Перед нами стоит несколько простых вопросов:
что такое инновация?
какие бывают инновации?
какие инновации нужны именно сейчас и именно здесь?
как их получить?
Совокупность ответов представляет собой техническое задание на проектирование национальной инновационной системы (НИС)1
Предварительно необходимо ответить на вопрос, должна ли НИС стать одним из модулей мирового инновационного процесса, или же она будет претендовать на автономию? Требуется также понять, на какой «элементной базе» можно построить современную инновационную систему, что подразумевает, в частности, критический анализ современной науки в части ее технологизации.
К началу XXI столетия процесс глобализации в полной мере охватил научные исследования и технологическое развитие. Считается, что это привело к интенсификации креативной деятельности и повышению ее эффективности за счет отказа от дублирования исследований, развития страновой специализации и международной кооперации. В действительности произошло выделение так называемого исследовательского «мэйнстрима»: нескольких «модных» направлений (водородная энергетика, нанотехнологии и т.д.), которые потребляют все больший и больший объем ресурсов. Принадлежность ученого к «мэйнстриму» гарантирует получение и рост финансирования, «конвертируемость» полученных результатов и их востребованость, наконец, обеспечивает абсолютную мобильность исследователя, который сможет найти себе работу в любом уголке мира.
Страна, не развивающая у себя «мэйнстримные» технологии и исследования, утрачивает способность к международному информационному обмену (теряет единый «язык») и покидает мировое информационное пространство, превращается в «изгоя».
Однако даже во времена Средневековья человеческому сообществу требовалось развивать не единицы, а десятки и сотни направлений исследований. Это обеспечивалось «пестротой» и многоукладностью мира – с одной стороны, войной и торговлей – с другой. В эпоху глобализации вариабельность мира свелась к минимуму: все делают одно и тоже. Но вполне может оказаться, что мы «ищем, не там, где потеряли, а там, где светло».
Сегодня Россия в очередной раз решает, что лучше: оперативно импортировать весь комплекс технологий (лучше, вместе с носителями, а, заодно, системой образования и государственным языком), или построить свою собственную инновационную систему.
В 2001 г. исследовательской группой «Конструирование Будущего» была предложена гипотеза, согласно которой в жизнеспособном развивающемся обществе «в среднем» (усреднение производится в масштабе поколения, то есть на уровне 20 – 25 лет) должен соблюдаться детальный баланс между двумя принципиально различными типами технологий. К первому типу относятся технологии, способствующие выживанию и процветанию Человека Разумного, как биологического вида, существующего во вполне определенной материальной среде и использующего в своих интересах ресурсы этой среды. Несколько упрощая, можно сказать, что эти технологии конвертируют информацию/знания в иные вещественные ресурсы (прежде всего – в пищевые). Ко второму типу технологий принадлежат социальные механизмы, создающие и поддерживающие гармонию между человеком и «второй природой»: искусственной средой, образованной совокупностью технологий первого типа. Другими словами, технологии первого типа заключают в себе объективные возможности истории и отвечают на вопрос «что происходит?», а технологии второго типа управляют субъективными вероятностями и отвечают на вопрос «как именно это происходит?»
Всякий дисбаланс между ускоряющими (физическими) и управляющими (гуманитарными) технологиями заключает в себе риск. Если дисбаланс становится нестерпимым, и мир подходит к одному из двух Пределов Развития: Пределу Сложности, для которого характерна дефициентность управляющих технологий, или Пределу Бедности, где недостает технологий ускоряющих, тогда речь идет о перспективе полномасштабной социальной катастрофы, то есть о взрывном разрушении общественных институтов с последующей технологической деструкцией (первичным упрощением), восстанавливающей утраченное равновесие2.
Если принять гипотезу исчерпанности индустриальной фазы развития и близости цивилизации к соответствующему фазовому барьеру, придется признать, что технологический дисбаланс уже достиг критического порога. Такой же вывод следует из формального анализа соответствия «ускоряющего» и «управляющего» технологических пространств.
В этих условиях участие России в общемировой гонке за приоритетное владение несколькими технологиями так называемого «мейнстрима» бесперспективно. Оно опасно, поскольку только приближает общество к Пределу Сложности и первичному упрощению в форме войны или социального катаклизма. Оно не нужно, поскольку технологии «мейнстрима» по определению продаются на рынке, и, значит, если они нужны, их дешевле и проще купить за нефть3. Наконец, оно бессмысленно, поскольку в этой области работают практически все западные знаниевые корпорации и человеко-машинные системы; шансов опередить их нашей уникальной «ручной сборкой» нет никаких.
Постановка задачи: расширенное воспроизводство инноваций
На первый и даже на второй взгляд, нам угрожает, прежде всего, Предел Сложности, недостаточность пространства гуманитарных технологий. В действительности, все обстоит еще интереснее: вблизи барьера технологические пределы смыкаются. В условиях стихийного развития науки в течение всего XX столетия и избирательного, продиктованного модой и рядом полуслучайных обстоятельств расцвета технологического «мейнстрима» пространства гуманитарных и физических технологий оказались полностью разбалансированными. В результате в некоторых знаниевых областях технологическое развитие Земли избыточно и соответствует оформленной когнитивной фазе, при этом ряд технологий, критических для постиндустриального перехода, отсутствует даже в проекте.
Одной из таких технологий является массовое производство инноваций.
Определим «инновацию» как форматированный укрупненный распакованный смысл, не актуализированный ранее и обладающий заданным юридическим статусом на некоторой территории в течение определенного промежутка времени.
(1) Здесь «форматирование» означает, что смысл представлен в форме, допускающей трансляцию, то есть передачу неопределенному числу лиц.
(2) «Распаковку» следует понимать как установление семантического спектра всей системы понятий, ассоциированных с данным смыслом.
(3) Использование фундаментального информационного понятия «смысл» подразумевает, что инновация имеет деятельностное содержание и обладает способностью устанавливать связи.
(4)Юридический статус инновации устанавливается в определяемом законом порядке. Легитимизация, разумеется, не сводится к патентованию. И не только потому, что гуманитарные технологии не могут быть запатентованы, но и ввиду пассивности, «недеятельности» патента. Легитимизация описывает пространство, где данная инновация «имеет право на реализацию»4.
Не все инновации могут обращаться на рынке. Часть инноваций допускает непосредственное или опосредованное субъектное применение (существует физическое или юридическое лицо, или группа лиц, которым эта инновация нужна, и они готовы – в той или иной форме – за нее платить), такие инновации могут быть потреблены и оплачены. К ним относятся:
Изобретения (например, «кубик Рубика»);
Технологии (в частности, «непрерывная выплавка стали»);
Ноу-хау (скажем, «Microsoft Windows»);
Бренды (любой рекламный дискурс).
