Переяслов Николай. Мой дедушка - застрелил Берию

   о колесе промчавшем всё толкуют...
   ...Гостиницы в селе, конечно же, не было и на ночлег меня определили к бывшему директору школы, а ныне пенсионеру - Ивану Даниловичу Струкову, который после того, как жена умерла, а дети уехали в город якобы учиться да так там и пооставались, пристроившись по разным ОАО и совместным предприятиям, проживал один в большом деревянном доме и, едва только после окончания литературного вечера зашла речь, к кому бы пристроить меня на ночь, он уцепился в мой рукав и не выпустил его, пока не уволок в свои действительно большие и пустующие хоромины. На стол были выставлены моченая капуста и огурцы ("Соседка помогает с заготовками, тоже одинокая баба, я вот все думаю, не сойтись ли нам?" - смущенно пояснил он), а также нарезанное на тонкие пластины сало, хлеб, толстостенные граненные рюмки и бутылка самогона.
   Пока хозяин готовил угощение, я подошел к одной из стен и принялся разглядывать желтоватые фотографии, вставленные в застекленные фанерные рамки с выпиленными по краям завитушками. На половине из них была заснята семья хозяина - жена, стоящая возле калитки, дети, внуки, а также групповые фотографии колхозников на фоне доски почета, снова жена - на этот раз где-то в южном санатории, под кипарисами. А на остальных фотоснимках был сам Иван Данилович - правда, ещё совсем молодой, с круглыми глазами, чаще в гимнастерке и пилотке, раза два в шинели и с автоматом ППШ на груди. Было там несколько его фотографий на фоне Праги, Бранденбургских ворот, рейхстага.
   Возле одного из снимков я остановился.
   - Кто это рядом с вами? - спросил я, оглядываясь на хозяина. Москаленко?
   - Да, это Кирилл Семенович, - кивнул он, наклоняясь к снимку. - Мне с ним несколько раз за войну довелось повстречаться. И при наступательных операциях, и во время окружения.
   - Расскажите, - попросил я.
   - Можно, - согласился он. - Только давайте для начала перекусим.
   Мы сели за стол, выпили по рюмке и захрустели огурцами.
   - Помню, - начал Иван Данилович, закусив салом с капустой, - на первом году войны наша 2-я батарея 1-й артиллерийской противотанковой бригады стояла в обороне около Чернигова... Я сидел на дереве, наблюдая за противником, и тут же докладывал об увиденном комбату. Вдруг пулеметная очередь срезала ветви дерева ниже моих ног. Только я хотел было посмотреть, откуда это по мне стреляют, как Москаленко, не дав этого сделать, закричал: "Прыгай! Прыгай немедленно!" - и я рухнул вниз. Еще не долетев до земли, я услышал (а стоявшие внизу хорошо увидели), что вторая очередь срезала ветви дерева именно в том месте, где мгновение назад сидел я...
   Мы снова наполнили рюмки и выпили за здоровье маршала.
   - ...И все-таки нас окружили, - продолжал Иван Данилович. - Связь со штабами прервана, обстановка неясная, ни танковой поддержки нет, ни авиационного прикрытия. Последний рубеж обороны - небольшой городок Оржица на реке Суле. На правом её берегу, преградив нам путь на восток, окопались немцы. Что делать? Москаленко собрал тогда всех нас, от бойцов до командиров, и повел в атаку. Но пробиться не удалось. Еще раз - и снова неудача. И так несколько раз.
   В ночь на 24 сентября он собрал всех оставшихся в живых и сказал:
   - Все равно будем прорываться. Чем позорная гибель в плену, лучше смерть в бою...
   И вот в предутренний час он построил красноармейцев и командиров в колонну и после хотя и слабенькой артиллерийской подготовки повел их через топь. Сам стоял у берега, провожая всех на смертельный бой. А потом не удержался, обогнал колонну, встал впереди и, вытащив пистолет, скомандовал:
   - Вперед!.. За мной!..
   По колонне пронеслось:
   - Товарищи!.. Генерал впереди!..
   Бойцы рванули через гать и мост, ворвались на восточный берег, развернулись по фронту на километр и пошли в рукопашный бой. Немцы не выдержали и бросились врассыпную...
   Иван Данилович ещё раз наполнил рюмки. Мы выпили и похрустели огурцами.
