоистой и распадается на смутно видимые, непонятные глазу отдельности…
Он почувствовал, как его прижимает бедром к борту танкера, и локтем подстраховал себя от удара. На шершавой, покрытой защитным слоем поверхности рука нащупала кромку паза, и ему стало ясно, что он налетел на крышку лацпорта сливного тамбура. Дальше по борту, вплоть до хвостовых трегеров, обозначенных лиловыми огоньками габарит-сигналов, должны быть еще два десятка лацпортов. «Анарда», даром что неказиста на вид, несла в своем чреве сорок танков и два балкер-трюма. Андрей усмехнулся, припомнив, как был изумлен, когда обнаружил, что оба трюма буквально завалены гранулированной пластмассой.
Тем временем завершался цикл затмения ночной стороны Сатурна Япетом — из-за края планетоида медленно выплывал узкий пурпурный серп гигантской планеты, перечеркнутый лезвием Кольца. В серединной части серпа пылал самоцвет — кроваво-красный рубин сказочного достоинства. Это сквозь самый верхний слой атмосферы Сатурна уже пробивались лучи маленького, по-неземному злого Солнца.
— Вышла из мрака младая… с перстами пурпурными Эос!.. — пробормотал Андрей, вспоминая полузабытые строки.
— Достаточно, — остановил его голос Мефа.
— Ты о чем? — не понял Андрей.
— Я просил тебя дать звуковой пароль на борт «Казаранга».
— А, Гомер в роли контактного импульса.
— Ну и что?
— Да так, ничего. Слишком роскошно для «Казаранга», вот что.
— Какая разница? Катер должен запомнить твой голос, и все дела… Что за стрекот там у тебя? Откуда помехи?
— Не знаю. Это не у меня.
С помощью фала Андрей подтянулся к поручням вакуум-створа. Зависнув у входа, опять посмотрел на ошеломительно пламенеющий серп окольцованного гиганта. Подумал: «Ради этого стоит летать» — и пожалел тех людей, которым не суждено самолично знакомиться с фондом сокровищ Дальнего Внеземелья.
Освобождаясь от фала, он упорно искал глазами далекую Рею. Будто надеялся разглядеть на ее орбитальном рейде «Байкал»». Багровым ломтем парил среди звезд полумесяц Титана, и нежно светился тоненький серпик Тефии. Реи не было видно.
В глубине вакуум-створа шевелились лиловые, красные и голубые огни светосигналов ожившего катера. Через подошвы Андрей ощутил слабое сотрясение палубы и шагнул навстречу драккару. Шага от края было довольно, чтобы цикады помех разом умолкли. Тишина в шлемофоне. Голос Мефа:
— Замечательно, шкип, теперь у тебя не фонит. Гомера стираю и разрешаю вспомнить что-нибудь из Омара Хайяма.
— Зара, Бара, бзыс бой, — вспомнил Андрей. — К Хайяму, впрочем, это не имеет отношения.
— Неважно. Пароль принят на борт, можешь командовать катером. Кстати, я до предела заправил его сжиженной атмосферой. На случай, если ты возымеешь охоту…
— Не возымею, — перебил Андрей. Он понимал: идею Мефа вывести катер на летные испытания надо придавить в зародыше. Пока не поздно. Влипнешь в аварийную ситуацию на этой груде музейного металлолома — сраму не оберешься. Смеху на весь космофлот. — Кэп, фары у него в порядке?
Свет фар ударил в упор. Андрей моргнуть не успел — сработал светозащитный фильтр-поляроид стекла гермошлема. При ярком свете старое, обшарпанное оборудование вакуум-створа производило гнетущее впечатление.
— Внимание, шкип! — неожиданно выпалил Меф, — Шлангам пневмозаправки отстрел.
— Да. Убери, пожалуйста, избыток иллюминации.
Передние и кормовые фары драккара погасли. В лучах фар по левому борту было видно, как дернулись оба шланга и, выдохнув облако снежной пыли, фиолетово-черными змеями шустро втянулись в хоботы вакуум-гифов.
— КА-девять, — позвал Андрей. — Контакт. Подойди.
Катер сменил голубые огни на зеленые, повернул в сторону человека раковины лидаров и стал приближаться, равномерно и плавно перебирая голенастыми ступоходами. Палубу слегка потряхивало.
— Стоп! — тихо приказал Андрей.
«Казаранг» послушно остановился.
— Подними передние ноги.
«Казаранг» откачнулся назад и, точно лошадь, вставшая на дыбы, приподнял передние ступоходы.
— Хорошо, опусти.
Андрей похлопал машину рукой по коленным шарнирам. «Еще попрыгает, — подумал он. — Утиль, конечно, но еще попрыгает.»
