Пьецух Вячеслав. Рука

пластиковый пакет, и милицейский лейтенант Селиверстов, участковый
инспектор из Коровинской слободы. Старуха Красоткина сделала как бы фрунт.
- Ну, как поживает наш Даниил-заточник? - спросил Бидон у старухи,
глядя куда-то вбок.
Старуха в ответ:
- Вздыхает.
- Оч-чень хорошо.
Бидон прошелся по горнице взад-вперед.
- Вот что, мадам: со дня на день, а может быть, и с часу на час, сюда
прибудет новый хозяин дома. Прошу любить, жаловать и оказывать всяческую
обслугу. Про нашего пассажира - молчок, это само собой. Теперь с тобой,
Селиверстов... Садись за стол и пиши дарственную бумагу.
Лейтенант сказал:
- Это дело надо проводить через нотариуса и жилотдел; милиция тут, как
говорится, ни сном, ни духом...
- Давно ты, Селиверстов, в ногах у меня не валялся, - сказал Бидон.
Милиционер покорно уселся за стол, достал из планшетки ручку, листок
бумаги и застрочил. Когда дарственная была составлена по всей форме, Бидон
выудил из кармана своего романтического пиджака печать под плексигласовым
колпачком, хорошо на нее дыхнул и заверил бумагу глухим ударом, от
которого зазвенело в буфете какое-то яственное стекло.
Вдруг из подпола донесся протяжный, как бы очень далекий голос:
- Эй, гражданин начальник! Скажи ты этой старой карге, чтобы она
сворачивала свою самодеятельность; мочи нет с утра до вечера слушать
белиберду!
- Молчи, Кулибин, - громко сказал Бидон.
С тем все четверо и ушли. Когда за ними со звуком закрылась дверь,
старуха Красоткина отыскала под диваном печальные, точно утомленные глаза,
приняла давешнюю картинную позу и завела:
- Наташа говорит... Вспомни, когда вы шли сражаться, вас не страшила
смерть. Почему же нас ты хочешь заставить быть трусами? Разве страшно
отдать жизнь за счастье родины? Добров говорит... Отдать жизнь...
По-твоему, только в этом смысл героизма? Аграновский. Уважаемый старший
товарищ, - иногда побеждают и мертвые. Добров в ответ... Да, но мне больше
по душе, когда побеждают живые!..
Из подпола донесся тяжелый вздох.

4

В десятиместной палате для простонародья, где Яше Мугеру отвели койку,
лежала интересная компания мужиков. Именно тут обретались: Александр
Маленький, приятный толстячок с какой-то, призадумавшейся, что ли,
физиономией, грузин Робинзон Папава, который без малейшего акцента говорил
по-русски, и придурковатый молодой человек Ваня Сорокин, имевший странное
обыкновение то и дело заводить какой-нибудь фантастический монолог. Все
трое работали на строительстве целлюлозного комбината и попали в больницу
по той причине, что в преддверии Октябрьских праздников отравились
этиловым спиртом, который в палатке на улице Коммунаров выдавали за
питьевой. Дело было в обеденный перерыв, однако начальство отказалось
расценить как производственную травму этот несчастный случай, и, таким
образом, бедняги хворали без сохранения содержания; разговор теперь,
естественно, шел о том, что над рабочим людом по-прежнему измываются, как
хотят.
Когда Яша Мугер вошел в палату, держа под мышкой пакет с туалетными
принадлежностями, Александр Маленький говорил:
- ...И вот я спрашиваю: когда же наступит конец долготерпенью русского
человека?! Начальство его на каждом шагу обдирает как липку, а он -
молчок...
Яша Мугер огляделся по сторонам, кашлянул и зачем-то сказал:
- Рот фронт!
Никто ему не ответил; Маленький продолжал:
- Подоходный налог я плати, за бездетность с меня берут, водка
продается с бешеной наценкой, на медвытрезвитель денег не напасешься, да!
