– Достаточно, достаточно, – вмешался полковник в намечающуюся перепалку. – Расскажите, чем вы утоляли голод по тысячелетней мудрости, накопленной человечеством.
– Я читал и записывал в надежде, что вы оцените мои старания. – Консулов достал из кармана сложенный вчетверо листок, развернул, внимательно оглядел всех присутствующих и начал читать: – «Правила скромности.
Первое. Повсеместно выказывай скромность, даже смиренность. Второе. Не крути легкомысленно головой – поворачивай ее медленно, держи прямо, слегка наклонив вперед. Третье. Глаза должны быть потуплены: не следует смотреть без нужды в сторону или вверх. Четвертое. Когда разговариваешь, особенно с лицом, обладающим властью, смотри не в лицо, а чуть ниже его подбородка».
Тут Консулов сделал небольшую паузу, как бы давая коллегам возможность усвоить прочитанное. Ковачев, поначалу изумленный, после четвертого правила вдруг поймал себя на мысли, что вспомнил резидента… Это же его описание, слепок его своеобразного поведения, не иначе.
– «Пятое. Не морщи лоб и особенно нос. Лицо твое всегда должно быть беззаботным, отражающим внутреннее спокойствие. Шестое. Губы не стискивай, но и широко не раскрывай. Седьмое. На лице твоем должно быть выражение скорее веселости, нежели печали или некоего иного необыкновенного чувства. Восьмое. Твой внешний вид и одежда должны быть опрятными и приличными. Девятое. Руки держи спокойно. Десятое. Ходи спокойно, не торопясь, если нет особой необходимости. Но и при необходимости соблюдай приличия. Одиннадцатое. Все твои слова, жесты, движения должны быть всеобщим примером. Двенадцатое. Выходить наружу следует вдвоем-втроем, как предпишет начальство. Тринадцатое. При разговоре не забывай о скромности, как в словах, так и в манере поведения». – Консулов опустил бумагу и закончил тише обычного: – Таким вот образом, товарищи. Вызывают ли ассоциации эти тринадцать правил?
– Это, несомненно, описание манер нашего резидента, – сказал Ковачев.
– Но если бы вы знали чье! Словесный портрет нашего героя – всего лишь копия с оригинала. А оригинал жил больше четырехсот лет назад! Это небезызвестный Игнатий Лойола – основатель и первый генерал ордена иезуитов. Тринадцать заповедей Святого Игнатия обязательны для братьев иезуитов и доныне определяют их поведение.
Сообщение Консулова всех крайне удивило. Задуманный капитаном эффект, безусловно, удался. Первым нарушил молчание Петев.
– Что же, выходит… резидент наш еще и иезуит?
– Получается так. Если это не случайное совпадение между поведением его и тринадцатью правилами… Впрочем, я должен объяснить, как наткнулся на сию премудрость. С первого дня знакомства с этим субъектом что-то мне постоянно не давало покоя. Слишком уж особенным, слишком необыкновенным было его поведение – и вечное смирение, и постоянно потупленный взгляд, и размеренные, как бы сдерживаемые движения рук. Все свидетельствовало о том, что в человеке есть нечто чуждое нам – не болгарское, не социалистическое, если угодно. Он из другого теста. Но какого? И где оно замешено? Мейд ин Ю Эс Эй? Сделано в США? Или где-то еще? Тогда-то я и решил порыться в библиотеке. Сознаюсь, сначала пошел по ложному следу. Вы, верно, слышали такое выражение – протестантское лицемерие? Так вот, вбил я себе в голову, что он из породы протестантов, может быть, даже тайный пастор, работающий, допустим, не только на американскую церковь. Более того, как вы знаете, его благоверная, госпожа Евлампия, субботница, адвентистка, из клана фанатиков, чье главное в жизни занятие – ожидание Страшного суда. При такой подруге был резон предположить, что и он протестант. Но я ошибся, и ошибка эта стоила мне целого дня сидения в библиотеке. Однако тот день не прошел впустую. Не знаю, насколько вы знакомы с различными протестантскими течениями: лютеранством, кальвинизмом, цвинглианством и так далее. В одной только англиканской церкви несколько сект: баптисты, методисты, квакеры, пятидесятники, адвентисты вроде нашей Евлампии. Каково было разобраться всего лишь за два дня в этом религиозном хаосе, это знаю только я – хорошо бы за это получить надбавку за вредность. За вредность моральную… Залез я, значит, в протестантский лабиринт, долго плутал, но все же выбрался. Тогда-то меня и осенило божье провидение. Разве лицемер и иезуит – не синонимы? И пошло дело, пошло. Особенно помогло мне сочинение Алигьеро Тонди, бывшего иезуита, варившегося в котле святой конгрегации, вкусившего с лихвою иезуитской премудрости и сбежавшего от духовных своих собратьев, когда увидел всех изнутри. Кстати, труд его читается как увлекательный роман. В нем-то я и нашел тринадцать правил. Игнатий Лойола сочинил их еще в середине шестнадцатого века, а его последователи, божьи служители, вылепили нашего героя сообразно этим правилам. Для вящей славы господней, или, если перейдем на латынь: ад майорем деи глориам!
VI. «АД МАЙОРЕМ ДЕИ ГЛОРИАМ»
– Я читал и записывал в надежде, что вы оцените мои старания. – Консулов достал из кармана сложенный вчетверо листок, развернул, внимательно оглядел всех присутствующих и начал читать: – «Правила скромности.
