Страница:
Фургон лежал на боку. Его передняя часть была смята в гармошку. Нижнюю часть тела лейтенанта так заклинило, что он не мог шевельнуться. Утешало лишь то, что эта часть все еще существовала. Он ее чувствовал, как и то, что штанины медленно, но верно пропитываются кровью.
Он ощущал неудобство, но боль была терпимой. Ну и что это значит? Подтверждение истины, что крупные мужики менее чувствительны к боли? Может, ему суждено помереть от потери крови? Или сначала до него все же доберется огонь? Что предпочтительнее? Чисто риторический вопрос. Разумеется, ему не хочется ни того ни другого.
Он подумал о Дженис и детишках, и о том, как они воспримут известие о его кончине. Забавно, он никогда об этом раньше не думал. В нормальном состоянии о таких вещах не думаешь.
«Понимаете, дети, папочка был таким глупым фараоном, который всю жизнь занимался бумажной работой, но не смог преодолеть искушение поиграть в солдатики на улице. И вот этот дурачок встрял в игру под названием „Стоунхендж“, которая оказалась ему явно не по зубам, сложновата она была для его слабого умишки. Вот поэтому мы сегодня и закапываем папочку в землю. Понятно? А теперь идите — вам еще надо до похорон сделать домашнее задание...»
Дженис всегда была надежной подругой. Всегда спокойна, уравновешена. Правда, не в постели. Будет ли ее следующий избранник так же давать ей все необходимое в этом плане? Будет ли обожать ее так же, как Том Постум? И будет ли заботиться о детишках так же, как...
Черт! Идиотизм какой-то!
Кто-то же должен прийти ему на помощь! Причем скоро, с минуты на минуту. Эта пальба, эти взрывы! Наверняка кто-то уже догадался позвонить в полицию.
Должен же кто-либо все это слышать?
Должен, должен.
А вот и помощь подоспела.
Кто-то пытался открыть дверцу, ту, которая теперь была сверху. Здесь я, парень, здесь, загляни внутрь. Внизу я, черт побери. Надо бы крикнуть, да горло как тисками сдавило!
— Я здесь, внизу, — прохрипел он и сам поразился звучанию собственного голоса.
В кабину заглянуло лицо, вполне пристойное, хотя малость угрюмое и явно очень усталое. Спокойные серо-голубые глаза пристально посмотрели на него, вмиг оценили ситуацию и знакомый холодный голос сказал:
— Держись. Сейчас мы тебя вытащим.
Лицо исчезло, но все тот же голос теперь давал кому-то инструкции.
— Ящик с инструментом сзади. Достаньте лом и газовую горелку. Парня там крепко зажало.
Мак Болан. Встретились-таки.
Очень романтично.
Еще один голос снаружи. С юмором как бы, но все же обеспокоенно:
— Надо бы поторопиться, ребята.
— Гаджет, возьми огнетушитель. Пенный. Хорошо. Обработай этот участок почвы и вокруг бензобака.
Затем Болан снова возник в окне, на этот раз он перегнулся и почти залез в кабину. Он испытующе посмотрел Постуму в глаза, затем протянул руку и большим пальцем оттянул левое веко Тома.
— Сильно болит? — вопрос был задан все тем же холодным голосом, но, верьте или нет, в нем чувствовались нотки сочувствия.
— Не очень, — прохрипел Постум. — Я все еще представляю собой один кусок?
— Если судить по тому, что видно, то да, — верзила ощупал лейтенанта в нескольких местах. — Ну-ка, дай руку.
Постум автоматически, ничему не удивляясь, выполнил команду. Болан осторожно, но решительно направил руку Тома к внутренней части бедра, у самого паха.
— Зажми здесь. Да сильней, сильней, не бойся. Ты теряешь кровь, а когда мы начнем ковырять твой саркофаг, может быть еще хуже. Дави сильно и ровно.
Полицейский заверил преступника номер один Соединенных Штатов, что он в точности выполнит его указания.
В окне машины возникли ломик и чье-то смуглое лицо — мексиканец, пуэрториканец или что-то в этом роде. Мягкий голос озабоченно произнес:
— Лучше не рисковать с горелкой, сержант, — тут все пропитано бензином. Только в самом крайнем случае.
Каково, а? Сержант!
Постум с удивлением услышал свой собственный голос:
— Оставьте мне лом, и уходите. У меня больше времени, чем у вас.
Сержант проигнорировал это хриплое карканье. Он просунул лом между ног лейтенанта, нашел точку опоры и его мышцы напряглись.
— Будет немного больно. Продолжай зажимать рану.
— Я сказал, уезжайте, Болан. Я полицейский.
— Рассказывай дальше, — проворчал Мак и навалился на лом.
— Я Том Постум.
На шее Болана вздулись жилы, мышцы взбугрились, на усталом лице прорезались морщины.
— Угу, знаю...
Ну да, он же всеведущ. Может еще и всемогущ к тому же. Металл трещал, подавался, подымался. Волна тепла пошла вниз по ногам.
— Зажимай, зажимай!
Постум понял, что он имел в виду. Кровь толчками потекла с новой силой. Болан снова схватил кисть его руки и прижал к паху.
— Вот так!
— Боюсь, у меня не хватает сил...
— Политик! Мне нужен жгут!
В окошко просунулась длинная пластиковая трубка. Болан схватил ее и обмотал Постуму правую ногу чуть повыше колена. Затем его сильные руки удивительно осторожно ощупали обе ноги Постума. Болан повернул голову к полицейскому и со скупой улыбкой сказал:
— Думаю, переломов нет, иначе ты не сидел бы так тихо.
В окне снова возник смуглолицый.
— Я нужен?
— Вдвоем не развернуться, Политик. Я сейчас его вытащу. Позови Гаджета.
И почти сразу же, по крайней мере так показалось Постуму, его потащили из разбитого автомобиля. Кто-то наложил плотную черную повязку поверх его глаз. Он хотел сказать, что, мол, не надо, что с глазами у него все в порядке, но потом сообразил, что повязка нужна не ради его, а ради их спокойствия.
Голос, который он слышал совсем недавно по радио, подтвердил его мысли.
— Все в порядке, мы ее снимем, когда будем внутри.
Другой голос, тот самый — жесткий и холодный, скомандовал:
— Шевелитесь, ребята. Мы уже выбились из графика.
Постума быстро перенесли в другую машину, просторную, если судить по тому, как они там двигались, и машина тут же тронулась с места. Его положили на что-то мягкое, и все тот же холодный голос, находящийся сейчас в некотором удалении, снова отдал приказ:
— Гаджет, доложи обстановку!
