Страница:
Пока у меня оставались заработанные в универсаме деньги (с учетом украденного было не так мало), можно было сохранять относительную независимость от матери, и я сократил общение с ней до минимума. Оно, собственно, свелось к единственному ритуалу - иногда мать останавливала меня в коридоре и говорила:
— Ну-ка погляди мне в глаза!
Она была уверена, что я принимаю наркотики, и считала себя способной определить, когда я под кайфом, а когда нет. Я не употреблял никаких субстанций, но у матери выходило, что я под дозой почти каждый день, а иногда - под одновременным воздействием целой группы наркотических веществ.
Для вынесения вердикта отслеживался не размер глазного зрачка или краснота белка, а какие-то особые приметы, которые мать держала в тайне, чтобы я не научился маскироваться - поэтому оспорить материнскую экспертизу было невозможно в принципе. Я и не спорил, понимая, что это будет лишним доказательством ее правоты ("какой ты агрессивный становишься под наркотиками, ужас просто!").
Кроме того, мать обладала изрядной гипнотической силой: стоило ей, например, сказать: "Да у тебя же слова прыгают!" - как у меня действительно начинали прыгать слова, хотя перед этим я даже не понимал, что это выражение может означать. Поэтому, если мать слишком уж доставала, я молча собирался и уходил из дома на несколько часов.
Однажды летним днем у нас случился очередной наркотический скандал. В этот раз он был особенно бурным; я больше не мог оставаться дома. Выходя из квартиры, я не удержался и сказал:
— Все. Больше я здесь жить не буду.
— Хорошая новость, - ответила мать с кухни.
Ни я, ни она, конечно, не имели этого в виду на самом деле.
В центре было хорошо - тихо и малолюдно. Я бродил по переулкам между Тверским бульваром и Садовым кольцом, думая нечто смутное, не до конца поддающееся переводу в слова: что летняя Москва хороша не своими домами и улицами, а намеком на те таинственные невозможные места, куда из нее можно уехать. Этот намек был повсюду - в ветерке, в легких облаках, в тополином пухе (тополя в то лето цвели рано).
Вдруг мое внимание привлекла стрелка на тротуаре. Она была нарисована зеленым мелком. Рядом со стрелкой была надпись тем же цветом:
Реальный шанс войти в элиту 22.06 18.40-18.55 Второго не будет никогда
Часы показывали без пятнадцати семь. Кроме того, было именно двадцать второе июня, день летнего солнцестояния. Стрелку уже прилично затерли подошвы. Было ясно, что это чья-то шутка. Но мне захотелось поиграть в предложенную неизвестно кем игру.
Я огляделся по сторонам. Редкие прохожие шли по своим делам, не обращая на меня внимания. В окнах вокруг тоже не было ничего интересного.
Стрелка указывала в подворотню. Я зашел в арку и увидел на асфальте другую зеленую стрелку - в глубину двора. Никаких надписей рядом не было. Я сделал еще несколько шагов и увидел маленький хмурый двор: две старых машины, мусорный контейнер и дверь черного хода в крашеной кирпичной стене.
Перед дверью на асфальте была еще одна зеленая стрелка.
Такие же были и на лестнице за дверью.
Последняя стрелка была на пятом этаже - она показывала на бронированную дверь черного хода большой квартиры. Дверь была приоткрыта. Затаив дыхание, я заглянул в щелку и сразу же испуганно отшатнулся.
В полутьме за дверью стоял человек. В руке у него был какой-то предмет, похожий на паяльную лампу. Но я не успел ничего рассмотреть. Он что-то сделал, и наступила тьма.
Здесь мои воспоминания о прошлом приблизились к настоящему настолько, что я вспомнил, где нахожусь - и пришел в себя.
МИТРА
ЭНЛИЛЬ
— Ну-ка погляди мне в глаза!
Она была уверена, что я принимаю наркотики, и считала себя способной определить, когда я под кайфом, а когда нет. Я не употреблял никаких субстанций, но у матери выходило, что я под дозой почти каждый день, а иногда - под одновременным воздействием целой группы наркотических веществ.
Для вынесения вердикта отслеживался не размер глазного зрачка или краснота белка, а какие-то особые приметы, которые мать держала в тайне, чтобы я не научился маскироваться - поэтому оспорить материнскую экспертизу было невозможно в принципе. Я и не спорил, понимая, что это будет лишним доказательством ее правоты ("какой ты агрессивный становишься под наркотиками, ужас просто!").
Кроме того, мать обладала изрядной гипнотической силой: стоило ей, например, сказать: "Да у тебя же слова прыгают!" - как у меня действительно начинали прыгать слова, хотя перед этим я даже не понимал, что это выражение может означать. Поэтому, если мать слишком уж доставала, я молча собирался и уходил из дома на несколько часов.
Однажды летним днем у нас случился очередной наркотический скандал. В этот раз он был особенно бурным; я больше не мог оставаться дома. Выходя из квартиры, я не удержался и сказал:
— Все. Больше я здесь жить не буду.
— Хорошая новость, - ответила мать с кухни.
Ни я, ни она, конечно, не имели этого в виду на самом деле.
В центре было хорошо - тихо и малолюдно. Я бродил по переулкам между Тверским бульваром и Садовым кольцом, думая нечто смутное, не до конца поддающееся переводу в слова: что летняя Москва хороша не своими домами и улицами, а намеком на те таинственные невозможные места, куда из нее можно уехать. Этот намек был повсюду - в ветерке, в легких облаках, в тополином пухе (тополя в то лето цвели рано).
Вдруг мое внимание привлекла стрелка на тротуаре. Она была нарисована зеленым мелком. Рядом со стрелкой была надпись тем же цветом:
Реальный шанс войти в элиту 22.06 18.40-18.55 Второго не будет никогда
Часы показывали без пятнадцати семь. Кроме того, было именно двадцать второе июня, день летнего солнцестояния. Стрелку уже прилично затерли подошвы. Было ясно, что это чья-то шутка. Но мне захотелось поиграть в предложенную неизвестно кем игру.
Я огляделся по сторонам. Редкие прохожие шли по своим делам, не обращая на меня внимания. В окнах вокруг тоже не было ничего интересного.
Стрелка указывала в подворотню. Я зашел в арку и увидел на асфальте другую зеленую стрелку - в глубину двора. Никаких надписей рядом не было. Я сделал еще несколько шагов и увидел маленький хмурый двор: две старых машины, мусорный контейнер и дверь черного хода в крашеной кирпичной стене.
