Перуц Лео. Рождение антихриста

Перуц Лео
Рождение антихриста

   Лео Перуц
   РОЖДЕНИЕ АНТИХРИСТА
   Перевод с немецкого К. Белокурова под редакцией И. Богданова
   В 1741 году в Палермо, недалеко от порта, жил некий починщик обуви. Он не был уроженцем города, а приехал издалека, и соседи звали его Дженовезе1 из-за его непривычного произношения и превосходного аппетита, так соответствующего известной поговорке: один генуэзец ест за троих сицилийцев.
   В этом большом городе, который можно было бы назвать подлинным раем, не будь он населен самым ленивым и никчемным народом на свете, наш "генуэзец" сильно отличался от всех местных жителей своим трудолюбием и бережливостью, а на улице Веттурини, где он поселился, им просто не могли нахвалиться. Ибо кроме ремесла сапожника, в котором он был искусен и прилежен, как никто другой, он завел еще и мелкую торговлю всякой всячиной - дверными колокольчиками, железными скобами, крючьями, замками и рыболовными снастями. Л еще он сдавал двух своих мулов напрокат торговцам, и они перевозили на них товары из гавани в склады. При всех этих заботах он находил время ежедневно посещать мессу в ближайшей церкви. Он всегда сам делал покупки на базарной площади, так как не держал ни служанки, ни подмастерья, и ранним утром, задолго до открытия сапожной мастерской, его можно было встретить у прилавка мясника, где он по будням выбирал фунт телятины, а по праздникам - лобана или жирного линя.
   В те времена, как, впрочем, и теперь, священники, служившие в окрестностях города, были по большей части люди бедные. Им не много удавалось извлечь из своих прихожан, и потому приходилось всячески изыскивать добавочные доходы. Один такой священник, проживавший в Монтелепро, еженедельно посылал на городской рынок свою служанку с корзиной, наполненной яйцами и маленькими сырками, ибо того, что крестьяне платили им с причетником за крестины, погребальные службы, восковые свечи и остальные церковные услуги, едва хватало на горох для похлебки.
   Так вот, эту самую служанку, которая, впрочем, была некрасива и уже не так молода, наш сапожник частенько встречал на рынке. Долгое время они не заговаривали друг с другом, но когда он увидел ее в пятый или шестой раз, он вернулся домой, снес старьевщику свой старый плащ, верой и правдой прослуживший ему двадцать месяцев, и тут же заказал портному новый. Несколько дней подряд сапожник сидел дома, питаясь одним только хлебом, сыром и маслинами, так как больше не хотел показываться поповской служанке в таком нищенском виде.
   Как только новый плащ был готов, сапожник вновь стал ходить на базар и в мясные лавки и через несколько дней встретил ту, ради кого заказал себе обнову. На сей раз служанка принесла двух курочек-пулярок и горшочек меду и просила за все это два скудо, ибо ее хозяину попу недоставало этой суммы на покупку нового требника.
   На этот раз она и сама приоделась по случаю праздничного дня. На ней были новые башмачки и белая шаль, а в ушах поблескивали серебряные серьги в виде небольших колечек с белыми и голубыми камушками. Сапожник сразу же приметил эти и даже не подумал усомниться в том, что она сделала это ради него. И все же он не сразу заговорил с нею, а некоторое время стоял вблизи, склонившись над лотком с товаром и как бы вовсе не глядя на нее. Люди подходили, щупали курочек, пробовали мед, хвалили или бранили и то, и другое, приценивались - и уходили, ничего не купив. Сапожник терпеливо ждал. Наконец па мед и кур нашелся покупатель, и едва только закончился торг, сапожник подошел к служанке и начал разговор.
   - Кажется, дождь собирается, - сказал он. - Небо вон совсем темное. Сейчас это хорошо для хлебов и репы, да и для инжира тоже вовремя...
   Служанка покраснела и стыдливо оправила фартук.
   - Особенно хорошо это для винограда, - возразила она.