Кто-то опустился на колени рядом с Постумом — наверно смуглый — и поправил жгут, после чего ощупал ноги Тома ниже колен.
— Мы находимся на территории округа, — мягким голосом ответил тот, кого звали Гаджет. — В эфире чисто, нет никаких радиообменов.
Невероятно! Никто даже не позвонил в полицию? Не доложил об этом?!
С глаз Постума сняли повязку. Он лежал на кушетке в салоне автофургона. Соседняя кушетка тоже была занята. Там лежал какой-то связанный старик с повязкой на глазах. Это еще кто?
Смуглолицый тип выглядел ужасно. Он был в порванном боевом комбинезоне, грязном и запятнанном кровью. Красная линия перечеркивала его лоб на дюйм выше бровей — похоже на след пули. Однако парень улыбался ему. Устало, но улыбался.
— Ты, старик, на волоске висел, — сказал он Постуму.
— А то я не знаю, — слабо ответил лейтенант.
Спереди послышался голос Болана:
— Гаджет, ты не хочешь порулить?
Постум увидел наконец третьего партнера Палача, того, кто говорил мягким голосом, — спокойного парня, на лице которого, казалось, навеки застыла улыбка. Он с сочувствием посмотрел на Тома и прошел вперед.
Через несколько секунд в салоне появился Болан. Он тоже выглядел не лучшим образом: глаза красные, лицо почерневшее от пороховой гари. На левой руке кровоточила царапина, вроде той, что красовалась на лбу у Политика. Комбинезон был местами разорван в клочья, местами прожжен насквозь.
Постум никогда не видел человека, выглядящего таким усталым.
Помимо своей воли он проникся симпатией и сочувствием к этому человеку, и снова с удивлением услышал собственный голос:
— Сержант, тебе надо бы прилечь и отдохнуть.
Болан улыбнулся ему и опустился в мягкое кресло.
Постум все понимал. Он знал кое-что о сражениях и о том, что они творят с человеком. Задача выживания в ежесекундно меняющейся обстановке требует от воина напряжения всех его физических и духовных сил и высасывает всю его жизненную энергию. Если учесть то, что он слышал о Болане, то парень давно уже должен был превратиться в иссохшую мумию.
Что-то порочное и извращенное зарождалось в психике полицейского лейтенанта. Он сообразил это, когда, сам того не желая, как бы помимо собственной воли, заговорил:
— Я только что с той улицы, где вы устроили маленький Май Лэй.
— Маленький что?
— Ну... не важно. Короче, я видел бойню на Ривер Роуд.
— Не понравилось зрелище, а?
— Не очень.
Болан закурил сигарету и со вздохом выпустил дым к потолку.
— И мне оно тоже не нравится. И если бы вы, Постум, лучше справлялись со своей работой, то никому бы из нас не пришлось любоваться подобными зрелищами. Вы и другие полицейские, вас сотни и тысячи. Какого черта вы не делаете то, что должны делать?
— Вы правы, — признал Постум. — Прошу прощения, с моей стороны было глупо упоминать... Особенно, если учесть, что жив-то я только благодаря вам. Забудьте мои слова.
Политик обрабатывал раненую ногу Тома. Постум сморщился, когда тот смазал рану какой-то жгучей дезинфицирующей жидкостью.
Болан сидел, уставившись на свою сигарету.
— Хочешь закурить, Постум?
— Нет, спасибо. Знаешь, ты прав. Если бы мы, полицейские...
Болан с трудом держался в кресле. Лейтенант понял, что он не спал уже очень давно. Человек в бегах, человек по которому палят с обеих сторон и который, тем не менее, еще и ухитряется отвечать на огонь...
— Забудь, Постум. Дурной разговор — у меня голова просто чугунная, сейчас я ничего не соображаю. Оба мы солдаты и сражаемся на одной стороне. Не мы создаем законы и правила этой игры, — голос его пресекся, он уронил голову на грудь, но тут же встрепенулся, снова выпрямился. — Вы, полицейские, не на улицах свою войну проигрываете. Вы проигрываете ее в суде, в мэрии, в законодательном собрании, в конгрессе.
— Тебе бы самому стать конгрессменом, — вставил Политик с кривой ухмылкой, — и перевернуть все вверх дном. Никаких обвинений, никаких арестов — понимаешь? Свести их с ума. Никаких арестов, никаких гонораров адвокатам и судьям — понимаешь? Ни арестов, ни подкупа. Никаких взяток, никакого политического влияния, никаких судей — кому они нужны?
— Понимаю, — слабо улыбнулся Постум. — Мафиози тогда на стенку полезут. Да только не будет этого.
— Конечно, нет, — ответил Политик, осторожно вынул из пальцев Болана дымящуюся сигарету и бросил в пепельницу.
Мак ничего не заметил, ибо уже спал беспробудным сном.
Лейтенант с удивлением отметил, что у него слезы на глаза наворачиваются.
— Не верю я ему, — негромко заявил он.
— И никто не верит, — ответил Бланканалес. — Уж сколько лет я его знаю, а до сих пор не верю. Ты будешь последней сволочью, Постум, если хоть пальцем до него дотронешься.
— Я полицейский, я...
— И что с того? Это что — оправдание твоему нежеланию верить собственным глазам и ушам? Мы забросим тебя в госпиталь. Сержант приказал вместе с тобой передать властям кое-какие гроссбухи и прочие трофеи, которые мы прихватили в этом дерьмовом дворце. Если тебе этого мало, то можешь идти ко всем чертям, а я отказываюсь от сомнительной чести принадлежать к распроклятому роду человеческому.
И внезапно Постум пришел к пониманию — теперь он знал — и его расщепленное на две части сознание вновь обрело единство.
— Не стоит вам так утруждаться ради меня, — слабо произнес он, чувствуя себя как никогда сильным.
Нет, Политик, не ради Постума.
Если нужен «Стоунхендж», чтобы у человека раскрылись глаза и прочистились уши, то следовало бы завести по «Стоунхенджу» на каждом углу.
Этот треклятый вояка, заснувший в кресле, этот Мак Болан — он был самым настоящим Стоунхенджем — ослепительным анахронизмом из далекого героического прошлого, когда человек мог безошибочно провести четкую разделительную черту между добром и злом и стоять на ней, и умирать на ней, если надо было.
Стоунхендж раскрылся полностью.
И от этого Постум чувствовал себя в большей степени человеком, чем когда бы то ни было. Более того, он в большей степени ощущал себя полицейским, чем когда бы то ни было.
