Страница:
– Благодарю вас, сэр.
– Но я никогда в жизни не смогу написать книгу, – возразила барышня. – Я даже письма пишу с трудом.
Корки негромко кашлянул.
– Видите ли, Берти, таланты Мюриэль скорее лежат в области сцены, – произнес он. – Я не успел вам рассказать, она пляшет канкан в оперетте «Скорее к выходу» на Манхэттене, вот мы немного и волнуемся, как дядюшка Александр отнесется к нашей помолвке. Полный абсурд, конечно, но мы уверены, что именно из-за этого обстоятельства он будет рвать и метать без всякого удержу.
Ну, ясное дело. Не знаю, почему – корифеи психоанализа в этом лучше разбираются, – но дядюшки и тетушки как класс на дух не переносят сцену, будь то оперная, драматическая или любая другая. Она для них как кость в горле.
Но Дживс, конечно, и тут не растерялся.
– Думаю, сэр, мы без труда найдем какого-нибудь нуждающегося литератора, который с радостью напишет нужную нам книгу за небольшой гонорар. Главное – чтобы на титульном листе значилось имя юной леди.
– Правильно, – поддержал Корки. – Сэм Паттерсон за сто долларов все и напишет. Он ежемесячно сочиняет для одного художественного журнала повесть, три рассказа и десять тысяч слов романа с продолжением под разными фамилиями. Такую мелочь, как детская книжонка, он в два счета настрочит. Я с ним прямо сегодня и переговорю.
– Отлично.
– Я вам больше не нужен, сэр? – спросил Дживс. – Очень хорошо, сэр. Благодарю вас, сэр.
Я всегда считал издателей людьми выдающихся познаний, череп у них от серого вещества чуть не лопается, и только сейчас понял, в чем заключается их роль. Знаете, в чем? В выписывании чеков, больше у издателя никаких обязанностей нет, настоящую работу выполняют достойные, трудолюбивые, энергичные люди. Уж я-то знаю, потому что сам выступил в качестве издателя. Я сидел себе, посиживал в своей уютной квартире, черкнул раз-другой вечным пером, и в положенный срок из печати вышла роскошная, в глянцевой обложке книженция.
Я как раз находился у Корки, когда он получил первые экземпляры «Американских птиц» в «Круге чтения для детей». Мюриэль Сингер тоже была там, мы болтали о разных разностях, и вдруг раздался громкий стук в дверь, это посыльный принес пачку книг.
Да уж, это была всем книгам книга. Красная обложка, на ней птица уж не знаю какой породы, внизу золотыми буквами имя невесты Корки. Я открыл один экземпляр наугад.
– «Весенним утром, гуляя по полям и лугам, – прочел я на двадцать первой странице сверху, – ты можешь услышать мелодичное, беззаботное щебетанье красногрудой коноплянки, принадлежащей к семейству вьюрковых, отряд воробьиных. Когда вырастешь, обязательно прочти увлекательнейшую книгу мистера Александра Уорпла «Американские птицы», узнаешь о коноплянке все в подробностях».
Прямо вот так, ни больше ни меньше. Откровенная, лобовая реклама дядюшкиного опуса. Через несколько страниц он опять оказался в центре внимания уже в связи с желтоклювой кукушкой. С ума сойти! Чем дальше я читал, тем больше восхищался автором этой писанины и гением Дживса, который придумал такой грандиозный ход. Дядюшка не устоит, как день ясно. Вы называете человека самым сведущим в мире специалистом по желтоклювой кукушке, и чтобы в душе его после этих слов да не шевельнулось по отношению к вам некое подобие дружелюбия? Быть такого не может!
– Успех обеспечен! – восхитился я.
– Дядюшка наш! – поддержал Корки.
Через два дня он заглянул ко мне на Парк-авеню рассказать, что все идет как по маслу. Дядюшка прислал Мюриэль письмо, исполненное немыслимой, сверхчеловеческой доброты, не знай Корки его почерка, нипочем бы не поверил, что старый хрыч способен на такую галантность. Дядюшка писал, что будет счастлив познакомиться с мисс Сингер, он ждет ее в любое время, когда ей будет благоугодно посетить его.
Вскоре мне случилось уехать из Нью-Йорка. Меня уже давно приглашали погостить в свои загородные поместья разные заядлые охотники и прочие любители скачек и других видов спорта, так что в город я вернулся только через несколько месяцев. Конечно, я частенько вспоминал Корки, как-то у них там, уладилось ли все к общему согласию, и представьте себе, в первый же мой вечер в Нью-Йорке, заглянув в один из тихих кабачков, где я бываю, когда не манят яркие огни, я увидел там Мюриэль Сингер. Она сидела одна за столиком возле двери, а Корки, надо полагать, отлучился позвонить по телефону. Я разлетелся к ней.
– Кого я вижу! Ну, и как? Рассказывайте, рассказывайте!
– А, это вы, мистер Вустер. Очень рада.
– Корки здесь?
– Прошу прощения?
– Вы ведь Корки ждете?
– Я вас не сразу поняла. Нет, я жду не его.
Что-то такое послышалось мне в ее голосе, вроде бы «А это еще что за личность такая?»
– Как, неужели вы поссорились с Корки?
– Поссорились?
– Ну, размолвка у вас произошла, пустяковое недопонимание, оба погорячились, бывает, знаете ли.
– С чего вы взяли? Не понимаю.
– Тогда в чем дело? Раньше вы всегда с ним обедали перед тем, как идти в театр.
– Я оставила сцену.
И тут до меня дошло. Я совсем забыл, как долго меня не было в городе.
– Ну да, как же, понимаю! Вы вышли замуж.
– Да.
– Потрясающе! Желаю вам всяческого счастья.
– Большое спасибо. Александр, – произнесла она, глядя мимо меня, – это мой знакомый… мистер Вустер.
Я обернулся. Рядом стоял субъект с бобриком седых, упрямо торчащих волос и красной от избытка здоровья физиономией. Устрашающего вида детина, хотя сейчас настроен мирно.
– Мистер Вустер, познакомьтесь, пожалуйста, с моим мужем. Александр, мистер Вустер – друг Брюса.
Старикан с чувством стиснул мне руку, только поэтому я и не грянулся со всего маху на пол. Стены, пол и потолок заходили ходуном.
– Стало быть, вы, мистер Вустер, знаете моего племянника, – донесся до меня его голос. – Хорошо бы вам удалось хоть немного вправить ему мозги, чтобы он бросил эту свою дурацкую мазню. Впрочем, мне кажется, он и сам начал входить в разум. Я это заметил, дорогая, когда он в первый раз пришел к нам обедать и познакомился с тобой. Был такой тихий, серьезный. Как будто что-то уразумел. Мистер Вустер, вы не откажете нам в удовольствии отобедать сейчас с нами? Или вы уже обедали?