Первое. Повсеместно выказывай скромность, даже смиренность. Второе. Не крути легкомысленно головой – поворачивай ее медленно, держи прямо, слегка наклонив вперед. Третье. Глаза должны быть потуплены: не следует смотреть без нужды в сторону или вверх. Четвертое. Когда разговариваешь, особенно с лицом, обладающим властью, смотри не в лицо, а чуть ниже его подбородка».
Тут Консулов сделал небольшую паузу, как бы давая коллегам возможность усвоить прочитанное. Ковачев, поначалу изумленный, после четвертого правила вдруг поймал себя на мысли, что вспомнил резидента… Это же его описание, слепок его своеобразного поведения, не иначе.
– «Пятое. Не морщи лоб и особенно нос. Лицо твое всегда должно быть беззаботным, отражающим внутреннее спокойствие. Шестое. Губы не стискивай, но и широко не раскрывай. Седьмое. На лице твоем должно быть выражение скорее веселости, нежели печали или некоего иного необыкновенного чувства. Восьмое. Твой внешний вид и одежда должны быть опрятными и приличными. Девятое. Руки держи спокойно. Десятое. Ходи спокойно, не торопясь, если нет особой необходимости. Но и при необходимости соблюдай приличия. Одиннадцатое. Все твои слова, жесты, движения должны быть всеобщим примером. Двенадцатое. Выходить наружу следует вдвоем-втроем, как предпишет начальство. Тринадцатое. При разговоре не забывай о скромности, как в словах, так и в манере поведения». – Консулов опустил бумагу и закончил тише обычного: – Таким вот образом, товарищи. Вызывают ли ассоциации эти тринадцать правил?
– Это, несомненно, описание манер нашего резидента, – сказал Ковачев.
– Но если бы вы знали чье! Словесный портрет нашего героя – всего лишь копия с оригинала. А оригинал жил больше четырехсот лет назад! Это небезызвестный Игнатий Лойола – основатель и первый генерал ордена иезуитов. Тринадцать заповедей Святого Игнатия обязательны для братьев иезуитов и доныне определяют их поведение.
Сообщение Консулова всех крайне удивило. Задуманный капитаном эффект, безусловно, удался. Первым нарушил молчание Петев.
– Что же, выходит… резидент наш еще и иезуит?
– Получается так. Если это не случайное совпадение между поведением его и тринадцатью правилами… Впрочем, я должен объяснить, как наткнулся на сию премудрость. С первого дня знакомства с этим субъектом что-то мне постоянно не давало покоя. Слишком уж особенным, слишком необыкновенным было его поведение – и вечное смирение, и постоянно потупленный взгляд, и размеренные, как бы сдерживаемые движения рук. Все свидетельствовало о том, что в человеке есть нечто чуждое нам – не болгарское, не социалистическое, если угодно. Он из другого теста. Но какого? И где оно замешено? Мейд ин Ю Эс Эй? Сделано в США? Или где-то еще? Тогда-то я и решил порыться в библиотеке. Сознаюсь, сначала пошел по ложному следу. Вы, верно, слышали такое выражение – протестантское лицемерие? Так вот, вбил я себе в голову, что он из породы протестантов, может быть, даже тайный пастор, работающий, допустим, не только на американскую церковь. Более того, как вы знаете, его благоверная, госпожа Евлампия, субботница, адвентистка, из клана фанатиков, чье главное в жизни занятие – ожидание Страшного суда. При такой подруге был резон предположить, что и он протестант. Но я ошибся, и ошибка эта стоила мне целого дня сидения в библиотеке. Однако тот день не прошел впустую. Не знаю, насколько вы знакомы с различными протестантскими течениями: лютеранством, кальвинизмом, цвинглианством и так далее. В одной только англиканской церкви несколько сект: баптисты, методисты, квакеры, пятидесятники, адвентисты вроде нашей Евлампии. Каково было разобраться всего лишь за два дня в этом религиозном хаосе, это знаю только я – хорошо бы за это получить надбавку за вредность. За вредность моральную… Залез я, значит, в протестантский лабиринт, долго плутал, но все же выбрался. Тогда-то меня и осенило божье провидение. Разве лицемер и иезуит – не синонимы? И пошло дело, пошло. Особенно помогло мне сочинение Алигьеро Тонди, бывшего иезуита, варившегося в котле святой конгрегации, вкусившего с лихвою иезуитской премудрости и сбежавшего от духовных своих собратьев, когда увидел всех изнутри. Кстати, труд его читается как увлекательный роман. В нем-то я и нашел тринадцать правил. Игнатий Лойола сочинил их еще в середине шестнадцатого века, а его последователи, божьи служители, вылепили нашего героя сообразно этим правилам. Для вящей славы господней, или, если перейдем на латынь: ад майорем деи глориам!
VI. «АД МАЙОРЕМ ДЕИ ГЛОРИАМ»
5 сентября, пятница
Завершив разбор странного открытия Консулова, полковник позвонил генералу Маркову и попросил немедленно его принять. Причем вместе с капитаном Консуловым – не только потому, что генерал, возможно, захочет услышать подробности из первоисточника, но и ради справедливости: Консулов заслужил похвалу и должен был получить ее лично от генерала.
На сей раз Консулов чуть приглушил свои сценические эффекты, но от первоначального сценария не отказался: и тринадцать правил прочел, и пространно все объяснил. Генерал слушал терпеливо, не перебивая, а в конце встал и по-отцовски обнял Консулова.
– Браво, капитан. Скоро вы станете майором. Нравитесь вы мне. Я тоже голову ломал над загадкой этой личности – лже-Петрова, но дальше душевных терзаний дело не пошло. А надо было, оказывается, посетить библиотеку. Еще раз поздравляю!.. А теперь, товарищи, давайте думать, как использовать открытие Консулова. Не пора ли сбросить маску и заставить этого иезуита играть в открытую?
