Зоя двигалась медленно и ритмично, растирая его, поглаживая, а Алексей лежал дурак дураком и пытался сообразить, как могло это чудо произойти, каким стечением обстоятельств и по чьему попущению. Никакой обиды от тогдашней их первой встречи он не испытывал: в конце концов, это было давно, и к тому же трудно обижаться на девушку, которая греет тебя собственным телом.
Через некоторое время Зоя остановилась и отсела в сторону. Лукашевич, приподняв голову, посмотрел на неё. Её тело блестело от пота. На ней не было даже трусиков. Взгляд старшего лейтенанта против его воли сфокусировался на тёмном треугольнике лобковых волос сидящей перед ним женщины. Да-а, в каком бы положении ни оказался мужик, тянет его всё туда же…
– Как вы себя чувствуете? – спросила Зоя, словно и не замечая его взгляда.
– Мне… кха-кха… хорошо, – сообщил Алексей, отводя глаза.
Булькнула наливаемая жидкость. По каюте распространился незнакомый, но душистый аромат.
– Выпейте это, – предложила Зоя, подавая стакан.
Своей наготы она совершенно не смущалась. Да и чего теперь смущаться?
Лукашевич отпил из поданного стакана нечто горячее и горькое и дышать ему сразу стало легче.
– Где мы? – спросил он сиплым шёпотом. – Это ведь корабль?
– Это корабль, – ответила Зоя. – Сторожевик класса «Бдительный». Капитан – Коломейцев Сергей Афанасьевич. Знаете такого?
«Тридцатьпятка»! Ай да Сергей Афанасьевич, ай да молодец!..
– Знаю…
Как-то всё стало легко и понятно. Имеет место «тридцатьпятка» Сергея Афанасьевича, класс «Бдительный»… И сам Сергей Афанасьевич где-то здесь…
– Вы услышали мой сигнал… о помощи? – сам не зная зачем, спросил Лукашевич.
– Да, – подтвердила Зоя. – И вам повезло, что мы оказались поблизости.
Следующий вопрос Лукашевич задал, приподнявшись на койке.
– Вы… кха-кха… знаете, что происходит?
– Мы знаем, Алексей.
– Так что же вы… – он задохнулся, новый приступ кашля не позволил ему сказать пару «ласковых» этим интриганам-темнилам, из-за которых подверглась бомбардировке российская воинская часть и были сбиты три российских истребителя, и коих здесь представляла только Зоя.
Однако сил возмущаться уже не оставалось. Лукашевич долго не мог унять кашель, его вырвало на себя, и Зое пришлось приводить постель в порядок. Потом она оценивающе взглянула на Алексея.
– Недостаточно, – произнесла она раздумчиво и вдруг наклонилась над обнажённым животом старшего лейтенанта.
Лукашевич почувствовал её мягкий язычок и с огромным изумлением для себя обнаружил, что то, о чём он и думать забыл, вдруг ожило, зашевелилось, наполнилось кровью и запульсировало в нетерпении.
Зоя не стала испытывать это терпение. Она приподнялась и, расставив коленки, села на Лукашевича сверху. Всё получилось так легко и быстро, что Лукашевич даже не сразу понял, что он уже внутри.
– Давай, – шепнула Зоя. – Тебе это нужно…
Мир был словно качели. Корабль взлетал на волнах, корпус скрипел, в стекло задраенного иллюминатора летели брызги, тени то удлинялись, то сокращались в такт качке, и это механическое движение – вверх-вниз, вверх-вниз – дополнялось живым движением двух тел на узкой кровати с бортиком. В какие-то моменты Алексею даже казалось, что это не море раскачивает катер, а они с Зоей, и «тридцатьпятка» подлаживается под древний ритм, благодаря которому только и существует человек.
Это было лучше всякой горячей ванны или спиртосодержащих притираний. Зоя проявила незаурядное знание предмета, и Лукашевич на глазах возвращался к жизни. С тихим стоном он подтянул ноги, поудобнее устраиваясь под Зоей, и, подняв руки, коснулся её маленьких и крепких грудей. Зоя откинула голову назад. Вверх-вниз, вверх-вниз, всё ближе к кульминации…
На гибком теле Зои выступили мелкие капельки пота, она закусила губу и вдруг издала низкий горловой звук. В глазах у Лукашевича потемнело, и на долю секунды он утратил способность что-либо видеть и соображать. И всё кончилось.
Зоя почти сразу поднялась и стала одеваться. Лукашевич, чувствуя себя намного лучше, смотрел на неё с неприкрытым восхищением. Какая женщина!
Быстро одевшись, Зоя накрыла Лукашевича толстым ватным одеялом.
– Спасибо, Зоя, – сказал старший лейтенант со смущением.
– Пожалуйста, – она кивнула и отошла к зеркалу, чтобы поправить сбившие волосы.
Корабль сильно качнуло на волне, и ей пришлось опереться о стену каюты, чтобы устоять на ногах.
– Зоя… а вы… – хотел было задать новый вопрос Лукашевич, но остановился.
– Да? – она повернулась к нему.
– Вы… что-то испытываете ко мне? – решился всё-таки спросить Лукашевич.
В чём-то он был идеалист. И это сказывалось на его отношениях с женщинами.
Зоя могла фыркнуть, но лишь пожала плечами.
– Был такой немецкий врач Зигмунд Рашер, – сообщила она ровным голосом. – Он работал в концлагере Дахау. Занимался проблемой переохлаждения человеческого организма. В качестве подопытных кроликов он использовал заключённых – евреев и советских военнопленных. В ходе экспериментов им было установлено, что лучший способ привести обмороженного в чувство – обогреть его обнажённым женским телом. Если за этим следовал половой контакт, быстрое исцеление было практически гарантировано.
Щёки Лукашевича вспыхнули. Он хотел сказать что-нибудь оскорбительное этой… этой… Но потом спохватился. А что, собственно, он может ей предъявить, в чём обвинить?.. В критический момент она действовала так, как должна была действовать. И в этом нет ничего особенного или ужасного. Скорее, стоит позавидовать её находчивости и собранности…
Но ведь ей понравилось, правда? Ей понравилось, он же сам видел…
Как бы холодно Зоя ни отвечала, заморозить тёплое чувство, возникшее к ней у Алексея, было теперь не так-то просто.