Перед дверью на асфальте была еще одна зеленая стрелка.
Такие же были и на лестнице за дверью.
Последняя стрелка была на пятом этаже - она показывала на бронированную дверь черного хода большой квартиры. Дверь была приоткрыта. Затаив дыхание, я заглянул в щелку и сразу же испуганно отшатнулся.
В полутьме за дверью стоял человек. В руке у него был какой-то предмет, похожий на паяльную лампу. Но я не успел ничего рассмотреть. Он что-то сделал, и наступила тьма.
Здесь мои воспоминания о прошлом приблизились к настоящему настолько, что я вспомнил, где нахожусь - и пришел в себя.
МИТРА
Я стоял у той же шведской стенки. Мне жутко хотелось в туалет. Кроме того, что-то было не так с моим ртом. Проинспектировав его языком, я понял, что верхние клыки вывалились из десны - теперь на их месте были две дыры.
Видимо, я выплюнул зубы во сне - во рту их не было.
Кажется, в комнате появился кто-то живой - но я не мог сфокусировать взгляд и видел перед собой просто мутное пятно. Это пятно пыталось привлечь мое внимание, производя тихие звуки и совершая однообразные движения.
Внезапно мои глаза сфокусировались, и я увидел перед собой незнакомого человека, одетого в черное. Он водил рукой перед моим лицом, проверяя, реагирую ли я на свет. Увидев, что я пришел в себя, незнакомец приветственно кивнул головой и сказал:
— Митра.
Я догадался, что это имя.
Митра был сухощавым молодым человеком высокого роста, с острым взглядом, эспаньолкой и еле обозначенными усами. В нем было что-то мефистофелевское, но с апгрейдом: он походил на продвинутого беса, который вместо архаичного служения злу встал на путь прагматизма, и не чурается добра, если оно способно быстрее привести к цели.
— Роман, - сипло выговорил я и перевел глаза на диван у стены.
Трупа на нем уже не было. Крови на полу тоже.
— А где…
— Унесли, - сказал Митра. - Увы, это трагическое событие застало нас врасплох.
— Почему он был в маске?
— Покойный был обезображен в результате несчастного случая.
— Поэтому он и застрелился?
Митра пожал плечами.
— Никто не знает. Покойный оставил записку, из которой следует, что его преемником будешь ты…
Он смерил меня внимательным взглядом.
— И это похоже на правду.
— Я не хочу, - сказал я тихо.
— Не хо-че-шь? - протянул Митра.
Я отрицательно покачал головой.
— Не понимаю, - сказал он. - Ты, по-моему, должен быть счастлив. Ты ведь продвинутый парень. Иначе бы Брама тебя не выбрал. А единственная перспектива у продвинутого парня в этой стране - работать клоуном у пидарасов.
— Мне кажется, - ответил я, - есть и другие варианты.
— Есть. Кто не хочет работать клоуном у пидарасов, будет работать пидарасом у клоунов. За тот же самый мелкий прайс.
На это я не стал возражать. Чувствовалось, что Митра знает жизнь не понаслышке.
— А ты теперь вампир, - продолжал он. - Ты просто еще не понял, как тебе повезло. Забудь сомнения. Тем более, что назад дороги все равно нет…
Лучше скажи, как самочувствие?
— Плохо, - сказал я. - Голова очень болит. И в туалет хочется.
— Что еще? - спросил он.
— Зубы выпали. Верхние клыки.
— Сейчас мы все проверим, - сказал Митра. - Одна секунда.
В его руке появилась короткая стеклянная пробирка с черной пробкой. Она была до половины заполнена прозрачной жидкостью.
— В этом сосуде водный раствор красной жидкости из вены человека. Она разведена из расчета один к ста…
— А кто этот человек? - спросил я.
— Узнай сам.
Я не понял, что Митра имеет в виду.
— Открой рот, - сказал он.
— Это не опасно?
— Нет. Вампир иммунен к любым болезням, передающимся через красную жидкость.
Я повиновался, и Митра аккуратно уронил мне на язык пару капель из пробирки. Жидкость ничем не отличалась от обычной воды - если в ней и было что-то чужеродное, на вкус это не ощущалось.
— Теперь потри языком о верхнюю десну. Ты кое-что увидишь. Мы называем это маршрутом личности…
Я потрогал кончиком языка верхнее небо. Там теперь было что-то чужеродное. Но больно не было - ощущалось только легкое пощипывание, как от слабого электричества. Я несколько раз провел языком по десне, и вдруг…
Не будь я привязан к шведской стенке, я бы, наверное, не удержал равновесия. Внезапно я испытал яркое и сильное переживание, не похожее ни на что из известного мне прежде. Я увидел - или, вернее, почувствовал - другого человека. Я видел его изнутри, словно я сделался им сам, как иногда бывает во сне.
В похожем на полярное сияние облаке, которым мне представилась эта душа, можно было выделить две зоны - как бы отталкивания и притяжения, темноты и света, холода и тепла. Они входили друг в друга множественными кляксами и архипелагами, так что их пересечение напоминало то теплые острова среди ледяного моря, то холодные озера на согретой земле. Зона отталкивания была заполнена неприятным и тягостным - тем, чего этот человек не любил.
Зона притяжения, наоборот, содержала все, ради чего он жил.
Я увидел то, что Митра назвал "маршрутом личности". Сквозь обе зоны действительно проходил некий трудноописуемый невидимый маршрут, подобие колеи, куда внимание соскальзывало само. Это был след привычек ума, борозда, протертая повторяющимися мыслями - нечеткая траектория, по которой изо дня в день двигалось внимание. Проследив за маршрутом личности, можно было за несколько секунд выяснить все самое важное про человека. Я понял это без дополнительных объяснений Митры - словно когда-то уже знал все сам.
Человек работал компьютерным инженером в московском банке. У него было множество секретов от других людей, были даже стыдные секреты. Но главной его проблемой, позором и тайной было то, что он плохо разбирался в "Windows". Он ненавидел эту операционную систему как зэк злого надзирателя.
Доходило до смешного - например, просто из-за существования "Windows Vista", у него портилось настроение, когда он слышал в кино испанское выражение "hasta la vista". Все, связанное с работой, располагалось в зоне отталкивания. В самом центре этой зоны реял флаг "Windows".
В центре зоны притяжения был, как мне сначала показалось, секс - но, приглядевшись, я понял, что главным наслаждением в этой жизни было все-таки пиво. Упрощенно говоря, человек жил для того, чтобы пить качественное немецкое пиво немедленно вслед за половым сношением - и ради этого переносил все ужасы службы. Возможно, он сам не понимал про себя главного - но мне это было очевидно.