Игра по телефону-автомату 70–69 все еще продолжалась, хотя и безрезультатно. Сравнив фонограммы голосов работников управления, установили, что самый подходящий голос у фотографа-эксперта Петра Маначева. В установленные часы он выходил на агентов Петрова, давал новые задания от имени резидента, выслушивал доклады, но практической пользы это не приносило. Ибо новых агентов не раскрыли.
– И все же он болгарин, – воспользовался наступившим молчанием капитан. – Я твердо уверен!
– И я уверен, – сказал Ковачев. – Но как он оказался в 1975 году в Софии? Вот вопрос. Мы установили, что он приехал из Видина. А до этого? Кем он был, прежде чем стать Георгием Петровым? Чем занимался? Пока мы это не установим, откровенничать с ним не стоит.
– Вопрос в том, когда он стал иезуитом. Сейчас ему под пятьдесят. В таком возрасте роль иезуита вызубрить невозможно. Он, видно, пропитался этим духом еще в юности, лет тридцать назад.
– Значит, где-то в начале пятидесятых годов, – подхватил полковник Марков. – Помню я эти времена, ох как помню. И процесс пасторов, и процесс кюре. Но иезуитов у нас в стране были считанные единицы. Кто же и зачем сделал из него иезуита?
– Именно сделал, вылепил, – сказал Ковачев. – Такое возможно лишь в молодости, когда психика еще не устоялась.
Марков жестом остановил полковника.
– Погодите, погодите! У нас же было целое гнездо иезуитов! Их французский коллеж в Пловдиве… Как же он назывался? Там еще раскрыли одного старого шпиона, Анри д'Ампера, небезызвестного в свое время пэра Озона… трудный был человек. Ученики дразнили его пэром Бизоном. До сих пор помню. Ах да, заведение называлось коллежем святого Августина, принадлежало оно конгрегации «Успение Богородицы»… Вот какие номера откалывает склероз: выплывают из памяти историйки, вроде бы уже канувшие в Лету. Этот коллеж ежегодно выпускал альбомы с фотографиями своих питомцев и абитуриентов. Возьмите эти альбомы в нашей библиотеке, поройтесь в них. Не удивлюсь, если и эта змея выползла из гнезда Озона…
Архив бывшего французского коллежа святого Августина действительно сохранился. Среди огромного количества книг отыскались и упомянутые генералом альбомы с фотографиями и краткими характеристиками. Дальнейшее было делом техники. Из пяти представивших интерес фотографий следовало найти одну. Эксперты зафиксировали 28 опорных точек на голове – анфас и профиль – и сравнили их с соответствующими точками на фото теперешнего Петрова. Измерения и вычисления показали, что это – Стефан Мирославов, окончивший коллеж в 1947 году.
Генерал распорядился проверить биографии и четырех остальных заподозренных. Двое жили в Пловдиве, один в Русе, четвертый умер два года назад, а пятый… Пятый безвестно канул еще в 1954 году, и с той поры никто о нем ничего не слышал. Несомненно, он-то и играл роль Петрова. Понадобилось всего несколько дней, чтобы навести нужные справки. Биография резидента была короткой, но содержательной.
Стефан Мирославов (все называли его Стив) родился в 1928 году. Он был единственным сыном Йозо Мирославова – богатого католика, владельца обширных земельных угодий, нескольких доходных домов на главной улице Пловдива, столь же обширных лесных массивов в Родопах и двух лесопилок. Религиозен был до фанатизма и вместе с супругой Марией регулярно посещал католический собор святого Людвига. Неудивительно, что их единственный сын оказался в коллеже иезуитов, который и закончил с золотой медалью.
В гимназическом архиве оказалось немало материалов о молодом Мирославове, характеризующих его с самой лучшей стороны. Как известно, отцы иезуиты обращали особое внимание на детей из высших слоев общества – благодаря своим родителям они могли занять со временем видное место в обществе. Особенно если, ко всему прочему, были трудолюбивы, интеллигентны и тщеславны. Всеми этими качествами как раз и обладал Стив. Почти все годы обучения он был не только лучшим учеником класса, но и усердно посещал богослужения в гимназической капелле и в соборе святого Людвига. Поэтому никто не удивился, когда на выпускных торжествах ему вручили «При д'экселанс» – «Награду достойнейшему». Помимо грамоты, получил он и роскошный альбом с цветными видами знаменитых замков Франции. Но гораздо важнее было другое: высокая награда обеспечивала Стиву не менее высокую стипендию во французском университете.
Да, до этого момента все развивалось самым прекрасным образом. Но только до этого момента! После 1947 года началось стремительное падение Мирославова. Во-первых, ему не разрешили поехать во Францию на учебу. Официальным мотивом отказа послужила необходимость отслужить в армии. И Стив оказался в казарме. Через два года его демобилизовали, но жизнь в стране к этому времени разительно переменилась. Все богатства его семьи были конфискованы или национализированы – начали действовать революционные законы народной власти. Родителям, владевшим дотоле многими домами, оставили одну комнату, где они и прозябали без каких-либо доходов. Отец вскоре скончался от инфаркта – судя по всему, не смог вынести столь решительной перемены в своем общественном положении.