Глава 17
Глава 18
Он ощущал неудобство, но боль была терпимой. Ну и что это значит? Подтверждение истины, что крупные мужики менее чувствительны к боли? Может, ему суждено помереть от потери крови? Или сначала до него все же доберется огонь? Что предпочтительнее? Чисто риторический вопрос. Разумеется, ему не хочется ни того ни другого.
Он подумал о Дженис и детишках, и о том, как они воспримут известие о его кончине. Забавно, он никогда об этом раньше не думал. В нормальном состоянии о таких вещах не думаешь.
«Понимаете, дети, папочка был таким глупым фараоном, который всю жизнь занимался бумажной работой, но не смог преодолеть искушение поиграть в солдатики на улице. И вот этот дурачок встрял в игру под названием „Стоунхендж“, которая оказалась ему явно не по зубам, сложновата она была для его слабого умишки. Вот поэтому мы сегодня и закапываем папочку в землю. Понятно? А теперь идите — вам еще надо до похорон сделать домашнее задание...»
Дженис всегда была надежной подругой. Всегда спокойна, уравновешена. Правда, не в постели. Будет ли ее следующий избранник так же давать ей все необходимое в этом плане? Будет ли обожать ее так же, как Том Постум? И будет ли заботиться о детишках так же, как...
Черт! Идиотизм какой-то!
Кто-то же должен прийти ему на помощь! Причем скоро, с минуты на минуту. Эта пальба, эти взрывы! Наверняка кто-то уже догадался позвонить в полицию.
Должен же кто-либо все это слышать?
Должен, должен.
А вот и помощь подоспела.
Кто-то пытался открыть дверцу, ту, которая теперь была сверху. Здесь я, парень, здесь, загляни внутрь. Внизу я, черт побери. Надо бы крикнуть, да горло как тисками сдавило!
— Я здесь, внизу, — прохрипел он и сам поразился звучанию собственного голоса.
В кабину заглянуло лицо, вполне пристойное, хотя малость угрюмое и явно очень усталое. Спокойные серо-голубые глаза пристально посмотрели на него, вмиг оценили ситуацию и знакомый холодный голос сказал:
— Держись. Сейчас мы тебя вытащим.
Лицо исчезло, но все тот же голос теперь давал кому-то инструкции.
— Ящик с инструментом сзади. Достаньте лом и газовую горелку. Парня там крепко зажало.
Мак Болан. Встретились-таки.
Очень романтично.
Еще один голос снаружи. С юмором как бы, но все же обеспокоенно:
— Надо бы поторопиться, ребята.
— Гаджет, возьми огнетушитель. Пенный. Хорошо. Обработай этот участок почвы и вокруг бензобака.
Затем Болан снова возник в окне, на этот раз он перегнулся и почти залез в кабину. Он испытующе посмотрел Постуму в глаза, затем протянул руку и большим пальцем оттянул левое веко Тома.
— Сильно болит? — вопрос был задан все тем же холодным голосом, но, верьте или нет, в нем чувствовались нотки сочувствия.
— Не очень, — прохрипел Постум. — Я все еще представляю собой один кусок?
— Если судить по тому, что видно, то да, — верзила ощупал лейтенанта в нескольких местах. — Ну-ка, дай руку.
Постум автоматически, ничему не удивляясь, выполнил команду. Болан осторожно, но решительно направил руку Тома к внутренней части бедра, у самого паха.
— Зажми здесь. Да сильней, сильней, не бойся. Ты теряешь кровь, а когда мы начнем ковырять твой саркофаг, может быть еще хуже. Дави сильно и ровно.
Полицейский заверил преступника номер один Соединенных Штатов, что он в точности выполнит его указания.
В окне машины возникли ломик и чье-то смуглое лицо — мексиканец, пуэрториканец или что-то в этом роде. Мягкий голос озабоченно произнес:
— Лучше не рисковать с горелкой, сержант, — тут все пропитано бензином. Только в самом крайнем случае.
Каково, а? Сержант!
Постум с удивлением услышал свой собственный голос:
— Оставьте мне лом, и уходите. У меня больше времени, чем у вас.
Сержант проигнорировал это хриплое карканье. Он просунул лом между ног лейтенанта, нашел точку опоры и его мышцы напряглись.
— Будет немного больно. Продолжай зажимать рану.
— Я сказал, уезжайте, Болан. Я полицейский.
— Рассказывай дальше, — проворчал Мак и навалился на лом.
— Я Том Постум.
На шее Болана вздулись жилы, мышцы взбугрились, на усталом лице прорезались морщины.
— Угу, знаю...
Ну да, он же всеведущ. Может еще и всемогущ к тому же. Металл трещал, подавался, подымался. Волна тепла пошла вниз по ногам.
— Зажимай, зажимай!
Постум понял, что он имел в виду. Кровь толчками потекла с новой силой. Болан снова схватил кисть его руки и прижал к паху.
— Вот так!
— Боюсь, у меня не хватает сил...
— Политик! Мне нужен жгут!
В окошко просунулась длинная пластиковая трубка. Болан схватил ее и обмотал Постуму правую ногу чуть повыше колена. Затем его сильные руки удивительно осторожно ощупали обе ноги Постума. Болан повернул голову к полицейскому и со скупой улыбкой сказал:
— Думаю, переломов нет, иначе ты не сидел бы так тихо.
В окне снова возник смуглолицый.
— Я нужен?
— Вдвоем не развернуться, Политик. Я сейчас его вытащу. Позови Гаджета.
И почти сразу же, по крайней мере так показалось Постуму, его потащили из разбитого автомобиля. Кто-то наложил плотную черную повязку поверх его глаз. Он хотел сказать, что, мол, не надо, что с глазами у него все в порядке, но потом сообразил, что повязка нужна не ради его, а ради их спокойствия.
Голос, который он слышал совсем недавно по радио, подтвердил его мысли.
— Все в порядке, мы ее снимем, когда будем внутри.
Другой голос, тот самый — жесткий и холодный, скомандовал:
— Шевелитесь, ребята. Мы уже выбились из графика.
Постума быстро перенесли в другую машину, просторную, если судить по тому, как они там двигались, и машина тут же тронулась с места. Его положили на что-то мягкое, и все тот же холодный голос, находящийся сейчас в некотором удалении, снова отдал приказ:
— Гаджет, доложи обстановку!
Кто-то опустился на колени рядом с Постумом — наверно смуглый — и поправил жгут, после чего ощупал ноги Тома ниже колен.
— Мы находимся на территории округа, — мягким голосом ответил тот, кого звали Гаджет. — В эфире чисто, нет никаких радиообменов.
Невероятно! Никто даже не позвонил в полицию? Не доложил об этом?!
С глаз Постума сняли повязку. Он лежал на кушетке в салоне автофургона. Соседняя кушетка тоже была занята. Там лежал какой-то связанный старик с повязкой на глазах. Это еще кто?