   - Ну да, и для винограда, - согласился сапожник. - Он в этом сезоне уж больно дорогой. Я выпиваю в день по две чарки вина, но дома, а не в таверне, потому что я не какой-нибудь там шатун или игрок. Я все время сижу дома и стараюсь заработать побольше!
   Он умолк и принялся рассматривать свои большие, перепачканные варом пальцы, с которых не сходили трещины и мозоли от дратвы.
   - Свой достаток легко приумножить, - заметила служанка, - если в доме будет женщина, которая умеет вести хозяйство и знает, чем помочь мужу.
   - Таких женщин не часто встретишь, - отвечал сапожник. - Сам-то я холостяк. Я знаю в этом городе очень немногих девушек, но все они уже имеют любовников.
   - У меня нет любовника! - заявила она.
   Затем сапожник узнал, что она находится в услужении у достопочтенного падре из Монтелепро. Такого селения он не знал.
   - Это высоко в горах, - сообщила она. От города это будет пять часов пешком. У нас там много коз, и крестьяне делают отличный сыр. Мартовские сырки из Монтелепро известны всем, ими торгуют в деревнях и городах аж вплоть до Трапани. Все они вывозятся из нашего Монтелепро.
   * * *
   Когда на землю упали первые тяжелые капли дождя и рыночная площадь опустела, сапожник со служанкой продвинулись уже так далеко, что назначили день свадьбы. Ибо у людей их сословия подобные дела решаются легко.
   * * *
   Так наш сапожник нашел себе жену, какую хотел, и некоторое время свежеиспеченная супружеская пара жила в мире и согласии. В первые недели брака жена несколько раз наведывалась в Монтелепро, чтобы носить товары прежнего хозяина на базар в Палермо. И каждый раз, когда она уходила с корзиной яиц на голове и полными кринками молока в обеих руках, священник давал ей самое пламенное благословение, ибо других денег, кроме вырученных на базаре, у него не водилось. Потом он подыскал себе новую прислугу, и сапожникова жена стала сидеть дома и вести хозяйство. В свободные часы она ткала на ручном станочке и в конце каждой недели отдавала мужу заработанные деньги.
   По утрам оба привычно ходили в церковь к мессе, а в восемь часов сапожник уже бежал к себе в мастерскую и принимался за кожи и дратву, а его жена отправлялась на базар за мясом, оливковым маслом, вином и и прочими необходимыми продуктами. И в час обеда вокруг их дома на улице Веттурини разносились ароматы куриного супа, овощных и рыбных блюд, а также печений на яйцах и сырных лепешек.
   Так проходили дни, и настал канун праздника Тела Господня. Жена сапожника украсила окна дома свежими ветками каштанов, как то предписывал обычай, и легла в постель раньше обычного, ибо назавтра хотела увидеть образ Господень и священнослужителей в столах2 и дождевиках, которые в этот день ходили по городу процессией, держа в руках священные реликвии. Кроме того, ей было интересно потолкаться среди народа, толпами собиравшегося на праздник из окрестных деревень. Как обычно, вечером пришел из мастерской ее муж и лег рядом с нею.
   Ночью она вдруг проснулась. На небе стояла полная луна. Свет ее, проникая в узкую комнату, резко обрисовывал контуры предметов: ветки каштана за окном, дымно-черный образ святого Иоанна Крестителя на стене, кухонный стол с медной кастрюлей для теста, флягой для уксуса, хлебным ножом и разливательной ложкой - и висящий над дверью листок пергамента, на котором большими буквами (черными строчными и красными заглавными) была написана молитва святого Бернарда Клервосского. Глядя на этот листок, она ощутила досаду на мух, вечно засиживавших и портивших буквы в словах святого...
   Вдруг она заметила, что не слышит рядом с собою дыхания мужа. Она протянула руку и убедилась, что его место на кровати пустует.