Стив и его мать остались вдвоем. Жили они хоть и без прежнего довольства и блеска, но все же прилично, хотя и не работали. Возможно, помогал кто-нибудь из прежних друзей – но и все они тоже находились в незавидном положении. Скорее всего, у госпожи Марии Мирославовой была припрятана шкатулка с драгоценностями, которые она потихоньку сбывала. Так или иначе, но Стив поступил на юридический факультет Софийского университета. Скоро и здесь он оказался в числе первых студентов…
Второй сокрушительный удар в судьбе Мирославова последовал в 1952 году. При очередной чистке его исключили из университета как социально чуждый элемент, как сына «бывших». Исключили перед самой летней сессией, когда он готовился сдать (как всегда, с блеском) экзамены. Можно представить, какая буря разразилась в душе честолюбивого юноши, какой бурлил в нем вулкан ненависти к новой власти.
Начался новый этап в его жизни. То ли не найдя более подходящего занятия, то ли из-за оскорбленного самолюбия и всем назло, но многообещающий молодой юрист переквалифицировался в чернорабочего. Несколько месяцев работал возчиком, свозя кости из мясных лавок на фабрику, вырабатывающую клей. Затем довольно долго был землекопом – рыл песок и гравий на берегах Марицы.
При раскрытии шпионско-диверсионной организации католических кюре в июле 1952 года органы засекли встречи Стефана Мирославова с Павлом Джиджовым, священником, бывшим главой католическо-униатской семинарии при коллеже святого Августина. По архивам оказалось трудно установить, насколько эти связи были серьезны, противозаконны, во всяком случае, на процессе Стив не фигурировал. Либо следователь проявил небрежность, либо Мирославов тогда и впрямь не лез в политику.
Два года проходил он в чернорабочих, не предприняв ни одной попытки найти более подходящее занятие. Люди, знавшие его в те времена, вспоминали, что поначалу он был в страшном отчаянье и даже подумывал о самоубийстве, но постепенно успокоился – возможно, свыкся с новым своим положением. А возможно, злоба перевесила в нем все остальные чувства, и, стиснув зубы, парень замкнулся в себе, намеренно избрав работу потяжелей… Так прозябал он, живя вместе с матерью, без любимой и даже без случайных подруг, погруженный в одиночество и озлобленность, пока в мае 1954 года не исчез. В одно прекрасное утро, как всегда, ушел из дому на работу, но там не появился. И с тех пор будто в воду канул.
Пришлось порыться в архиве Пловдивского окружного управления. Там обнаружилось заявление Марии Мирославовой о том, что ее сын в среду, 7 мая, ушел из дому и не вернулся. Заявительница просила милицию установить, не случилось ли с ним несчастья. Как ни странно, заявление датировано 14 мая – неделю спустя после исчезновения человека! Почему озабоченная мать не подняла тревогу сразу на другой день? Такая забывчивость объяснялась легко: они с сыном сговорились, у парня была целая неделя для осуществления задуманного плана, и лишь затем – для оправдания матери – последовало заявление.
По данным архива госбезопасности и пограничных войск тоже нельзя было узнать что-то определенное. В первой половине мая 1954 года на границе было вроде бы спокойно, а имевшие место инциденты носили совершенно иной характер.
Так в биографии Стефана Мирославова образовался пропуск в целых 23 года. Невероятно, чтобы все эти годы он скрывался в Болгарии. Значит, сбежал за границу – допустим, во Францию, – чтобы с семилетним опозданием получить свою стипендию? Ясно, что вращался он за рубежом в эмигрантских кругах. Это давало следствию некоторые надежды…
Ковачев долго трудился над соответствующим запросом, сводя воедино все предположения и догадки, все фотографии резидента в разных позах и ракурсах, не только сегодняшние или из альбома коллежа, но и из семейного архива Мирославовых в Пловдиве, фотографии, которые предоставила следствию смущенная мать Стива…
Ответ на запрос наконец пришел. Назван он был справкой, что не соответствовало действительности. Толстый пакет с густо исписанными листками напоминал скорее научную монографию. Судя по всему, над «справкой» трудился не один человек и не одно дело в архиве было тщательно пересмотрено.
Вступительная глава, названная «Идентификация», была целиком посвящена отождествлению Георгия Михайлова Петрова с личностью Стефана Йозефа Мирославова и с разными фигурами, подвизавшимися в период 1954–1975 годов в болгарской эмиграции и среди шпионов. Оказывается, через два месяца после исчезновения Стив появился в Риме под собственной фамилией. И здесь навсегда с ней распрощался. Сначала он стал французом Анри Лекоком, затем итальянцем Филиппо Таламо, затем, оставаясь священником, это был отец Джузеппе Паван, отец Пьетро Коффи, а возможно, и известный эмиссар Ватикана отец Густаво де Реджис.
Анри Лекоком он стал в Венеции, в спецшколе иезуитов, где готовили шпионов-радистов и шифровальщиков. Его явно предназначали для Болгарии, но он, как и везде, оказался среди первых учеников, и наставники решили использовать его для других целей святого ордена.
Так Стив попал в стены новициата Иисусова общества в Галлоро, возле Ариччи, в 30 километрах от Рима. Сведения о его деятельности в этом иезуитском воспитательном учреждении отсутствовали: «святые братья» умело хранят свои тайны. Но известно, какова главная задача новициатов – полностью стереть, уничтожить личность новобранца и заменить ее новой, искусственной. Судя по всему, операция прошла блестяще. Когда в 1957 году Стив под личиной Филиппо Таламо покинул новициат, он был уже другим существом.
Затем последовали годы учебы в иезуитском университете в Риме, на улице Карло Каэтано. Здесь он, разумеется, тоже блистал знаниями. Здесь же, видимо, постригся в монахи и стал членом иезуитского ордена, поскольку на выпускной церемонии в 1961 году ректор коллегии отец Густаво Веттер вручал диплом не Стефану Мирославову, и не Анри Лекоку, и даже не Филиппо Таламо, а отцу Джузеппе Павану.