А попробуй я унести со стройки несчастные десять метров кабеля, так я
сразу последний расхититель и негодяй! И вот я спрашиваю: где же
справедливость, почему им воровать можно, а нам нельзя?!
- Воровать все можно, только осторожно, - сказал Робинзон Папава, - по
принципу: не пойман, не вор. Если этой пословице хотя бы триста лет, а ей
как минимум триста лет, то презумпцию невиновности выдумали в России.
- Это что-то отдельное! - вступил в разговор Сорокин. - Вот послушайте,
мужики... В Африке водится племя догонов, которые выдают себя за сынов
тройного Сириуса. Во-первых, Сириус двойной, как утверждает
астрономическая наука. Во-вторых, откуда бы взяться у догонов такой
космической легенде, если у них даже письменности нет, если они даже пищу
едят сырой? Это прямо какое-то отдельное явление, феномен!
- А я вот окончательно обозлюсь, - сказал Александр Маленький, - и тоже
начну в открытую воровать! Это все чистоплюи, разные профессора выдумали,
будто красть аморально, нехорошо, а на самом-то деле, может быть, что
красть, что не красть, - примерно одно и то же.
- Я пойду дальше, - поддержал эту линию Робинзон, - у такого нахального
государства не украсть - непростительное слюнтяйство, можно сказать,
позор. Про коммерсантов я даже не упоминаю, этих сукиных детей сам бог
велел привести к нулю. И все-таки удивительно: такое было СССР по идее
гуманистическое государство, а наплодило неимоверное количество жуликов и
воров! Ну скажите, пожалуйста, кто у нас не крадет хотя бы по мелочам? У
кого обеих рук нет, и тот крадет!
Якову тоже захотелось принять участие в разговоре, чтобы его наконец
заметили, и, улучив мгновение, он сказал:
- В России воруют по той причине, что у народа никакого имущества не
было никогда. Поэтому у него ко всякой собственности развилось такое, я бы
сказал, отвлеченное отношение.
Соседи внимательно на него посмотрели.
- А вот Ленин пишет в работе "Государство и революция"... - начал было
Маленький, но в эту минуту в палату вошла медицинская сестра Вера; она
уперла руки в боки, деланно нахмурилась и сказала:
- Опять у вас конференция по проблемам мира и социализма! Вы, ребята,
точно до Лефортова договоритесь, прямо из больницы вас по нарам
распределят.
- Ну, это они умоются, - возразил Александр Маленький, - сейчас
все-таки не тридцать седьмой год и даже не шестьдесят третий, да.
- А что такое Лефортово? - спросил Ваня Сорокин.
Робинзон в ответ:
- Это есть такая тюрьма в Москве. Эх, коротка ты, память народная: про
двойной Сириус Ваня все знает, а про Лефортово ничего.
- Вот именно! - поддакнула ему Вера. - Если вы, граждане, надеетесь,
что больше не будет ни Ивана Грозного, ни Лаврентия Берии, то мне вас от
сердца жаль.
С этими словами медицинская сестра Вера подошла к койке Якова Мугера,
держа в левой руке проспиртованную ватку, а в правой шприц. Яша немного
сдрейфил; он не боялся смерти, хулиганов, несчастий и даже внезапных
звонков в ночи, но уколов он с детства не переносил, и от вида шприца ему
стало сильно не по себе.
- Это еще зачем? - спросил он, подозрительно сдвинув брови.
- Затем! - строго сказала Вера. - И вообще мое дело маленькое, что
Стрункин назначит, то я вам, антисоветчикам, и ввожу.
После того как сестра сделала инъекцию и ушла, Яков справился у Папавы,
кто таков этот всевластный Стрункин; Робинзон в ответ:
- Первый алкаш восточного полушария. Вообще он заведующий хирургическим
отделением, но прежде всего - алкаш. С ним надо ухо держать востро, он
пьяным делом голову оттяпает, а потом напишет в истории болезни, что так и
было.
