Страница:
Как-то в разговоре с Дитером Нэнси упомянула о том, что сообщила ей Роза. Он рассмеялся и сказал, что ее подруга поддалась истеричной еврейской пропаганде. Канцлер снова сделает Германию великой страной, и семьи, подобные той, из которой вышел он, страдавшие от унизительного поражения в Первой мировой войне, вновь обретут достоинство и могущество.
Нэнси соглашалась с ним ради благополучия Верити. Джек, развалившись после обеда в кресле со стаканчиком вина, спокойно заявил, что евреи, как известно, всегда страдали паранойей. Если даже Гитлер лихорадочно занимается перевооружением Германии и вдалбливает в умы соотечественников всякую националистическую чепуху, американцев это не касается. Верити может вернуться в Америку в любой момент. Пусть беспокоится Великобритания. Отец же Нэнси разозлился и обозвал Джека дураком. Нэнси часто думала об отношениях между отцом и ее мужем. Наедине почти при каждой встрече между ними происходили стычки, но публично мэр Бостона всячески поддерживал Джека Камерона. Нэнси полагала, что отец сделал бы то же самое для любого члена семьи, претендующего на должность президента страны.
Они уже находились в Коннектикуте и не спеша подъезжали к Бриджпорту. Нэнси вспомнила, как Рамон вел свой «даймлер», и подавила улыбку. Рамон не был таким осторожным, как ее шофер. Золотые часики на ее запястье показывали немногим больше двух часов пополудни. Прошли ровно сутки с того момента, как в офисе доктора Лорримера ей был нанесен самый страшный в ее жизни удар. Они проехали Бриджпорт, и Нэнси задумчиво устремила взгляд на холмы вдоль дороги. Состояние шока от ужасного известия уже прошло. Теперь ее переполняли другие мысли и чувства. Во время ее полубессознательного путешествия по заснеженным улицам Манхэттена ей порой казалось, что она теряет рассудок. Смерть неожиданно предстала перед ней, и перспектива внезапно провалиться в мрачную бездну, где душа расстается с телом, заставила все ее существо трепетать от страха. Еще тяжелее было сознавать, что она умрет, так и не познав настоящих радостей жизни. Это было самым жестоким ударом. Теперь же все изменилось. Она любила и была любима. Любовь преобразила ее. Невольно вспомнилось из Библии: «Любовь превыше страха». Она больше ничего не боялась. Так или иначе, от смерти не уйдешь. Можно внезапно погибнуть под колесами трамвая, даже будучи совершенно здоровой.
И среди ее знакомых кто-то мог умереть раньше ее неожиданной трагической смертью. Трое из ее подруг и кузен скончались в прошлом году. В одном случае произошла трагедия во время прогулки на яхте, в другом — автомобильная катастрофа. Уна Мэннинг умерла в двадцать шесть лет от цирроза печени, злоупотребляя алкоголем, а Лола Монтгомери приняла чрезмерную дозу снотворного. Их ранняя смерть была следствием беспорядочного образа жизни. Ни Лола, ни Уна не хотели умирать.
Лола явно не собиралась кончать жизнь самоубийством. Ее нашли лежащей на душистых кружевных подушках в соблазнительной позе, в пеньюаре, распахнутом на бедре. Она рассчитывала, что именно в таком виде ее застанет любовник, и не знала о его выходках. Он обещал зайти за ней в шесть часов, но его сбили с толку приятели в «Уолдорфе». И когда Лола спала вечным сном, он пил джин и играл в баккара.
Нэнси считала, что ей больше повезло. У нее был шанс переоценить свою жизнь и понять, чего в ней не хватало. Она решила избавиться от навязанной ей роли послушной дочери и верной жены, лишенной при этом полноценного счастья. Открыто вступить в любовную связь с Рамоном Санфордом было чем-то новым для нее, чего она раньше никогда не осмелилась бы сделать. Годами ей напоминали, какое положение она занимала в обществе.
Вряд ли она причинит кому-то неприятности своим поведением. Если она сообщит Джеку, что уходит от него, он прежде всего будет переживать по поводу своей будущей карьеры, и больше ничего. Она уже придумала, как поступить, чтобы карьера мужа не пострадала. Теперь у нее достаточно времени обдумать все до конца. Целая неделя. За это время она поговорит и с отцом. Едва ли он станет возражать. Его женитьба на Глории омрачила их отношения. Глория старалась не вмешиваться. Нэнси, будучи сдержанной и благоразумной, простила отца, взявшего в жены девицу на двенадцать лет моложе ее и на сорок шесть — своего мужа. Молодая женушка наверняка давно послала бы Чипса ко всем чертям, если бы не его деньги.
Узкое шоссе плотной стеной обступали деревья. Вскоре показались обшитые досками белые дома Хайянниса. Через несколько миль «ролле» свернул на дорогу, ведущую к их вилле на берегу океана, и перед ее взором предстал большой дом, увитый плющом. Пожалуй, впервые после свадьбы Верити Нэнси не испытала чувства утраты дочери.
Вилла одиноко возвышалась у подножия дюн. Со всех сторон к заботливо подстриженным лужайкам подбирались ползучие сорняки. Садовник постоянно обращался с просьбой построить стену, которая отгородила бы вверенный его заботам сад от дикой растительности побережья. Нэнси не слушала его. Ей нравилось, как гармонично вписывается дом в безлюдный ландшафт. Нравился простор Атлантического океана и крики чаек, кружащих над головой во время ее прогулок по берегу. Она вышла из уютного тепла автомобиля навстречу колючему морскому ветру.
На крыльце ее встретила миссис Эмброузил, экономка.
— Надеюсь, пребывание в Нью-Йорке было приятным, мадам.
Сзади к «роллсу» плавно подкатил «форд» с Марией и Моррисом.
— Все было замечательно, благодарю, — сказала Нэнси, и тайная улыбка тронула ее губы. Она сняла шубу и подошла к большому горящему камину.
— А сейчас я хочу поговорить по телефону.
Нэнси сбросила туфли и взяла телефонный справочник. Сначала надо связаться с адвокатом и бухгалтером, затем с Джеком и отцом. Ей еще очень многое надо сделать за эти дни.