— Ты доволен?! — В голосе Мефа скрытое торжество.
— Чем?
— Ну, в общем… Его поведением.
— Да, у него хорошая реакция на голос… Даже геккоринги ступоходов в порядке. И если летные качества будут не хуже, то…
— Надежная машина, шкип. Может быть, я слегка старомоден, но «Казаранга» считаю самой удачной моделью малого катера.
Андрей облизнул подсушенные кислородом губы. Этот «слегка» старомодный рыбак знает, куда забрасывать удочку. Чувствует, до какой степени надоело эксперту две недели топтаться среди орбитального хлама, и предлагает прогулку на отнюдь не «слегка» старомодном драккаре. Серьезный соблазн, леший его подери… Мышцы, подыгрывая воображению, сами собой напряглись и с профессиональным автоматизмом «сбутафорили» типовую динамику схода с орбиты и форсированного реверс-маневра для разворота над планетоидом. Эксперту экспертово, пилоту пилотово. Желание оказаться в кабине драккара было настолько мучительным, что пришлось на минуту крепко зажмурить глаза.
Ладно, потерпим. Тринадцать суток терпел. На борту «Байкала» все станет на свои места. Еще перетерпеть каких-нибудь трое суток… А на «Байкале» перетерпеть беседу с Копаевым. От специального разговора с функционером МУКБОПа никуда, понятно, не денешься. Вернее — с функционерами, потому что на этом дело вовсе не остановится. Теперь даже ему, наивному эксперту, ясно: Международное управление космической безопасности прицепилось к «Анарде» и ее капитану не зря…
Его наивность была беспредельной: за одиннадцать дней спокойной работы бок о бок с Аганном он успел привыкнуть к мысли, что мрачные сведения Аверьяна Копаева являют собой результат каких-то тяжелых ошибок почтенного ведомства. Меф не вписывался в компанию легендарных экзотов. Человек как человек. С хорошими манерами, вежлив, любезен, уравновешен. Словом, таков, каким был всегда, В тесных и до предела запущенных интерьерах «Анарды» ничего примечательного тоже не обнаружилось. Ни «черных следов», ни разбитых экранов. Ни тем более гипотетических призраков, скупой информацией о которых Аверьян достал его на прощание в спину, точно булыжником.
Да, он поверил Копаеву и в первые дни, осваиваясь на борту «Анарды», наивно был озадачен тем, что на танкере ничего экзотического не происходит. Потом привык к размеренному ритму суток, и нервное напряжение стало ослабевать. Работа, отдых, сон, еда. Возня с документами. Осмотр устарелого оборудования в запыленном и душном чреве ужасно изношенного «кашалота», вечерние посиделки у электрокамина в салоне (единственный, кроме кают, уголок, где Мефу удавалось поддерживать чистоту), неторопливые беседы за ужином. Кстати, про Оберон и «Лунную радугу» Меф, как и прежде, не обмолвился ни единым словом. До утра не засиживались, ровно за час до полуночи желали друг другу приятного сна и разбредались по своим каютам. Постель, тишина и всякие разные мысли. Тоска по «Байкалу»… Убаюканный десятисуточным однообразием, позавчера утром он вдруг осознал, что навязанная ему разведывательная миссия прокалилась с треском. Он подумал об этом почти равнодушно, без удовольствия и без тени злорадства. Но зато ощутил себя так, словно выбрался на прямую тягу после изнурительного контрметеоритного маневра. С другой стороны, было немного досадно за своего земляка. По вине каких-то оболтусов из оперативно-следственных отделов МУКБОПа земляк сел в лужу сам и едва не усадил рядом с собой доверчивого пилота. Самая опасная разновидность паники — это когда паника выползает из отделов службы безопасности… Дном он еще острее почувствовал, как смертельно здесь ему все надоело. Ближе к вечеру, правда, случился маленький праздник — «Титан-главный» ретранслировал на борт «Анарды» сообщение из УОКСа: коллегия летного сектора утвердила Андрея Васильевича Тобольского первым кандидатом на должность капитана суперконтейнероносца «Лена». Меф наладил с «Байкалом» видеосвязь; улыбки товарищей, поздравления, шутки. Ярослав поручил Мефу Аганну как старейшему капитану Дальнего Внеземелья взять на себя обязанности «регента» и присвоить «принцу Андрею» звание «шкипер» (традиционный на космофлоте развлекательно-поздравительный ритуал). За ужином новоиспеченный «рег» и «шкип» посмотрели видеозапись юбилейного торжества, прогремевшего в лунной столице. Встречая на экране кого-либо из общих знакомых, оживленно комментировали происходящее. Однако за два часа до полуночи Меф повел себя странно: нервно гримасничая, стал к чему-то прислушиваться, говорить невпопад (глаза виноватые) и, наконец очень рассеянно пожелав кандидату приятного сна, покинул салон. Обескураженный кандидат смотрел ему вслед, пытаясь понять, какая муха вдруг укусила обычно любезного, деликатного капитана…
— Я раздумал. Освобождать пасти рептилий от фруктовых затычек — женская привилегия.
