Страница:
– Думаю, нам следует дать ему время.
– Так он и говорит, – проворчал Укридж, угрюмо отправляя в рот жареный хлебец. – Он говорит, что не знает, как к этому приступить. Послушать его, так можно подумать, будто вляпывание в пустяковый несчастненький случай – это такое сложное и тонкое дело, что оно требует годы и годы изучения, а потом – специальной подготовки. Тогда как шестилетний ребенок способен все устроить за пять минут одной левой. Этот типчик просто инфернально дотошен. Даешь дельные советы, и вместо того чтобы принять их в разумном духе сотрудничества, он всякий раз отбрыкивается с помощью нелепых возражений. Он чертовски разборчив. Когда мы прогуливались вчера вечером, то повстречали парочку сцепившихся землекопов. Славные дюжие ребята! Любой мог бы уложить его в больницу на месяц. Я сказал, чтобы он вмешался и начал их расцеплять, а он отвечает: нет, это частный спор и его не касается, так что он не чувствует себя вправе вмешиваться. Педантизм, вот как я это называю. Так что, малышок, этот типчик – трость надломленная, как сказано в Библии. Трус. Мы допустили промашку, вообще разрешив ему участвовать в жеребьевке. Могли бы сообразить, что от такого типчика результатов не добьешься. Ни совести, ни esprit de corp[2]. Ни малейшего побуждения ударить пальцем о палец ради блага общества. А мармелада у тебя больше нет, малышок?
– Нет.
– Тогда я пошел, – сказал Укридж мрачно. – Полагаю, – добавил он, задержавшись у двери, – ты не можешь ссудить меня пятью шиллингами?
– И как ты только догадался!
– Тогда я тебе вот что скажу, – объявил Укридж, всегда справедливый и рассудительный. – Можешь вечером угостить меня обедом. – Казалось, на миг этот счастливый компромисс его ободрил, но тут же он снова помрачнел. – Стоит мне подумать, – сказал он, – о всех деньгах, которые томятся в этом жалком слабодушном зайце и тщетно ждут своего освобождения, и я готов заплакать, малышок, будто дитя. Этот типчик мне никогда не нравился. У него дурной глаз, и он завивает волосы. Никогда не доверяй типчикам, которые завивают волосы, старый конь.
Укридж был отнюдь не одинок в своем пессимизме. Через две недели, когда с Тедди Уиксом не приключилось ничего хуже легкого насморка, от которого он избавился за два-три дня, его расстроенные коллеги по Синдикату пришли к единодушному мнению, что положение становится отчаянным. Не было и намека хоть на малейшую прибыль с колоссального капитала, вложенного в него нами, а ведь надо было покупать еду, платить квартирным хозяйкам и приобретать разумный запас табака. При таких обстоятельствах чтение утренней газеты ввергало в неизбывную тоску.
Повсюду в обитаемом мире каждый день, как давал понять хорошо осведомленный листок, несчастные случаи приключались буквально со всеми ныне живущими его обитателями за исключением Тедди Уикса. Фермеры в Миннесоте запутывались в жнейках, крестьян в Индии препарировали крокодилы, железные балки ежечасно срывались с небоскребов на головы граждан во всех городах от Филадельфии до Сан-Франциско, а от пищевых отравлений не страдали только люди, которые падали с обрывов, разбивали авто об стены, проваливались в канализационные колодцы или полагались на недостоверные сведения о том, что пистолет не заряжен. Создавалось впечатление, что среди этих повальных бедствий только Тедди Уикс один-одинешенек расхаживает целый и невредимый и пышет здоровьем. Короче говоря, сложилось одно из тех мрачных ироничных, серых, безнадежных положений, которые обожают описывать русские романисты, и совесть не позволила мне упрекнуть Укриджа за то, что он принял действенные меры для выхода из кризиса. Я сожалел только о том, что редкое невезение воспрепятствовало исполнению превосходнейшего плана.
Первое предупреждение, что он попытался ускорить события, я получил, когда мы с ним как-то вечером прогуливались по Кингз-роуд и он увлек меня на Маркхем-Плейс, унылую заводь, где он одно время квартировал.
– Это еще зачем? – осведомился я, так как всегда недолюбливал указанное место.
– Тут живет Тедди Уикс, – сказал Укридж. – В моей прежней квартире.
Я не понял, в чем состояла магия этого факта. Каждый день я все более скорбел, что у меня хватило глупости вложить столь необходимые деньги в предприятие, подающее все признаки лопнувшего мыльного пузыря, а потому мои чувства к Тедди Уиксу полнились холодом и антипатией.
– Хочу узнать, как он и что.
– Узнать, как он и что? Но почему?
– Ну, дело в том, малышок, что, по-моему, его покусала собака.
– С чего ты взял?
– Не знаю, – произнес Укридж мечтательно. – Просто почему-то мне так кажется. Сам знаешь, как вдруг приходит в голову что-нибудь эдакое да и застревает там.
Даже предвкушение столь чудесного события было настолько упоительным, что я на некоторое время онемел. В каждом из десяти органов печати, в которые мы вложили свой капитал, собачьи укусы особенно рекомендовались в качестве первой необходимости для любого подписчика. Они занимали среднюю позицию в списке доходных несчастных случаев. Ниже сломанного ребра или перелома малой берцовой кости, но дороже вросшего ногтя. Я радостно упивался картиной, воспоследовавшей из слов Укриджа, как вдруг громкое восклицание вернуло меня с эмпиреев к реальной жизни. И моим глазам предстало омерзительнейшее зрелище. По улице к нам неторопливо приближалась знакомая-презнакомая фигура Тедди Уикса, и одного взгляда на его элегантный экстерьер было достаточно, чтобы нам стало ясно, что наши надежды воздвигались на песке. Нет, к этому человеку не приложил зубов даже тойтерьер.
– Привет, ребятки! – сказал Тедди Уикс.
– Привет, – тупо отозвались мы.
– Я тороплюсь, – сказал Тедди Уикс. – Бегу за врачом.
– За врачом?
– Ну да. Бедный Виктор Бимиш. Его покусала собака.
Мы с Укриджем переглянулись. Казалось, Судьбе приспичило играть с нами. Что толку, что какая-то собака покусала Виктора Бимиша? Что толку, покусай Виктора Бимиша хоть сотня собак? Собакопокусанный Виктор Бимиш не имел ни малейшей рыночной стоимости.
– Вы ведь знаете свирепого пса моей квартирной хозяйки, – сказал Тедди Уикс, – который всегда выскакивает во дворик и лает на людей, приближающихся к двери? (Я тут же вспомнил огромного беспородного кобеля с бешеными глазами и сверкающими клыками, которому очень не помешало бы подстричься. Однажды я повстречался с ним на улице, когда навещал Укриджа, и от горькой судьбы Виктора Бимиша меня избавило только присутствие Укриджа, близко с ним знакомого, не говоря уж о том, что все псы ему братья.)