На беду, совет держать ухо востро, по всем вероятиям, запоздал: Яша
стал как бы удаляться мало-помалу, впадая в истому приближающегося сна;
уже приятно смешались мысли, уже голоса соседей долетали до него, словно
из-за стены, уже тело набухло дополнительным, нервным весом, неудержимо
влекущим куда-то вбок и по кончикам пальцев забегали крошечные иголки, -
короче говоря, у Якова не было никакой возможности держать ухо востро, как
советовал ему Робинзон Папава.
Очнулся он в той же палате, на той же койке, тем же самым Яковом
Мугером, но - без одной руки. В том месте, где прежде была десница,
которой Яков писал объяснительные записки, искусно владел "бархатным"
напильником, открывал и закрывал двери, голосовал на открытых партийных
собраниях, ласкал девушек, женщин и даже, было дело, одну старушку,
впрочем, еще вполне годную, занозистую старушку, торчал щедро
забинтованный обрубок длиной сантиметров в двадцать, казавшийся нелепым,
как ноготь на кончике носа, и одновременно похожим на какой-то новый,
экзотический член, какого еще никогда не было у людей.
Яша довольно долго соображал, что же такое стряслось с его правой рукой
и куда она, собственно, подевалась, пока ему не пришло на ум, что, верно,
это Стрункин пьяным делом ампутировал пораненную конечность, в то время
как он пребывал в бессознательном состоянии и не имел возможности дать
отпор. Поначалу Якову не так было жалко руки, как разбирало зло на
коварного алкоголика Стрункина, которому, видимо, было лень приладить к
суставу оторванную мышцу бицепса, но потом злость как-то сама по себе ушла
и стало непереносимо жалко своей руки. Яша Мугер безмолвно лежал на койке,
смотрел в потолок и сердечно печаловался по ней, пока ничего не слыша, так
как у него почему-то еще не включился слух. Он вспоминал свою руку во всех
подробностях: родимое пятно возле локтя, глубокий порез предплечья,
запечатлевшийся в шраме неестественно белого цвета, как будто кто тут
мелком прошелся, армейскую татуировку в виде литеры "я" с крыльями по
бокам и сломанный ноготь на среднем пальце. Эти воспоминания были
печальны, трогательны, нежны, то есть они до того были печальны,
трогательны и нежны, что у Якова возникло такое чувство, точно он
соседского ребенка похоронил. Хотелось разрыдаться или хотя бы всплакнуть,
но что-то ни плакалось, ни рыдалось.
Вдруг возвратился слух.
- ...в городе Гомеле, - говорил Ваня Сорокин, - в каком-то
научно-исследовательском институте, вывели такие бациллы, которые вызывают
разные массовые настроения. В одной пробирке, положим, сидит бацилла,
которая может взбунтовать целый областной центр, в другой бацилла отвечает
за небывалый подъем во всех слоях населения, в третьей бацилла внушает
доверие к руководству. И вот я думаю: а здорово было бы обзавестись такой
отдельной пробирочкой и навести в нашей больнице шмон. Представляете:
являюсь это я в приемный покой и командую медицинскому персоналу:
"Становись! На первый-второй рассчитайсь! Где у вас тут можно начальству
опохмелиться?" С понтом я генерал в отставке...
- Вы как хотите, мужики, - сказал Александр Маленький, - а я вот
выпишусь из больницы и сразу пойду в бандиты. Попрошусь в какую-нибудь
шайку, скажу "надоело мне, ребята, ишачить на это поганое государство", -
по-моему, должны взять...
- А не проще ли свою банду организовать? - предположил Робинзон Папава.
- Ты чего ехидничаешь-то?! - обиделся Александр.
- Я не ехидничаю, я положительно говорю.
- Мужики, - произнес Яша Мугер голосом на слезе, - а ведь мне этот сука
Стрункин отрезал руку!..
- Мы тебя предупреждали, - сказал Маленький. - Ну ничего, не горюй,
дело, если не наживное, то, по крайности, не табак. Еще скажи спасибо, что
он тебе, действительно, голову не ампутировал, с этого алкаша станется,
потому что он спьяну уже не понимает разницы между скальпелем и ножовкой.