Да, да, обедал, заверил я его. Какой там обед, мне бы свежего воздуха глотнуть. Скорей на улицу, надо опомниться, сообразить что к чему.
Дома я услышал, что Дживс что-то делает у себя в комнате, и позвал его.
– Дживс, – сказал я, – надо срочно мобилизовать лучшие силы и спасать положение. Сначала принесите мне бурбона с содовой – бурбона как можно больше, – а потом я расскажу вам новость.
Он принес на подносе высокий стакан.
– Вы бы, Дживс, тоже выпили. Стоит подкрепиться заранее.
– Спасибо, сэр, может быть, потом.
– Как хотите, дело ваше. Но знайте, вы будете потрясены. Помните моего приятеля мистера Коркорана?
– Как же, сэр.
– И ту барышню, которая должна была исподволь завоевать расположение дядюшки с помощью книжечки о птицах?
– Еще бы, сэр.
– Так вот, она завоевала расположение дядюшки. И вышла за него замуж.
Дживс и глазом не моргнул. Его ничем не удивишь.
– Такого поворота событий следовало опасаться с самого начала, сэр.
– Неужели вы подозревали, что все кончится именно так?
– Я не исключал такой возможности, сэр.
– Ну, знаете, Дживс! Могли бы хоть предупредить нас, черт возьми.
– Не хотелось показаться неделикатным, сэр.
Перекусив и придя в более спокойное состояние духа, я, конечно, понял, что вовсе не виноват в случившемся, если все трезво оценить. Судите сами, мог ли я предугадать, что блестящий план Дживса приведет к такому конфузу? Но что греха таить, мне все равно не улыбалась перспектива встретиться с Корки сейчас, пусть уж лучше время, этот великий врач, сначала проделает свою утешительную работу. С полгода я обходил Вашингтон-сквер стороной. Можно даже сказать, забыл, что такой район вообще существует в Нью-Йорке. А когда наконец решил, что худшее позади и можно без опаски наведаться в эти края, чтобы связать, как принято говорить, порвавшуюся нить, это якобы всеисцеляющее время, вместо того чтобы нежно подуть на затянувшуюся рану, самым злодейским образом всадило в нее острейший нож. Развернув однажды утром газету, я прочел, что миссис Александр Уорпл подарила своему супругу сына и наследника.
Мне было так жалко старину Корки, что я не смог прикоснуться к завтраку. Я был убит наповал. Это полный крах. Что мне-то сейчас делать? Конечно, лететь на Вашингтон-сквер, молча стиснуть горемыке руку. Однако я подумал, подумал, и стало ясно, что пороху у меня не хватит. Зачем мозолить человеку глаза в таком горе? Буду посылать ему свое сочувствие телепатически.
Но через месяц-другой меня снова начали одолевать угрызения совести. Я вдруг подумал, что ведь, в сущности, подло бегать от несчастного малого, будто он – прокаженный, ему, может быть, сейчас особенно нужно, чтобы все друзья сплотились вокруг него. Я представил себе, как он сидит в своей студии один-одинешенек, наедине с горькими мыслями, и до того растрогался, что тут же сломя голову бросился на улицу, схватил такси и велел шоферу мчать на Вашингтон-сквер. Ворвался в студию, а он стоит понуро у мольберта и водит по холсту кистью, а на возвышении сидит сурового вида немолодая особа женского пола с младенцем на руках.
Н – да, к подобным казусам надо всегда быть готовым.
– Э-э-э… м-м-м… – пробормотал я и попятился к выходу.
Корки оглянулся.
– Привет, Берти. Не уходите, мы уже заканчиваем сеанс. На сегодня все, – сказал он няне, и та поднялась со стула и опустила младенчика в коляску, стоящую на рейде.
– Завтра в то же время, мистер Коркоран?
– Да, я вас жду.
– До свидания.
– До свидания.
Корки постоял немного, поглядел на дверь, потом шагнул ко мне, и его вдруг словно прорвало. К счастью, он считал само собой разумеющимся, что я все знаю, поэтому обошлось без излишней неловкости.
– Эта гениальная идея принадлежит дядюшке, – полыхал он. – Мюриэль еще не знает о портрете. Он, видите ли, готовит ей сюрприз ко дню рождения.
Нянька везет мальчишку якобы на прогулку, а на самом деле прямиком сюда. Хотите знать, что такое ирония судьбы, Берти? Лучшего примера не найти. Мне первый раз в жизни заказали портрет, и кого я должен писать? Этот мерзкий свиной огузок, который нагло заявился в этот мир и отнял у меня мое законное наследство. В голове не умещается! И ведь какой изощренный садизм: вынуждать меня чуть не по полдня любоваться сопливой физиономией этого выродка, который, в сущности, обобрал меня, как бандит, и оставил нищим. Отказаться от портрета я не могу, тогда дядюшка перестанет давать мне на жизнь, и все равно: каждый раз, как я встречаю бессмысленный вытаращенный взгляд этой козявки, я испытываю адские муки. Берти, признаюсь вам как на духу: когда малец снисходительно выпучится на меня, а потом отвернет башку и срыгнет, будто его тошнит от моего вида, я с наслаждением представляю себе, как все первые полосы вечерних газет кричат о сенсационном убийстве. Иногда я даже заголовки вижу: «Талантливый молодой художник зарубил топором грудного младенца».
Я молча сжал его плечо. Бедный мой старый друг Корки, такое глубокое сострадание не выскажешь словами.
После этого визита я сколько-то времени не заглядывал к нему в студию, зачем сыпать соль на раны, человеку и без того тошно. К тому же, признаюсь, меня отпугивала нянька. Она была до жути похожа на тетку Агату. Точно так же просверливала вас насквозь глазами.
Но однажды после обеда Корки сам звонит мне по телефону.
– Привет, Берти.
– Привет.
– Вы очень заняты сегодня вечером?
– Да нет, не особенно.
– Тогда приходите, пожалуйста, ко мне, очень прошу.
– А что такое? Что-нибудь случилось?
– Я портрет закончил.
– Ну, дружище, поздравляю. Такой капитальный труд.
– Да уж. – По голосу Корки чувствовалось, что его одолевают сомнения. – Понимаете, Берти, что-то в нем меня смущает. Через полчаса придет дядюшка смотреть работу, а я… Сам не знаю почему, но мне нужна ваша моральная поддержка.
Так, все ясно, я ввязываюсь в какую-то неприятную историю. Тут, конечно, не обойтись без благожелательного участия Дживса.
– Думаете, старый хрыч не оценит? Будет рвать и метать?
– Не исключаю.
Я вспомнил краснорожего детину в ресторанчике и попытался представить себе, как он рвет и мечет. Очень убедительно получилось.
– Приду, – твердо пообещал я в телефонную трубку.
– Вот спасибо!