Глава 4
Нэнси соглашалась с ним ради благополучия Верити. Джек, развалившись после обеда в кресле со стаканчиком вина, спокойно заявил, что евреи, как известно, всегда страдали паранойей. Если даже Гитлер лихорадочно занимается перевооружением Германии и вдалбливает в умы соотечественников всякую националистическую чепуху, американцев это не касается. Верити может вернуться в Америку в любой момент. Пусть беспокоится Великобритания. Отец же Нэнси разозлился и обозвал Джека дураком. Нэнси часто думала об отношениях между отцом и ее мужем. Наедине почти при каждой встрече между ними происходили стычки, но публично мэр Бостона всячески поддерживал Джека Камерона. Нэнси полагала, что отец сделал бы то же самое для любого члена семьи, претендующего на должность президента страны.
Они уже находились в Коннектикуте и не спеша подъезжали к Бриджпорту. Нэнси вспомнила, как Рамон вел свой «даймлер», и подавила улыбку. Рамон не был таким осторожным, как ее шофер. Золотые часики на ее запястье показывали немногим больше двух часов пополудни. Прошли ровно сутки с того момента, как в офисе доктора Лорримера ей был нанесен самый страшный в ее жизни удар. Они проехали Бриджпорт, и Нэнси задумчиво устремила взгляд на холмы вдоль дороги. Состояние шока от ужасного известия уже прошло. Теперь ее переполняли другие мысли и чувства. Во время ее полубессознательного путешествия по заснеженным улицам Манхэттена ей порой казалось, что она теряет рассудок. Смерть неожиданно предстала перед ней, и перспектива внезапно провалиться в мрачную бездну, где душа расстается с телом, заставила все ее существо трепетать от страха. Еще тяжелее было сознавать, что она умрет, так и не познав настоящих радостей жизни. Это было самым жестоким ударом. Теперь же все изменилось. Она любила и была любима. Любовь преобразила ее. Невольно вспомнилось из Библии: «Любовь превыше страха». Она больше ничего не боялась. Так или иначе, от смерти не уйдешь. Можно внезапно погибнуть под колесами трамвая, даже будучи совершенно здоровой.
И среди ее знакомых кто-то мог умереть раньше ее неожиданной трагической смертью. Трое из ее подруг и кузен скончались в прошлом году. В одном случае произошла трагедия во время прогулки на яхте, в другом — автомобильная катастрофа. Уна Мэннинг умерла в двадцать шесть лет от цирроза печени, злоупотребляя алкоголем, а Лола Монтгомери приняла чрезмерную дозу снотворного. Их ранняя смерть была следствием беспорядочного образа жизни. Ни Лола, ни Уна не хотели умирать.
Лола явно не собиралась кончать жизнь самоубийством. Ее нашли лежащей на душистых кружевных подушках в соблазнительной позе, в пеньюаре, распахнутом на бедре. Она рассчитывала, что именно в таком виде ее застанет любовник, и не знала о его выходках. Он обещал зайти за ней в шесть часов, но его сбили с толку приятели в «Уолдорфе». И когда Лола спала вечным сном, он пил джин и играл в баккара.
Нэнси считала, что ей больше повезло. У нее был шанс переоценить свою жизнь и понять, чего в ней не хватало. Она решила избавиться от навязанной ей роли послушной дочери и верной жены, лишенной при этом полноценного счастья. Открыто вступить в любовную связь с Рамоном Санфордом было чем-то новым для нее, чего она раньше никогда не осмелилась бы сделать. Годами ей напоминали, какое положение она занимала в обществе.
Вряд ли она причинит кому-то неприятности своим поведением. Если она сообщит Джеку, что уходит от него, он прежде всего будет переживать по поводу своей будущей карьеры, и больше ничего. Она уже придумала, как поступить, чтобы карьера мужа не пострадала. Теперь у нее достаточно времени обдумать все до конца. Целая неделя. За это время она поговорит и с отцом. Едва ли он станет возражать. Его женитьба на Глории омрачила их отношения. Глория старалась не вмешиваться. Нэнси, будучи сдержанной и благоразумной, простила отца, взявшего в жены девицу на двенадцать лет моложе ее и на сорок шесть — своего мужа. Молодая женушка наверняка давно послала бы Чипса ко всем чертям, если бы не его деньги.
Узкое шоссе плотной стеной обступали деревья. Вскоре показались обшитые досками белые дома Хайянниса. Через несколько миль «ролле» свернул на дорогу, ведущую к их вилле на берегу океана, и перед ее взором предстал большой дом, увитый плющом. Пожалуй, впервые после свадьбы Верити Нэнси не испытала чувства утраты дочери.
Вилла одиноко возвышалась у подножия дюн. Со всех сторон к заботливо подстриженным лужайкам подбирались ползучие сорняки. Садовник постоянно обращался с просьбой построить стену, которая отгородила бы вверенный его заботам сад от дикой растительности побережья. Нэнси не слушала его. Ей нравилось, как гармонично вписывается дом в безлюдный ландшафт. Нравился простор Атлантического океана и крики чаек, кружащих над головой во время ее прогулок по берегу. Она вышла из уютного тепла автомобиля навстречу колючему морскому ветру.
На крыльце ее встретила миссис Эмброузил, экономка.
— Надеюсь, пребывание в Нью-Йорке было приятным, мадам.
Сзади к «роллсу» плавно подкатил «форд» с Марией и Моррисом.
— Все было замечательно, благодарю, — сказала Нэнси, и тайная улыбка тронула ее губы. Она сняла шубу и подошла к большому горящему камину.
— А сейчас я хочу поговорить по телефону.
Нэнси сбросила туфли и взяла телефонный справочник. Сначала надо связаться с адвокатом и бухгалтером, затем с Джеком и отцом. Ей еще очень многое надо сделать за эти дни.
Глава 4
Чипс О'Шогнесси сидел в изысканном, в георгианском стиле обеденном зале дома в Бостоне и просматривал разложенные на столе газеты.
Местная пресса, не отличавшаяся симпатиями к мэру, поместила некрологи по поводу кончины двух семидесятилетних общественных деятелей, а рядом заметку о решении мэра О'Шогнесси принять участие в новых выборах. Причем намеренно неточно указывался его возраст — семьдесят, а не шестьдесят девять лет. Намек был весьма прозрачным. «О'Шогнесси еще им покажет» — таков был заголовок статьи в другой, лояльно настроенной к Чипсу газете. «Не допустим отставки нашего энергичного мэра», — говорилось далее. Статью сопровождала фотография, на которой были запечатлены Чипс и Глория на концерте Бостонского симфонического оркестра. Чипс улыбался. Здесь ему нельзя было дать и пятидесяти, а присутствие Глории сводило на нет все попытки иных газетчиков изобразить его дряхлым стариком. Ни один старик не мог бы дать столько счастья такой женщине, как Глория. Это было ясно любому обывателю.