Смуглолицый тип выглядел ужасно. Он был в порванном боевом комбинезоне, грязном и запятнанном кровью. Красная линия перечеркивала его лоб на дюйм выше бровей — похоже на след пули. Однако парень улыбался ему. Устало, но улыбался.
— Ты, старик, на волоске висел, — сказал он Постуму.
— А то я не знаю, — слабо ответил лейтенант.
Спереди послышался голос Болана:
— Гаджет, ты не хочешь порулить?
Постум увидел наконец третьего партнера Палача, того, кто говорил мягким голосом, — спокойного парня, на лице которого, казалось, навеки застыла улыбка. Он с сочувствием посмотрел на Тома и прошел вперед.
Через несколько секунд в салоне появился Болан. Он тоже выглядел не лучшим образом: глаза красные, лицо почерневшее от пороховой гари. На левой руке кровоточила царапина, вроде той, что красовалась на лбу у Политика. Комбинезон был местами разорван в клочья, местами прожжен насквозь.
Постум никогда не видел человека, выглядящего таким усталым.
Помимо своей воли он проникся симпатией и сочувствием к этому человеку, и снова с удивлением услышал собственный голос:
— Сержант, тебе надо бы прилечь и отдохнуть.
Болан улыбнулся ему и опустился в мягкое кресло.
Постум все понимал. Он знал кое-что о сражениях и о том, что они творят с человеком. Задача выживания в ежесекундно меняющейся обстановке требует от воина напряжения всех его физических и духовных сил и высасывает всю его жизненную энергию. Если учесть то, что он слышал о Болане, то парень давно уже должен был превратиться в иссохшую мумию.
Что-то порочное и извращенное зарождалось в психике полицейского лейтенанта. Он сообразил это, когда, сам того не желая, как бы помимо собственной воли, заговорил:
— Я только что с той улицы, где вы устроили маленький Май Лэй.
— Маленький что?
— Ну... не важно. Короче, я видел бойню на Ривер Роуд.
— Не понравилось зрелище, а?
— Не очень.
Болан закурил сигарету и со вздохом выпустил дым к потолку.
— И мне оно тоже не нравится. И если бы вы, Постум, лучше справлялись со своей работой, то никому бы из нас не пришлось любоваться подобными зрелищами. Вы и другие полицейские, вас сотни и тысячи. Какого черта вы не делаете то, что должны делать?
— Вы правы, — признал Постум. — Прошу прощения, с моей стороны было глупо упоминать... Особенно, если учесть, что жив-то я только благодаря вам. Забудьте мои слова.
Политик обрабатывал раненую ногу Тома. Постум сморщился, когда тот смазал рану какой-то жгучей дезинфицирующей жидкостью.
Болан сидел, уставившись на свою сигарету.
— Хочешь закурить, Постум?
— Нет, спасибо. Знаешь, ты прав. Если бы мы, полицейские...
Болан с трудом держался в кресле. Лейтенант понял, что он не спал уже очень давно. Человек в бегах, человек по которому палят с обеих сторон и который, тем не менее, еще и ухитряется отвечать на огонь...
— Забудь, Постум. Дурной разговор — у меня голова просто чугунная, сейчас я ничего не соображаю. Оба мы солдаты и сражаемся на одной стороне. Не мы создаем законы и правила этой игры, — голос его пресекся, он уронил голову на грудь, но тут же встрепенулся, снова выпрямился. — Вы, полицейские, не на улицах свою войну проигрываете. Вы проигрываете ее в суде, в мэрии, в законодательном собрании, в конгрессе.
— Тебе бы самому стать конгрессменом, — вставил Политик с кривой ухмылкой, — и перевернуть все вверх дном. Никаких обвинений, никаких арестов — понимаешь? Свести их с ума. Никаких арестов, никаких гонораров адвокатам и судьям — понимаешь? Ни арестов, ни подкупа. Никаких взяток, никакого политического влияния, никаких судей — кому они нужны?
— Понимаю, — слабо улыбнулся Постум. — Мафиози тогда на стенку полезут. Да только не будет этого.
— Конечно, нет, — ответил Политик, осторожно вынул из пальцев Болана дымящуюся сигарету и бросил в пепельницу.
Мак ничего не заметил, ибо уже спал беспробудным сном.
Лейтенант с удивлением отметил, что у него слезы на глаза наворачиваются.
— Не верю я ему, — негромко заявил он.
— И никто не верит, — ответил Бланканалес. — Уж сколько лет я его знаю, а до сих пор не верю. Ты будешь последней сволочью, Постум, если хоть пальцем до него дотронешься.
— Я полицейский, я...
— И что с того? Это что — оправдание твоему нежеланию верить собственным глазам и ушам? Мы забросим тебя в госпиталь. Сержант приказал вместе с тобой передать властям кое-какие гроссбухи и прочие трофеи, которые мы прихватили в этом дерьмовом дворце. Если тебе этого мало, то можешь идти ко всем чертям, а я отказываюсь от сомнительной чести принадлежать к распроклятому роду человеческому.
И внезапно Постум пришел к пониманию — теперь он знал — и его расщепленное на две части сознание вновь обрело единство.
— Не стоит вам так утруждаться ради меня, — слабо произнес он, чувствуя себя как никогда сильным.
Нет, Политик, не ради Постума.
Если нужен «Стоунхендж», чтобы у человека раскрылись глаза и прочистились уши, то следовало бы завести по «Стоунхенджу» на каждом углу.
Этот треклятый вояка, заснувший в кресле, этот Мак Болан — он был самым настоящим Стоунхенджем — ослепительным анахронизмом из далекого героического прошлого, когда человек мог безошибочно провести четкую разделительную черту между добром и злом и стоять на ней, и умирать на ней, если надо было.
Стоунхендж раскрылся полностью.
И от этого Постум чувствовал себя в большей степени человеком, чем когда бы то ни было. Более того, он в большей степени ощущал себя полицейским, чем когда бы то ни было.
Глава 17
Болан проснулся от аромата кофе и поджаривающегося бекона. Он в одних шортах лежал в койке. Поверх легких ран и царапин на груди был наложен пластырь.
Над Маком склонялся Бланканалес и обтирал ему лицо губкой, воняющей какими-то медикаментами.
— Обстановка? — хрипло спросил Болан.
— У тебя несколько пороховых ожогов, сержант. Давно тебе делали противостолбнячную прививку?
— Порядочно.
— Понял. Ладно.
Попав во Вьетнам, Бланканалес поначалу работал с медиками. И ему пришлось стать неофициальным санитаром команды «Эйбл» во время полевых операций.