– Но при одном условии: я возьму с собой Дживса.
– Возьмете Дживса? Это еще зачем? Нечего ему тут делать! Ваш кретин Дживс как раз и придумал тот идиотский план, из-за которого…
– Слушайте, Корки, если вы думаете, что я жажду встретиться с вашим сумасшедшим дядюшкой один на один, без Дживса, который выручит из любой передряги, то вы глубоко заблуждаетесь. Да я скорей в клетку с дикими зверями войду и вцеплюсь зубами льву в загривок.
– Ладно, пусть приходит, – согласился Корки. Без особой радости, однако ж согласился. Я вызвал звонком Дживса и объяснил ему сложившееся положение.
– Я к вашим услугам, сэр, – ответил Дживс.
Мы застали Корки возле двери, он разглядывал портрет, стоя в оборонительной позиции, как будто ожидал, что тот бросится на него.
– Берти, остановитесь там, где вы сейчас, – сказал он, не двигаясь с места. – А теперь скажите мне честно, что вы об этом думаете?
Свет из большого окна падал прямо на портрет. Я внимательно в него всмотрелся. Потом шагнул чуть ближе и снова всмотрелся. Вернулся на прежнее место, потому что оттуда все выглядело не так катастрофично.
– Ну что? – взволнованно спросил Корки.
Я задумался.
– Конечно, старина, я видел ребенка всего один раз, да и то не больше минуты, но… Он, если не ошибаюсь, и в самом деле на редкость противный младенец, правда?
– Но ведь не до такой же степени, как на моем портрете?
Я снова всмотрелся в портрет, и совесть не позволила мне покривить душой.
– Нет, старина, вы чересчур увлеклись.
Корки нервно откинул пятерней волосы со лба и застонал.
– Вы правы, Берти, конечно, правы. Какая-то чертовщина творится с этим проклятым портретом. По-моему, мне нечаянно удалось сделать то, чего всегда добивался Сарджент, – написать душу модели. Я проник сквозь оболочку внешнего, поверхностного, и изобразил на полотне душу ребенка.
– Помилуйте, у новорожденного младенца и такая черная душа? Когда бы он успел так погрязнуть в пороках? Что вы скажете, Дживс?
– Я склонен согласиться с вами, сэр.
– У него… Корки, у него какой-то странный плотоядный взгляд, вы не находите?
– А, вы это тоже заметили? – спросил Корки.
– Любопытно было бы найти человека, который не заметит.
– Я ведь чего хотел? Хотел придать этому пащенку выражение повеселее, а вместо этого написал забулдыгу.
– Именно это я и хотел сказать, дружище. Такое впечатление, будто он попал на грандиозную попойку и разгулялся вовсю. Вам так не кажется, Дживс?
– Да, сэр, младенец находится в явном подпитии.
Корки хотел что-то сказать, но дверь отворилась, и в студию вошел дядюшка.
На миг воцарился дух радости, веселья и всеобщего благоволения. Старикан пожал мне руку, хлопнул Корки по спине, провозгласил, что день нынче выдался просто на удивление, постукал себя по брючине тростью. Дживс растворился на заднем плане, и дядюшка его не заметил.
– Итак, Брюс, итак, мой мальчик, портрет наконец-то готов… а он в самом деле готов? Неси его сюда, показывай. Ну что ж, поглядим, посмотрим. Какой прекрасный сюрприз для твоей тетушки. Где же он? Сейчас мы…
И вдруг до него дошло. Он не был готов к такому удару, даже отшатнулся.
– А-а-а-а! – завопил он.
Потом наступила предгрозовая тишина. Давно я не чувствовал себя так неуютно.
– Это что, такая шутка? – зловеще спросил он наконец, и от его голоса по студии загуляли ледяные сквозняки.
Скорее на выручку старине Корки, это мой долг.
– От портрета лучше отойти подальше, – посоветовал я дядюшке.
– Золотые слова! – рявкнул он. – Именно подальше! Желательно на край света, чтобы и в телескоп не разглядеть! – И он набросился на Корки, как неукрощенный лев из джунглей на кусок мяса. – И на это… на эту мазню ты столько лет тратил свое время и мои деньги! Да я бы тебе свой забор покрасить не доверил! Я заказал тебе портрет, думал, ты хоть чему-то научился, а ты? Намалевал карикатуру для комикса! – Он ринулся к двери, злобно рыча и в бешенстве колотя хвостом. – Все, с меня довольно. Хочешь и дальше валять дурака и бездельничать, художника из себя изображать – на здоровье. Но я тебе приказываю, племянничек: явишься в понедельник утром ко мне в контору, выкинешь из головы свои бредни и будешь служить, давно уже следовало, пять лет даром пропало. Начнешь с самого низа и станешь пробиваться наверх, иначе ни цента, ни единого цента, ни полцента… тьфу!
Дверь захлопнулась, мы остались одни. Я выполз из своего бомбоубежища.
– Корки, дружище, – еле слышно прошептал я.
Корки стоял и обреченно глядел на портрет. Взгляд затравленный, на лице тоска.
– Все, это конец. – Голос у него сорвался.
– Что вы теперь будете делать?
– Что буду делать? А что мне остается? Если он перестанет давать мне на жизнь, придется бросить живопись. А он грозился, вы сами слышали. Пойду в понедельник к нему в контору.
Я решительно не знал, что сказать. Уж мне-то было известно, какое отвращение вызывает у него дядюшкин бизнес, и я чувствовал себя до крайности неловко. Все равно, что пытаться завязать светскую беседу с человеком, которого только что приговорили к двадцати годам тюрьмы.
И тут в тишине прозвучал спокойный голос:
– Если позволите, сэр, я мог бы дать совет.
А, Дживс. Он выступил из тени и тоже рассматривал портрет. Клянусь вам, я напрочь забыл, что Дживс здесь, с нами, это обстоятельство даст вам представление о том, как ужасен был в гневе дядя Александр.
– Не знаю, сэр, упоминал ли я когда-нибудь при вас некоего Дигби Тислтона, у которого был какое-то время в услужении? Может быть, вы даже с ним знакомы. Он был финансист. А сейчас он – лорд Бриджворт. Так вот, он любил повторять, что выход всегда есть. В первый раз я услышал от него эти слова, когда публика отказалась покупать патентованное средство для удаления волос, которое он рекламировал.
– Что с вами, Дживс? Вы бредите?