Инновации альтернативного типа могут быть утилизированы, но не потреблены. Они не допускают субъектного применения и не могут быть оплачены в рыночном смысле этого слова:
Гуманитарные технологии (одним из примеров служит майорат);
Идеи (полет или вакцинация или сценирование Будущего);
Социальные практики (шариат);
Цивилизационные принципы («развитие», «гармония», «милосердие»).
Инновационная система есть совокупность инновационных институтов, действующих в связном юридическом пространстве, заданная вместе с форматами, описывающими их деятельность. Целевой «рамкой» инновационной системы является создание и утилизация инноваций, функциональным содержанием – управление инновационной деятельностью. Другими словами, мы имеем дело с социальной «машиной», производящей инновации.
Экономика является инновационной, если она, в частности, обеспечивает расширенное воспроизводство инноваций (то есть ее инновационная система обладает чертами автокаталической системы по И.Пригожину: она открыта, неравновесна, способна к самовоспоизводству и развитию). Экономика Европы 1820-х или 1910-х гг., не говоря уже о 2000-х гг., не может быть признана инновационной, хотя первые две обладают некоторыми чертами такой экономики и являются ее локусом.
Индустриальная экономика инновационна настолько, насколько она развивается быстрее, нежели экспонента с показателем, равным ставке рефинансирования центрального банковского учреждения страны. Для России в последние три-четыре года это требование выполняется (хотя превышение не очень велико), поэтому А.Кудрин все-таки прав не до конца: в российской экономике есть измеримая инновационная составляющая.
Следует подчеркнуть, что инновационная экономика всегда имеет коэффициент полезного действия ниже 100 процентов, так как в обязательном порядке содержит процесс внутреннего обращения инноваций. В этой связи бессмысленен излюбленный чиновниками и олигархами вопрос: «А почему я должен за «это» платить?» Покупая бензин для машины, мы оплачиваем не только ту его часть, которая производит полезную для нас работу (вращает колеса), но и ту, которая идет на нагрев окружающей среды. Общество устроено так, что за быстрое экономическое развитие приходится переплачивать, финансируя не только то, что нужно «здесь и сейчас», но и то, что, возможно, нигде и никогда не понадобится. Кстати, в этой логике сосредоточение исследований на нескольких «мэйнстримных» направлениях – сродни попыткам создать вечный двигатель второго рода.
Инновационная устойчивость государства есть величина, характеризующая долю нововведений (долю реализованных инноваций в общем числе произведенных инноваций), которую она может «переварить» без парадигмальной катастрофы.
Более существенным является то обстоятельство, что инновационная экономика носит (по крайней мере, вблизи фазового барьера) необходимо государственный характер. Дело в том, что бизнес, во-первых, не может оплачивать инновации «не рыночного типа» – по определению. Во-вторых, даже с инновациями рыночного типа дело обстоит очень сложно: между фактом создания инновации и фактом ее рыночной оплаты может пройти очень много времени. Иными словами, рынок платит «не тогда» и, как правило, «не тем». Что это не справедливо – полбеды, беда заключается в том, что разрывается индустриальная цепочка деятельностей: обращение инноваций теряет связь с обращением финансов, то есть с утилизацией и оплатой инноваций. Пока этот разрыв сохраняется, ни о каком «расширенном воспроизводстве» не может быть и речи. Государство является единственным экономическим «игроком», способным замкнуть инновационный цикл, взяв на себе его издержки в настоящем во имя прибыли в (далеком) будущем.
Все динамично развивающиеся инновационные системы, хотя и включают в себя частный бизнес, носят государственный характер, причем это прописывается в национальном законодательстве, а в Южной Корее даже включено в текст Конституции.
Инновационная экономика способствует развитию и, следовательно, дестабилизирует общество. Инновационная устойчивость государства есть величина, характеризующая долю нововведений (долю реализованных инноваций в общем числе произведенных инноваций), которую она может «переварить» без парадигмальной катастрофы. В этой логике классическое ленинское определение революции должно быть модифицировано: взрыв происходит, когда «низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут управлять по-новому».
Инновационную устойчивость можно повысить последовательной институциализацией инноваций: создание института всегда позволяет «упаковать» инновацию в традицию, либо представить ее, как традицию, либо, наконец, превратить ее в традицию.
Подведем предварительные итоги:
В современном глобализированном мире нарушен детальный баланс между технологиями физического (ускоряющего) и гуманитарного (управляющего) типов. Нарастание разрыва между технологическими пространствами угрожает цивилизационной катастрофой – первичным упрощением с деструкцией индустриальной фазы развития и наступлением новых Темных Веков.
Неконтролируемое развитие ограниченного числа «мейнстримных технологий» способствует нарастанию технологического дисбаланса.
В этих условиях выходом может стать создание инновационной системы, способной к массовому производству разных инноваций, и инновационной экономики, использующей инновации в качестве своеобразного «топлива».
Такая экономика с необходимостью будет носить государственный характер, функционировать «над рынком» (хотя некоторая часть инноваций и инновационных технологий будет обращаться на рынке), потреблять часть совокупного общественного ресурса и способствовать дестабилизации общества5.
Эти жертвы оправдываются быстрым экономическим развитием (быстрее экспоненты с показателем, равным ставке рефинансирования), возможностью «сшить» между собой «ускоряющее» и «управляющее» технологические пространства, произвести критические технологии фазового когнитивного перехода и, в конечном счете, избежать глобальной цивилизационной катастрофы.
1. Здесь и далее использованы материалы ранних версий доклада «Инновационная политика России», создаваемого ЦСИ ПФО – Здесь и далее прим. авт.
2. С. Переслегин, А.Столяров, Н.Ютанов «О механике цивилизаций». Наука и технология в России», № 7 (51), 2001 г. – 1 (52), 2002 г.
3. Не случайно умный и ироничный Ван Зайчик, фантаст и синолог, в своей «Евразийской симфонии» называет западные страны «технологическим придатком» Ордуси.
4. Предложенное определение опирается на теорию семантических спектров, разработанную русским ученым и философом В.Налимовым.
5. Есть все основания полагать, что такая дестабилизация уже происходит в наиболее быстро развивающихся «проектных» странах – США, Германии, Японии, России, Китае, Южной Корее, Иране, Малайзии – что вызовет во втором десятилетии XXI в. цепь локальных войн, интегрирующихся в мировой конфликт.
Пространства страхов. (Трансграничное сотрудничество и постиндустриальные войны)
Сергей Переслегин
Руководитель теоретического отдела Санкт-Петербургской школы сценирования
«Вы уверены, что рано или поздно пограничники не проникнутся пониманием того, что все границы – условность! И провести их (а затем охранять, конечно!) можно где угодно: по пространственно-временному континууму, в фазовом пространстве системы отношений,
по битовым полям инфомира и даже – мембрана не дрогнет сказать! – по уровням самого Альфабета!»