Я не могу сказать, что чужая жизнь открылась мне полностью. Я словно стоял у приоткрытой двери в темную комнату и водил по разрисованной стене лучом фонаря. Каждая из картинок, на которой я задерживал внимание, приближалась и дробилась на множество других, и так много-много раз. Я мог добраться до любого воспоминания - но их было слишком много. Затем картинки потускнели, как будто у фонаря села батарейка, и все исчезло.
— Видел? - спросил Митра.
Я кивнул.
— Что?
— Компьютерный специалист.
— Опиши.
— Как весы, - сказал я. - С одной стороны пиво, с другой "Виндоуз".
Митра не удивился этой странной фразе. Он уронил каплю жидкости себе в рот и несколько секунд шевелил губами.
— Да, - согласился он. - Виндоуз х-р-р-р.
Я тоже не удивился, услышав это: компьютерный специалист выражал свою ненависть к одной из версий обслуживаемого продукта, произнося "XP" по-русски - получалось как бы тихое похрюкивание.
— Что я видел? - спросил я. - Что это было?
— Твоя первая дегустация, - ответил Митра. - В предельно облегченном варианте. Если бы препарат был чистым, ты бы перестал понимать, кто ты на самом деле. И продолжалось бы все гораздо дольше. С непривычки можно получить психическую травму. Но так остро все ощущается только поначалу.
Потом ты привыкнешь… Что же, поздравляю. Теперь ты один из нас. Почти один из нас.
— Простите, - сказал я, - а вы кто?
Митра засмеялся.
— Я предлагаю сразу перейти на "ты".
— Хорошо, - сказал я, - кто ты такой, Митра?
— Я твой старший товарищ. Правда, старше я ненамного. Такое же существо, как ты. Надеюсь, мы станем друзьями.
— Раз мы должны стать друзьями, - сказал я, - могу я попросить об одной дружеской услуге авансом?
Митра улыбнулся.
— Разумеется.
— Нельзя ли отвязать меня от этой стенки? Мне надо в туалет.
— Конечно, - сказал Митра. - Я прошу прощения, но мне следовало убедиться, что все прошло нормально.
Когда веревки упали на пол, я попытался сделать шаг вперед - и свалился бы, если бы Митра не подхватил меня.
— Осторожно, - сказал он, - возможны проблемы с вестибулярным аппаратом. Должно пройти несколько недель, пока язык полностью приживется…
Ты можешь идти? Или тебе помочь?
— Могу, - сказал я. - Где?
— Налево по коридору. Возле кухни.
Туалет, выдержанный в одном стиле с квартирой, походил на музей сантехнической готики. Я уселся на подобие черного гностического трона с дырой посередине и попытался собраться с мыслями. Но это не удалось - мысли совершенно не хотели собираться друг с другом. Они вообще куда-то пропали. Я не ощущал ни страха, ни возбуждения, ни заботы о том, что случится дальше.
Выйдя из туалета, я понял, что меня никто не сторожит. В коридоре никого не было. На кухне тоже. Дверь черного хода, через которую я вошел в квартиру, была всего в нескольких шагах на кухне. Но я не думал о побеге - и это было самое странное. Я знал, что сейчас вернусь в комнату и продолжу разговор с Митрой.
"Почему я не хочу бежать?" - подумал я.
Откуда-то я знал, что делать этого не следует. Я попытался понять, откуда - и заметил нечто крайне странное. В моем уме словно появился центр тяжести, какой-то черный шар, такой непоколебимо устойчивый, что равновесию оснащенной им души ничто не угрожало. Именно там теперь оценивались все возможные варианты действий - принимались или отвергались. Мысль о побеге была взвешена на этих весах, и найдена слишком легкой.
Шар хотел, чтобы я вернулся назад. А поскольку этого хотел шар, этого хотел и я. Шар не сообщал мне, чего он хочет. Скорее, он просто катился в сторону нужного решения - а вместе с ним туда катился и я. "Так вот почему Митра выпустил меня из комнаты, - понял я. - Он знал, что я не убегу". Я догадывался, откуда Митра это знал. У него внутри был такой же точно шар.
— Что это такое? - спросил я, вернувшись в комнату.
— О чем ты?
— У меня теперь внутри какое-то ядро. И все, что я пытаюсь думать, проходит через него. Словно я… потерял душу.
— Душу потерял? - спросил Митра. - А зачем она тебе?
Видимо, на моем лице отразилось замешательство - Митра засмеялся.
— Душа - это ты или не ты? - спросил он.
— В каком смысле?
— В прямом. Что ты называешь душой - себя или нечто другое?
— Наверно, себя… Или нет, скорее все-таки что-то другое…
— Давай рассуждать логически. Если душа - это не ты, а что-то другое, зачем тебе о ней волноваться? А если это ты, как ты мог ее потерять, если ты сам - вот он?
— Да, - сказал я, - разводить ты умеешь, вижу.
— И тебя научим. Я знаю, почему ты паришься.
— Почему?
— Культурный шок. В человеческой мифологии считается, что тот, кто становится вампиром, теряет душу. Это ерунда. Все равно что сказать, будто лодка теряет душу, когда на нее ставят мотор. Ты ничего не потерял. Ты только приобрел. Но приобрел так много, что все известное тебе прежде ужалось до полного ничтожества. Отсюда и чувство потери.
Я сел на диван, где совсем недавно лежал труп человека в маске. Мне, наверно, было бы жутко сидеть на этом месте, но холодному тяжелому шару у меня внутри было все равно.
— У меня нет чувства потери, - сказал я. - У меня даже нет чувства, что я - это я.
— Правильно, - ответил Митра. - Ты теперь другой. То, что тебе кажется ядром - это язык. Раньше он жил в Браме. Теперь он живет в тебе.
— Помню, - сказал я, - Брама говорил, что его язык перейдет в меня…
— Только не думай, пожалуйста, что это язык Брамы. Это Брама был телом языка, а не наоборот.
— А чей тогда это язык?
— Нельзя говорить, что он чей-то. Он свой собственный. Личность вампира делится на голову и язык. Голова - это человеческий аспект вампира.
Социальная личность со всем своим багажом и барахлом. А язык - это второй центр личности, главный. Он и делает тебя вампиром.
— А что это такое - язык?