– Но по крайней мере, – обратился к ней Лукашевич с примирительной интонацией, – вы не испытываете ко мне неприязни?
Зоя остановилась и с удивлением посмотрела на старшего лейтенанта:
– Нет. А почему я должна испытывать к вам неприязнь?
– Тогда, может быть, встретимся? Когда всё закончится?..
Момент был щекотливый. Зоя могла обидно рассмеяться, съязвить… Не произошло ни того, ни другого. Она тихо улыбнулась чему-то своему и ответила так:
– Почему бы нет? Если вы пригласите меня на киносеанс, я буду очень вам благодарна. Сто лет не была в кино.
– Приглашаю, – быстро сказал Лукашевич.
Зоя постояла ещё, придерживаясь за стенку, потом добавила к уже сказанному:
– Смешно. И всё не как у людей. Сначала трахнулись, теперь вот в кино собрались… Имейте в виду, старший лейтенант: чтобы повторить сегодняшнее, вам придётся сильно потрудиться.
– А трюк с переохлаждением во второй раз не пройдёт? – поинтересовался Лукашевич с самым невинным видом.
– Не пройдёт, – откликнулась Зоя, – я предпочитаю самостоятельных мужчин.
Уходя, она наклонилась над Лукашевичем и поцеловала его в щёку. Это был первый их поцелуй. Но не последний…
– Передавайте капитану привет, – попросил он, когда корабельный врач собрался уходить.
Тот обещал передать. Только когда он вышел, Алексей спохватился, что забыл спросить, какие такие «внезапные манёвры» собирается совершать корабль и с чем это связано.
Минуло ещё несколько часов. Лукашевич то проваливался в беспокойный сон, то просыпался, прислушиваясь к тому, что происходит на корабле. Впоследствии он не смог отделить сон от яви. Мысли упорно возвращались к воздушной схватке (как там Стуколин?), к бомбардировке родной части и к более ранним событиям, связанным с операцией «Испаньола», – захватом двух норвежских транспортных самолётов и стрельбе у КПП. Засыпая, Лукашевич заново переживал все эти эпизоды, а что-то мозг домысливал по рассказам друзей. Просыпаясь, он слышал приглушённый стенками вой сирен, шум силовой установки и вроде бы… крики… вроде бы… взрывы… Сторожевой корабль то ускорял, то замедлял ход; несколько раз он менял курс. Порой наклон корпуса – моряк и пилот сказали бы: угол крена – достигал порой запредельных величин. К счастью, в каюте всё было закреплено и привинчено (в том числе и старший лейтенант Лукашевич), а потому летающих в пространстве предметов не наблюдалось. Но затем Алексей снова засыпал, и ему казалось, что это не сторожевик Коломейцева кренится на бок, а его, Лукашевича, истребитель закладывает вираж, выходя на цель, а потом ещё ухнуло, грохнуло и взвыло, и Лукашевичу привиделось, что в него попала ракета и он падает вместе с потерявшим управление истребителем, тянется рукой к держкам катапульты, тянется, тянется, но не может дотянуться…
Когда через несколько часов ход сторожевика выровнялся, к Лукашевичу снова пришёл врач. Осмотрел, ощупал, велел открыть рот и сказать: «А-а».
– Удивительно, – бормотал он при этом. – Я тоже слышал об опытах Рашера, но каков эффект!
Лукашевич покраснел.
– Скажите, доктор, – обратился он к врачу, чтобы скрыть смущение и развеять сомнения в реальности или нереальности того, что он слышал на границе между сном и явью, – скажите, корабль вёл какие-то боевые действия.
– Господь с вами, – отмахнулся доктор. – Какие тут боевые действия? Баренцево море – издавна наша территория.
– Но мне показалось, будто кто-то стрелял…
– Ну постреляли, – отвечал корабельный врач уклончиво. – От широты душевной.
Лукашевич хмыкнул. У Сергея Афанасьевича, конечно, душа была широка, как Атлантика, но чтобы из-за неё растрачивать боекомплект… Так и не удалось выяснить, имел ли место бой или богатое воображение Лукашевича сыграло с ним дурную шутку.
– Куда мы направляемся? – поинтересовался Алексей.
– В Мурманск, куда же ещё.
– Когда придём?
– Часов через шесть-семь.
– Я хотел бы переговорить с капитаном. И с Зоей.
– Я передам вашу просьбу, товарищ старший лейтенант.
Лукашевич не сомневался, что врач выполнил своё обещание, но только ни Коломейцев, ни Зоя так и не появились до самого Мурманска.
Лукашевич ворочался и ругался. Одежды при нём не было никакой, а выйти на палубу завёрнутым в одеяло он считал ниже своего достоинства. Приходилось терпеть.
Наконец период ожидания кончился, и в каюте появилась Зоя с большим свёртком в руках. Она положила свёрток на край кровати:
– Одевайтесь, старший лейтенант.
Лукашевич посмотрел, что ему принесли. Оказалось, что это полный комплект матросского обмундирования, включая бельё.
– Я отвернусь, – пообещала Зоя.
– Ну зачем же так официально, Зоя? – спросил Лукашевич не без укоризны. – «Старший лейтенант», «отвернусь», «вы»…
– Я уже говорила, старший лейтенант, для того, чтобы наши отношения стали более близкими, чем сейчас, вам придётся потрудиться. Но если вы считаете, что…
– Хорошо, хорошо, – сдался Алексей. – Пусть будет по… э-э-э… вашему.
Он быстро оделся. Потом они с Зоей вышли на верхнюю палубу. Там их уже дожидался капитан Коломейцев.
– Э-э… прибыли, – сообщил Сергей Афанасьевич после того, как они с Лукашевичем обменялись рукопожатиями. – Хм-м… в Мурманск, – как и любой северный моряк, название города-порта Коломейцев произносил с ударением на вторую гласную.
Лукашевич огляделся. Сторожевик стоял у пирса в военно-морском порту Мурманска. Справа по борту был пришвартован катер, слева – малый ракетный корабль класса «Буря». Пирс был ярко освещён. В свете прожекторов кружились редкие снежинки.