Я. Юа, А. Лазарчук
«Сосед – значит враг. Посмотрите на это поле, рядом с моим. Его хозяина я ненавижу больше всех на свете. После него злейшие враги мои – жители вон той деревни, что лепится по горному склону с другой стороны долины, пониже березовой рощи. В ущелье, стиснутом горами, только и есть что две деревни – наша и та; они и враждуют одна с другой. Стоит нашим парням встретиться с их парнями, как сейчас же начинается перебранка, а там и потасовка. И вы хотите, чтобы пингвины не питали вражды к дельфинам…»
А.Франс
– 1 -
Во времена моей советской молодости я хорошо понимал, что такое граница. Эта условная линия на карте разделяла две неэквивалентные экономики, два слабо стыкующихся правовых пространства, две социальные системы, построенные в различной логике, исповедующие несопоставимые ценности и задающие альтернативные версии коллективного бессознательного. Было вполне очевидно, что слишком тесное трансграничное взаимодействие представляет собой фактор риска для обеих систем. В этих условиях «граница» в лице представляющих ее социальных институтов (таможня, паспортный контроль, валютный контроль, пограничные войска, нейтральная полоса, пограничная зона) играла вполне понятную роль регулятора такого взаимодействия.
В наши дни ситуация коренным образом изменилась. Не вдаваясь в дискуссию на тему, насколько современный мир является геоэкономически открытым, а насколько он геополитически замкнут, подчеркнем, что для подавляющего большинства стран нет принципиальных различий между областями по одну и по другую сторону государственной границы. Кроме того, возникновение Интернета привело к тому, что в отношении информационных потоков границы стали до определенной степени проницаемыми.
Не вдаваясь в дискуссию на тему, насколько современный мир является геоэкономически открытым, а насколько он геополитически замкнут, подчеркнем, что для подавляющего большинства стран нет принципиальных различий между областями по одну и по другую сторону государственной границы.
Вообще говоря, в теории все современные границы (между «цивилизованными государствами, конечно) границами не являются, так как обязаны поддерживать режимы свободного перемещения рабочей силы, капиталов, товаров и услуг. Об этом много говорят, в это, по-видимому, верят, но на практике до трансграничной прозрачности очень и очень далеко.
В самом деле, если свободное перемещение является одним из неотъемлемых прав человека, то визовый режим между любыми странами должен иметь чисто информационный характер: я извещаю страну такую-то о своем намерении посетить ее. В действительности, такая логика характерна только для «туристских стран», таких как Турция, Египет, Тунис, Кипр, но не для «развитых и цивилизованных» государств Европы и Северной Америки, где консульские органы имеют право отказать вам в выдаче визы, причем даже не обязаны объяснять причину. Говорят, что это делается во имя борьбы с терроризмом. Но, во-первых, террористическая угроза, отнюдь, не является основанием нарушения прав человека. Во-вторых, в отношении реального терроризма все меры приграничного контроля довольно беспомощны – история «антитеррористической» борьбы такого серьезного учреждения, как гестапо (действующего в условиях военного положения!), убедительно это доказывает.
Сомнительно, чтобы кто-то этого не понимал. Тогда со всей очевидностью встает вопрос: зачем современному цивилизованному миру система пограничного контроля? Или, другими словами, что именно (и от чего / кого) защищает граница?
Ухудшение качества образования – во всех «развитых странах» без исключения – привело к резкому падению астрономической и географической грамотности. Средний выпускник школы конца 1960-х – начала 1970-х годов имел четкое представление о Земном шаре, как небесном теле, знал, что такое плоскость эклиптики и наклон земной оси, понимал, почему происходит смена времен года, мог объяснить, что такое «тропики» и «полярные круги» и как связаны между собой соответствующие широты. Современные же люди, воспитанные в постсоветской или, хуже того, болонской системе1, с большим трудом воспринимают такое элементарное понятие, как часовые пояса. Иными словами, они не видят Землю единым целым, их представление с астрономического уровня, минуя географический, упало до локального. Но локальное мировосприятие в своем естественном развитии приводит к классической средневековой картине мира, в центре которой находится огороженное упорядоченное, подчиненное определенному закону пространство обитания (Мидгарт, Ойкумена). Мидгарт окружают дикие земли, населенные людьми с песьими головами, великанами, циклопами и т.д. Конечно же, современный человек (если он не американец) знает, что окружающие страны населяют такие же люди, как он сам. Но это знание «живет» в сознании, как некая вырванная из контекста, информация, оно не онтологично и не влияет на мировосприятие. А вот средневековые архетипы вполне деятельны.
В известном смысле государственная граница является лишь представлением совершенно иной границы: границы современного постиндустриального и средневекового традиционного в сознании человека. Граница есть пространство удержания страха. Страха перед чужим.
Глобализация перемешала культурные коды и цивилизационные принципы, но – до известного предела. По-прежнему существуют национальные отличия, все более ярко проявляются культурные и религиозные идентичности. Между тем, в основе любой идентичности лежит страх инаковости, страх сравнения своих и чужих культурных кодов (вдруг последние окажутся лучше). И основное назначение границ – управление страхами, удержание их в определенных «рамках». Таможенные и визовые правила призваны гарантировать, что из внешнего мира не придет ничего чужого и чуждого2.
– 2 -
Современное прочтение глобализации сводится к лозунгу: «Одинаковые страхи – объединяйтесь». Европейский Союз разрушил границы между исторически сложившимися государствами Старого Света только для того, чтобы возвести Шенгенскую визовую стену, защищающую Европу от русских, китайских, индийских и арабских идентичностей. Россия ужесточает пограничный режим и достает из нафталина понятие «погранзоны», надеясь удержать свое каноническое пространство. Соединенные Штаты полны решимости отгородить североамериканский материк от любых террористов, даже изобретенных британскими спецслужбами. Все страны без исключения осуждают Китай за введение цензуры в Интернете, при этом жестко цензурируя собственное электронное пространство: вызывающая оскомину повсеместная борьба с пропагандой нацизма и детской порнографией в Сети представляет собой не что иное, как акт культурного геноцида – уничтожаются культурные коды, вызывающие повсеместный страх.
Преступление Третьего Рейха перед современным миропорядком заключается, отнюдь, не в том, что он развязал мировую войну, тем более, что в этом деле у Германии было немало помощников, среди которых выделяются Советский Союз, США, Франция и Великобритания. И не в том, что господствующей идеологией Германии был национал-социализм, являющий собой всего лишь крайнюю форму разрешенного и даже поощряемого в большинстве современных государств национализма. Я полагаю, что даже воинствующий и кровавый антисемитизм Гитлера рассматривается в качестве «отягчающего обстоятельства», но не основного «состава преступления». Суть непреходящей ненависти глобализированного мирового сообщества к нацисткой Германии – в предельной культурной инаковости Рейха, в его цивилизационной чуждости современному миру.