— Другое живое существо. Высшей природы. Язык бессмертен и переходит от одного вампира к другому - вернее, пересаживается с одного человека на другого, как всадник. Но он способен существовать только в симбиозе с телом человеком. Вот, гляди!
Митра указал на картину с конным Наполеоном. Наполеон был похож на пингвина, и при желании можно было увидеть на картине цирковой номер: пингвин едет на лошади во время фейерверка…
— Я чувствую язык не телом, - сказал я, - а как-то иначе.
— Все правильно. Фокус в том, что сознание языка сливается с сознанием человека, в котором он селится. Я сравнил вампира со всадником, но более точное сравнение - это кентавр. Некоторые говорят, что язык подчиняет себе человеческий ум. Но правильнее считать, что язык поднимает ум человека до собственной высоты.
— Высота? - переспросил я. - У меня наоборот чувство, что я провалился в какую-то яму. Если это высота, почему мне теперь так… так темно?
Митра хмыкнул.
— Темно бывает и под землей, и высоко в небе. Я знаю, каково тебе сейчас. Это трудный период и для тебя, и для языка. Можно считать, второе рождение. Для тебя в переносном смысле, а для языка - в самом прямом. Для него это новая инкарнация, поскольку вся человеческая память и опыт, накопленные вампиром, исчезают, когда язык переходит в новое тело. Ты чистый лист бумаги. Новорожденный вампир, который должен учиться, учиться и учиться.
— Учиться чему?
— Тебе предстоит за короткое время стать высококультурной и утонченной личностью. Значительно превосходящей по интеллектуальным и физическим возможностям большинство людей.
— А как я смогу этого достичь за короткое время? - спросил я.
— У нас особые методики, очень эффективные и быстрые. Но самому главному тебя научит язык. Ты перестанешь ощущать его как что-то чужеродное.
Вы сольетесь в одно целое.
— Язык что, выедает какую-то часть мозга?
— Нет, - сказал Митра. - Он замещает миндалины и входит в контакт с префронтальным кортексом. Фактически к твоему мозгу добавляется дополнительный.
— А я останусь собой?
— В каком смысле?
— Ну, вдруг это буду уже не я?
— В любом случае, ты завтрашний будешь уже не ты сегодняшний. А послезавтра - тем более. Если чему-то все равно суждено случиться, пусть оно произойдет с пользой. Разве не так?
Я встал с дивана и сделал несколько шагов по комнате. Каждый шаг давался с трудом, и это мешало думать. Я чувствовал, что Митра немного передергивает в разговоре - или, может быть, просто насмехается надо мной.
Но в нынешнем состоянии я не мог с ним спорить.
— Что мне теперь делать? - спросил я. - Возвращаться домой?
Митра отрицательно покачал головой.
— Ни в коем случае. Теперь ты будешь жить в этой квартире. Личные вещи покойного уже увезли. Все оставшееся - твое наследство. Занимайся.
— Чем?
— К тебе будут ходить учителя. Привыкай к своему новому качеству. И к новому имени.
— Какому новому имени?
Митра взял меня за плечо и развернул лицом к зеркальному шкафу.
Выглядел я страшно. Митра указал пальцем мне на лоб. Я увидел там рассохшуюся коричневую надпись и вспомнил, как перед смертью Брама написал что-то кровью у меня на лбу.
— А-М-А-Т, - прочел я по буквам, - нет, А-М-А-Ч…
— Рама, - поправил Митра. - Вампиры носят имена богов, таков древний обычай. Но все боги разные. Подумай над смыслом своего имени. Это лампа, которая будет освещать тебе дорогу.
Он замолчал - видимо, ожидая вопроса. Но вопросов у меня не было.
— Это так принято говорить - про лампу, - пояснил Митра. - Тоже традиция. Но если честно, ты и без лампы не заблудишься. Потому что дорога у вампиров одна. И гулять по ней можно только в одну сторону, хоть с лампой, хоть без.
И он засмеялся.
— Теперь мне пора, - сказал он. - Встретимся во время великого грехопадения.
Я решил, что Митра шутит.
— Что это такое?
— Это нечто вроде экзамена на право быть вампиром.
— У меня неважно с экзаменами, - сказал я. - Я их проваливаю.
— Никогда не вини себя в том, в чем можно обвинить систему. Ты написал очень хорошее сочинение, искреннее и свежее. Оно даже свидетельствует о твоем литературном таланте. Просто на вершине Фудзи ждали других улиток.
— Ты меня укусил? - догадался я.
Он кивнул, сунул руку в карман и вынул узкую, с сигарету размером стеклянную трубку, закрытую с обеих сторон пластмассовыми втулками. В ней было несколько капель крови.
— Эта твое личное дело. С ним ознакомятся и другие. Наши старшие.
И он выразительно посмотрел куда-то вверх.
— Теперь о бытовых проблемах. В секретере деньги, которые могут тебе понадобиться. Еду тебе будут приносить из ресторана внизу. Домработница будет убирать здесь два раза в неделю. Если что-то нужно, купи.
— Куда я пойду с такой рожей? - спросил я и кивнул на свое отражение.
— Это скоро пройдет. А я распоряжусь, чтобы тебе привезли все необходимое. Одежду и обувь.
— Сказать размер?
— Не надо, - ответил он и цокнул языком. - Я знаю.
Видимо, я выплюнул зубы во сне - во рту их не было.
Кажется, в комнате появился кто-то живой - но я не мог сфокусировать взгляд и видел перед собой просто мутное пятно. Это пятно пыталось привлечь мое внимание, производя тихие звуки и совершая однообразные движения.
Внезапно мои глаза сфокусировались, и я увидел перед собой незнакомого человека, одетого в черное. Он водил рукой перед моим лицом, проверяя, реагирую ли я на свет. Увидев, что я пришел в себя, незнакомец приветственно кивнул головой и сказал:
— Митра.
Я догадался, что это имя.
Митра был сухощавым молодым человеком высокого роста, с острым взглядом, эспаньолкой и еле обозначенными усами. В нем было что-то мефистофелевское, но с апгрейдом: он походил на продвинутого беса, который вместо архаичного служения злу встал на путь прагматизма, и не чурается добра, если оно способно быстрее привести к цели.
— Роман, - сипло выговорил я и перевел глаза на диван у стены.
Трупа на нем уже не было. Крови на полу тоже.
— А где…
— Унесли, - сказал Митра. - Увы, это трагическое событие застало нас врасплох.
— Почему он был в маске?
— Покойный был обезображен в результате несчастного случая.
— Поэтому он и застрелился?
Митра пожал плечами.