   - ...И еще, - оторвался от еды хозяин. - Подошли мы тогда к притоку Вислы - реке Дунаец. С наблюдательного пункта комдива простым глазом видно, как бегут фашисты, подгоняемые нашим пулеметным и артиллерийским огнем. На НП стоят Москаленко и Епишев. И вот мы видим, возле приземистого домика на той стороне копошится группа людей. Недалеко от них - подразделение пехоты, танки и орудия.
   - Это саперы, - догадался Кирилл Семенович и оглянулся по сторонам.
   Неподалеку от него стояло четыре наших танка.
   - Видите плотину и немецких саперов? - крикнул им Москаленко, на ходу принимая экстренное решение. - Сейчас они её взорвут. Срочно прорывайтесь на тот берег и помешайте им это сделать!
   Танки взревели моторами, на полном ходу прогремели по асфальтовому покрытию плотины и через пять минут уже были на том берегу.
   Иван Данилович ностальгически вздохнул, налил из бутылки в наши пустые рюмки и, не произнося никакого тоста, опрокинул в себя самогон...
   Позже я с тайной гордостью прочитал, что о дедушкином бесстрашии знали практически на всех участках фронта. Д. И. Ортенберг писал о нем: "Он часто бывал в самом пекле боя, на передовых позициях. Ему удивительно везло. У "эмки", на которой он прорывался из окружения в сорок первом году, были пробиты все четыре ската, на заднем сиденье убиты два офицера. На сторожевском плацдарме во время посещения переднего края снайперской пулей был сражен солдат, сопровождавший командарма, во время Львовско-Сандомской операции - тяжело ранены осколками снаряда находившиеся рядом с Кириллом Семеновичем генерал Епишев, командир дивизии генерал Ладыгин и его адъютант. Рядом с Москаленко падали люди, а он, словно завороженный, оставался невредимым и вел себя под неприятельским огнем так невозмутимо и хладнокровно, что даже сомнение брало, есть ли у этого человека естественный инстинкт самосохранения..."
   Насколько нелегко сохранять подобное самообладание, я понял только тогда, когда побывал на выездном Пленуме Союза писателей России в Чечне (это было уже после того, как я сначала переехал из своей Старицы в Сызрань к Ирине, а потом Дворядкин перетащил меня из Сызрани в Москву). Я и сегодня помню то раннее январское утро, когда, выйдя из дома, отправился к месту, где нас должен был ожидать автобус. Глядя на развешанные в метро красочные рекламные плакаты, с которых некий жизнерадостно оскаленый дебил, раскинувш руки в стороны и подняв на лоб какие-то водолазные очки, призывал каждого: "Не проспи тусовку в Нью-Йорке!" - я вдруг отчетливо почувствовал, какая глубокая трещина разделила надвое всё наше общество, и в особенности интеллигенцию. И в то время, как одни в это морозное утро торопились умчаться на солнечные Канары, в Париж или же в такое милое сердцу либеральных российских интеллигентов средоточие мировой демократии как Соединённые Штаты Америки, другие вылетели с военного аэродрома в Чкаловском в сторону обагрённого боями Северного Кавказа и, спустя два с лишним часа полёта, приземлились в аэропорту Моздока. Здесь, по согласованию с руководством Вооруженных сил РФ, начал свою работу Пленум Союза писателей России, посвященный проблемам современной армии и её взаимодействию с культурой. Неспроста же, вспомнил я, в книге "На Юго-Западном направлении" дедушка подчеркивал, "что слово писателя в годы Великой Отечественной войны играло важную роль в формировании и укреплении в каждом советском человеке, в каждом воине Красной Армии любви к социалистической Родине и ненависти к захватчикам. Большое моральное воздействие оказывали произведения Алексея Толстого, Михаила Шолохова, Алексея Суркова, Ильи Эренбурга, Константина Симонова и других писателей и поэтов. Они тонко понимали думы и чувства советских людей и умело, вдохновенно писали о любви к Отчизне. Их статьи, публиковавшиеся главным образом в "Правде" и "Красной звезде", перепечатывались во фронтовых и армейских газетах..."
   Не утратило, как я смог убедиться во время этой поездки, своей роли писательское слово и сегодня, хотя демократическая власть и старается всячески отдалить писателей от армии и народа.
   Чтобы максимально использовать непродолжительный в это время года световой день, мы тогда разделились на три группы и вылетели на вертолётах в населённые пункты Гудермес, Автуры и Урус-Мартан, где нас должны были ждать местные жители и воины дислоцированных там частей Российской Армии. О-о, что это были за ощущения, когда набитая людьми махина грузового вертолета то вдруг взмывала ввысь, уходя от места возможного обстрела, а то резко припадала к заснеженной земле, маневрируя таким образом на протяжении всего полета, чтобы не быть сбитой!..