– Каким-то образом, – продолжал Тедди Уикс, – сегодня вечером он забрался ко мне в спальню. И поджидал там, когда я вернулся. Со мной был Бимиш, и животное ухватило его за ногу, едва я открыл дверь.
– А почему оно не ухватило тебя? – скорбно осведомился Укридж.
– Я одного не понимаю, – сказал Тедди Уикс, – каким образом зверюга оказался у меня в комнате? Кто-то должен был запереть его там. Все это очень и очень таинственно.
– Почему он не ухватил тебя? – вторично осведомился Укридж.
– Ну, пока пес кусал Бимиша, я сумел забраться на гардероб, – сказал Тедди Уикс. – А потом пришла моя хозяйка и увела его. Но я не могу болтать тут с вами. Я должен бежать за врачом.
Мы молча взирали ему вслед, когда он упорхнул дальше по улице. И заметили, с какой предусмотрительностью он остановился на углу и огляделся, прежде чем перейти улицу, и как осторожно попятился, пропуская несущийся мимо грузовик.
– Нет, ты слышал? – сказал Укридж сквозь зубы. – Он влез на гардероб!
– Да.
– И ты видел, как он увильнул от этого достойного грузовика?
– Да.
– Что-то надо делать, – твердо сказал Укридж. – Этому человеку необходимо напомнить о его обязательствах.
На следующий день Тедди Уикса посетила делегация.
От нашего имени выступал Укридж, и он перешел к делу с похвальной прямолинейностью.
– Так как же? – спросил Укридж.
– Что «как же»? – нервно парировал Тедди Уикс, избегая его укоризненных глаз.
– Когда же дело сдвинется с места?
– А! Ты про несчастные случаи?
– Да.
– Ну, я это обдумывал, – сказал Тедди Уикс.
Укридж плотнее запахнул свой макинтош, который носил и дома, и на улице, причем в любую погоду. В этом движении было что-то от римского сенатора, готового изобличить врага государства. Именно так должен был завернуться в свою тогу Цицерон, пока набирал дыхание, чтобы обрушиться на Клодия. Несколько секунд он поиграл с проволочкой от шипучки, которая удерживала его пенсне на положенном месте, и безуспешно попытался пристегнуть воротничок к запонке под затылком. Когда Укриджем овладевали сильные чувства, его воротничок обретал прыгучесть, с которой не могла совладать ни одна запонка.
– Да, тебе давно уже пора подумать об этом, – сурово прогремел он.
Мы одобрительно поерзали на своих стульях – все, кроме Виктора Бимиша, который не пожелал сесть и прислонился к каминной полке.
– Провалиться мне, тебе давно было пора заняться обдумыванием. Отдаешь ли ты себе отчет, что мы вложили в тебя колоссальную сумму на четко обозначенном условии, что можем положиться на тебя и получить немедленные результаты? Неужели мы должны прийти к выводу, будто ты такой слабак и так тонок в кишках, что помышляешь уклониться от долга чести? Мы были лучшего мнения о тебе, Уикс. Мыто считали тебя предприимчивым, кристальнодушным стопроцентным высокопробным мужчиной с тяжелыми кулаками, готовым стоять за своих друзей до последнего.
– Да, но…
– Любой типчик, сколько-нибудь лояльный и понимающий, как важно это для нас остальных, уже давным-давно бросился бы искать способ для выполнения своего обязательства. Ты же нарочито упускаешь все подвертывающиеся тебе возможности. Только вчера я видел, как ты попятился, когда шаг вперед посодействовал бы грузовику наскочить на тебя.
– Ну, позволить грузовику наскочить на себя не так-то легко.
– Вздор! Для этого нужна чуточка решимости, и все. Дай волю воображению, наконец. Постарайся вообразить, что ребенок упал с тротуара – маленький златокудрый ребенок, – сказал Укридж, растроганный до глубины души. – И чертовски огромное такси или там еще что-нибудь уже совсем близко. Мать дитяти беспомощно стоит на тротуаре, заломив руки в агонии. «Черт дери! – кричит она. – Неужто никто не хочет спасти мое сокровище?» «Да, клянусь дьяволом, – кричишь ты, – я хочу!» И ты прыгаешь на мостовую, и все завершается в один момент. Не понимаю, почему ты кочевряжишься.
– Да, но… – сказал Тедди Уикс.
– Более того, мне говорили, что боли никакой. Тупой удар, и все.
– Кто тебе это говорил?
– Не помню. Кто-то там.
– Можешь передать ему от меня, что он осел, – с раздражением сказал Тедди Уикс.
– Ну ладно. Если ты против того, чтобы тебя переехал грузовик, найдется множество других способов. Но провалиться мне, предлагать их бесполезно. Ты словно бы совсем лишен предприимчивости. Вчера, после того как я ценой огромных усилий поместил в твою комнату собаку – собаку, которая все сама за тебя могла сделать, – тебе было достаточно просто стоять на месте. И что происходит? Ты сигаешь на…
Его перебил Виктор Бимиш голосом хриплым от наплыва чувств:
– Значит, это ты подсунул туда чертова пса?
– А? – сказал Укридж. – Ну да. Но мы можем побеседовать об этом по душам позднее, – торопливо продолжал он. – Вопрос в данный момент заключается в том, каким образом нам убедить этого бесхребетного червяка получить для нас страховку. Черт меня побери, ты мог бы сообразить…
– Я могу только сказать… – горячо начал Виктор Бимиш.
– Да-да, – сказал Укридж, – как-нибудь в другой раз. А сейчас нельзя отвлекаться, малышок. Я говорил о том, – возобновил он свою речь, – что, по моему представлению, ты будешь пыхтеть от нетерпения выполнить свои обязательства ради себя же самого. Ты же все время ноешь, что тебе не во что одеться, чтобы заинтересовать театральных директоров. Подумай обо всем, что ты сможешь накупить на свою долю, едва соберешься с духом и доведешь дело до конца. Подумай о костюмах, штиблетах, шляпах, гетрах. Ты все время бубнишь про свою чертову карьеру, про то, что тебе требуются только элегантные шмотки, чтобы зацапать главную роль в вест-эндском спектакле. Так вот он – твой шанс заполучить их.
Его красноречие не пропало втуне. В глазах Тедди Уикса появился жаждущий взгляд – такой взгляд, какой мог появиться в глазах Моисея на вершине Фасги, откуда ему открылся вид на Землю Обетованную. Он тяжело вздохнул. Было видно, что мысленно он идет по Корк-стрит, сопоставляя достоинства знаменитых портных.