— Ну-ка, дай руку, — сказал он.
Болан подчинился и получил укол.
— Который час? — спросил он.
Политик вытащил из его руки иглу и отложил шприц на марлевую подушечку.
— Скоро полдень.
— Черт! Вы должны были ...
Мак попытался подняться, но нашел, что это не так просто, когда сверху на тебя наваливается около центнера живого веса.
— Лежи спокойно! — скомандовал Бланканалес. — Лови мгновения покоя. Слушай, сержант, пора бы тебе позаботиться о собственном здоровье. Ты не спишь, ничего не ешь... как долго ты рассчитываешь протянуть в таком режиме?
Болан расслабился и ухмыльнулся.
— Так это едой тут так воняет? Шварц, что ли, готовит?
— Ага. Но думаю, ты переживешь его стряпню. В конце концов, яичницу с беконом испортить невозможно. Кто на такое способен?
— Я все слышу, — донесся мягкий голос из камбуза. — Я не глазунью делаю, а омлет. Я добавил в него сыра — чтобы улучшить протеиновый баланс — ну, и малость жгучего красного перца. А потом я...
— Он на это способен, — закатывая глаза, возопил Бланканалес.
— Можешь не есть, — приветливо отозвался Шварц.
Болан обвел глазами жилой отсек боевого фургона.
— Я так понимаю, что вы малость поработали, пока я спал, — заметил он.
Пока идет рутинная работа, мы решили дать тебе немного отдохнуть. Мы забросили фараона в госпиталь, вместе с ним переправили бумаги и прочее. Затем определили на поселение Джулио. Ну, а потом отправились проведать Тони.
— И?..
Политик с непроницаемым лицом достал из кармана сложенный листок бумаги, развернул его и вручил Болану. Послание было исполнено корявыми печатными буквами, сплошь и рядом пестрело ошибками, подпись отсутствовала. Однако сомнений в авторстве не было.
«С бамбиной все в порядке если не будете изображать умников так што не беспокойтесь нащет этава. Спасибо што вытащили меня но на любовь не ращитывайте. Можем догаварицца. Сваливайте из города. Остальное беру на себя. И бамбину тагда атпущу».
— Мать его... — с горечью прокомментировал Болан.
— Ну, в общем-то все не так уж и плохо, во всяком случае пока, — сказал Политик.
— И как долго будет длиться это «пока»? — спросил Болан.
— Знаешь, я как-то не очень переживаю за Тони, — настаивал Политик. — Она и гремучую змею очаровать может. За исключением осложнения с...
— Вот именно, — скривился Болан. — За исключением одного этого осложненьица. Крупного такого осложненьица.
— А когда ты введешь нас в курс дела, сержант? Раскрой нам свой секрет.
— Ты насчет этих стариков?
— Вот именно.
Болан вздохнул и уселся на кушетке. Бланканалес подвинулся и вручил Маку свежую рубашку и брюки. Шварц крикнул из камбуза:
— Готово, можете идти есть.
Мак склонился над умывальником и осторожно обмыл обожженное лицо, потом оделся и прошел в камбуз. Его компаньоны уже сидели за столиком. Бланканалес задумчиво смотрел в чашку кофе, Шварц нарезал на части обширный омлет.
Болан с благодарной улыбкой принял от Шварца тарелку и принялся за еду, по ходу действия разъясняя «план игры».
— Я не раскрывал вам секрета только потому, что его не существует, — объяснил он. — Я просто шел на ощупь, как подсказывала интуиция, надеясь, что стратегия выработается сама собой. И, кажется, она начинает вырисовываться. Но, конечно же, я не планировал того, что случилось с Тони. Уж извини, Политик.
Бланканалес отмахнулся.
— Ну вот, ситуация вам обоим известна, но давайте ее еще раз обсудим. На протяжении многих лет этот город в плане мафиозной активности был сонным царством. Застойный пруд — никаких легендарных личностей в мягких шляпах с кольтами под мышкой, никаких преступлений национального масштаба, никаких комиссий конгресса или ударных сил ФБР. Город дремал.
Бланканалес кивнул, а Шварц сказал:
— До сих пор так оно и было. Но сейчас, сержант, на улицах стало уж больно оживленно.
— Ситуация именно такова, — согласился Болан. — Смотрите, что мы сейчас имеем: полицейские носятся по городу и никому не дают покоя, спецназ разыгрывает свои тайные комбинации, Конгресс волнуется и требует проведения в жизнь назревших реформ.
— Это точно, — сказал Бланканалес. — Кто-то разворошил осиное гнездо.
— Вот именно. И этот кто-то — Джерри Чилья со своей карт-бланш от нью-йоркских старцев. Сент-Луис больше никогда не будет спящим городом. Старые добрые времена уже не вернутся. Сент-Луис изменился и перемены необратимы.
— Похоже на то, — согласился Шварц.
— Кстати, омлет хорош, Гаджет.
Шварц триумфально сверкнул глазами на Бланканалеса.
— Благодарю. Все дело в сыре и перце.
— Да, пожалуй сыр и перец в омлете улучшают вкус, — ворчливо признал Политик. — Только не добавляй электронные энзимы и полупроводниковые протеины.
Болан усмехнулся и продолжил:
— Я пытался вести войну на износ. Что ж, этот метод не сработал во Вьетнаме, и я понятия не имею, с чего вдруг решил, что он сработает здесь. Вьетконговцы напоминали мне чертиков в коробке. Закроешь крышку над одним — другой выскочит рядом. Придавишь этого, появится новый. Это бесконечная игра, и я в ней проигрывал. Ну, я и подумал, что здесь — в новом месте и в необычных условиях — мне лучше попробовать новую игру.
Напарники Болана переглянулись.
Бланканалес сказал:
— Нам показалось, что мы усекли в чем дело, когда ты захватил Арти. Но при чем тут Джулио?
— Раз я не могу держать всех чертиков под крышкой, то, по крайней мере, могу сделать так, чтобы из коробки торчали те чертики, которые мне больше по душе. Улавливаете?
Шварц широко ухмыльнулся.
Бланканалес сказал:
— Арти и Джулио более приемлемы, чем Чилья и Аннунцио.
— В том-то все и дело, — подтвердил Болан. — Они старые, от дел почти отошли, так, пощипывают по мелочам и тем довольны — это не волки, стремящиеся пожрать овцу, а блохи, пасущиеся в ее шерсти.
— Но не можешь же ты повсюду играть в эту игру, — сказал Бланканалес.
