Пелам Вудхаус. Укридж

   – Старый конь, – сказал Укридж сквозь зубы, – крайне и жизненно важно, чтобы у меня был шиллинг здесь и сейчас.
   Я протянул искомую монету. Укридж повернулся к растрепанному субъекту, и я заметил, что он держит в руке внушительный помидор, сочной и перезрелой наружности.
   – Не хотите ли заработать шиллинг? – спросил Укридж.
   – Хочу ли! – ответил растрепанный субъект.
   Укридж перешел на хриплый шепот.
   Фотографы завершили свои приготовления. Тедди Уикс откинул голову с тем благородным величием, которое завоевало ему столько женских сердец, и выставил напоказ свои прославленные зубы. Кухарки вполголоса отпускали нелестные замечания по адресу новобрачной.
   – Прошу приготовиться, – сказал один из фотографов.
   Над головами толпы, пущенный твердой рукой, просвистел большой сочный помидор. Он разорвался, как шрапнель, между выразительными глазами Тедди Уикса, затянув их багряной пеленой. Он окропил воротнички Тедди Уикса, он закапал фрак Тедди Уикса. А растрепанный субъект резко повернулся и зарысил по улице прочь.
   Укридж сжал мой локоть. Его глаза были полны высокого удовлетворения.
   – Рубим концы? – сказал Укридж.
   Рука об руку мы неторопливо удалились, согреваемые приятным июньским солнцем.

Дебют Боевого Билсона

   Я обнаружил, что с течением времени мне бывает все труднее припоминать точные обстоятельства своего первого знакомства с тем или иным человеком, поскольку в общем и целом я не претендую на обладание моментальной памятью, каковую легко приобрести, внеся плату за курсы по переписке, щедро рекламируемые в журналах. Тем не менее я могу заявить без малейших сомнений и колебаний, что индивид, впоследствии известный как Боевой Билсон, вошел в мою жизнь в половине четвертого в субботу десятого сентября, два дня спустя после моего двадцать седьмого дня рождения. Ибо после первого моего взгляда на него дальнейшее фотографически запечатлелось на скрижалях моей памяти и хранится там, хотя вчерашний день с них уже стерся. Наша встреча не только была исполнена насыщенного драматизма, но и таила в себе что-то от последней соломинки, заключительной пращи или стрелы судьбы разящей, на которые сетовал принц Гамлет. Встреча эта словно бы завинчивала крышку на скорбях жизни.
   Более недели все у меня шло наперекосяк. Я покинул Лондон более чем на неделю, повинуясь чувству долга, дабы погостить за городом у неблизких мне по духу родственников, а дождь все лил, и лил, и лил. Перед завтраком – семейные молитвы, и безик после обеда. На обратном пути в Лондон мой вагон изобиловал младенцами, поезд упрямо останавливался на каждой станции, а у меня не было никаких съестных припасов, кроме пакета с булочками. И когда наконец я вошел в свою квартиру на Эбери-стрит и поспешил в тихий уют гостиной, первое, что я увидел, открыв дверь, был могучий рыжий верзила, возлежащий на диване.
   Когда я вошел, он не шевельнулся, так как спал, и точнее всего я выражу впечатление от его внушительного физического склада, сказав, что у меня не возникло ни малейшего желания его разбудить. Диван был небольшой, и он свисал с него во всех направлениях. Сломанный нос, а также челюсть подвизающегося на Диком Западе киногероя в момент, когда она выражает неколебимую решимость. Одна рука подсунута под затылок, другая свисает до пола, будто успевший окаменеть заблудший окорок. Я не знал, что он делает в моей гостиной, но, и страстно желая узнать это, предпочел не искать объяснений из первых рук. Что-то в нем словно предупреждало, что он принадлежит к тем людям, которые просыпаются с левой ноги. Я тихонечко прокрался вон и бесшумно спустился с лестницы, чтобы навести справки у Баулса, моего домохозяина.
   – Сэр? – сказал Баулс сочным голосом экс-дворецкого, возникая из глубин в сопровождении густого запаха копченой трески.
   – В моей комнате кто-то есть, – прошептал я.
   – Так это, надо быть, мистер Укридж, сэр.
   – И вовсе не надо, – ответил я с раздражением. У меня редко хватает духа возражать Баулсу, но это его утверждение было настолько далеко от истины, что промолчать я никак не мог. – Он огромный и рыжий.