– Вот что я предлагаю, – внезапно сказал он. – Бесполезно просить меня пойти на это в здравом уме и твердой памяти. Я на такое просто не способен. Нервы сдают. Но если, ребятки, вы угостите меня вечером обедом с шампанским – много-много шампанского! – то, думается, оно меня достаточно взбодрит.
Тягостное молчание воцарилось в комнате. Шампанское! Слово это прозвучало как похоронный звон.
– Как мы сможем позволить себе шампанское? – сказал Виктор Бимиш.
– Либо так, либо никак, – сказал Тедди Уикс. – Решать вам.
– Джентльмены, – сказал Укридж, – совершенно очевидно, что предприятие нуждается в дополнительном капитале. Так как насчет него, старые кони? Давайте сплотимся в откровенном деловом карты на стол духе и поглядим, что можно сделать. Я могу заручиться десятью шиллингами.
– Что! – вскричало все собравшееся общество в изумлении. – Это как же?
– Заложу банджо.
– Но у тебя нет банджо!
– Бесспорно, но у Джорджа Таппера есть, и я знаю, где он его хранит.
После такого бодрящего начала взносы потекли рекой. Я пожертвовал портсигар, Бертрам Фокс решил, что его хозяйка потерпит с платой за квартиру еще месяц, у Роберта Данхилла имелся в Кенсингтоне дядюшка, который, мнилось ему, при правильном подходе может расщедриться на фунт, а Виктор Бимиш сказал, что если заказчик «Пианиста без забот» проявит себя последним скупердяем и откажется авансировать пять шиллингов в счет будущих рисунков, значит, он горько в нем ошибается. Короче говоря, за несколько минут молниеносный сбор средств принес внушительную общую сумму в два фунта шесть шиллингов и мы спросили Тедди Уикса, сможет ли он адекватно подбодриться в пределах этой суммы.
– Попытаюсь, – сказал Тедди Уикс.
И вот, памятуя, что эта превосходная харчевня подает шампанское по восемь шиллингов квартовая бутылка, мы договорились встретиться в семь у Баролини.
Если рассматривать обед для подбадривания Тедди Уикса как светское мероприятие, то он решительно не удался. Мне кажется, он стал для нас испытанием почти с самого начала. И причиной было не столько то обстоятельство, что Тедди упивался восьмишиллинговым шампанским Баролини, мы же из-за ограниченности наличных были вынуждены довольствоваться самыми плебейскими напитками. Нет, приятность мероприятия портило воздействие, которое это пойло оказало на Тедди. Что было составной частью шампанского, которое поставлялось Баролини и предлагалось почтенной публике, то есть тем, кто был настолько бесшабашен, что пил его за восемь шиллингов бутылка, остается тайной между его творцом и Творцом этого творца. Но как бы то ни было, трех бокалов оказалось достаточно, чтобы преобразить Тедди Уикса из кроткого и почти елейного молодого человека в воинственного задиралу.
Он перессорился со всеми нами. За супом он громил мнения Виктора Бимиша касательно искусства; за рыбой он высмеял точку зрения Бертрама Фокса на будущность кино, а к тому времени, когда были поданы куриные ножки с салатом из одуванчиков (или, как утверждали некоторые, с салатом из шпагата, мнения тут разошлись), адское пойло довело его до того, что он начал пенять Укриджу за растранжириваемую попусту жизнь и уговаривать голосом, слышным на той стороне улицы, немедленно приступить к поискам работы, чтобы обрести достаточно самоуважения, дабы впредь он мог смотреть на себя в зеркало без содроганий. Впрочем, добавил Тедди Уикс с оскорбительностью, которую мы все сочли неуместной, тут никакое самоуважение ничего не изменит.
Высказавшись так, он властно потребовал еще одну кварту за восемь шиллингов.
Мы скорбно переглядывались. Какой благой ни была цель, ради которой нам приходилось сносить все это, факт оставался фактом – сносить это было очень нелегко. Но меркантильные соображения вынуждали нас молчать. Мы понимали, что этот вечер принадлежит Тедди Уиксу и что его следует ублажать. Виктор Бимиш кротко сказал, что Тедди прояснил многие моменты, которые давно ставили его в тупик. Бертрам Фокс согласился, что предсказания Тедди относительно будущего крупных планов имеют за собой. И даже Укридж, чья гордая душа была прожжена до самого основания личностями, которые позволил себе вышеуказанный Тедди Уикс, обещал принять его проповедь к сердцу и последовать ей в ближайший же удобный момент.
– Не то поберегись! – воинственно сказал Тедди, откусывая кончик одной из лучших сигар, предлагаемых Баролини. – И еще одно: чтоб я больше не слышал, что ты приходишь и лямзишь чужие носки.
– Хорошо, малыш, – смиренно сказал Укридж.
– Если на свете есть тип, которого я презираю, – сказал Тедди, вперяя налитые кровью глаза в преступника, – так это носколямзер… лямзеноскер… то есть… ну, вы знаете, о чем я.
Мы поспешили заверить его, что знаем, о чем он, и он погрузился в летаргический ступор, из которого вышел через три четверти часа и возвестил, что не знает, о чем мы себе думаем, а он уходит. Мы сказали, что мы тоже уходим, уплатили по счету и ушли.
Негодование Тедди Уикса, когда он обнаружил, что мы сгрудились вокруг него на тротуаре перед рестораном, было жарким, и он выразил его со всей силой. Среди всего прочего он сказал – что было заведомой ложью, – будто у него есть репутация в Сохо, которую он должен оберегать.
– Все в ажуре, Тедди, старый конь, – обезоруживающе сказал Укридж. – Мы просто подумали, что тебе будет приятно находиться в кругу друзей, когда ты его осуществишь.
– Осуществлю? Что осуществлю?
– Так несчастный же случай.
Тедди Уикс испепелил его взглядом. Затем в его настроении, видимо, произошла разительная перемена, и он разразился добродушным хохотом.
– Надо же вообразить такую глупость! – весело вскричал он. – Никакого несчастного случая со мной не произойдет. Вы же не могли всерьез поверить, будто я действительно собирался подвергнуть себя несчастному случаю, а? Я просто пошутил. – Затем после новой разительной перемены настроения он словно бы стал жертвой неизбывной печали. Нежно погладил плечо Укриджа, и по его щеке прокатилась слеза. – Просто пошутил, – повторил он. – Вы же не обидитесь на шутку, правда? – сказал он умоляюще. – Вы же любите мои шутки, верно? Только шутка, и ничего больше. Про несчастный случай я и не думал вовсе. Просто решил накрыть вас на обед. – Веселая сторона случившегося тут же развеяла его печаль. – Смешнее я в жизни ничего не слышал, – объяснил он благодушно. – Не несчастный случай, а обед. Обеденный случай, случай обеда, – добавил он, доводя до нашего сведения свою мысль. – Ну, спокойной ночи всем-всем, – сказал он бодро и, ступив с тротуара на банановую кожуру, был тут же отброшен на десять шагов проезжавшим мимо грузовиком.