Далее явствовало, что он активно участвовал в деятельности комитета содействия беженцам из Болгарии. Затем следы исчезали. Было лишь известно, что он отбыл на тайную виллу иезуитского ордена в Альпах. Потом опять полная неизвестность. В начале семидесятых годов он подвизался под именем отца Пьетро Коффи на знаменитой вилле «Мальта» – известном гнезде иезуитских шпионов, опекаемом отцом Роберто Цюлигом…
Странным, необъяснимым выглядело то обстоятельство, что после двух с лишним десятилетий безоблачной жизни в Италии, когда Стиву было уже под пятьдесят, он решил вернуться в Болгарию, чтобы превратиться в техника Петрова. Если, разумеется, он руководствовался собственным желанием. Вышестоящие отцы иезуиты умели блюсти железную дисциплину ордена и заставляли платить старые долги.
Заброска Стива в Болгарию ставила ряд важных вопросов.
Во-первых, что случилось с настоящим Георгием Михайловым? Почему он согласился на «размен» с Мирославовым и отдал ему свой паспорт? И куда делся потом? Уехал на Запад? Или нашел свой конец в диких зарослях, в горах? Такие размены – один прибывает с иностранным паспортом и остается в Болгарии, а другой с этим же паспортом убывает на Запад, предварительно переклеив фото, – были известны. Но что могло склонить Георгия Михайлова к измене родине?..
Другую загадку представляла личность Евлампии Босилковой. Она, несомненно, знала о нелегальной деятельности мужа. Без нее он не смог бы соорудить в доме хитроумные тайники и пользоваться ими. Да и постоянное пребывание кого-либо из супругов в доме – не означало ли это, что Ева выполняла свою задачу на вверенном ей посту? Не следовало забывать, что индивидуальное строение, столь пригодное для шпионской деятельности, принадлежало Еве, что брак с нею дал возможность резиденту получить в столице и прописку, и работу. Что толкнуло женщину на этот брак? Только ли желание увядающей вдовушки раздобыть себе любою ценой супруга, пусть даже шпиона! Или же глубоко верующая, фанатичная сектантка получила соответствующее внушение – нет, приказ – от своего пастора?
Тогда возникал вопрос: зачем протестантский пастор заставил послушную овечку коренным образом изменить жизнь, заключив брак с указанным ей чужим человеком – католиком, иезуитом? Какая сила смогла принудить извечных заклятых врагов – католиков и протестантов – объединиться в общей борьбе против коммунизма?..
22 сентября, понедельник
Первый серьезный допрос был назначен на следующее утро. Под вечер, покончив с текущими делами, генерал Марков вызвал к себе для последних уточнений Ковачева и капитана Консулова. Было решено, что допрашивает полковник в присутствии капитана, а Марков будет слушать в своем кабинете.
– Ну, товарищи, как думаете начать поединок с этим типом? – спросил генерал. – Какую увертюру ему сыграете? Не забывайте, как он вышколен, как нас ненавидит. Дуэль придется вести по всем правилам единоборства, пуская в ход самые хитроумные приемы.
– Я предлагаю, – сказал полковник, – начать издалека, будто все остальное нам известно. С какой-либо незначительной, но любопытной детали. Ну, скажем… Возможно ли монаху, и не какому-нибудь, а монаху-иезуиту, допустим некоему Пьетро Коффи, жениться? К тому же на протестантке.
– Ха-ха! Полагаете, что сразу загоните его в угол? Тогда вы слабо знаете нравы «христова воинства», – оживился Консулов. – Нет такого злодеяния и коварства, на которые не решились бы иезуиты, но все же их главные отличительные черты – подлость и лицемерие. Не знаю, что резидент ответит на ваш вопрос, но уверен: он ничуть не смутится. Ибо непременно воспользуется одним хитрым иезуитским приемом, именуемым «мысленный уговор». Любой иезуит готов хулить даже господа бога, в то же время мысленно его восхваляя. Для них это не только допустимо, но и обязательно, ежели речь идет об интересах всего ордена. В данном случае он наверняка уже состряпал мысленный уговор, что на Еве женился Стефан Мирославов, а точнее, Георгий Петров и этот брак не имеет никакого касательства к духовному лицу – отцу Джузеппе Павану. Не забывайте также, что брак у них гражданский – сиречь не ниспосланный богом. Уверяю вас, я не напрасно провел время в библиотеке: успел кое-что вкусить от иезуитской морали.
– Хорошо, будь по-вашему, – усмехнулся Ковачев. – Тогда начнем с другого конца… Вот так: зачем вы, товарищ Петров, представляясь по телефону, называетесь фамилиями, которые начинаются с корня «христ»? Христакиев, Христодоров, Христев, Христофоров и так далее. Звоня вашим агентам, вы служите Иисусу Христу? Или призываете оного полюбоваться на деяния ваши? Неужели все это – во имя Христа, во исполнение вашего любимого лозунга: «Ад майорем деи глориам» – «Для вяшей славы господней»?..
Завершив разбор странного открытия Консулова, полковник позвонил генералу Маркову и попросил немедленно его принять. Причем вместе с капитаном Консуловым – не только потому, что генерал, возможно, захочет услышать подробности из первоисточника, но и ради справедливости: Консулов заслужил похвалу и должен был получить ее лично от генерала.