– Спасибо вам, капитан, – поблагодарил Лукашевич с чувством. – Вы спасли мне жизнь. Можно сказать, я заново родился.
«Какие банальности я леплю, – подумал он при этом. – Господи, нас совершенно не учат говорить. Всему учат, а этому нет».
Впрочем, на то, чтобы пропустить Зою на сходни впереди себя, его образования хватило. Напоследок, уже оказавшись на причале, он оглянулся, чтобы обозреть «тридцатьпятку» целиком. И увидел: многочисленные вмятины в корпусе катера над ватерлинией, чёрные языки копоти и отверстия пробоин там, где в надстройку попадали снаряды противника. Значит, не пригрезилось, и дело не в широте души. «Тридцатьпятку» атаковали. Война в Заполярье продолжалась…
Глава седьмая
Поначалу Громов полагал, что ему очень поможет НАЗ. Там были водостойкие спички, там был сухой спирт – можно развести костёр. Там был аварийный радиомаяк «Комар-2М» – по его сигналам уже мчится на спасение целая команда. Там были сигнальные патроны и мортирка – всегда можно сообщить спасателям, где ты находишься. Но по здравому размышлению (которое давалось с трудом – перегрузки при катапультировании, лёгкая контузия от акустического удара не прошли даром) Громов понял: ни от одного, ни от другого, ни от третьего толку не будет. Развести костёр под снегопадом в промёрзшем лесу было хотя и возможно, но очень трудно. Однако не только очень трудным, но просто-таки невозможным оказалось поддерживать пламя костра достаточно долго… Радиомаяк уже приведен в действие. Но смогут ли вылететь спасатели в такую погоду? И будут ли его искать и спасать, если даже его призыв в эфир не захотели услышать?.. И зачем нужны сигнальные патроны, если никто не придёт на помощь?..
Помощи ждать было неоткуда, оставаться на месте – глупо, на таком морозе быстро окочуришься. Громов прекрасно знал, что все эти байки о людях, переживших стужу в зимнем лесу, зарывшись в сугроб, – байками и являются. Значит, нужно наплевать на средства спасения НАЗ и идти. Но куда?..
Громов попытался вспомнить полётную карту. Разведчик крутился у шестьдесят восьмой параллели. Потом он ушёл, потом начался бой, а в этой круговерти уследить за изменением курса и запомнить последовательность этих изменений очень сложно.
Константин решил придерживаться предположения, что по прежнему находится где-то в районе шестьдесят восьмой параллели. Значит, к северу от него находится приграничный городок Раякоски. К нему и нужно идти.
Громову почти сразу повезло. Не пройдя и километра в северном направлении, он вышел на грунтовую узкую дорогу, заваленную снегом, но гораздо более пригодную для продвижения пешком, чем склоны сопок. Указателей на дороге не было, но они были Громову не нужны: если есть дорога, куда-нибудь она выведет.
Однако первый энтузиазм по поводу столь спасительного открытия быстро улетучился. Громов шёл и шёл, а толку от этого было мало – никаких признаков человеческого жилья вокруг не наблюдалось. Что ж поделать, это Заполярье: здесь можно идти сутками и не увидеть ничего, кроме сопок, гранитных валунов и низкорослого леса. И через восемь часов Громов начал терять надежду.
…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…
Пеший безостановочный поход по сугробам отнял последние силы; мороз и не думал убывать, у Константина быстро онемели щёки и наросла бахрома из льдинок на бровях. Конечности тоже теряли чувствительность, хотя лётный костюм был отлично утеплён самым натуральным мехом. А жильём всё ещё не пахло.
…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…
У Громова начал мутиться рассудок. Студёная полутьма наполнилась сгустками сизого тумана, там вспыхивали разноцветные огоньки, туман клубился, образуя невероятные, причудливые фигуры. Эти фигуры не были случайным сочетанием виртуальных частиц – они жили своей жизнью, подчиняясь определённым законам, как рой пчёл или ос. И как осы, они жалили Громова в открытые части тела: в незащищённое лицо, в глаза, в шею.
…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…
Громов пытался отмахиваться от снежных ос. Потом как-то разом вдруг понял, что отмахиваться не надо, нужно терпеть, вглядываться, и тогда, быть может, в тумане проступят контуры другого мира – горячего, солнечного, бесконечно далёкого от этого жестокой реальности, где нет места существу из плоти и крови, где ворочаются среди вечной мерзлоты, в грязи, превратившейся в камень, громоздкие и уродливые боевые машины.
…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…
Разорвав в клочья искрящийся туман, на Громова выскочил большой чёрный зверь. Глаза его кровожадно сверкали. С клыков капала слюна. Зверь напал не сразу. Он стал кружить вблизи Громова, то подкрадываясь, то отскакивая назад, выбирая, словно тигровая акула, время для нападения.
На какой-то момент мир перед глазами Громова померк, и он обнаружил, что лежит в снегу, а чёрный зверь стоит над ним, открыв пасть. Константин приготовился принять удар клыками и смерть, но вместо того, чтобы вцепиться в беспомощное тело, зверь вдруг вывалил язык и щекотно лизнул в замёрзшую щёку.
Чёрный страшный зверь на поверку оказался весёлым, игривым псом породы лайка – ещё совсем щенком. На шее у него имелся большой кожаный ошейник, свидетельствовавший, что пёс этот – не какой-нибудь блохастый бродяга, а вполне пристроенный и довольный жизнью хранитель домашнего очага. Пёс носился вокруг Громова, пританцовывая на снегу от переполнявших его чувств и, как оказалось, громко лаял.
Появление молодого пса с ошейником могло означать только одно – рядом жильё, рядом люди. Помогая себе руками, Громов сел. Потом, отдохнув, попытался встать на ноги. Его повело в сторону, но он удержался, не упал. И тут же услышал совсем близко мужской голос:
– Щекн! Щекн, ко мне! Куда запропастился, собака?
– Помогите! – крикнул Громов и сам удивился тому, каким слабым и больным стал его голос.
Незнакомец при виде его обалдел, и некоторое время был слышен только жизнерадостный лай пса по кличке Щекн. Потом клацнул затвор, и незнакомец спросил:
– Кто здесь?
– Майор Громов, – представился Константин. – Военно-воздушные силы Российской Федерации… Помогите мне… пожалуйста…
Когда студентам второй группы Гене Зайцеву и Ларисе Дробышевой приспичило зарегистрировать свои более чем близкие отношения в государственной организации под названием «загс», сокурсники, посмеиваясь, «порадовали» их, что теперь точно известно, куда счастливая пара отправится проводить свой второй медовый месяц. Как ни странно, но ни Гена, ни Лариса ничего не знали о существовании за Полярным кругом метеостанции «Молодёжная», прозванной факультетскими весельчаками «Медовой». По возникшей давным-давно традиции – негласной, разумеется, – студентов метеорологического факультета, решивших сочетаться во время обучения в университете, отправляли на практику именно в эту глухомань. Мотивация была простая: лучше отправить на зимовку в вынужденную изоляцию уже готовую пару, чем ломать голову над вопросом психологической совместимости. Ломать голову деканату не хотелось, а потому и был выбран этот, самый простой, путь. Иногда, кстати, второй медовый месяц приводил к быстрому разводу, но это, как говорится, издержки производства.
Так новоиспечённая супружеская пара оказалась на метеостанции за сотню километров от ближайшего поселения. Самое интересное, что Гене и Ларисе Зайцевым это положение очень даже нравилось. К тому же на станции их было не двое, а трое – сокурсники подарили молодым супругам чёрного и красивого щенка, прозванного за сообразительность и природный ум Щекном. [23]Станция была оборудована аппаратурой производства шестидесятых годов, однако всё работало более или менее исправно, а автоматическом режиме, и у молодожёнов было сколько угодно времени заниматься друг другом. Что они и делали, доводя себя до полного изнурения.
И вот эта идиллия была разрушена вторжением офицера ВВС, свалившегося с неба в самом буквальном смысле. Но делать нечего. Громов был принят, уложен на единственную постель, растёрт спиртом, им же напоен, укутан восхитительно толстым ватным одеялом. Константин с удовольствием наблюдал за суетой этих совсем ещё юных ребят, прямо-таки разрывающихся от желания помочь.
Впрочем, нужнее для него сейчас была иная помощь.
– У вас ведь наверняка есть связь с «большой землёй»? – спросил он слегка заплетающимся языком после того, как почувствовал себя вполне удовлетворительно.
Гена и Лариса переглянулись. На милом лице Ларисы вспыхнул румянец, и она потупила глазки. Гена смущённо крякнул. Потом показал рукой на заваленный разной электротехнической мишурой стол, который занимал чуть ли не половину маленькой комнатки, где ютились будущие синоптики и теперь некоторое время предстояло ютиться Громову. На столе возвышалась прямоугольная металлическая рама, внутри которой были закреплены катушки, конденсаторы, радиолампы, печатные платы и провода – всё это было покрыто толстым слоем пыли и выглядело ужасно; только кое-где пыль была стёрта и обнажены блестящие серебром контакты.
– Вот, – сообщил Гена с непонятным юмористическим выражением на лице, – наша связь с «большой землёй». Вся здесь, но не работает.
– А что с ней случилось?
Лариса захихикала. Громов изобразил глубокое непонимание.
– Уронили мы её, – Гена виновато развёл руками. – Увлеклись и уронили.
До майора наконец дошло. И он тоже не смог сдержать ухмылки.
– Как же вы умудрились-то? Она же килограммов пятнадцать весит.
– Темперамент, – объяснил Гена и подмигнул: несмотря на всю нелепость ситуации, он был явно горд собой.
– Ну и что теперь будем делать? – Громов посерьезнел. – Мне, ребятушки, связь очень нужна. Можно сказать, жизненно необходима.
– Это срочно? – Гена растерялся.
– Очень срочно. Я к вам не просто так свалился – меня сбили, и я должен доложить об этом командованию округом.
– Блин! – сказал Гена.
– А кто вас сбил? – с ужасом спросила Лариса. – Американцы?
– Где Америка и где мы, – напомнил ей супруг. – Я не знаю, Константин Кириллович, – снова обратился он к Громову, – смогу ли с этим агрегатом справиться. Мы ведь метеорологи по специальности. Я корпус снял, а что там внутри сломалось, понять не могу… Да и антенна…
– Что антенна? – Громов привстал на своём лежбище.
– Антенна повалена.
– Как?! Вы и антенну повалили?!
– Нет, не мы, – Гена замахал руками. – Буря была. Два дня назад.
Громов вспомнил. Буря действительно имела место. После неё всё и началось.
– Но антенну я поставлю, – заверил Гена. – Это как раз просто. А вот как с радиостанцией быть? Константин Кириллович, может, вы в этом разбираетесь?
Громов подумал. Когда-то, в училище, им читали курс «Основы электротехники», затем ещё один, более углублённый, – «Радиодело». И в курс обучения входили диагностика и ремонт неисправного радиопереговорного устройства. Однако все мы знаем, чего на самом деле стоят подобные курсы: сдал, и с плеч долой. В реальной полётной практике пилотам нет нужды упражняться в разборке и сборке вспомогательного оборудования – на то существуют технические службы. Поэтому радиотехнику – на самом низменном её, «чёрнорабочем» уровне – Громов успешно позабыл.
Через некоторое время Зоя остановилась и отсела в сторону. Лукашевич, приподняв голову, посмотрел на неё. Её тело блестело от пота. На ней не было даже трусиков. Взгляд старшего лейтенанта против его воли сфокусировался на тёмном треугольнике лобковых волос сидящей перед ним женщины. Да-а, в каком бы положении ни оказался мужик, тянет его всё туда же…
– Как вы себя чувствуете? – спросила Зоя, словно и не замечая его взгляда.
– Мне… кха-кха… хорошо, – сообщил Алексей, отводя глаза.
Булькнула наливаемая жидкость. По каюте распространился незнакомый, но душистый аромат.
– Выпейте это, – предложила Зоя, подавая стакан.
Своей наготы она совершенно не смущалась. Да и чего теперь смущаться?
Лукашевич отпил из поданного стакана нечто горячее и горькое и дышать ему сразу стало легче.
– Где мы? – спросил он сиплым шёпотом. – Это ведь корабль?
– Это корабль, – ответила Зоя. – Сторожевик класса «Бдительный». Капитан – Коломейцев Сергей Афанасьевич. Знаете такого?
«Тридцатьпятка»! Ай да Сергей Афанасьевич, ай да молодец!..
– Знаю…
Как-то всё стало легко и понятно. Имеет место «тридцатьпятка» Сергея Афанасьевича, класс «Бдительный»… И сам Сергей Афанасьевич где-то здесь…
– Вы услышали мой сигнал… о помощи? – сам не зная зачем, спросил Лукашевич.
– Да, – подтвердила Зоя. – И вам повезло, что мы оказались поблизости.
Следующий вопрос Лукашевич задал, приподнявшись на койке.
– Вы… кха-кха… знаете, что происходит?
– Мы знаем, Алексей.
– Так что же вы… – он задохнулся, новый приступ кашля не позволил ему сказать пару «ласковых» этим интриганам-темнилам, из-за которых подверглась бомбардировке российская воинская часть и были сбиты три российских истребителя, и коих здесь представляла только Зоя.
Однако сил возмущаться уже не оставалось. Лукашевич долго не мог унять кашель, его вырвало на себя, и Зое пришлось приводить постель в порядок. Потом она оценивающе взглянула на Алексея.
– Недостаточно, – произнесла она раздумчиво и вдруг наклонилась над обнажённым животом старшего лейтенанта.
Лукашевич почувствовал её мягкий язычок и с огромным изумлением для себя обнаружил, что то, о чём он и думать забыл, вдруг ожило, зашевелилось, наполнилось кровью и запульсировало в нетерпении.
Зоя не стала испытывать это терпение. Она приподнялась и, расставив коленки, села на Лукашевича сверху. Всё получилось так легко и быстро, что Лукашевич даже не сразу понял, что он уже внутри.
– Давай, – шепнула Зоя. – Тебе это нужно…
Мир был словно качели. Корабль взлетал на волнах, корпус скрипел, в стекло задраенного иллюминатора летели брызги, тени то удлинялись, то сокращались в такт качке, и это механическое движение – вверх-вниз, вверх-вниз – дополнялось живым движением двух тел на узкой кровати с бортиком. В какие-то моменты Алексею даже казалось, что это не море раскачивает катер, а они с Зоей, и «тридцатьпятка» подлаживается под древний ритм, благодаря которому только и существует человек.
Это было лучше всякой горячей ванны или спиртосодержащих притираний. Зоя проявила незаурядное знание предмета, и Лукашевич на глазах возвращался к жизни. С тихим стоном он подтянул ноги, поудобнее устраиваясь под Зоей, и, подняв руки, коснулся её маленьких и крепких грудей. Зоя откинула голову назад. Вверх-вниз, вверх-вниз, всё ближе к кульминации…
На гибком теле Зои выступили мелкие капельки пота, она закусила губу и вдруг издала низкий горловой звук. В глазах у Лукашевича потемнело, и на долю секунды он утратил способность что-либо видеть и соображать. И всё кончилось.
Зоя почти сразу поднялась и стала одеваться. Лукашевич, чувствуя себя намного лучше, смотрел на неё с неприкрытым восхищением. Какая женщина!
Быстро одевшись, Зоя накрыла Лукашевича толстым ватным одеялом.
– Спасибо, Зоя, – сказал старший лейтенант со смущением.
– Пожалуйста, – она кивнула и отошла к зеркалу, чтобы поправить сбившие волосы.
Корабль сильно качнуло на волне, и ей пришлось опереться о стену каюты, чтобы устоять на ногах.
– Зоя… а вы… – хотел было задать новый вопрос Лукашевич, но остановился.
– Да? – она повернулась к нему.
– Вы… что-то испытываете ко мне? – решился всё-таки спросить Лукашевич.
В чём-то он был идеалист. И это сказывалось на его отношениях с женщинами.
Зоя могла фыркнуть, но лишь пожала плечами.
– Был такой немецкий врач Зигмунд Рашер, – сообщила она ровным голосом. – Он работал в концлагере Дахау. Занимался проблемой переохлаждения человеческого организма. В качестве подопытных кроликов он использовал заключённых – евреев и советских военнопленных. В ходе экспериментов им было установлено, что лучший способ привести обмороженного в чувство – обогреть его обнажённым женским телом. Если за этим следовал половой контакт, быстрое исцеление было практически гарантировано.
Щёки Лукашевича вспыхнули. Он хотел сказать что-нибудь оскорбительное этой… этой… Но потом спохватился. А что, собственно, он может ей предъявить, в чём обвинить?.. В критический момент она действовала так, как должна была действовать. И в этом нет ничего особенного или ужасного. Скорее, стоит позавидовать её находчивости и собранности…
Но ведь ей понравилось, правда? Ей понравилось, он же сам видел…
Как бы холодно Зоя ни отвечала, заморозить тёплое чувство, возникшее к ней у Алексея, было теперь не так-то просто.
– Но по крайней мере, – обратился к ней Лукашевич с примирительной интонацией, – вы не испытываете ко мне неприязни?
Зоя остановилась и с удивлением посмотрела на старшего лейтенанта:
– Нет. А почему я должна испытывать к вам неприязнь?
– Тогда, может быть, встретимся? Когда всё закончится?..
Момент был щекотливый. Зоя могла обидно рассмеяться, съязвить… Не произошло ни того, ни другого. Она тихо улыбнулась чему-то своему и ответила так:
– Почему бы нет? Если вы пригласите меня на киносеанс, я буду очень вам благодарна. Сто лет не была в кино.
– Приглашаю, – быстро сказал Лукашевич.
Зоя постояла ещё, придерживаясь за стенку, потом добавила к уже сказанному:
– Смешно. И всё не как у людей. Сначала трахнулись, теперь вот в кино собрались… Имейте в виду, старший лейтенант: чтобы повторить сегодняшнее, вам придётся сильно потрудиться.
– А трюк с переохлаждением во второй раз не пройдёт? – поинтересовался Лукашевич с самым невинным видом.
– Не пройдёт, – откликнулась Зоя, – я предпочитаю самостоятельных мужчин.
Уходя, она наклонилась над Лукашевичем и поцеловала его в щёку. Это был первый их поцелуй. Но не последний…
(Баренцево море, декабрь 1998 года)
Когда Зоя ушла, Лукашевич погрузился в приятную полудрёму. Он был разбужен через полчаса характерным шумом. Сторожевик сбавил ход, по металлу настилов застучали тяжёлые башмаки матросов. Дверь открылась, и в каюту шагнул невысокий и очень грузный морской офицер. Лукашевич сонно посчитал звёзды и нашивки и пришёл к выводу, что перед ним майор медицинской службы. [22]Оказалось, что это корабельный врач и зашёл он, во-первых, чтобы осмотреть Алексея, во-вторых, закрепить его на койке на случай «внезапных манёвров». Лукашевич возмутился и заявил, что он взрослый человек и способен удержаться на койке, даже если «тридцатьпятка» встанет на дыбы. Корабельный врач ответил, что это приказ капитана Коломейцева. «Милейший Сергей Афанасьевич», – тепло подумал Алексей о капитане «тридцатьпятки» и разрешил себя пристегнуть.– Передавайте капитану привет, – попросил он, когда корабельный врач собрался уходить.
Тот обещал передать. Только когда он вышел, Алексей спохватился, что забыл спросить, какие такие «внезапные манёвры» собирается совершать корабль и с чем это связано.
Минуло ещё несколько часов. Лукашевич то проваливался в беспокойный сон, то просыпался, прислушиваясь к тому, что происходит на корабле. Впоследствии он не смог отделить сон от яви. Мысли упорно возвращались к воздушной схватке (как там Стуколин?), к бомбардировке родной части и к более ранним событиям, связанным с операцией «Испаньола», – захватом двух норвежских транспортных самолётов и стрельбе у КПП. Засыпая, Лукашевич заново переживал все эти эпизоды, а что-то мозг домысливал по рассказам друзей. Просыпаясь, он слышал приглушённый стенками вой сирен, шум силовой установки и вроде бы… крики… вроде бы… взрывы… Сторожевой корабль то ускорял, то замедлял ход; несколько раз он менял курс. Порой наклон корпуса – моряк и пилот сказали бы: угол крена – достигал порой запредельных величин. К счастью, в каюте всё было закреплено и привинчено (в том числе и старший лейтенант Лукашевич), а потому летающих в пространстве предметов не наблюдалось. Но затем Алексей снова засыпал, и ему казалось, что это не сторожевик Коломейцева кренится на бок, а его, Лукашевича, истребитель закладывает вираж, выходя на цель, а потом ещё ухнуло, грохнуло и взвыло, и Лукашевичу привиделось, что в него попала ракета и он падает вместе с потерявшим управление истребителем, тянется рукой к держкам катапульты, тянется, тянется, но не может дотянуться…
Когда через несколько часов ход сторожевика выровнялся, к Лукашевичу снова пришёл врач. Осмотрел, ощупал, велел открыть рот и сказать: «А-а».
– Удивительно, – бормотал он при этом. – Я тоже слышал об опытах Рашера, но каков эффект!
Лукашевич покраснел.
– Скажите, доктор, – обратился он к врачу, чтобы скрыть смущение и развеять сомнения в реальности или нереальности того, что он слышал на границе между сном и явью, – скажите, корабль вёл какие-то боевые действия.
– Господь с вами, – отмахнулся доктор. – Какие тут боевые действия? Баренцево море – издавна наша территория.
– Но мне показалось, будто кто-то стрелял…
– Ну постреляли, – отвечал корабельный врач уклончиво. – От широты душевной.
Лукашевич хмыкнул. У Сергея Афанасьевича, конечно, душа была широка, как Атлантика, но чтобы из-за неё растрачивать боекомплект… Так и не удалось выяснить, имел ли место бой или богатое воображение Лукашевича сыграло с ним дурную шутку.
– Куда мы направляемся? – поинтересовался Алексей.
– В Мурманск, куда же ещё.
– Когда придём?
– Часов через шесть-семь.
– Я хотел бы переговорить с капитаном. И с Зоей.
– Я передам вашу просьбу, товарищ старший лейтенант.
Лукашевич не сомневался, что врач выполнил своё обещание, но только ни Коломейцев, ни Зоя так и не появились до самого Мурманска.
(Кольский залив, декабрь 1998 года)
Старший лейтенант Лукашевич считал себя более или менее уравновешенным и дисциплинированным человеком. Однако и он начал терять терпение, когда вместо капитана и Зои к нему приходил для очередной проверки самочувствия корабельный врач, или гремящий посудой из нержавейки кок с камбуза, или какой-то хмурый и молчаливый моряк-подросток, сделавший уборку помещения. Ни у первого, ни у второго, ни у третьего ничего выпытать не удалось. Вымуштровал их Коломейцев, нечего сказать.Лукашевич ворочался и ругался. Одежды при нём не было никакой, а выйти на палубу завёрнутым в одеяло он считал ниже своего достоинства. Приходилось терпеть.
Наконец период ожидания кончился, и в каюте появилась Зоя с большим свёртком в руках. Она положила свёрток на край кровати:
– Одевайтесь, старший лейтенант.
Лукашевич посмотрел, что ему принесли. Оказалось, что это полный комплект матросского обмундирования, включая бельё.
– Я отвернусь, – пообещала Зоя.
– Ну зачем же так официально, Зоя? – спросил Лукашевич не без укоризны. – «Старший лейтенант», «отвернусь», «вы»…
– Я уже говорила, старший лейтенант, для того, чтобы наши отношения стали более близкими, чем сейчас, вам придётся потрудиться. Но если вы считаете, что…
– Хорошо, хорошо, – сдался Алексей. – Пусть будет по… э-э-э… вашему.
Он быстро оделся. Потом они с Зоей вышли на верхнюю палубу. Там их уже дожидался капитан Коломейцев.
– Э-э… прибыли, – сообщил Сергей Афанасьевич после того, как они с Лукашевичем обменялись рукопожатиями. – Хм-м… в Мурманск, – как и любой северный моряк, название города-порта Коломейцев произносил с ударением на вторую гласную.
Лукашевич огляделся. Сторожевик стоял у пирса в военно-морском порту Мурманска. Справа по борту был пришвартован катер, слева – малый ракетный корабль класса «Буря». Пирс был ярко освещён. В свете прожекторов кружились редкие снежинки.
– Спасибо вам, капитан, – поблагодарил Лукашевич с чувством. – Вы спасли мне жизнь. Можно сказать, я заново родился.
«Какие банальности я леплю, – подумал он при этом. – Господи, нас совершенно не учат говорить. Всему учат, а этому нет».
Впрочем, на то, чтобы пропустить Зою на сходни впереди себя, его образования хватило. Напоследок, уже оказавшись на причале, он оглянулся, чтобы обозреть «тридцатьпятку» целиком. И увидел: многочисленные вмятины в корпусе катера над ватерлинией, чёрные языки копоти и отверстия пробоин там, где в надстройку попадали снаряды противника. Значит, не пригрезилось, и дело не в широте души. «Тридцатьпятку» атаковали. Война в Заполярье продолжалась…
Глава седьмая
Метеостанция «Медовая»
(Кольский полуостров, декабрь 1998 года)
Громов погибал. Он продвигался в юго-западном направлении уже более восьми часов и окоченел настолько, что ни о чём не мог думать, кроме как о самом процессе продвижения: правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд. И так раз за разом, перестановка за перестановкой.Поначалу Громов полагал, что ему очень поможет НАЗ. Там были водостойкие спички, там был сухой спирт – можно развести костёр. Там был аварийный радиомаяк «Комар-2М» – по его сигналам уже мчится на спасение целая команда. Там были сигнальные патроны и мортирка – всегда можно сообщить спасателям, где ты находишься. Но по здравому размышлению (которое давалось с трудом – перегрузки при катапультировании, лёгкая контузия от акустического удара не прошли даром) Громов понял: ни от одного, ни от другого, ни от третьего толку не будет. Развести костёр под снегопадом в промёрзшем лесу было хотя и возможно, но очень трудно. Однако не только очень трудным, но просто-таки невозможным оказалось поддерживать пламя костра достаточно долго… Радиомаяк уже приведен в действие. Но смогут ли вылететь спасатели в такую погоду? И будут ли его искать и спасать, если даже его призыв в эфир не захотели услышать?.. И зачем нужны сигнальные патроны, если никто не придёт на помощь?..
Помощи ждать было неоткуда, оставаться на месте – глупо, на таком морозе быстро окочуришься. Громов прекрасно знал, что все эти байки о людях, переживших стужу в зимнем лесу, зарывшись в сугроб, – байками и являются. Значит, нужно наплевать на средства спасения НАЗ и идти. Но куда?..
Громов попытался вспомнить полётную карту. Разведчик крутился у шестьдесят восьмой параллели. Потом он ушёл, потом начался бой, а в этой круговерти уследить за изменением курса и запомнить последовательность этих изменений очень сложно.
Константин решил придерживаться предположения, что по прежнему находится где-то в районе шестьдесят восьмой параллели. Значит, к северу от него находится приграничный городок Раякоски. К нему и нужно идти.
Громову почти сразу повезло. Не пройдя и километра в северном направлении, он вышел на грунтовую узкую дорогу, заваленную снегом, но гораздо более пригодную для продвижения пешком, чем склоны сопок. Указателей на дороге не было, но они были Громову не нужны: если есть дорога, куда-нибудь она выведет.
Однако первый энтузиазм по поводу столь спасительного открытия быстро улетучился. Громов шёл и шёл, а толку от этого было мало – никаких признаков человеческого жилья вокруг не наблюдалось. Что ж поделать, это Заполярье: здесь можно идти сутками и не увидеть ничего, кроме сопок, гранитных валунов и низкорослого леса. И через восемь часов Громов начал терять надежду.
…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…
Пеший безостановочный поход по сугробам отнял последние силы; мороз и не думал убывать, у Константина быстро онемели щёки и наросла бахрома из льдинок на бровях. Конечности тоже теряли чувствительность, хотя лётный костюм был отлично утеплён самым натуральным мехом. А жильём всё ещё не пахло.
…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…
У Громова начал мутиться рассудок. Студёная полутьма наполнилась сгустками сизого тумана, там вспыхивали разноцветные огоньки, туман клубился, образуя невероятные, причудливые фигуры. Эти фигуры не были случайным сочетанием виртуальных частиц – они жили своей жизнью, подчиняясь определённым законам, как рой пчёл или ос. И как осы, они жалили Громова в открытые части тела: в незащищённое лицо, в глаза, в шею.
…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…
Громов пытался отмахиваться от снежных ос. Потом как-то разом вдруг понял, что отмахиваться не надо, нужно терпеть, вглядываться, и тогда, быть может, в тумане проступят контуры другого мира – горячего, солнечного, бесконечно далёкого от этого жестокой реальности, где нет места существу из плоти и крови, где ворочаются среди вечной мерзлоты, в грязи, превратившейся в камень, громоздкие и уродливые боевые машины.
…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…
Разорвав в клочья искрящийся туман, на Громова выскочил большой чёрный зверь. Глаза его кровожадно сверкали. С клыков капала слюна. Зверь напал не сразу. Он стал кружить вблизи Громова, то подкрадываясь, то отскакивая назад, выбирая, словно тигровая акула, время для нападения.
На какой-то момент мир перед глазами Громова померк, и он обнаружил, что лежит в снегу, а чёрный зверь стоит над ним, открыв пасть. Константин приготовился принять удар клыками и смерть, но вместо того, чтобы вцепиться в беспомощное тело, зверь вдруг вывалил язык и щекотно лизнул в замёрзшую щёку.
Чёрный страшный зверь на поверку оказался весёлым, игривым псом породы лайка – ещё совсем щенком. На шее у него имелся большой кожаный ошейник, свидетельствовавший, что пёс этот – не какой-нибудь блохастый бродяга, а вполне пристроенный и довольный жизнью хранитель домашнего очага. Пёс носился вокруг Громова, пританцовывая на снегу от переполнявших его чувств и, как оказалось, громко лаял.
Появление молодого пса с ошейником могло означать только одно – рядом жильё, рядом люди. Помогая себе руками, Громов сел. Потом, отдохнув, попытался встать на ноги. Его повело в сторону, но он удержался, не упал. И тут же услышал совсем близко мужской голос:
– Щекн! Щекн, ко мне! Куда запропастился, собака?
– Помогите! – крикнул Громов и сам удивился тому, каким слабым и больным стал его голос.
Незнакомец при виде его обалдел, и некоторое время был слышен только жизнерадостный лай пса по кличке Щекн. Потом клацнул затвор, и незнакомец спросил:
– Кто здесь?
– Майор Громов, – представился Константин. – Военно-воздушные силы Российской Федерации… Помогите мне… пожалуйста…
(Метеостанция «Молодёжная», Кольский полуостров, декабрь 1998 года)
Студенты пятого курса метеорологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета проходили преддипломную практику в метеоцентрах и на метеостанциях страны. Обычно распределение будущих синоптиков по объектам осуществлялось по принципу «на кого Бог пошлёт», но был один объект, который пользовался особым статусом.Когда студентам второй группы Гене Зайцеву и Ларисе Дробышевой приспичило зарегистрировать свои более чем близкие отношения в государственной организации под названием «загс», сокурсники, посмеиваясь, «порадовали» их, что теперь точно известно, куда счастливая пара отправится проводить свой второй медовый месяц. Как ни странно, но ни Гена, ни Лариса ничего не знали о существовании за Полярным кругом метеостанции «Молодёжная», прозванной факультетскими весельчаками «Медовой». По возникшей давным-давно традиции – негласной, разумеется, – студентов метеорологического факультета, решивших сочетаться во время обучения в университете, отправляли на практику именно в эту глухомань. Мотивация была простая: лучше отправить на зимовку в вынужденную изоляцию уже готовую пару, чем ломать голову над вопросом психологической совместимости. Ломать голову деканату не хотелось, а потому и был выбран этот, самый простой, путь. Иногда, кстати, второй медовый месяц приводил к быстрому разводу, но это, как говорится, издержки производства.
Так новоиспечённая супружеская пара оказалась на метеостанции за сотню километров от ближайшего поселения. Самое интересное, что Гене и Ларисе Зайцевым это положение очень даже нравилось. К тому же на станции их было не двое, а трое – сокурсники подарили молодым супругам чёрного и красивого щенка, прозванного за сообразительность и природный ум Щекном. [23]Станция была оборудована аппаратурой производства шестидесятых годов, однако всё работало более или менее исправно, а автоматическом режиме, и у молодожёнов было сколько угодно времени заниматься друг другом. Что они и делали, доводя себя до полного изнурения.
И вот эта идиллия была разрушена вторжением офицера ВВС, свалившегося с неба в самом буквальном смысле. Но делать нечего. Громов был принят, уложен на единственную постель, растёрт спиртом, им же напоен, укутан восхитительно толстым ватным одеялом. Константин с удовольствием наблюдал за суетой этих совсем ещё юных ребят, прямо-таки разрывающихся от желания помочь.
Впрочем, нужнее для него сейчас была иная помощь.
– У вас ведь наверняка есть связь с «большой землёй»? – спросил он слегка заплетающимся языком после того, как почувствовал себя вполне удовлетворительно.
Гена и Лариса переглянулись. На милом лице Ларисы вспыхнул румянец, и она потупила глазки. Гена смущённо крякнул. Потом показал рукой на заваленный разной электротехнической мишурой стол, который занимал чуть ли не половину маленькой комнатки, где ютились будущие синоптики и теперь некоторое время предстояло ютиться Громову. На столе возвышалась прямоугольная металлическая рама, внутри которой были закреплены катушки, конденсаторы, радиолампы, печатные платы и провода – всё это было покрыто толстым слоем пыли и выглядело ужасно; только кое-где пыль была стёрта и обнажены блестящие серебром контакты.
– Вот, – сообщил Гена с непонятным юмористическим выражением на лице, – наша связь с «большой землёй». Вся здесь, но не работает.
– А что с ней случилось?
Лариса захихикала. Громов изобразил глубокое непонимание.
– Уронили мы её, – Гена виновато развёл руками. – Увлеклись и уронили.
До майора наконец дошло. И он тоже не смог сдержать ухмылки.
– Как же вы умудрились-то? Она же килограммов пятнадцать весит.
– Темперамент, – объяснил Гена и подмигнул: несмотря на всю нелепость ситуации, он был явно горд собой.
– Ну и что теперь будем делать? – Громов посерьезнел. – Мне, ребятушки, связь очень нужна. Можно сказать, жизненно необходима.
– Это срочно? – Гена растерялся.
– Очень срочно. Я к вам не просто так свалился – меня сбили, и я должен доложить об этом командованию округом.
– Блин! – сказал Гена.
– А кто вас сбил? – с ужасом спросила Лариса. – Американцы?
– Где Америка и где мы, – напомнил ей супруг. – Я не знаю, Константин Кириллович, – снова обратился он к Громову, – смогу ли с этим агрегатом справиться. Мы ведь метеорологи по специальности. Я корпус снял, а что там внутри сломалось, понять не могу… Да и антенна…
– Что антенна? – Громов привстал на своём лежбище.
– Антенна повалена.
– Как?! Вы и антенну повалили?!
– Нет, не мы, – Гена замахал руками. – Буря была. Два дня назад.
Громов вспомнил. Буря действительно имела место. После неё всё и началось.
– Но антенну я поставлю, – заверил Гена. – Это как раз просто. А вот как с радиостанцией быть? Константин Кириллович, может, вы в этом разбираетесь?
Громов подумал. Когда-то, в училище, им читали курс «Основы электротехники», затем ещё один, более углублённый, – «Радиодело». И в курс обучения входили диагностика и ремонт неисправного радиопереговорного устройства. Однако все мы знаем, чего на самом деле стоят подобные курсы: сдал, и с плеч долой. В реальной полётной практике пилотам нет нужды упражняться в разборке и сборке вспомогательного оборудования – на то существуют технические службы. Поэтому радиотехнику – на самом низменном её, «чёрнорабочем» уровне – Громов успешно позабыл.