Валентина погрозила люминесцентному удаву пальцем:
— Искушение не состоится. Сгинь!
Удав поморгал розовыми глазами, съежился и угас.
Птица, силуэтом похожая на павлина, перестала кричать, развернула веером хвост — перья вспыхнули языками лучистого пламени. Мягко прозвучал женский смех. И голос:
— Добрый вечер, молодые люди!
— Вечер добрый, — ответила Валентина.
Щурясь, он с удовольствием разглядывал пламенеющее костром изделие мастеров светотехники. Или светопластики — он плохо в этом разбирался. От Жар-птицы, как от костра, исходило тепло, с перьев сыпались искры. У нее были яркие голубые глаза и благодушно-степенная походка, как у добрейшего Ван-Ваныча, преподавателя теории опорных траекторий. Чинно вышагивая, голубоглазое произведение светопластического искусства нежным голосом пообещало:
— Ай да повеселю вас, молодые люди, ай да распотешу!..
Он переглянулся с Валентиной.
— Сударыни, — обратилась к птице Валентина, — вы меня извините, но здесь я вынуждена просить вас опустить занавес.
— Да, — подтвердил он смущенно. — Извините, торопимся.
Огнеперое днво застыло на одной ноге и перестало сыпать искрами.
— Вырубай Феникса, Митя, — прогундосил кто-то из-под скамьи унылым тенором. — Клиент… одно расстройство. Это ему не по вкусу, то ему надоело, здесь он торопится. Пусть идет к… куда ему надо.
— Лимон ты, Эдик, пополам с верблюдом! — жизнерадостно отозвался Митя (голос шел откуда-то сверху). — Ну критикнули твоего червяка — так вполне поделом! Знаем сами — кривы сани. К чему маневры?! Шедевры надо создавать, шедевры!
— Не могу я с такими работать, — упорствовал подскамеечный тенор. — Мне пластику надо держать, а они полемику развели. У меня от них уже в правом ухе звенит. И в левом.
— Некстати это у тебя, — с сожалением сказал Митя. — Я собирался вывалить на них весь сундучок бабушки Серафимы.
Они с Валентиной подняли головы кверху. Жар-птица угасла, и было слышно, как Митя вздохнул где-то там — в темноте березовой кроны. И вдруг негромкий смешок:
— А гениально мы их подсекли на светляках и пантерах!..
— Мальчики, — сказала Валентина, — было все интересно. С удовольствием поглядели бы ваше искусство, но увы, мы элементарно проголодались. Голодное брюхо к искусству глухо. Учтем на будущее.
— Вы впервые в саду неожиданностей? — полюбопытствовал голос Мити.
— Мы впервые в этом парке. И вообще — в Новой Ляле.
— Ах, значит, из Центра!.. Эдик, у нас в гостях небожители. Рожденным летать ты подсунул рожденного ползать. Чем прикажешь загладить вину?
— Дмитрий, отстань. Люди голодны, а до «Уюта» без малого километр.
— Не скучай работой, а скучай заботой… Скажите, вам удобно было на этой скамье?
— Да, — ответила Валентина. — Мы отдохнули и теперь отлично дойдем.
— Нет, вы поедете! — Жутко свистнув, Митя позвал: — Зара! Бара!
Пантеры откликнулись рыком. Угольно-черные силуэты и две пары зеленых светящихся глаз возникли перед скамьей. Он почувствовал, как по ногам мягко скользнул тяжелый хвост, и на всякий случай подтянул ноги на приступок скамьи.
— Как вы это делаете? — спросил он.
— Секрет фирмы, — небрежно обронил Митя. — Рекомендуем посетить заповедник фантасмагорий и уголок Бажова — неделю в себя не придете… Итак, до свидания! Нет-нет, пока не надо вставать, я собираюсь произнести магические формулы ужасных заклинаний. — Шутейным голосом чародея Митя проговорил: — По щучьему велению, к вашему недоумению… Зара, Бара, бзыс бой!
Раковина скамьи внезапно качнулась под ними и вслед за пантерами лихо вырулила на середину ковротуара. Смех Мити, жизнерадостный крик:
— Синхронной безекции! Приятного аппетита!
— Спасибо! — догадалась выкрикнуть Валентина.