— Никто не знает. Покойный оставил записку, из которой следует, что его преемником будешь ты…
Он смерил меня внимательным взглядом.
— И это похоже на правду.
— Я не хочу, - сказал я тихо.
— Не хо-че-шь? - протянул Митра.
Я отрицательно покачал головой.
— Не понимаю, - сказал он. - Ты, по-моему, должен быть счастлив. Ты ведь продвинутый парень. Иначе бы Брама тебя не выбрал. А единственная перспектива у продвинутого парня в этой стране - работать клоуном у пидарасов.
— Мне кажется, - ответил я, - есть и другие варианты.
— Есть. Кто не хочет работать клоуном у пидарасов, будет работать пидарасом у клоунов. За тот же самый мелкий прайс.
На это я не стал возражать. Чувствовалось, что Митра знает жизнь не понаслышке.
— А ты теперь вампир, - продолжал он. - Ты просто еще не понял, как тебе повезло. Забудь сомнения. Тем более, что назад дороги все равно нет…
Лучше скажи, как самочувствие?
— Плохо, - сказал я. - Голова очень болит. И в туалет хочется.
— Что еще? - спросил он.
— Зубы выпали. Верхние клыки.
— Сейчас мы все проверим, - сказал Митра. - Одна секунда.
В его руке появилась короткая стеклянная пробирка с черной пробкой. Она была до половины заполнена прозрачной жидкостью.
— В этом сосуде водный раствор красной жидкости из вены человека. Она разведена из расчета один к ста…
— А кто этот человек? - спросил я.
— Узнай сам.
Я не понял, что Митра имеет в виду.
— Открой рот, - сказал он.
— Это не опасно?
— Нет. Вампир иммунен к любым болезням, передающимся через красную жидкость.
Я повиновался, и Митра аккуратно уронил мне на язык пару капель из пробирки. Жидкость ничем не отличалась от обычной воды - если в ней и было что-то чужеродное, на вкус это не ощущалось.
— Теперь потри языком о верхнюю десну. Ты кое-что увидишь. Мы называем это маршрутом личности…
Я потрогал кончиком языка верхнее небо. Там теперь было что-то чужеродное. Но больно не было - ощущалось только легкое пощипывание, как от слабого электричества. Я несколько раз провел языком по десне, и вдруг…
Не будь я привязан к шведской стенке, я бы, наверное, не удержал равновесия. Внезапно я испытал яркое и сильное переживание, не похожее ни на что из известного мне прежде. Я увидел - или, вернее, почувствовал - другого человека. Я видел его изнутри, словно я сделался им сам, как иногда бывает во сне.
В похожем на полярное сияние облаке, которым мне представилась эта душа, можно было выделить две зоны - как бы отталкивания и притяжения, темноты и света, холода и тепла. Они входили друг в друга множественными кляксами и архипелагами, так что их пересечение напоминало то теплые острова среди ледяного моря, то холодные озера на согретой земле. Зона отталкивания была заполнена неприятным и тягостным - тем, чего этот человек не любил.
Зона притяжения, наоборот, содержала все, ради чего он жил.
Я увидел то, что Митра назвал "маршрутом личности". Сквозь обе зоны действительно проходил некий трудноописуемый невидимый маршрут, подобие колеи, куда внимание соскальзывало само. Это был след привычек ума, борозда, протертая повторяющимися мыслями - нечеткая траектория, по которой изо дня в день двигалось внимание. Проследив за маршрутом личности, можно было за несколько секунд выяснить все самое важное про человека. Я понял это без дополнительных объяснений Митры - словно когда-то уже знал все сам.
Человек работал компьютерным инженером в московском банке. У него было множество секретов от других людей, были даже стыдные секреты. Но главной его проблемой, позором и тайной было то, что он плохо разбирался в "Windows". Он ненавидел эту операционную систему как зэк злого надзирателя.
Доходило до смешного - например, просто из-за существования "Windows Vista", у него портилось настроение, когда он слышал в кино испанское выражение "hasta la vista". Все, связанное с работой, располагалось в зоне отталкивания. В самом центре этой зоны реял флаг "Windows".
В центре зоны притяжения был, как мне сначала показалось, секс - но, приглядевшись, я понял, что главным наслаждением в этой жизни было все-таки пиво. Упрощенно говоря, человек жил для того, чтобы пить качественное немецкое пиво немедленно вслед за половым сношением - и ради этого переносил все ужасы службы. Возможно, он сам не понимал про себя главного - но мне это было очевидно.
Я не могу сказать, что чужая жизнь открылась мне полностью. Я словно стоял у приоткрытой двери в темную комнату и водил по разрисованной стене лучом фонаря. Каждая из картинок, на которой я задерживал внимание, приближалась и дробилась на множество других, и так много-много раз. Я мог добраться до любого воспоминания - но их было слишком много. Затем картинки потускнели, как будто у фонаря села батарейка, и все исчезло.
— Видел? - спросил Митра.
Я кивнул.
— Что?
— Компьютерный специалист.
— Опиши.
— Как весы, - сказал я. - С одной стороны пиво, с другой "Виндоуз".
Митра не удивился этой странной фразе. Он уронил каплю жидкости себе в рот и несколько секунд шевелил губами.
— Да, - согласился он. - Виндоуз х-р-р-р.
Я тоже не удивился, услышав это: компьютерный специалист выражал свою ненависть к одной из версий обслуживаемого продукта, произнося "XP" по-русски - получалось как бы тихое похрюкивание.
— Что я видел? - спросил я. - Что это было?
— Твоя первая дегустация, - ответил Митра. - В предельно облегченном варианте. Если бы препарат был чистым, ты бы перестал понимать, кто ты на самом деле. И продолжалось бы все гораздо дольше. С непривычки можно получить психическую травму. Но так остро все ощущается только поначалу.
Потом ты привыкнешь… Что же, поздравляю. Теперь ты один из нас. Почти один из нас.
— Простите, - сказал я, - а вы кто?
Митра засмеялся.
— Я предлагаю сразу перейти на "ты".
— Хорошо, - сказал я, - кто ты такой, Митра?
— Я твой старший товарищ. Правда, старше я ненамного. Такое же существо, как ты. Надеюсь, мы станем друзьями.
— Раз мы должны стать друзьями, - сказал я, - могу я попросить об одной дружеской услуге авансом?
Митра улыбнулся.
— Разумеется.
— Нельзя ли отвязать меня от этой стенки? Мне надо в туалет.