   – Друг мистера Укриджа, сэр. Он вчера присоединился здесь к мистеру Укриджу.
   – То есть как это вчера присоединился здесь к мистеру Укриджу?
   – Мистер Укридж занял ваши комнаты в ваше отсутствие, сэр, начиная с вечера после вашего отбытия. Я полагал, что с вашего одобрения. Он, если мне не изменяет память, сказал, что «все будет тип-топ».
   По какой-то причине, которую я так и не сумел разгадать, с первой же встречи Баулс начал относиться к Укриджу как снисходительный отец к любимому отпрыску. И теперь он словно приносил мне поздравление с тем, что у меня есть друг, всегда готовый сплотиться вокруг и пробраться в мои комнаты, стоит мне уехать.
   – Еще что-нибудь, сэр? – осведомился Баулс, тоскливо поглядев через плечо. Видимо, разлука с копченой треской его угнетала.
   – Нет, – сказал я. – Э… нет. А когда вы ждете мистера Укриджа?
   – Мистер Укридж поставил меня в известность, что он вернется к обеду, сэр. Если в его планах не произошло никаких перемен, то сейчас он на matinеe^[3] в мюзик-холле «Гейти».
   Когда я добрался до «Гейти», зрители как раз начали расходиться. Я подождал на улице и вскоре был вознагражден зрелищем желтого макинтоша, проталкивающегося сквозь толпу.
   – Приветик, малышок! – благодушно сказал Стэнли Фиверстоунхо Укридж. – Когда ты вернулся? Послушай, запомни-ка этот мотивчик, чтобы напомнить мне завтра, когда я наверняка его забуду. Значит, так. – Он встал как вкопанный в бушующем потоке пешеходов, закрыл глаза, вздернул подбородок и громким удручающим тенором разразился подобием тирольских йодлей. – Тамти-там-ту-тамти, тум-тум-тум-тум, – закончил он. – А теперь, старый конь, можешь перевести меня через улицу в «Угольную яму» для краткого выпивона. Ну, и как ты провел время?
   – Не важно, как я провел время. Кто этот тип, которого ты забыл у меня в гостиной?
   – Рыжий типус?
   – Великий Боже! Ведь даже ты не напихал их туда больше одного?
   Укридж посмотрел на меня с легким огорчением.
   – Мне не нравится этот тон, – сказал он, увлекая меня по ступенькам в «Угольную яму». – Провалиться мне, этот тон меня ранит, старый конь. Вот уж не думал, что ты станешь возражать, если твой лучший друг приклонит свою голову на твою подушку.
   – Против твоей головы я не возражаю. То есть возражаю, но, полагаю, с ней мне придется примириться. Но когда ты начинаешь пускать жильцов…
   – Закажи два светлых портвейна, малышок, – сказал Укридж, – и я все объясню. Я так и думал, что ты поинтересуешься. Дело вот в чем, – продолжал он, когда два светлых портвейна были поданы. – Этот типус обеспечит меня неиссякаемым богатством.
   – Да, но не может ли он заняться этим не в моей гостиной?
   – Ты меня знаешь, старый конь, – сказал Укридж, величаво прихлебывая. – Прозорливость, чутье, дальновидность. Мозг не знает передышек. Всегда творит идеи – бинг! – как озарение. Недавно я сидел в пивной в Челси и ел бутерброд с сыром. Тут входит типчик, заваленный драгоценностями. Заваленный, даю слово. Перстни на пальцах, а от булавки в галстуке хоть прикуривай сигару. Я навел справки и узнал, что он менеджер Тода Бингема.
   – Что еще за Тод Бингем?
   – Мой милый старый конь, ты не мог не слышать про Тода Бингема. Новый чемпион в среднем весе. Выиграл титул у Элфа Палмера пару недель назад. А этот типус, осыпанный богатством, его менеджер. Думается, он получает пятьдесят процентов от всего, что добывает Тод, а ты знаешь, какие призовые деньги платят чемпионам. Кроме того, выступления в мюзик-холлах, кино и так далее. Не вижу, почему мне по самым скромным подсчетам не загребать тысячи. Идея меня осенила через две секунды после того, как я узнал, кто он такой. И это было прямо-таки предопределением, ведь как раз в то утро мне стало известно, что как раз прибыл «Гиацинт».