Аспидно-черные кони-звери шли на рысях, до автоматизма синхронно перебирая лапами. По обеим сторонам аллеи химерическую упряжку сопровождала пульсирующая волна вспышек, и в трепетном свете блиц-фонарей было видно, как на антрацитово-глянцевых спинах леопардорикш вздувались и опадали под шкурой мускульные бугры. Редкие парочки прогуливающихся жались к обочине, но почти никто из них не смотрел на необыкновенный транспорт. Валентина поправляла сбитые ветром волосы и никак не могла удержаться от хохота. Он был рад за нее.
Во время внезапного старта ей было заметно не по себе, а теперь на нес снизошло очень веселое настроение. Неудержимо-заливистый смех Валентины был для него откровением.
А потом, когда они, приятно возбужденные увеселительной ездой, ужинали в павильоне действительно уютного кафе «Уют», он заприметил в глазах Валентины озорную лукавинку и подумал, что такого во всех отношениях безмятежного дня у них, пожалуй, еще не. бывало. От этой мысля ему сделалось невыразимо уютно. Он понял, что влюблен в эту женщину по уши и навсегда. Низко подвешенные над столами большие роскошные лампионы давали мягкий свет, на подсвеченный снизу овал танцплощадки невесомо падали радужные пузыри вперемешку с зелеными искрами. Сквозь решето стен то и дело врывались внутрь павильона отсветы полыхающей где-то в парке феерии светотехнических чудес, и в эти мгновения стеклянные детали интерьера вспыхивали мириадами разноцветных огней. Музыкальная машина без пауз грохотала новинками модного ритма «конта-модерн» — публика была довольна. Почти все танцевали. Он ждал, когда Валентине захочется танцевать. Ей не хотелось. Почему? Есть причина — перед отъездом сюда она консультировалась с медикологами. Нет, не надо тревожиться, она абсолютно здорова. Дело в другом. Дело совсем в другом… Он догадался: «Великое небо! Ты… Это правда?» Она кивнула: «У нас с тобой будет дочь». — «И ты об этом так… прозаично!» — «Да? А как я должна? Стихами?» — «У нас будет дочь! К чему маневры?! Пусть слышат и знают все! Шедевры!..» — «Андрей, не дури. Соседи уже обращают внимание.» — «Калинка-малинка моя Валентинка!..» В голове царил радужный беспорядок. Потом все это вдруг прошло. Он почувствовал себя отцом, главой семейства. Рядом сидела жена, мать его будущего ребенка, и надо было эту будущность трезво осмысливать. Мешала музыка. Пойдем, мать, отсюда. Поедем на монорельсе и через десять минут будем дома. Жаль, что нельзя уехать прямо за этим столом. Зара, Бара, бзыс бой!..
Их первый семейный дом светился на территории Центра широкими окнами. Круглое семиэтажное здание, роскошное, как свадебный торт. Над зданием висела слегка ущербная луна. По дороге к дому он бережно вел Валентину под руку. Она глядела на луну и рассеянно улыбалась. Где они будут жить? Она сказала, что согласна жить там, где он пожелает, и работать там, где для них будет удобное — хоть на Луне. А как же аспирантура? Она сказала, что закончит аспирантуру без отрыва от производства. Что же касается имени для будущей дочери, то выбор она уже сделала и просит его это имя одобрить, поскольку оно пришлось ей по вкусу. Да? А какое имя пришлось ей по вкусу? Она сказала. Он одобрил. Имя красивое, но почему именно Лилия? Потому что на счастье. Потому что ей доводилось встречать лилейные знаки на форменной одежде наиболее уважаемых деятелей космофлота. Так что ботаника сливается здесь с космонавтикой. Ей хочется, чтобы имя дочери было не просто именем, а несло бы в себе смысловую нагрузку, способную пробудить у отца хотя бы слабую тягу к тщеславию. Будущему папаше капелька тщеславия не повредит. Кстати, каково конкретное назначение золотого лилейного символа на эмблеме? Он пояснил: лилия — принятый на космофлоте знак отличия постоянного члена командного совета корабля. Эмблематические изыскания Валентины выглядели забавно. «Вот я и хотела бы видеть тебя в командном составе», — сказала она. Он промолчал. Она еще не видела его в новой форме. Это был безмерно счастливый день и безумно счастливый вечер. И таких дней было много… Иногда, правда, он чувствовал, что Валентину время от времени подмывает вышутить его «отчаянную обыкновенность», но ему и в голову не приходило, что это у нее всерьез. Он и предполагать не мог, что волей-неволей именно здесь придется ему заподозрить причину семейного катаклизма. Вот и пришлось… Других причин вроде бы не было… Но, собственно, какого рода «обыкновенность» в нем ее угнетала? «Обыкновенность» внешности? Нет. Он нравился женщинам и знал об этом. «Обыкновенность» интеллектуальной организации двух его мозговых полушарий? Да, он не имел ученых степеней, да, не ощущал в себе тяги карабкаться на административный Олимп. Ну и что? Быть хозяином межпланетных трасс — это зазорнее, чем, например, властелином реторт и пробирок? Какая чушь, однако! Он выбрал себе профессию по призванию и не собирался петлять как заяц. Свою профессию любил, профессиональное свое мастерство совершенствовал и мастерством этим очень гордился. И считать это «отчаянной обыкновенностью», по меньшей мере, несправедливо с ее стороны. По большей — серьезно быть увлеченной кем-то другим. По-видимому, этот кто-то — действительно необыкновенная личность… И если окажется, что Валентина сделала выбор, то… здесь ничего уже не поделаешь… Остается взять себя в руки и больше не думать об этом.
