Пелам Вудхаус. Так держать, Дживс! (сборник)

   Однако я несколько отвлекся. Вернемся к Рокки. У него, как я уже сказал, есть тетка, и живет она в Иллинойсе. Согласитесь, если вас в честь тети нарекли Рокметеллером – что само по себе уже, по-моему, требует денежной компенсации – и вы у нее единственный племянник, можно уже ни о чем не беспокоиться. Рокки говорил мне, что когда получит наследство, то вовсе покончит с сочинительством, разве что черкнет иной раз пару-тройку строф, обращенных, скажем, к юноше, перед которым открыт весь мир, и содержащих какой-нибудь весьма ценный совет, как то: неплохо, мол, раскурить трубку и сидеть попыхивать, задрав ноги на каминную решетку.
   Вот этот самый Рокки ворвался ко мне на рассвете и ткнул меня под дых.
   – Берти, ты только прочти! – бормочет, а у самого губы трясутся.
   И размахивает чем-то у меня под носом, то ли письмом, то ли еще какой-то дрянью.
   – Проснись и прочти!
   А я не могу читать, пока не выпью чаю и не выкурю сигарету. Я протянул руку и позвонил.
   Вошел Дживс, свеженький, как майское утро.
   Ума не приложу, как это ему удается.
   – Чаю, Дживс!
   – Слушаю, сэр.
   А Рокки опять суется ко мне со своим дурацким письмом.
   – Что это? – спрашиваю его. – В чем дело, черт побери?
   – Читай!
   – Не могу. Еще чаю не пил.
   – Ладно, тогда слушай.
   – От кого письмо?
   – От тети.
   В эту минуту я снова задремал. Просыпаюсь, а Рокки как раз спрашивает:
   – Что же мне теперь делать?
   Тут подобно потоку, тихо струящемуся по мшистому руслу, в комнату вплыл Дживс с подносом в руках, и я сообразил, как мне выкрутиться.
   – Рокки, старина, – говорю я, – прочти, пожалуйста, еще раз. Пусть Дживс тоже послушает. Тетушка мистера Тодда прислала ему весьма странное письмо, Дживс, и мы хотим с вами посоветоваться.
   – Слушаю, сэр.
   Дживс, весь олицетворенная преданность, замер посреди комнаты. Рокки начал читать:
 
   «Дорогой Рокметеллер, я долго все обдумывала и пришла к заключению, что очень безрассудно с моей стороны так долго откладывать то, на что я уже решилась».
 
   – Что скажете, Дживс?
   – Мне кажется, пока немного туманно, сэр, но, безусловно, многое прояснится, если мы продолжим чтение документа.
   – Читай дальше, дружище, – говорю я Рокки, дожевывая бутерброд.
 
   «Ты знаешь, как я всегда страстно мечтала о том, чтобы поехать в Нью-Йорк и своими глазами увидеть восхитительную жизнь, полную радости и наслаждений, о которой так много читала. Боюсь, теперь уже невозможно осуществить эту мечту. Я слишком стара и слишком слаба. У меня уже нет сил».
 
   – Грустно, Дживс, а?
   – В высшей степени, сэр.
   – Грустно! Как бы не так! – вставил Рокки. – Да ей просто лень. Я к ней ездил на Рождество, она здорова как лошадь. Ее доктор говорит, на ней можно воду возить. Но сама она талдычит, что безнадежно больна. Ну и, понятное дело, он вынужден ей поддакивать. Внушила себе, что поездка в Нью-Йорк ее убьет, поэтому она с места не двинется, хотя приехать сюда – ее заветная мечта.
   – Как тот малый, у которого сердце где-то там в горах ищет олений след, а сам он внизу, верно, Дживс?
   – В некотором отношении случаи весьма сходные, сэр.
   – Валяй дальше, старина.
 
   «Вот поэтому я решила, что если сама не могу вкусить удовольствий, которыми изобилует Нью-Йорк, то хотя бы порадуюсь им с твоей помощью. Эта мысль осенила меня вчера, после того как я прочла в воскресной газете прелестные стихи об одном юноше, который всю жизнь чего-то там страстно желал. Потом он этого добился, но был уже слишком стар и не испытал никакой радости. Такие печальные стихи, они меня растрогали до слез».
 