Ситуация с «детской порнографией» еще более интересна: практически, она стала поводом к глобальному цензурированию всеобщей Сети, а наказание, предусмотренное законодательствами ряда стран (США, например), больше, чем за непредумышленное убийство. Швейцарская прокуратора требует от 6 до 15 месяцев тюрьмы авиадиспетчерам Skyguide, погубившим российский самолет, на борту которого находился 71 человек, в том числе 47 детей. Если бы речь шла не об убийстве этих детей, а о распространении их откровенных снимков, возмущению мировой общественности не было бы предела, а в приговорах фигурировали бы такие сроки, как 8 – 10 лет.
Реальная проблема заключается в том, что в возрастном пространстве также существуют границы, и эти границы тоже нужно охранять. Дети – иные. Они исповедуют другие ценности. Они по-другому мыслят и действуют. И они – вызывают страх. Единственным способом управления этим страхом в современном цивилизованном мире оказался тотальный контроль над детством (естественно, под предлогом защиты его: впрочем, американцы и Югославию бомбили только для того, чтобы защитить сербов, да и Советский Союз когда-то расстрелял законное правительство Афганистана исключительно в целях защиты этого правительства), и сексуальные ограничения – важнейшая составляющая этого контроля.
Однако, страхи – страхами, а бизнес – бизнесом: пространства разных страхов объединяются единой геоэкономической логикой товарных, человеческих и финансовых потоков. Здесь, однако, тоже далеко не все соответствуют тому благостному образу, который существует в современной экономической литературе.
Трансграничная напряженность непрерывно растет, и границы не в состоянии ее удерживать. Неизбежен прорыв напряженности в виде глобальной войны или взаимообусловленной цепи макрорегиональных войн – на Ближнем Востоке, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, на североамериканском континенте и т.д.
Трансграничные области обладают самым высоким производящим потенциалом – и именно потому, что в них скрещиваются культурные и цивилизационные коды, квалификации и компетенции. Само собой разумеется, именно межкультурное взаимодействие должно лежать в основе экономической эксплуатации приграничных и трансграничных районов. Такие проекты и в самом деле существуют (мне случилось принять участие в разработке проекта постиндустриального российско-китайского университета в городе Сунь Фунь Хэ, на границе Приморского Края и КНР), но в жизнь они претворяются крайне медленно, если претворяются вообще.
Вместо этого приграничные районы зарабатывают на примитивной торговле ресурсами. Но вместе с газом и нефтью идентичность не переносится, так что «граница страхов» при этом не пересекается. Зарабатывают они и на обыкновенной контрабанде – рыбой, икрой, золотом, наркотиками – всем тем, что находится в государственной монополии или табуируется государством.
Соединенные Штаты Америки, обобщив опыт трансграничной контрабанды, превратили ее в экономический институт, призванный укрепить положение доллара. Пусть США имеют с некоторой страной «Х» отрицательный торговый баланс. Тогда американское правительство «рекомендует» правительству «Х» провести приватизацию национальных активов, используя для этого «горячие» (то есть, ничем на самом деле не обеспеченные) американские доллары, находящиеся «на руках». После этого активы акционируются, выставляются на международные торги и скупаются по почти нулевым ценам транснациональными компаниями, имеющими штаб-квартиру в США. Таким образом, «горячие» доллары обретают вещественное содержание: отныне они обеспечены природными ресурсами «Х». Если же правительство «Х» рекомендации не следует, начинается следующий акт трансграничного сотрудничества – трансграничная война.
– 3 -
Трансграничная война за ресурсы, следовательно, бывает двух типов. Можно вести ее в геополитическом ключе, имея целью поставить тот или иной ресурс под свой непосредственный контроль. Так США действовали в Афганистане, который принято считать богатым ураном. Можно действовать геоэкономически, способствуя «оранжевой» или иной «цветной» революции, приватизации и акционированию ресурсов и, в конечном счете, скупке собственности. Так США действовали на Украине, где удалось обойтись без войны3, и в Ираке, где кровь льется до сих пор. Но, заметим, все эти действия не изменили к лучшему ситуацию с дефицитом платежного баланса и государственного бюджета США. В логике нашей статьи американская стратегия сравнительно безопасна (операции над культурными кодами не ведутся вообще, или ведутся в одном направлении), но и бесперспективна.
В ближайшее время – имеется в виду следующее, второе, десятилетие XXI века – следует ожидать принципиально иных и гораздо более содержательных трансграничных конфликтов, «прописанных» в языках, культурах, цивилизационных принципах.
«Пространства страха» одновременно глобализируются и обособляются. Трансграничная напряженность непрерывно растет, и границы, все-таки потерявшие изрядную долю своей неприступности, не в состоянии ее удерживать. Это проявляется в участившихся террористических актах «нового» типа, в перетекающих одна в другую локальных войнах, в ожесточенной культурной экспансии. Все сильнее и сильнее экономическая и политическая реальность отличается от социально значимых представлений о ней, это рассогласование, не рефлектируемое «немыслящим большинством», но ощущаемое им, в свою очередь способствует нарастанию страхов и трансграничной напряженности. Обратная связь замыкается.
В этих условиях неизбежен прорыв напряженности в виде глобальной войны (Соединенные Штаты против всего мира?) или взаимообусловленной цепи макрорегиональных войн – на Ближнем Востоке, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, на североамериканском континенте и т.д.
Социокультурным результатом этой новой большой войны станет эмансипация «немыслящего большинства», разрушение «пространства страхов» и обретение народными массами так называемых современных демократий не только суверенитета, но и ответственности за свое существование и развитие.
1 Болонская система – процесс интеграции существующих в Европе систем образования. Свое название получил от итальянского города, в котором в 1999 г. 29 министров европейских стран приняли соответствующее решение. В России споры вокруг Болонской системы продолжаются до сих пор. – Прим. «РЭО».
2 Сама по себе процедура стояния в очередях, собеседования в консульстве, заполнения документов, получения визы, прохождения валютного, паспортного и таможенного контроля может рассматриваться как примитивная форма социокультурной переработки. Полной смены культурных кодов при этом, конечно, не происходит, но модифицируются они значительно. Приезжий – турист, иммигрант или бизнесмен – попадает в зависимость от чужого административного механизма. Он перестает вызывать страх, потому что сам начинает его испытывать. – Прим. авт.
3 Речь идет о событиях т.н. «оранжевой революции» в конце 2004 – начале 2005 гг., в ходе которой власти США поддерживали коалицию во главе с В.Ющенко. – Прим. «РЭО».