   Нашу группу высадили на краю селения Урус-Мартан, название которого переводится как "Русская могила", и привели в дислоцированную на его окраине воинскую часть. В большую палатку набилось душ тридцать свободных от службы ребят, и мы начали свой литературный вечер - читали парням стихи, рассказывали о журнальных планах на будущее, пели песни. Прямо здесь же, в палатке, входивший в нашу группу пишущий священник отец Ярослав Шипов окрестил пятерых воинов, а я и прозаик Александр Сегень, как могли, ему в этом помогали. Но, даже стоя рядом с батюшкой и выводя "Правило веры", я не мог до конца отдаться глубине совершаемого нами таинства и с замирающим сердцем вслушивался в канонаду работающей где-то неподалеку артиллерии и перестук крупнокалиберных пулемётов.
   Вечером, уже по возвращении в Моздок, где состоялось наше итоговое пленарное заседание, была проведена пресс-конференция, на которой собравшимся журналистам рассказали о работе Пленума и зачитали текст обращения писателей к воинам Российской Армии. На память о встрече представителям командования были подарены икона Божией Матери "Державная" и, естественно, привезенные нами книги. В свою очередь группа участников Пленума (в том числе и я) была удостоена медалей "За укрепление боевого содружества".
   Там, в зале, я записал выступления некоторых из участников Пленума, думая, что смогу опубликовать их в нашей "Всенародной кафедре", но подготовленный мною материал был почему-то положен Дворядкиным "под сукно", а потом прозвучали те роковые выстрелы в подъезде его дома на Кутузовском, и в суете наступившего на некоторое время редакционного безвластия мой очерк где-то окончательно потерялся. Правда, в одной из записных книжек сохранилась запись самих выступлений, но обрабатывать их сделалось уже некогда и незачем, и они так и остались до сих пор мною нигде неиспользованными. Хотя, вполне возможно, что кому-нибудь их и было бы интересно прочитать.
   Вот что, к примеру, сказал тогда, обращаясь к воинам, дважды Герой Советского Союза писатель Владимир Васильевич Карпов:
   - Я из того поколения, представителей которого называют вечно молодыми. Но почему, спрашивается, несмотря на наш весьма солидный возраст (а мне уже под восемьдесят), мы продолжаем принадлежать к вечно молодым? Мне кажется, потому, что в тех братских могилах, которые разбросаны от Сталинграда до Берлина, лежат наши 25-летние сверстники. Они навсегда остались в этом возрасте, привязав и нас к поколению ВЕЧНО молодых, молодых НАВСЕГДА... Когда мы хоронили своих друзей в братских могилах - мы клялись одержать победу, добыть её любой ценой, добить врага, и мы эту клятву выполнили. Когда мы думали о том, какая жизнь будет после войны, мы представляли её, как сплошное счастье. И вот этой радости мешают события, которые происходят в Чечне. И вы своим подвигом не позволяете бандитам взрывать дома, города. Вы выполняете здесь завет фронтовиков, помогаете восстановить спокойную счастливую жизнь...
   Скульптор Вячеслав Клыков:
   - Дорогие друзья! Вы вершите праведное дело, и это могут засвидетельствовать все присутствующие здесь писатели. Поверьте мне, вас поддерживает в этом и весь наш русский народ. Предки наши всегда говорили: "За Веру, Царя и Отечество!" - ну, а мы будем сегодня стоять за Веру и Россию. Храни вас Господь!..
   Вопрос из зала командующему Северо-Кавказской группировкой генералу В. Г. Казанцеву:
   - Вы опытный воин-ратник, как вы думаете, может сегодня, как в 1996 году, появиться предательский приказ остановиться и отойти на прежние рубежи?