   Мне показалось, что он бредит. В моем скорбном измученном состоянии его манера изъясняться загадками меня раздражала.
   – Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал я. – Что еще за «Гиацинт» и куда он прибыл?
   – Возьми себя в руки, старый конь, – сказал Укридж с долготерпением человека, имеющего дело с малолетним дебилом. – Ты ведь не забыл «Гиацинт», грузовой пароходец, на котором я плавал года два назад. Я же тебе часто рассказывал про «Гиацинт». Так он вошел в Лондонский порт накануне того вечера, когда я увидел этого богатея, и я собирался днем побывать на нем, поболтать с ребятками. Типчик, которого ты нашел у себя дома, это один из кочегаров. Более приличную птичку трудно встретить. Не разговорчив, но сердце золотое. И когда мне сказали, кто этот обвешанный драгоценностями индивид, меня будто молнией ударило. Мне только надо убедить этого самого Билсона махать кулаками всерьез, стать его менеджером, и богатство мне обеспечено. Ведь это Билсон изобрел кулачные бои.
   – Оно и видно.
   – Чудесный типус! Он тебе понравится.
   – Само собой. Чуть я его увидел, как сразу понял: он мне понравится.
   – Нет, ты пойми, он никогда не затевает ссор. Чтобы он показал себя с наилучшей стороны, требуются уж не знаю какие провокации, но стоит ему начать – ух ты! Я видел, как в Марселе он очистил бар самым обворожительным образом. Бар, учти, до краев полный матросни и пожарных, и каждый способен свалить быка одним ударом. Их там было шестеро, и они молотили Билсона со всем усердием и задором, на какие были способны, но он просто предоставлял им отлетать в сторону, а сам продолжал заниматься своим делом. Это готовый чемпион, малышок, не больше и не меньше. Его и топором не прошибить, а стоит ему ударить кого-нибудь, как все местные гробовщики уже сцепляются из-за покойника. И просто поразительная удача: он ищет работу на берегу. Оказывается, полюбил официанточку в «Короне». В Кеннингтоне. Не ту, – во избежание недоразумений пояснил Укридж, – которая косит, а другую, Флосси. Девушку с желтыми волосами.
   – С официантками «Короны» в Кеннингтоне я не знаком, – сказал я.
   – Милые девочки, – отечески пояснил Укридж. – Так что все вышло тип-топ, понимаешь? Наши интересы совпали. Милый старый Билсон не то чтобы очень умен, но я за час или около того сумел втолковать ему все, что требовалось, и мы подписали контракт. Я получаю пятьдесят процентов от всего в вознаграждение за менеджирование, организацию боев и общего присмотра за ним.
   – А общий присмотр за ним включает укладывание его бай-бай на моем диване и баюкание, пока он не заснет?
   – Ты просто зациклился, малышок, а это не тот дух. Можно подумать, мы осквернили твою чертову гостиную.
   – Но ты же не станешь отрицать, что с появлением этого твоего будущего чемпиона в квартире стало тесновато.
   – Да не тревожься ты из-за этого, мой милый старичок, – успокоил меня Укридж. – Завтра мы отбываем в «Белого оленя» в Барнсе, чтобы начать тренировки. Я ангажировал Билсона на предварительный бой в «Стране Чудес» ровно через две недели, начиная с этого вечера.
   – Да неужели? – сказал я, потрясенный такой предприимчивостью. – Как тебе это удалось?
   – Да просто отвез его туда и показал устроителям. Они прямо-таки в него вцепились. Видишь ли, внешность старичка сама за себя говорит. Слава Богу, все это произошло, когда у меня завелось несколько фунтов. Мне необыкновенно повезло: я повстречал Джорджа Таппера в ту самую минуту, когда он узнал, что его намечают в помощники министра или в кого-то там еще, детали я не запомнил, но это что-то, на что намечают типчиков из министерства иностранных дел, когда они показывают класс, и Таппи расстался с десяткой, даже не пискнув. Был какой-то оглушенный. Теперь мне кажется, что я укусил бы его и на двадцатку, если бы сообразил вовремя. Тем не менее, – сказал Укридж с делавшей ему честь мужественной покорностью судьбе, – теперь уже дела не поправишь, а с десяткой я продержусь. Меня пока тревожит только вопрос, как Билсона обозвать.
   – Такого человека я бы поостерегся обзывать.