   – Как же, растрогали! – ехидно ввернул Рокки. – Я вот десять лет стараюсь ее разжалобить, и все тщетно.
 
   «Тебе ведь известно, что, когда меня не станет, все мои деньги унаследуешь ты. До сих пор я все никак не могла назначить тебе содержание. Теперь я решилась, но при одном условии. Я написала в Нью-Йорк своим поверенным и распорядилась ежемесячно выдавать тебе весьма значительную сумму. А мое единственное условие состоит в том, чтобы ты поселился в Нью-Йорке и наслаждался жизнью, чего я всегда желала для себя. Хочу, чтобы ты был как бы моим представителем и тратил эти деньги так, будто я сама их трачу. Хочу, чтобы ты окунулся в шумную, веселую жизнь. Хочу, чтобы ты стал душой общества, блистал на званых вечерах.
   А больше всего я хочу – даже настаиваю на этом, – чтобы ты писал мне по меньшей мере раз в неделю и давал подробный отчет обо всем, что ты делаешь и что происходит в Нью-Йорке. Таким образом и я тоже смогу получить удовольствие – пусть из вторых рук – и порадоваться, раз уж расстроенное здоровье не позволяет мне самой осуществить давнишнюю мечту. Не забудь, что я жду от тебя отчета во всех подробностях; не упускай никакой мелочи, даже такой, которая, на твой взгляд, не представляет интереса.

Твоя любящая тетя Изабель Рокметеллер».