Потом у людей, слава Богу, две руки, это все же не голова...
- Я теперь из-за этого Стрункина так озлился, - с чувством продолжал
Яша, - что тоже желаю пойти в бандиты.
Ваня Сорокин его спросил:
- Да как же ты без руки собираешься воровать? Или тебе надо придумать
какой-нибудь сенсорный протез на полупроводниках, или это будет отдельный
случай в истории воровства.
- Ничего, - сказал Робинзон Папава, - адмирал Нельсон тоже был
однорукий, а разгромил первоклассный французский флот. И писатель
Сервантес де Сааведра был однорукий, а написал такую великую книгу, как
"Дон Кихот". Короче, парень, мы тебя берем, будешь воровать на общих
основаниях, хоть ты, по всей видимости, и еврей.
- Чтобы еврей да воровал, - засомневался Маленький, - это, я извиняюсь,
то же самое, что непьющий русский: восьмое чудо света.
Яша сказал:
- Нужда заставит калачи есть. Только я предвижу серьезные технические
затруднения. Поддельные документы потребуются - это раз, оружие нужно -
это два, а в-третьих, необходимо найти "малину".
- А что такое "малина"? - поинтересовался Ваня Сорокин, сделав
заинтригованное лицо.
- Ну, это что-то вроде штаб-квартиры, где разрабатываются планы
ограблений, делится добыча и устраиваются безобразные кутежи.
- С "малиной" дело плохо, - сообщил Робинзон Папава. - Мы ведь, парень,
живем в стройгородке, где все на виду, даже трахаются люди под столом, на
котором мужики в домино играют. Правда, с наступлением темноты...
Разговор на эту разбойную тему продолжался в палате еще часа полтора. В
конце концов бесповоротно решили образовать банду налетчиков и с
ближайшего понедельника начать воровскую жизнь, правда, при том условии,
что их криминальная деятельность будет направлена исключительно против
бывших партийных и советских работников, а также публики из дельцов.
Детали, вообще техническую сторону дела, решено было обсудить по выписке
из больницы, чтобы их воровские разговоры часом не подслушала медицинская
сестра Вера, которая и без того сулит им отсидку в далеком московском
узилище для борцов.
Ваня Сорокин не утерпел до понедельника и потихоньку вывернул
электрическую лампочку на посту.

5

Мячиков и Попов без затруднений нашли на улице Брута дом N_17, где
обитала разговаривающая собака; дом был старый, деревянный, одноэтажный, с
затейным крыльцом, несколько подавшимся от ветхости вбок, и четырьмя
русскими окнами по фасаду. Дверь, как ни странно, была открыта.
Сначала приятели вошли в сени, где стояла огромная бочка, испускавшая
кисло-капустный дух, затем миновали коридорчик со скрипучими половицами,
освещенный маленьким окошком, выходящим на двор, и уперлись в
двустворчатую дверь с матово сияющей медной ручкой. За дверью был слышен
голос:
- Мальволио говорит... Вы с ума сошли, господа, или что вы такое? Не
знаете вы, что ли, ни стыда, ни приличия, когда в такое позднее время
горланите, словно медники? Или вы хотите обратить дом моей госпожи в
кабак, когда выкрикиваете свои оглушительные песни, нисколько не жалея и
не сдерживая голосов? Значит, у вас нет никакого уважения ни к месту, где
вы находитесь, ни к лицам, - нет никакого такта... Сэр Тоби ему в ответ...
Нет, сударь, мы все трое пели в такт. Отправляйтесь к черту! Мальволио:
сэр Тоби, я обязан сообщить вам безо всяких обиняков слова барыни. Она
приказала вам сказать, что хотя и приютила вас у себя как родственника, но
что тем не менее она нисколько не родня вашим безобразиям. Можете
распрощаться с неприличным вашим поведением, и она будет весьма вам рада.
Если же нет, благоволите расстаться с нею, и она охотно скажет вам -
"прощайте". Сэр Тоби... Нет, каково?! Говорит, что нет никакого такта!