– Я вспомнил о мистере Тислтоне только потому, сэр, что он в некотором роде оказался в сходном положении. Мазь для удаления волос не раскупалась, но он не впал в отчаяние. Он снова выбросил ее на рынок под названием «Львиная грива» и с гарантией, что через несколько месяцев у вас на голове вырастет густейшая шевелюра. На рекламе, если помните, сэр, был изображен биллиардный шар с забавной рожицей – до начала курса и после его окончания, и на этой мази мистер Тислтон так разбогател, что его очень скоро возвели в звание пэра за заслуги перед партией консерваторов. Мне кажется, если мистер Коркоран хорошенько подумает, он поймет, как понимал мистер Тислтон, что выход всегда есть. Кстати, его подсказал сам мистер Уорпл. В пылу обвинений он назвал младенца на портрете карикатурой для комикса. Я считаю, сэр, он дал вам очень ценный совет. Возможно, написанный мистером Коркораном ребенок не понравился мистеру Уорплу из-за отсутствия портретного сходства с его единственным чадом, зато редакторы, я уверен, придут от мальчишки в восторг и сделают его героем новой серии комиксов. Если мистер Коркоран позволит мне высказать мое мнение, я давно понял, что у него талант остро подмечать смешное. В этом мальце есть что-то очень симпатичное – эдакая лихость, задор. Я уверен, публика его полюбит.
Корки ястребиным взором впился в портрет и как-то странно вроде бы всхлипывал. Видно, нервы у бедняги совсем сдали.
Вдруг он дико захохотал.
– Корки, дружище! – Я осторожно потряс его за плечо. Испугался, что от горя у него началась истерика.
А Корки бросился расхаживать взад-вперед по студии.
– Он прав! Тысячу раз прав! Дживс, вы мой спаситель! Вам принадлежит величайшая идея века! «Явишься ко мне в понедельник! Будешь служить в моей конторе, начнешь с самого низа!» Да я, если пожелаю, куплю весь его бизнес с потрохами! Я знаком с редактором юмористического отдела «Санди стар», он у меня этого мальца с руками оторвет. Только на днях он сетовал, как трудно найти героев для увлекательных новых серий. А этот мой младенец – персонаж высшего класса, мне за него любые деньги дадут. Я напал на золотую жилу. Где моя шляпа? Теперь я обеспечен на всю жизнь. Шляпа, черт ее возьми, где? Берти, одолжите мне пятерку, поеду на Парк-роу на такси!
Дживс отечески улыбнулся. Вернее, произвел сокращение лицевых мышц, которое у него означает улыбку.
– Если позволите, мистер Коркоран, я хотел бы предложить название для задуманной вами серии комиксов – «Приключения мальца Удальца».
Мы с Корки посмотрели на портрет, посмотрели друг на друга, и лица наши выразили благоговейное восхищение. Дживс попал в яблочко. Лучшего названия не придумать.
– Дживс, – сказал я. Это было уже недели две-три спустя, и я только что просмотрел страницу комиксов в «Санди стар». – Я оптимист. И всегда был оптимистом. Чем старше я становлюсь, тем лучше понимаю, как правы были Шекспир и разные другие поэты, которые утверждали, что ночь всего темнее перед рассветом, что у тучки всегда есть светлая изнанка и что вообще никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Возьмем, к примеру, мистера Коркорана. Только что человек был, можно сказать, в самом что ни на есть аховом положении. Получил от судьбы подлый, предательский удар под дых. И, однако, посмотрите на него сейчас. Вы видели эти рисунки?
– Я позволил себе взглянуть на них, сэр, когда нес вам газету. В высшей степени занимательно.
– Знаете, они имеют большой успех.
– Я это предвидел, сэр.
Я откинулся на подушки.
– Должен вам сказать, Дживс, вы гений. За такие услуги следует брать комиссионные.
– Признаюсь вам, сэр, я не внакладе. Мистер Коркоран был чрезвычайно щедр. Я приготовил вам коричневый костюм, сэр.
– Нет, я, пожалуй, надену синий в тонкую красную полосочку.
– Нет, сэр, только не синий в тонкую красную полосочку.
– Но я в нем выгляжу очень элегантно.
– Только через мой труп, сэр.
– Ладно, Дживс, будь по-вашему.
– Очень хорошо, сэр. Благодарю вас, сэр.
Лодырь Рокки и его тетушка
Рокки Тодд свалился мне на голову весенним утром ни свет ни заря. Я спал как убитый, восстанавливая силы посредством всегдашнего девятичасового сна, как вдруг дверь распахнулась, и какой-то нахал двинул мне под ребра, а потом принялся стаскивать с меня одеяло. Я поморгал, протер глаза, собрался с духом и узрел перед собой Рокки. В первый миг я подумал, что он мне просто снится.
Дело в том, что Рокки живет где-то на Лонг-Айленде, у черта на куличках. К то му же он не раз мне сам говорил, что спит до полудня и обычно встает не раньше часа. Отъявленный лодырь, второго такого не сыщешь во всей Америке. Рокки и занятие в жизни нашел подходящее, оно позволяло ему свободно предаваться главной своей склонности. Он был поэтом. То есть если что и делал, так это писал стихи. Однако большую часть времени, насколько мне известно, Рокки проводил вроде как в трансе. Он признавался, что может часами созерцать червяка, размышляя на тему о том, для чего эта Божья тварь предназначена.
Образ жизни у него был продуманный и хорошо рассчитанный. Примерно раз в месяц он садился и дня три кропал стихи. Остальные триста двадцать девять дней в году отдыхал. Я и не знал, что сочинительство стихов может доставить средства к существованию, пусть даже такому, какое ведет Рокки. Но оказывается, что если, например, настрочить что-нибудь эдакое, не скованное рифмой, и призвать юношество жить на всю катушку, то американские издатели с руками оторвут такие вирши. Рокки как-то показывал мне свое сочинение. Начинается так:
О будущем Рокки ничуть не тревожился: дело в том, что где-то в глуши, в Иллинойсе, у него была богатая тетка. Удивительное дело, чуть ли не у всех моих приятелей существует подобный источник благосостояния – у кого тетушка, у кого дядюшка. Вот у Бикки, например, дядя – герцог Чизикский. Корки тоже всегда прибегал к помощи своего дяди, любителя-орнитолога Александра Уорпла; потом они, правда, поссорились. При случае расскажу, что приключилось с моим старинным приятелем Оливером Сипперли; у него тоже есть тетка, она живет в Йоркшире… Нет, таких совпадений не бывает. Тут скрыт глубокий смысл. Я к чему клоню: по-моему, само Провидение печется об этих олухах царя небесного, и лично я – за, обеими руками. Дело в том, что меня с детства мордовали мои тетки, и потому я радуюсь любому проявлению снисходительности и сердечной доброты со стороны родственников.
– Но я никогда в жизни не смогу написать книгу, – возразила барышня. – Я даже письма пишу с трудом.
Корки негромко кашлянул.
– Видите ли, Берти, таланты Мюриэль скорее лежат в области сцены, – произнес он. – Я не успел вам рассказать, она пляшет канкан в оперетте «Скорее к выходу» на Манхэттене, вот мы немного и волнуемся, как дядюшка Александр отнесется к нашей помолвке. Полный абсурд, конечно, но мы уверены, что именно из-за этого обстоятельства он будет рвать и метать без всякого удержу.