что такое инновация?
какие бывают инновации?
какие инновации нужны именно сейчас и именно здесь?
как их получить?
Совокупность ответов представляет собой техническое задание на проектирование национальной инновационной системы (НИС)1
Предварительно необходимо ответить на вопрос, должна ли НИС стать одним из модулей мирового инновационного процесса, или же она будет претендовать на автономию? Требуется также понять, на какой «элементной базе» можно построить современную инновационную систему, что подразумевает, в частности, критический анализ современной науки в части ее технологизации.
К началу XXI столетия процесс глобализации в полной мере охватил научные исследования и технологическое развитие. Считается, что это привело к интенсификации креативной деятельности и повышению ее эффективности за счет отказа от дублирования исследований, развития страновой специализации и международной кооперации. В действительности произошло выделение так называемого исследовательского «мэйнстрима»: нескольких «модных» направлений (водородная энергетика, нанотехнологии и т.д.), которые потребляют все больший и больший объем ресурсов. Принадлежность ученого к «мэйнстриму» гарантирует получение и рост финансирования, «конвертируемость» полученных результатов и их востребованость, наконец, обеспечивает абсолютную мобильность исследователя, который сможет найти себе работу в любом уголке мира.
Страна, не развивающая у себя «мэйнстримные» технологии и исследования, утрачивает способность к международному информационному обмену (теряет единый «язык») и покидает мировое информационное пространство, превращается в «изгоя».
Однако даже во времена Средневековья человеческому сообществу требовалось развивать не единицы, а десятки и сотни направлений исследований. Это обеспечивалось «пестротой» и многоукладностью мира – с одной стороны, войной и торговлей – с другой. В эпоху глобализации вариабельность мира свелась к минимуму: все делают одно и тоже. Но вполне может оказаться, что мы «ищем, не там, где потеряли, а там, где светло».
Сегодня Россия в очередной раз решает, что лучше: оперативно импортировать весь комплекс технологий (лучше, вместе с носителями, а, заодно, системой образования и государственным языком), или построить свою собственную инновационную систему.
В 2001 г. исследовательской группой «Конструирование Будущего» была предложена гипотеза, согласно которой в жизнеспособном развивающемся обществе «в среднем» (усреднение производится в масштабе поколения, то есть на уровне 20 – 25 лет) должен соблюдаться детальный баланс между двумя принципиально различными типами технологий. К первому типу относятся технологии, способствующие выживанию и процветанию Человека Разумного, как биологического вида, существующего во вполне определенной материальной среде и использующего в своих интересах ресурсы этой среды. Несколько упрощая, можно сказать, что эти технологии конвертируют информацию/знания в иные вещественные ресурсы (прежде всего – в пищевые). Ко второму типу технологий принадлежат социальные механизмы, создающие и поддерживающие гармонию между человеком и «второй природой»: искусственной средой, образованной совокупностью технологий первого типа. Другими словами, технологии первого типа заключают в себе объективные возможности истории и отвечают на вопрос «что происходит?», а технологии второго типа управляют субъективными вероятностями и отвечают на вопрос «как именно это происходит?»
Всякий дисбаланс между ускоряющими (физическими) и управляющими (гуманитарными) технологиями заключает в себе риск. Если дисбаланс становится нестерпимым, и мир подходит к одному из двух Пределов Развития: Пределу Сложности, для которого характерна дефициентность управляющих технологий, или Пределу Бедности, где недостает технологий ускоряющих, тогда речь идет о перспективе полномасштабной социальной катастрофы, то есть о взрывном разрушении общественных институтов с последующей технологической деструкцией (первичным упрощением), восстанавливающей утраченное равновесие2.
Если принять гипотезу исчерпанности индустриальной фазы развития и близости цивилизации к соответствующему фазовому барьеру, придется признать, что технологический дисбаланс уже достиг критического порога. Такой же вывод следует из формального анализа соответствия «ускоряющего» и «управляющего» технологических пространств.
В этих условиях участие России в общемировой гонке за приоритетное владение несколькими технологиями так называемого «мейнстрима» бесперспективно. Оно опасно, поскольку только приближает общество к Пределу Сложности и первичному упрощению в форме войны или социального катаклизма. Оно не нужно, поскольку технологии «мейнстрима» по определению продаются на рынке, и, значит, если они нужны, их дешевле и проще купить за нефть3. Наконец, оно бессмысленно, поскольку в этой области работают практически все западные знаниевые корпорации и человеко-машинные системы; шансов опередить их нашей уникальной «ручной сборкой» нет никаких.
Постановка задачи: расширенное воспроизводство инноваций
На первый и даже на второй взгляд, нам угрожает, прежде всего, Предел Сложности, недостаточность пространства гуманитарных технологий. В действительности, все обстоит еще интереснее: вблизи барьера технологические пределы смыкаются. В условиях стихийного развития науки в течение всего XX столетия и избирательного, продиктованного модой и рядом полуслучайных обстоятельств расцвета технологического «мейнстрима» пространства гуманитарных и физических технологий оказались полностью разбалансированными. В результате в некоторых знаниевых областях технологическое развитие Земли избыточно и соответствует оформленной когнитивной фазе, при этом ряд технологий, критических для постиндустриального перехода, отсутствует даже в проекте.
Одной из таких технологий является массовое производство инноваций.
Определим «инновацию» как форматированный укрупненный распакованный смысл, не актуализированный ранее и обладающий заданным юридическим статусом на некоторой территории в течение определенного промежутка времени.
(1) Здесь «форматирование» означает, что смысл представлен в форме, допускающей трансляцию, то есть передачу неопределенному числу лиц.
(2) «Распаковку» следует понимать как установление семантического спектра всей системы понятий, ассоциированных с данным смыслом.
(3) Использование фундаментального информационного понятия «смысл» подразумевает, что инновация имеет деятельностное содержание и обладает способностью устанавливать связи.
(4)Юридический статус инновации устанавливается в определяемом законом порядке. Легитимизация, разумеется, не сводится к патентованию. И не только потому, что гуманитарные технологии не могут быть запатентованы, но и ввиду пассивности, «недеятельности» патента. Легитимизация описывает пространство, где данная инновация «имеет право на реализацию»4.
Не все инновации могут обращаться на рынке. Часть инноваций допускает непосредственное или опосредованное субъектное применение (существует физическое или юридическое лицо, или группа лиц, которым эта инновация нужна, и они готовы – в той или иной форме – за нее платить), такие инновации могут быть потреблены и оплачены. К ним относятся:
Изобретения (например, «кубик Рубика»);
Технологии (в частности, «непрерывная выплавка стали»);
Ноу-хау (скажем, «Microsoft Windows»);
Бренды (любой рекламный дискурс).