— Конечно, - сказал Митра. - Я прошу прощения, но мне следовало убедиться, что все прошло нормально.
Когда веревки упали на пол, я попытался сделать шаг вперед - и свалился бы, если бы Митра не подхватил меня.
— Осторожно, - сказал он, - возможны проблемы с вестибулярным аппаратом. Должно пройти несколько недель, пока язык полностью приживется…
Ты можешь идти? Или тебе помочь?
— Могу, - сказал я. - Где?
— Налево по коридору. Возле кухни.
Туалет, выдержанный в одном стиле с квартирой, походил на музей сантехнической готики. Я уселся на подобие черного гностического трона с дырой посередине и попытался собраться с мыслями. Но это не удалось - мысли совершенно не хотели собираться друг с другом. Они вообще куда-то пропали. Я не ощущал ни страха, ни возбуждения, ни заботы о том, что случится дальше.
Выйдя из туалета, я понял, что меня никто не сторожит. В коридоре никого не было. На кухне тоже. Дверь черного хода, через которую я вошел в квартиру, была всего в нескольких шагах на кухне. Но я не думал о побеге - и это было самое странное. Я знал, что сейчас вернусь в комнату и продолжу разговор с Митрой.
"Почему я не хочу бежать?" - подумал я.
Откуда-то я знал, что делать этого не следует. Я попытался понять, откуда - и заметил нечто крайне странное. В моем уме словно появился центр тяжести, какой-то черный шар, такой непоколебимо устойчивый, что равновесию оснащенной им души ничто не угрожало. Именно там теперь оценивались все возможные варианты действий - принимались или отвергались. Мысль о побеге была взвешена на этих весах, и найдена слишком легкой.
Шар хотел, чтобы я вернулся назад. А поскольку этого хотел шар, этого хотел и я. Шар не сообщал мне, чего он хочет. Скорее, он просто катился в сторону нужного решения - а вместе с ним туда катился и я. "Так вот почему Митра выпустил меня из комнаты, - понял я. - Он знал, что я не убегу". Я догадывался, откуда Митра это знал. У него внутри был такой же точно шар.
— Что это такое? - спросил я, вернувшись в комнату.
— О чем ты?
— У меня теперь внутри какое-то ядро. И все, что я пытаюсь думать, проходит через него. Словно я… потерял душу.
— Душу потерял? - спросил Митра. - А зачем она тебе?
Видимо, на моем лице отразилось замешательство - Митра засмеялся.
— Душа - это ты или не ты? - спросил он.
— В каком смысле?
— В прямом. Что ты называешь душой - себя или нечто другое?
— Наверно, себя… Или нет, скорее все-таки что-то другое…
— Давай рассуждать логически. Если душа - это не ты, а что-то другое, зачем тебе о ней волноваться? А если это ты, как ты мог ее потерять, если ты сам - вот он?
— Да, - сказал я, - разводить ты умеешь, вижу.
— И тебя научим. Я знаю, почему ты паришься.
— Почему?
— Культурный шок. В человеческой мифологии считается, что тот, кто становится вампиром, теряет душу. Это ерунда. Все равно что сказать, будто лодка теряет душу, когда на нее ставят мотор. Ты ничего не потерял. Ты только приобрел. Но приобрел так много, что все известное тебе прежде ужалось до полного ничтожества. Отсюда и чувство потери.
Я сел на диван, где совсем недавно лежал труп человека в маске. Мне, наверно, было бы жутко сидеть на этом месте, но холодному тяжелому шару у меня внутри было все равно.
— У меня нет чувства потери, - сказал я. - У меня даже нет чувства, что я - это я.
— Правильно, - ответил Митра. - Ты теперь другой. То, что тебе кажется ядром - это язык. Раньше он жил в Браме. Теперь он живет в тебе.
— Помню, - сказал я, - Брама говорил, что его язык перейдет в меня…
— Только не думай, пожалуйста, что это язык Брамы. Это Брама был телом языка, а не наоборот.
— А чей тогда это язык?
— Нельзя говорить, что он чей-то. Он свой собственный. Личность вампира делится на голову и язык. Голова - это человеческий аспект вампира.
Социальная личность со всем своим багажом и барахлом. А язык - это второй центр личности, главный. Он и делает тебя вампиром.
— А что это такое - язык?
— Другое живое существо. Высшей природы. Язык бессмертен и переходит от одного вампира к другому - вернее, пересаживается с одного человека на другого, как всадник. Но он способен существовать только в симбиозе с телом человеком. Вот, гляди!
Митра указал на картину с конным Наполеоном. Наполеон был похож на пингвина, и при желании можно было увидеть на картине цирковой номер: пингвин едет на лошади во время фейерверка…
— Я чувствую язык не телом, - сказал я, - а как-то иначе.
— Все правильно. Фокус в том, что сознание языка сливается с сознанием человека, в котором он селится. Я сравнил вампира со всадником, но более точное сравнение - это кентавр. Некоторые говорят, что язык подчиняет себе человеческий ум. Но правильнее считать, что язык поднимает ум человека до собственной высоты.
— Высота? - переспросил я. - У меня наоборот чувство, что я провалился в какую-то яму. Если это высота, почему мне теперь так… так темно?
Митра хмыкнул.
— Темно бывает и под землей, и высоко в небе. Я знаю, каково тебе сейчас. Это трудный период и для тебя, и для языка. Можно считать, второе рождение. Для тебя в переносном смысле, а для языка - в самом прямом. Для него это новая инкарнация, поскольку вся человеческая память и опыт, накопленные вампиром, исчезают, когда язык переходит в новое тело. Ты чистый лист бумаги. Новорожденный вампир, который должен учиться, учиться и учиться.
— Учиться чему?
— Тебе предстоит за короткое время стать высококультурной и утонченной личностью. Значительно превосходящей по интеллектуальным и физическим возможностям большинство людей.
— А как я смогу этого достичь за короткое время? - спросил я.
— У нас особые методики, очень эффективные и быстрые. Но самому главному тебя научит язык. Ты перестанешь ощущать его как что-то чужеродное.
Вы сольетесь в одно целое.
— Язык что, выедает какую-то часть мозга?
— Нет, - сказал Митра. - Он замещает миндалины и входит в контакт с префронтальным кортексом. Фактически к твоему мозгу добавляется дополнительный.
— А я останусь собой?
— В каком смысле?
— Ну, вдруг это буду уже не я?
— В любом случае, ты завтрашний будешь уже не ты сегодняшний. А послезавтра - тем более. Если чему-то все равно суждено случиться, пусть оно произойдет с пользой. Разве не так?