   Немало удивившись и испугавшись, женщина соскочила с кровати. Протирая слипшиеся ото сна глаза, она явственно услыхала голос мужа, доносившийся из мастерской. Он что-то бормотал и словно бы всхлипывал. Ей показалось, что он читает молитву, но она не могла различить ни единого слова, и для нее оставалось непонятным, что ее муж в такое время может делать в мастерской. И туг сквозь дырку в двери, образовавшуюся от выпавшего из доски сучка, на белое покрывало кровати упал тонкий луч света - должно быть, в мастерской кто-то запалил масляную лампу.
   - Липпо! - крикнула она. Но ответа не было. - Филиппо! Ты что, не слышишь меня? Липпо!
   До ее слуха донеслись какие-то визгливые звуки, и она закричала еще раз:
   - Филиппо!
   Тут стало тихо, и лишь через несколько секунд она услышала, как сапожник выругался:
   - Проклятущие крысы! Они разбудили меня! Надо же, напустились на мои кожи!
   Не могло быть сомнений в том, что это был голос ее мужа, но уже в следующий миг женщина опять испугалась, ибо в мастерской раздалось визгливое хихиканье, сопровождаемое гнусавым блеянием, которое никоим образом не могло сойти с уст ее мужа:
   - Крысы! Вот именно, крысы, хе-хе-хе! Корабельные крысы, прямо с галер!
   - Филиппо! - закричала объятая страхом жена. - Филиппо, с кем ты там?! Брось этих дурацких крыс и иди ко мне! Туши свет, масла жалко...
   - Заткнись! Убирайся! Пошел к черту, ты свое получил! - закричал тут сапожник.
   И жена возблагодарила небо, ибо это был точно его голос. Еще с минуту она слышала ворчание и торопливые шаги взад-вперед по комнате, а потом хлопнула входная дверь, щелкнул замок, и наступила тишина.
   В следующее мгновение сапожник просунул голову в дверь комнаты .
   - Ты не спишь? - проворчал он. Он был бледен как полотно, по лицу его крупными каплями катился пот, а большие красные ручищи дрожали, как в лихорадке.
   - Кто это был с тобой? - боязливо спросила жена.
   - Со мной? Да кто же, к черту, мог быть со мной?!
   - Я слышала какой-то визг. С кем ты говорил?
   - Я? Да с крысой. Она бегала туда-сюда по моим узлам с кожами и шумела, как тысяча чертей. Ну и крыса - огромная, черная, облезлая, настоящий прелат среди крыс, и притом вонючая, как Иуда! Но готов поклясться - я ее все-таки подшиб!
   Несмотря на пережитый испуг, женщина засмеялась, когда ее муж назвал крысу прелатом. Заметив ее веселье, сапожник продолжил шутку:
   - Да-да, прямо великий приор крысиного ордена! Этакий пузатый аббатик. Но я ее здорово прищучил, уж можешь не сомневаться!
   Женщина больше не удивлялась тому, что ее муж устроил посреди ночи весь этот кавардак. Она вспомнила, что у ее прежнего хозяина крысы погрызли ножки кровати, порвали два куска полотна и безвозвратно испортили новую льняную рубашку, и задумалась о средствах повывести эту нечисть.
   - Кошку бы нам! Нет, пожалуй, это не годится, - сказала она и натянула одеяло до подбородка. - Она вылакает у меня уйму молока, и ничего в доме от нее не убережешь. Уж кошки-то умеют наделать хлопот, а по ночам они так орут на крышах, что просто хоть в гроб ложись! Нет, не надо кошку! Надо отраву. Это самое верное средство. У грека-аптекаря, что держит лавку на углу базарной площади, продается отменный крысиный яд в маленьких коробочках.
   Она была на третьем месяце беременности, и ее начали одолевать желания и влечения к таким вещам, которых она в прежней жизни вовсе не замечала.