Ну, ясное дело. Не знаю, почему – корифеи психоанализа в этом лучше разбираются, – но дядюшки и тетушки как класс на дух не переносят сцену, будь то оперная, драматическая или любая другая. Она для них как кость в горле.
Но Дживс, конечно, и тут не растерялся.
– Думаю, сэр, мы без труда найдем какого-нибудь нуждающегося литератора, который с радостью напишет нужную нам книгу за небольшой гонорар. Главное – чтобы на титульном листе значилось имя юной леди.
– Правильно, – поддержал Корки. – Сэм Паттерсон за сто долларов все и напишет. Он ежемесячно сочиняет для одного художественного журнала повесть, три рассказа и десять тысяч слов романа с продолжением под разными фамилиями. Такую мелочь, как детская книжонка, он в два счета настрочит. Я с ним прямо сегодня и переговорю.
– Отлично.
– Я вам больше не нужен, сэр? – спросил Дживс. – Очень хорошо, сэр. Благодарю вас, сэр.
Я всегда считал издателей людьми выдающихся познаний, череп у них от серого вещества чуть не лопается, и только сейчас понял, в чем заключается их роль. Знаете, в чем? В выписывании чеков, больше у издателя никаких обязанностей нет, настоящую работу выполняют достойные, трудолюбивые, энергичные люди. Уж я-то знаю, потому что сам выступил в качестве издателя. Я сидел себе, посиживал в своей уютной квартире, черкнул раз-другой вечным пером, и в положенный срок из печати вышла роскошная, в глянцевой обложке книженция.
Я как раз находился у Корки, когда он получил первые экземпляры «Американских птиц» в «Круге чтения для детей». Мюриэль Сингер тоже была там, мы болтали о разных разностях, и вдруг раздался громкий стук в дверь, это посыльный принес пачку книг.
Да уж, это была всем книгам книга. Красная обложка, на ней птица уж не знаю какой породы, внизу золотыми буквами имя невесты Корки. Я открыл один экземпляр наугад.
– «Весенним утром, гуляя по полям и лугам, – прочел я на двадцать первой странице сверху, – ты можешь услышать мелодичное, беззаботное щебетанье красногрудой коноплянки, принадлежащей к семейству вьюрковых, отряд воробьиных. Когда вырастешь, обязательно прочти увлекательнейшую книгу мистера Александра Уорпла «Американские птицы», узнаешь о коноплянке все в подробностях».
Прямо вот так, ни больше ни меньше. Откровенная, лобовая реклама дядюшкиного опуса. Через несколько страниц он опять оказался в центре внимания уже в связи с желтоклювой кукушкой. С ума сойти! Чем дальше я читал, тем больше восхищался автором этой писанины и гением Дживса, который придумал такой грандиозный ход. Дядюшка не устоит, как день ясно. Вы называете человека самым сведущим в мире специалистом по желтоклювой кукушке, и чтобы в душе его после этих слов да не шевельнулось по отношению к вам некое подобие дружелюбия? Быть такого не может!
– Успех обеспечен! – восхитился я.
– Дядюшка наш! – поддержал Корки.
Через два дня он заглянул ко мне на Парк-авеню рассказать, что все идет как по маслу. Дядюшка прислал Мюриэль письмо, исполненное немыслимой, сверхчеловеческой доброты, не знай Корки его почерка, нипочем бы не поверил, что старый хрыч способен на такую галантность. Дядюшка писал, что будет счастлив познакомиться с мисс Сингер, он ждет ее в любое время, когда ей будет благоугодно посетить его.
Вскоре мне случилось уехать из Нью-Йорка. Меня уже давно приглашали погостить в свои загородные поместья разные заядлые охотники и прочие любители скачек и других видов спорта, так что в город я вернулся только через несколько месяцев. Конечно, я частенько вспоминал Корки, как-то у них там, уладилось ли все к общему согласию, и представьте себе, в первый же мой вечер в Нью-Йорке, заглянув в один из тихих кабачков, где я бываю, когда не манят яркие огни, я увидел там Мюриэль Сингер. Она сидела одна за столиком возле двери, а Корки, надо полагать, отлучился позвонить по телефону. Я разлетелся к ней.
– Кого я вижу! Ну, и как? Рассказывайте, рассказывайте!
– А, это вы, мистер Вустер. Очень рада.
– Корки здесь?
– Прошу прощения?
– Вы ведь Корки ждете?
– Я вас не сразу поняла. Нет, я жду не его.
Что-то такое послышалось мне в ее голосе, вроде бы «А это еще что за личность такая?»
– Как, неужели вы поссорились с Корки?
– Поссорились?
– Ну, размолвка у вас произошла, пустяковое недопонимание, оба погорячились, бывает, знаете ли.
– С чего вы взяли? Не понимаю.
– Тогда в чем дело? Раньше вы всегда с ним обедали перед тем, как идти в театр.
– Я оставила сцену.
И тут до меня дошло. Я совсем забыл, как долго меня не было в городе.
– Ну да, как же, понимаю! Вы вышли замуж.
– Да.
– Потрясающе! Желаю вам всяческого счастья.
– Большое спасибо. Александр, – произнесла она, глядя мимо меня, – это мой знакомый… мистер Вустер.
Я обернулся. Рядом стоял субъект с бобриком седых, упрямо торчащих волос и красной от избытка здоровья физиономией. Устрашающего вида детина, хотя сейчас настроен мирно.
– Мистер Вустер, познакомьтесь, пожалуйста, с моим мужем. Александр, мистер Вустер – друг Брюса.
Старикан с чувством стиснул мне руку, только поэтому я и не грянулся со всего маху на пол. Стены, пол и потолок заходили ходуном.
– Стало быть, вы, мистер Вустер, знаете моего племянника, – донесся до меня его голос. – Хорошо бы вам удалось хоть немного вправить ему мозги, чтобы он бросил эту свою дурацкую мазню. Впрочем, мне кажется, он и сам начал входить в разум. Я это заметил, дорогая, когда он в первый раз пришел к нам обедать и познакомился с тобой. Был такой тихий, серьезный. Как будто что-то уразумел. Мистер Вустер, вы не откажете нам в удовольствии отобедать сейчас с нами? Или вы уже обедали?
Да, да, обедал, заверил я его. Какой там обед, мне бы свежего воздуха глотнуть. Скорей на улицу, надо опомниться, сообразить что к чему.
Дома я услышал, что Дживс что-то делает у себя в комнате, и позвал его.
– Дживс, – сказал я, – надо срочно мобилизовать лучшие силы и спасать положение. Сначала принесите мне бурбона с содовой – бурбона как можно больше, – а потом я расскажу вам новость.
Он принес на подносе высокий стакан.
