Сергей Павлов
МЯГКИЕ ЗЕРКАЛА
— Устала, малышка? Взять тебя на руки?
— Нет, папа, нет. Пап, привези мне, пожалуйста, тайну.
— А зачем тебе тайна?
— Самое интересное на свете, вот!
— Кто сказал?
— Мама сказала.
— В следующий раз ты ей ответь: самое интересное на свете — жизнь. А тайна… просто она делает интересную жизнь еще интереснее.
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА
Вместо пролога
За окном бесновалась пурга. Где-то там, во тьме кромешной, с разбойничьим посвистом закручивались и налетали на стекло тугие снежные вихри. В холле было тепло, сумеречно и уютно. Поверхность стекла, словно широкое черное зеркало, отражала трепет каминного пламени. На деревянной стене тикали ходики — обыкновенное цифровое табло, оснащенное звуковым имитатором тиканья и ежечасного боя. Трещали поленья, пахло сосновой смолой.
Наслаждаясь уютом просторного кресла, покрытого медвежьей шкурой, Альбертас Грижас, вытянув ноги в домашних туфлях, перечитывал Гоголя. Ноги приятно гудели. На лыжной прогулке ветер выдул из головы все сегодняшние заботы. А в операторской (после вечерней настройки аппаратуры на потребу завтрашнего утреннего медосмотра) заодно вылетела из головы и половина забот на сутки вперед. Легкость в мыслях необыкновенная. Думать о собственно медицинских делах не хотелось. Чего ради? Здешние витязи одинаково безнадежно здоровы. Как на подбор. С ними дядька Беломор. В секторе К медицина сместилась в спортивную плоскость: велотреки, лыжи, бассейн, бокс… и все остальное. В секторе П обстановка почти адекватная. В разговорах с коллегой из сектора П медицинская тема давно соскользнула в область профессиональных воспоминаний. Так недолго и квалификацию потерять… Хорошо было Гоголю. Перо и бумага — вот все, что ему было нужно для ежедневной практики.
Знакомая с детства, но подзабытая в зрелые годы повесть «Вий» увлекала теперь не сюжетными перипетиями, но музыкальностью литературного ритма. Музыка в прозе. Были в ней и свои аллегро эмоциональной напряженности и адажио спадов. «Гроб грянулся на середине церкви… Сердце у философа билось, и пот катился градом; но, ободренный петушьим криком, он дочитывал быстрее листы, которые должен был прочесть прежде.» Книга выпущена давно — одно из последних изданий на бумаге целлюлозного происхождения, — и было занятно при свете камина разглядывать моноплоскостные, с примитивной техникой озвучивания иллюстрации. Пейзажи, красивый и статный философ Хома, совершенно прелестная панночка-ведьма, «групповые портреты» каких-то оккультных существ — от преисполненных высокомерия демонов тьмы до некротической нечисти рангом ниже…
Под потолком блеснула зарница.
— Телевизит разрешаю, — произнес Грижас обычную формулу для автоматики двусторонней видеосвязи.
Визитер не явился.
Грижас обвел глазами слабо освещенный пламенем камина холл, посмотрел в потолок; резные деревянные балки, казалось, подрагивали под натиском непогоды. В конце концов, кто-то мог ошибиться в выборе индекса абонента видеосвязи. Но в таких случаях телевизит отменяется вспышкой синего светосигнала. Ни визитера, ни вспышки.
Грижас взглянул на розовые цифры часового табло и с сожалением отложил книгу — время позднее, без малого полночь. Взялся за подлокотники, собираясь покинуть кресло, да так и замер с открытым ртом и поднятыми бровями. Перед ним прямо из воздуха вылепилось рослое, широкоплечее привидение…
На первый взгляд это был классический средневековый фантом, от макушки до пят укутанный в белое. Неровные (сделанные, видимо, наспех) прорези для глаз несколько портили общее впечатление.
— Добрый вечер, — проговорил фантом на английском. Голос глухой, неприятно гундосый — будто от сильной простуды.
— Добрая полночь, — поправил Грижас. На русском. Из принципа. И, развлекаясь, добавил: — Милорд.
Двуязычная речь побудила к действию (в этих стенах, пожалуй, впервые) автоматику экспресс-переводчика. Было слышно, как лингверсор, шурша и вибрируя, в панике подбирал для голоса визитера адекватную матрицу простудно-гундосого тона. Деликатный фантом (явно вразрез с обычаями нагловатых призраков англосаксонской замковой популяции) бормотал извинения:
— Прошу простить великодушно. В столь поздний час…
И в этот момент зазвучал имитатор часового боя: бам… бам… бам… Полночь. Грижас с удовольствием ощутил себя в атмосфере милого домашнего телеспектакля.
— Ничего, — сказал он. — Возникли вы даже чуть раньше срока, традиционного для некротических таинств. Приветствую вас в моем… гм… на моей охотничьей вилле. Садитесь. Присядьте там… э-э… у себя в преисподней.
— Спасибо, я постою. Поверьте, я чувствую неловкость…
— Пустое, сударь, пустое! — Беспечным взмахом руки Грижас поторопился смягчить ситуацию. — Меня как медика больше волнует ваш носоглоточный дефект. Надеюсь, не простудного характера?
— Нет, к медицине это не имеет касательств. Зажатый пальцами нос — вот и все.
— Баба с возу — кобыле легче. — Прощупав взглядом белую фигуру гостя, Грижас спросил: — Балахон, сооруженный вами из постельного белья, и все другое наводят на мысль, что вопросы типа «с кем имею честь?» бесполезны, не так ли?
— Сожалею, но пусть мое имя останется в тайне. И пусть мой английский вас не смущает. Я вынужден камуфлировать свою речь неродным языком. Не надо, чтобы вы опознали мой голос.
Тройная мера предосторожности: искаженный «простудой» неродной язык в сочетании с переводом. Остроумно. Однако не слишком ли много для телеспектакля домашней режиссуры?..
Заинтригованный Грижас чувствовал: визитер до конца намерен упорствовать в этой игре. Тем любопытнее было бы попытаться его опознать. Полночный курьер потустороннего мира стоял спокойно и прямо — двухметровым белым столбом. Чей рост? Леонида Хабарова? Дениса Лапина? Егора Бакланова? Михайленко? Круглова?.. Здесь почти все такого же роста. По крайней мере более половины. На редкость рослый народ. Упрямый вдобавок. И с пресловутой сибирской амбицией. Сибирь — это, конечно, пуп Земли. Если не пуп Вселенной.