Фотографии в «Дейли глоб» и в «Нью-Йорк таймс» были не столь впечатляющими. На одной из них миссис Глория О'Шогнесси была снята на костюмированном балу у миссис Астор в компании мистера и миссис Хаверсток, командора Стьювизанта, Нины Градзинской и русского дирижера Феликса Запольского. Непонятно было, какой вывод можно сделать из окружения Глории. «Трибюн» тоже поместила фотографию, посвященную этому событию. Здесь Глорию вообще трудно было различить в толпе гостей, входящих в особняк миссис Астор. Остальных же можно было узнать. Чипс достал авторучку и обвел одно из знакомых лиц черными чернилами. «Глоб» напечатала список гостей, присутствовавших на дне рождения Сибиллы Науп в отеле «Ритц». В этом списке также фигурировало имя Глории О'Шогнесси. Этого следовало ожидать. Чипс настоял, чтобы Глория пошла туда. Говард Наун сделал значительный вклад в фонд демократической партии. Голубые проницательные глаза Чипса сверкнули живым интересом, когда он обнаружил в списке гостей еще одну известную фамилию. На этот раз рядом с комментарием не было фотографии. Просто сообщалось, что Рамон Санфорд сопровождал княгиню Марьинскую и ожидается, что эта пара скоро объявит о своей помолвке.
Чипс насмешливо фыркнул. Вряд ли кто-нибудь сумеет надеть брачную узду на этого лихого жеребца.
Он с нескрываемым раздражением отодвинул пустую кофейную чашку. Сын Санфорда снова в Нью-Йорке и посещает светские рауты. Глория уже расписала свои визиты на несколько месяцев вперед и неизбежно должна была встретиться с ним на одном из приемов. Их мир был узок. Они принадлежали к сливкам общества, но это проявлялось вне Бостона. В родном городе Чипс хотел выглядеть своим парнем и вместо того, чтобы жить в роскошном особняке в отдаленном пригороде, предпочел остаться в небольшом, но изысканном доме в Сити-Холле. Он был мэром Бостона и хотел и впредь остаться на этом посту. Поэтому старался поступать так, чтобы не вызывать раздражения у поддерживающих его сограждан. В прессе почти ничего не сообщалось о его домах в Палм-Спрингс и в Род-Айленде. Едва ли репортеры знали об их существовании.
— Я ирландец, католик и бостонец! — выкрикивал Чипс поверх моря голов во время предвыборной кампании, когда вокруг платформы, с которой он выступал, собирались толпы людей. — И я горжусь этим!
Из толпы слышались одобрительные выкрики. Старожилы хорошо помнили Патрика О'Шогнесси из Норс-Энда, и Чипс всеми силами старался поддерживать имидж просто, хорошего парня, такого же, как они. Он все еще был своим для них, хотя с десяти лет жил на Ямайке и давно уже стал миллионером. Чипс предпочитал, чтобы избиратели не вспоминали об этом. Он говорил о Норс-Энде так, будто только перед тем как стать мэром покинул его. «Заставьте людей поверить в то, во что им хочется верить» — таков был его любимый афоризм. И этот принцип его не подводил.
Казалось, обведенная чернилами физиономия с нескрываемым высокомерием смотрела на него с газетной полосы. У нее были глаза хищника. Рамон Санфорд до мозга костей походил на своего отца, и в подсознании Чипса громко и отчетливо раздались тревожные звонки. Он резко встал из-за стола и направился к телефону.
— Пожалуйста, «Ритц-Карлтон». Номер миссис О'Шогнесси.
Послышался щелчок и голос администратора, пытавшегося связаться с апартаментами миссис О'Шогнесси. Наконец извиняющийся голос сообщил мэру, что миссис О'Шогнесси не отвечает и ключ от ее номера также отсутствует. Вероятно, мадам покинула отель рано утром, отправившись за покупками.
Чипс бросил трубку и посмотрел на часы. Было около половины десятого. Глория никогда не вставала раньше полудня. Если ее комната пуста, значит, она не ночевала в отеле. Он смахнул газеты со стола, бросил их в мусорную корзину и сел задумавшись. Мало кто знал об этом, но он никогда ничего не предпринимал не подумав. Пока он размышлял, в гостиной его терпеливо ожидали два главных помощника, желающие поговорить с ним, прежде чем он уедет в Сити-Холл.
Чипс женился на Глории не в припадке безумной любви, а вполне сознавая, что делает. Он никогда не считался дураком и, конечно, не стремился прослыть таковым под старость. После смерти жены у него было много женщин. Он обладал неукротимой энергией и жаждой жизни. Женщины являлись для него такой же потребностью, как еда и питье. С годами он не потерял вкус ко всем удовольствиям жизни. Глория оказалась намного счастливее других молодых женщин, имеющих богатых пожилых мужей. По крайней мере он был все еще хоть куда в постели. Иногда Чипс сам этому удивлялся.
Он женился на Глории, потому что в шестьдесят пять в нем вновь проснулись честолюбивые стремления. После почти тридцатилетнего перерыва он снова стал мэром своего родного города. Жена была нужна ему в качестве украшения. Кроме того, необходимо было как-то погасить возможный скандал. Бостонцы могли неодобрительно отнестись к тому, что неженатый мэр спит с молодыми красотками, которые годятся ему во внучки. Однако Чипс не собирался отказываться от любимых развлечений. Если нельзя потворствовать своим желаниям тайно, он сделает это открыто. Он снова женится и будет наслаждаться радостями жизни с благословения церкви. Их сочетал браком сам кардинал. Во время службы Чипс с трудом сохранял спокойствие. Он знал, что кардинал весьма неохотно согласился совершить обряд, но поскольку у него не было серьезных оснований отказать, он молча уступил, чтобы дело не получило неблаговидную огласку.
Чипс впервые встретил Глорию в придорожной закусочной, где она служила официанткой. Поскольку даже для самых преданных его сторонников его женитьба на ней вряд ли была приемлемой, Чипс с присущей ему находчивостью создал для нее приличную легенду. В соответствии с ней она была сиротой, последним ребенком в семье, корни которой уходили к тем временам, когда Лос-Анджелес назывался Эль Пуэбло де Нуестра Синьора ле Рейна де лос Анджелес де Поркинкула. Ее воспитал дядя, который вел затворнический образ жизни. Отшельник почти ни с кем не поддерживал отношений, окутанный сплошной тайной. Эта невероятная история выдержала испытание временем. Если даже кто-то и сомневался, была ли Глория О'Шогнесси именно той, за кого выдавала себя, у него никогда не хватало смелости высказать свои подозрения.