   – Что делать? – спрашивает Рокки.
   – А что? – говорю я.
   – Как – что? Что мне теперь делать?
   Тут только до меня дошло, как странно Рокки себя ведет – ему, можно сказать, прямо с неба вдруг, нежданно-негаданно свалилась куча денег. Ему бы, кажется, сиять и прыгать от восторга. А этот фрукт, посмотрите на него, вид такой, будто судьба-злодейка нанесла ему удар прямо в солнечное сплетение. Просто поразительно.
   – Ты что, не рад? – говорю ему.
   – Рад?
   – Я бы на твоем месте двумя руками ухватился за такую возможность. По-моему, тебе здорово повезло.
   В ответ Рокки что-то пискнул, вытаращился на меня и принялся поносить Нью-Йорк почище Джимми Манди, того самого парня, который ратует за реформы в обществе. Недавно он прибыл в Нью-Йорк, предвыборное турне у него, ну и я пару дней назад прошвырнулся на Мэдисон-сквер-гарден, послушал его с полчасика. Ох и досталось от него Нью-Йорку, уж он в выражениях не стеснялся, видно, город ему здорово не понравился. Но, ей-богу, старина Рокки его переплюнул. Джимми по сравнению с ним, можно сказать, просто дифирамбы Нью-Йорку пел.
   – Ничего себе повезло! – вопит Рокки. – Переехать в Нью-Йорк! Покинуть загородный дом, променять его на душную, зловонную, раскаленную дыру, именуемую квартирой, жить в этом Богом проклятом городе, в этом гнойнике, в геенне огненной! Смешаться со всей этой публикой, для которой жизнь – это нечто вроде Виттовой пляски. Из вечера в вечер якшаться с теми, для кого самое большое удовольствие – драть глотку и пить за семерых. Нет, Берти, я Нью-Йорк терпеть не могу. Я бы сюда ни ногой, да вот с издателями приходится встречаться. На этом городе порча, у него белая горячка. Нет, это невозможно! Находиться здесь больше чем один день?! Да я при одной мысли об этом просто заболеваю. А ты говоришь, повезло!
   Наверное, я испытывал то же, что приятели старикана Лота, которые зашли к нему потрепаться, а радушный хозяин вдруг пустился обличать пороки Содома и Гоморры. Я и не подозревал в Рокки такого красноречия.
   – Жизнь в Нью-Йорке меня убьет, – говорит он. – Дышать одним воздухом с шестью миллионами двуногих! Ходить весь день в пиджаке и твердых воротничках! Все время… – Он запнулся и выпучил глаза. – Боже правый! Ведь каждый вечер придется переодеваться к обеду. Какой ужас!
   Я был шокирован.
   – Ну знаешь, мой милый! – произнес я с укоризной.
   – Берти, неужели ты каждый вечер переодеваешься к обеду?
   – Дживс, – тон у меня был ледяной, – сколько у нас вечерних костюмов?
   – У нас три фрака, сэр, два смокинга.
   – Три.
   – На самом деле только два, сэр. Третий, если вы помните, мы больше не носим. А также семь белых жилетов.
   – А рубашек?
   – Четыре дюжины, сэр.
   – А белых галстуков?
   – Два верхних мелких ящика в комоде заняты белыми галстуками, сэр.
   – Вот видишь! – говорю я Рокки.
   – А я не буду! Ни за что и никогда! – Рокки затрясся, как электрический вентилятор. – Не буду! Лучше сразу повеситься! Не могу я так одеваться. Неужели тебе непонятно? Да я весь день до пяти из пижамы не вылезаю, а потом просто напяливаю старый свитер.
   Дживса при этих словах всего передернуло, беднягу. Подобные откровения оскорбляют его в лучших чувствах.
   – Ну и что ты намерен делать? – сказал я.
   – Что делать? В том-то и штука – не знаю.
   – Можно написать тете и все ей объяснить.
   – Можно-то можно… Только она в два счета помчится к своему поверенному и лишит меня наследства.
   Да, пожалуй, он прав.
   – Что вы посоветуете, Дживс? – спросил я.
   Дживс почтительно кашлянул.
   – По-видимому, суть дела состоит в следующем: мистеру Тодду в качестве необходимого условия для получения им денег вменяется в обязанность писать мисс Рокметеллер длинные и подробные письма и сообщать обо всех своих действиях, причем если мистер Тодд решительно отказывается, как он уже упомянул, покидать Лонг-Айленд, то единственный способ выполнить требования мисс Рокметеллер заключается в том, чтобы мистер Тодд привлек некое вспомогательное лицо, дабы с его помощью получать в форме обстоятельных отчетов подлинные впечатления, описание которых желает иметь мисс Рокметеллер, а затем на основании упомянутых отчетов сочинять соответствующие письма, оживляя их игрой воображения.
   Произнеся все это, Дживс перевел дух и умолк. Рокки беспомощно посмотрел на меня. Конечно, с непривычки трудно угнаться за мыслью Дживса, я-то с ним пуд соли съел.
   – Берти, дружище, он может говорить понятнее? – взмолился Рокки. – Сначала я что-то улавливал, но потом потерял нить. В чем тут смысл?
   – Рокки, старина, все очень просто. Я знал, что на Дживса можно положиться. Тебе надо только найти кого-то, кто бы слонялся по городу вместо тебя и все записывал, а ты потом переработаешь эти заметки в письма. Дживс, я правильно излагаю?
   – В высшей степени, сэр.
   Глаза Рокки засветились надеждой. Он с изумлением посмотрел на Дживса, видимо, сраженный его необыкновенным умом.
   – Да, но кто за это возьмется? – проговорил Рокки. – Тут нужен толковый малый, и к тому же наблюдательный.
   – Дживс! – воскликнул я. – Пусть этим займется Дживс.
   – А он согласится?
   – Дживс, вы согласитесь?
   Тут я впервые за все время нашего близкого знакомства заметил на лице Дживса выражение, которое с натяжкой можно было принять за улыбку. Уголки рта чуть-чуть оттянулись, в глазах промелькнул живой блеск. Обычно-то у него взгляд задумчивый, как у рыбы.
   – Буду рад, сэр. На самом деле как-то в свободный вечер я уже посетил несколько любопытных мест и с большим удовольствием ввел бы такое времяпрепровождение в обиход.
   – Прелестно! Рокки, я точно знаю, о чем твоя тетя хочет услышать. О кабаре! Мели ей всякий вздор на эту тему, она и уши развесит. Поэтому в первую очередь, Дживс, ступайте к Рейгелхаймеру. Это на Сорок второй улице. Любой покажет.
   Дживс покачал головой:
   – Простите, сэр, но к Рейгелхаймеру никто уже не ходит. Теперь самое модное кабаре «Повеселимся на крыше».
   – Видишь? – сказал я Рокки. – На Дживса можно положиться. Он знает все.
 