   - Как прохожу мимо, всегда загляну в его лавочку. У пего там сотни всяких ароматов и эссенций: лавандовая вода и апельсиновая вытяжка, жасминовое масло и фиалковые капли, кипрская пудра и такой душистый порошок - я даже и названия-то его не знаю. Я ведь забывчивая. У него в лавке пахнет, как в монастырском саду. И крысиный яд у него есть... Я уж куплю что-нибудь подходящее. Ты можешь пришибить одну или даже целый десяток, но проку мало - тут же набегут другие...
   Сапожник уже улегся у нее под боком. Она услышала его глубокое дыхание и скоро тоже забылась сном.
   * * *
   Несколько недель спустя - а было это в воскресенье, ближе к вечеру сапожник с женой проходили по площади Санто Хризостомо. Посредине ее стояла красивая бронзовая статуя Христа. Туда сошелся весь портовый квартал: матросы, хозяева кабачков, служащие складов и гостиниц, парусные мастера, купеческие приказчики и слуги, носильщики и грузчики. Все они в воскресных костюмах теснились вокруг большой палатки. В ней за пару медных монеток показывали публике массу диковинных тропических птиц и змей, и можно было увидеть даже живого гиппопотама. Это редкое зрелище привлекло и группу ярмарочных артистов, надеявшихся подзаработать здесь своим искусством.
   Напротив чудесной палатки стояло высокое здание со шпилем. С его крыши к окнам монастыря Братьев-проповедников протянули два каната, на которых выплясывали то в одну, то в другую сторону жонглеры в узких штанах и шитых серебром камзолах. Девушка из Картахены в паре с карликом отплясывала под звуки цимбал и волынок на соломенном мате, а старенький пульчинелла, стоя па бочке из-под масла, рекламировал чудодейственные снадобья странствующего лекаря, среди которых были также снотворные порошки и мягчительный бальзам для лошадей. Негритенок заставлял свою обезьяну изображать часового и бить в барабан, а торговавший медом и марципановыми шариками грек с островов Архипелага во весь голос отпускал остроты, заставлявшие девушек краснеть.
   Сапожник смотрел на всю эту суету с возвышения у портала церкви. Из переулков на площадь толпами валили люди. Из общего гвалта звонко вырывались выкрики продавцов мороженого. Воздух был пропитан запахом жареной рыбы. В отдалении виднелась чистая полоса залива и распущенные паруса фрахтовых судов.
   Уже добрую пару минут жена сапожника наблюдала за двумя мужчинами необычного вида, которые, невзирая на толкотню, держались вблизи ее мужа-сапожника, ни на миг не теряя его из вида. Один из них, высокий, сильного сложения, был одет на дворянский манер - на нем были сафьяновые башмаки, попугайчато-зеленые шелковые чулки и узкие кюлоты, камзол светло-коричневых тонов, парик и шляпа с пером. Костюм довершала короткая шпага у пояса. Но эта изящная упаковка явно не подходила к его грубым чертам, красно-загорелому лицу, рыжим усам, торчавшим под утиным носом, и заклеенному пластырем рубцу, протянувшемуся через все лицо. Он стоял высокомерно, не шевелясь, скрестив руки на груди, и неотрывно смотрел на сапожника, в то время как его спутник, одетый священником низенький толстячок с блеющим голосом, гладкой рожицей и заплывшими глазками, непрерывно пританцовывал на месте.
   - Видишь тех двоих? Они с нас глаз не сводят! - шепнула женщина мужу. - Ты их не знаешь?
   Сапожник бегло глянул на странную пару, пожал плечами и усмехнулся:
   - Нет, я их не знаю, ни того, ни другого! Да не беспокойся ты из-за них. Смотри лучше, он вышел опять! Он же сейчас свалится вместе с ребенком!
   И он указал на оконце в скате крыши, откуда в этот момент выбрался канатный плясун с маленькой девочкой, размахивающей голубым флагом, и задом наперед пошел по канату.
   Тем временем двое незнакомцев придвинулись совсем близко к ним, и женщина услыхала, как человек в украшенной пером шляпе спросил своего спутника гортанным басом:
   - Сколько времени, дон Чекко?