* * *
Толчок в спину был неожиданный, сильный: взмахнув руками, Андрей ударился грудью о штангу захвата, чувствительно «достал» носом стекло гермошлема, выронил сварочный пистолет. Успел заметить метнувшийся в сторону ярко-зеленый отблеск. Что за черт!.. В ошеломлении он постоял, ничего не видя во мраке. Наконец спохватился, включил наплечные фары и обернулся — настолько быстро и резко, насколько это можно было сделать в скафандре с прилипшими к палубе геккорингами подошв. Свет фар, лизнув по пути ступоход «Казаранга», канул в прямоугольную пропасть. Ничего подозрительного сзади не было. Сзади вообще ничего не было, кроме распахнутого в Пространство горизонтально-щелевого выхода из вакуум-створа. Черный, как африканская ночь, прямоугольный кусок Внеземелья с невзрачным созвездием Девы. Самая яркая точка созвездия — голубовато-белая Спика, звезда навигаторов…Андрей подвигался, высвечивая вдоль и поперек помещение вакуум-створа — изрядно помятое металлопокрытие палубы, обшарпанные стены, трубопроводы пневмокоммуникаций, телескопические штанги двух манипуляторов захвата, округлый корпус драккара с высокой кормой. Ступоходы драккара сложены на паучий манер — коленными шарнирами кверху. Нет, что за чушь в самом деле — пинок в спину и отблеск!.. Странный отблеск — словно бы перед носом шевельнули зеркальную дверь с зелеными катофотами.
Он выключил фары и наклонился немного вперед, копируя прежнюю позу ради эксперимента. Подождал. В темноте догорал остывающий шов на штанге захвата. Эксперимент не удался: темнота и спокойствие. Ни ударов в спину, ни отблесков… «Ну хорошо, — подумал Андрей, — отблеск мне просто привиделся. Обмануться глазами — куда ни шло. Но обмануться спиной!..»
— Как дела, шкип? — спросил шлемофон голосом Аганна.
Андрей, продолжая осмысливать ситуацию, ответил:
— Порядок. Великолепный вид на созвездие Девы. Попутно провел визуальное наблюдение Спики.
— Случилось что-нибудь? — настаивал Меф.
— В темноте всегда опасаешься, как бы чего-нибудь не случилось.
— Светильники пробовал?
— Ты мог бы припомнить, когда они светили у тебя в последний раз?
Шлемофон промолчал. Андрей представил себе, как Аганн стоит там, у пульта, вытирает ароматической салфеткой свои веснушчатые руки — все сплошь в синяках, царапинах, ссадинах.
— Давай воспользуемся фарами «Казаранга», — предложил Меф. — Все равно мне надо выводить его перед тобой на рысистые испытания.
Андрей осветил «Казаранга». Н-да… Конек-горбунок, С грацией машины Уатта. Или паровоза Черепанова. Шевельнулось слабое подозрение… Он осмотрел носовую часть лыжеобразно загнутого кверху днища, круглые копыта ступоходов с щетиной геккорингов и втянутыми в пазы крючьями когтей, глянцево-серый пузырь керамлитового блистера кабины. Задержал взгляд на отверстии клюза с торчащим из него кончиком щупальца втянутого в корпус гибкого манипулятора.
— Меф, кроме обогрева, на борту катера что-нибудь включено?
— Нет. Катер на полуконсервации. Давай подведем к нему шланги заправки и кабель дистанционного контроля. Кстати, проверишь, как действуют вакуум-гифы.
— Действуют оперативно. Кабель агрегата сварки был у меня все время внатяжку: стоило выпустить пистолет из руки — только я его и видел.
— Соскочила пружина фиксатора… А что ты подваривал?
— Упор на штанге захвата. Полуцилиндр держался там на одном честном слове.
— Спасибо, — тихо произнес Аганн.
— Номера шлангов и кабеля для драккара?
— С восьмого по десятый.