   – Я про то, под каким именем ему выступать?
   – А почему не под собственным?
   – Его родители, черт бы их побрал, – мрачно сказал Укридж, – окрестили его Уилберфорсом. Нет, ты скажи, ты способен представить себе зрителей в «Стране Чудес», когда им представят Уилберфорса Билсона?
   – Уилли Билсон, – предложил я. – Вполне звучит.
   Укридж, сдвинув брови, солидно взвесил мое предложение, как подобает менеджеру.
   – Чересчур фривольно, – наконец вынес он вердикт. – Для легковеса вполне подошло бы, но… нет, мне не нравится. Я прикидывал что-нибудь вроде Ураганный Хикс или Скалокрушитель Риггс.
   – И не думай, – перебил я, – или ты погубишь его карьеру в самом начале. Назови мне хоть одного настоящего чемпиона с такой забористой кличкой. Боб Фицсиммонс, Джек Джонсон, Джеймс Д. Корбетт, Джеймс Д. Джеффрис…
   – Джеймс Д. Билсон!
   – Не пойдет.
   – А ты не думаешь, – почти робко осведомился Укридж, – что подойдет Дикий Кот Кикс?
   – Ни один боксер с таким прилагательным перед своей фамилией еще ни разу не выступал, кроме как в предварительных трех раундах.
   – Ну а Боевой Билсон?
   Я похлопал его по плечу.
   – Остановись на этом, – сказал я. – Решено. Боевой Билсон – вот его имя.
   – Малышок, – сказал Укридж приглушенным голосом, потянулся через стол и схватил меня за руку. – Это гениально. Абсолютно гениально. Закажи еще парочку портвейнов, старичок.
   Я заказал, и мы хорошенько выпили за здоровье Боевого.
   Официально я был представлен моему крестнику, когда мы вернулись на Эбери-стрит, и – как ни велико было мое уважение к нему прежде – я еще больше оценил его потенциальные возможности снискать триумфы в избранной им профессии. К этому времени он уже проснулся и внушительно прохаживался по гостиной. Стоя он выглядел даже сокрушительнее, чем лежа. К тому же во время нашей утренней встречи его веки смежал сон. Но теперь его глаза были открыты – зеленого цвета и с особым металлическим блеском, – и когда мы обменивались рукопожатием, казалось, он оглядывает меня, выбирая, куда бы вернее ударить. То, что, наверное, было задумано как чарующая улыбка, мне показалось сардонической усмешкой, свирепо изогнувшей его губы. В общем и целом я еще никогда не встречал человека, настолько предназначенного судьбой одним взглядом превращать самого воинственного дебошира в убежденного пацифиста. А когда я припомнил рассказ Укриджа о небольшом инциденте в Марселе и сообразил, что у жалкой горстки, у какой-то полудюжины закаленных матросов достало дерзости вступить с этим субъектом в рукопашный бой, я испытал прилив патриотической гордости. Я почувствовал, что моряки Британского торгового флота – это самое то. Сердца из дуба.
   Обед, последовавший за нашим знакомством, показал Билсона не столько блистательным застольным собеседником, сколько способным едоком. Длина рук позволяла ему хватать соль, перец, картофель и прочее без просьбы передать их ему. Ну об остальных темах у него, казалось, не было особого мнения, которое он счел бы нужным высказать. Сильный молчаливый мужчина.
   Однако в его характере имелась и более мягкая сторона, открывшаяся мне, когда, выкурив одну из моих сигар и поговорив о том о сем, Укридж отправился по очередному своему таинственному делу – одному из тех, которые призывали его в любое время суток, и оставил меня наедине с гостем. После какого-то получаса тишины, нарушаемой только убаюкивающим побулькиванием его трубки, грядущий чемпион уставил на меня грозные глаза и заговорил:
   – Вы когда-нибудь влюблялись, мистер?
   Я был заинтригован и польщен. Что-то в моей внешности, сказал я себе, какое-то туманное нечто, свидетельствующее о моей чувствительности и чуткости, тронуло этого человека, и он собирается излить свою душу в доверительной исповеди. Я ответил, что да, я влюблялся, и много раз. А затем добавил, что любовь – это благороднейшее из чувств и никто не должен его стесняться. Я говорил долго и пылко.
   – Р-ры! – сказал Боевой Билсон.