На сей раз Консулов чуть приглушил свои сценические эффекты, но от первоначального сценария не отказался: и тринадцать правил прочел, и пространно все объяснил. Генерал слушал терпеливо, не перебивая, а в конце встал и по-отцовски обнял Консулова.
– Браво, капитан. Скоро вы станете майором. Нравитесь вы мне. Я тоже голову ломал над загадкой этой личности – лже-Петрова, но дальше душевных терзаний дело не пошло. А надо было, оказывается, посетить библиотеку. Еще раз поздравляю!.. А теперь, товарищи, давайте думать, как использовать открытие Консулова. Не пора ли сбросить маску и заставить этого иезуита играть в открытую?
Игра по телефону-автомату 70–69 все еще продолжалась, хотя и безрезультатно. Сравнив фонограммы голосов работников управления, установили, что самый подходящий голос у фотографа-эксперта Петра Маначева. В установленные часы он выходил на агентов Петрова, давал новые задания от имени резидента, выслушивал доклады, но практической пользы это не приносило. Ибо новых агентов не раскрыли.
– И все же он болгарин, – воспользовался наступившим молчанием капитан. – Я твердо уверен!
– И я уверен, – сказал Ковачев. – Но как он оказался в 1975 году в Софии? Вот вопрос. Мы установили, что он приехал из Видина. А до этого? Кем он был, прежде чем стать Георгием Петровым? Чем занимался? Пока мы это не установим, откровенничать с ним не стоит.
– Вопрос в том, когда он стал иезуитом. Сейчас ему под пятьдесят. В таком возрасте роль иезуита вызубрить невозможно. Он, видно, пропитался этим духом еще в юности, лет тридцать назад.
– Значит, где-то в начале пятидесятых годов, – подхватил полковник Марков. – Помню я эти времена, ох как помню. И процесс пасторов, и процесс кюре. Но иезуитов у нас в стране были считанные единицы. Кто же и зачем сделал из него иезуита?
– Именно сделал, вылепил, – сказал Ковачев. – Такое возможно лишь в молодости, когда психика еще не устоялась.
Марков жестом остановил полковника.
– Погодите, погодите! У нас же было целое гнездо иезуитов! Их французский коллеж в Пловдиве… Как же он назывался? Там еще раскрыли одного старого шпиона, Анри д'Ампера, небезызвестного в свое время пэра Озона… трудный был человек. Ученики дразнили его пэром Бизоном. До сих пор помню. Ах да, заведение называлось коллежем святого Августина, принадлежало оно конгрегации «Успение Богородицы»… Вот какие номера откалывает склероз: выплывают из памяти историйки, вроде бы уже канувшие в Лету. Этот коллеж ежегодно выпускал альбомы с фотографиями своих питомцев и абитуриентов. Возьмите эти альбомы в нашей библиотеке, поройтесь в них. Не удивлюсь, если и эта змея выползла из гнезда Озона…
Архив бывшего французского коллежа святого Августина действительно сохранился. Среди огромного количества книг отыскались и упомянутые генералом альбомы с фотографиями и краткими характеристиками. Дальнейшее было делом техники. Из пяти представивших интерес фотографий следовало найти одну. Эксперты зафиксировали 28 опорных точек на голове – анфас и профиль – и сравнили их с соответствующими точками на фото теперешнего Петрова. Измерения и вычисления показали, что это – Стефан Мирославов, окончивший коллеж в 1947 году.
Генерал распорядился проверить биографии и четырех остальных заподозренных. Двое жили в Пловдиве, один в Русе, четвертый умер два года назад, а пятый… Пятый безвестно канул еще в 1954 году, и с той поры никто о нем ничего не слышал. Несомненно, он-то и играл роль Петрова. Понадобилось всего несколько дней, чтобы навести нужные справки. Биография резидента была короткой, но содержательной.
Стефан Мирославов (все называли его Стив) родился в 1928 году. Он был единственным сыном Йозо Мирославова – богатого католика, владельца обширных земельных угодий, нескольких доходных домов на главной улице Пловдива, столь же обширных лесных массивов в Родопах и двух лесопилок. Религиозен был до фанатизма и вместе с супругой Марией регулярно посещал католический собор святого Людвига. Неудивительно, что их единственный сын оказался в коллеже иезуитов, который и закончил с золотой медалью.
В гимназическом архиве оказалось немало материалов о молодом Мирославове, характеризующих его с самой лучшей стороны. Как известно, отцы иезуиты обращали особое внимание на детей из высших слоев общества – благодаря своим родителям они могли занять со временем видное место в обществе. Особенно если, ко всему прочему, были трудолюбивы, интеллигентны и тщеславны. Всеми этими качествами как раз и обладал Стив. Почти все годы обучения он был не только лучшим учеником класса, но и усердно посещал богослужения в гимназической капелле и в соборе святого Людвига. Поэтому никто не удивился, когда на выпускных торжествах ему вручили «При д'экселанс» – «Награду достойнейшему». Помимо грамоты, получил он и роскошный альбом с цветными видами знаменитых замков Франции. Но гораздо важнее было другое: высокая награда обеспечивала Стиву не менее высокую стипендию во французском университете.
Да, до этого момента все развивалось самым прекрасным образом. Но только до этого момента! После 1947 года началось стремительное падение Мирославова. Во-первых, ему не разрешили поехать во Францию на учебу. Официальным мотивом отказа послужила необходимость отслужить в армии. И Стив оказался в казарме. Через два года его демобилизовали, но жизнь в стране к этому времени разительно переменилась. Все богатства его семьи были конфискованы или национализированы – начали действовать революционные законы народной власти. Родителям, владевшим дотоле многими домами, оставили одну комнату, где они и прозябали без каких-либо доходов. Отец вскоре скончался от инфаркта – судя по всему, не смог вынести столь решительной перемены в своем общественном положении.