— Занятно, сударь, занятно… А если мне все же удастся вас опознать?
— Надеюсь, что нет. Сохраняя инкогнито, я оберегаю ваше спокойствие. — Грижас не сдержал улыбки; гость добавил: — Не надо, чтобы наш мимолетный контакт обернулся для вас чем-то вроде серьезного происшествия детективного свойства…
В словах визитера Грижас уловил намек. Суть намека осталась, правда, в тени, но почему-то вспомнилась загадочная, восьмилетней давности история с «чужаком» на борту «Лунной радуги». Нет-нет да и вылезет эта колючка-воспоминание — ни к месту, ни ко времени. Бесполезная как прошлогодний снег. Вылезет и кольнет в старую ранку неутоленного любопытства… — дьявол бы заарканил эту историю со всеми ее потрохами!
— Если у вас ко мне дело, милорд, дальновиднее было бы появиться с открытым забралом.
— Не уверен. — Визитер переступил с ноги на ногу, и складки экстравагантного одеяния колыхнулись. — Прошу и более того — рекомендую принять мою маскировку как должное. Тем самым вы избавляете себя от ненужного перерасхода интеллектуальной энергии, а меня от вполне вероятного выговора по служебной линии.
Это был деликатный, но достаточно откровенный нажим.
Грижас прищурился:
— А, собственно, кому и чему вы служите?
— Людям. Прогрессу.
— Похвально. Я тоже. А на каком участке, если не секрет?
— Секрет. Мой участок — Международное управление космической безопасности, Восточный филиал.
— Вот как!.. — протянул Грижас, меняя тон разговора.
— Очень досадно, что наши участки соприкоснулись, — посетовал визитер. — Мне нужна консультация. По вопросам физиолептики.
— Физиолептики?.. А конкретнее?
— Более конкретно речь пойдет о физиолептической карте.
— Единая ФЛК вашего организма находится, как и положено, в ФЛ-картотеке. И довольно далеко отсюда — в отделе контроля и диагностики Международного центра космической медикологии. Вы должны это знать.
— Я это знаю. Меня интересует, чьи ФЛ-карты есть у вас. Здесь, на месте. Ведь проводите вы какие-то записи на профилактических медосмотрах.
— То, что есть у меня, нельзя называть ФЛ-картами. Всего лишь фрагменты. Биоритмика, основные физиологические параметры… Единые ФЛК здесь просто без надобности. Здесь не клиника и даже не курорт. Хотя, если честно, обстановка здорово смахивает на курортную.
— Мне бы ваш оптимизм, — печально прогундосил гость.
— Что может быть проще! — немедленно подхватил Грижас. — Если уровень вашего настроения прямо зависит от таких мелочей, как объемная кардиосъемка или, скажем, анализ энцефалоритмики, я буквально за тридцать минут верну вам утерянный оптимизм. К обоюдному нашему удовольствию.
Визитер не ответил. «Служба космической безопасности в тупике, — подумал Грижас, наблюдая неподвижность складок маскировочного балахона. — Усиленно соображает, как быть.» Пауза неприятно затягивалась.
— В конце концов, я профессиональный медик. Понимаете? В рамках врачебной тайны всегда найдется место для личных и даже ведомственных секретов.
— Дело не во мне, — ответил гость, — Видите ли, я обязан был самостоятельно получить ФЛ-карту одного из ваших подопечных. То есть все физиологические данные, которые отражали бы состояние его организма за последние двое суток.
«Значит, втайне подготовили аппаратуру, — подумал Грижас. — Канал регистрации, ФЛ-монитор… И не вышло. Самостоятельность!»
— Шпионаж на биотоковом уровне? — спросил он, щурясь. — На гармональном?
Гость шутку не принял:
— Ничего противозаконного! Ни один нормативный параграф Мировой Конституции при этом не пострадал.
— Пострадал здравый смысл. Надо было заранее предусмотреть участие специалиста в делах абсолютно для вас экзотических… Ладно. Так что там не получается с «нелегальной» физиолептикой?
— Не сработал мой ФЛ-монитор. Вчера вечером согласно инструкции я нажал кнопку включения. Вспыхнул зеленый светосигнал — все было в порядке. Завтра утром ФЛ-монитор должен был отключиться автоматически. Но это произошло сегодня. Перед сном я пошел взглянуть на светосигнал и увидел вместо зеленого красный. Вот коротко…
Грижас сочувственно покивал:
— Инструкция, кнопка, пришел, увидел, зеленый, красный. Н-да… Осмотреть ваш ФЛ-монитор я, по-видимому, не смогу. Наверняка он тщательно замаскирован в недрах какой-либо другой аппаратуры и к нему просто-напросто не доберешься. Я прав?
— Совершенно.
— Остается одно: использовать мой монитор. Завтра, где-нибудь во второй половине дня, я выберу время и составлю подробную «опись» физиологии интересующего вас человека. Причем сделаю это в достаточной степени профессионально и — заметьте! — легально.
— Во второй половине дня будет поздно.
— Почему?
— После полудня этого человека здесь не будет.
— Вы уверены? — позволил себе усомниться Грижас.
— Да. Его ФЛ-карту вы должны записать во время утреннего медосмотра, не позже. И постарайтесь сделать так, чтобы это не очень насторожило его.
— В чем смысл такой перестраховки?
— Не надо его волновать. Пусть он об этом не думает. Ему предстоит серьезное дело.
— Даже так… Но ведь тогда вы просто обязаны обсудить предстоящее дело со мной. Как с медикологом.
— Нет, не обязан. Я понимаю вашу тревогу, но, поверьте, не нам обсуждать аспекты этого дела.
Минуту Грижас молчал, обдумывая ситуацию. Занятная встреча с фантомом нежданно-негаданно обернулась детективной историей слишком тревожного свойства. Было ясно: «подопытный кролик», избранный для какого-то секретного мероприятия, к службе космической безопасности отношения не имеет. Мероприятие это, бесспорно, таит в себе риск для здоровья, иначе субъекту под балахоном не было бы никакого смысла стараться заполучить физиологические характеристики «кролика» накануне событий. Замысел прост: сравнить две свежие ФЛ-карты «кролика», записанные до событий и после. Одно не ясно: что побудило службу космической безопасности затевать это дело без участия медиколога? А впрочем…
— Кто планировал ваше задание? — спросил Грижас. — Мне важно знать, был ли в составе инструкторов хотя бы один медиколог?
— Был, разумеется. И не один.
— И еще вопрос. Человек, которому вы намерены отвести роль подопытного кролика, дал на это свое согласие?