– Два ребра и рука, – сказал врач пять минут спустя, дирижируя уборкой тела с мостовой. – Поосторожней с носилками!
Прошло две недели, прежде чем власти предержащие больницы Чаринг-Кросс сообщили нам, что пациент в состоянии принимать посетителей. Пущенная по кругу шляпа обеспечила цену корзиночки с фруктами, и акционеры поручили Укриджу и мне доставить ее с приветом и соболезнованиями от них всех.
– Привет! – сказали мы вполголоса, как и положено у одра страдания, когда нас наконец допустили к нему.
– Прошу садиться, джентльмены, – ответствовал страдалец.
Должен сознаться, что даже в этот первый миг я ощутил легкое удивление. Не в привычке Тедди Уикса было называть нас джентльменами. Укридж, однако, ничего странного не заметил.
– Ну-ну-ну, – сказал он ободряюще. – И как мы себя чувствуем, малышок? Мы принесли тебе кое-какие фруктики.
– Мое выздоровление продвигается превосходно, – ответил Тедди Уикс все в той же неестественной велеречивой манере, из-за которой его первая реплика привела меня в недоумение. – И мне следует сказать, что, по моему мнению, у Англии есть все основания гордиться чуткостью и предприимчивостью ее замечательных органов печати. Превосходный материал для чтения, изобретательность разнообразных конкурсов, а главное – дух прогресса, плодом которого явился план страхования. Он вообще выше всяких похвал. Вы это записали? – осведомился он.
Укридж и я посмотрели друг на друга. Нам сказали, что Тедди практически обрел нормальную ясность мысли, но это смахивало на горячечный бред.
– А что нам следовало записать, старый конь? – мягко спросил Укридж.
Тедди Уикс словно бы изумился:
– Разве вы не репортеры?
– То есть как – репортеры?
– Я думал, вас прислал один из тех еженедельников, которые выплачивают мне страховку, и вам поручено взять у меня интервью.
Укридж и я обменялись еще одним взглядом. На этот раз встревоженным. Полагаю, что черное предчувствие уже начало простирать над нами свою тень.
– Ты же меня помнишь, Тедди, старый конь? – обеспокоенно осведомился Укридж.
Тедди Уикс сдвинул брови, страдальчески сосредоточиваясь.
– Ну да, конечно! – сказал он наконец. – Вы же Укридж, ведь верно?
– Вот-вот, Укридж.
– Ну, конечно, Укридж!
– Да. Укридж. Странно, что ты меня забыл!
– Да, – сказал Тедди Уикс. – Следствие шока, который меня поразил, когда эта махина меня сбила. Полагаю, меня стукнуло по голове. В результате моя память закапризничала. Здешние врачи страшно заинтересовались. Говорят, что случай просто уникальный. Некоторые вещи я помню отлично, а касательно других моя память не сохранила ровнехонько ничего.
– Но послушай, старый конь, – произнес Укридж дрожащим голосом, – про страховку же ты не забыл?
– Нет-нет, это я помню.
Укридж облегченно перевел дух.
– Я подписан на ряд еженедельных газет, – продолжал Тедди Уикс. – И теперь они выплачивают мне страховые деньги.
– Да-да, старый конь, – вскричал Укридж, – но я имел в виду, помнишь ли ты про Синдикат?
Тедди Уикс поднял брови:
– Синдикат? Какой Синдикат?
– Ну, когда мы собрались вместе и собрали деньги для подписки на эти еженедельники и бросили жребий, кто из нас пойдет и нарвется на несчастный случай, а потом соберет денежки. И жребий выпал тебе, разве ты не помнишь?
Крайнее изумление – к тому же возмущенное изумление – отразилось на лице Тедди Уикса. Он выглядел донельзя шокированным.
– Безусловно, ничего подобного я решительно не помню, – сказал он негодующе. – Не могу себе представить, чтобы я дал согласие принять участие в том, что, по вашим же собственным словам, представляет собой преступный сговор с целью получения денег под ложным предлогом от ряда еженедельных газет.
– Но, малышок…
– Однако, – сказал Тедди Уикс, – если эта история содержит крупицу истины, без сомнения, у вас имеется документальное тому подтверждение.
Укридж посмотрел на меня. Я посмотрел на Укриджа. Наступило долгое молчание.
– Концы рубим, старый конь? – сказал Укридж скорбно. – Оставаться тут смысла нет.
– Да, – ответил я с такой же печалью. – Пошли.
– Рад был повидать вас, – сказал Тедди Уикс, – и спасибо за фрукты.
Когда я в следующий раз увидел этого типа, он выходил из театральной конторы в Хеймаркете. На нем была новехонькая фетровая шляпа, жемчужно-серая, гетры ей в тон и новый голубой костюм из тонкой шерсти элегантнейшего покроя с еле заметной красной искрой. Вид у него был торжествующий, и, когда я проходил мимо, он извлек из кармана золотой портсигар.
Вскоре после этого, если вы помните, Тедди Уикс имел шумный успех в роли молодого героя-любовника на сцене «Аполлона» и начал свою головокружительную карьеру кумира публики.
Внутри церкви орган разразился знакомыми звуками «Свадебного марша». Причетник распахнул двери. Пять кухарок перестали обмениваться воспоминаниями о других бракосочетаниях куда шикарнее, к каковым им удалось приобщиться. Фотографы подняли свои фотоаппараты. Уличный торговец продвинул свою тачку с овощами на шаг вперед. Растрепанный и небритый субъект рядом со мной неодобрительно буркнул:
– Трутни праздные!
Из церкви появилось воплощение красоты, держа под руку еще одно воплощение, но не совсем красоты.
Нельзя отрицать, что Тедди Уикс выглядел чрезвычайно эффектно. Он стал даже красивей, чем прежде. Его великолепно завитые волосы сияли под солнцем, большие глаза лучились, гибкой фигуре, облаченной в безупречные фрак и брюки, позавидовал бы сам Аполлон. Однако новобрачная чем-то наводила на мысль, что Тедди женился на деньгах. Они остановились в дверях, и фотографы засуетились.
– У тебя найдется шиллинг, малышок? – тихим ровным голосом сказал Укридж.