— Не могу. Возможно, этот метод и здесь не сработает. Но попытаться стоит. Понимаете, раз уж мафия присоединила эту территорию к своим владениям, то назад ее уже не отдаст. Синдикат здесь будет, присутствовать постоянно. Конечно, я мог бы наезжать сюда раз в месяц и мочить всякого попавшегося на глаза гангстера. Но через месяц на этих местах будут уже новые. Ну, шлепну я, положим, Арти с Джулио и всей их бандой. А когда я скроюсь за горизонтом, их место займет Чилья со своей бандой. Шлепну Чилья — прибудут новые. Свято место пусто не бывает. Найдут и Чилья замену, и замену его замене ... и так до бесконечности.
— Перспективы не очень радужные, — заметил Шварц с клоунской улыбкой.
— Хуже того, — продолжал Болан, — всякая новая замена — это стая юных, еще не нажравшихся волков, они ж тут как козлы в огороде все опустошат.
— Ну хорошо, уберешь ты Чилья и сохранишь город за Арти. Но ведь из Нью-Йорка вышлют новую боевую экспедицию, — озабоченно произнес Шварц.
— Тут все зависит от того, как мы разыграем карту Арти, — ответил Болан. — Игра предстоит тонкая, не уверен, что получится. Но попробовать стоит. Надеюсь, что когда я отсюда уеду, город будет в надежных руках. С точки зрения Синдиката. Я хочу, чтобы Арти натянул нос Нью-Йорку. И, может быть, даже пригрозил этим лоснящимся от жира рожам своим высохшим кулачком, чтобы те больше не осмелились прислать сюда нового Джерри Чилья.
— Я уловил расклад, — угрюмо сказал Бланканалес.
— Ты хочешь все представить таким образом, что это Арти побил Чилья, — решил Шварц.
— Вроде того, — сказал Болан. — Ну а теперь, компадрес[2] как я смогу начать разыгрывать эту карту, учитывая то, что случилось с Тони?
За столом воцарилось молчание.
Наконец Бланканалес испустил долгий вздох и сказал:
— Что ж, нам надо просто-напросто отыскать ее и освободить, вот и все.
Болан одобрительно кивнул.
— Прекрасно. Используйте все доступные средства, но отыщите ее. Вы, ребята, лучше меня знаете местность, так что поручаю эту часть игры вам. Гаджет, мне нужна машина.
— Она припаркована рядом с фургоном, — ухмыльнулся Шварц. — Оплачена и доставлена стараниями стоунхенджского ответвления банка «Мафия Интернейшнл». Я ее проверил — машина на ходу.
Болан улыбнулся.
— Отлично. У меня свидание в аэропорту. Через два часа выйду с вами на связь.
Мак нацепил кобуру с «береттой», и Шварц протянул ему пиджак.
Бланканалес сказал:
— Начнем, пожалуй, с прослушивания лент перехвата. Среди записей может оказаться что-нибудь интересное.
Болан согласно кивнул, потом пристально посмотрел на Политика.
— Как голова? — спросил он.
Бланканалес приложил ладонь тыльной стороной ко лбу.
— Это напоминание о том, что нельзя впадать в гордыню, — ответил он, криво улыбаясь. — Пожалуй, это надо записать в плюс, а не в минус.
Болан вышел из фургона с едва заметной улыбкой на устах. Плюсы и минусы — вот к чему в конечном счете все сводилось. И какой же будет окончательный результат сент-луисской разборки? Плюс или минус?
Пока он не знал ответа. Ответ был упрятан где-то там, на улицах города и в головах отчаянных людей, хорошо знавших правила борьбы за выживание во враждебном мире.
А пока Болан брал тайм-аут, увольнительную из этого мира, чтобы уладить кое-какие личные дела в другом мире. Он надеялся, что дело окажется пустяковым, потому что на серьезное у него не хватит ни сил, ни времени. Во всяком случае до тех пор, пока не завершится сент-луисская заварушка. Он вздохнул и вывел новенькую машину на дорогу, ведущую к Эдему.
— Джонни, Джонни, — пробормотал он. — Если бы я только мог рассказать тебе, как чудесен этот мир.
Над Маком склонялся Бланканалес и обтирал ему лицо губкой, воняющей какими-то медикаментами.
— Обстановка? — хрипло спросил Болан.
— У тебя несколько пороховых ожогов, сержант. Давно тебе делали противостолбнячную прививку?
— Порядочно.
— Понял. Ладно.
Попав во Вьетнам, Бланканалес поначалу работал с медиками. И ему пришлось стать неофициальным санитаром команды «Эйбл» во время полевых операций.
— Ну-ка, дай руку, — сказал он.
Болан подчинился и получил укол.
— Который час? — спросил он.
Политик вытащил из его руки иглу и отложил шприц на марлевую подушечку.
— Скоро полдень.
— Черт! Вы должны были ...
Мак попытался подняться, но нашел, что это не так просто, когда сверху на тебя наваливается около центнера живого веса.
— Лежи спокойно! — скомандовал Бланканалес. — Лови мгновения покоя. Слушай, сержант, пора бы тебе позаботиться о собственном здоровье. Ты не спишь, ничего не ешь... как долго ты рассчитываешь протянуть в таком режиме?
Болан расслабился и ухмыльнулся.
— Так это едой тут так воняет? Шварц, что ли, готовит?
— Ага. Но думаю, ты переживешь его стряпню. В конце концов, яичницу с беконом испортить невозможно. Кто на такое способен?
— Я все слышу, — донесся мягкий голос из камбуза. — Я не глазунью делаю, а омлет. Я добавил в него сыра — чтобы улучшить протеиновый баланс — ну, и малость жгучего красного перца. А потом я...
— Он на это способен, — закатывая глаза, возопил Бланканалес.
— Можешь не есть, — приветливо отозвался Шварц.
Болан обвел глазами жилой отсек боевого фургона.
— Я так понимаю, что вы малость поработали, пока я спал, — заметил он.
Пока идет рутинная работа, мы решили дать тебе немного отдохнуть. Мы забросили фараона в госпиталь, вместе с ним переправили бумаги и прочее. Затем определили на поселение Джулио. Ну, а потом отправились проведать Тони.
— И?..
Политик с непроницаемым лицом достал из кармана сложенный листок бумаги, развернул его и вручил Болану. Послание было исполнено корявыми печатными буквами, сплошь и рядом пестрело ошибками, подпись отсутствовала. Однако сомнений в авторстве не было.
«С бамбиной все в порядке если не будете изображать умников так што не беспокойтесь нащет этава. Спасибо што вытащили меня но на любовь не ращитывайте. Можем догаварицца. Сваливайте из города. Остальное беру на себя. И бамбину тагда атпущу».
— Мать его... — с горечью прокомментировал Болан.