Женитьба была для Чипса средством достижения цели в политической карьере. С Глорией в обнимку в глазах избирателей он казался лет на двадцать моложе. Единственное, чего он опасался, так это газетных сплетен по поводу любовных связей жены на стороне. Произойди такое, он сразу перестанет быть крутым бесшабашным парнем из Норс-Энда и превратится в обыкновенного старого доверчивого дурака.
Беспечные прогулки Глории по магазинам Нью-Йорка явно затянулись. Пора бы ей вернуться в Бостон и приступить к роли любящей жены. Ее нежелание жить там наводило на неприятные мысли. Если он хочет знать, кто увивается за ней в Нью-Йорке, надо попробовать выяснить это весьма деликатным способом. Он снова снял трубку телефона и набрал номер, который никогда нигде не записывал, даже в своей секретной записной книжке.
— Привет, Чипс! Рад слышать тебя! — раздался гулкий мужской голос. — Твое имя снова замелькало на страницах газет.
— Работаю на благо отечества, — сухо ответил Чипс. — Долг прежде всего. Отставка была бы весьма желанной, но общество снова требует моего участия в выборах.
— Безмозглые ослы! — выругался его собеседник. — Зачем я тебе понадобился?
— Мне нужна полная информация о поведении моей жены за последние две недели. Она провела их в Нью-Йорке, желая пополнить свой гардероб и порастрясти мой банковский счет.
— И ты желаешь знать, какие покупки она делала днем и ночью?
— Совершенно верно. И как расплачивалась — наличными или каким-то иным способом.
Послышалось сдержанное хихиканье.
— Говорил я тебе, что ты слишком много на себя берешь, старый козел. Двадцатитрехлетние не годятся для души. Они возбуждают слишком сильное сердцебиение.
— Слава Богу, они возбуждают кое-что еще.
Раздался громкий смех.
— Хорошо, я постараюсь узнать о ночных похождениях твоей женушки и сообщу тебе немедленно.
— Благодарю.
Чипс положил трубку. К концу недели он так прижмет Глорию, что та не сможет поехать никуда дальше Бруклина без вооруженной охраны. Он открыл дверь, пригласил своих помощников и внимательно выслушал их, пока камердинер накидывал ему на плечи тяжелую каракулевую шубу.
— Мы хотели поговорить о докерах, мэр. Их голоса имеют существенное значение, но мы не можем обсуждать этот вопрос в Сити-Холле в присутствии Шона Флинна, сующего нос в каждую замочную скважину.
— Считайте, что голоса докеров у нас в кармане, — самодовольно заявил Чипс, надевая серую велюровую шляпу, которая больше подходила главарю мафии, чем мэру.
— Они начинают кампанию против вас и собираются дать яростный бой, гораздо более жестокий, чем в прошлый раз.
— Я привык к жестоким битвам, — сказал Чипс, взяв в руки черную трость. — Они доставляют мне удовольствие.
Он быстро вышел, и помощники поспешили следом, все еще пытаясь заставить его выслушать их.
— Генри Мортимер, репортер «Глоб», говорит, что слово «взяточничество» уже было использовано. Если бы «Глоб» изменил…
— Они выдвигают кандидата, который намерен обойтись без опеки боссов и в корне изменить политику местных властей…
Чипс сел в сверкающий черный седан. Его помощники направились к «форду». Чипс больше всего любил этот момент в начале рабочего дня. Его шофер имел строгие инструкции не замедлять хода перед пешеходами, уличным транспортом и прочими незначительными препятствиями. По обеим сторонам капота развевались флажки, почти непрерывно звучал предупредительный сигнал, когда Чипс О'Шогнесси торжественно направлялся в центр своего королевства. Сопровождай его каждое утро отряд всадников в медных латах, он был бы еще счастливее. Пожалуй, он опоздал родиться, размышлял Чипс. Ему бы следовало быть римским императором или монгольским завоевателем. Он был убежден, что в его жилах течет кровь ирландских королей, и потому вел себя соответствующим образом. С присущей ему энергией и способностями он очень эффектно обставлял свое прибытие в Сити-Холл и принимался за муниципальные дела, как правило, не считаясь с чьим-либо мнением, кроме своего.
Он долго добивался власти, но еще не насладился ею в полной мере. Он начинал, будучи самым молодым мэром, и у него не было даже своего офиса. Будущее манило его неограниченными возможностями, и в те головокружительные дни не нашлось бы мужчины или женщины, которые не верили бы, что он снова победит на выборах. Не то чтобы все хотели этого. Многие были против того, чтобы городом командовал этот мягкий на вид, но безжалостный диктатор, который пришел к власти с помощью местных воротил. Все надеялись, что с диктаторством будет покончено, по крайней мере в следующие четыре года. Снятие Чипсом своей кандидатуры за несколько часов до проведения голосования повергло город в оцепенение. Старый Фергус Конвей даже скончался от удара, а его вдова публично возложила вину за это на Чипса О'Шогнесси. С его же стороны не последовало никаких вразумительных объяснений.
Он утверждал, что выбывает из предвыборной гонки, поскольку четыре года пребывания на посту городского головы показали — городу нужен более зрелый мэр. Даже школьникам было ясно, что это просто отговорка. Отсутствие опыта ни разу не проявлялось за время его пребывания на посту мэра. Кроме того, он нес что-то о скромности, смирении, прямодушии. Ни одним из этих качеств Чипс никогда не обладал.
Никто в городе не знал истинной причины его поступка, даже его семья. Единственным человеком, которому было известно, почему бостонский мэр добровольно сдал свои позиции, хотя в дальнейшем оставался крупным политическим деятелем города в течение тридцати лет, являлся Дьюарт Санфорд.
Чипс подписал документ о начале строительства скоростной автострады, когда внезапно на него нахлынули воспоминания. Ненависть, копившаяся годами, вновь охватила все его существо, и руки Чипса неистово затряслись.
Секретарша с беспокойством посмотрела на него:
— С вами все в порядке, сэр?
— Разумеется, — резко ответил Чипс, размашисто подписывая документ.
Что на него могло так повлиять? Может быть, физиономия, которую он жирно обвел в сегодняшней утренней газете? Или предстоящие выборы?
— Да пошли они ко всем чертям, — проворчал он и написал отказ на стопке просьб, лежащих перед ним, даже не удосужившись прочитать, чего хотели просители.