Инновации альтернативного типа могут быть утилизированы, но не потреблены. Они не допускают субъектного применения и не могут быть оплачены в рыночном смысле этого слова:
Гуманитарные технологии (одним из примеров служит майорат);
Идеи (полет или вакцинация или сценирование Будущего);
Социальные практики (шариат);
Цивилизационные принципы («развитие», «гармония», «милосердие»).
Инновационная система есть совокупность инновационных институтов, действующих в связном юридическом пространстве, заданная вместе с форматами, описывающими их деятельность. Целевой «рамкой» инновационной системы является создание и утилизация инноваций, функциональным содержанием – управление инновационной деятельностью. Другими словами, мы имеем дело с социальной «машиной», производящей инновации.
Экономика является инновационной, если она, в частности, обеспечивает расширенное воспроизводство инноваций (то есть ее инновационная система обладает чертами автокаталической системы по И.Пригожину: она открыта, неравновесна, способна к самовоспоизводству и развитию). Экономика Европы 1820-х или 1910-х гг., не говоря уже о 2000-х гг., не может быть признана инновационной, хотя первые две обладают некоторыми чертами такой экономики и являются ее локусом.
Индустриальная экономика инновационна настолько, насколько она развивается быстрее, нежели экспонента с показателем, равным ставке рефинансирования центрального банковского учреждения страны. Для России в последние три-четыре года это требование выполняется (хотя превышение не очень велико), поэтому А.Кудрин все-таки прав не до конца: в российской экономике есть измеримая инновационная составляющая.
Следует подчеркнуть, что инновационная экономика всегда имеет коэффициент полезного действия ниже 100 процентов, так как в обязательном порядке содержит процесс внутреннего обращения инноваций. В этой связи бессмысленен излюбленный чиновниками и олигархами вопрос: «А почему я должен за «это» платить?» Покупая бензин для машины, мы оплачиваем не только ту его часть, которая производит полезную для нас работу (вращает колеса), но и ту, которая идет на нагрев окружающей среды. Общество устроено так, что за быстрое экономическое развитие приходится переплачивать, финансируя не только то, что нужно «здесь и сейчас», но и то, что, возможно, нигде и никогда не понадобится. Кстати, в этой логике сосредоточение исследований на нескольких «мэйнстримных» направлениях – сродни попыткам создать вечный двигатель второго рода.
Инновационная устойчивость государства есть величина, характеризующая долю нововведений (долю реализованных инноваций в общем числе произведенных инноваций), которую она может «переварить» без парадигмальной катастрофы.
Более существенным является то обстоятельство, что инновационная экономика носит (по крайней мере, вблизи фазового барьера) необходимо государственный характер. Дело в том, что бизнес, во-первых, не может оплачивать инновации «не рыночного типа» – по определению. Во-вторых, даже с инновациями рыночного типа дело обстоит очень сложно: между фактом создания инновации и фактом ее рыночной оплаты может пройти очень много времени. Иными словами, рынок платит «не тогда» и, как правило, «не тем». Что это не справедливо – полбеды, беда заключается в том, что разрывается индустриальная цепочка деятельностей: обращение инноваций теряет связь с обращением финансов, то есть с утилизацией и оплатой инноваций. Пока этот разрыв сохраняется, ни о каком «расширенном воспроизводстве» не может быть и речи. Государство является единственным экономическим «игроком», способным замкнуть инновационный цикл, взяв на себе его издержки в настоящем во имя прибыли в (далеком) будущем.
Все динамично развивающиеся инновационные системы, хотя и включают в себя частный бизнес, носят государственный характер, причем это прописывается в национальном законодательстве, а в Южной Корее даже включено в текст Конституции.
Инновационная экономика способствует развитию и, следовательно, дестабилизирует общество. Инновационная устойчивость государства есть величина, характеризующая долю нововведений (долю реализованных инноваций в общем числе произведенных инноваций), которую она может «переварить» без парадигмальной катастрофы. В этой логике классическое ленинское определение революции должно быть модифицировано: взрыв происходит, когда «низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут управлять по-новому».
Инновационную устойчивость можно повысить последовательной институциализацией инноваций: создание института всегда позволяет «упаковать» инновацию в традицию, либо представить ее, как традицию, либо, наконец, превратить ее в традицию.
Подведем предварительные итоги:
В современном глобализированном мире нарушен детальный баланс между технологиями физического (ускоряющего) и гуманитарного (управляющего) типов. Нарастание разрыва между технологическими пространствами угрожает цивилизационной катастрофой – первичным упрощением с деструкцией индустриальной фазы развития и наступлением новых Темных Веков.
Неконтролируемое развитие ограниченного числа «мейнстримных технологий» способствует нарастанию технологического дисбаланса.
В этих условиях выходом может стать создание инновационной системы, способной к массовому производству разных инноваций, и инновационной экономики, использующей инновации в качестве своеобразного «топлива».
Такая экономика с необходимостью будет носить государственный характер, функционировать «над рынком» (хотя некоторая часть инноваций и инновационных технологий будет обращаться на рынке), потреблять часть совокупного общественного ресурса и способствовать дестабилизации общества5.
Эти жертвы оправдываются быстрым экономическим развитием (быстрее экспоненты с показателем, равным ставке рефинансирования), возможностью «сшить» между собой «ускоряющее» и «управляющее» технологические пространства, произвести критические технологии фазового когнитивного перехода и, в конечном счете, избежать глобальной цивилизационной катастрофы.
1. Здесь и далее использованы материалы ранних версий доклада «Инновационная политика России», создаваемого ЦСИ ПФО – Здесь и далее прим. авт.
2. С. Переслегин, А.Столяров, Н.Ютанов «О механике цивилизаций». Наука и технология в России», № 7 (51), 2001 г. – 1 (52), 2002 г.
3. Не случайно умный и ироничный Ван Зайчик, фантаст и синолог, в своей «Евразийской симфонии» называет западные страны «технологическим придатком» Ордуси.
4. Предложенное определение опирается на теорию семантических спектров, разработанную русским ученым и философом В.Налимовым.
5. Есть все основания полагать, что такая дестабилизация уже происходит в наиболее быстро развивающихся «проектных» странах – США, Германии, Японии, России, Китае, Южной Корее, Иране, Малайзии – что вызовет во втором десятилетии XXI в. цепь локальных войн, интегрирующихся в мировой конфликт.
Пространства страхов. (Трансграничное сотрудничество и постиндустриальные войны)
Сергей Переслегин
Руководитель теоретического отдела Санкт-Петербургской школы сценирования
«Вы уверены, что рано или поздно пограничники не проникнутся пониманием того, что все границы – условность! И провести их (а затем охранять, конечно!) можно где угодно: по пространственно-временному континууму, в фазовом пространстве системы отношений,
по битовым полям инфомира и даже – мембрана не дрогнет сказать! – по уровням самого Альфабета!»