– Зачем тебе понадобился шиллинг?
– Так он и говорит, – проворчал Укридж, угрюмо отправляя в рот жареный хлебец. – Он говорит, что не знает, как к этому приступить. Послушать его, так можно подумать, будто вляпывание в пустяковый несчастненький случай – это такое сложное и тонкое дело, что оно требует годы и годы изучения, а потом – специальной подготовки. Тогда как шестилетний ребенок способен все устроить за пять минут одной левой. Этот типчик просто инфернально дотошен. Даешь дельные советы, и вместо того чтобы принять их в разумном духе сотрудничества, он всякий раз отбрыкивается с помощью нелепых возражений. Он чертовски разборчив. Когда мы прогуливались вчера вечером, то повстречали парочку сцепившихся землекопов. Славные дюжие ребята! Любой мог бы уложить его в больницу на месяц. Я сказал, чтобы он вмешался и начал их расцеплять, а он отвечает: нет, это частный спор и его не касается, так что он не чувствует себя вправе вмешиваться. Педантизм, вот как я это называю. Так что, малышок, этот типчик – трость надломленная, как сказано в Библии. Трус. Мы допустили промашку, вообще разрешив ему участвовать в жеребьевке. Могли бы сообразить, что от такого типчика результатов не добьешься. Ни совести, ни esprit de corp[2]. Ни малейшего побуждения ударить пальцем о палец ради блага общества. А мармелада у тебя больше нет, малышок?
– Нет.
– Тогда я пошел, – сказал Укридж мрачно. – Полагаю, – добавил он, задержавшись у двери, – ты не можешь ссудить меня пятью шиллингами?
– И как ты только догадался!
– Тогда я тебе вот что скажу, – объявил Укридж, всегда справедливый и рассудительный. – Можешь вечером угостить меня обедом. – Казалось, на миг этот счастливый компромисс его ободрил, но тут же он снова помрачнел. – Стоит мне подумать, – сказал он, – о всех деньгах, которые томятся в этом жалком слабодушном зайце и тщетно ждут своего освобождения, и я готов заплакать, малышок, будто дитя. Этот типчик мне никогда не нравился. У него дурной глаз, и он завивает волосы. Никогда не доверяй типчикам, которые завивают волосы, старый конь.
Укридж был отнюдь не одинок в своем пессимизме. Через две недели, когда с Тедди Уиксом не приключилось ничего хуже легкого насморка, от которого он избавился за два-три дня, его расстроенные коллеги по Синдикату пришли к единодушному мнению, что положение становится отчаянным. Не было и намека хоть на малейшую прибыль с колоссального капитала, вложенного в него нами, а ведь надо было покупать еду, платить квартирным хозяйкам и приобретать разумный запас табака. При таких обстоятельствах чтение утренней газеты ввергало в неизбывную тоску.
Повсюду в обитаемом мире каждый день, как давал понять хорошо осведомленный листок, несчастные случаи приключались буквально со всеми ныне живущими его обитателями за исключением Тедди Уикса. Фермеры в Миннесоте запутывались в жнейках, крестьян в Индии препарировали крокодилы, железные балки ежечасно срывались с небоскребов на головы граждан во всех городах от Филадельфии до Сан-Франциско, а от пищевых отравлений не страдали только люди, которые падали с обрывов, разбивали авто об стены, проваливались в канализационные колодцы или полагались на недостоверные сведения о том, что пистолет не заряжен. Создавалось впечатление, что среди этих повальных бедствий только Тедди Уикс один-одинешенек расхаживает целый и невредимый и пышет здоровьем. Короче говоря, сложилось одно из тех мрачных ироничных, серых, безнадежных положений, которые обожают описывать русские романисты, и совесть не позволила мне упрекнуть Укриджа за то, что он принял действенные меры для выхода из кризиса. Я сожалел только о том, что редкое невезение воспрепятствовало исполнению превосходнейшего плана.
Первое предупреждение, что он попытался ускорить события, я получил, когда мы с ним как-то вечером прогуливались по Кингз-роуд и он увлек меня на Маркхем-Плейс, унылую заводь, где он одно время квартировал.
– Это еще зачем? – осведомился я, так как всегда недолюбливал указанное место.
– Тут живет Тедди Уикс, – сказал Укридж. – В моей прежней квартире.
Я не понял, в чем состояла магия этого факта. Каждый день я все более скорбел, что у меня хватило глупости вложить столь необходимые деньги в предприятие, подающее все признаки лопнувшего мыльного пузыря, а потому мои чувства к Тедди Уиксу полнились холодом и антипатией.
– Хочу узнать, как он и что.
– Узнать, как он и что? Но почему?
– Ну, дело в том, малышок, что, по-моему, его покусала собака.
– С чего ты взял?
– Не знаю, – произнес Укридж мечтательно. – Просто почему-то мне так кажется. Сам знаешь, как вдруг приходит в голову что-нибудь эдакое да и застревает там.
Даже предвкушение столь чудесного события было настолько упоительным, что я на некоторое время онемел. В каждом из десяти органов печати, в которые мы вложили свой капитал, собачьи укусы особенно рекомендовались в качестве первой необходимости для любого подписчика. Они занимали среднюю позицию в списке доходных несчастных случаев. Ниже сломанного ребра или перелома малой берцовой кости, но дороже вросшего ногтя. Я радостно упивался картиной, воспоследовавшей из слов Укриджа, как вдруг громкое восклицание вернуло меня с эмпиреев к реальной жизни. И моим глазам предстало омерзительнейшее зрелище. По улице к нам неторопливо приближалась знакомая-презнакомая фигура Тедди Уикса, и одного взгляда на его элегантный экстерьер было достаточно, чтобы нам стало ясно, что наши надежды воздвигались на песке. Нет, к этому человеку не приложил зубов даже тойтерьер.
– Привет, ребятки! – сказал Тедди Уикс.
– Привет, – тупо отозвались мы.
– Я тороплюсь, – сказал Тедди Уикс. – Бегу за врачом.
– За врачом?
– Ну да. Бедный Виктор Бимиш. Его покусала собака.
Мы с Укриджем переглянулись. Казалось, Судьбе приспичило играть с нами. Что толку, что какая-то собака покусала Виктора Бимиша? Что толку, покусай Виктора Бимиша хоть сотня собак? Собакопокусанный Виктор Бимиш не имел ни малейшей рыночной стоимости.
– Вы ведь знаете свирепого пса моей квартирной хозяйки, – сказал Тедди Уикс, – который всегда выскакивает во дворик и лает на людей, приближающихся к двери? (Я тут же вспомнил огромного беспородного кобеля с бешеными глазами и сверкающими клыками, которому очень не помешало бы подстричься. Однажды я повстречался с ним на улице, когда навещал Укриджа, и от горькой судьбы Виктора Бимиша меня избавило только присутствие Укриджа, близко с ним знакомого, не говоря уж о том, что все псы ему братья.)