Тридцать лет ожидания, тридцать лет в политике — и ни разу за это время не попытать блаженства занять высший пост. Его авторитет городского политического деятеля не вызывал сомнений, но что есть власть без ее зримых атрибутов? Для человека его склада такая власть мало что значила. День смерти Дьюарта Санфорда стал для него счастливейшим в жизни. Теперь нельзя было терять ни одного часа. Он немедленно объявил о своем намерении баллотироваться на пост мэра, хотя оставалось еще восемь месяцев до выборов. Затем последовала его блестящая победа. Это был бальзам на его озлобленную душу. Сразу же после вступления в должность он отправился в одиночестве на бостонское кладбище и постоял у могилы своих родителей.
— Я выполнил свое обещание, — сказал он, затем, низко наклонившись, взял горсть земли и высыпал ее сквозь пальцы на ухоженную могилу, где лежали роскошные цветы. Это была ирландская земля, доставленная сюда из страны, которую Чипс никогда не видел, но которую его родители любили всем сердцем.
Он простоял там дотемна, а потом вернулся, чтобы отпраздновать свою победу.
Прошли четыре коротких года, и вот по городу поползли слухи, что он подает в отставку. Чипс мрачно улыбнулся, ознакомившись с деятельностью муниципального правительства. Бостон, а может быть, и вся Америка еще услышат о Чипсе О'Шогнесси. Если его не переизберут мэром, он осуществит то, что собирался сделать многие годы: выдвинет свою кандидатуру на пост губернатора штата. Чипс тихо засмеялся, и секретарша удивленно поджала губы. Может быть, правы те, кто считает, что мужчина в шестьдесят девять лет уже слишком стар, чтобы активно заниматься общественной деятельностью. Может быть, мэр уже выдохся.
Он диктовал с такой скоростью, что она печатала на машинке без передышки. Чипс О'Шогнесси обычно работал по восемнадцать часов в день и считал, что все его окружение должно делать то же самое.
— Вам звонит из Нью-Йорка миссис О'Шогнесси, — сказала секретарша, радуясь минутке отдыха.
Чипс совсем забыл о Глории. Он ждал ее звонка и, закурив сигару, дал знак секретарше, чтобы та прошла в приемную. Он пустил клубы ароматного голубого дыма.
— Глория, — сказал он добродушно, — как хорошо, что ты позвонила. — Чипс надеялся уловить в голосе Глории напряженные нотки.
— Извини, я опоздала. Я ходила по магазинам с Мими Фарквахерсон.
— А… — промолвил Чипс, будто это объяснение все прояснило. Глаза его вспыхнули. Он прекрасно знал, что Мими Фарквахерсон никогда нигде не появлялась днем до самого часа коктейлей. — Как там Нью-Йорк? По-прежнему бурлит?
— Уинтропы вернулись с Ривьеры. Они купили виллу на Кэп-Феррат. В среду Уитни дали прекрасный обед в честь перуанского посла.
— А как прошел костюмированный бал?
Глория напустила на себя искусственную веселость:
— Великолепно!
По договоренности для безопасности ее сопровождал старый Билли Уолтерс. Ночь она провела с Рамоном, и как выяснилось, в последний раз. От рыданий у нее разболелась голова.
— Ты нужна мне здесь, в Бостоне, на митинге сегодня вечером, — сказал Чипс.
— Да… Конечно.
— Успеешь к половине седьмого? — Чипс приподнял свои густые брови. Глория была необычно податлива.
— Да. — Голос ее срывался, но она старалась контролировать себя, и Чипс ничего не заметил. Он уже было усомнился в своих подозрениях по поводу ее неверности. Выйди Глория за границы обычного флирта, она вряд ли так охотно согласилась бы вернуться в Бостон.
— Я соскучился по тебе, — сказал он хрипло.
— Хорошо, — прошептала она.
Он попрощался и положил трубку. Ожидание предстоящего огромного митинга поднимало настроение и возбуждало его. Ему вовсе не хотелось возвращаться в пустой дом после эйфории от общения с рукоплещущей толпой, с воодушевлением поющей «Звездное знамя».
Возвращение Глории было желательно вдвойне. Со своей прической идеальной молоденькой американки и ярко накрашенными губами она произведет весьма положительное впечатление на трибуне, а позднее он насладится ею, дав волю избытку своих чувств.
Его старый противник в политических баталиях Шон Флинн теперь мог спокойно расслабиться после тяжелой предвыборной кампании, принять теплую ванну и выпить горячего какао. Не было сомнений, что он никогда не победит на выборах. Чипс считал, что ему недостает страстности.
Он закурил еще одну сигару и надавил большим пальцем на кнопку в столе. В кабинет вошли его сотрудники, и Чипс сказал с присущим ему темпераментом;
— Доброе утро, джентльмены. Полагаю, докеры нуждаются в поддержке, чтобы отдать нам свои голоса. Ваши соображения, пожалуйста.
Глория налила себе еще немного мартини. То, что она сделала потом, было еще хуже. Щеки ее покраснели. Она решила доказать самой себе, что любой другой мужчина может занять место Рамона, и через несколько минут, бесстыдно позвонив Бэби Санторини, пригласила его на вечер. Бэби был тем самым любовником, из-за которого Лоретта приняла чрезмерную дозу снотворного. Он был трижды женат, и любовниц у него было больше, чем дней в году. Если уж и суждено кому-то вытеснить Рамона из ее сознания, так это, несомненно, должен быть Бэби. Однако эта затея оказалась неудачным экспериментом.
Местная пресса, не отличавшаяся симпатиями к мэру, поместила некрологи по поводу кончины двух семидесятилетних общественных деятелей, а рядом заметку о решении мэра О'Шогнесси принять участие в новых выборах. Причем намеренно неточно указывался его возраст — семьдесят, а не шестьдесят девять лет. Намек был весьма прозрачным. «О'Шогнесси еще им покажет» — таков был заголовок статьи в другой, лояльно настроенной к Чипсу газете. «Не допустим отставки нашего энергичного мэра», — говорилось далее. Статью сопровождала фотография, на которой были запечатлены Чипс и Глория на концерте Бостонского симфонического оркестра. Чипс улыбался. Здесь ему нельзя было дать и пятидесяти, а присутствие Глории сводило на нет все попытки иных газетчиков изобразить его дряхлым стариком. Ни один старик не мог бы дать столько счастья такой женщине, как Глория. Это было ясно любому обывателю.