Я. Юа, А. Лазарчук
«Сосед – значит враг. Посмотрите на это поле, рядом с моим. Его хозяина я ненавижу больше всех на свете. После него злейшие враги мои – жители вон той деревни, что лепится по горному склону с другой стороны долины, пониже березовой рощи. В ущелье, стиснутом горами, только и есть что две деревни – наша и та; они и враждуют одна с другой. Стоит нашим парням встретиться с их парнями, как сейчас же начинается перебранка, а там и потасовка. И вы хотите, чтобы пингвины не питали вражды к дельфинам…»
А.Франс
– 1 -
Во времена моей советской молодости я хорошо понимал, что такое граница. Эта условная линия на карте разделяла две неэквивалентные экономики, два слабо стыкующихся правовых пространства, две социальные системы, построенные в различной логике, исповедующие несопоставимые ценности и задающие альтернативные версии коллективного бессознательного. Было вполне очевидно, что слишком тесное трансграничное взаимодействие представляет собой фактор риска для обеих систем. В этих условиях «граница» в лице представляющих ее социальных институтов (таможня, паспортный контроль, валютный контроль, пограничные войска, нейтральная полоса, пограничная зона) играла вполне понятную роль регулятора такого взаимодействия.
В наши дни ситуация коренным образом изменилась. Не вдаваясь в дискуссию на тему, насколько современный мир является геоэкономически открытым, а насколько он геополитически замкнут, подчеркнем, что для подавляющего большинства стран нет принципиальных различий между областями по одну и по другую сторону государственной границы. Кроме того, возникновение Интернета привело к тому, что в отношении информационных потоков границы стали до определенной степени проницаемыми.
Не вдаваясь в дискуссию на тему, насколько современный мир является геоэкономически открытым, а насколько он геополитически замкнут, подчеркнем, что для подавляющего большинства стран нет принципиальных различий между областями по одну и по другую сторону государственной границы.
Вообще говоря, в теории все современные границы (между «цивилизованными государствами, конечно) границами не являются, так как обязаны поддерживать режимы свободного перемещения рабочей силы, капиталов, товаров и услуг. Об этом много говорят, в это, по-видимому, верят, но на практике до трансграничной прозрачности очень и очень далеко.
В самом деле, если свободное перемещение является одним из неотъемлемых прав человека, то визовый режим между любыми странами должен иметь чисто информационный характер: я извещаю страну такую-то о своем намерении посетить ее. В действительности, такая логика характерна только для «туристских стран», таких как Турция, Египет, Тунис, Кипр, но не для «развитых и цивилизованных» государств Европы и Северной Америки, где консульские органы имеют право отказать вам в выдаче визы, причем даже не обязаны объяснять причину. Говорят, что это делается во имя борьбы с терроризмом. Но, во-первых, террористическая угроза, отнюдь, не является основанием нарушения прав человека. Во-вторых, в отношении реального терроризма все меры приграничного контроля довольно беспомощны – история «антитеррористической» борьбы такого серьезного учреждения, как гестапо (действующего в условиях военного положения!), убедительно это доказывает.
Сомнительно, чтобы кто-то этого не понимал. Тогда со всей очевидностью встает вопрос: зачем современному цивилизованному миру система пограничного контроля? Или, другими словами, что именно (и от чего / кого) защищает граница?
Ухудшение качества образования – во всех «развитых странах» без исключения – привело к резкому падению астрономической и географической грамотности. Средний выпускник школы конца 1960-х – начала 1970-х годов имел четкое представление о Земном шаре, как небесном теле, знал, что такое плоскость эклиптики и наклон земной оси, понимал, почему происходит смена времен года, мог объяснить, что такое «тропики» и «полярные круги» и как связаны между собой соответствующие широты. Современные же люди, воспитанные в постсоветской или, хуже того, болонской системе1, с большим трудом воспринимают такое элементарное понятие, как часовые пояса. Иными словами, они не видят Землю единым целым, их представление с астрономического уровня, минуя географический, упало до локального. Но локальное мировосприятие в своем естественном развитии приводит к классической средневековой картине мира, в центре которой находится огороженное упорядоченное, подчиненное определенному закону пространство обитания (Мидгарт, Ойкумена). Мидгарт окружают дикие земли, населенные людьми с песьими головами, великанами, циклопами и т.д. Конечно же, современный человек (если он не американец) знает, что окружающие страны населяют такие же люди, как он сам. Но это знание «живет» в сознании, как некая вырванная из контекста, информация, оно не онтологично и не влияет на мировосприятие. А вот средневековые архетипы вполне деятельны.
В известном смысле государственная граница является лишь представлением совершенно иной границы: границы современного постиндустриального и средневекового традиционного в сознании человека. Граница есть пространство удержания страха. Страха перед чужим.
Глобализация перемешала культурные коды и цивилизационные принципы, но – до известного предела. По-прежнему существуют национальные отличия, все более ярко проявляются культурные и религиозные идентичности. Между тем, в основе любой идентичности лежит страх инаковости, страх сравнения своих и чужих культурных кодов (вдруг последние окажутся лучше). И основное назначение границ – управление страхами, удержание их в определенных «рамках». Таможенные и визовые правила призваны гарантировать, что из внешнего мира не придет ничего чужого и чуждого2.
– 2 -
Современное прочтение глобализации сводится к лозунгу: «Одинаковые страхи – объединяйтесь». Европейский Союз разрушил границы между исторически сложившимися государствами Старого Света только для того, чтобы возвести Шенгенскую визовую стену, защищающую Европу от русских, китайских, индийских и арабских идентичностей. Россия ужесточает пограничный режим и достает из нафталина понятие «погранзоны», надеясь удержать свое каноническое пространство. Соединенные Штаты полны решимости отгородить североамериканский материк от любых террористов, даже изобретенных британскими спецслужбами. Все страны без исключения осуждают Китай за введение цензуры в Интернете, при этом жестко цензурируя собственное электронное пространство: вызывающая оскомину повсеместная борьба с пропагандой нацизма и детской порнографией в Сети представляет собой не что иное, как акт культурного геноцида – уничтожаются культурные коды, вызывающие повсеместный страх.
Преступление Третьего Рейха перед современным миропорядком заключается, отнюдь, не в том, что он развязал мировую войну, тем более, что в этом деле у Германии было немало помощников, среди которых выделяются Советский Союз, США, Франция и Великобритания. И не в том, что господствующей идеологией Германии был национал-социализм, являющий собой всего лишь крайнюю форму разрешенного и даже поощряемого в большинстве современных государств национализма. Я полагаю, что даже воинствующий и кровавый антисемитизм Гитлера рассматривается в качестве «отягчающего обстоятельства», но не основного «состава преступления». Суть непреходящей ненависти глобализированного мирового сообщества к нацисткой Германии – в предельной культурной инаковости Рейха, в его цивилизационной чуждости современному миру.