   Нечасто случается, чтобы и ты сам, и те, кто тебя окружает, были довольны и счастливы, но наша маленькая компания являла собой наглядный пример такой идиллии. Мы не могли нарадоваться. С самого начала все у нас шло как по маслу.
   Дживс смотрел именинником: ведь его хлебом не корми, только дай возможность пошевелить своими несравненными мозгами, кроме того, он прекрасно проводил время и развлекался напропалую. Однажды вечером я видел его в «Ночной пирушке». Он посиживал за столиком прямо у танцевальной площадки и с явным удовольствием дымил толстенной сигарой. Лицо его выражало сдержанную благожелательность. Он что-то записывал в маленький блокнот.
   Что касается нас двоих, то мне было весьма приятно оказать услугу старине Рокки, которого я искренне любил. А Рокки ликовал потому, что мог сидеть себе в пижаме сколько влезет и созерцать червяков. Тетушка тоже была на седьмом небе. Насмотрелась наконец на свой вожделенный Бродвей, правда, чужими глазами, но это, кажется, ее вполне устраивало. Я читал одно из ее писем, адресованных Рокки. Оно было исполнено восторгов.
   Но и Рокки, надо отдать ему должное, сочинял по Дживсовым шпаргалкам такие письма, что и мертвого поднимут. Читать их просто умора. Вот как я, например, – заметьте, я обожаю ту самую жизнь, которая нагоняет на Рокки смертную тоску, – пишу своему приятелю в Лондон:
 
   «Любезный Фредди, вот я и в Нью-Йорке. Недурственное местечко. Время провожу тоже недурственно. И вообще все вроде вполне недурственно. Кабаре тут весьма и весьма недурственные. Когда вернусь, не знаю. Как там все наши? Привет. Твой Берти.
   P. S. Давно ли видел старину Теда?»
 
   Честно говоря, Тед нужен мне, как щуке зонтик, просто надо же было хоть строчку черкнуть на второй странице. А вот как пишет старина Рокки:
 
   «Дражайшая тетушка Изабель, не в силах выразить, как я Вам признателен за то, что Вы дали мне счастливую возможность пожить в этом изумительном городе. Каждый день я открываю в нем новое очарование.
   Пятой авеню, конечно, нет равных, особенно в эту пору. Одеваются здесь превосходно».
 
   Далее следует целый трактат о нарядах. Вот уж не думал, что Дживс такой знаток в этой области.
 
   «Как-то вечером прошвырнулись в «Ночную пирушку». Смотрели представление, потом поужинали в одном ресторане на Сорок третьей улице. Повеселились на славу. Среди ночи завалился Джордж Коуэн и отмочил анекдот об Уилли Коллире. Заглянул на минутку Фред Стоун, а Даг Фэрбенкс такие штуки выделывал, что мы просто со смеху умирали. Эд Винн тоже был, а Лоретта Тейлор заявилась с целой компанией. Представление в «Пирушке» дают классное. Прикладываю программку.
   А вчера завалились в «Повеселимся на крыше»…»
 