Фотографии в «Дейли глоб» и в «Нью-Йорк таймс» были не столь впечатляющими. На одной из них миссис Глория О'Шогнесси была снята на костюмированном балу у миссис Астор в компании мистера и миссис Хаверсток, командора Стьювизанта, Нины Градзинской и русского дирижера Феликса Запольского. Непонятно было, какой вывод можно сделать из окружения Глории. «Трибюн» тоже поместила фотографию, посвященную этому событию. Здесь Глорию вообще трудно было различить в толпе гостей, входящих в особняк миссис Астор. Остальных же можно было узнать. Чипс достал авторучку и обвел одно из знакомых лиц черными чернилами. «Глоб» напечатала список гостей, присутствовавших на дне рождения Сибиллы Науп в отеле «Ритц». В этом списке также фигурировало имя Глории О'Шогнесси. Этого следовало ожидать. Чипс настоял, чтобы Глория пошла туда. Говард Наун сделал значительный вклад в фонд демократической партии. Голубые проницательные глаза Чипса сверкнули живым интересом, когда он обнаружил в списке гостей еще одну известную фамилию. На этот раз рядом с комментарием не было фотографии. Просто сообщалось, что Рамон Санфорд сопровождал княгиню Марьинскую и ожидается, что эта пара скоро объявит о своей помолвке.
Чипс насмешливо фыркнул. Вряд ли кто-нибудь сумеет надеть брачную узду на этого лихого жеребца.
Он с нескрываемым раздражением отодвинул пустую кофейную чашку. Сын Санфорда снова в Нью-Йорке и посещает светские рауты. Глория уже расписала свои визиты на несколько месяцев вперед и неизбежно должна была встретиться с ним на одном из приемов. Их мир был узок. Они принадлежали к сливкам общества, но это проявлялось вне Бостона. В родном городе Чипс хотел выглядеть своим парнем и вместо того, чтобы жить в роскошном особняке в отдаленном пригороде, предпочел остаться в небольшом, но изысканном доме в Сити-Холле. Он был мэром Бостона и хотел и впредь остаться на этом посту. Поэтому старался поступать так, чтобы не вызывать раздражения у поддерживающих его сограждан. В прессе почти ничего не сообщалось о его домах в Палм-Спрингс и в Род-Айленде. Едва ли репортеры знали об их существовании.
— Я ирландец, католик и бостонец! — выкрикивал Чипс поверх моря голов во время предвыборной кампании, когда вокруг платформы, с которой он выступал, собирались толпы людей. — И я горжусь этим!
Из толпы слышались одобрительные выкрики. Старожилы хорошо помнили Патрика О'Шогнесси из Норс-Энда, и Чипс всеми силами старался поддерживать имидж просто, хорошего парня, такого же, как они. Он все еще был своим для них, хотя с десяти лет жил на Ямайке и давно уже стал миллионером. Чипс предпочитал, чтобы избиратели не вспоминали об этом. Он говорил о Норс-Энде так, будто только перед тем как стать мэром покинул его. «Заставьте людей поверить в то, во что им хочется верить» — таков был его любимый афоризм. И этот принцип его не подводил.
Казалось, обведенная чернилами физиономия с нескрываемым высокомерием смотрела на него с газетной полосы. У нее были глаза хищника. Рамон Санфорд до мозга костей походил на своего отца, и в подсознании Чипса громко и отчетливо раздались тревожные звонки. Он резко встал из-за стола и направился к телефону.
— Пожалуйста, «Ритц-Карлтон». Номер миссис О'Шогнесси.
Послышался щелчок и голос администратора, пытавшегося связаться с апартаментами миссис О'Шогнесси. Наконец извиняющийся голос сообщил мэру, что миссис О'Шогнесси не отвечает и ключ от ее номера также отсутствует. Вероятно, мадам покинула отель рано утром, отправившись за покупками.
Чипс бросил трубку и посмотрел на часы. Было около половины десятого. Глория никогда не вставала раньше полудня. Если ее комната пуста, значит, она не ночевала в отеле. Он смахнул газеты со стола, бросил их в мусорную корзину и сел задумавшись. Мало кто знал об этом, но он никогда ничего не предпринимал не подумав. Пока он размышлял, в гостиной его терпеливо ожидали два главных помощника, желающие поговорить с ним, прежде чем он уедет в Сити-Холл.
Чипс женился на Глории не в припадке безумной любви, а вполне сознавая, что делает. Он никогда не считался дураком и, конечно, не стремился прослыть таковым под старость. После смерти жены у него было много женщин. Он обладал неукротимой энергией и жаждой жизни. Женщины являлись для него такой же потребностью, как еда и питье. С годами он не потерял вкус ко всем удовольствиям жизни. Глория оказалась намного счастливее других молодых женщин, имеющих богатых пожилых мужей. По крайней мере он был все еще хоть куда в постели. Иногда Чипс сам этому удивлялся.
Он женился на Глории, потому что в шестьдесят пять в нем вновь проснулись честолюбивые стремления. После почти тридцатилетнего перерыва он снова стал мэром своего родного города. Жена была нужна ему в качестве украшения. Кроме того, необходимо было как-то погасить возможный скандал. Бостонцы могли неодобрительно отнестись к тому, что неженатый мэр спит с молодыми красотками, которые годятся ему во внучки. Однако Чипс не собирался отказываться от любимых развлечений. Если нельзя потворствовать своим желаниям тайно, он сделает это открыто. Он снова женится и будет наслаждаться радостями жизни с благословения церкви. Их сочетал браком сам кардинал. Во время службы Чипс с трудом сохранял спокойствие. Он знал, что кардинал весьма неохотно согласился совершить обряд, но поскольку у него не было серьезных оснований отказать, он молча уступил, чтобы дело не получило неблаговидную огласку.
Чипс впервые встретил Глорию в придорожной закусочной, где она служила официанткой. Поскольку даже для самых преданных его сторонников его женитьба на ней вряд ли была приемлемой, Чипс с присущей ему находчивостью создал для нее приличную легенду. В соответствии с ней она была сиротой, последним ребенком в семье, корни которой уходили к тем временам, когда Лос-Анджелес назывался Эль Пуэбло де Нуестра Синьора ле Рейна де лос Анджелес де Поркинкула. Ее воспитал дядя, который вел затворнический образ жизни. Отшельник почти ни с кем не поддерживал отношений, окутанный сплошной тайной. Эта невероятная история выдержала испытание временем. Если даже кто-то и сомневался, была ли Глория О'Шогнесси именно той, за кого выдавала себя, у него никогда не хватало смелости высказать свои подозрения.