— Видите ли… Ну, в общем, пусть это вас не волнует. Принуждать его никто не намерен. О деле он, естественно, знает, хотя и не во всех пока подробностях.
— Ну хорошо… Хотя хорошего нет и в помине. Да, в такой обстановке, я чувствую, будет полезно иметь в руках его свежую ФЛ-карту…
— Полезно — не то слово. Вы обязаны ее иметь.
— Между прочим, — сухо заметил Грижас, — приказывать мне имеет право здесь только один человек: Ярослав Иванович Валаев.
— Безусловно. Я лишь пытаюсь вас убедить. И полагаю…
— Правильно полагаете, я сделаю все необходимое. Так кто же этот мой… а заодно и ваш подопечный?
Гость выдержал паузу, тихо ответил:
— Андрей Тобольский.
На секунду Грижас оцепенел. Понадобилось несколько мимических усилий, чтобы захлопнуть приоткрытый рот и привести физиономию в порядок.
— Что-о-о?.. — Он поднялся из кресла, прошел сквозь объемное изображение визитера — туда и обратно. — Шутить изволите?
— Это была бы неумная шутка, — возразил призрак.
Грижас взглянул на него и поворотом каминного канделябра отрегулировал пламя на потрескивающих поленьях.
— Простите, сударь, но… в своем ли вы уме?
Гость промолчал.
— Невольно берут сомнения: известно ли вам, кто такой Андрей Васильевич Тобольский и какую роль он здесь выполняет?
— Помощник Валаева. Здесь — второе по значимости лицо.
— А это как посмотреть. В шахматной партии ферзь тоже вторая по значимости фигура. — Грижас спрятал руки в карманы пижамы. — Остроумно задумано. Разыгрывая какую-то свою комбинацию, ваше ведомство намерено сделать рискованный ход нашим ферзем… Я решительно против участия Тобольского в любого рода авантюрных делах. Даже если риск минимален.
— Вот поэтому, Альбертас Казевич, мы, предвидя вашу позицию, и не хотели доставлять вам лишнее беспокойство. По моей вине, извините, не получилось.
— Вы — нам, мы — вам… — Грижас поморщился. — Словно мы не в одном коллективе. Словно я должен быть озабочен нашей общей безопасностью больше, нежели вы, функционер безопасности. Даже странно… Понимаете? Странно!
— Но это не помешает вам записать ФЛ-карту, ведь правда? А чтобы не было впечатления, будто вас водят за нос, вы можете в любой момент обсудить с Ярославом Ивановичем подробности нашего разговора. — Визитер, колыхнув белыми складками, осторожно добавил: — В любое время, когда вам будет удобно.
— Не беспокойтесь, будить Валаева сейчас я, конечно, не стану. Так говорите, он в курсе вашей затеи с Тобольским?
— В необходимом объеме.
«Это несколько меняет дело», — подумал Грижас.
— Разумеется, я сознаю особую важность секретных мероприятий вашего ведомства, — сказал он, стараясь придать своему голосу добродушную интонацию. Добродушия хватило только на одну фразу. — Однако заранее предупреждаю: без специального на то распоряжения Валаева ни ФЛ-карты, ни ее копии вы от меня не получите ни под каким видом. А вот под этим… — Грижас ткнул пальцем перед собой, — тем более.
— Получателем ФЛ-карты буду не я. Мне она не нужна. Главное — обеспечить ее существование в натуре. Позвольте пожелать вам всего доброго.
— Будьте здоровы.
Фигура в белом истаяла в воздухе.
— Оч-чень з-занятно… — процедил Грижас, тиская подбородок. — Один-двенадцать, откуда был телевизит на мой канал видеосвязи в пределах этого часа?
Твердый голос автомата-бытопроизводителя (чистый и ясный по контрасту с невнятным произношением визитера) коротко отчеканил:
— Данных нет.
«Чудеса, — подумал Грижас. — Впрочем, следовало ожидать.»
На всякий случай спросил:
— Память у тебя в порядке?
— Память функционирует нормально, — четко сказал автомат.
— Запроси память видеосвязи центрального узла.
Узел ответил глубоким контральто:
— Телевизита на ваш канал в пределах этого часа не было.
Чудеса продолжались. Грижас дал автоматам отбой. Несмотря на неаккуратные дырки для глаз, фантом, надо это признать, был все же классический. Никаких следов не оставил. Кругом по нулям… И если бы не имя Андрея Тобольского, можно было бы поаплодировать мастерству конспирации и спокойно отправиться спать.
Направляясь к стене, Грижас щелкнул пальцами, прошел в образовавшийся проем; вспыхнул свет, и стена неслышно зарастила проем за спиной. В кабинете-приемной ему нечего было делать, и он, утопая по щиколотку в упруго-мягком ковровом покрытии, пересек помещение и уж было собрался пройти прямиком в операторскую, но неожиданно для себя — почти инстинктивно — остановился и замер, напрягая слух. Ничего не было слышно, кроме едва уловимого дыхания вентиляции. Однако… да, он готов был поклясться, что остановил его какой-то особенный звук. Остановил и пропал. Глаза поспешно ощупали кабинет — рабочую мебель, ребристые стены спокойного желтого цвета, медицинский лежак, стол с двумя боковыми дисплеями, прозрачные сейфы фармакотеки — и задержались на лоснящейся глянцем крышке лючка горловины утилизатора. Тихое такое, монотонное урчание перед тем, как исчезнуть, исходило, конечно, оттуда. Утилизатор имеет обыкновение урчать, как сытый кот, когда ему в этот лючок чего-нибудь сбрасывают… Грижас подмигнул глянцевой крышке и заглянул в бокс, в котором держал постоянно небольшой запас белья для медицинского лежака. Не хватало двух простынь и чехла для изголовья. Дырки в чехле расторопный субъект, понятно, проделал вот этими ножницами. Теперь все понятно. Теперь понятны и трюки с внутриканальным телевизитом, и загадочный кретинизм автоматики. И даже то, почему поздний гость отказался присесть во время беседы: хозяин мог узнать свое кабинетное кресло.
— Один-двенадцать, откуда был телевизит по внутренней системе моего канала?
— Из кабинета-приемной.
— Кто запрашивал телевизит?
— Человек без лица.
— И никаких других примет? Ну-ка, поройся в памяти.
— Человек был с глазами.
— О дева Мария!.. — простонал Грижас. — Ладно, отбой.
Подойдя к двери операторской, Грижас спросил:
— Кто пытался пройти в операторский зал?
— Попытка девы Марии пройти в операторский зал была безуспешной.