– Вы бы, Дживс, тоже выпили. Стоит подкрепиться заранее.
– Спасибо, сэр, может быть, потом.
– Как хотите, дело ваше. Но знайте, вы будете потрясены. Помните моего приятеля мистера Коркорана?
– Как же, сэр.
– И ту барышню, которая должна была исподволь завоевать расположение дядюшки с помощью книжечки о птицах?
– Еще бы, сэр.
– Так вот, она завоевала расположение дядюшки. И вышла за него замуж.
Дживс и глазом не моргнул. Его ничем не удивишь.
– Такого поворота событий следовало опасаться с самого начала, сэр.
– Неужели вы подозревали, что все кончится именно так?
– Я не исключал такой возможности, сэр.
– Ну, знаете, Дживс! Могли бы хоть предупредить нас, черт возьми.
– Не хотелось показаться неделикатным, сэр.
Перекусив и придя в более спокойное состояние духа, я, конечно, понял, что вовсе не виноват в случившемся, если все трезво оценить. Судите сами, мог ли я предугадать, что блестящий план Дживса приведет к такому конфузу? Но что греха таить, мне все равно не улыбалась перспектива встретиться с Корки сейчас, пусть уж лучше время, этот великий врач, сначала проделает свою утешительную работу. С полгода я обходил Вашингтон-сквер стороной. Можно даже сказать, забыл, что такой район вообще существует в Нью-Йорке. А когда наконец решил, что худшее позади и можно без опаски наведаться в эти края, чтобы связать, как принято говорить, порвавшуюся нить, это якобы всеисцеляющее время, вместо того чтобы нежно подуть на затянувшуюся рану, самым злодейским образом всадило в нее острейший нож. Развернув однажды утром газету, я прочел, что миссис Александр Уорпл подарила своему супругу сына и наследника.
Мне было так жалко старину Корки, что я не смог прикоснуться к завтраку. Я был убит наповал. Это полный крах. Что мне-то сейчас делать? Конечно, лететь на Вашингтон-сквер, молча стиснуть горемыке руку. Однако я подумал, подумал, и стало ясно, что пороху у меня не хватит. Зачем мозолить человеку глаза в таком горе? Буду посылать ему свое сочувствие телепатически.
Но через месяц-другой меня снова начали одолевать угрызения совести. Я вдруг подумал, что ведь, в сущности, подло бегать от несчастного малого, будто он – прокаженный, ему, может быть, сейчас особенно нужно, чтобы все друзья сплотились вокруг него. Я представил себе, как он сидит в своей студии один-одинешенек, наедине с горькими мыслями, и до того растрогался, что тут же сломя голову бросился на улицу, схватил такси и велел шоферу мчать на Вашингтон-сквер. Ворвался в студию, а он стоит понуро у мольберта и водит по холсту кистью, а на возвышении сидит сурового вида немолодая особа женского пола с младенцем на руках.
Н – да, к подобным казусам надо всегда быть готовым.
– Э-э-э… м-м-м… – пробормотал я и попятился к выходу.
Корки оглянулся.
– Привет, Берти. Не уходите, мы уже заканчиваем сеанс. На сегодня все, – сказал он няне, и та поднялась со стула и опустила младенчика в коляску, стоящую на рейде.
– Завтра в то же время, мистер Коркоран?
– Да, я вас жду.
– До свидания.
– До свидания.
Корки постоял немного, поглядел на дверь, потом шагнул ко мне, и его вдруг словно прорвало. К счастью, он считал само собой разумеющимся, что я все знаю, поэтому обошлось без излишней неловкости.
– Эта гениальная идея принадлежит дядюшке, – полыхал он. – Мюриэль еще не знает о портрете. Он, видите ли, готовит ей сюрприз ко дню рождения.
Нянька везет мальчишку якобы на прогулку, а на самом деле прямиком сюда. Хотите знать, что такое ирония судьбы, Берти? Лучшего примера не найти. Мне первый раз в жизни заказали портрет, и кого я должен писать? Этот мерзкий свиной огузок, который нагло заявился в этот мир и отнял у меня мое законное наследство. В голове не умещается! И ведь какой изощренный садизм: вынуждать меня чуть не по полдня любоваться сопливой физиономией этого выродка, который, в сущности, обобрал меня, как бандит, и оставил нищим. Отказаться от портрета я не могу, тогда дядюшка перестанет давать мне на жизнь, и все равно: каждый раз, как я встречаю бессмысленный вытаращенный взгляд этой козявки, я испытываю адские муки. Берти, признаюсь вам как на духу: когда малец снисходительно выпучится на меня, а потом отвернет башку и срыгнет, будто его тошнит от моего вида, я с наслаждением представляю себе, как все первые полосы вечерних газет кричат о сенсационном убийстве. Иногда я даже заголовки вижу: «Талантливый молодой художник зарубил топором грудного младенца».
Я молча сжал его плечо. Бедный мой старый друг Корки, такое глубокое сострадание не выскажешь словами.
После этого визита я сколько-то времени не заглядывал к нему в студию, зачем сыпать соль на раны, человеку и без того тошно. К тому же, признаюсь, меня отпугивала нянька. Она была до жути похожа на тетку Агату. Точно так же просверливала вас насквозь глазами.
Но однажды после обеда Корки сам звонит мне по телефону.
– Привет, Берти.
– Привет.
– Вы очень заняты сегодня вечером?
– Да нет, не особенно.
– Тогда приходите, пожалуйста, ко мне, очень прошу.
– А что такое? Что-нибудь случилось?
– Я портрет закончил.
– Ну, дружище, поздравляю. Такой капитальный труд.
– Да уж. – По голосу Корки чувствовалось, что его одолевают сомнения. – Понимаете, Берти, что-то в нем меня смущает. Через полчаса придет дядюшка смотреть работу, а я… Сам не знаю почему, но мне нужна ваша моральная поддержка.
Так, все ясно, я ввязываюсь в какую-то неприятную историю. Тут, конечно, не обойтись без благожелательного участия Дживса.
– Думаете, старый хрыч не оценит? Будет рвать и метать?
– Не исключаю.
Я вспомнил краснорожего детину в ресторанчике и попытался представить себе, как он рвет и мечет. Очень убедительно получилось.
– Приду, – твердо пообещал я в телефонную трубку.
– Вот спасибо!
– Но при одном условии: я возьму с собой Дживса.
– Возьмете Дживса? Это еще зачем? Нечего ему тут делать! Ваш кретин Дживс как раз и придумал тот идиотский план, из-за которого…
– Слушайте, Корки, если вы думаете, что я жажду встретиться с вашим сумасшедшим дядюшкой один на один, без Дживса, который выручит из любой передряги, то вы глубоко заблуждаетесь. Да я скорей в клетку с дикими зверями войду и вцеплюсь зубами льву в загривок.