– Каким-то образом, – продолжал Тедди Уикс, – сегодня вечером он забрался ко мне в спальню. И поджидал там, когда я вернулся. Со мной был Бимиш, и животное ухватило его за ногу, едва я открыл дверь.
– А почему оно не ухватило тебя? – скорбно осведомился Укридж.
– Я одного не понимаю, – сказал Тедди Уикс, – каким образом зверюга оказался у меня в комнате? Кто-то должен был запереть его там. Все это очень и очень таинственно.
– Почему он не ухватил тебя? – вторично осведомился Укридж.
– Ну, пока пес кусал Бимиша, я сумел забраться на гардероб, – сказал Тедди Уикс. – А потом пришла моя хозяйка и увела его. Но я не могу болтать тут с вами. Я должен бежать за врачом.
Мы молча взирали ему вслед, когда он упорхнул дальше по улице. И заметили, с какой предусмотрительностью он остановился на углу и огляделся, прежде чем перейти улицу, и как осторожно попятился, пропуская несущийся мимо грузовик.
– Нет, ты слышал? – сказал Укридж сквозь зубы. – Он влез на гардероб!
– Да.
– И ты видел, как он увильнул от этого достойного грузовика?
– Да.
– Что-то надо делать, – твердо сказал Укридж. – Этому человеку необходимо напомнить о его обязательствах.
На следующий день Тедди Уикса посетила делегация.
От нашего имени выступал Укридж, и он перешел к делу с похвальной прямолинейностью.
– Так как же? – спросил Укридж.
– Что «как же»? – нервно парировал Тедди Уикс, избегая его укоризненных глаз.
– Когда же дело сдвинется с места?
– А! Ты про несчастные случаи?
– Да.
– Ну, я это обдумывал, – сказал Тедди Уикс.
Укридж плотнее запахнул свой макинтош, который носил и дома, и на улице, причем в любую погоду. В этом движении было что-то от римского сенатора, готового изобличить врага государства. Именно так должен был завернуться в свою тогу Цицерон, пока набирал дыхание, чтобы обрушиться на Клодия. Несколько секунд он поиграл с проволочкой от шипучки, которая удерживала его пенсне на положенном месте, и безуспешно попытался пристегнуть воротничок к запонке под затылком. Когда Укриджем овладевали сильные чувства, его воротничок обретал прыгучесть, с которой не могла совладать ни одна запонка.
– Да, тебе давно уже пора подумать об этом, – сурово прогремел он.
Мы одобрительно поерзали на своих стульях – все, кроме Виктора Бимиша, который не пожелал сесть и прислонился к каминной полке.
– Провалиться мне, тебе давно было пора заняться обдумыванием. Отдаешь ли ты себе отчет, что мы вложили в тебя колоссальную сумму на четко обозначенном условии, что можем положиться на тебя и получить немедленные результаты? Неужели мы должны прийти к выводу, будто ты такой слабак и так тонок в кишках, что помышляешь уклониться от долга чести? Мы были лучшего мнения о тебе, Уикс. Мыто считали тебя предприимчивым, кристальнодушным стопроцентным высокопробным мужчиной с тяжелыми кулаками, готовым стоять за своих друзей до последнего.
– Да, но…
– Любой типчик, сколько-нибудь лояльный и понимающий, как важно это для нас остальных, уже давным-давно бросился бы искать способ для выполнения своего обязательства. Ты же нарочито упускаешь все подвертывающиеся тебе возможности. Только вчера я видел, как ты попятился, когда шаг вперед посодействовал бы грузовику наскочить на тебя.
– Ну, позволить грузовику наскочить на себя не так-то легко.
– Вздор! Для этого нужна чуточка решимости, и все. Дай волю воображению, наконец. Постарайся вообразить, что ребенок упал с тротуара – маленький златокудрый ребенок, – сказал Укридж, растроганный до глубины души. – И чертовски огромное такси или там еще что-нибудь уже совсем близко. Мать дитяти беспомощно стоит на тротуаре, заломив руки в агонии. «Черт дери! – кричит она. – Неужто никто не хочет спасти мое сокровище?» «Да, клянусь дьяволом, – кричишь ты, – я хочу!» И ты прыгаешь на мостовую, и все завершается в один момент. Не понимаю, почему ты кочевряжишься.
– Да, но… – сказал Тедди Уикс.
– Более того, мне говорили, что боли никакой. Тупой удар, и все.
– Кто тебе это говорил?
– Не помню. Кто-то там.
– Можешь передать ему от меня, что он осел, – с раздражением сказал Тедди Уикс.
– Ну ладно. Если ты против того, чтобы тебя переехал грузовик, найдется множество других способов. Но провалиться мне, предлагать их бесполезно. Ты словно бы совсем лишен предприимчивости. Вчера, после того как я ценой огромных усилий поместил в твою комнату собаку – собаку, которая все сама за тебя могла сделать, – тебе было достаточно просто стоять на месте. И что происходит? Ты сигаешь на…
Его перебил Виктор Бимиш голосом хриплым от наплыва чувств:
– Значит, это ты подсунул туда чертова пса?
– А? – сказал Укридж. – Ну да. Но мы можем побеседовать об этом по душам позднее, – торопливо продолжал он. – Вопрос в данный момент заключается в том, каким образом нам убедить этого бесхребетного червяка получить для нас страховку. Черт меня побери, ты мог бы сообразить…
– Я могу только сказать… – горячо начал Виктор Бимиш.
– Да-да, – сказал Укридж, – как-нибудь в другой раз. А сейчас нельзя отвлекаться, малышок. Я говорил о том, – возобновил он свою речь, – что, по моему представлению, ты будешь пыхтеть от нетерпения выполнить свои обязательства ради себя же самого. Ты же все время ноешь, что тебе не во что одеться, чтобы заинтересовать театральных директоров. Подумай обо всем, что ты сможешь накупить на свою долю, едва соберешься с духом и доведешь дело до конца. Подумай о костюмах, штиблетах, шляпах, гетрах. Ты все время бубнишь про свою чертову карьеру, про то, что тебе требуются только элегантные шмотки, чтобы зацапать главную роль в вест-эндском спектакле. Так вот он – твой шанс заполучить их.
Его красноречие не пропало втуне. В глазах Тедди Уикса появился жаждущий взгляд – такой взгляд, какой мог появиться в глазах Моисея на вершине Фасги, откуда ему открылся вид на Землю Обетованную. Он тяжело вздохнул. Было видно, что мысленно он идет по Корк-стрит, сопоставляя достоинства знаменитых портных.