Грижас как-то даже не сразу понял, о чем речь. Постоял, соображая.
— Словосочетание «дева Мария» из памяти убери. Вместо понятия «человек без лица» употребляй «гость».
— Задание принял.
— Какие цифры опробовал гость? Покажи.
Автомат высветил на замке комбинацию цифр. Грижас хмыкнул.
Это был год его рождения. Популярнейшая из цифровых комбинаций, которыми пользуются для кодирования своих замков простаки.
— Гость требовал от тебя каких-либо услуг?
— Гость потребовал выбрать и дать на дисплей изокопию практического руководства по физиолептике.
— Да? И что же ты ему подсу… э-э… предложил?
— Изокопию монографии А.М. Леонтьева «Физиолептика в клинической практике».
— Лихо!.. Сколько времени гость провел у дисплея?
— Тридцать четыре минуты.
Солидно… Парень, видать, волевой, упрямый. Более получаса потел в дурацком своем балахоне над сложнейшими текстами. Безумство храбрых…
Грижас раскодировал замок. Переступил порог операторской, привычно окинул взглядом круглый, почти шарообразный зал. Слева — пять контрольно-диагностических кресел, справа — столько же терапевтических. По стенам плотно, как соты, лепились янтарно-желтые пятиугольники — от пола, который был много ниже кресельных террас, радиальных мостиков и дисковидной центральной площадки, до маленького фиолетового потолка, больше похожего на крышку для чайника. Стены-соты неравномерно излучали золотистый свет, усиливая яркость россыпями ослепительных пятен то на одном сегменте, то на другом, в результате чего здесь всегда возникает престранное впечатление: будто находишься внутри сфероидального улья, где в жутковатой тишине обеспокоенно роятся мириады светящихся пчел какой-то особенно молчаливой породы.
На центральной площадке, как на раскрытой ладони, одинокое кресло. Грижас сел. Зашипела пневматика, край площадки стал подниматься довольно широким кольцом — образовалось нечто вроде кругового борта. Вдоль борта пошла волна металлического шороха, блеска: защитное покрытие как-то очень хитро распалось на серповидные пластины и схлынуло вниз, обнажив кольцевой ротопульт во всем его многоцветном великолепии. Двигая подлокотником кресла как рукоятью, Грижас задумчиво повращал ротопульт на больших и малых оборотах, хотя особого повода к размышлению не было. Схема предельно проста: вмонтированные в спальный диван Андрея Тобольского датчики — канал регистрации — ФЛ-монитор. В принципе это все. Служба космической безопасности заблудилась буквально в трех соснах. Для нужд нелегальной ФЛ-записи по логике достаточно подключить секретный ФЛ-монитор в канал регистрации там, где удобно. Скорее всего они так и сделали — это немногим сложнее, чем врезать дополнительный кран в водопроводную трубу. Теперь выясняется, что «кран» у них не работает. Вчера работал, а сегодня, видите ли, нет. Довольно странно… Остается проверить «водопровод».
Грижас притормозил ротопульт, подогнал поближе нужную секцию, по привычке размял пальцы над клавиатурой сенсорно-кнопочного управления, как это делают пианисты. Но стоило скользнуть взглядом по радужной мозаике светосигналов, руки сами собой опустились. Хотелось смеяться. Дело приобретало анекдотический поворот. Кстати, об этом следовало бы догадаться сразу… Сегодня в спальне Андрея Тобольского включен сонотрон и, естественно, канал регистрации до предела забит помехами. Отфильтровать такую уйму помех вряд ли под силу даже ФЛ-мониторам высшего класса.
Для пробы Грижас подал команду на кардиорегистратор и включил панорамный экран. Стены-соты заволокла дымка, тишину в зале нарушил гулкий ритмический перестук. Дымка рассеялась, и за ней обнаружилась зеленоватая пространственная глубина, так густо испещренная импульсами сонотронного происхождения, что взгляду трудно было сквозь них пробиться. Грижас задействовал фильтр — многоцветье импульсов потускнело, и в панорамном пространстве возникло стереоизображение ритмично шевелящейся глыбы. В мутно-зеленой воде шевелился, пытаясь всплыть, радужный гиппопотам… Меняя спектрозональную окраску изображения, Грижас без особого интереса осмотрел сердце Андрея Тобольского со всех сторон. Дуга аорты. Легочный ствол. Левый желудочек. Правый. Венечная пазуха… Идеально здоровое сердце. Ни малейших к нему претензий. Одно непонятно: с какой стати Тобольский включил сонотрон? К услугам сонотроники никогда не прибегал, а вот сегодня — извольте принимать наглядное свидетельство его нервозности?.. Из отдельных штрихов складывается какая-то зловеще-детективная картина: служба космической безопасности, тайна рискованного мероприятия, нелегальная физиолептика, Тобольский и, наконец, искусственный сон.
Грижас тревожно задумался.
Наслаждаясь уютом просторного кресла, покрытого медвежьей шкурой, Альбертас Грижас, вытянув ноги в домашних туфлях, перечитывал Гоголя. Ноги приятно гудели. На лыжной прогулке ветер выдул из головы все сегодняшние заботы. А в операторской (после вечерней настройки аппаратуры на потребу завтрашнего утреннего медосмотра) заодно вылетела из головы и половина забот на сутки вперед. Легкость в мыслях необыкновенная. Думать о собственно медицинских делах не хотелось. Чего ради? Здешние витязи одинаково безнадежно здоровы. Как на подбор. С ними дядька Беломор. В секторе К медицина сместилась в спортивную плоскость: велотреки, лыжи, бассейн, бокс… и все остальное. В секторе П обстановка почти адекватная. В разговорах с коллегой из сектора П медицинская тема давно соскользнула в область профессиональных воспоминаний. Так недолго и квалификацию потерять… Хорошо было Гоголю. Перо и бумага — вот все, что ему было нужно для ежедневной практики.
Знакомая с детства, но подзабытая в зрелые годы повесть «Вий» увлекала теперь не сюжетными перипетиями, но музыкальностью литературного ритма. Музыка в прозе. Были в ней и свои аллегро эмоциональной напряженности и адажио спадов. «Гроб грянулся на середине церкви… Сердце у философа билось, и пот катился градом; но, ободренный петушьим криком, он дочитывал быстрее листы, которые должен был прочесть прежде.» Книга выпущена давно — одно из последних изданий на бумаге целлюлозного происхождения, — и было занятно при свете камина разглядывать моноплоскостные, с примитивной техникой озвучивания иллюстрации. Пейзажи, красивый и статный философ Хома, совершенно прелестная панночка-ведьма, «групповые портреты» каких-то оккультных существ — от преисполненных высокомерия демонов тьмы до некротической нечисти рангом ниже…
Под потолком блеснула зарница.