Я встал с дивана и сделал несколько шагов по комнате. Каждый шаг давался с трудом, и это мешало думать. Я чувствовал, что Митра немного передергивает в разговоре - или, может быть, просто насмехается надо мной.
Но в нынешнем состоянии я не мог с ним спорить.
— Что мне теперь делать? - спросил я. - Возвращаться домой?
Митра отрицательно покачал головой.
— Ни в коем случае. Теперь ты будешь жить в этой квартире. Личные вещи покойного уже увезли. Все оставшееся - твое наследство. Занимайся.
— Чем?
— К тебе будут ходить учителя. Привыкай к своему новому качеству. И к новому имени.
— Какому новому имени?
Митра взял меня за плечо и развернул лицом к зеркальному шкафу.
Выглядел я страшно. Митра указал пальцем мне на лоб. Я увидел там рассохшуюся коричневую надпись и вспомнил, как перед смертью Брама написал что-то кровью у меня на лбу.
— А-М-А-Т, - прочел я по буквам, - нет, А-М-А-Ч…
— Рама, - поправил Митра. - Вампиры носят имена богов, таков древний обычай. Но все боги разные. Подумай над смыслом своего имени. Это лампа, которая будет освещать тебе дорогу.
Он замолчал - видимо, ожидая вопроса. Но вопросов у меня не было.
— Это так принято говорить - про лампу, - пояснил Митра. - Тоже традиция. Но если честно, ты и без лампы не заблудишься. Потому что дорога у вампиров одна. И гулять по ней можно только в одну сторону, хоть с лампой, хоть без.
И он засмеялся.
— Теперь мне пора, - сказал он. - Встретимся во время великого грехопадения.
Я решил, что Митра шутит.
— Что это такое?
— Это нечто вроде экзамена на право быть вампиром.
— У меня неважно с экзаменами, - сказал я. - Я их проваливаю.
— Никогда не вини себя в том, в чем можно обвинить систему. Ты написал очень хорошее сочинение, искреннее и свежее. Оно даже свидетельствует о твоем литературном таланте. Просто на вершине Фудзи ждали других улиток.
— Ты меня укусил? - догадался я.
Он кивнул, сунул руку в карман и вынул узкую, с сигарету размером стеклянную трубку, закрытую с обеих сторон пластмассовыми втулками. В ней было несколько капель крови.
— Эта твое личное дело. С ним ознакомятся и другие. Наши старшие.
И он выразительно посмотрел куда-то вверх.
— Теперь о бытовых проблемах. В секретере деньги, которые могут тебе понадобиться. Еду тебе будут приносить из ресторана внизу. Домработница будет убирать здесь два раза в неделю. Если что-то нужно, купи.
— Куда я пойду с такой рожей? - спросил я и кивнул на свое отражение.
— Это скоро пройдет. А я распоряжусь, чтобы тебе привезли все необходимое. Одежду и обувь.
— Сказать размер?
— Не надо, - ответил он и цокнул языком. - Я знаю.
ЭНЛИЛЬ
В детстве мне часто хотелось чудесного. Наверно, я бы не отказался стать летающим тибетским йогом, как Миларепа, или учеником колдуна, как Карлос Кастанеда и Гарри Поттер. Я согласился бы и на судьбу попроще: стать героем космоса, открыть новую планету или написать один из тех великих романов, которые сотрясают человеческое сердце, заставляя критиков скрипеть зубами и кидаться калом со дна своих ям.
Но стать вампиром… Сосать кровь…
Ночью меня мучили кошмары. Я видел своих знакомых -они оплакивали мою беду и извинялись, что не смогли мне помочь. Ближе к утру мне приснилась мать. Она была грустной и ласковой - такой я давно не помнил ее в жизни.
Прижимая к глазам платок с гербом баронов фон Шторквинкель, она шептала:
— Ромочка, моя душа стерегла твой сон над твоей кроваткой. Но ты приклеил меня к стене клеем "момент", и я ничем не смогла тебе помочь!
Я не знал, что ответить - но на помощь пришел язык, который внимательно смотрел эти сны вместе со мной (для него, похоже, не было особой разницы между сном и явью):
— Извините, но вы не его мама, - сказал он моим голосом. - Его мама сказала бы, что он этот клей нюхает.
После этого я проснулся.
Я лежал в огромной кровати под расшитым коричнево-золотым балдахином.
Такая же коричнево-золотая штора плотно закрывала окно; обстановка была, что называется, готичной. На тумбе рядом с кроватью стоял черный эбонитовый телефон, стилизованный под пятидесятые годы прошлого века.
Я встал и поплелся в ванну.
Увидев себя в зеркале, я отшатнулся. Половину моего лица занимали черно-лиловые синяки вокруг глаз, какие бывают при сотрясении мозга. Вчера их не было. Они выглядели жутко. Но все остальное было не так уж плохо.
Кровь я отмыл еще вечером; на шее под челюстью осталась только черная засохшая дырка, похожая на след проткнувшего кожу гвоздя. Она не кровоточила и не болела - было даже странно, что такая маленькая ранка могла причинить мне такую жуткую боль.
Мой рот выглядел как раньше, за исключением того, что на припухшем небе выступил густой оранжевый налет. Область, где он появился, слегка онемела.
Дыры на месте выпавших клыков жутко зудели, и в черных ранках видны были сахарно-белые кончики новых зубов - они росли неправдоподобно быстро.
Ядро внутри уже не мешало - хотя никуда не исчезло. За ночь я почти привык. Я чувствовал равнодушную отрешенность, словно все происходило не со мной, а с каким-то другим человеком, за которым я следил из четвертого измерения. Это придавало происходящему приятную необязательность и казалось залогом незнакомой прежде свободы - но я был еще слишком слаб, чтобы заниматься самоанализом.
Приняв душ, я принялся за осмотр квартиры. Она поражала размерами и мрачной роскошью. Кроме спальни и комнаты с картотекой, здесь была комната-кинозал с коллекцией масок на стенах (среди них были венецианские, африканские, китайские и еще какие-то, которых я не смог классифицировать), и еще что-то вроде гостиной с камином и креслами, где на самом почетном месте стоял антикварный радиоприемник в корпусе красного дерева.