   Ответ генерала В. Г. Казанцева:
   - Мне кажется, вряд ли. Ведь сегодня победы хочет весь наш народ причем народ не только России, но и Чечни. Я официально заявляю, что большая часть банд-формирований разгромлена и уничтожена. Начало этому было положено уже в Дагестане, сейчас это продолжается здесь. В том, что будет обеспечен разгром бандгруппировок, не должно быть сомнений ни у кого. Причем это будет завершено в ближайшее время... Что же касается дальнейшего, то потребуется определённые сроки: не год и не два, гораздо больше. Но факт есть факт: руководство страны твёрдо решило, что такого бандитского разгула на территории Чечни больше быть не должно. С этой целью параллельно с выполнением боевой задачи здесь размещается крупное соединение российских вооруженных сил внутренних войск, достаточное для того, чтобы выполнить поставленную задачу и не повторить тех ошибок, что были... Наконец, уже сейчас закрывается южная граница, закрывается на сто процентов. Поэтому я уверен, что те задачи, которые перед нами поставлены, будут выполнены. Сил и средств для этого сегодня вполне достаточно.
   Главный редактор газеты "Завтра", прозаик Александр Проханов:
   - На чеченских полях сражений рождается блестящая когорта русских генералов - Шаманов, Трошев, Квашнин и другие. Есть надежда, что, победив в Чечне врага России, эти СИЛА, ПОБЕДА, ЗДОРОВЬЕ, ДУХ придут отсюда и в саму Россию. Офицеры и генералы, которые здесь воюют, они наверняка ощущают свою сверхзадачу, которая не закончится с окончанием чеченской кампании. И эту ПОБЕДУ, ВОЛЮ надо вернуть в наш народ, который очень нуждается в таком моральном и сильном духовном здоровье...
   Почувствовав, что прессонференция клонится к концу, я отыскал свое пальто и, одевшись, вышел на улицу.
   - Только не курите на открытом пространстве, - предупредил меня прячущийся за сложенными на крыльце мешками с песком часовой. - Тут могут снайперы работать...
   - Я вообще не курю, - успокоил я и сделал несколько шагов в темноту.
   Здесь, вспомнил я, на этой же самой земле и под этими самыми звездами, в немыслимо далеком уже от нас 1922 году, довоевывая финальные бои гражданской войны в России, К. С. Москаленко в составе 6-й Чонгарской дивизии завершал ликвидацию, казалось, последней на Северном Кавказе банды князя Джентемирова. И вот сегодня здесь снова грохочет артиллерия...
   Уже в самолете, возвращаясь обратно в Москву, я попытался начать читать захваченный в дорогу роман "Убийство в китайском ресторанчике", рецензия на который давно была оплачена издательством и её нужно было ставить в ближайший номер, но текст абсолютно не воспринимался. Я громадным усилием воли собирал напечатанные слова в строки, чуть ли не вслух повторяя смысл прочитанного, но все тут же расползалось на отдельные, ничего не значащие выражения. Тайная жизнь китайского ресторана и его посетителей оставалась для меня такой же далекой, как и приводимые по ходу действия наименования китайских блюд, и, наверное, поэтому поверх всей этой белиберды как-то само собой начали сочиняться строки какого-то неясного мне пока по замыслу стихотворения. Допишу ли я его когда-нибудь до конца? Бог весть! Но когда строки начинают стучаться в душу, то не выпустить их на бумагу - все равно, что не дать вылупиться из яйца цыпленку:
   ...Ну что сказать? Сегодня всяк горазд
   издать роман или хотя бы повесть.
   Пиши, что хочешь - про войну, про совесть,
   про то, что ты - поэт иль педераст.
   Отныне всем позволено - всё сметь,
   при том нигде не кланяясь кому-то.
   Не издают? Купи себе компьютер
   и подключайся в мировую Сеть!
   И, как детишек, у которых нет
   своей семьи, отвозят в интернаты,
   так все стихи и прозу - без преграды!
   берет к себе под крышу Интернет.
   Открой любой литературный сайт,
   и в тот же миг столкнешься с суперменом:
   стреляет первым, мыслит современно,
   широкоплеч, накачан и носат.
   Одна беда: души нет - и на грамм!
   И мир вокруг - условно-виртуальный...
   (...Увы, но то же - даже в той, нормальной,
   литературе отворится нам.)
   Романов - море! (Хоть пихай их в печь.)
   Начнешь читать - а там одни злодеи!
   Героев - нет, поскольку нет - идеи,
   ради которой можно в землю лечь.
   Твердят вокруг: тут трудно угадать,
   большое - видится на расстояньи!
   (Словно герой - гуляет в ресторане,
   и его надо малость подождать.)
   Но нет, друзья, тут сколько ни шали,
   а всё ж герои завтрашних романов
   придут к нам вовсе не из ресторанов,
   а из боёв за Грозный и Шали.