— Понял. Будь на приеме.
Андрей поковылял в обход «Казаранга». Настороженно, с оглядкой. Странное ощущение, будто пинок в спину должен вот-вот повториться, не покидало его, хотя было ясно: катер здесь ни при чем. Устаревшие флаинг-машины такого типа были знакомы ему еще со времени курсантской летной практики, и теперь, иногда натыкаясь на них, он ничего, кроме жалости, к ним не испытывал. Подозревать «Казаранга» в способности к самопроизвольным действиям не было оснований. Абсурд. Это все равно что опасаться пинка от кухонного холодильника. Впрочем, здешние холодильники тоже не без греха…
Лучи фар осветили участок стены, сплошь утыканный короткими хоботами вакуум-гифов. На одном из хоботов висел утерянный сварочный пистолет. Андрей нашел гифы под нужными номерами и потянул на себя концы шлангов и кабеля, для удобства собрав их в пучок. Экономным усилием отрывая геккоринги от металлонастила, раскачиваясь и мысленно поругивая невесомость, с крутым наклоном тела вперед поволок эту связку к драккару. Как волжский бурлак на поразительной картине Ильи Ефимовича Репина.
— Готово, кэп! — сообщил он Мефу и для порядка подергал крепежные муфты разъемов. — Твой «Казаранг» на привязи. Я отойду, пожалуй, немного в сторонку, а ты заставь эту музейную редкость выпрямить ноги, — Понял, шкип. После заправки дашь звуковой пароль для контакта. Командовать катером будешь сам.
Андрей отковылял к внешнему краю палубы на выходе из вакуум-створа. Край обрывался в звездно-черную пустоту. На нем сохранились две секции поручней релинга (было же время: в вакуум-створах делали поручни!). Сохранилась и надпись по краю медной наклепкой: АНАРДА. Танкер класса «дальний-АН», последний из танкеров-ветеранов знаменитой юпитерианской флотилии… Решение снять его с транспланетных линий опоздало лет этак на десять.
Глядя на звезды, Андрей внезапно нашел объяснение удару в спину: газовый метеорит! Простота объяснения неприятно его поразила. Медленно соображаем, шкип, все данные для догадки были, что называется, под рукой. А главное, была «под рукой» прямоугольная пасть вакуум-створа, открытая в ледяную тьму. Комочки смерзшегося газа с замысловатыми траекториями скоростных миграций не редкость в лунных системах Дальнего Внеземелья.
Внизу (если смотреть с края палубы) звездно-черная пропасть резко переходила в угольно-черную, совершенно беззвездную бездну. Провал в распахнутом мире звезд, овеществленный образ самой Бесконечности… С трудом осознаешь, что дело обстоит как раз наоборот: перед глазами всего лишь большая заслонка — ночное полушарие ледяного Япета (вдобавок погруженное в конус тени Сатурна). Недаром философски настроенный персонаж «Махабхараты» Ману сказал: «Запредельное, То, Самосущее образа не принимает». А жаль. Иллюзия овеществленного образа Бесконечности — одна из самых редчайших и впечатляющих.
Взмах ногой между стойками поручней — из палубного клюза выскользнул, развернувшись словно змея, страховочный фал. Андрей поймал концевой карабин, выключил фары и, защелкнув карабин на поясном кольце, плавным толчком катапультировал себя из вакуум-створа наружу; непроизвольно втянул голову в плечи, ошарашенный многоголосым треском в шлемофоне.
Глаза слепил зеленый бортовой огонь, облицовка борта едва угадывалась во мраке, а шлемофон разливался пронзительно-певучим стрекотом: объединенный хор миллиардной, по меньшей мере, армии цикад. Он попытался вообразить, откуда здесь, на задворках Сатурн-системы, может распространяться в эфире такое мощное радиострекотание. Пожал плечами, насколько это позволил сделать скафандр. Многоголосый стрекот был скорее забавен, чем неприятен.
Зеленый бортовой огонь и входная щель вакуум-створа сместились кверху, и он понял, что остаточное ускорение, сообщенное телу рывком фала, потихоньку заносит его под брюхо танкера. Он посмотрел на Япет. Пустынный и практически еще не тронутый людьми спутник Сатурна укрыт плотным мраком — ни огонька. Но постепенно обострившееся зрение начинает вылавливать в недрах тьмы красноватые пятна. Это, конечно, иллюзия. Начинает казаться, будто пятна вспухают лохматыми клубами, темнота становится слоистой и распадается на смутно видимые, непонятные глазу отдельности…
Он почувствовал, как его прижимает бедром к борту танкера, и локтем подстраховал себя от удара. На шершавой, покрытой защитным слоем поверхности рука нащупала кромку паза, и ему стало ясно, что он налетел на крышку лацпорта сливного тамбура. Дальше по борту, вплоть до хвостовых трегеров, обозначенных лиловыми огоньками габарит-сигналов, должны быть еще два десятка лацпортов. «Анарда», даром что неказиста на вид, несла в своем чреве сорок танков и два балкер-трюма. Андрей усмехнулся, припомнив, как был изумлен, когда обнаружил, что оба трюма буквально завалены гранулированной пластмассой.