— Телевизит разрешаю, — произнес Грижас обычную формулу для автоматики двусторонней видеосвязи.
Визитер не явился.
Грижас обвел глазами слабо освещенный пламенем камина холл, посмотрел в потолок; резные деревянные балки, казалось, подрагивали под натиском непогоды. В конце концов, кто-то мог ошибиться в выборе индекса абонента видеосвязи. Но в таких случаях телевизит отменяется вспышкой синего светосигнала. Ни визитера, ни вспышки.
Грижас взглянул на розовые цифры часового табло и с сожалением отложил книгу — время позднее, без малого полночь. Взялся за подлокотники, собираясь покинуть кресло, да так и замер с открытым ртом и поднятыми бровями. Перед ним прямо из воздуха вылепилось рослое, широкоплечее привидение…
На первый взгляд это был классический средневековый фантом, от макушки до пят укутанный в белое. Неровные (сделанные, видимо, наспех) прорези для глаз несколько портили общее впечатление.
— Добрый вечер, — проговорил фантом на английском. Голос глухой, неприятно гундосый — будто от сильной простуды.
— Добрая полночь, — поправил Грижас. На русском. Из принципа. И, развлекаясь, добавил: — Милорд.
Двуязычная речь побудила к действию (в этих стенах, пожалуй, впервые) автоматику экспресс-переводчика. Было слышно, как лингверсор, шурша и вибрируя, в панике подбирал для голоса визитера адекватную матрицу простудно-гундосого тона. Деликатный фантом (явно вразрез с обычаями нагловатых призраков англосаксонской замковой популяции) бормотал извинения:
— Прошу простить великодушно. В столь поздний час…
И в этот момент зазвучал имитатор часового боя: бам… бам… бам… Полночь. Грижас с удовольствием ощутил себя в атмосфере милого домашнего телеспектакля.
— Ничего, — сказал он. — Возникли вы даже чуть раньше срока, традиционного для некротических таинств. Приветствую вас в моем… гм… на моей охотничьей вилле. Садитесь. Присядьте там… э-э… у себя в преисподней.
— Спасибо, я постою. Поверьте, я чувствую неловкость…
— Пустое, сударь, пустое! — Беспечным взмахом руки Грижас поторопился смягчить ситуацию. — Меня как медика больше волнует ваш носоглоточный дефект. Надеюсь, не простудного характера?
— Нет, к медицине это не имеет касательств. Зажатый пальцами нос — вот и все.
— Баба с возу — кобыле легче. — Прощупав взглядом белую фигуру гостя, Грижас спросил: — Балахон, сооруженный вами из постельного белья, и все другое наводят на мысль, что вопросы типа «с кем имею честь?» бесполезны, не так ли?
— Сожалею, но пусть мое имя останется в тайне. И пусть мой английский вас не смущает. Я вынужден камуфлировать свою речь неродным языком. Не надо, чтобы вы опознали мой голос.
Тройная мера предосторожности: искаженный «простудой» неродной язык в сочетании с переводом. Остроумно. Однако не слишком ли много для телеспектакля домашней режиссуры?..
Заинтригованный Грижас чувствовал: визитер до конца намерен упорствовать в этой игре. Тем любопытнее было бы попытаться его опознать. Полночный курьер потустороннего мира стоял спокойно и прямо — двухметровым белым столбом. Чей рост? Леонида Хабарова? Дениса Лапина? Егора Бакланова? Михайленко? Круглова?.. Здесь почти все такого же роста. По крайней мере более половины. На редкость рослый народ. Упрямый вдобавок. И с пресловутой сибирской амбицией. Сибирь — это, конечно, пуп Земли. Если не пуп Вселенной.
— Занятно, сударь, занятно… А если мне все же удастся вас опознать?
— Надеюсь, что нет. Сохраняя инкогнито, я оберегаю ваше спокойствие. — Грижас не сдержал улыбки; гость добавил: — Не надо, чтобы наш мимолетный контакт обернулся для вас чем-то вроде серьезного происшествия детективного свойства…
В словах визитера Грижас уловил намек. Суть намека осталась, правда, в тени, но почему-то вспомнилась загадочная, восьмилетней давности история с «чужаком» на борту «Лунной радуги». Нет-нет да и вылезет эта колючка-воспоминание — ни к месту, ни ко времени. Бесполезная как прошлогодний снег. Вылезет и кольнет в старую ранку неутоленного любопытства… — дьявол бы заарканил эту историю со всеми ее потрохами!
— Если у вас ко мне дело, милорд, дальновиднее было бы появиться с открытым забралом.
— Не уверен. — Визитер переступил с ноги на ногу, и складки экстравагантного одеяния колыхнулись. — Прошу и более того — рекомендую принять мою маскировку как должное. Тем самым вы избавляете себя от ненужного перерасхода интеллектуальной энергии, а меня от вполне вероятного выговора по служебной линии.
Это был деликатный, но достаточно откровенный нажим.
Грижас прищурился:
— А, собственно, кому и чему вы служите?
— Людям. Прогрессу.
— Похвально. Я тоже. А на каком участке, если не секрет?
— Секрет. Мой участок — Международное управление космической безопасности, Восточный филиал.
— Вот как!.. — протянул Грижас, меняя тон разговора.
— Очень досадно, что наши участки соприкоснулись, — посетовал визитер. — Мне нужна консультация. По вопросам физиолептики.
— Физиолептики?.. А конкретнее?
— Более конкретно речь пойдет о физиолептической карте.
— Единая ФЛК вашего организма находится, как и положено, в ФЛ-картотеке. И довольно далеко отсюда — в отделе контроля и диагностики Международного центра космической медикологии. Вы должны это знать.
— Я это знаю. Меня интересует, чьи ФЛ-карты есть у вас. Здесь, на месте. Ведь проводите вы какие-то записи на профилактических медосмотрах.
— То, что есть у меня, нельзя называть ФЛ-картами. Всего лишь фрагменты. Биоритмика, основные физиологические параметры… Единые ФЛК здесь просто без надобности. Здесь не клиника и даже не курорт. Хотя, если честно, обстановка здорово смахивает на курортную.
— Мне бы ваш оптимизм, — печально прогундосил гость.