   - К услугам вашей милости, ровно одиннадцать! - проблеял толстяк. Одиннадцать часов, если это подходит вашему высокородию.
   Женщина удивилась бессмыслице этого ответа, ибо не минуло еще и четверти часа, как с колокольни святого Хризостома прозвучало семь ударов, а в монастырской капелле Братьев-проповедников прозвонили колокольчики к "Аве, Мария".
   - Так, значит, одиннадцать, - пророкотал рыжеусый.
   - Смотри, смотри, он сейчас прыгнет! - закричал сапожник и крепко сжал руку жены. Исполнив головокружительный кульбит, канатный плясун ловко приземлился на каменную мостовую рыночной площади. - Эх, рано! Слишком рано! Да еще и с ребенком на горбе! Ты очень неосторожен, парень, этак когда-нибудь себе и шею сломаешь! - кричал сапожник.
   - Да он, наверно, показывал этот трюк уже сотню раз! - возразила жена, не понимая, отчего это вдруг ее муж так переживает за канатных плясунов. Ничего тут нет особенного. Моряки на мачтах кораблей выделывают еще и не такие штуки - вот на это, уж точно, стоит посмотреть...
   - Ну, если не одиннадцать, так двенадцать, - проблеял аббат. - Как вашей милости будет угоднее. Почему не может быть двенадцать, если вашему сиятельству так больше нравится?
   - Итак, двенадцать, - пробурчал гигант со шпагой.
   "Где и когда я могла слышать эти голоса? Это басовитое горловое ворчание и визгливое блеяние? Наверняка совсем недавно", - размышляла женщина. Сначала она заподозрила в этих двоих скотопромышленников, которые некогда частенько заезжали в Монтелепро ради закупки племенных козлов. Подумав немного, она почти утвердилась в этой мысли и даже вспомнила имя одного из них. Но тут что-то вдруг лопнуло у нее в голове, и она увидела себя стоящей посреди спальни и в испуге взирающей на пробивающийся сквозь дырочку в двери мастерской тонкий лучик света. "Крысы!" - ворчал у нее в голове горловой бас. "Крысы! - блеял визгливый дискант. - Корабельные крысы! Крысы с галер!"
   Леденящий страх пронизал женщину. Ноги ее задрожали, и, чтобы не упасть, ей пришлось взяться за массивную ручку церковной двери. Она поняла, что муж лгал ей. Что эти неприятные личности - дворянин и писклявый аббат были теми самыми ночными визитерами, с которыми говорил ее муж в ту недавнюю ночь. Теперь она понимала и смысл их несуразных речей: сегодня ночью они придут опять, для того и договариваются о времени. "Одиннадцать часов, ваша милость?" - "Нет, рано! Слишком рано! - ответил ее муж и для отвода глаз добавил: - Ты неосторожен, парень!" Он знал, что к тому времени она еще не заснет.
   С ужасом смотрела она на мужа. А он стоял и с открытым ртом глазел на канатоходцев, следя за каждым их движением. Казалось, он так увлечен, что не замечает ничего и никого вокруг.
   - Значит, в двенадцать, и так порешим, - проворчал украшенный свежим шрамом дворянин.
   И женщина увидела, как сапожник еле заметно кивнул головой.
   * * *
   Вернувшись домой, жена сапожника поставила на стол оставшийся от обеда капустный суп и кусок куриного мяса, а после ужина вышла во двор поглядеть на мулов и принести воды из колодца. Когда она вернулась в комнату, ее муж уже надел ночной колпак и улегся в постель. Пока она убирала со стола и мыла посуду, он крестился и читал молитвы. Закончив "Те lucis" и "Ave, Maria"3, он задул свечу и сказал жене: "Поели, и славно. Иди спать!"
   Жена послушно легла в постель, не давая сапожнику повода заподозрить, что она задумала проникнуть в его тайну. Положив голову на подушку и закрыв глаза, она всячески старалась преодолеть сонливость, ибо заснуть ей было нельзя.