   Ну и так далее до бесконечности. Ничего удивительного, художественная натура и все такое. В смысле, тому, кто сочиняет стихи и прочий вздор, настрочить эдакое занимательное письмишко – пара пустяков, не то что мне. Как бы то ни было, сочинения Рокки, несомненно, разили не в бровь, а в глаз.
   Я позвал Дживса и поздравил его:
   – Дживс, вам нет равных!
   – Благодарю вас, сэр.
   – И как это вы все там подмечаете, я просто потрясен. А мне вот совсем нечего сказать. Ну был, ну повеселился, вот и все.
   – Привычка, сэр.
   – По-моему, письма мистера Тодда должны произвести на мисс Рокметеллер сильное впечатление. А?
   – Вне всякого сомнения, сэр, – подтвердил Дживс.
   И они, черт их подери, произвели впечатление. Да еще какое! Представляете, сижу я как-то дома после ленча – а прошло уже около месяца с тех пор, как Рокки заварил всю эту кашу, – курю сигарету, бью баклуши, вдруг дверь отворяется и как гром среди ясного неба раздается голос Дживса.
   Не то чтобы он заорал, нет. У него вообще голос такой тихий, убаюкивающий, будто овца вдалеке блеет.
   Но когда я услышал, что он сказал, я подпрыгнул, точно пугливая газель.
   – Мисс Рокметеллер!
   И вот вваливается высокая, дородная особа женского пола. Я был сражен наповал. Не стану этого отрицать. Вроде Гамлета, когда перед ним возник дух его отца. Я же твердо знал, что тетя моего друга Рокки сиднем сидит у себя дома, не может она оказаться здесь, в Нью-Йорке. Исключено!
   Таращусь на нее, потом на Дживса. А он стоит себе, и вид у него эдакий величественно-отрешенный. Болван! Нет чтобы сплотить ряды и помочь молодому хозяину!
   Тетя моего друга Рокки меньше всего походила на тяжелобольную, поспорить с ней в этом смысле могла бы, пожалуй, только моя тетя Агата. Кстати, я обнаружил между ними много сходства.
   С первого взгляда было видно, что мисс Рокметеллер такая особа, которой лучше не вешать лапшу на уши, ибо гнев ее может быть страшен. А внутренний голос говорил мне, что если наша затея выйдет наружу, то мисс Рокметеллер справедливо сочтет, что ей повесили лапшу на уши.
   – Добрый день, – выдавил я.
   – Добрый, – говорит она. – Мистер Коуэн?
   – Э-э… нет.
   – Мистер Фред Стоун?
   – Не совсем… Вообще-то мое имя – Вустер… Берти Вустер.
   По-моему, мисс Рокметеллер была разочарована. Кажется, славная старинная фамилия Вустеров не произвела на нее никакого впечатления.
   – Где Рокметеллер? – спрашивает она. – Его нет дома?
   Убила наповал. Что ей отвечать, ума не приложу. Не скажешь ведь, что он сидит на пленэре, червей разглядывает.
   И тут я слышу краем уха легчайший звук, скорее как бы даже намек на звук. Почтительное покашливание, которым Дживс обычно возвещает, что он хотел бы вмешаться в разговор.
   – Возможно, вы запамятовали, сэр, но мистер Тодд еще утром отправился с друзьями на автомобильную прогулку.
   – Ах да, да, конечно, Дживс, конечно, – говорю я и смотрю на часы. – Он не сказал, когда вернется?
   – Он дал понять, сэр, что будет довольно поздно.
   Дживс испарился. Не дожидаясь, когда я опомнюсь и предложу ей сесть, тетя Рокки расположилась в кресле и как-то странно на меня посмотрела. Я бы сказал, с отвращением. Как на замусоленную кость, которую собака притащила в дом, намереваясь на досуге хорошенько тут ее припрятать. Моя английская тетя Агата тоже, бывало, таким взглядом смерит, что у меня мурашки по спине забегают.
   – Молодой человек, по-моему, вы чувствуете себя здесь как дома. Вы что, близкий друг Рокметеллера?
   – О да, весьма!
   Она нахмурилась, будто старина Рокки обманул ее ожидания.
   – То-то я смотрю, вы хозяйничаете в его квартире.