— Ну, в общем-то все не так уж и плохо, во всяком случае пока, — сказал Политик.
— И как долго будет длиться это «пока»? — спросил Болан.
— Знаешь, я как-то не очень переживаю за Тони, — настаивал Политик. — Она и гремучую змею очаровать может. За исключением осложнения с...
— Вот именно, — скривился Болан. — За исключением одного этого осложненьица. Крупного такого осложненьица.
— А когда ты введешь нас в курс дела, сержант? Раскрой нам свой секрет.
— Ты насчет этих стариков?
— Вот именно.
Болан вздохнул и уселся на кушетке. Бланканалес подвинулся и вручил Маку свежую рубашку и брюки. Шварц крикнул из камбуза:
— Готово, можете идти есть.
Мак склонился над умывальником и осторожно обмыл обожженное лицо, потом оделся и прошел в камбуз. Его компаньоны уже сидели за столиком. Бланканалес задумчиво смотрел в чашку кофе, Шварц нарезал на части обширный омлет.
Болан с благодарной улыбкой принял от Шварца тарелку и принялся за еду, по ходу действия разъясняя «план игры».
— Я не раскрывал вам секрета только потому, что его не существует, — объяснил он. — Я просто шел на ощупь, как подсказывала интуиция, надеясь, что стратегия выработается сама собой. И, кажется, она начинает вырисовываться. Но, конечно же, я не планировал того, что случилось с Тони. Уж извини, Политик.
Бланканалес отмахнулся.
— Ну вот, ситуация вам обоим известна, но давайте ее еще раз обсудим. На протяжении многих лет этот город в плане мафиозной активности был сонным царством. Застойный пруд — никаких легендарных личностей в мягких шляпах с кольтами под мышкой, никаких преступлений национального масштаба, никаких комиссий конгресса или ударных сил ФБР. Город дремал.
Бланканалес кивнул, а Шварц сказал:
— До сих пор так оно и было. Но сейчас, сержант, на улицах стало уж больно оживленно.
— Ситуация именно такова, — согласился Болан. — Смотрите, что мы сейчас имеем: полицейские носятся по городу и никому не дают покоя, спецназ разыгрывает свои тайные комбинации, Конгресс волнуется и требует проведения в жизнь назревших реформ.
— Это точно, — сказал Бланканалес. — Кто-то разворошил осиное гнездо.
— Вот именно. И этот кто-то — Джерри Чилья со своей карт-бланш от нью-йоркских старцев. Сент-Луис больше никогда не будет спящим городом. Старые добрые времена уже не вернутся. Сент-Луис изменился и перемены необратимы.
— Похоже на то, — согласился Шварц.
— Кстати, омлет хорош, Гаджет.
Шварц триумфально сверкнул глазами на Бланканалеса.
— Благодарю. Все дело в сыре и перце.
— Да, пожалуй сыр и перец в омлете улучшают вкус, — ворчливо признал Политик. — Только не добавляй электронные энзимы и полупроводниковые протеины.
Болан усмехнулся и продолжил:
— Я пытался вести войну на износ. Что ж, этот метод не сработал во Вьетнаме, и я понятия не имею, с чего вдруг решил, что он сработает здесь. Вьетконговцы напоминали мне чертиков в коробке. Закроешь крышку над одним — другой выскочит рядом. Придавишь этого, появится новый. Это бесконечная игра, и я в ней проигрывал. Ну, я и подумал, что здесь — в новом месте и в необычных условиях — мне лучше попробовать новую игру.
Напарники Болана переглянулись.
Бланканалес сказал:
— Нам показалось, что мы усекли в чем дело, когда ты захватил Арти. Но при чем тут Джулио?
— Раз я не могу держать всех чертиков под крышкой, то, по крайней мере, могу сделать так, чтобы из коробки торчали те чертики, которые мне больше по душе. Улавливаете?
Шварц широко ухмыльнулся.
Бланканалес сказал:
— Арти и Джулио более приемлемы, чем Чилья и Аннунцио.
— В том-то все и дело, — подтвердил Болан. — Они старые, от дел почти отошли, так, пощипывают по мелочам и тем довольны — это не волки, стремящиеся пожрать овцу, а блохи, пасущиеся в ее шерсти.
— Но не можешь же ты повсюду играть в эту игру, — сказал Бланканалес.
— Не могу. Возможно, этот метод и здесь не сработает. Но попытаться стоит. Понимаете, раз уж мафия присоединила эту территорию к своим владениям, то назад ее уже не отдаст. Синдикат здесь будет, присутствовать постоянно. Конечно, я мог бы наезжать сюда раз в месяц и мочить всякого попавшегося на глаза гангстера. Но через месяц на этих местах будут уже новые. Ну, шлепну я, положим, Арти с Джулио и всей их бандой. А когда я скроюсь за горизонтом, их место займет Чилья со своей бандой. Шлепну Чилья — прибудут новые. Свято место пусто не бывает. Найдут и Чилья замену, и замену его замене ... и так до бесконечности.
— Перспективы не очень радужные, — заметил Шварц с клоунской улыбкой.
— Хуже того, — продолжал Болан, — всякая новая замена — это стая юных, еще не нажравшихся волков, они ж тут как козлы в огороде все опустошат.
— Ну хорошо, уберешь ты Чилья и сохранишь город за Арти. Но ведь из Нью-Йорка вышлют новую боевую экспедицию, — озабоченно произнес Шварц.
— Тут все зависит от того, как мы разыграем карту Арти, — ответил Болан. — Игра предстоит тонкая, не уверен, что получится. Но попробовать стоит. Надеюсь, что когда я отсюда уеду, город будет в надежных руках. С точки зрения Синдиката. Я хочу, чтобы Арти натянул нос Нью-Йорку. И, может быть, даже пригрозил этим лоснящимся от жира рожам своим высохшим кулачком, чтобы те больше не осмелились прислать сюда нового Джерри Чилья.
— Я уловил расклад, — угрюмо сказал Бланканалес.
— Ты хочешь все представить таким образом, что это Арти побил Чилья, — решил Шварц.
— Вроде того, — сказал Болан. — Ну а теперь, компадрес[2] как я смогу начать разыгрывать эту карту, учитывая то, что случилось с Тони?
За столом воцарилось молчание.
Наконец Бланканалес испустил долгий вздох и сказал:
— Что ж, нам надо просто-напросто отыскать ее и освободить, вот и все.
Болан одобрительно кивнул.
— Прекрасно. Используйте все доступные средства, но отыщите ее. Вы, ребята, лучше меня знаете местность, так что поручаю эту часть игры вам. Гаджет, мне нужна машина.