– Вот что я предлагаю, – внезапно сказал он. – Бесполезно просить меня пойти на это в здравом уме и твердой памяти. Я на такое просто не способен. Нервы сдают. Но если, ребятки, вы угостите меня вечером обедом с шампанским – много-много шампанского! – то, думается, оно меня достаточно взбодрит.
Тягостное молчание воцарилось в комнате. Шампанское! Слово это прозвучало как похоронный звон.
– Как мы сможем позволить себе шампанское? – сказал Виктор Бимиш.
– Либо так, либо никак, – сказал Тедди Уикс. – Решать вам.
– Джентльмены, – сказал Укридж, – совершенно очевидно, что предприятие нуждается в дополнительном капитале. Так как насчет него, старые кони? Давайте сплотимся в откровенном деловом карты на стол духе и поглядим, что можно сделать. Я могу заручиться десятью шиллингами.
– Что! – вскричало все собравшееся общество в изумлении. – Это как же?
– Заложу банджо.
– Но у тебя нет банджо!
– Бесспорно, но у Джорджа Таппера есть, и я знаю, где он его хранит.
После такого бодрящего начала взносы потекли рекой. Я пожертвовал портсигар, Бертрам Фокс решил, что его хозяйка потерпит с платой за квартиру еще месяц, у Роберта Данхилла имелся в Кенсингтоне дядюшка, который, мнилось ему, при правильном подходе может расщедриться на фунт, а Виктор Бимиш сказал, что если заказчик «Пианиста без забот» проявит себя последним скупердяем и откажется авансировать пять шиллингов в счет будущих рисунков, значит, он горько в нем ошибается. Короче говоря, за несколько минут молниеносный сбор средств принес внушительную общую сумму в два фунта шесть шиллингов и мы спросили Тедди Уикса, сможет ли он адекватно подбодриться в пределах этой суммы.
– Попытаюсь, – сказал Тедди Уикс.
И вот, памятуя, что эта превосходная харчевня подает шампанское по восемь шиллингов квартовая бутылка, мы договорились встретиться в семь у Баролини.
Если рассматривать обед для подбадривания Тедди Уикса как светское мероприятие, то он решительно не удался. Мне кажется, он стал для нас испытанием почти с самого начала. И причиной было не столько то обстоятельство, что Тедди упивался восьмишиллинговым шампанским Баролини, мы же из-за ограниченности наличных были вынуждены довольствоваться самыми плебейскими напитками. Нет, приятность мероприятия портило воздействие, которое это пойло оказало на Тедди. Что было составной частью шампанского, которое поставлялось Баролини и предлагалось почтенной публике, то есть тем, кто был настолько бесшабашен, что пил его за восемь шиллингов бутылка, остается тайной между его творцом и Творцом этого творца. Но как бы то ни было, трех бокалов оказалось достаточно, чтобы преобразить Тедди Уикса из кроткого и почти елейного молодого человека в воинственного задиралу.
Он перессорился со всеми нами. За супом он громил мнения Виктора Бимиша касательно искусства; за рыбой он высмеял точку зрения Бертрама Фокса на будущность кино, а к тому времени, когда были поданы куриные ножки с салатом из одуванчиков (или, как утверждали некоторые, с салатом из шпагата, мнения тут разошлись), адское пойло довело его до того, что он начал пенять Укриджу за растранжириваемую попусту жизнь и уговаривать голосом, слышным на той стороне улицы, немедленно приступить к поискам работы, чтобы обрести достаточно самоуважения, дабы впредь он мог смотреть на себя в зеркало без содроганий. Впрочем, добавил Тедди Уикс с оскорбительностью, которую мы все сочли неуместной, тут никакое самоуважение ничего не изменит.
Высказавшись так, он властно потребовал еще одну кварту за восемь шиллингов.
Мы скорбно переглядывались. Какой благой ни была цель, ради которой нам приходилось сносить все это, факт оставался фактом – сносить это было очень нелегко. Но меркантильные соображения вынуждали нас молчать. Мы понимали, что этот вечер принадлежит Тедди Уиксу и что его следует ублажать. Виктор Бимиш кротко сказал, что Тедди прояснил многие моменты, которые давно ставили его в тупик. Бертрам Фокс согласился, что предсказания Тедди относительно будущего крупных планов имеют за собой. И даже Укридж, чья гордая душа была прожжена до самого основания личностями, которые позволил себе вышеуказанный Тедди Уикс, обещал принять его проповедь к сердцу и последовать ей в ближайший же удобный момент.
– Не то поберегись! – воинственно сказал Тедди, откусывая кончик одной из лучших сигар, предлагаемых Баролини. – И еще одно: чтоб я больше не слышал, что ты приходишь и лямзишь чужие носки.
– Хорошо, малыш, – смиренно сказал Укридж.
– Если на свете есть тип, которого я презираю, – сказал Тедди, вперяя налитые кровью глаза в преступника, – так это носколямзер… лямзеноскер… то есть… ну, вы знаете, о чем я.
Мы поспешили заверить его, что знаем, о чем он, и он погрузился в летаргический ступор, из которого вышел через три четверти часа и возвестил, что не знает, о чем мы себе думаем, а он уходит. Мы сказали, что мы тоже уходим, уплатили по счету и ушли.
Негодование Тедди Уикса, когда он обнаружил, что мы сгрудились вокруг него на тротуаре перед рестораном, было жарким, и он выразил его со всей силой. Среди всего прочего он сказал – что было заведомой ложью, – будто у него есть репутация в Сохо, которую он должен оберегать.
– Все в ажуре, Тедди, старый конь, – обезоруживающе сказал Укридж. – Мы просто подумали, что тебе будет приятно находиться в кругу друзей, когда ты его осуществишь.
– Осуществлю? Что осуществлю?
– Так несчастный же случай.
Тедди Уикс испепелил его взглядом. Затем в его настроении, видимо, произошла разительная перемена, и он разразился добродушным хохотом.
– Надо же вообразить такую глупость! – весело вскричал он. – Никакого несчастного случая со мной не произойдет. Вы же не могли всерьез поверить, будто я действительно собирался подвергнуть себя несчастному случаю, а? Я просто пошутил. – Затем после новой разительной перемены настроения он словно бы стал жертвой неизбывной печали. Нежно погладил плечо Укриджа, и по его щеке прокатилась слеза. – Просто пошутил, – повторил он. – Вы же не обидитесь на шутку, правда? – сказал он умоляюще. – Вы же любите мои шутки, верно? Только шутка, и ничего больше. Про несчастный случай я и не думал вовсе. Просто решил накрыть вас на обед. – Веселая сторона случившегося тут же развеяла его печаль. – Смешнее я в жизни ничего не слышал, – объяснил он благодушно. – Не несчастный случай, а обед. Обеденный случай, случай обеда, – добавил он, доводя до нашего сведения свою мысль. – Ну, спокойной ночи всем-всем, – сказал он бодро и, ступив с тротуара на банановую кожуру, был тут же отброшен на десять шагов проезжавшим мимо грузовиком.