   Затем, видимо, спохватившись, что непозволительно разоткровенничался с относительно малознакомым человеком, он вновь погрузился в молчание и хранил его, пока не настало время сна, а тогда он сказал «спокойной ночи, мистер» и исчез. Я был разочарован. При всей насыщенности нашего разговора я надеялся услышать что-то, что можно было бы претворить в человеческий документ под заголовком «Душа Зверя из Бездны», а затем продать в какой-нибудь журнал за наличные, в которых всегда ощущается настоятельная нужда.
   На следующее утро Укридж и его протеже отбыли в Барнс, а поскольку этот речной курорт находится в стороне от моих привычных путей, то я больше не видел Боевого до судьбоносного вечера в «Стране Чудес». Время от времени Укридж заглядывал ко мне для присвоения сигар и носков и в этих случаях с неколебимой уверенностью повествовал о перспективах своего подопечного. Вначале, насколько я понял, возникли некоторые трения из-за глубокого убеждения этого последнего в том, что трубочный табак представляет собой неотъемлемую и важнейшую часть тренировок. Но к концу недели мудрые доводы взяли верх, и он согласился перестать курить до своего дебюта. По убеждению Укриджа, эта уступка превратила простую уверенность в абсолютный верняк, и он пребывал в самом солнечном настроении, когда занял у меня деньги, чтобы оплатить наш проезд до станции метро, на которой выходят паломники, желающие посетить ист-эндскую Мекку любителей бокса – «Страну Чудес».
   Боевой опередил нас, и мы нашли его в раздевалке уже сногсшибательно полуобнаженного. Я полагал, что никакой человек не может выглядеть крупнее мистера Билсона в верхней одежде, однако в трусах и боксерских туфлях он казался собственным старшим братом. Мышцы, напоминающие швартовы океанского лайнера, змеились по его рукам и вздувались на плечах. В сравнении с ним отнюдь не маломощный атлет, с которым мы столкнулись в дверях, выглядел карликом.
   – Тот самый парень, – объявил мистер Билсон, мотнув рыжей головой в сторону двери.
   Из этих слов мы поняли, что в дверях встретились с его противником, и поддерживавший нас дух уверенности обрел новую силу. Там, где шесть отборнейших моряков торгового флота потерпели поражение, не этому фитюльке было надеяться на успех.
   – Я с ним поговорил, – сказал Боевой Билсон.
   Эту внезапную словоохотливость я объяснил некоторым нервничанием, естественным в подобные минуты.
   – У него полно неприятностей, у парня этого, – сказал Боевой.
   Ответ напрашивался сам собой: теперь число их заметно увеличится. Но прежде чем кто-то из нас успел его произнести, хриплый голос возвестил, что Косой и Щеголь завершили свой трехраундный поединок и сцена ждет появления нашего кандидата. Мы поспешили занять свои места. Необходимость навестить нашего бойца в его раздевалке лишила нас удовольствия увидеть поединок Косого и Щеголя, но, насколько я понял, он отличался живостью и очень развлек зрителей, поскольку они как будто пребывали в прекрасном настроении. Все те, кто не был занят поглощением копченых угрей, весело болтали или пересвистывались в два пальца с друзьями по ту сторону зала. Когда мистер Билсон поднялся на ринг во всем великолепии рыжих волос и играющих мышц, гул голосов перешел в рев. Было ясно, что «Страна Чудес» одобрила нашего Боевого с первого же взгляда.
   Зрители, на которых зиждется «Страна Чудес», искушены во всех тонкостях. Искусная работа ногами снискивает их похвалы, а умелый нырок головой встречается аплодисментами знатоков. Но выше всего они ценят удары. И один взгляд на Боевого Билсона, казалось, сказал им, что перед ними воплощенный Удар. Они приветствовали начало поединка восторженным воем и устроились поудобнее на сиденьях, готовясь насладиться благородным зрелищем того, как двое их ближних усердно и больно молотят друг друга.
   Вой замер.
   Я с тревогой посмотрел на Укриджа. И это – герой Марселя? Человек, который очищает бары, на которого не надышатся гробовщики? Застенчивость – вот наиболее подходящее слово для поведения нашего Боевого в первом раунде. Он нежно поглаживал своего противника. Обнимал его, как брата. Безобидно бродил по рингу.
   – Что с ним такое? – спросил я.