Была еще одна комната, назначения которой я так и не смог понять - даже не комната, а, скорее, большой чулан, пол которого покрывали толстые мягкие подушки. Его стены были задрапированы черным бархатом с изображением звезд, планет и солнца (у всех небесных тел были человеческие лица - непроницаемые и мрачные). В центре чулана висела конструкция, напоминающая огромное серебряное стремя. Это была перекладина, прикрепленная к изогнутой металлической штанге, которая висела на спускающейся с потолка цепи. Из стены торчал металлический вентиль, поворачивая который, можно было опускать и поднимать штангу над подушками. Зачем нужно такое устройство, я не мог себе представить. Разве для того, чтобы поселить в чулане огромного попугая, любящего одиночество… Еще на стенах чулана были какие-то белые коробочки, похожие на датчики сигнализации.
Комната с картотекой, где застрелился Брама, была мне по крайней мере знакома. Я уже провел в ней немало времени, поэтому чувствовал себя вправе изучить ее детальнее.
Это, видимо, был рабочий кабинет прежнего хозяина - хотя в чем могла заключалась его работа, сказать было трудно. Открыв наугад несколько ящиков в картотеке, я обнаружил в них пластмассовые рейки с обоймами пробирок, закрытых черными резиновыми пробками. В каждой было два-три кубика прозрачной жидкости.
Я догадывался, что это такое. Митра давал мне попробовать препарат "Виндоуз хр-р" из похожей пробирки. Видимо, это была какая-то вампирическая библиотека. Пробирки были помечены номерами и буквами. На каждом ящике картотеки был индекс - комбинация нескольких букв и цифр. Видимо, к библиотеке должен был существовать каталог.
На стене висели две картины с обнаженной натурой. На первой в кресле сидела голая девочка лет двенадцати. Ее немного портило то, что у нее была голова немолодого лысого Набокова; соединительный шов в районе шеи был скрыт галстуком-бабочкой в строгий буржуазный горошек. Картина называлась "Лолита".
Но стать вампиром… Сосать кровь…
Ночью меня мучили кошмары. Я видел своих знакомых -они оплакивали мою беду и извинялись, что не смогли мне помочь. Ближе к утру мне приснилась мать. Она была грустной и ласковой - такой я давно не помнил ее в жизни.
Прижимая к глазам платок с гербом баронов фон Шторквинкель, она шептала:
— Ромочка, моя душа стерегла твой сон над твоей кроваткой. Но ты приклеил меня к стене клеем "момент", и я ничем не смогла тебе помочь!
Я не знал, что ответить - но на помощь пришел язык, который внимательно смотрел эти сны вместе со мной (для него, похоже, не было особой разницы между сном и явью):
— Извините, но вы не его мама, - сказал он моим голосом. - Его мама сказала бы, что он этот клей нюхает.
После этого я проснулся.
Я лежал в огромной кровати под расшитым коричнево-золотым балдахином.
Такая же коричнево-золотая штора плотно закрывала окно; обстановка была, что называется, готичной. На тумбе рядом с кроватью стоял черный эбонитовый телефон, стилизованный под пятидесятые годы прошлого века.
Я встал и поплелся в ванну.
Увидев себя в зеркале, я отшатнулся. Половину моего лица занимали черно-лиловые синяки вокруг глаз, какие бывают при сотрясении мозга. Вчера их не было. Они выглядели жутко. Но все остальное было не так уж плохо.
Кровь я отмыл еще вечером; на шее под челюстью осталась только черная засохшая дырка, похожая на след проткнувшего кожу гвоздя. Она не кровоточила и не болела - было даже странно, что такая маленькая ранка могла причинить мне такую жуткую боль.
Мой рот выглядел как раньше, за исключением того, что на припухшем небе выступил густой оранжевый налет. Область, где он появился, слегка онемела.
Дыры на месте выпавших клыков жутко зудели, и в черных ранках видны были сахарно-белые кончики новых зубов - они росли неправдоподобно быстро.
Ядро внутри уже не мешало - хотя никуда не исчезло. За ночь я почти привык. Я чувствовал равнодушную отрешенность, словно все происходило не со мной, а с каким-то другим человеком, за которым я следил из четвертого измерения. Это придавало происходящему приятную необязательность и казалось залогом незнакомой прежде свободы - но я был еще слишком слаб, чтобы заниматься самоанализом.
Приняв душ, я принялся за осмотр квартиры. Она поражала размерами и мрачной роскошью. Кроме спальни и комнаты с картотекой, здесь была комната-кинозал с коллекцией масок на стенах (среди них были венецианские, африканские, китайские и еще какие-то, которых я не смог классифицировать), и еще что-то вроде гостиной с камином и креслами, где на самом почетном месте стоял антикварный радиоприемник в корпусе красного дерева.
Была еще одна комната, назначения которой я так и не смог понять - даже не комната, а, скорее, большой чулан, пол которого покрывали толстые мягкие подушки. Его стены были задрапированы черным бархатом с изображением звезд, планет и солнца (у всех небесных тел были человеческие лица - непроницаемые и мрачные). В центре чулана висела конструкция, напоминающая огромное серебряное стремя. Это была перекладина, прикрепленная к изогнутой металлической штанге, которая висела на спускающейся с потолка цепи. Из стены торчал металлический вентиль, поворачивая который, можно было опускать и поднимать штангу над подушками. Зачем нужно такое устройство, я не мог себе представить. Разве для того, чтобы поселить в чулане огромного попугая, любящего одиночество… Еще на стенах чулана были какие-то белые коробочки, похожие на датчики сигнализации.
Комната с картотекой, где застрелился Брама, была мне по крайней мере знакома. Я уже провел в ней немало времени, поэтому чувствовал себя вправе изучить ее детальнее.
Это, видимо, был рабочий кабинет прежнего хозяина - хотя в чем могла заключалась его работа, сказать было трудно. Открыв наугад несколько ящиков в картотеке, я обнаружил в них пластмассовые рейки с обоймами пробирок, закрытых черными резиновыми пробками. В каждой было два-три кубика прозрачной жидкости.
Я догадывался, что это такое. Митра давал мне попробовать препарат "Виндоуз хр-р" из похожей пробирки. Видимо, это была какая-то вампирическая библиотека. Пробирки были помечены номерами и буквами. На каждом ящике картотеки был индекс - комбинация нескольких букв и цифр. Видимо, к библиотеке должен был существовать каталог.
На стене висели две картины с обнаженной натурой. На первой в кресле сидела голая девочка лет двенадцати. Ее немного портило то, что у нее была голова немолодого лысого Набокова; соединительный шов в районе шеи был скрыт галстуком-бабочкой в строгий буржуазный горошек. Картина называлась "Лолита".