Врешь, почтеннейший! Что ж ты такое? Дворецкий, не более! А потому что сам
воздержан, воображаешь, что не бывать уж ни пирогам, ни пиву?
Наступила пауза; Попов постучал, и они вошли. Посреди опрятно убранной
комнаты стояла старуха в бледно-сером шерстяном платье и огромных валяных
сапогах.
Первым заговорил Мячиков:
- Какой-то странный, бабушка, у вас перевод Шекспира и, в сущности,
любительский, безобразный. Если мне не изменяет память, это дело рук
киевлянина Каншина.
Старуха Красоткина ответила:
- Так и есть. Издание Южно-русского книгоиздательства Иогансона, одна
тысяча девятьсот третий год, Киев, угол Крещатика и Прорезной.
- Не будем отвлекаться, - сказал Попов. - На что жалуетесь, старушка?
- Да вот, разговаривает собака, - это же парадокс!
- О чем же она разговаривает?
- Чтобы она дискуссии разводила, я этого не скажу, но в другой раз
может немного поговорить.
- Как зовут животное?
- Собакевич.
- А ну, Собакевич, иди сюда!
Из-под дивана сторожко вылез беспородный лохматый пес, приблизился к
Попову, присевши задом, и вперил в него взгляд, который, казалось, просил
то ли ответа на какой-то острый вопрос, то ли сочувствия, то ли ласки.
- Скажи что-нибудь, - приказал Попов.
- Московское время, - откликнулась собака, - одиннадцать часов
пятнадцать минут.
- А ну еще, Собакевич!
- В Москву-у! В Москву-у!
- Н-да... - пробормотал Попов и взялся за подбородок. - Специфическая
собачка. Вы вот что, старушка, не кормите ее совсем. Думаю, через
недельку-другую с нее эта блажь сойдет.
Старуха Красоткина закивала обещательно головой и протянула Попову
почтовый пакет с гонораром за консультацию.
- А что, бабушка, - сказал Мячиков, - в вашем репертуаре один Шекспир?
- Нет, почему... В моем репертуаре буквально все.
- Например?
Старуха Красоткина приняла картинную позу и завела:
- Хуа Юнь... Раньше думала, что я самая счастливая на свете. Где бы мы
ни были - гуляли ли в парке, в саду, или шли по улице, - малышка одной
ручонкой держалась за мою руку, а другой - за его. И все, кто с нами
встречался, завидовали нам. Как я гордилась своим счастьем! И как мне было
жаль одиноких женщин, рядом с которыми шагали маленькие существа, с
пеленок не знавшие отцовской ласки! А теперь одна... Лян Шанцзюнь... Как
мне хотелось бы облегчить твои страдания! Ну скажи! Я все сделаю для
тебя!.. Хуа Юнь... Спасибо тебе, Шанцзюнь, что в такую тяжелую минуту ты
рядом со мной... Лян Шанцзюнь... Если ты будешь плыть в море страданий и
не найдешь ни травинки, ни деревца, за которое могла бы ухватиться,
рассчитывай на меня... Знаю, знаю, Шанцзюнь. Твое сердце не так уж далеко
от моего. Я ценю твою дружбу. Но, прошу тебя, не надо думать о другом! Мое
сердце превратилось в подводную скалу, и ты можешь поранить свое...
Нет-нет, Хуа Юнь! Ради тебя я готов на все! Я так люблю тебя!.. Шанцзюнь,
прошу, ни слова больше! Наша дружба чиста, как родниковая вода, пусть же
ее не замутит ни одна песчинка! Прости меня, Шанцзюнь, если я причиняю
тебе боль. Но ты должен понять, что мое сердце - точно растревоженный
улей. Оно не выдержит, если в него влетит посторонняя пчела. Да, я забыла
тебя спросить, куда ты ездил на прошлой неделе?.. Лян Шанцзюнь... Я ездил
в Цзяньпиньсянь... В уезд Цзяньпиньсянь?.. Да, два дня катался, был и в
деревне твоего мужа... Как у них дела с кооперативом?.. Э-э! Как можно
создавать кооперативы, раз нет подходящих условий! Чжоу Миндэ был прав. Не
надо преувеличивать сознательность масс. Не могут же крестьяне так быстро
идти к социализму...