Стив и его мать остались вдвоем. Жили они хоть и без прежнего довольства и блеска, но все же прилично, хотя и не работали. Возможно, помогал кто-нибудь из прежних друзей – но и все они тоже находились в незавидном положении. Скорее всего, у госпожи Марии Мирославовой была припрятана шкатулка с драгоценностями, которые она потихоньку сбывала. Так или иначе, но Стив поступил на юридический факультет Софийского университета. Скоро и здесь он оказался в числе первых студентов…
Второй сокрушительный удар в судьбе Мирославова последовал в 1952 году. При очередной чистке его исключили из университета как социально чуждый элемент, как сына «бывших». Исключили перед самой летней сессией, когда он готовился сдать (как всегда, с блеском) экзамены. Можно представить, какая буря разразилась в душе честолюбивого юноши, какой бурлил в нем вулкан ненависти к новой власти.
Начался новый этап в его жизни. То ли не найдя более подходящего занятия, то ли из-за оскорбленного самолюбия и всем назло, но многообещающий молодой юрист переквалифицировался в чернорабочего. Несколько месяцев работал возчиком, свозя кости из мясных лавок на фабрику, вырабатывающую клей. Затем довольно долго был землекопом – рыл песок и гравий на берегах Марицы.
При раскрытии шпионско-диверсионной организации католических кюре в июле 1952 года органы засекли встречи Стефана Мирославова с Павлом Джиджовым, священником, бывшим главой католическо-униатской семинарии при коллеже святого Августина. По архивам оказалось трудно установить, насколько эти связи были серьезны, противозаконны, во всяком случае, на процессе Стив не фигурировал. Либо следователь проявил небрежность, либо Мирославов тогда и впрямь не лез в политику.
Два года проходил он в чернорабочих, не предприняв ни одной попытки найти более подходящее занятие. Люди, знавшие его в те времена, вспоминали, что поначалу он был в страшном отчаянье и даже подумывал о самоубийстве, но постепенно успокоился – возможно, свыкся с новым своим положением. А возможно, злоба перевесила в нем все остальные чувства, и, стиснув зубы, парень замкнулся в себе, намеренно избрав работу потяжелей… Так прозябал он, живя вместе с матерью, без любимой и даже без случайных подруг, погруженный в одиночество и озлобленность, пока в мае 1954 года не исчез. В одно прекрасное утро, как всегда, ушел из дому на работу, но там не появился. И с тех пор будто в воду канул.
Пришлось порыться в архиве Пловдивского окружного управления. Там обнаружилось заявление Марии Мирославовой о том, что ее сын в среду, 7 мая, ушел из дому и не вернулся. Заявительница просила милицию установить, не случилось ли с ним несчастья. Как ни странно, заявление датировано 14 мая – неделю спустя после исчезновения человека! Почему озабоченная мать не подняла тревогу сразу на другой день? Такая забывчивость объяснялась легко: они с сыном сговорились, у парня была целая неделя для осуществления задуманного плана, и лишь затем – для оправдания матери – последовало заявление.
По данным архива госбезопасности и пограничных войск тоже нельзя было узнать что-то определенное. В первой половине мая 1954 года на границе было вроде бы спокойно, а имевшие место инциденты носили совершенно иной характер.
Так в биографии Стефана Мирославова образовался пропуск в целых 23 года. Невероятно, чтобы все эти годы он скрывался в Болгарии. Значит, сбежал за границу – допустим, во Францию, – чтобы с семилетним опозданием получить свою стипендию? Ясно, что вращался он за рубежом в эмигрантских кругах. Это давало следствию некоторые надежды…
Ковачев долго трудился над соответствующим запросом, сводя воедино все предположения и догадки, все фотографии резидента в разных позах и ракурсах, не только сегодняшние или из альбома коллежа, но и из семейного архива Мирославовых в Пловдиве, фотографии, которые предоставила следствию смущенная мать Стива…
Ответ на запрос наконец пришел. Назван он был справкой, что не соответствовало действительности. Толстый пакет с густо исписанными листками напоминал скорее научную монографию. Судя по всему, над «справкой» трудился не один человек и не одно дело в архиве было тщательно пересмотрено.
Вступительная глава, названная «Идентификация», была целиком посвящена отождествлению Георгия Михайлова Петрова с личностью Стефана Йозефа Мирославова и с разными фигурами, подвизавшимися в период 1954–1975 годов в болгарской эмиграции и среди шпионов. Оказывается, через два месяца после исчезновения Стив появился в Риме под собственной фамилией. И здесь навсегда с ней распрощался. Сначала он стал французом Анри Лекоком, затем итальянцем Филиппо Таламо, затем, оставаясь священником, это был отец Джузеппе Паван, отец Пьетро Коффи, а возможно, и известный эмиссар Ватикана отец Густаво де Реджис.
Анри Лекоком он стал в Венеции, в спецшколе иезуитов, где готовили шпионов-радистов и шифровальщиков. Его явно предназначали для Болгарии, но он, как и везде, оказался среди первых учеников, и наставники решили использовать его для других целей святого ордена.
Так Стив попал в стены новициата Иисусова общества в Галлоро, возле Ариччи, в 30 километрах от Рима. Сведения о его деятельности в этом иезуитском воспитательном учреждении отсутствовали: «святые братья» умело хранят свои тайны. Но известно, какова главная задача новициатов – полностью стереть, уничтожить личность новобранца и заменить ее новой, искусственной. Судя по всему, операция прошла блестяще. Когда в 1957 году Стив под личиной Филиппо Таламо покинул новициат, он был уже другим существом.