— Что может быть проще! — немедленно подхватил Грижас. — Если уровень вашего настроения прямо зависит от таких мелочей, как объемная кардиосъемка или, скажем, анализ энцефалоритмики, я буквально за тридцать минут верну вам утерянный оптимизм. К обоюдному нашему удовольствию.
Визитер не ответил. «Служба космической безопасности в тупике, — подумал Грижас, наблюдая неподвижность складок маскировочного балахона. — Усиленно соображает, как быть.» Пауза неприятно затягивалась.
— В конце концов, я профессиональный медик. Понимаете? В рамках врачебной тайны всегда найдется место для личных и даже ведомственных секретов.
— Дело не во мне, — ответил гость, — Видите ли, я обязан был самостоятельно получить ФЛ-карту одного из ваших подопечных. То есть все физиологические данные, которые отражали бы состояние его организма за последние двое суток.
«Значит, втайне подготовили аппаратуру, — подумал Грижас. — Канал регистрации, ФЛ-монитор… И не вышло. Самостоятельность!»
— Шпионаж на биотоковом уровне? — спросил он, щурясь. — На гармональном?
Гость шутку не принял:
— Ничего противозаконного! Ни один нормативный параграф Мировой Конституции при этом не пострадал.
— Пострадал здравый смысл. Надо было заранее предусмотреть участие специалиста в делах абсолютно для вас экзотических… Ладно. Так что там не получается с «нелегальной» физиолептикой?
— Не сработал мой ФЛ-монитор. Вчера вечером согласно инструкции я нажал кнопку включения. Вспыхнул зеленый светосигнал — все было в порядке. Завтра утром ФЛ-монитор должен был отключиться автоматически. Но это произошло сегодня. Перед сном я пошел взглянуть на светосигнал и увидел вместо зеленого красный. Вот коротко…
Грижас сочувственно покивал:
— Инструкция, кнопка, пришел, увидел, зеленый, красный. Н-да… Осмотреть ваш ФЛ-монитор я, по-видимому, не смогу. Наверняка он тщательно замаскирован в недрах какой-либо другой аппаратуры и к нему просто-напросто не доберешься. Я прав?
— Совершенно.
— Остается одно: использовать мой монитор. Завтра, где-нибудь во второй половине дня, я выберу время и составлю подробную «опись» физиологии интересующего вас человека. Причем сделаю это в достаточной степени профессионально и — заметьте! — легально.
— Во второй половине дня будет поздно.
— Почему?
— После полудня этого человека здесь не будет.
— Вы уверены? — позволил себе усомниться Грижас.
— Да. Его ФЛ-карту вы должны записать во время утреннего медосмотра, не позже. И постарайтесь сделать так, чтобы это не очень насторожило его.
— В чем смысл такой перестраховки?
— Не надо его волновать. Пусть он об этом не думает. Ему предстоит серьезное дело.
— Даже так… Но ведь тогда вы просто обязаны обсудить предстоящее дело со мной. Как с медикологом.
— Нет, не обязан. Я понимаю вашу тревогу, но, поверьте, не нам обсуждать аспекты этого дела.
Минуту Грижас молчал, обдумывая ситуацию. Занятная встреча с фантомом нежданно-негаданно обернулась детективной историей слишком тревожного свойства. Было ясно: «подопытный кролик», избранный для какого-то секретного мероприятия, к службе космической безопасности отношения не имеет. Мероприятие это, бесспорно, таит в себе риск для здоровья, иначе субъекту под балахоном не было бы никакого смысла стараться заполучить физиологические характеристики «кролика» накануне событий. Замысел прост: сравнить две свежие ФЛ-карты «кролика», записанные до событий и после. Одно не ясно: что побудило службу космической безопасности затевать это дело без участия медиколога? А впрочем…
— Кто планировал ваше задание? — спросил Грижас. — Мне важно знать, был ли в составе инструкторов хотя бы один медиколог?
— Был, разумеется. И не один.
— И еще вопрос. Человек, которому вы намерены отвести роль подопытного кролика, дал на это свое согласие?
— Видите ли… Ну, в общем, пусть это вас не волнует. Принуждать его никто не намерен. О деле он, естественно, знает, хотя и не во всех пока подробностях.
— Ну хорошо… Хотя хорошего нет и в помине. Да, в такой обстановке, я чувствую, будет полезно иметь в руках его свежую ФЛ-карту…
— Полезно — не то слово. Вы обязаны ее иметь.
— Между прочим, — сухо заметил Грижас, — приказывать мне имеет право здесь только один человек: Ярослав Иванович Валаев.
— Безусловно. Я лишь пытаюсь вас убедить. И полагаю…
— Правильно полагаете, я сделаю все необходимое. Так кто же этот мой… а заодно и ваш подопечный?
Гость выдержал паузу, тихо ответил:
— Андрей Тобольский.
На секунду Грижас оцепенел. Понадобилось несколько мимических усилий, чтобы захлопнуть приоткрытый рот и привести физиономию в порядок.
— Что-о-о?.. — Он поднялся из кресла, прошел сквозь объемное изображение визитера — туда и обратно. — Шутить изволите?
— Это была бы неумная шутка, — возразил призрак.
Грижас взглянул на него и поворотом каминного канделябра отрегулировал пламя на потрескивающих поленьях.
— Простите, сударь, но… в своем ли вы уме?
Гость промолчал.
— Невольно берут сомнения: известно ли вам, кто такой Андрей Васильевич Тобольский и какую роль он здесь выполняет?
— Помощник Валаева. Здесь — второе по значимости лицо.
— А это как посмотреть. В шахматной партии ферзь тоже вторая по значимости фигура. — Грижас спрятал руки в карманы пижамы. — Остроумно задумано. Разыгрывая какую-то свою комбинацию, ваше ведомство намерено сделать рискованный ход нашим ферзем… Я решительно против участия Тобольского в любого рода авантюрных делах. Даже если риск минимален.
— Вот поэтому, Альбертас Казевич, мы, предвидя вашу позицию, и не хотели доставлять вам лишнее беспокойство. По моей вине, извините, не получилось.
— Вы — нам, мы — вам… — Грижас поморщился. — Словно мы не в одном коллективе. Словно я должен быть озабочен нашей общей безопасностью больше, нежели вы, функционер безопасности. Даже странно… Понимаете? Странно!
— Но это не помешает вам записать ФЛ-карту, ведь правда? А чтобы не было впечатления, будто вас водят за нос, вы можете в любой момент обсудить с Ярославом Ивановичем подробности нашего разговора. — Визитер, колыхнув белыми складками, осторожно добавил: — В любое время, когда вам будет удобно.