Ситуация с «детской порнографией» еще более интересна: практически, она стала поводом к глобальному цензурированию всеобщей Сети, а наказание, предусмотренное законодательствами ряда стран (США, например), больше, чем за непредумышленное убийство. Швейцарская прокуратора требует от 6 до 15 месяцев тюрьмы авиадиспетчерам Skyguide, погубившим российский самолет, на борту которого находился 71 человек, в том числе 47 детей. Если бы речь шла не об убийстве этих детей, а о распространении их откровенных снимков, возмущению мировой общественности не было бы предела, а в приговорах фигурировали бы такие сроки, как 8 – 10 лет.
Реальная проблема заключается в том, что в возрастном пространстве также существуют границы, и эти границы тоже нужно охранять. Дети – иные. Они исповедуют другие ценности. Они по-другому мыслят и действуют. И они – вызывают страх. Единственным способом управления этим страхом в современном цивилизованном мире оказался тотальный контроль над детством (естественно, под предлогом защиты его: впрочем, американцы и Югославию бомбили только для того, чтобы защитить сербов, да и Советский Союз когда-то расстрелял законное правительство Афганистана исключительно в целях защиты этого правительства), и сексуальные ограничения – важнейшая составляющая этого контроля.
Однако, страхи – страхами, а бизнес – бизнесом: пространства разных страхов объединяются единой геоэкономической логикой товарных, человеческих и финансовых потоков. Здесь, однако, тоже далеко не все соответствуют тому благостному образу, который существует в современной экономической литературе.
Трансграничная напряженность непрерывно растет, и границы не в состоянии ее удерживать. Неизбежен прорыв напряженности в виде глобальной войны или взаимообусловленной цепи макрорегиональных войн – на Ближнем Востоке, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, на североамериканском континенте и т.д.
Трансграничные области обладают самым высоким производящим потенциалом – и именно потому, что в них скрещиваются культурные и цивилизационные коды, квалификации и компетенции. Само собой разумеется, именно межкультурное взаимодействие должно лежать в основе экономической эксплуатации приграничных и трансграничных районов. Такие проекты и в самом деле существуют (мне случилось принять участие в разработке проекта постиндустриального российско-китайского университета в городе Сунь Фунь Хэ, на границе Приморского Края и КНР), но в жизнь они претворяются крайне медленно, если претворяются вообще.
Вместо этого приграничные районы зарабатывают на примитивной торговле ресурсами. Но вместе с газом и нефтью идентичность не переносится, так что «граница страхов» при этом не пересекается. Зарабатывают они и на обыкновенной контрабанде – рыбой, икрой, золотом, наркотиками – всем тем, что находится в государственной монополии или табуируется государством.
Соединенные Штаты Америки, обобщив опыт трансграничной контрабанды, превратили ее в экономический институт, призванный укрепить положение доллара. Пусть США имеют с некоторой страной «Х» отрицательный торговый баланс. Тогда американское правительство «рекомендует» правительству «Х» провести приватизацию национальных активов, используя для этого «горячие» (то есть, ничем на самом деле не обеспеченные) американские доллары, находящиеся «на руках». После этого активы акционируются, выставляются на международные торги и скупаются по почти нулевым ценам транснациональными компаниями, имеющими штаб-квартиру в США. Таким образом, «горячие» доллары обретают вещественное содержание: отныне они обеспечены природными ресурсами «Х». Если же правительство «Х» рекомендации не следует, начинается следующий акт трансграничного сотрудничества – трансграничная война.
– 3 -
Трансграничная война за ресурсы, следовательно, бывает двух типов. Можно вести ее в геополитическом ключе, имея целью поставить тот или иной ресурс под свой непосредственный контроль. Так США действовали в Афганистане, который принято считать богатым ураном. Можно действовать геоэкономически, способствуя «оранжевой» или иной «цветной» революции, приватизации и акционированию ресурсов и, в конечном счете, скупке собственности. Так США действовали на Украине, где удалось обойтись без войны3, и в Ираке, где кровь льется до сих пор. Но, заметим, все эти действия не изменили к лучшему ситуацию с дефицитом платежного баланса и государственного бюджета США. В логике нашей статьи американская стратегия сравнительно безопасна (операции над культурными кодами не ведутся вообще, или ведутся в одном направлении), но и бесперспективна.
В ближайшее время – имеется в виду следующее, второе, десятилетие XXI века – следует ожидать принципиально иных и гораздо более содержательных трансграничных конфликтов, «прописанных» в языках, культурах, цивилизационных принципах.
«Пространства страха» одновременно глобализируются и обособляются. Трансграничная напряженность непрерывно растет, и границы, все-таки потерявшие изрядную долю своей неприступности, не в состоянии ее удерживать. Это проявляется в участившихся террористических актах «нового» типа, в перетекающих одна в другую локальных войнах, в ожесточенной культурной экспансии. Все сильнее и сильнее экономическая и политическая реальность отличается от социально значимых представлений о ней, это рассогласование, не рефлектируемое «немыслящим большинством», но ощущаемое им, в свою очередь способствует нарастанию страхов и трансграничной напряженности. Обратная связь замыкается.
В этих условиях неизбежен прорыв напряженности в виде глобальной войны (Соединенные Штаты против всего мира?) или взаимообусловленной цепи макрорегиональных войн – на Ближнем Востоке, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, на североамериканском континенте и т.д.
Социокультурным результатом этой новой большой войны станет эмансипация «немыслящего большинства», разрушение «пространства страхов» и обретение народными массами так называемых современных демократий не только суверенитета, но и ответственности за свое существование и развитие.
1 Болонская система – процесс интеграции существующих в Европе систем образования. Свое название получил от итальянского города, в котором в 1999 г. 29 министров европейских стран приняли соответствующее решение. В России споры вокруг Болонской системы продолжаются до сих пор. – Прим. «РЭО».
2 Сама по себе процедура стояния в очередях, собеседования в консульстве, заполнения документов, получения визы, прохождения валютного, паспортного и таможенного контроля может рассматриваться как примитивная форма социокультурной переработки. Полной смены культурных кодов при этом, конечно, не происходит, но модифицируются они значительно. Приезжий – турист, иммигрант или бизнесмен – попадает в зависимость от чужого административного механизма. Он перестает вызывать страх, потому что сам начинает его испытывать. – Прим. авт.
3 Речь идет о событиях т.н. «оранжевой революции» в конце 2004 – начале 2005 гг., в ходе которой власти США поддерживали коалицию во главе с В.Ющенко. – Прим. «РЭО».