Тем временем завершался цикл затмения ночной стороны Сатурна Япетом — из-за края планетоида медленно выплывал узкий пурпурный серп гигантской планеты, перечеркнутый лезвием Кольца. В серединной части серпа пылал самоцвет — кроваво-красный рубин сказочного достоинства. Это сквозь самый верхний слой атмосферы Сатурна уже пробивались лучи маленького, по-неземному злого Солнца.
— Вышла из мрака младая… с перстами пурпурными Эос!.. — пробормотал Андрей, вспоминая полузабытые строки.
— Достаточно, — остановил его голос Мефа.
— Ты о чем? — не понял Андрей.
— Я просил тебя дать звуковой пароль на борт «Казаранга».
— А, Гомер в роли контактного импульса.
— Ну и что?
— Да так, ничего. Слишком роскошно для «Казаранга», вот что.
— Какая разница? Катер должен запомнить твой голос, и все дела… Что за стрекот там у тебя? Откуда помехи?
— Не знаю. Это не у меня.
С помощью фала Андрей подтянулся к поручням вакуум-створа. Зависнув у входа, опять посмотрел на ошеломительно пламенеющий серп окольцованного гиганта. Подумал: «Ради этого стоит летать» — и пожалел тех людей, которым не суждено самолично знакомиться с фондом сокровищ Дальнего Внеземелья.
Освобождаясь от фала, он упорно искал глазами далекую Рею. Будто надеялся разглядеть на ее орбитальном рейде «Байкал»». Багровым ломтем парил среди звезд полумесяц Титана, и нежно светился тоненький серпик Тефии. Реи не было видно.
В глубине вакуум-створа шевелились лиловые, красные и голубые огни светосигналов ожившего катера. Через подошвы Андрей ощутил слабое сотрясение палубы и шагнул навстречу драккару. Шага от края было довольно, чтобы цикады помех разом умолкли. Тишина в шлемофоне. Голос Мефа:
— Замечательно, шкип, теперь у тебя не фонит. Гомера стираю и разрешаю вспомнить что-нибудь из Омара Хайяма.
— Зара, Бара, бзыс бой, — вспомнил Андрей. — К Хайяму, впрочем, это не имеет отношения.
— Неважно. Пароль принят на борт, можешь командовать катером. Кстати, я до предела заправил его сжиженной атмосферой. На случай, если ты возымеешь охоту…
— Не возымею, — перебил Андрей. Он понимал: идею Мефа вывести катер на летные испытания надо придавить в зародыше. Пока не поздно. Влипнешь в аварийную ситуацию на этой груде музейного металлолома — сраму не оберешься. Смеху на весь космофлот. — Кэп, фары у него в порядке?
Свет фар ударил в упор. Андрей моргнуть не успел — сработал светозащитный фильтр-поляроид стекла гермошлема. При ярком свете старое, обшарпанное оборудование вакуум-створа производило гнетущее впечатление.
— Внимание, шкип! — неожиданно выпалил Меф, — Шлангам пневмозаправки отстрел.
— Да. Убери, пожалуйста, избыток иллюминации.
Передние и кормовые фары драккара погасли. В лучах фар по левому борту было видно, как дернулись оба шланга и, выдохнув облако снежной пыли, фиолетово-черными змеями шустро втянулись в хоботы вакуум-гифов.
— КА-девять, — позвал Андрей. — Контакт. Подойди.
Катер сменил голубые огни на зеленые, повернул в сторону человека раковины лидаров и стал приближаться, равномерно и плавно перебирая голенастыми ступоходами. Палубу слегка потряхивало.
— Стоп! — тихо приказал Андрей.
«Казаранг» послушно остановился.
— Подними передние ноги.
«Казаранг» откачнулся назад и, точно лошадь, вставшая на дыбы, приподнял передние ступоходы.
— Хорошо, опусти.
Андрей похлопал машину рукой по коленным шарнирам. «Еще попрыгает, — подумал он. — Утиль, конечно, но еще попрыгает.»
— Ты доволен?! — В голосе Мефа скрытое торжество.
— Чем?
— Ну, в общем… Его поведением.
— Да, у него хорошая реакция на голос… Даже геккоринги ступоходов в порядке. И если летные качества будут не хуже, то…
— Надежная машина, шкип. Может быть, я слегка старомоден, но «Казаранга» считаю самой удачной моделью малого катера.