— Не беспокойтесь, будить Валаева сейчас я, конечно, не стану. Так говорите, он в курсе вашей затеи с Тобольским?
— В необходимом объеме.
«Это несколько меняет дело», — подумал Грижас.
— Разумеется, я сознаю особую важность секретных мероприятий вашего ведомства, — сказал он, стараясь придать своему голосу добродушную интонацию. Добродушия хватило только на одну фразу. — Однако заранее предупреждаю: без специального на то распоряжения Валаева ни ФЛ-карты, ни ее копии вы от меня не получите ни под каким видом. А вот под этим… — Грижас ткнул пальцем перед собой, — тем более.
— Получателем ФЛ-карты буду не я. Мне она не нужна. Главное — обеспечить ее существование в натуре. Позвольте пожелать вам всего доброго.
— Будьте здоровы.
Фигура в белом истаяла в воздухе.
— Оч-чень з-занятно… — процедил Грижас, тиская подбородок. — Один-двенадцать, откуда был телевизит на мой канал видеосвязи в пределах этого часа?
Твердый голос автомата-бытопроизводителя (чистый и ясный по контрасту с невнятным произношением визитера) коротко отчеканил:
— Данных нет.
«Чудеса, — подумал Грижас. — Впрочем, следовало ожидать.»
На всякий случай спросил:
— Память у тебя в порядке?
— Память функционирует нормально, — четко сказал автомат.
— Запроси память видеосвязи центрального узла.
Узел ответил глубоким контральто:
— Телевизита на ваш канал в пределах этого часа не было.
Чудеса продолжались. Грижас дал автоматам отбой. Несмотря на неаккуратные дырки для глаз, фантом, надо это признать, был все же классический. Никаких следов не оставил. Кругом по нулям… И если бы не имя Андрея Тобольского, можно было бы поаплодировать мастерству конспирации и спокойно отправиться спать.
Направляясь к стене, Грижас щелкнул пальцами, прошел в образовавшийся проем; вспыхнул свет, и стена неслышно зарастила проем за спиной. В кабинете-приемной ему нечего было делать, и он, утопая по щиколотку в упруго-мягком ковровом покрытии, пересек помещение и уж было собрался пройти прямиком в операторскую, но неожиданно для себя — почти инстинктивно — остановился и замер, напрягая слух. Ничего не было слышно, кроме едва уловимого дыхания вентиляции. Однако… да, он готов был поклясться, что остановил его какой-то особенный звук. Остановил и пропал. Глаза поспешно ощупали кабинет — рабочую мебель, ребристые стены спокойного желтого цвета, медицинский лежак, стол с двумя боковыми дисплеями, прозрачные сейфы фармакотеки — и задержались на лоснящейся глянцем крышке лючка горловины утилизатора. Тихое такое, монотонное урчание перед тем, как исчезнуть, исходило, конечно, оттуда. Утилизатор имеет обыкновение урчать, как сытый кот, когда ему в этот лючок чего-нибудь сбрасывают… Грижас подмигнул глянцевой крышке и заглянул в бокс, в котором держал постоянно небольшой запас белья для медицинского лежака. Не хватало двух простынь и чехла для изголовья. Дырки в чехле расторопный субъект, понятно, проделал вот этими ножницами. Теперь все понятно. Теперь понятны и трюки с внутриканальным телевизитом, и загадочный кретинизм автоматики. И даже то, почему поздний гость отказался присесть во время беседы: хозяин мог узнать свое кабинетное кресло.
— Один-двенадцать, откуда был телевизит по внутренней системе моего канала?
— Из кабинета-приемной.
— Кто запрашивал телевизит?
— Человек без лица.
— И никаких других примет? Ну-ка, поройся в памяти.
— Человек был с глазами.
— О дева Мария!.. — простонал Грижас. — Ладно, отбой.
Подойдя к двери операторской, Грижас спросил:
— Кто пытался пройти в операторский зал?
— Попытка девы Марии пройти в операторский зал была безуспешной.
Грижас как-то даже не сразу понял, о чем речь. Постоял, соображая.
— Словосочетание «дева Мария» из памяти убери. Вместо понятия «человек без лица» употребляй «гость».
— Задание принял.
— Какие цифры опробовал гость? Покажи.
Автомат высветил на замке комбинацию цифр. Грижас хмыкнул.
Это был год его рождения. Популярнейшая из цифровых комбинаций, которыми пользуются для кодирования своих замков простаки.
— Гость требовал от тебя каких-либо услуг?
— Гость потребовал выбрать и дать на дисплей изокопию практического руководства по физиолептике.
— Да? И что же ты ему подсу… э-э… предложил?
— Изокопию монографии А.М. Леонтьева «Физиолептика в клинической практике».
— Лихо!.. Сколько времени гость провел у дисплея?
— Тридцать четыре минуты.
Солидно… Парень, видать, волевой, упрямый. Более получаса потел в дурацком своем балахоне над сложнейшими текстами. Безумство храбрых…
Грижас раскодировал замок. Переступил порог операторской, привычно окинул взглядом круглый, почти шарообразный зал. Слева — пять контрольно-диагностических кресел, справа — столько же терапевтических. По стенам плотно, как соты, лепились янтарно-желтые пятиугольники — от пола, который был много ниже кресельных террас, радиальных мостиков и дисковидной центральной площадки, до маленького фиолетового потолка, больше похожего на крышку для чайника. Стены-соты неравномерно излучали золотистый свет, усиливая яркость россыпями ослепительных пятен то на одном сегменте, то на другом, в результате чего здесь всегда возникает престранное впечатление: будто находишься внутри сфероидального улья, где в жутковатой тишине обеспокоенно роятся мириады светящихся пчел какой-то особенно молчаливой породы.
На центральной площадке, как на раскрытой ладони, одинокое кресло. Грижас сел. Зашипела пневматика, край площадки стал подниматься довольно широким кольцом — образовалось нечто вроде кругового борта. Вдоль борта пошла волна металлического шороха, блеска: защитное покрытие как-то очень хитро распалось на серповидные пластины и схлынуло вниз, обнажив кольцевой ротопульт во всем его многоцветном великолепии. Двигая подлокотником кресла как рукоятью, Грижас задумчиво повращал ротопульт на больших и малых оборотах, хотя особого повода к размышлению не было. Схема предельно проста: вмонтированные в спальный диван Андрея Тобольского датчики — канал регистрации — ФЛ-монитор. В принципе это все. Служба космической безопасности заблудилась буквально в трех соснах. Для нужд нелегальной ФЛ-записи по логике достаточно подключить секретный ФЛ-монитор в канал регистрации там, где удобно. Скорее всего они так и сделали — это немногим сложнее, чем врезать дополнительный кран в водопроводную трубу. Теперь выясняется, что «кран» у них не работает. Вчера работал, а сегодня, видите ли, нет. Довольно странно… Остается проверить «водопровод».