   – Он всегда начинает не спеша, – сказал Укридж, но не сумел скрыть тревоги и нервно теребил пуговицы своего макинтоша. Рефери предупредил Боевого Билсона, он говорил с ним, как горько разочарованный отец. В более дешевых и плебейских частях зала граждане высвистывали «Товарищей». Повсюду воцарилось уныние. От упоенного энтузиазма не осталось и следа, удар гонга, возвещающий конец раунда был заглушен выкриками жгучего презрения. Мистер Билсон брел в свой угол под излияниями антипатии со всех сторон.
   Начало второго раунда ознаменовалось заметным взбодрением происходящего на ринге. Наш Боевой все еще пребывал в тисках странной апатии, но его противник преобразился. В первом раунде он, казалось, немного нервничал и действовал с опаской. То есть вел себя так, словно считал, что расшевелить мистера Билсона было бы неразумно. Но теперь отвращение к прямым действиям покинуло его. Излучая веселую беспечность, он направился к центру ринга, а оказавшись там, вытянул длинную левую руку и чувствительным ударом поразил нос мистера Билсона. Дважды он поразил его, и дважды мистер Билсон заморгал, как человек, получивший дурные вести из дома. Парень, у которого было полно неприятностей, отклонился вбок и точно врезал правым кулаком в ухо мистера Билсона.
   Все было забыто и прощено. Еще секунду назад зрители были воинствующими антибилсоновцами. А теперь они столь же единодушно стали «про». Ибо эти удары, хотя, казалось, никак не подействовали на него физически, словно пробудили все лучшее в мистере Билсоне, будто кто-то открыл кран. Они исполнили мистера Билсона той жаждой биться, которая столь прискорбно отсутствовала в первом раунде. Секунду по получении затрещины по уху мистер Билсон постоял на своих плоских ступнях неподвижно, видимо, в глубоком размышлении. Затем с видом человека, внезапно вспомнившего про неотложную встречу, он ринулся вперед. Будто одушевленная мельница он обрушился на парня с неприятностями. Он бил его здесь, доставал его там. Он учинил над ним бойню. Он дубасил его так, как только способен человек, чьи возможности ограничены боксерскими перчатками, и вскоре жертва неприятностей уже привалилась к канатам. Его голова безмятежно свисала, и весь его вид был видом человека, который предпочел бы оставить это дело без последствий. Боевому оставалось только нанести заключительный удар, и сотня вскочивших на ноги энтузиастов наперебой указывали ему самое желательное место для этого.
   Но вновь нашим представителем овладела странная застенчивость. Каждый второй человек в здании, казалось, назубок знал, что следует сделать дальше, и нервно, но доходчиво излагал процедуру, однако мистер Билсон был словно бы охвачен тяжкими сомнениями. Он неуверенно посмотрел на своего противника и вопросительно – на рефери. Рефери, явно человек совершенно не чуткий, сочувствия не проявил. Сделай Это Не Откладывая – вот каким мнился его девиз. Он был деловой человек и хотел, чтобы его клиенты получили за свои деньги все, что им полагалось. Он настаивал, чтобы мистер Билсон поставил убедительную точку. В конце концов мистер Билсон приблизился к своему противнику и отвел правую руку для удара. А отведя, он еще раз посмотрел на рефери через плечо.
   Роковая ошибка! Парень, у которого до этого было полно неприятностей, возможно, и находился в аховом положении, но, подобно многим представителям своей профессии, он вопреки своим недавним злоключениям сохранил неприкосновенный запас энергии. И пока мистер Билсон поворачивал голову, он почти уперся в пол правой перчаткой, а затем с последним усилием привел ее по величественной дуге в соприкосновение с челюстью мистера Билсона. И пока непостоянный зал, быстро сменив предмет поклонения, принялся его подбадривать, он погрузил левую перчатку в живот мистера Билсона там, где элегантно одетый субъект застегивает третью пуговицу жилета.
   Из всего, что выпадает на долю человека, удар в указанную область наименее приятен. Боевой Билсон поник, как увядший цветок, и медленно опустился на пол, где и распростерся. Он мирно лежал на спине, раскинув руки, будто плывя по тихой воде. Его дневной труд был завершен.
   Скорбный вопль на миг заглушил голоса любителей этого спорта, увлеченно объяснявшим соседям, как именно все произошло. Это был вопль Укриджа, оплакивающего своего покойника.