– Ладно, пусть приходит, – согласился Корки. Без особой радости, однако ж согласился. Я вызвал звонком Дживса и объяснил ему сложившееся положение.
– Я к вашим услугам, сэр, – ответил Дживс.
Мы застали Корки возле двери, он разглядывал портрет, стоя в оборонительной позиции, как будто ожидал, что тот бросится на него.
– Берти, остановитесь там, где вы сейчас, – сказал он, не двигаясь с места. – А теперь скажите мне честно, что вы об этом думаете?
Свет из большого окна падал прямо на портрет. Я внимательно в него всмотрелся. Потом шагнул чуть ближе и снова всмотрелся. Вернулся на прежнее место, потому что оттуда все выглядело не так катастрофично.
– Ну что? – взволнованно спросил Корки.
Я задумался.
– Конечно, старина, я видел ребенка всего один раз, да и то не больше минуты, но… Он, если не ошибаюсь, и в самом деле на редкость противный младенец, правда?
– Но ведь не до такой же степени, как на моем портрете?
Я снова всмотрелся в портрет, и совесть не позволила мне покривить душой.
– Нет, старина, вы чересчур увлеклись.
Корки нервно откинул пятерней волосы со лба и застонал.
– Вы правы, Берти, конечно, правы. Какая-то чертовщина творится с этим проклятым портретом. По-моему, мне нечаянно удалось сделать то, чего всегда добивался Сарджент, – написать душу модели. Я проник сквозь оболочку внешнего, поверхностного, и изобразил на полотне душу ребенка.
– Помилуйте, у новорожденного младенца и такая черная душа? Когда бы он успел так погрязнуть в пороках? Что вы скажете, Дживс?
– Я склонен согласиться с вами, сэр.
– У него… Корки, у него какой-то странный плотоядный взгляд, вы не находите?
– А, вы это тоже заметили? – спросил Корки.
– Любопытно было бы найти человека, который не заметит.
– Я ведь чего хотел? Хотел придать этому пащенку выражение повеселее, а вместо этого написал забулдыгу.
– Именно это я и хотел сказать, дружище. Такое впечатление, будто он попал на грандиозную попойку и разгулялся вовсю. Вам так не кажется, Дживс?
– Да, сэр, младенец находится в явном подпитии.
Корки хотел что-то сказать, но дверь отворилась, и в студию вошел дядюшка.
На миг воцарился дух радости, веселья и всеобщего благоволения. Старикан пожал мне руку, хлопнул Корки по спине, провозгласил, что день нынче выдался просто на удивление, постукал себя по брючине тростью. Дживс растворился на заднем плане, и дядюшка его не заметил.
– Итак, Брюс, итак, мой мальчик, портрет наконец-то готов… а он в самом деле готов? Неси его сюда, показывай. Ну что ж, поглядим, посмотрим. Какой прекрасный сюрприз для твоей тетушки. Где же он? Сейчас мы…
И вдруг до него дошло. Он не был готов к такому удару, даже отшатнулся.
– А-а-а-а! – завопил он.
Потом наступила предгрозовая тишина. Давно я не чувствовал себя так неуютно.
– Это что, такая шутка? – зловеще спросил он наконец, и от его голоса по студии загуляли ледяные сквозняки.
Скорее на выручку старине Корки, это мой долг.
– От портрета лучше отойти подальше, – посоветовал я дядюшке.
– Золотые слова! – рявкнул он. – Именно подальше! Желательно на край света, чтобы и в телескоп не разглядеть! – И он набросился на Корки, как неукрощенный лев из джунглей на кусок мяса. – И на это… на эту мазню ты столько лет тратил свое время и мои деньги! Да я бы тебе свой забор покрасить не доверил! Я заказал тебе портрет, думал, ты хоть чему-то научился, а ты? Намалевал карикатуру для комикса! – Он ринулся к двери, злобно рыча и в бешенстве колотя хвостом. – Все, с меня довольно. Хочешь и дальше валять дурака и бездельничать, художника из себя изображать – на здоровье. Но я тебе приказываю, племянничек: явишься в понедельник утром ко мне в контору, выкинешь из головы свои бредни и будешь служить, давно уже следовало, пять лет даром пропало. Начнешь с самого низа и станешь пробиваться наверх, иначе ни цента, ни единого цента, ни полцента… тьфу!
Дверь захлопнулась, мы остались одни. Я выполз из своего бомбоубежища.
– Корки, дружище, – еле слышно прошептал я.
Корки стоял и обреченно глядел на портрет. Взгляд затравленный, на лице тоска.
– Все, это конец. – Голос у него сорвался.
– Что вы теперь будете делать?
– Что буду делать? А что мне остается? Если он перестанет давать мне на жизнь, придется бросить живопись. А он грозился, вы сами слышали. Пойду в понедельник к нему в контору.
Я решительно не знал, что сказать. Уж мне-то было известно, какое отвращение вызывает у него дядюшкин бизнес, и я чувствовал себя до крайности неловко. Все равно, что пытаться завязать светскую беседу с человеком, которого только что приговорили к двадцати годам тюрьмы.
И тут в тишине прозвучал спокойный голос:
– Если позволите, сэр, я мог бы дать совет.
А, Дживс. Он выступил из тени и тоже рассматривал портрет. Клянусь вам, я напрочь забыл, что Дживс здесь, с нами, это обстоятельство даст вам представление о том, как ужасен был в гневе дядя Александр.
– Не знаю, сэр, упоминал ли я когда-нибудь при вас некоего Дигби Тислтона, у которого был какое-то время в услужении? Может быть, вы даже с ним знакомы. Он был финансист. А сейчас он – лорд Бриджворт. Так вот, он любил повторять, что выход всегда есть. В первый раз я услышал от него эти слова, когда публика отказалась покупать патентованное средство для удаления волос, которое он рекламировал.
– Что с вами, Дживс? Вы бредите?
– Я вспомнил о мистере Тислтоне только потому, сэр, что он в некотором роде оказался в сходном положении. Мазь для удаления волос не раскупалась, но он не впал в отчаяние. Он снова выбросил ее на рынок под названием «Львиная грива» и с гарантией, что через несколько месяцев у вас на голове вырастет густейшая шевелюра. На рекламе, если помните, сэр, был изображен биллиардный шар с забавной рожицей – до начала курса и после его окончания, и на этой мази мистер Тислтон так разбогател, что его очень скоро возвели в звание пэра за заслуги перед партией консерваторов. Мне кажется, если мистер Коркоран хорошенько подумает, он поймет, как понимал мистер Тислтон, что выход всегда есть. Кстати, его подсказал сам мистер Уорпл. В пылу обвинений он назвал младенца на портрете карикатурой для комикса. Я считаю, сэр, он дал вам очень ценный совет. Возможно, написанный мистером Коркораном ребенок не понравился мистеру Уорплу из-за отсутствия портретного сходства с его единственным чадом, зато редакторы, я уверен, придут от мальчишки в восторг и сделают его героем новой серии комиксов. Если мистер Коркоран позволит мне высказать мое мнение, я давно понял, что у него талант остро подмечать смешное. В этом мальце есть что-то очень симпатичное – эдакая лихость, задор. Я уверен, публика его полюбит.