Женитьба была для Чипса средством достижения цели в политической карьере. С Глорией в обнимку в глазах избирателей он казался лет на двадцать моложе. Единственное, чего он опасался, так это газетных сплетен по поводу любовных связей жены на стороне. Произойди такое, он сразу перестанет быть крутым бесшабашным парнем из Норс-Энда и превратится в обыкновенного старого доверчивого дурака.
Беспечные прогулки Глории по магазинам Нью-Йорка явно затянулись. Пора бы ей вернуться в Бостон и приступить к роли любящей жены. Ее нежелание жить там наводило на неприятные мысли. Если он хочет знать, кто увивается за ней в Нью-Йорке, надо попробовать выяснить это весьма деликатным способом. Он снова снял трубку телефона и набрал номер, который никогда нигде не записывал, даже в своей секретной записной книжке.
— Привет, Чипс! Рад слышать тебя! — раздался гулкий мужской голос. — Твое имя снова замелькало на страницах газет.
— Работаю на благо отечества, — сухо ответил Чипс. — Долг прежде всего. Отставка была бы весьма желанной, но общество снова требует моего участия в выборах.
— Безмозглые ослы! — выругался его собеседник. — Зачем я тебе понадобился?
— Мне нужна полная информация о поведении моей жены за последние две недели. Она провела их в Нью-Йорке, желая пополнить свой гардероб и порастрясти мой банковский счет.
— И ты желаешь знать, какие покупки она делала днем и ночью?
— Совершенно верно. И как расплачивалась — наличными или каким-то иным способом.
Послышалось сдержанное хихиканье.
— Говорил я тебе, что ты слишком много на себя берешь, старый козел. Двадцатитрехлетние не годятся для души. Они возбуждают слишком сильное сердцебиение.
— Слава Богу, они возбуждают кое-что еще.
Раздался громкий смех.
— Хорошо, я постараюсь узнать о ночных похождениях твоей женушки и сообщу тебе немедленно.
— Благодарю.
Чипс положил трубку. К концу недели он так прижмет Глорию, что та не сможет поехать никуда дальше Бруклина без вооруженной охраны. Он открыл дверь, пригласил своих помощников и внимательно выслушал их, пока камердинер накидывал ему на плечи тяжелую каракулевую шубу.
— Мы хотели поговорить о докерах, мэр. Их голоса имеют существенное значение, но мы не можем обсуждать этот вопрос в Сити-Холле в присутствии Шона Флинна, сующего нос в каждую замочную скважину.
— Считайте, что голоса докеров у нас в кармане, — самодовольно заявил Чипс, надевая серую велюровую шляпу, которая больше подходила главарю мафии, чем мэру.
— Они начинают кампанию против вас и собираются дать яростный бой, гораздо более жестокий, чем в прошлый раз.
— Я привык к жестоким битвам, — сказал Чипс, взяв в руки черную трость. — Они доставляют мне удовольствие.
Он быстро вышел, и помощники поспешили следом, все еще пытаясь заставить его выслушать их.
— Генри Мортимер, репортер «Глоб», говорит, что слово «взяточничество» уже было использовано. Если бы «Глоб» изменил…
— Они выдвигают кандидата, который намерен обойтись без опеки боссов и в корне изменить политику местных властей…
Чипс сел в сверкающий черный седан. Его помощники направились к «форду». Чипс больше всего любил этот момент в начале рабочего дня. Его шофер имел строгие инструкции не замедлять хода перед пешеходами, уличным транспортом и прочими незначительными препятствиями. По обеим сторонам капота развевались флажки, почти непрерывно звучал предупредительный сигнал, когда Чипс О'Шогнесси торжественно направлялся в центр своего королевства. Сопровождай его каждое утро отряд всадников в медных латах, он был бы еще счастливее. Пожалуй, он опоздал родиться, размышлял Чипс. Ему бы следовало быть римским императором или монгольским завоевателем. Он был убежден, что в его жилах течет кровь ирландских королей, и потому вел себя соответствующим образом. С присущей ему энергией и способностями он очень эффектно обставлял свое прибытие в Сити-Холл и принимался за муниципальные дела, как правило, не считаясь с чьим-либо мнением, кроме своего.
Он долго добивался власти, но еще не насладился ею в полной мере. Он начинал, будучи самым молодым мэром, и у него не было даже своего офиса. Будущее манило его неограниченными возможностями, и в те головокружительные дни не нашлось бы мужчины или женщины, которые не верили бы, что он снова победит на выборах. Не то чтобы все хотели этого. Многие были против того, чтобы городом командовал этот мягкий на вид, но безжалостный диктатор, который пришел к власти с помощью местных воротил. Все надеялись, что с диктаторством будет покончено, по крайней мере в следующие четыре года. Снятие Чипсом своей кандидатуры за несколько часов до проведения голосования повергло город в оцепенение. Старый Фергус Конвей даже скончался от удара, а его вдова публично возложила вину за это на Чипса О'Шогнесси. С его же стороны не последовало никаких вразумительных объяснений.
Он утверждал, что выбывает из предвыборной гонки, поскольку четыре года пребывания на посту городского головы показали — городу нужен более зрелый мэр. Даже школьникам было ясно, что это просто отговорка. Отсутствие опыта ни разу не проявлялось за время его пребывания на посту мэра. Кроме того, он нес что-то о скромности, смирении, прямодушии. Ни одним из этих качеств Чипс никогда не обладал.
Никто в городе не знал истинной причины его поступка, даже его семья. Единственным человеком, которому было известно, почему бостонский мэр добровольно сдал свои позиции, хотя в дальнейшем оставался крупным политическим деятелем города в течение тридцати лет, являлся Дьюарт Санфорд.
Чипс подписал документ о начале строительства скоростной автострады, когда внезапно на него нахлынули воспоминания. Ненависть, копившаяся годами, вновь охватила все его существо, и руки Чипса неистово затряслись.
Секретарша с беспокойством посмотрела на него:
— С вами все в порядке, сэр?
— Разумеется, — резко ответил Чипс, размашисто подписывая документ.
Что на него могло так повлиять? Может быть, физиономия, которую он жирно обвел в сегодняшней утренней газете? Или предстоящие выборы?
— Да пошли они ко всем чертям, — проворчал он и написал отказ на стопке просьб, лежащих перед ним, даже не удосужившись прочитать, чего хотели просители.