   Режимов много, Родина - одна,
   о том писали Тютчев, Достоевский
   и те, кто после слыл антисоветским
   от Кублановского и до Бородина...
   Впрочем, перечитав написанное, я подумал, что оно попахивает откровенным постмодернизмом, а постмодернизм хотя и таит в себе некоторые довольно любопытные в формальном отношении приемы, весьма трудно при том совмещается с понятием героического, чему мешает его склонность к пародированию (а значит, и снижению) тем и образов и "высокого" звучания. Хотя в то же самое время - разве не постмодернистична сама наша сегодняшняя эпоха, постоянно отсылающая нас к чему-то уже бывшему в истории? Сердце постмодернизма - аллюзия, реминисценция, поэтическая реплика. Их использование определенно вызывает у читателя известный синдром того, что описываемое уже однажды было, уже происходило в каком-то невоспроизводимом отчетливо прошлом. Это провоцирует в его сознании некую стертость, заниженность созданной реальности, которая воспринимается уже не сама по себе, а всего лишь как отпечаток какого-то прежнего, полузабытого оригинала. Таким образом тотальная аллюзорность стремится уничтожить в человеке понимание того, что все совершающееся и с ним, и в истории происходит впервые, в единственный раз - и потому личностный ответ миру тоже должен быть уникален и единственен. Стремясь погасить эту высокую адекватность человека бытию, аллюзионность оказывается дьявольской уловкой, склоняющей человека к попустительству всему низкому и разрушительному. "Оказывается, мол, что все уже так было - так есть - и так будет когда-нибудь потом, а моя воля бессильна что-либо изменить... Ну, а раз так, то гори оно все огнем..." Поистине иезуитский ход лукавого, заставляющий такое страшное явление как "духовное убийство" воспринимать всего лишь как категорию одного из литературных понятий..
   Примерно то же самое можно ныне ощущать и в самой истории, где на каждом шагу возникают определенные аллюзии, намеки на то, что вся наша сегодняшняя жизнь есть только некое хронологическое эхо давно состоявшихся событий. Суверинитет республик? Да было это уже, вспомните начало ХII века с его "периодом феодальной раздробленности". Либерализация цен, приватизация, частная собственность? Ну о чем говорить - это же повторение ленинского НЭПа! Засорение русского языка? Опять-таки вспомните начало ХХ века - отмену "ятей", "еров" и самое настоящее засилие терминов, наподобие столь полюбившихся представителям новой власти "экспроприации", "коллективизации", "индустриализации", "ГОЭЛРО", "ЧК", "ВКП(б)", "трибунала", "расстрела", "к.р.д.", "ч.с.и.р.", "ГУЛАГа", "Карлага", "БАМа" и других рычаще-лязгающих слов и аббревиатур. Сокращение российской армии? Какие пустяки, это только бледная тень репрессий 1937 года против красных военачальников!..
   Вот и в сегодняшней Чечне, похоже, складывается точно такая же полувиртуальная картина - то ли это 6-я Чонгарская дивизия против князя Джентемирова воюет, то ли 6-я рота псковских десантников против банды Басаева? "Дежа вю", как говорят в Париже. Все это уже было, было, было...
   ...Впрочем всё это (и эта моя поездка с писательской группой, и все эти мысли о постмодернизме) имели место уже гораздо позже: после того, как я несколько лет проболтался по всему Советскому Союзу, работая на разных сезонных работах и посылая корреспонденции в областные и столичные газеты, где их время от времени публиковали, обкорнав самые интересные, на мой взгляд, эпизоды. Потом я закончил заочное отделение Литературного института имени А. М. Горького, проработал несколько лет в районной газете "Старицкий вестник" в Тверской области, одновременно сотрудничая с областной "Сельской жизнью", "Губернскими ведомостями" и сочиняя (правда все реже и реже) свои собственные стихи и прозу, пока в конце концов не повстречал на одном из совещаний молодых литераторов Ирину (тоже писавшую тогда наивные девические стихи про безответную любовь), женился на ней и уехал в город Сызрань, куда после окончания Самарского педагогического университета она была направлена по распределению.
   Квартиру ей дали не в самом городе, а в располагавшемся в двух километрах от окраины Сызрани совхозе "Большевик", так что я каждый день вынужден был сначала переходить по узенькой тропиночке через совхозное поле, затем садиться на автобус и уже на нем доезжать до редакции районной газеты "Правда Сызрани", куда мне удалось устроиться. Весной и летом, когда вокруг изумрудно зеленели всходы или янтарно золотились вызревающие хлеба, а в вышине звенел невидимый снизу звуковой пуант жаворонка, и даже ранней осенью, пока ещё не перепахивали протоптанную за лето тропку или не начинались дожди и грязь, мои прогулки можно было даже отнести к категории приятных. Но с конца сентября и до мая это была самая настоящая пытка...