Андрей облизнул подсушенные кислородом губы. Этот «слегка» старомодный рыбак знает, куда забрасывать удочку. Чувствует, до какой степени надоело эксперту две недели топтаться среди орбитального хлама, и предлагает прогулку на отнюдь не «слегка» старомодном драккаре. Серьезный соблазн, леший его подери… Мышцы, подыгрывая воображению, сами собой напряглись и с профессиональным автоматизмом «сбутафорили» типовую динамику схода с орбиты и форсированного реверс-маневра для разворота над планетоидом. Эксперту экспертово, пилоту пилотово. Желание оказаться в кабине драккара было настолько мучительным, что пришлось на минуту крепко зажмурить глаза.
Ладно, потерпим. Тринадцать суток терпел. На борту «Байкала» все станет на свои места. Еще перетерпеть каких-нибудь трое суток… А на «Байкале» перетерпеть беседу с Копаевым. От специального разговора с функционером МУКБОПа никуда, понятно, не денешься. Вернее — с функционерами, потому что на этом дело вовсе не остановится. Теперь даже ему, наивному эксперту, ясно: Международное управление космической безопасности прицепилось к «Анарде» и ее капитану не зря…
Его наивность была беспредельной: за одиннадцать дней спокойной работы бок о бок с Аганном он успел привыкнуть к мысли, что мрачные сведения Аверьяна Копаева являют собой результат каких-то тяжелых ошибок почтенного ведомства. Меф не вписывался в компанию легендарных экзотов. Человек как человек. С хорошими манерами, вежлив, любезен, уравновешен. Словом, таков, каким был всегда, В тесных и до предела запущенных интерьерах «Анарды» ничего примечательного тоже не обнаружилось. Ни «черных следов», ни разбитых экранов. Ни тем более гипотетических призраков, скупой информацией о которых Аверьян достал его на прощание в спину, точно булыжником.
Да, он поверил Копаеву и в первые дни, осваиваясь на борту «Анарды», наивно был озадачен тем, что на танкере ничего экзотического не происходит. Потом привык к размеренному ритму суток, и нервное напряжение стало ослабевать. Работа, отдых, сон, еда. Возня с документами. Осмотр устарелого оборудования в запыленном и душном чреве ужасно изношенного «кашалота», вечерние посиделки у электрокамина в салоне (единственный, кроме кают, уголок, где Мефу удавалось поддерживать чистоту), неторопливые беседы за ужином. Кстати, про Оберон и «Лунную радугу» Меф, как и прежде, не обмолвился ни единым словом. До утра не засиживались, ровно за час до полуночи желали друг другу приятного сна и разбредались по своим каютам. Постель, тишина и всякие разные мысли. Тоска по «Байкалу»… Убаюканный десятисуточным однообразием, позавчера утром он вдруг осознал, что навязанная ему разведывательная миссия прокалилась с треском. Он подумал об этом почти равнодушно, без удовольствия и без тени злорадства. Но зато ощутил себя так, словно выбрался на прямую тягу после изнурительного контрметеоритного маневра. С другой стороны, было немного досадно за своего земляка. По вине каких-то оболтусов из оперативно-следственных отделов МУКБОПа земляк сел в лужу сам и едва не усадил рядом с собой доверчивого пилота. Самая опасная разновидность паники — это когда паника выползает из отделов службы безопасности… Дном он еще острее почувствовал, как смертельно здесь ему все надоело. Ближе к вечеру, правда, случился маленький праздник — «Титан-главный» ретранслировал на борт «Анарды» сообщение из УОКСа: коллегия летного сектора утвердила Андрея Васильевича Тобольского первым кандидатом на должность капитана суперконтейнероносца «Лена». Меф наладил с «Байкалом» видеосвязь; улыбки товарищей, поздравления, шутки. Ярослав поручил Мефу Аганну как старейшему капитану Дальнего Внеземелья взять на себя обязанности «регента» и присвоить «принцу Андрею» звание «шкипер» (традиционный на космофлоте развлекательно-поздравительный ритуал). За ужином новоиспеченный «рег» и «шкип» посмотрели видеозапись юбилейного торжества, прогремевшего в лунной столице. Встречая на экране кого-либо из общих знакомых, оживленно комментировали происходящее. Однако за два часа до полуночи Меф повел себя странно: нервно гримасничая, стал к чему-то прислушиваться, говорить невпопад (глаза виноватые) и, наконец очень рассеянно пожелав кандидату приятного сна, покинул салон. Обескураженный кандидат смотрел ему вслед, пытаясь понять, какая муха вдруг укусила обычно любезного, деликатного капитана…