Тридцать лет ожидания, тридцать лет в политике — и ни разу за это время не попытать блаженства занять высший пост. Его авторитет городского политического деятеля не вызывал сомнений, но что есть власть без ее зримых атрибутов? Для человека его склада такая власть мало что значила. День смерти Дьюарта Санфорда стал для него счастливейшим в жизни. Теперь нельзя было терять ни одного часа. Он немедленно объявил о своем намерении баллотироваться на пост мэра, хотя оставалось еще восемь месяцев до выборов. Затем последовала его блестящая победа. Это был бальзам на его озлобленную душу. Сразу же после вступления в должность он отправился в одиночестве на бостонское кладбище и постоял у могилы своих родителей.
— Я выполнил свое обещание, — сказал он, затем, низко наклонившись, взял горсть земли и высыпал ее сквозь пальцы на ухоженную могилу, где лежали роскошные цветы. Это была ирландская земля, доставленная сюда из страны, которую Чипс никогда не видел, но которую его родители любили всем сердцем.
Он простоял там дотемна, а потом вернулся, чтобы отпраздновать свою победу.
Прошли четыре коротких года, и вот по городу поползли слухи, что он подает в отставку. Чипс мрачно улыбнулся, ознакомившись с деятельностью муниципального правительства. Бостон, а может быть, и вся Америка еще услышат о Чипсе О'Шогнесси. Если его не переизберут мэром, он осуществит то, что собирался сделать многие годы: выдвинет свою кандидатуру на пост губернатора штата. Чипс тихо засмеялся, и секретарша удивленно поджала губы. Может быть, правы те, кто считает, что мужчина в шестьдесят девять лет уже слишком стар, чтобы активно заниматься общественной деятельностью. Может быть, мэр уже выдохся.
Он диктовал с такой скоростью, что она печатала на машинке без передышки. Чипс О'Шогнесси обычно работал по восемнадцать часов в день и считал, что все его окружение должно делать то же самое.
— Вам звонит из Нью-Йорка миссис О'Шогнесси, — сказала секретарша, радуясь минутке отдыха.
Чипс совсем забыл о Глории. Он ждал ее звонка и, закурив сигару, дал знак секретарше, чтобы та прошла в приемную. Он пустил клубы ароматного голубого дыма.
— Глория, — сказал он добродушно, — как хорошо, что ты позвонила. — Чипс надеялся уловить в голосе Глории напряженные нотки.
— Извини, я опоздала. Я ходила по магазинам с Мими Фарквахерсон.
— А… — промолвил Чипс, будто это объяснение все прояснило. Глаза его вспыхнули. Он прекрасно знал, что Мими Фарквахерсон никогда нигде не появлялась днем до самого часа коктейлей. — Как там Нью-Йорк? По-прежнему бурлит?
— Уинтропы вернулись с Ривьеры. Они купили виллу на Кэп-Феррат. В среду Уитни дали прекрасный обед в честь перуанского посла.
— А как прошел костюмированный бал?
Глория напустила на себя искусственную веселость:
— Великолепно!
По договоренности для безопасности ее сопровождал старый Билли Уолтерс. Ночь она провела с Рамоном, и как выяснилось, в последний раз. От рыданий у нее разболелась голова.
— Ты нужна мне здесь, в Бостоне, на митинге сегодня вечером, — сказал Чипс.
— Да… Конечно.
— Успеешь к половине седьмого? — Чипс приподнял свои густые брови. Глория была необычно податлива.
— Да. — Голос ее срывался, но она старалась контролировать себя, и Чипс ничего не заметил. Он уже было усомнился в своих подозрениях по поводу ее неверности. Выйди Глория за границы обычного флирта, она вряд ли так охотно согласилась бы вернуться в Бостон.
— Я соскучился по тебе, — сказал он хрипло.
— Хорошо, — прошептала она.
Он попрощался и положил трубку. Ожидание предстоящего огромного митинга поднимало настроение и возбуждало его. Ему вовсе не хотелось возвращаться в пустой дом после эйфории от общения с рукоплещущей толпой, с воодушевлением поющей «Звездное знамя».
Возвращение Глории было желательно вдвойне. Со своей прической идеальной молоденькой американки и ярко накрашенными губами она произведет весьма положительное впечатление на трибуне, а позднее он насладится ею, дав волю избытку своих чувств.
Его старый противник в политических баталиях Шон Флинн теперь мог спокойно расслабиться после тяжелой предвыборной кампании, принять теплую ванну и выпить горячего какао. Не было сомнений, что он никогда не победит на выборах. Чипс считал, что ему недостает страстности.
Он закурил еще одну сигару и надавил большим пальцем на кнопку в столе. В кабинет вошли его сотрудники, и Чипс сказал с присущим ему темпераментом;
— Доброе утро, джентльмены. Полагаю, докеры нуждаются в поддержке, чтобы отдать нам свои голоса. Ваши соображения, пожалуйста.
* * *
Глория смешала в бокале мартини разных сортов и тупо уставилась на свое отражение в зеркале. Ее миловидность фарфоровой куклы постепенно блекла, исчезала… Она повела себя как дура. Рамон не из тех, кто будет терпеливо сносить скандалы. Интуиция подсказывала ей с самого начала, что его терпение небесконечно, и ей следовало вести себя соответственно, по крайней мере вчера. Она выпила мартини, даже не ощутив его вкуса. Подруги предупреждали, что она играет с огнем, но она не обращала на них внимания. Он просто околдовал ее. Притягивала ее и власть. Это была одна из причин, по которой ее потянуло к Чипсу, когда они впервые встретились. Он привык к власти и упивался ею. Теперь Глория понимала, что это значит. Власть Рамона была иного рода: он был полным властелином ее тела. Ей хотелось удержать его во что бы то ни стало, но она повела себя как визгливая и крикливая продавщица сигарет, и он обошелся с ней соответственно — он бросил ее.Глория налила себе еще немного мартини. То, что она сделала потом, было еще хуже. Щеки ее покраснели. Она решила доказать самой себе, что любой другой мужчина может занять место Рамона, и через несколько минут, бесстыдно позвонив Бэби Санторини, пригласила его на вечер. Бэби был тем самым любовником, из-за которого Лоретта приняла чрезмерную дозу снотворного. Он был трижды женат, и любовниц у него было больше, чем дней в году. Если уж и суждено кому-то вытеснить Рамона из ее сознания, так это, несомненно, должен быть Бэби. Однако эта затея оказалась неудачным экспериментом.