   Честно говоря, не ожидал такого реприманда, прямо дар речи потерял. Мне хотелось предстать в роли гостеприимного хозяина, а со мной обходятся как с незваным гостем. Я был крайне уязвлен. Заметьте, ведь она говорила со мной так, будто ей и в голову не пришло расценить мое присутствие в этом доме как обычный светский визит. Очевидно, она принимает меня то ли за взломщика, то ли за водопроводчика, которого вызвали для того, чтобы заменить кран в ванной. Моя персона явно ее раздражала.
   В тот момент, когда надежда завязать непринужденную беседу стала выказывать все признаки предсмертной агонии, меня осенило. Чай!
   Доброе, старое, испытанное средство!
   – Не желаете ли чашечку чаю?
   – Чаю? – произнесла она так, будто никогда в жизни о таком напитке и слыхом не слыхивала.
   – Чашечка чаю с дороги – самое милое дело, – говорю я. – Бодрит что надо! Встряхивает просто класс! В смысле восстановления сил, ну и все прочее, знаете ли. Пойду скажу Дживсу.
   И я бочком-бочком выскользнул из гостиной и устремился в обитель Дживса. А он сидит себе, почитывает вечернюю газету и в ус не дует.
   – Дживс, мы хотим чаю.
   – Слушаю, сэр.
   – Дживс, по-моему, это уж чересчур. А?
   Я искал сочувствия, понимаете, сочувствия и сердечной доброты. Моя бедная нервная система подверглась такому кошмарному потрясению.
   – Мисс Рокметеллер вообразила, что квартира принадлежит мистеру Тодду. На каком таком основании, спрашивается?
   Храня на лице выражение сдержанного достоинства, Дживс наполнил чайник водой.
   – Безусловно, на основании писем мистера Тодда, сэр, – произнес он. – По моему предложению, если вы помните, на письмах указывался ваш адрес, чтобы создать впечатление, что мистер Тодд имеет квартиру в центре города.
   Я вспомнил. Тогда нам казалось, что мы придумали очень ловкий ход.
   – Ну, знаете, Дживс, это ни на что не похоже, черт подери! Она считает, что я нахлебник! Околачиваюсь тут, выставляю мистера Тодда на дармовую еду и клянчу у него рубашки.
   – Весьма вероятно, сэр.
   – Это же просто отвратительно, знаете ли.
   – Крайне огорчен, сэр.
   – И вот еще что. Как быть с мистером Тоддом? Необходимо как можно скорее его вызвать. Принесите чай и пойдите дайте ему телеграмму, пусть мчится сюда первым же поездом.
   – Я уже это сделал, сэр. Взял на себя смелость написать мистеру Тодду. Письмо отправил с посыльным.
   – Черт побери, Дживс, оказывается, у вас все схвачено!
   – Благодарю вас, сэр. К чаю подать тосты с маслом? Вот именно, сэр. Благодарю вас.
   Я вернулся в гостиную. Мисс Рокметеллер застыла в той позе, в какой я ее оставил. Сидит на краешке стула, выпрямив спину, точно аршин проглотила; зонтик зажат в руке наподобие метательного снаряда. Снова окинула меня этим своим леденящим взглядом. Сомнений быть не могло – она меня почему-то невзлюбила. Наверное, потому, что я не Джордж М. Коуэн. По-моему, это уж чересчур.
   – Однако какая приятная неожиданность! Не правда ли? – сказал я, нарушив гробовое молчание, длившееся никак не менее пяти минут, в надежде завязать хоть какой-то разговор.
   – Неожиданность?!
   – Ну да. Ваш приезд в Нью-Йорк, знаете ли, ну и все такое.
   Мисс Рокметеллер подняла брови и сквозь очки кинула на меня цепкий взгляд.
   – Что тут неожиданного? Разве я не могу навестить единственного племянника? – сказала она.
   – Ну конечно! Конечно! Непременно! Я хотел сказать…
   Тут в гостиной возник Дживс с чаем. Я пришел в неописуемый восторг. Когда не знаешь, что сказать, самое лучшее – занять себя каким-нибудь делом. Я принялся суетиться вокруг чайника и почувствовал себя почти счастливым.
   – Чай, чай, чай! Вот и чай! Вот он, чай! – приговаривал я.
   Вообще-то я собирался сказать совсем не то. И держаться намерен был гораздо более сухо и официально, ну и все такое. Тем не менее дело пошло на лад. Я налил ей чаю. Она чуть-чуть отхлебнула и, передернувшись, поставила чашку.