   Предоставленная Ирине квартира была сырой и плохо прогреваемой, так что родившаяся в первый же год нашей совместной жизни Аленка постоянно болела, из-за чего жена то и дело сидела на больничном, срывая программу по английскому языку, так что директор школы была ею сильно недовольна, и никакого улучшения жилищных условий нам здесь по этой причине "не светило". Понятно, что о писании каких бы то ни было стихов Ирина тут забыла даже и думать и все время суток, что была не в школе, отдавала дочке.
   Я же спустя какое-то время после нашего сюда переезда обнаружил, что в Сызрани существует своя собственная писательская ячейка, структурно входящая в Самарское областное отделение Союза писателей России, и начал раза два в месяц заглядывать в гости к пишущей братии. Помню там поэта Олега Портнягина, потом одетого в военную форму прозаика Олега Корниенко, каких-то других литераторов... Пару раз в год сюда приезжал из Самары глава областных писателей с группой литературных корифеев - невысокий, квадратный мужик с крепко посаженной головой, написавший лет около тридцати назад книжку хороших рассказов на сельскую тему.
   В ДК и библиотеках устраивались встречи с читателями, заезжие писатели учили слушателей нравственности и патриотизму, а потом уезжали в гостиницу, напивались там и слушали, как, багровея от натуги лицом, их руководитель до середины ночи пел свою любимую песню: "Сюды - ус, туды - ус, посередке самый вкус..."
   - Еще один такой литературный вечер, и я от тебя уйду, - сказала мне после очередного приезда самарцев Ирина и, засунув подальше рукописи своих недописанных стихов и романов, я начал все чаще и чаще заезжать в здешнюю церковь Казанской иконы Богоматери, и вскоре (уже который раз за свою непродолжительную жизнь) практически совершенно утратил интерес к сочинительству художественных текстов.
   В таких условиях мы умудрились прожить, не разбив о неустроенный быт свою любовную лодку, до той самой поры, пока в один из нестерпимо засушливых июльских дней в Сызранском порту не пришвартовался теплоход "Святой князь Владимир" с группой священнослужителей и паломников, совершавших в преддверии ещё только отдаленно маячившего тогда на горизонте двухтысячелетнего юбилея Рождества Христа Крестный Ход по водам рек Волга, Днепр и Западная Двина. Два дня я присутствовал с батюшками на всех богослужениях и молебнах, участвовал в их трапезах и встречах с жителями города, а по отбытии теплохода написал статью о необычном знамении, произошедшем в час их отплытия.
   "...В завершение дня, - писал я, - участники Крестного хода вместе с многочисленной группой местных богомольцев съездили в поселок Новокашпирский на святой источник, на котором в 1713 году явилась Феодоровская икона Божией Матери. Здесь в торжественной обстановке был совершен молебен. А в девять часов вечера пассажиры теплохода простились с гостеприимной Сызранью и направились дальше вниз по Волге.
   По прошествии некоторого времени, когда напротив источника, под звуки доносившегося из Казанского собора благовеста, проходил теплоход "Святой князь Владимир", оставшиеся здесь люди увидели, что вода на Волге окрасилась в нежный розовый цвет, а на чистом небе начали собираться легкие перистые облачка. И вдруг на фоне этих облачков появилась сияющая икона Божией Матери... Минут через десять она стала невидимой, а вода и небо приняли обычный вид... Так завершился в Сызрани Международный Крестный Ход".
   Самое чудесное во всем этом было то, что мне на свой далеко не новый "Зенит-TTL" удалось сделать несколько вполне отчетливых фотоснимков сияющего в небесах лика Божией Матери и напечатать их вместе со статьей в газете. Недели через полторы после этого мой материал перепечатала популярнейшая в те времена "Всенародная кафедра", которая выходила тогда тиражом четыре миллиона экземпляров и считалась одним из самых удачливых изданий среди тогдашних российских СМИ. Она печатала в основном статьи о всякого рода барабашках и полтергейстах, а также комментарии специалистов, как дважды два объяснявших читателям, почему никакой полтергейст в России невозможен в принципе.