Затем последовали годы учебы в иезуитском университете в Риме, на улице Карло Каэтано. Здесь он, разумеется, тоже блистал знаниями. Здесь же, видимо, постригся в монахи и стал членом иезуитского ордена, поскольку на выпускной церемонии в 1961 году ректор коллегии отец Густаво Веттер вручал диплом не Стефану Мирославову, и не Анри Лекоку, и даже не Филиппо Таламо, а отцу Джузеппе Павану.
Далее явствовало, что он активно участвовал в деятельности комитета содействия беженцам из Болгарии. Затем следы исчезали. Было лишь известно, что он отбыл на тайную виллу иезуитского ордена в Альпах. Потом опять полная неизвестность. В начале семидесятых годов он подвизался под именем отца Пьетро Коффи на знаменитой вилле «Мальта» – известном гнезде иезуитских шпионов, опекаемом отцом Роберто Цюлигом…
Странным, необъяснимым выглядело то обстоятельство, что после двух с лишним десятилетий безоблачной жизни в Италии, когда Стиву было уже под пятьдесят, он решил вернуться в Болгарию, чтобы превратиться в техника Петрова. Если, разумеется, он руководствовался собственным желанием. Вышестоящие отцы иезуиты умели блюсти железную дисциплину ордена и заставляли платить старые долги.
Заброска Стива в Болгарию ставила ряд важных вопросов.
Во-первых, что случилось с настоящим Георгием Михайловым? Почему он согласился на «размен» с Мирославовым и отдал ему свой паспорт? И куда делся потом? Уехал на Запад? Или нашел свой конец в диких зарослях, в горах? Такие размены – один прибывает с иностранным паспортом и остается в Болгарии, а другой с этим же паспортом убывает на Запад, предварительно переклеив фото, – были известны. Но что могло склонить Георгия Михайлова к измене родине?..
Другую загадку представляла личность Евлампии Босилковой. Она, несомненно, знала о нелегальной деятельности мужа. Без нее он не смог бы соорудить в доме хитроумные тайники и пользоваться ими. Да и постоянное пребывание кого-либо из супругов в доме – не означало ли это, что Ева выполняла свою задачу на вверенном ей посту? Не следовало забывать, что индивидуальное строение, столь пригодное для шпионской деятельности, принадлежало Еве, что брак с нею дал возможность резиденту получить в столице и прописку, и работу. Что толкнуло женщину на этот брак? Только ли желание увядающей вдовушки раздобыть себе любою ценой супруга, пусть даже шпиона! Или же глубоко верующая, фанатичная сектантка получила соответствующее внушение – нет, приказ – от своего пастора?
Тогда возникал вопрос: зачем протестантский пастор заставил послушную овечку коренным образом изменить жизнь, заключив брак с указанным ей чужим человеком – католиком, иезуитом? Какая сила смогла принудить извечных заклятых врагов – католиков и протестантов – объединиться в общей борьбе против коммунизма?..
22 сентября, понедельник
Первый серьезный допрос был назначен на следующее утро. Под вечер, покончив с текущими делами, генерал Марков вызвал к себе для последних уточнений Ковачева и капитана Консулова. Было решено, что допрашивает полковник в присутствии капитана, а Марков будет слушать в своем кабинете.
– Ну, товарищи, как думаете начать поединок с этим типом? – спросил генерал. – Какую увертюру ему сыграете? Не забывайте, как он вышколен, как нас ненавидит. Дуэль придется вести по всем правилам единоборства, пуская в ход самые хитроумные приемы.
– Я предлагаю, – сказал полковник, – начать издалека, будто все остальное нам известно. С какой-либо незначительной, но любопытной детали. Ну, скажем… Возможно ли монаху, и не какому-нибудь, а монаху-иезуиту, допустим некоему Пьетро Коффи, жениться? К тому же на протестантке.
– Ха-ха! Полагаете, что сразу загоните его в угол? Тогда вы слабо знаете нравы «христова воинства», – оживился Консулов. – Нет такого злодеяния и коварства, на которые не решились бы иезуиты, но все же их главные отличительные черты – подлость и лицемерие. Не знаю, что резидент ответит на ваш вопрос, но уверен: он ничуть не смутится. Ибо непременно воспользуется одним хитрым иезуитским приемом, именуемым «мысленный уговор». Любой иезуит готов хулить даже господа бога, в то же время мысленно его восхваляя. Для них это не только допустимо, но и обязательно, ежели речь идет об интересах всего ордена. В данном случае он наверняка уже состряпал мысленный уговор, что на Еве женился Стефан Мирославов, а точнее, Георгий Петров и этот брак не имеет никакого касательства к духовному лицу – отцу Джузеппе Павану. Не забывайте также, что брак у них гражданский – сиречь не ниспосланный богом. Уверяю вас, я не напрасно провел время в библиотеке: успел кое-что вкусить от иезуитской морали.
– Хорошо, будь по-вашему, – усмехнулся Ковачев. – Тогда начнем с другого конца… Вот так: зачем вы, товарищ Петров, представляясь по телефону, называетесь фамилиями, которые начинаются с корня «христ»? Христакиев, Христодоров, Христев, Христофоров и так далее. Звоня вашим агентам, вы служите Иисусу Христу? Или призываете оного полюбоваться на деяния ваши? Неужели все это – во имя Христа, во исполнение вашего любимого лозунга: «Ад майорем деи глориам» – «Для вяшей славы господней»?..