   Сперва он перебрала в памяти названия всех деревушек и постоялых дворов, а также имена хозяев всех особняков, стоявших вдоль дороги из Монтелепро в Палермо, которую она изучила до мелочей, так как ей часто приходилось следовать этим путем. Потом стала вспоминать, когда же в последний раз она пробовала лесные орехи, которые очень любила, но ела крайне редко: в городе их не было, ибо никто не приносил их на базар.
   Время тянулось медленно. Жена сапожника стала вспоминать людей, с которыми успела познакомиться за полгода жизни в городе. Их набралось около сотни.
   - Наш сосед слева, - соображала она, - виноторговец Тальякоццо, однажды подарил мне бутылку "Алеатико", потому что я принесла ему починенные сапожки раньше, чем было заказано. Я никогда еще не пила такого хорошего вина, даже в монастыре. А его дочка Тереза - очень славная девушка. Так же зовут жену торговца пряностями. Его я не знаю. Люди называют его "кум Скули", а то и просто "куманек". Если мне надо было немного перцу, он запросто давал мне в долг. Кузнец-медник, прядильщик шерсти и торговец-зеленщик тоже живут на нашей улице - вот уже и семеро. Знаю еще старика, который держит красильню для шелка и бархата в самом порту. У него есть два сына - один из них скупает табачный лист и делает на дому нюхательный табак. А еще он торгует изделиями из кораллов и зарабатывает кучу денег. Три скудо за цепочку! Да на это можно козу купить!
   Тут она остановилась, ибо ей пришла в голову мысль, пробудившая у нее надежду и вместе с тем чувство тревоги.
   - Долги! Может, он наделал долгов и скрывает от меня? Эти двое ссудили ему денег, а теперь приходят, чтобы припугнуть и заставить платить. Они просто искатели золота, ростовщики, а этот аббат наверняка не настоящий аббат! Но нет, у него не может быть долгов! Как бы он тогда купил еще одного мула к тем двум, что уже стоят на конюшне? Тридцать шесть скудо выложил он за него, а ведь эта скотина и шести не стоит. Он вечно кусается и брыкается, а чтобы его оседлать, требуются двое здоровенных парней.
   Опечаленная и угнетаемая тревогой, она вновь предалась воспоминаниям.
   - Торговец зерном Тапуччи. Удивительно, как это наши квартальные бедняки до сих пор не разделались с ним?.. Лука Загороло, седельный мастер. Чуть не забыла, есть еще один Загороло, который платит за место в церкви Святого Духа. Тот называет себя маклером. Потом парикмахеры, что живут внизу, в доме напротив. Их всего-то двое, муж и жена, а шуму от них за десятерых!
   Вдруг ей вспомнилось, как однажды в мастерскую приходили, тоже среди ночи, двое мужчин и спросили свинцовые грузила для утяжеления сетей. Они очень торопились, ибо с восходом солнца им уже хотелось выйти на ловлю. Она пожелала им удачи, полных лодок рыбы, и один из них, совсем седой старик, ответил: удача наша - от Бога! Это были честные люди; они хорошо заплатили и ушли. Но эти двое, дворянин и аббат (если только он и вправду аббат что-то она не видела молитвенника или других книг у него в карманах), эти двое такие странные...
   Она прислушалась. Мимо дома медленным шагом прошел полицейский патруль. Свет фонаря пробился в комнату и осветил медную лохань, кожаный фартук сапожника на стене, лампу, кружку для воды, образ Иоанна Крестителя - а потом все вновь погрузилось во тьму. Шаги постепенно затихли вдали.
   Неподалеку, в соседнем дворе, залаяла собака, ей откликнулась другая. Женщина лежала и тревожно прислушивалась. И вот на колокольне пробило двенадцать, и с последним ударом сапожник тихонько поднялся с постели.
   Она не пошевелилась, а лишь еще крепче зажмурила глаза, притворяясь спящей. Ее сердце билось неуемно и громко, ибо муж так близко склонился над, что она чувствовала на лице его дыхание.