— Она припаркована рядом с фургоном, — ухмыльнулся Шварц. — Оплачена и доставлена стараниями стоунхенджского ответвления банка «Мафия Интернейшнл». Я ее проверил — машина на ходу.
Болан улыбнулся.
— Отлично. У меня свидание в аэропорту. Через два часа выйду с вами на связь.
Мак нацепил кобуру с «береттой», и Шварц протянул ему пиджак.
Бланканалес сказал:
— Начнем, пожалуй, с прослушивания лент перехвата. Среди записей может оказаться что-нибудь интересное.
Болан согласно кивнул, потом пристально посмотрел на Политика.
— Как голова? — спросил он.
Бланканалес приложил ладонь тыльной стороной ко лбу.
— Это напоминание о том, что нельзя впадать в гордыню, — ответил он, криво улыбаясь. — Пожалуй, это надо записать в плюс, а не в минус.
Болан вышел из фургона с едва заметной улыбкой на устах. Плюсы и минусы — вот к чему в конечном счете все сводилось. И какой же будет окончательный результат сент-луисской разборки? Плюс или минус?
Пока он не знал ответа. Ответ был упрятан где-то там, на улицах города и в головах отчаянных людей, хорошо знавших правила борьбы за выживание во враждебном мире.
А пока Болан брал тайм-аут, увольнительную из этого мира, чтобы уладить кое-какие личные дела в другом мире. Он надеялся, что дело окажется пустяковым, потому что на серьезное у него не хватит ни сил, ни времени. Во всяком случае до тех пор, пока не завершится сент-луисская заварушка. Он вздохнул и вывел новенькую машину на дорогу, ведущую к Эдему.
— Джонни, Джонни, — пробормотал он. — Если бы я только мог рассказать тебе, как чудесен этот мир.
Глава 18
Лео Таррин много лет подряд балансировал на лезвии ножа и уже начинал задумываться: как долго его нервная система сможет выдерживать постоянный стресс. В семье напряженность уже чувствовалась, это точно. Он ухитрялся скрывать свои связи с Синдикатом от Анджелины гораздо дольше, чем можно было надеяться, просто потому, что Энджи была покладистой натурой — верила на слово и не слишком совала нос в дела мужа. До поры, до времени, конечно.
Храбрец Болан изменил положение дел очень круто во всех отношениях. Собственно, первоначальным намерением Болана было пристрелить его, Лео Таррина. Вспоминая тот день, Лео до сих пор ощущает неприятный холодок, ползущий вдоль позвоночника.
Чудо из чудес — спасла его Энджи. Кто бы мог подумать, что она на это способна — схватить револьвер и открыть стрельбу? Подумать только — его Анджелина палит в Мака Болана!
Странные кульбиты временами совершает жизнь — анекдот может круто изменить судьбу человека и спасти его от смерти. Когда угрюмый Болан в тот холодный вечер пришел по его, Лео, душу, ничто из того, что Таррин мог бы сказать или сделать, не способно было его спасти.
В схватке против Болана у Лео не было ни одного шанса. А у кого он был?
На свое несчастье Лео был тем самым «Лео», в поисках которого Болан перевернул вверх дном весь Питтсфилд. И никакие значки и удостоверения ФБР его тогда не остановили бы.
Но Анджелина это сделала. С помощью дамской хлопушки 25 калибра. Она выпустила по Болану всю обойму и один раз даже попала. Лео никогда не расспрашивал Болана про события того вечера, никогда не интересовался, почему он просто не разоружил Анджелину и не довел до конца своего мрачного дела, а вместо того повернулся и ушел. Ясное дело, за свою жизнь парень не раз выслушивал угрозы гораздо более серьезные, чем крики впавшей в истерику женщины с почти игрушечной пукалкой в руке.
Все дело заключалось в том, подозревал Таррин, что Болан был велик не только в смысле внешности, но и душою. Что-то внутри него — не страх, конечно, а нечто более властное — приказало ему отступить перед решимостью слабой женщины спасти жизнь своего мужа. Сочувствие, возможно. Или сострадание. Значение этих слов порядочно поистерлось в наше время, но Лео Таррин считал, что ему понятны эти чувства так же, как и скрытые мотивы поступков Мака Болана.
Как бы там ни было, но после этого вечера Анджелина узнала про его связь с Синдикатом. И поскольку смириться с этим она не могла, пришлось ей рассказать и о работе в ФБР. С тех пор жизнь Лео Таррина стала чертовски запутанной и сложной.
Храбрец Болан изменил положение дел очень круто во всех отношениях. Собственно, первоначальным намерением Болана было пристрелить его, Лео Таррина. Вспоминая тот день, Лео до сих пор ощущает неприятный холодок, ползущий вдоль позвоночника.
Чудо из чудес — спасла его Энджи. Кто бы мог подумать, что она на это способна — схватить револьвер и открыть стрельбу? Подумать только — его Анджелина палит в Мака Болана!
Странные кульбиты временами совершает жизнь — анекдот может круто изменить судьбу человека и спасти его от смерти. Когда угрюмый Болан в тот холодный вечер пришел по его, Лео, душу, ничто из того, что Таррин мог бы сказать или сделать, не способно было его спасти.
В схватке против Болана у Лео не было ни одного шанса. А у кого он был?
На свое несчастье Лео был тем самым «Лео», в поисках которого Болан перевернул вверх дном весь Питтсфилд. И никакие значки и удостоверения ФБР его тогда не остановили бы.
Но Анджелина это сделала. С помощью дамской хлопушки 25 калибра. Она выпустила по Болану всю обойму и один раз даже попала. Лео никогда не расспрашивал Болана про события того вечера, никогда не интересовался, почему он просто не разоружил Анджелину и не довел до конца своего мрачного дела, а вместо того повернулся и ушел. Ясное дело, за свою жизнь парень не раз выслушивал угрозы гораздо более серьезные, чем крики впавшей в истерику женщины с почти игрушечной пукалкой в руке.
Все дело заключалось в том, подозревал Таррин, что Болан был велик не только в смысле внешности, но и душою. Что-то внутри него — не страх, конечно, а нечто более властное — приказало ему отступить перед решимостью слабой женщины спасти жизнь своего мужа. Сочувствие, возможно. Или сострадание. Значение этих слов порядочно поистерлось в наше время, но Лео Таррин считал, что ему понятны эти чувства так же, как и скрытые мотивы поступков Мака Болана.
Как бы там ни было, но после этого вечера Анджелина узнала про его связь с Синдикатом. И поскольку смириться с этим она не могла, пришлось ей рассказать и о работе в ФБР. С тех пор жизнь Лео Таррина стала чертовски запутанной и сложной.