   – Молодой человек, неужели вы вообразили, что я буду пить это пойло? – осведомилась она ледяным тоном.
   – О да! Встряхивает, знаете ли, просто классно.
   – Что значит «классно встряхивать»?
   – Это значит, что человек взбодряется и ловит кайф, ну, то есть кайфует.
   – Не поняла ни слова из того, что вы тут наговорили. Послушайте, вы англичанин?
   Я постарался рассеять ее сомнения. В ответ – ни слова. Уж лучше бы она тараторила без умолку, чем так молчать. В общем, я твердо уяснил, что англичане ей не по душе. И возникни у нее крайняя нужда общаться с англичанином, я последний, кого она выбрала бы для этой цели.
   Итак, наша беседа снова иссякла. Но я не оставлял усилий, хотя с каждой минутой убеждался, как трудно поддерживать непринужденный светский разговор, особенно если ваш собеседник цедит слова в час по чайной ложке.
   – Удобно ли вы устроились в гостинице? – вежливо осведомился я.
   – В какой гостинице?
   – Ну в той, где вы остановились.
   – Не собираюсь останавливаться в гостинице.
   – Значит, у друзей?.. Да?
   – Естественно, я поселюсь здесь, у племянника.
   Я остолбенел, до меня сначала даже не дошло, о чем она говорит.
   – Как! Здесь?! – с трудом выдавил я.
   – Разумеется. А где же еще?
   Меня точно волной окатило – я живо представил себе весь ужас моего положения. Я не знал, как поступить. Сказать, что квартира принадлежит мне, – значит с головой выдать Рокки. Ведь тетка начнет расспрашивать, где он живет, и бедолага пропал на корню. Я еще не успел оправиться от потрясения, а она говорит:
   – Будьте столь любезны, скажите слуге моего племянника, чтобы он приготовил мне комнату. Я хочу прилечь.
   – Слуге вашего племянника?
   – Ну да, тому, которого вы называете Дживсом. Раз Рокметеллер отправился на автомобильную прогулку, вам нет нужды его ждать. Уверена, что, когда он вернется, ему захочется побыть со мной без посторонних.
   Нет, это выше моих сил! Не помню, как выбрался из гостиной и оказался в прибежище Дживса.
   – Дживс! – еле выговорил я.
   – Сэр?
   – Дживс, приготовьте для меня бренди с содовой. Силы мои на исходе.
   – Слушаю, сэр.
   – Дживс, чем дальше, тем хуже.
   – Сэр?
   – Она считает, что вы слуга мистера Тодда. Что и квартира и все вообще тоже принадлежит ему. Вам ничего не остается, как поддерживать ее в этом убеждении. Мы должны молчать, иначе она обо всем догадается. А я не хочу подводить мистера Тодда. Кстати, Дживс, она желает, чтобы вы приготовили ей постель.
   Дживс был оскорблен в лучших чувствах.
   – Едва ли это уместно, сэр…
   – Знаю… знаю. Однако прошу вас сделать это из личного расположения ко мне. Если уж на то пошло, едва ли уместно уезжать из собственной квартиры в гостиницу. Что?
   – Вы хотите переехать в гостиницу, сэр? А как же ваш гардероб? Что вы будете надевать?
   – Господи Боже мой! Я об этом не подумал. Вы могли бы тайком от мисс Рокметеллер сложить кое-что из одежды в чемодан и привезти его мне в «Святую Аурелию»?
   – Приложу все усилия, сэр.
   – Ладно. Ну вот, кажется, и все. Когда мистер Тодд появится, скажите ему, где я нахожусь.
   – Слушаю, сэр.
   Я огляделся. Настала минута прощания. Мне сделалось грустно. Вспомнилась одна душещипательная история – там какого-то бедолагу выгоняют из уютного дома на улицу, на холод и снег.
   – Прощайте, Дживс, – сказал я.
   – Прощайте, сэр.
   И я поплелся прочь.
 
   А знаете, пожалуй, я склонен согласиться с разными там поэтами и философами, которые полагают, что если с человеком стряслась беда, он должен ужасно этому радоваться. Вообще, знаете ли, много всякого понаписано об очищении через страдание. Будто оно делает человека более терпимым и участливым. Ты начинаешь лучше понимать других людей с их горестями, если нечто подобное испытал на собственной шкуре.