– Два ребра и рука, – сказал врач пять минут спустя, дирижируя уборкой тела с мостовой. – Поосторожней с носилками!
Прошло две недели, прежде чем власти предержащие больницы Чаринг-Кросс сообщили нам, что пациент в состоянии принимать посетителей. Пущенная по кругу шляпа обеспечила цену корзиночки с фруктами, и акционеры поручили Укриджу и мне доставить ее с приветом и соболезнованиями от них всех.
– Привет! – сказали мы вполголоса, как и положено у одра страдания, когда нас наконец допустили к нему.
– Прошу садиться, джентльмены, – ответствовал страдалец.
Должен сознаться, что даже в этот первый миг я ощутил легкое удивление. Не в привычке Тедди Уикса было называть нас джентльменами. Укридж, однако, ничего странного не заметил.
– Ну-ну-ну, – сказал он ободряюще. – И как мы себя чувствуем, малышок? Мы принесли тебе кое-какие фруктики.
– Мое выздоровление продвигается превосходно, – ответил Тедди Уикс все в той же неестественной велеречивой манере, из-за которой его первая реплика привела меня в недоумение. – И мне следует сказать, что, по моему мнению, у Англии есть все основания гордиться чуткостью и предприимчивостью ее замечательных органов печати. Превосходный материал для чтения, изобретательность разнообразных конкурсов, а главное – дух прогресса, плодом которого явился план страхования. Он вообще выше всяких похвал. Вы это записали? – осведомился он.
Укридж и я посмотрели друг на друга. Нам сказали, что Тедди практически обрел нормальную ясность мысли, но это смахивало на горячечный бред.
– А что нам следовало записать, старый конь? – мягко спросил Укридж.
Тедди Уикс словно бы изумился:
– Разве вы не репортеры?
– То есть как – репортеры?
– Я думал, вас прислал один из тех еженедельников, которые выплачивают мне страховку, и вам поручено взять у меня интервью.
Укридж и я обменялись еще одним взглядом. На этот раз встревоженным. Полагаю, что черное предчувствие уже начало простирать над нами свою тень.
– Ты же меня помнишь, Тедди, старый конь? – обеспокоенно осведомился Укридж.
Тедди Уикс сдвинул брови, страдальчески сосредоточиваясь.
– Ну да, конечно! – сказал он наконец. – Вы же Укридж, ведь верно?
– Вот-вот, Укридж.
– Ну, конечно, Укридж!
– Да. Укридж. Странно, что ты меня забыл!
– Да, – сказал Тедди Уикс. – Следствие шока, который меня поразил, когда эта махина меня сбила. Полагаю, меня стукнуло по голове. В результате моя память закапризничала. Здешние врачи страшно заинтересовались. Говорят, что случай просто уникальный. Некоторые вещи я помню отлично, а касательно других моя память не сохранила ровнехонько ничего.
– Но послушай, старый конь, – произнес Укридж дрожащим голосом, – про страховку же ты не забыл?
– Нет-нет, это я помню.
Укридж облегченно перевел дух.
– Я подписан на ряд еженедельных газет, – продолжал Тедди Уикс. – И теперь они выплачивают мне страховые деньги.
– Да-да, старый конь, – вскричал Укридж, – но я имел в виду, помнишь ли ты про Синдикат?
Тедди Уикс поднял брови:
– Синдикат? Какой Синдикат?
– Ну, когда мы собрались вместе и собрали деньги для подписки на эти еженедельники и бросили жребий, кто из нас пойдет и нарвется на несчастный случай, а потом соберет денежки. И жребий выпал тебе, разве ты не помнишь?
Крайнее изумление – к тому же возмущенное изумление – отразилось на лице Тедди Уикса. Он выглядел донельзя шокированным.
– Безусловно, ничего подобного я решительно не помню, – сказал он негодующе. – Не могу себе представить, чтобы я дал согласие принять участие в том, что, по вашим же собственным словам, представляет собой преступный сговор с целью получения денег под ложным предлогом от ряда еженедельных газет.
– Но, малышок…
– Однако, – сказал Тедди Уикс, – если эта история содержит крупицу истины, без сомнения, у вас имеется документальное тому подтверждение.
Укридж посмотрел на меня. Я посмотрел на Укриджа. Наступило долгое молчание.
– Концы рубим, старый конь? – сказал Укридж скорбно. – Оставаться тут смысла нет.
– Да, – ответил я с такой же печалью. – Пошли.
– Рад был повидать вас, – сказал Тедди Уикс, – и спасибо за фрукты.
Когда я в следующий раз увидел этого типа, он выходил из театральной конторы в Хеймаркете. На нем была новехонькая фетровая шляпа, жемчужно-серая, гетры ей в тон и новый голубой костюм из тонкой шерсти элегантнейшего покроя с еле заметной красной искрой. Вид у него был торжествующий, и, когда я проходил мимо, он извлек из кармана золотой портсигар.
Вскоре после этого, если вы помните, Тедди Уикс имел шумный успех в роли молодого героя-любовника на сцене «Аполлона» и начал свою головокружительную карьеру кумира публики.
Внутри церкви орган разразился знакомыми звуками «Свадебного марша». Причетник распахнул двери. Пять кухарок перестали обмениваться воспоминаниями о других бракосочетаниях куда шикарнее, к каковым им удалось приобщиться. Фотографы подняли свои фотоаппараты. Уличный торговец продвинул свою тачку с овощами на шаг вперед. Растрепанный и небритый субъект рядом со мной неодобрительно буркнул:
– Трутни праздные!
Из церкви появилось воплощение красоты, держа под руку еще одно воплощение, но не совсем красоты.
Нельзя отрицать, что Тедди Уикс выглядел чрезвычайно эффектно. Он стал даже красивей, чем прежде. Его великолепно завитые волосы сияли под солнцем, большие глаза лучились, гибкой фигуре, облаченной в безупречные фрак и брюки, позавидовал бы сам Аполлон. Однако новобрачная чем-то наводила на мысль, что Тедди женился на деньгах. Они остановились в дверях, и фотографы засуетились.
– У тебя найдется шиллинг, малышок? – тихим ровным голосом сказал Укридж.
– Зачем тебе понадобился шиллинг?