   С улицы донесся негромкий свист. Сапожник резко выпрямился. Она услышала, как он поспешно завозился в темноте, подбирая свою одежду. Потом он выскользнул в дверь, и спустя мгновение жена услышала его шаги уже в мастерской.
   С минуту было совсем тихо. Потом скрипнула на петлях входная дверь и вскрикнул во сне один из мулов. Снова ненадолго наступила тишина, и вдруг она услышала знакомые голоса: блеющий тенорок аббата и приглушенный до шепота бас гиганта со шпагой. Женщина ждала. Из дырочки в двери пробился свет масляной лампы, отбросив ей на руку круглый блик.
   Теперь пора: она бесшумно встала и, тихо ступая, скользнула к двери.
   Через дырку была видна только небольшая часть мастерской. В поле зрения женщины попал наполненный водой стеклянный сосуд, в котором отражалось пламя лампы, рабочий стол и - над столом - большая, исцарапанная дратвой, коричневая от вара рука ее мужа.
   Рука эта сжимала металлический подсвечник. Она пробовала его на вес и поворачивала во все стороны. На миг рука исчезла, а потом вновь появилась над столом, но уже не с подсвечником, а с тонкой серебряной цепочкой.
   Тут женщина поняла, что происходит в мастерской: эти двое, дворянин с пластырем на щеке и фальшивый священник, были обыкновенными ворами, которые принесли на продажу краденые вещи. Но как могло случиться, что ее муж, который регулярно ходит в церковь, занимается честным ремеслом, торговлей и держит мулов в конюшне, стал укрывателем краденого?!
   В ней больше не было страха, а только гнев и стыд - ведь эти двое сделали из ее дома воровской притон и втянули в свои грязные делишки ее мужа, заставив его забыть Бога и свою честь. Гнев настолько овладел ею, что она, не сдержавшись, толкнула дверь и вошла.
   Дворянин, аббат и сапожник сидели вокруг стола, на котором лежали самые разнообразные вещи: две серебряных ложки, подсвечник, песочница из кованой меди, ножницы, цепи, разбитый бокал, сильно потрепанная шелковая шаль и черепаховая коробка без крышки. На полу у двери лежала конская сбруя с латунными украшениями. Вся эта троица так погрузилась в изучение этих вещей, что в первый момент ни один из них не заметил появления женщины.
   Однако позади них, в самом темном углу комнаты, стоял четвертый высокий, худой, одетый в черное мужчина с узкими кистями рук, темными глазами и необычайно бледным лицом. Его можно было бы назвать даже красивым, если бы не страшные шрамы от ожогов, покрывавшие его лоб и облезлый череп. Он сразу же увидел женщину, но не издал ни звука, а только враждебно глянул на нес. Молчание длилось довольно долго, и женщина вновь ощутила страх, заставивший отступить ее в угол и зажмуриться.
   - Шляпа или шлем? - вдруг спросил, ни на кого не глядя, сапожник.
   - Шапочка, - заблеял аббат. Но там было еще полно всякого добра, да нам было не до того - нужно было живее вылетать в окно, а то старик совсем рассвирепел и начал свистеть. Еще бы мгновение - потек бы сок...
   - Ах вы, воровские хари! - закричала женщина, которую этот жаргон висельников снова вывел из себя. - Вы что же, все трое спятили, что лезете в честный дом? А ну-ка собирайте свои манатки и выкатывайтесь отсюда!
   Сапожник вскочил со стула и уставился на жену широко раскрытыми глазами, словно на привидение. Он хотел заговорить, но от ужаса не смог вымолвить ни слова. Табакерка из черепахового панциря все еще была у него в руках, и он прижимал ее к груди, как некий охранительный талисман.
   Но двое других явно не были испуганы - скорее удивлены внезапным появлением женщины в ночной рубашке. Аббат вскочил, отставил назад свой стул и, подойдя поближе, осмотрел все, что можно было увидеть. После этого он заквакал: