Заснеженная равнина исчезла в один миг, словно картинка с экрана телевизора в момент его выключения из сети. Рашидов снова стоял на лестнице, ведущей в небо, упираясь ногами в перекладину снизу и держась руками за перекладину сверху. Рядом парил ангел Джибрил.
"Продолжай, - распорядился ангел. - Пока у тебя неплохо получается".
Второй участок лестницы дался Рашидову труднее. Во-первых, он устал - любой устанет, если будет подниматься по вертикальной лестнице продолжительное время; во-вторых, ветер не оставлял попыток скинуть Руслана вниз.
"Вот Вторые Врата", - объявил Джибрил.
"Вижу", - проворчал Рашидов; он перевалился через край новой площадки и с минуту полежал, уткнувшись носом в холодный камень.
"Вторые,- подумал он.- Сколько их еще будет?"
Он, к счастью, не знал, что всего Врат будет семь, иначе, скорее всего, остановился бы на полпути, признав свое поражение. Незнание спасло его жизнь и рассудок.
А Врат действительно было семь, и он прошел их все.
...На второй площадке его поджидали сразу двое. Оба - сравнительно молодые люди отчетливо семитской национальности, и оба жестоко искалечены. У одного - в набедренной повязке из кожи - была отрезана голова, и он придерживал ее на плечах руками. У второго имелись раны на запястьях и стопах и еще одна, большая и постоянно кровоточащая, - под ребрами. У этого второго было удивительно изменчивое лицо. Глядя на него, нельзя было понять, когда он сердится, а когда радуется. Декорацией здесь служил кусок пустыни, поросшей местами низким колючим кустарником с острыми листьями. Еще на заднем фоне возвышался крест - жуткое сооружение, поставленное здесь явно не для красоты. Рашидов с удивлением подумал, что он, кажется, знает, кто эти двое...
...Крест стоял на горе, так, что с него был виден весь город: висячие сады, соединяющие храм с Антониевой башней, крылатые боги над гипподромом, хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды. Город плавился в потоках жара, изливаемых солнцем, и очень хотелось пить - жажда была просто невыносимая, - но вместо воды стражники в блестящих на солнце шлемах давали на кончике копья губку, намоченную в уксусе. Боль уже притупилась, но жизнь постепенно покидала иссохшее, избитое тело. В последний свой миг он поднял голову и, глядя прямо на солнце ослепшими от муки глазами, прошептал:
"Или! Или! Лама савахвани?.."
"Готов ли ты принять веру, которая заставляет тебя искупать грехи других?"
"Готов. В этом смысл веры - искупать грехи".
"Вот Третьи Врата".
...Зал с высоким потолком, барельефы на стенах: люди с птичьими, песьими головами, с необыкновенными головными уборами. Глубокий старец на троне: лицо изборождено морщинами, руки цвета пергамента цепко сжимают подлокотники, взгляд острый, испытывающий, умный...
...На дне колодца холодно и пусто. Сильная пульсирующая боль в запястье левой руки - должно быть, сломал при падении. Сначала они раздели его догола, сорвали его разноцветный кетонет, подарок отца, потом сбросили его вниз и ушли, посмеиваясь и громко переговариваясь друг с другом. Он не понимал причин их ненависти к нему, он плакал и умолял их вернуться. Но они ушли, оставив его умирать на дне высохшего колодца. На следующий день они вернутся, но не из милосердия, а лишь для того, чтобы получить выгоду - они продадут его работорговцам...
"Готов ли ты принять веру, если за нее твои братья продадут тебя?"
"Готов. Мои братья по вере никогда не продадут меня".
"Вот Четвертые Врата"...
А были еще другие. Рашидов прошел их все. Это было трудно, почти невозможно. Он убивал своего любимого сына на жертвенном камне под черным от туч небом. Он горел в печи, брошенный туда по приказу царя, его плоть обугливалась, а легкие были заполнены дымом от собственного горящего мяса. Он вел свой народ по выжженным мертвым землям, слыша их стоны и крики, наблюдая, как они умирают один за другим: он хотел (нет, ему так приказали), чтобы вымерли старики, но на одного старика умирало десять детей, а младенцев вообще без счета, но он всё равно вел их сквозь пустыню и сквозь собственный страх...
Когда Рашидов добрался до последней площадки, он был настолько измучен, что уже не мог адекватно воспринимать происходящее с ним. Всё тело болело, руки и ноги тряслись, кожа на ладонях и пальцах превратилась в лохмотья, обнажив живое мясо, глаза заливал пот, а волосы сбились в жесткий колтун. К тому же было чертовски холодно, мороз проникал до костей, и, лежа ничком на новой площадке, Руслан трясся, как в лихорадке.
"Ты прошел испытание", - торжественно произнес Джибрил.
"Ты прошел испытание", - вторил ему другой, более глубокий и сильный голос.
Рашидов поднял голову, почувствовав при этом, как что-то хрустнуло в спине. Он ничего не увидел. Точнее увидел, но не смог зафиксировать картинку в сознании. Какой-то хаос, быстрое мельтешение точек, колышущиеся под ветром полотнища.
"Теперь ты воин истинной веры, - развил мысль второй голос, - Жизнь твоя будет трудна, но и награда велика, помни об этом".
"Да, - прошептал Рашидов. - Я буду помнить".
Потом картинка сменилась, и рядом снова появился Джибрил.
"Поздравляю, - произнес ангел, и его слова после всего, что испытал и с чем столкнулся Рашидов, прозвучали верхом нелепости. - Тебе помогли твои гордость и упорство. Будь таким и впредь".
Рашидов, который за эти часы пережил множество жизней - причем жизней ярких, настоящих, - воспринял совет почти юмористически; словно ребенка здесь учат, но он уже был не ребенок.
"Грядет великая война, - сообщил Джибрил, помолчав.- Война за веру. Во время этой войны ты неоднократно преступишь через запреты, накладываемые на тебя верой. Имей в виду, мы простим тебе всё, кроме одного - предательства".
"Я не собираюсь предавать",- отозвался Рашидов; более того, он почувствовал себя оскорбленным тем, что кто-то высказывает сомнение в его преданности.
"Что ж, - сказал Джибрил, - я и не ждал другого ответа. Осталась самая малость", - добавил он в заключение.
После чего обнажил меч, размахнулся и нанес Рашидову сильный удар мечом наискось, через всю грудь. (В этот момент хирург Данилов, вскрыв грудную клетку Руслана, подбирался к самому опасному из осколков - тому, что лег под сердце.) Боль была неимоверной - сильнее и страшнее всего, что он до сих пор испытывал. Не выдержав, Руслан Рашидов закричал ("Пульс - сто сорок! Давление - шестьдесят на сорок!" - крикнул анестезиолог. "Салфетку! - отозвался Данилов.- Сушить! Зажим! Да не этот, а "москит", неужели не видно?.."), но ангел лишь безразлично улыбнулся, кинул меч в ножны, протянул руку и вырвал еще трепещущее сердце из груди Рашидова.
"Я верну, - пообещал Джибрил с доверительной интонацией. - Омою и верну. На твоем сердце не должно быть скверны".
* * *
- Счастливчик, - говорили медсестры. - К самому Данилову на стол попал. Никто другой не вытянул бы.
Руслан Рашидов никак не комментировал эти высказывания. Он лежал в одной из лучших палат госпиталя юго-восточной группировки войск и смотрел в потолок остановившимся взглядом некогда жгучих глаз. Сестрички, откровенно напрашивавшиеся на близкое знакомство с молодым, красивым холостым офицером, который не сегодня завтра получит Звезду Героя на грудь, разочарованно вздыхали. Сам Данилов осматривал его не раз, но не вздыхал, а после каждого такого осмотра звонил в Москву, советовался со светилами психиатрии - этот замечательный хирург был из тех, кто любое дело доводит до конца, и ему, мягко говоря, не нравилось послеоперационное состояние героического пациента. Но все его усилия были впустую, потому что однажды утром Рашидов без какой-либо посторонней помощи встал, прошелся по палате, чем вызвал всеобщее оживление, и потребовал чаю. Медперсонал сбежался посмотреть на это чудо природы, и Данилов самолично поздравил Руслана с возвращением в эту реальность.
Рашидов резко пошел на поправку. Это не могло его не радовать, однако Руслана ждали и разочарования. Например, оказалось, что он комиссован подчистую, и за штурвал "Сухого", да и любого другого боевого самолета, ему сесть не разрешат ни под каким видом. В довершение, расследование дела о предательстве царандоя, которое вдруг зачем-то затеяла военная прокуратура, требовало отыскания виновных, а поскольку до предателей-афганцев было далеко, а до собственных офицеров рукой подать - вот они, голубчики, - следователи стали копать под командира части, в которой служил Рашидов; у того было что скрывать от их бдительного взора, а потому он разыграл настоящую комедию (для Рашидова это была, скорее, трагикомедия), обвинив пилотов-штурмовиков в несанкционированном вылете. Разумеется, из затеи командира ничего бы не вышло, но на дворе стоял восемьдесят седьмой год, коррупция в армии (да и во всем остальном обществе) достигла небывалых размеров (хотя скажи кому, каких размеров она достигнет через десять лет, никто бы не поверил), и следователя, прибывшего разбираться, удалось купить за видеомагнитофон и пачку кассет с жестким порно к нему. В результате было найдено компромиссное решение: да, сигнал от царандоя имел место, но предусмотрительный командир велел перепроверить поступившую информацию, в то время как двое пилотов, находясь в состоянии "куража" (так и было сказано в рапорте), самовольно покинули часть на приписанных к ним штурмовиках, собираясь нанести ракетно-бомбовый удар по позициям моджахедов, но попали в засаду, один штурмовик был сбит, другой с сильными повреждениями дотянул до базы. Новая версия давних событий была шита белыми нитками, это понимали все, но всем она была выгодна, и свою Звезду - без сомнения, заслуженную - Рашидов так и не получил.
Впрочем, его это больше не интересовало. После последнего вылета, после четырех часов, проведенных на операционном столе, он сильно изменился. В отличие от коллег, попавших в сходную ситуацию, он не писал писем министру обороны, не требовал повторного медицинского освидетельствования, не пил в тоске "шило" по углам. Со стороны казалось, что он вообще потерял какое-либо влечение к авиации, а особо - к военной. Однако это постороннее впечатление было обманчивым. Рашидов и не думал расставаться с небом. Наоборот, он собирался завоевать его. Но не для русских, а для своего нового бога. Руслан запомнил свой сон: от первого до последнего эпизода; запомнил он и слова Джибрила. Руслан демобилизовался и стал искать применение своим силам. И очень скоро, когда в советской империи центробежные настроения возобладали над здравым смыслом, он нашел людей, которые оценили его знания и умения по достоинству и которым не нужно было предъявлять "паспорт налета" или "свидетельство о пригодности по медицинским показателям" этим людям было достаточно одного: он с ними, и он их не предаст.
Рашидов был везде, где шла война. Он сжигал поселки иноверцев в Нагорном Карабахе, совершенствовался в бомбометании по городской застройке в Приднестровье, оказывал поддержку с воздуха повстанцам Таджикистана. Только во время чеченской кампании ему ни разу не удалось подняться в воздух: русские хоть и вели себя тогда как полные идиоты, но первое, что сделали - это разбомбили военные аэродромы противника, в результате чего Рашидову пришлось полгода слоняться с отрядом таких же обездоленных пилотов-чеченцев, партизаня, захватывая в плен нерасторопных российских солдат, подбивая танки из гранатометов, охотясь на вертолеты со "стингером" в руках. Теперь, когда Рашидов воевал на стороне истинной веры, новый бог берег его - даже в самых ожесточенных боях пули и осколки летели мимо, и бывший пилот советских ВВС выходил из переделок без единой царапины. О его везении и безрассудной храбрости слагались легенды. Кое-что из этих устных историй дошло и до него. Слушая их, он только качал головой и улыбался - молва, как всегда, разукрашивала подвиги сверх всякой меры.
У Рашидова хватило ума никогда и никому из своих новых собратьев по вере и оружию не рассказывать о причудливом сне, увиденном им на операционном столе, и встрече с Божеством. Ознакомившись с Кораном и комментариями к нему мусульманских богословов, Руслан понял, что он видел не просто сон, он участвовал в том, что мусульмане называют "Исра ва-л-мирадж" - "ночном путешествии и вознесении", которое совершил когда-то, много столетий назад, сам Пророк. Это историческое событие занесено во все хроники и по сию пору отмечается как праздник аль-мирадж в двадцать седьмой день месяца раджаб. Повторение священного вознесения Пророка - даже в виде сна - было бы воспринято любым мусульманином (будь он суннит, шиит или ваххабит) только как немыслимое святотатство. За подобное можно и головы лишиться, а потому Рашидов предпочитал помалкивать. Ему было вполне достаточно того, что он сам знает о своем особом статусе в грядущей "великой войне за веру", а слава... слава у него уже есть.
Эти войны, которые российская пресса упорно называла "локальными конфликтами", лишний раз укрепили Рашидова в убеждении, что он сделал правильный выбор: воевать сейчас на стороне русских было просто унизительно. Та раковая опухоль индивидуализма по принципу "моя хата с краю", которая иссушала русскую нацию с начала времен, наконец дала метастазы. Процесс развала приобрел катастрофический характер. Солдаты за водку продавали свое оружие и амуницию; генералы за пачку долларов продавали своих солдат; за то, чтобы сохранить дешевую популистскую репутацию, правители продавали своих генералов. Продажность и предательство стали настолько распространенным явлением, что уже никто не удивлялся, когда в сводках новостей проскакивало сообщение о том, что боевики сумели "непонятным" образом выйти из окружения, а лучшие истребители "Су-27" сдаются на металлолом.
Ничего подобного не было в среде тех, с кем теперь предпочитал иметь дело Рашидов. Воинское товарищество, гордость, достоинство - все эти качества, казалось, были присущи тем, кто встал под знамена истинной веры. Не смущала Руслана и политика репрессий, которую его друзья проводили по отношению к русским, так или иначе оказавшимся в пределах досягаемости; более того, он лично принимал участие в расстрелах и ощутил при этом странное и совершенно новое для него удовольствие.
После того, как генерал Александр Лебедь и начальник штаба вооруженных сил свободной республики Ичкерия Аслан Масхадов подписали в Хасавюрте историческое соглашение, фактически озвучившее победу чеченской армии над российской, Руслан Рашидов временно оказался не у дел. Он не сильно переживал по этому поводу, зная, что вскоре будет востребован вновь. На полученные от полевых командиров деньги (а Руслан хоть и воевал из идейных соображений, но от денег, положенных бойцам с "гяурами" и "ненавистной Российской империей", никогда не отказывался) Рашидов отправился отдохнуть в Европу, посетил Париж и Венецию, Берлин и Амстердам, покатался на лыжах в альпийских горах, полюбовался на корриду в Мадриде, загорел до черноты на Золотых песках, соблазнил темпераментную итальянку в Риме - в общем, турне удалось на славу. Тем более что именно там, в Европе, на одном из курортов, он познакомился с человеком, благодаря которому снова стал кадровым офицером.
Молодая республика создавала свою армию и нуждалась в военных специалистах самого различного профиля. Разумеется, специалисты эти подбирались не просто как эксперты с соответствующим образованием, они должны быть преданы идее, ради которой им придется воевать и, возможно - умирать. В этом смысле Руслан Рашидов был для вербовщиков идеальной кандидатурой. Прослышав о его квалификации и боевых заслугах, вербовщик с ходу предложил ему звание полковника и должность при президенте республики. Рашидов, дослужившийся в советских ВВС до старшего лейтенанта, выказал свое равнодушие к любым должностям и званиям и сразу спросил, на чем ему придется летать.
- "Су-27",- ответил вербовщик, наблюдая сквозь огромные солнцезащитные очки за резвящимися на пляже девушками в трудноразличимых для глаза купальниках.Личная гвардия президента. Вы знаете этот класс машин?
Рашидов, которому в последнее время приходилось летать на таком старье, как "МиГ-21" (Нагорный Карабах, Таджикистан) и "L-39" (Чечня), был приятно поражен. К сожалению, у большинства молодых республик, внезапно и бесповоротно обособившихся, не было средств на приобретение и поддержание в работоспособном виде современной военной техники. Только в Приднестровье ему подфартило: молдаване выделили под начало Рашидова "МиГ-29". Однако части ПВО 14-й армии, защищавшей Приднестровье, не дремали, и развернуться по полной программе у Рашидова не получилось.
- Знаю ли я "Су-27"? - переспросил Руслан. - Это лучшее из того, на чем я летал. Когда выезжаем?
Он уже понял, что устами вербовщика говорит судьба, и не колебался ни секунды. Вербовщик улыбнулся, обнажив большие белые клыки - словно волк перед броском.
- Сегодня, - сказал вербовщик. - Если вам не жаль расставаться с этим, - он обвел рукой пляж и девушек.
Рашидову было не жаль. И через три дня он уже входил в украшенный тяжелыми знаменами и средневековым арабским оружием кабинет президента. Новый наниматель произвел на Руслана двойственное впечатление. С одной стороны, президент был типичным номенклатурным работником брежневского пятизвездочного разлива, с другой - он действительно радел за благополучие своей страны, хотя и считал, что основой этого благополучия должны стать не развитие экономики и новые рабочие места, а сильная (на мировом уровне) армия и расширение территорий за счет ближайших соседей, в том числе - России. Проще говоря, президент был убежденным милитаристом, что вообще нехарактерно для бывших советских чиновников. Впрочем, эта позиция президента вполне Рашидова устраивала, он не собирался отсиживаться на военной базе, его тянуло в бой.
Президент встретил его приветливо и, когда они, расшаркавшись и выразив глубочайшее почтение друг к другу, перешли к делу, попросил (не приказал, а именно попросил) Руслана заняться разработкой организационной структуры гвардейских ВВС: состав, службы, атрибутика, обмундирование гвардейцев, внешний вид истребителей. Обмундированию и внешнему виду президент придавал особое значение. Рашидов понял, что президент из тех деятелей, которые привыкли видеть армию на парадах и смотрах, а не в гуще битвы, когда не до качества стрелок на форменных брюках. Впрочем, он не стал возражать. Он также придавал значение армейской атрибутике: вооруженные силы одним своим видом должны внушать страх врагу, апеллируя к его, врага, подсознанию, дремучим инстинктам - всему, что мы со тщанием скрываем под налетом цивилизованности. Да и сами бойцы новой армии гораздо увереннее себя ведут и чувствуют, когда у них есть ощущение принадлежности к касте избранных, что проявляется и в той форменной одежде, которую они носят, и в знаменах, под которыми они выступают в поход против неверных.
- Мне кажется,- сказал он,- что основным цветом гвардии должен стать черный.
Президент не слишком хорошо разбирался в религии, которую сам учредил в качестве официальной в своем государстве. Поэтому он спросил:
- Почему черный?
- Когда Пророк вошел в Мекку через семь лет после изгнания из нее толпой язычников, он был одет во все черное.
- О! Да вы метите в пророки! - рассмеялся было президент, но, заметив, сколь серьезен собеседник, оборвал свой смех. - Что ж, - сказал он, - это хорошая идея. Черный - цвет гвардии. Изящно, красиво. Пусть будет по-вашему.
Так на свете появился Черный Истребитель. И именно его сбил в небе над Заполярьем старший лейтенант Алексей Стуколин.
Глава девятая. ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ ПРОТИВНИК-2.
(Лэнгли, округ Колумбия, США, декабрь 1998 года)
Как и в любой другой организации, в Центральном разведывательном управлении внезапный вызов к начальству не сулил ничего хорошего. Но идти всё равно было надо, и Роберт Фоули, курировавший разведдеятельность ЦРУ в молодых мусульманских республиках, хоть и с тяжестью на сердце и с большой неохотой, но положил папки, с которыми в момент вызова работал, в сейф, поставил компьютер на временный пароль, вышел из кабинета и направился к лифту, чтобы через три минуты, вознесясь на четыре этажа, предстать пред строгими очами Шефа.
К удивлению Фоули, кроме Шефа, в кабинете находился еще один человек седовласый и смугловатый джентльмен в хорошем шерстяном костюме. О высоком статусе джентльмена говорило хотя бы то, что он, развалясь в кресле, курил одну за другой длинные сигареты с тремя золотистыми ободками вокруг фильтра, извлекая их из металлического портсигара странной формы, а Шеф, который терпеть не мог сигарет и курильщиков, словно не замечал столь явного нарушения всех писаных и неписаных правил. Представить джентльмена Роберту Шеф не удосужился, а Фоули на знакомство напрашиваться не стал. Он только дружелюбно улыбнулся, на что джентльмен ответил лучезарно белозубой улыбкой.
- Вот, - сказал Шеф, глядя на Фоули, но обращаясь, по-видимому, к своему высокопоставленному гостю, - наш лучший специалист по исламистам.
- Очень приятно,- откликнулся джентльмен; говорил он с характерным британским акцентом, и Фоули понял, что перед ним коллега, представитель "МИ-6[29]".
- Присаживайтесь, Роберт, - предложил Шеф. - Разговор будет долгим.
- Благодарю,- кивнув, Фоули сел. Ему несколько полегчало: Шеф никогда не распекал подчиненных в присутствии гостей из дружественных служб, значит, головомойки не будет. Возможно, его вызвали для консультации.
С минуту безымянный джентльмен из "МИ-6" пристально изучал Роберта. Тот выдержал, не заерзал в кресле, взгляда не отвел.
- Итак, вы занимаетесь мусульманскими республиками, некогда входившими в состав СССР? - переспросил англичанин.
Фоули предупредительно посмотрел на Шефа. Тот кивнул, разрешая ему отвечать на вопросы коллеги.
- Да, - сказал Фоули. - Это входит в число моих служебных обязанностей.
- Как давно вы этим занимаетесь?
- Шесть лет.
- Приличный срок. Как вы можете охарактеризовать состояние дел в этих республиках?
Роберт подумал. Странный вопрос. Туманный до неприличия. "Характеризовать состояние" дел можно по-разному. Если в качестве критерия оценки брать, например, степень независимости от Москвы, то с этим у молодых республик всё в порядке - их руководители готовы хоть с чертом-дьяволом сдружиться и договор с ним пожизненно-посмертный заключить, лишь бы тот разделял их отвращение к Москве. Но если смотреть на уровень экономического благосостояния, то хуже критерия не придумаешь: никакие кредиты не помогут им подняться до, как любят говорить русские, уровня 1913 года. Впрочем, здесь, скорее всего, хотят услышать не то, что происходит в республиках на самом деле, а то... что хотят услышать.
- Положение в молодых мусульманских республиках внушает оптимизм, - сообщил Фоули осторожно. - Несмотря на разногласия, обусловленные особенностями различных направлений ислама, в правительствах этих государств преобладают прозападные настроения. Они легко идут на контакт, готовы сотрудничать в любых сферах, включая обмен разведанными.
- Хорошо, - сказал англичанин. - А что вы можете сказать об экспансивных настроениях в этих республиках? По нашим сведениям, эти настроения довольно сильны. Джихад, газават, территориальные претензии. Могут ли они быть подкреплены чем-то серьезным, или это только разговоры?
- Это зависит от конкретных условий. Кому-то повезло больше: русские войска, уходя, оставили им свои арсеналы; кому-то меньше, и они вынуждены создавать свою армию практически с нуля.
Фоули отвечал самыми общими фразами - так, как принято отвечать в присутствии высокого гостя, который не должен узнать больше того, что ему положено знать в этом статусе.
Шеф поморщился.
- Здесь другая ситуация, Роберт, - сказал он. - Говорите более подробно. Ничего не скрывая. Фоули изогнул бровь:
- Совсем ничего? Шеф хмыкнул.
- Ничего не скрывайте, - подтвердил он приказ, - но придерживайтесь обсуждаемой темы.
- Меня интересует вот что, - вмешался в их диалог англичанин. - Оказываете ли вы помощь этим республикам в приобретении вооружений? Я имею в виду не администрацию Соединенных Штатов, а именно вас - Центральное разведывательное управление.
Фоули посмотрел на Шефа. Шеф посмотрел на Фоули и кивнул.
- Да, - ответил Роберт на вопрос импозантного англичанина. - Мы помогаем правительствам этих государств, когда в том возникает нужда. Время от времени мы помогаем им в приобретении оружия. Мы заинтересованы в том, чтобы молодые республики укрепляли свою оборонную мощь, чтобы их вооруженные силы могли оказать эффективное сопротивление в случае, если в России придут к власти коммунистические реваншисты, которые, как известно, предполагают восстановить Советский Союз в прежних границах.
- А если вместо укрепления оборонительного потенциала упомянутые правительства используют ваше оружие для решения своих территориальных проблем за счет России, в частности?
- На сегодняшний момент мы противники передела, - сказал Фоули. - Открытый военный конфликт между Россией и мусульманской республикой может привести к непредсказуемым последствиям - вплоть до смены правительства Российской Федерации, изменения внутриполитического и внешнеполитического курсов. В этом случае мы можем утратить контроль над ситуацией, а это сегодня просто недопустимо.
- Разделяю ваши опасения,- кивнул англичанин.- Подобный сценарий вполне возможен. Однако у моего руководства есть основания полагать, что одно из правительств, поддерживаемых вами, ведет свою игру и готовит широкомасштабное вторжение на территорию России.
"Продолжай, - распорядился ангел. - Пока у тебя неплохо получается".
Второй участок лестницы дался Рашидову труднее. Во-первых, он устал - любой устанет, если будет подниматься по вертикальной лестнице продолжительное время; во-вторых, ветер не оставлял попыток скинуть Руслана вниз.
"Вот Вторые Врата", - объявил Джибрил.
"Вижу", - проворчал Рашидов; он перевалился через край новой площадки и с минуту полежал, уткнувшись носом в холодный камень.
"Вторые,- подумал он.- Сколько их еще будет?"
Он, к счастью, не знал, что всего Врат будет семь, иначе, скорее всего, остановился бы на полпути, признав свое поражение. Незнание спасло его жизнь и рассудок.
А Врат действительно было семь, и он прошел их все.
...На второй площадке его поджидали сразу двое. Оба - сравнительно молодые люди отчетливо семитской национальности, и оба жестоко искалечены. У одного - в набедренной повязке из кожи - была отрезана голова, и он придерживал ее на плечах руками. У второго имелись раны на запястьях и стопах и еще одна, большая и постоянно кровоточащая, - под ребрами. У этого второго было удивительно изменчивое лицо. Глядя на него, нельзя было понять, когда он сердится, а когда радуется. Декорацией здесь служил кусок пустыни, поросшей местами низким колючим кустарником с острыми листьями. Еще на заднем фоне возвышался крест - жуткое сооружение, поставленное здесь явно не для красоты. Рашидов с удивлением подумал, что он, кажется, знает, кто эти двое...
...Крест стоял на горе, так, что с него был виден весь город: висячие сады, соединяющие храм с Антониевой башней, крылатые боги над гипподромом, хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды. Город плавился в потоках жара, изливаемых солнцем, и очень хотелось пить - жажда была просто невыносимая, - но вместо воды стражники в блестящих на солнце шлемах давали на кончике копья губку, намоченную в уксусе. Боль уже притупилась, но жизнь постепенно покидала иссохшее, избитое тело. В последний свой миг он поднял голову и, глядя прямо на солнце ослепшими от муки глазами, прошептал:
"Или! Или! Лама савахвани?.."
"Готов ли ты принять веру, которая заставляет тебя искупать грехи других?"
"Готов. В этом смысл веры - искупать грехи".
"Вот Третьи Врата".
...Зал с высоким потолком, барельефы на стенах: люди с птичьими, песьими головами, с необыкновенными головными уборами. Глубокий старец на троне: лицо изборождено морщинами, руки цвета пергамента цепко сжимают подлокотники, взгляд острый, испытывающий, умный...
...На дне колодца холодно и пусто. Сильная пульсирующая боль в запястье левой руки - должно быть, сломал при падении. Сначала они раздели его догола, сорвали его разноцветный кетонет, подарок отца, потом сбросили его вниз и ушли, посмеиваясь и громко переговариваясь друг с другом. Он не понимал причин их ненависти к нему, он плакал и умолял их вернуться. Но они ушли, оставив его умирать на дне высохшего колодца. На следующий день они вернутся, но не из милосердия, а лишь для того, чтобы получить выгоду - они продадут его работорговцам...
"Готов ли ты принять веру, если за нее твои братья продадут тебя?"
"Готов. Мои братья по вере никогда не продадут меня".
"Вот Четвертые Врата"...
А были еще другие. Рашидов прошел их все. Это было трудно, почти невозможно. Он убивал своего любимого сына на жертвенном камне под черным от туч небом. Он горел в печи, брошенный туда по приказу царя, его плоть обугливалась, а легкие были заполнены дымом от собственного горящего мяса. Он вел свой народ по выжженным мертвым землям, слыша их стоны и крики, наблюдая, как они умирают один за другим: он хотел (нет, ему так приказали), чтобы вымерли старики, но на одного старика умирало десять детей, а младенцев вообще без счета, но он всё равно вел их сквозь пустыню и сквозь собственный страх...
Когда Рашидов добрался до последней площадки, он был настолько измучен, что уже не мог адекватно воспринимать происходящее с ним. Всё тело болело, руки и ноги тряслись, кожа на ладонях и пальцах превратилась в лохмотья, обнажив живое мясо, глаза заливал пот, а волосы сбились в жесткий колтун. К тому же было чертовски холодно, мороз проникал до костей, и, лежа ничком на новой площадке, Руслан трясся, как в лихорадке.
"Ты прошел испытание", - торжественно произнес Джибрил.
"Ты прошел испытание", - вторил ему другой, более глубокий и сильный голос.
Рашидов поднял голову, почувствовав при этом, как что-то хрустнуло в спине. Он ничего не увидел. Точнее увидел, но не смог зафиксировать картинку в сознании. Какой-то хаос, быстрое мельтешение точек, колышущиеся под ветром полотнища.
"Теперь ты воин истинной веры, - развил мысль второй голос, - Жизнь твоя будет трудна, но и награда велика, помни об этом".
"Да, - прошептал Рашидов. - Я буду помнить".
Потом картинка сменилась, и рядом снова появился Джибрил.
"Поздравляю, - произнес ангел, и его слова после всего, что испытал и с чем столкнулся Рашидов, прозвучали верхом нелепости. - Тебе помогли твои гордость и упорство. Будь таким и впредь".
Рашидов, который за эти часы пережил множество жизней - причем жизней ярких, настоящих, - воспринял совет почти юмористически; словно ребенка здесь учат, но он уже был не ребенок.
"Грядет великая война, - сообщил Джибрил, помолчав.- Война за веру. Во время этой войны ты неоднократно преступишь через запреты, накладываемые на тебя верой. Имей в виду, мы простим тебе всё, кроме одного - предательства".
"Я не собираюсь предавать",- отозвался Рашидов; более того, он почувствовал себя оскорбленным тем, что кто-то высказывает сомнение в его преданности.
"Что ж, - сказал Джибрил, - я и не ждал другого ответа. Осталась самая малость", - добавил он в заключение.
После чего обнажил меч, размахнулся и нанес Рашидову сильный удар мечом наискось, через всю грудь. (В этот момент хирург Данилов, вскрыв грудную клетку Руслана, подбирался к самому опасному из осколков - тому, что лег под сердце.) Боль была неимоверной - сильнее и страшнее всего, что он до сих пор испытывал. Не выдержав, Руслан Рашидов закричал ("Пульс - сто сорок! Давление - шестьдесят на сорок!" - крикнул анестезиолог. "Салфетку! - отозвался Данилов.- Сушить! Зажим! Да не этот, а "москит", неужели не видно?.."), но ангел лишь безразлично улыбнулся, кинул меч в ножны, протянул руку и вырвал еще трепещущее сердце из груди Рашидова.
"Я верну, - пообещал Джибрил с доверительной интонацией. - Омою и верну. На твоем сердце не должно быть скверны".
* * *
- Счастливчик, - говорили медсестры. - К самому Данилову на стол попал. Никто другой не вытянул бы.
Руслан Рашидов никак не комментировал эти высказывания. Он лежал в одной из лучших палат госпиталя юго-восточной группировки войск и смотрел в потолок остановившимся взглядом некогда жгучих глаз. Сестрички, откровенно напрашивавшиеся на близкое знакомство с молодым, красивым холостым офицером, который не сегодня завтра получит Звезду Героя на грудь, разочарованно вздыхали. Сам Данилов осматривал его не раз, но не вздыхал, а после каждого такого осмотра звонил в Москву, советовался со светилами психиатрии - этот замечательный хирург был из тех, кто любое дело доводит до конца, и ему, мягко говоря, не нравилось послеоперационное состояние героического пациента. Но все его усилия были впустую, потому что однажды утром Рашидов без какой-либо посторонней помощи встал, прошелся по палате, чем вызвал всеобщее оживление, и потребовал чаю. Медперсонал сбежался посмотреть на это чудо природы, и Данилов самолично поздравил Руслана с возвращением в эту реальность.
Рашидов резко пошел на поправку. Это не могло его не радовать, однако Руслана ждали и разочарования. Например, оказалось, что он комиссован подчистую, и за штурвал "Сухого", да и любого другого боевого самолета, ему сесть не разрешат ни под каким видом. В довершение, расследование дела о предательстве царандоя, которое вдруг зачем-то затеяла военная прокуратура, требовало отыскания виновных, а поскольку до предателей-афганцев было далеко, а до собственных офицеров рукой подать - вот они, голубчики, - следователи стали копать под командира части, в которой служил Рашидов; у того было что скрывать от их бдительного взора, а потому он разыграл настоящую комедию (для Рашидова это была, скорее, трагикомедия), обвинив пилотов-штурмовиков в несанкционированном вылете. Разумеется, из затеи командира ничего бы не вышло, но на дворе стоял восемьдесят седьмой год, коррупция в армии (да и во всем остальном обществе) достигла небывалых размеров (хотя скажи кому, каких размеров она достигнет через десять лет, никто бы не поверил), и следователя, прибывшего разбираться, удалось купить за видеомагнитофон и пачку кассет с жестким порно к нему. В результате было найдено компромиссное решение: да, сигнал от царандоя имел место, но предусмотрительный командир велел перепроверить поступившую информацию, в то время как двое пилотов, находясь в состоянии "куража" (так и было сказано в рапорте), самовольно покинули часть на приписанных к ним штурмовиках, собираясь нанести ракетно-бомбовый удар по позициям моджахедов, но попали в засаду, один штурмовик был сбит, другой с сильными повреждениями дотянул до базы. Новая версия давних событий была шита белыми нитками, это понимали все, но всем она была выгодна, и свою Звезду - без сомнения, заслуженную - Рашидов так и не получил.
Впрочем, его это больше не интересовало. После последнего вылета, после четырех часов, проведенных на операционном столе, он сильно изменился. В отличие от коллег, попавших в сходную ситуацию, он не писал писем министру обороны, не требовал повторного медицинского освидетельствования, не пил в тоске "шило" по углам. Со стороны казалось, что он вообще потерял какое-либо влечение к авиации, а особо - к военной. Однако это постороннее впечатление было обманчивым. Рашидов и не думал расставаться с небом. Наоборот, он собирался завоевать его. Но не для русских, а для своего нового бога. Руслан запомнил свой сон: от первого до последнего эпизода; запомнил он и слова Джибрила. Руслан демобилизовался и стал искать применение своим силам. И очень скоро, когда в советской империи центробежные настроения возобладали над здравым смыслом, он нашел людей, которые оценили его знания и умения по достоинству и которым не нужно было предъявлять "паспорт налета" или "свидетельство о пригодности по медицинским показателям" этим людям было достаточно одного: он с ними, и он их не предаст.
Рашидов был везде, где шла война. Он сжигал поселки иноверцев в Нагорном Карабахе, совершенствовался в бомбометании по городской застройке в Приднестровье, оказывал поддержку с воздуха повстанцам Таджикистана. Только во время чеченской кампании ему ни разу не удалось подняться в воздух: русские хоть и вели себя тогда как полные идиоты, но первое, что сделали - это разбомбили военные аэродромы противника, в результате чего Рашидову пришлось полгода слоняться с отрядом таких же обездоленных пилотов-чеченцев, партизаня, захватывая в плен нерасторопных российских солдат, подбивая танки из гранатометов, охотясь на вертолеты со "стингером" в руках. Теперь, когда Рашидов воевал на стороне истинной веры, новый бог берег его - даже в самых ожесточенных боях пули и осколки летели мимо, и бывший пилот советских ВВС выходил из переделок без единой царапины. О его везении и безрассудной храбрости слагались легенды. Кое-что из этих устных историй дошло и до него. Слушая их, он только качал головой и улыбался - молва, как всегда, разукрашивала подвиги сверх всякой меры.
У Рашидова хватило ума никогда и никому из своих новых собратьев по вере и оружию не рассказывать о причудливом сне, увиденном им на операционном столе, и встрече с Божеством. Ознакомившись с Кораном и комментариями к нему мусульманских богословов, Руслан понял, что он видел не просто сон, он участвовал в том, что мусульмане называют "Исра ва-л-мирадж" - "ночном путешествии и вознесении", которое совершил когда-то, много столетий назад, сам Пророк. Это историческое событие занесено во все хроники и по сию пору отмечается как праздник аль-мирадж в двадцать седьмой день месяца раджаб. Повторение священного вознесения Пророка - даже в виде сна - было бы воспринято любым мусульманином (будь он суннит, шиит или ваххабит) только как немыслимое святотатство. За подобное можно и головы лишиться, а потому Рашидов предпочитал помалкивать. Ему было вполне достаточно того, что он сам знает о своем особом статусе в грядущей "великой войне за веру", а слава... слава у него уже есть.
Эти войны, которые российская пресса упорно называла "локальными конфликтами", лишний раз укрепили Рашидова в убеждении, что он сделал правильный выбор: воевать сейчас на стороне русских было просто унизительно. Та раковая опухоль индивидуализма по принципу "моя хата с краю", которая иссушала русскую нацию с начала времен, наконец дала метастазы. Процесс развала приобрел катастрофический характер. Солдаты за водку продавали свое оружие и амуницию; генералы за пачку долларов продавали своих солдат; за то, чтобы сохранить дешевую популистскую репутацию, правители продавали своих генералов. Продажность и предательство стали настолько распространенным явлением, что уже никто не удивлялся, когда в сводках новостей проскакивало сообщение о том, что боевики сумели "непонятным" образом выйти из окружения, а лучшие истребители "Су-27" сдаются на металлолом.
Ничего подобного не было в среде тех, с кем теперь предпочитал иметь дело Рашидов. Воинское товарищество, гордость, достоинство - все эти качества, казалось, были присущи тем, кто встал под знамена истинной веры. Не смущала Руслана и политика репрессий, которую его друзья проводили по отношению к русским, так или иначе оказавшимся в пределах досягаемости; более того, он лично принимал участие в расстрелах и ощутил при этом странное и совершенно новое для него удовольствие.
После того, как генерал Александр Лебедь и начальник штаба вооруженных сил свободной республики Ичкерия Аслан Масхадов подписали в Хасавюрте историческое соглашение, фактически озвучившее победу чеченской армии над российской, Руслан Рашидов временно оказался не у дел. Он не сильно переживал по этому поводу, зная, что вскоре будет востребован вновь. На полученные от полевых командиров деньги (а Руслан хоть и воевал из идейных соображений, но от денег, положенных бойцам с "гяурами" и "ненавистной Российской империей", никогда не отказывался) Рашидов отправился отдохнуть в Европу, посетил Париж и Венецию, Берлин и Амстердам, покатался на лыжах в альпийских горах, полюбовался на корриду в Мадриде, загорел до черноты на Золотых песках, соблазнил темпераментную итальянку в Риме - в общем, турне удалось на славу. Тем более что именно там, в Европе, на одном из курортов, он познакомился с человеком, благодаря которому снова стал кадровым офицером.
Молодая республика создавала свою армию и нуждалась в военных специалистах самого различного профиля. Разумеется, специалисты эти подбирались не просто как эксперты с соответствующим образованием, они должны быть преданы идее, ради которой им придется воевать и, возможно - умирать. В этом смысле Руслан Рашидов был для вербовщиков идеальной кандидатурой. Прослышав о его квалификации и боевых заслугах, вербовщик с ходу предложил ему звание полковника и должность при президенте республики. Рашидов, дослужившийся в советских ВВС до старшего лейтенанта, выказал свое равнодушие к любым должностям и званиям и сразу спросил, на чем ему придется летать.
- "Су-27",- ответил вербовщик, наблюдая сквозь огромные солнцезащитные очки за резвящимися на пляже девушками в трудноразличимых для глаза купальниках.Личная гвардия президента. Вы знаете этот класс машин?
Рашидов, которому в последнее время приходилось летать на таком старье, как "МиГ-21" (Нагорный Карабах, Таджикистан) и "L-39" (Чечня), был приятно поражен. К сожалению, у большинства молодых республик, внезапно и бесповоротно обособившихся, не было средств на приобретение и поддержание в работоспособном виде современной военной техники. Только в Приднестровье ему подфартило: молдаване выделили под начало Рашидова "МиГ-29". Однако части ПВО 14-й армии, защищавшей Приднестровье, не дремали, и развернуться по полной программе у Рашидова не получилось.
- Знаю ли я "Су-27"? - переспросил Руслан. - Это лучшее из того, на чем я летал. Когда выезжаем?
Он уже понял, что устами вербовщика говорит судьба, и не колебался ни секунды. Вербовщик улыбнулся, обнажив большие белые клыки - словно волк перед броском.
- Сегодня, - сказал вербовщик. - Если вам не жаль расставаться с этим, - он обвел рукой пляж и девушек.
Рашидову было не жаль. И через три дня он уже входил в украшенный тяжелыми знаменами и средневековым арабским оружием кабинет президента. Новый наниматель произвел на Руслана двойственное впечатление. С одной стороны, президент был типичным номенклатурным работником брежневского пятизвездочного разлива, с другой - он действительно радел за благополучие своей страны, хотя и считал, что основой этого благополучия должны стать не развитие экономики и новые рабочие места, а сильная (на мировом уровне) армия и расширение территорий за счет ближайших соседей, в том числе - России. Проще говоря, президент был убежденным милитаристом, что вообще нехарактерно для бывших советских чиновников. Впрочем, эта позиция президента вполне Рашидова устраивала, он не собирался отсиживаться на военной базе, его тянуло в бой.
Президент встретил его приветливо и, когда они, расшаркавшись и выразив глубочайшее почтение друг к другу, перешли к делу, попросил (не приказал, а именно попросил) Руслана заняться разработкой организационной структуры гвардейских ВВС: состав, службы, атрибутика, обмундирование гвардейцев, внешний вид истребителей. Обмундированию и внешнему виду президент придавал особое значение. Рашидов понял, что президент из тех деятелей, которые привыкли видеть армию на парадах и смотрах, а не в гуще битвы, когда не до качества стрелок на форменных брюках. Впрочем, он не стал возражать. Он также придавал значение армейской атрибутике: вооруженные силы одним своим видом должны внушать страх врагу, апеллируя к его, врага, подсознанию, дремучим инстинктам - всему, что мы со тщанием скрываем под налетом цивилизованности. Да и сами бойцы новой армии гораздо увереннее себя ведут и чувствуют, когда у них есть ощущение принадлежности к касте избранных, что проявляется и в той форменной одежде, которую они носят, и в знаменах, под которыми они выступают в поход против неверных.
- Мне кажется,- сказал он,- что основным цветом гвардии должен стать черный.
Президент не слишком хорошо разбирался в религии, которую сам учредил в качестве официальной в своем государстве. Поэтому он спросил:
- Почему черный?
- Когда Пророк вошел в Мекку через семь лет после изгнания из нее толпой язычников, он был одет во все черное.
- О! Да вы метите в пророки! - рассмеялся было президент, но, заметив, сколь серьезен собеседник, оборвал свой смех. - Что ж, - сказал он, - это хорошая идея. Черный - цвет гвардии. Изящно, красиво. Пусть будет по-вашему.
Так на свете появился Черный Истребитель. И именно его сбил в небе над Заполярьем старший лейтенант Алексей Стуколин.
Глава девятая. ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ ПРОТИВНИК-2.
(Лэнгли, округ Колумбия, США, декабрь 1998 года)
Как и в любой другой организации, в Центральном разведывательном управлении внезапный вызов к начальству не сулил ничего хорошего. Но идти всё равно было надо, и Роберт Фоули, курировавший разведдеятельность ЦРУ в молодых мусульманских республиках, хоть и с тяжестью на сердце и с большой неохотой, но положил папки, с которыми в момент вызова работал, в сейф, поставил компьютер на временный пароль, вышел из кабинета и направился к лифту, чтобы через три минуты, вознесясь на четыре этажа, предстать пред строгими очами Шефа.
К удивлению Фоули, кроме Шефа, в кабинете находился еще один человек седовласый и смугловатый джентльмен в хорошем шерстяном костюме. О высоком статусе джентльмена говорило хотя бы то, что он, развалясь в кресле, курил одну за другой длинные сигареты с тремя золотистыми ободками вокруг фильтра, извлекая их из металлического портсигара странной формы, а Шеф, который терпеть не мог сигарет и курильщиков, словно не замечал столь явного нарушения всех писаных и неписаных правил. Представить джентльмена Роберту Шеф не удосужился, а Фоули на знакомство напрашиваться не стал. Он только дружелюбно улыбнулся, на что джентльмен ответил лучезарно белозубой улыбкой.
- Вот, - сказал Шеф, глядя на Фоули, но обращаясь, по-видимому, к своему высокопоставленному гостю, - наш лучший специалист по исламистам.
- Очень приятно,- откликнулся джентльмен; говорил он с характерным британским акцентом, и Фоули понял, что перед ним коллега, представитель "МИ-6[29]".
- Присаживайтесь, Роберт, - предложил Шеф. - Разговор будет долгим.
- Благодарю,- кивнув, Фоули сел. Ему несколько полегчало: Шеф никогда не распекал подчиненных в присутствии гостей из дружественных служб, значит, головомойки не будет. Возможно, его вызвали для консультации.
С минуту безымянный джентльмен из "МИ-6" пристально изучал Роберта. Тот выдержал, не заерзал в кресле, взгляда не отвел.
- Итак, вы занимаетесь мусульманскими республиками, некогда входившими в состав СССР? - переспросил англичанин.
Фоули предупредительно посмотрел на Шефа. Тот кивнул, разрешая ему отвечать на вопросы коллеги.
- Да, - сказал Фоули. - Это входит в число моих служебных обязанностей.
- Как давно вы этим занимаетесь?
- Шесть лет.
- Приличный срок. Как вы можете охарактеризовать состояние дел в этих республиках?
Роберт подумал. Странный вопрос. Туманный до неприличия. "Характеризовать состояние" дел можно по-разному. Если в качестве критерия оценки брать, например, степень независимости от Москвы, то с этим у молодых республик всё в порядке - их руководители готовы хоть с чертом-дьяволом сдружиться и договор с ним пожизненно-посмертный заключить, лишь бы тот разделял их отвращение к Москве. Но если смотреть на уровень экономического благосостояния, то хуже критерия не придумаешь: никакие кредиты не помогут им подняться до, как любят говорить русские, уровня 1913 года. Впрочем, здесь, скорее всего, хотят услышать не то, что происходит в республиках на самом деле, а то... что хотят услышать.
- Положение в молодых мусульманских республиках внушает оптимизм, - сообщил Фоули осторожно. - Несмотря на разногласия, обусловленные особенностями различных направлений ислама, в правительствах этих государств преобладают прозападные настроения. Они легко идут на контакт, готовы сотрудничать в любых сферах, включая обмен разведанными.
- Хорошо, - сказал англичанин. - А что вы можете сказать об экспансивных настроениях в этих республиках? По нашим сведениям, эти настроения довольно сильны. Джихад, газават, территориальные претензии. Могут ли они быть подкреплены чем-то серьезным, или это только разговоры?
- Это зависит от конкретных условий. Кому-то повезло больше: русские войска, уходя, оставили им свои арсеналы; кому-то меньше, и они вынуждены создавать свою армию практически с нуля.
Фоули отвечал самыми общими фразами - так, как принято отвечать в присутствии высокого гостя, который не должен узнать больше того, что ему положено знать в этом статусе.
Шеф поморщился.
- Здесь другая ситуация, Роберт, - сказал он. - Говорите более подробно. Ничего не скрывая. Фоули изогнул бровь:
- Совсем ничего? Шеф хмыкнул.
- Ничего не скрывайте, - подтвердил он приказ, - но придерживайтесь обсуждаемой темы.
- Меня интересует вот что, - вмешался в их диалог англичанин. - Оказываете ли вы помощь этим республикам в приобретении вооружений? Я имею в виду не администрацию Соединенных Штатов, а именно вас - Центральное разведывательное управление.
Фоули посмотрел на Шефа. Шеф посмотрел на Фоули и кивнул.
- Да, - ответил Роберт на вопрос импозантного англичанина. - Мы помогаем правительствам этих государств, когда в том возникает нужда. Время от времени мы помогаем им в приобретении оружия. Мы заинтересованы в том, чтобы молодые республики укрепляли свою оборонную мощь, чтобы их вооруженные силы могли оказать эффективное сопротивление в случае, если в России придут к власти коммунистические реваншисты, которые, как известно, предполагают восстановить Советский Союз в прежних границах.
- А если вместо укрепления оборонительного потенциала упомянутые правительства используют ваше оружие для решения своих территориальных проблем за счет России, в частности?
- На сегодняшний момент мы противники передела, - сказал Фоули. - Открытый военный конфликт между Россией и мусульманской республикой может привести к непредсказуемым последствиям - вплоть до смены правительства Российской Федерации, изменения внутриполитического и внешнеполитического курсов. В этом случае мы можем утратить контроль над ситуацией, а это сегодня просто недопустимо.
- Разделяю ваши опасения,- кивнул англичанин.- Подобный сценарий вполне возможен. Однако у моего руководства есть основания полагать, что одно из правительств, поддерживаемых вами, ведет свою игру и готовит широкомасштабное вторжение на территорию России.