Из подвала донесся тяжелый вздох.
- Кто это у вас там стонет? - насторожившись, спросил Попов.
Мячиков сострил:
- Мало вам, бабушка, говорящей собаки, еще и привидение завели.
- Именно что привидение и стонет, - подтвердила старуха Красоткина и
простонародным жестом утерла уголки рта.
- Привидение... так сказать, кого? - еще больше насторожившись, спросил
Попов.
- Даниила-заточника. Был такой праведник в стародавние времена.
- Все ясно, - сказал Попов, положил конверт с деньгами в боковой карман
своего пальто и сделал старухе Красоткиной знак рукой.
Когда приятели вышли из дома N_17 и тронулись вверх по улице Брута в
сторону площади имени 50-летия Октября, Попов сначала молчал, а потом
сказал:
- Собака сумасшедшая, старуха сумасшедшая, домик этот с привидением
сумасшедший, - удивительная страна!
По-прежнему шел мелкий дождь вперемешку со снегом, под ногами хлюпала
жижа, изредка ветер налетал на прохожих и забирался своими ледяными
струями, как руками, под юбки и за воротники, заметно потемнел воздух,
словно на город набросили темно-прозрачную кисею. Посреди улицы стоял
сгоревший автобус, неподалеку светился каким-то фальшивым светом частный
ларек, похожий на бронемашину, в котором торговали противозачаточными
средствами, жевательной резинкой, хной и голландским спиртом.
- А я вот давно ничему не удивляюсь, - сказал Мячиков. - Даже если у
нас в июле случится вьюга, то я не удивлюсь. И, разумеется, мне нисколько
не представляется странным, что в России испокон веков перебои с хлебом,
но зато водятся говорящие собаки и привидения. Хотя, может быть, за это я
ее и люблю. Ведь ты знаешь, Сережа, я страстно, до помешательства люблю
нашу Россию, несмотря на все ее выверты, грязную бедность,
беспорядочность, одним словом, несмотря на то, что Россия по всем статьям
отъявленная страна. То есть я отлично понимаю, что, в сущности, любить ее
не за что, тут, как писал Гоголь из Рима, только снега да дураки [у
Гоголя: "...снега, подлецы, департамент"], - вот вам и вся Россия, а между
тем я ежечасно исхожу по ней мучительным чувством, замешанным на
сострадании и любви. Так, наверное, сохнут по загадочным
женщинам-дурнушкам, которые сами любить не могут, но, как назло, источают
магическое, какое-то отрицательное обаяние, подчиняющее себе самое
выдержанное сердце, самый серьезный ум...
- Не знаю, не знаю, - сказал Попов. - Я бы, положим, эмигрировал
куда-нибудь, к чертовой матери, только лень.
- И совершил бы трагическую ошибку! Потому что в развитии, в
беспрестанном движении существует одна Россия, а, как известно, где
движение, там и жизнь. Еще несчастные десять лет тому назад у нас шло
строительство развитого социализма, сегодня набирают обороты приватизация
и капиталистический способ производства, завтра откроется еще какая-нибудь
чума, а послезавтра Россию объединит спасительная идея. Только вот в чем
все дело: замесить ее необходимо уже сейчас.
- Опять ты за старое! - с чувством сказал Попов. - Да пойми ты,
блаженный, что все эти идеи в России от недоедания, а завали ты ее вареной
колбасой по два двадцать, и сразу она встанет на положительную стезю!