Корки ястребиным взором впился в портрет и как-то странно вроде бы всхлипывал. Видно, нервы у бедняги совсем сдали.
Вдруг он дико захохотал.
– Корки, дружище! – Я осторожно потряс его за плечо. Испугался, что от горя у него началась истерика.
А Корки бросился расхаживать взад-вперед по студии.
– Он прав! Тысячу раз прав! Дживс, вы мой спаситель! Вам принадлежит величайшая идея века! «Явишься ко мне в понедельник! Будешь служить в моей конторе, начнешь с самого низа!» Да я, если пожелаю, куплю весь его бизнес с потрохами! Я знаком с редактором юмористического отдела «Санди стар», он у меня этого мальца с руками оторвет. Только на днях он сетовал, как трудно найти героев для увлекательных новых серий. А этот мой младенец – персонаж высшего класса, мне за него любые деньги дадут. Я напал на золотую жилу. Где моя шляпа? Теперь я обеспечен на всю жизнь. Шляпа, черт ее возьми, где? Берти, одолжите мне пятерку, поеду на Парк-роу на такси!
Дживс отечески улыбнулся. Вернее, произвел сокращение лицевых мышц, которое у него означает улыбку.
– Если позволите, мистер Коркоран, я хотел бы предложить название для задуманной вами серии комиксов – «Приключения мальца Удальца».
Мы с Корки посмотрели на портрет, посмотрели друг на друга, и лица наши выразили благоговейное восхищение. Дживс попал в яблочко. Лучшего названия не придумать.
– Дживс, – сказал я. Это было уже недели две-три спустя, и я только что просмотрел страницу комиксов в «Санди стар». – Я оптимист. И всегда был оптимистом. Чем старше я становлюсь, тем лучше понимаю, как правы были Шекспир и разные другие поэты, которые утверждали, что ночь всего темнее перед рассветом, что у тучки всегда есть светлая изнанка и что вообще никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Возьмем, к примеру, мистера Коркорана. Только что человек был, можно сказать, в самом что ни на есть аховом положении. Получил от судьбы подлый, предательский удар под дых. И, однако, посмотрите на него сейчас. Вы видели эти рисунки?
– Я позволил себе взглянуть на них, сэр, когда нес вам газету. В высшей степени занимательно.
– Знаете, они имеют большой успех.
– Я это предвидел, сэр.
Я откинулся на подушки.
– Должен вам сказать, Дживс, вы гений. За такие услуги следует брать комиссионные.
– Признаюсь вам, сэр, я не внакладе. Мистер Коркоран был чрезвычайно щедр. Я приготовил вам коричневый костюм, сэр.
– Нет, я, пожалуй, надену синий в тонкую красную полосочку.
– Нет, сэр, только не синий в тонкую красную полосочку.
– Но я в нем выгляжу очень элегантно.
– Только через мой труп, сэр.
– Ладно, Дживс, будь по-вашему.
– Очень хорошо, сэр. Благодарю вас, сэр.
Лодырь Рокки и его тетушка
© Перевод. И. Шевченко, 2006.Теперь уже дело прошлое, и можно честно признаться: был момент в этой истории с Рокметеллером Тоддом, когда я подумал, что Дживс даст маху. Глупо, конечно, с моей стороны, ведь я его знаю как облупленного, и все же такая мыслишка закралась. Мне показалось, что у него был довольно-таки обескураженный вид.
Рокки Тодд свалился мне на голову весенним утром ни свет ни заря. Я спал как убитый, восстанавливая силы посредством всегдашнего девятичасового сна, как вдруг дверь распахнулась, и какой-то нахал двинул мне под ребра, а потом принялся стаскивать с меня одеяло. Я поморгал, протер глаза, собрался с духом и узрел перед собой Рокки. В первый миг я подумал, что он мне просто снится.
Дело в том, что Рокки живет где-то на Лонг-Айленде, у черта на куличках. К то му же он не раз мне сам говорил, что спит до полудня и обычно встает не раньше часа. Отъявленный лодырь, второго такого не сыщешь во всей Америке. Рокки и занятие в жизни нашел подходящее, оно позволяло ему свободно предаваться главной своей склонности. Он был поэтом. То есть если что и делал, так это писал стихи. Однако большую часть времени, насколько мне известно, Рокки проводил вроде как в трансе. Он признавался, что может часами созерцать червяка, размышляя на тему о том, для чего эта Божья тварь предназначена.
Образ жизни у него был продуманный и хорошо рассчитанный. Примерно раз в месяц он садился и дня три кропал стихи. Остальные триста двадцать девять дней в году отдыхал. Я и не знал, что сочинительство стихов может доставить средства к существованию, пусть даже такому, какое ведет Рокки. Но оказывается, что если, например, настрочить что-нибудь эдакое, не скованное рифмой, и призвать юношество жить на всю катушку, то американские издатели с руками оторвут такие вирши. Рокки как-то показывал мне свое сочинение. Начинается так:
И дальше там было еще три строфы, все вместе напечатано в журнале на развороте титульного листа; вокруг рамочка с завитушками, а посередине здоровенный малый с бугристыми мускулами и чуть ли не нагишом радостно таращится на восходящее солнце. Рокки сказал, что за эти стишки ему отвалили сотню долларов, и он потом целый месяц полеживал себе в постели до четырех часов дня.
Жить!
Жить!
Прошлое умерло.
Будущее не родилось.
Жить сегодняшним днем!
Жить каждым нервом,
Каждой клеточкой тела,
Каждой каплей алой крови твоей!
Жить!
Жить!
О будущем Рокки ничуть не тревожился: дело в том, что где-то в глуши, в Иллинойсе, у него была богатая тетка. Удивительное дело, чуть ли не у всех моих приятелей существует подобный источник благосостояния – у кого тетушка, у кого дядюшка. Вот у Бикки, например, дядя – герцог Чизикский. Корки тоже всегда прибегал к помощи своего дяди, любителя-орнитолога Александра Уорпла; потом они, правда, поссорились. При случае расскажу, что приключилось с моим старинным приятелем Оливером Сипперли; у него тоже есть тетка, она живет в Йоркшире… Нет, таких совпадений не бывает. Тут скрыт глубокий смысл. Я к чему клоню: по-моему, само Провидение печется об этих олухах царя небесного, и лично я – за, обеими руками. Дело в том, что меня с детства мордовали мои тетки, и потому я радуюсь любому проявлению снисходительности и сердечной доброты со стороны родственников.