Грижас притормозил ротопульт, подогнал поближе нужную секцию, по привычке размял пальцы над клавиатурой сенсорно-кнопочного управления, как это делают пианисты. Но стоило скользнуть взглядом по радужной мозаике светосигналов, руки сами собой опустились. Хотелось смеяться. Дело приобретало анекдотический поворот. Кстати, об этом следовало бы догадаться сразу… Сегодня в спальне Андрея Тобольского включен сонотрон и, естественно, канал регистрации до предела забит помехами. Отфильтровать такую уйму помех вряд ли под силу даже ФЛ-мониторам высшего класса.
Для пробы Грижас подал команду на кардиорегистратор и включил панорамный экран. Стены-соты заволокла дымка, тишину в зале нарушил гулкий ритмический перестук. Дымка рассеялась, и за ней обнаружилась зеленоватая пространственная глубина, так густо испещренная импульсами сонотронного происхождения, что взгляду трудно было сквозь них пробиться. Грижас задействовал фильтр — многоцветье импульсов потускнело, и в панорамном пространстве возникло стереоизображение ритмично шевелящейся глыбы. В мутно-зеленой воде шевелился, пытаясь всплыть, радужный гиппопотам… Меняя спектрозональную окраску изображения, Грижас без особого интереса осмотрел сердце Андрея Тобольского со всех сторон. Дуга аорты. Легочный ствол. Левый желудочек. Правый. Венечная пазуха… Идеально здоровое сердце. Ни малейших к нему претензий. Одно непонятно: с какой стати Тобольский включил сонотрон? К услугам сонотроники никогда не прибегал, а вот сегодня — извольте принимать наглядное свидетельство его нервозности?.. Из отдельных штрихов складывается какая-то зловеще-детективная картина: служба космической безопасности, тайна рискованного мероприятия, нелегальная физиолептика, Тобольский и, наконец, искусственный сон.
Грижас тревожно задумался.
ЧАСТЬ I
УБИТЬ МИЛОСЕРДИЕМ
Они заблудились. Это было смешно — заблудиться в аллеях дендрария. Впрочем, не очень. Теперь они опоздают на первый вечерний рейс иглолета.
Аллея маньчжурских аралий сошла на нет, затерялась в зарослях канадского тиса. Дальше, среди частокола стволов бамбука, начиналась тропа. Он посмотрел на часы, огляделся и узнал это место. Поблизости должен быть пруд.
— Ты не устала, малышка? Хочешь, я понесу тебя?
— Нет, папа, нет, я сама! — Вдруг она присела на корточки: — Гляди, я гриб нашла! Смешной какой! Синий-синий!
— Это не гриб. Это мяч. Кто-то его потерял. — Он поднял мяч из травы и несколько раз стукнул о землю. — Мой веселый, звонкий мяч, ты куда помчался вскачь?..
— Красный, желтый, голубой, не угнаться за тобой!.. Пап, гляди! Гуси-лебеди! Там! — Она растопырила ручонки крылышками.
Да, это пруд. На темной воде белые лебеди. Высоченные араукарии, кисточки кипарисов, радиальнострельчатые шары экзотической ксантореи… Красиво. Декоративно красиво. Над белопенными кронами цветущих эндохордий — купол садового павильона, облитый лучами низкого солнца… Волшебно, ненатурально красиво. Фриз павильона жарко отсвечивал позолотой.
— Сегодня нам здорово попадет, — сказал он. — От Ирины Леонтьевны.
— Не попадет, — серьезно сказала она. — Ирина Леонтьевна добрая, она всех детей любит. А их мамов и папов тоже любит. Гляди-ка, цветочек!.. Дай мне, я хочу, чтобы он был мой.
— Нет, малышка, нельзя. Он живой и растет.
— А как его зовут?
— Так же, как и тебя.
— Лилия Тобольская?
— Просто лилия. Тобольская — ведь это твоя фамилия.
— А сколько ему годиков?
— Дней скорее всего… Не знаю. Зато я знаю, что вон тому дереву — видишь? — столько лет, сколько тебе. Ну, может, чуточку больше.
Он поднял дочь на плечо и показал ей серебристо-голубоватую жиденькую крону молодого деревца.
Аллея маньчжурских аралий сошла на нет, затерялась в зарослях канадского тиса. Дальше, среди частокола стволов бамбука, начиналась тропа. Он посмотрел на часы, огляделся и узнал это место. Поблизости должен быть пруд.
— Ты не устала, малышка? Хочешь, я понесу тебя?
— Нет, папа, нет, я сама! — Вдруг она присела на корточки: — Гляди, я гриб нашла! Смешной какой! Синий-синий!
— Это не гриб. Это мяч. Кто-то его потерял. — Он поднял мяч из травы и несколько раз стукнул о землю. — Мой веселый, звонкий мяч, ты куда помчался вскачь?..
— Красный, желтый, голубой, не угнаться за тобой!.. Пап, гляди! Гуси-лебеди! Там! — Она растопырила ручонки крылышками.
Да, это пруд. На темной воде белые лебеди. Высоченные араукарии, кисточки кипарисов, радиальнострельчатые шары экзотической ксантореи… Красиво. Декоративно красиво. Над белопенными кронами цветущих эндохордий — купол садового павильона, облитый лучами низкого солнца… Волшебно, ненатурально красиво. Фриз павильона жарко отсвечивал позолотой.
— Сегодня нам здорово попадет, — сказал он. — От Ирины Леонтьевны.
— Не попадет, — серьезно сказала она. — Ирина Леонтьевна добрая, она всех детей любит. А их мамов и папов тоже любит. Гляди-ка, цветочек!.. Дай мне, я хочу, чтобы он был мой.
— Нет, малышка, нельзя. Он живой и растет.
— А как его зовут?
— Так же, как и тебя.
— Лилия Тобольская?
— Просто лилия. Тобольская — ведь это твоя фамилия.
— А сколько ему годиков?
— Дней скорее всего… Не знаю. Зато я знаю, что вон тому дереву — видишь? — столько лет, сколько тебе. Ну, может, чуточку больше.
Он поднял дочь на плечо и показал ей серебристо-голубоватую жиденькую крону молодого деревца.