   В ту же ночь в половине двенадцатого, когда я готовился удалиться ко сну, в мою комнату вошла поникшая фигура. Я безмолвно смешал сочувственное виски с содовой, и некоторое время не звучало ни единого слова.
   – Как там бедняга? – осведомился я наконец.
   – В порядке, – апатично ответил Укридж. – Ел рыбу с чипсами, когда я расстался с ним в закусочной.
   – Такое невезение, что его подрезали у самого финиша.
   – Невезение! – загремел Укридж, вырываясь из летаргии с энергией, свидетельствующей о душевных муках. – Какое еще невезение? Чертово упрямство, и ничего больше. Провалиться мне, это немножко множко. Я вкладываю в этого типчика огромные суммы, я две недели содержу его в роскоши, ничего не прося взамен, кроме как выйти на ринг и уложить кого-нибудь, что он мог бы сделать за две минуты, если бы захотел, а он меня подводит только потому лишь, что второй типчик рассказал ему, как всю ночь просидел у постели жены, которая обожгла руку вареньем на кондитерской фабрике. Инфернальное рассиропливание!
   – Делает ему честь, – сказал я.
   – Ха!
   – Я согласен с Теннисоном! – не отступал я. – Да, добрые сердца корон дороже.
   – А кому, черт дери, нужно, чтобы у боксеров были добрые сердца? Какой толк от того, что этот Билсон способен свалить одним ударом слона, если он страдает чертовой сентиментальностью? Кто когда слышал о сентиментальном боксере? Совсем не тот дух. Никак не способствующий успеху.
   – Бесспорно, это помеха, – признал я.
   – Какая у меня гарантия, – вопросил Укридж, – что он, после того как я ценой неимоверных усилий и расходов устрою ему еще один матч, не отойдет в сторонку и не утрет слез сочувствия, потому что услышал про вросший ноготь, от которого страдает супруга его оппонента?
   – Но ты же можешь устраивать ему матчи исключительно с холостяками.
   – Да, и первый же холостяк, с которым он встретится, отведет его в угол и поведает, что его тетка подцепила коклюш, и обалдуй тяжко вздохнет и подставит подбородок, чтобы ему врезали. Никакой типус не имеет права на рыжие волосы, если не намерен их оправдывать. А ведь я, – тоскливо вздохнул Укридж, – видел, как этот типус (дело было в неаполитанском дансинге) схватился одновременно с по крайней мере одиннадцатью итальянцами. Правда, прежде кто-то из них всадил ему в ногу нож дюйма на три. Требуется что-то такое, чтобы в нем пробудилось честолюбие.
   – Не представляю, как ты сумеешь подстроить, чтобы его пыряли ножом перед каждым матчем.
   – Верно, – скорбно согласился Укридж.
   – Так как ты намерен позаботиться о его будущем? У тебя же есть план?
   – Ничего определенного. Когда я в последний раз видел мою тетку, она подыскивала компаньонку вести ее корреспонденцию и ухаживать за канарейкой. Возможно, я постараюсь устроить ему это место.
   И с жутким невеселым смехом Стэнли Фиверстоунхо Укридж занял пять шиллингов и удалился в ночь.
   Следующие несколько дней я Укриджа не видел, но получил известия о нем от нашего общего друга, Джорджа Таппера, на которого наткнулся, когда он в великолепнейшем настроении пританцовывал по Уайтхоллу.
   – Послушай, – сказал Джордж Таппер без предисловия в каком-то ошеломленном восторге, – а меня сделали помощником министра.
   Я пожал ему руку. И похлопал бы по спине, но высокопоставленных особ министерства иностранных дел не хлопают по спинам на Уайтхолле посреди бела дня, даже если вы и учились с ними в школе.
   – Поздравляю, – сказал я. – Нет никого, кого я предпочел бы увидеть помощничающим при министре. Но слухи об этом уже доходили до меня через Укриджа.
   – А, да! Помнится, я сказал ему, что это носится в воздухе. Милый старина Укридж! Я только что повстречал его, сообщил ему новость, и он был в восторге.
   – На сколько он тебя укусил?
   – А? О, всего на пять фунтов. До субботы. К тому времени он должен получить большие деньги.
   – А когда-нибудь было время, когда бы Укридж не должен был получить большие деньги?
   – Я хочу, чтобы вы с Укриджем пообедали со мной, чтобы отпраздновать. Среда тебе подойдет?