- О, как ты неправ! - воскликнул Мячиков и привычно всплеснул руками. -
Напротив: истинно русский человек потому и недоедает, что ему
перво-наперво подай сюда решить мировой вопрос! Иначе он не довел бы до
такого запустения свою страну, иначе он так легко не выпадал бы из одной
религии и так охотно не впадал бы в чужую веру. Тому пример, и пример
разительный, как русский народ предал Иисуса Христа в первый же год
коммунистической деспотии. Ведь, кажется, Россия христианнейшая была
страна, церквей да монастырей насчитывалось больше, чем во всех
европейских державах вместе взятых, по большим дорогам от богомольцев было
не протолкнуться, юродивый Христа ради почитался вторым человеком после
генерал-губернатора, Закон Божий молодежь твердила, как впоследствии
историю КПСС, - и что же? А вот что: стоило большевикам объявить, что Бога
нет, "а все одна химия", как остроумно заметил Зощенко, и немедленно
народ-богоносец бросился крушить церкви, отстреливать попов, отапливаться
иконами и по "красным уголкам" возводить напраслину на Христа. И десяти
лет не прошло, как встретить искренне верующего человека было уже труднее,
чем рогатую обезьяну. Из этого, главным образом, следует, что русский
народ нетрудно воодушевить какой-нибудь новой, спасительной религией,
которую принял бы и труженик, и криминалитет, и мыслитель, и диссидентура,
и деградант.
Совсем стемнело, и, словно нарочно, по всей улице Брута выключились,
как отрезало, фонари. Впрочем, приятели уже были в минуте хода от площади
имени 50-летия Октября; по периметру ее плотным кольцом стояли женщины
возраста преимущественно пожилого, как бы застывшие в каком-то народном
танце, которые торговали тушенкой, хлебом, дешевыми сигаретами, детскими
поношенными вещами, носками из собачьей шерсти, вяленой корюшкой,
навесными замками, старыми учебниками и прочим нужным и не нужным товаром
- это судя по злобе дня.
Напротив кирпичного дома, дававшего начало улице Брута, горел большой
мусорный бак, возле которого, по-слепецки простерши руки, обогревалась
компания босяков; было в этой жанровой сценке что-то жутковатое, что-то
настораживающе неземное.

6

Сразу после ужина, на который больным подавали пшенную кашу с кусочком
жареного минтая, проведать Яшу пришел Бидон; он принес две бутылки водки,
копченую курицу и охапку пунцовых роз. Бидон положил розы в ногах у Яши,
как-то по-звериному разорвал курицу и разлил водку на всю компанию -
каждому досталось ровно по двести граммов. Подняв чью-то эмалированную
кружку двумя пальцами, он сказал:
- Я этого змея, хирурга вашего, накажу!
Видимо, Бидон считал себя виноватым в несчастье Яши и желал хотя бы
отчасти загладить свою вину.
- Чего уж теперь, - с печалью в голосе сказал Яков. - Стрункин обратно
руку не пришьет, хоть ты его убей.
- Зато теперь ты домовладелец, - сказал Бидон и вытащил из кармана
своего романтического пиджака дарственную на строение N_17 по улице Брута.
- Собственность - это тебе не баран чихнул!
Яша Мугер отродясь недвижимостью не владел и поэтому не знал, как
отнестись к своему новому положению, но на всякий случай он приятно
улыбнулся Бидону, а товарищам по банде многозначительно подмигнул, давая
понять, что проблемы "малины" больше не существует.
- Так за что пьем? - весело спросил Робинзон Папава. - За погибель змея
Стрункина, за нового домовладельца или за широту славянской души?
Компания было зашумела на разные голоса, но тут в палату вошла
медицинская сестра Вера, сказала:
- Кто тут Бидон? К телефону!.. - и осеклась; наступила короткая пауза,
а затем Вера сделала компании нагоняй: - Чего это вы тут развели кабак?!
Это, в конце концов, шалман или медицинское учреждение?! Ну, совершенно
вы, парни, осатанели!
- Вот что, сестра, - распорядился Бидон, вытаскивая пригоршню
скомканных ассигнаций, - организуй по-быстрому удлинитель и телефонный
аппарат предоставь сюда. Потом, скажи своим санитарам, чтобы они притащили
того-сего... ну, мяса, фруктов и, само собой, ящик хорошей водки.