Страница:
Но прежде всего последовало распоряжение о другом. Запрещение всех политических партий, как это имело место с 15 октября, было подтверждено; исключение, естественно, было сделано только для «Скрещенных стрел», которая даже обзавелась собственной вооруженной силой, то есть третьей вооруженной силой в стране после армии и полиции. Эта сила, однако, была предназначена только для борьбы на «внутреннем фронте» и применяться только как войска правопорядка. По сути же она представляла собой не что другое, как вооруженную банду, которая по преимуществу терроризировала собранных в гетто будапештских евреев и другие нежелательные части населения. Один салашистский историк даже признавался позднее – в эмиграции, – что «после 15 октября 1944 года весь этот сброд оделся в зеленые рубахи «Скрещенных стрел», повязал нарукавные повязки с изображением скрещенных стрел, раздобыл себе оружие и боеприпасы. Зачастую они устраивали перестрелки даже с регулярными патрулями салашистов. Их жертвам оставалось только догадываться, выступают ли их мучители от имени партии или сами по себе».
Пресса также была значительно ограничена в своих публикациях, причем в ноябре дело зашло так далеко, что, кроме газет салашистской ориентации, никакие другие практически не выходили. Значительные ограничения были проведены также в культурной жизни, что прежде всего было связано с тяжелым положением на фронте. Начались преобразования и в экономической сфере: до этого времени номинальная мобилизация промышленности теперь стала грозить тотальным охватом всех отраслей экономики; стали разрабатываться планы для возможной эвакуации Будапешта и других городов, которым угрожало наступление русских. Ежемесячные расходы на армию возросли с 200 до 300 миллионов пенгё[24]. Размещение потока беженцев из прифронтовых районов в Будапешт, которые становились все многочисленнее, поставило перед правительством новые проблемы. Хаос нарастал день ото дня. С приближением фронта к столице англо-американская авиация «отделилась» от русской, чьи самолеты все чаще появлялись над Будапештом. Школы и университеты с 29 октября закрыли свои двери для учащихся. Учащиеся, студенты и профессора стали получать призывные повестки и целыми курсами оказывались в армии. Салаши хотел дополнительно к уже существующим сухопутным силам сформировать еще 14 дивизий. Корреспондент одной венской газеты с полным основанием сообщал из Будапешта, что «размах мероприятий тотальной войны [в Венгрии] ни в чем не уступает германскому».
В этом хаосе войны, в разделенной фронтом стране Салаши задумал и начал реформирование общества. В качестве образца ему послужил Германский трудовой фронт[25], по образцу которого была разработана организационная структура Профессиональной организации трудового народа. После чего все трудоспособные были разделены на 14 профессиональных групп, так что общество было в значительной степени не только экономически, но и политически унифицировано.
Правительство также принялось за скорейшее решение еврейского вопроса. Еще живущие в стране евреи были разделены на пять категорий, для которых были установлены различные ограничения. Эйхман со своим штабом уничтожения снова появился в Будапеште, и процесс депортации евреев возобновился. В тихие ночи до Будапешта уже доносилась фронтовая канонада; но, несмотря на это, Ференц Салаши задумал принести присягу стране в королевском дворце на короне святого Иштвана[26]. Наступило 4 ноября. На исторической сцене было разыграно дорогостоящее действо. В парадном зале построенной в XIX веке королевской резиденции собрались все видные деятели «новой» Венгрии. (Самая древняя часть королевской резиденции была построена в XIV веке. Затем в XVIII веке возвели новый дворец, который сгорел в 1849 году в ходе осады венгерскими революционными войсками. Затем в 1875–1912 годах дворец был восстановлен и перестроен. – Ред.) Партийные функционеры, некоторые из них в военной форме и сапогах, другие в поношенных выходных костюмах, явно чувствуя себя скованно в этой атмосфере глянца и парадности, стояли группами напротив направленных в приказном порядке делегаций армии и полиции. Многочисленные члены обеих палат парламента, которые не хотели пропустить свое причащение к режиму «Скрещенных стрел» (до этого ими презираемых), также присутствовали при церемонии. Кое-кто из этих господ, явно представлявших еще «бывший режим», натянули на себя побитые молью национальные одежды, отделанные мехами, шнуровкой и драгоценными камнями, не забыв и изогнутые сабли своих предков. Седой эрцгерцог Йожеф (Иосиф) Габсбург, который с 1914 года служил всем венгерским режимам – кроме коммунистического Белы Куна, заправлял всем, одетый в парадный мундир фельдмаршала-лейтенанта[27]. Сам же Ференц Салаши был облачен в повседневный темный полосатый костюм и, по воспоминаниям присутствовавших, бледен от волнения. Еще бы – ведь наконец настал величайший день его жизни!
Но вот наконец в зал была внесена корона святого Иштвана – величайшая венгерская святыня. Собственно церемониал принесения присяги, который занял едва ли больше тридцати минут, проходил под символической охраной коронной стражи, вооруженной алебардами и одетой в живописные средневековые мундиры. После окончания церемонии комендант отдал приказ немедленно эвакуировать корону из Будапешта в Западную Венгрию. Позднее, когда война добралась и в те места, сокровище было надежно скрыто в Германии.
Когда собравшиеся в королевском дворце еще находились под впечатлением этой редкой церемонии, столь странной для страны, разделенной линией фронта, в городе взлетел на воздух один из мостов через Дунай с оживленным движением – мост Маргит (Маргарита). Причиной катастрофы стал неисправный запал в перевозимом по мосту грузу взрывчатки, а его жертвами – состав городского трамвая, несколько автобусов и много прохожих. Погибли и около 40 германских саперов. Поскольку о саботаже речь не шла, этот «производственный несчастный случай» (как его охарактеризовал Фриснер в своих воспоминаниях) надолго омрачил германо-венгерские отношения. Многие жители Будапешта усмотрели в этом несчастье, произошедшее в день «счастливейшего часа» вождя своего государства, зловещее предзнаменование для нового режима.
Однако не надо было быть непременно провидцем, чтобы в ноябрьские дни 1944 года пессимистически оценивать внутреннее и внешнее положение страны. Даже в партии Салаши – не говоря уже о других – существовали люди, которые ввиду катастрофической ситуации на германском фронте отнюдь не стремились к предстоящему захвату власти и всячески советовали Салаши отказаться от него. Однако теперешний руководитель государства имел свое собственное мнение относительно исхода войны. Накануне путча 15 октября Салаши записал в своем дневнике – он убежден, «что в случае выхода Германии из войны Япония в течение 24 часов заключила бы тесный союз с Советами, поскольку это соответствовало бы реальности и поскольку японцы в этом отношении оценили бы положение в высшей степени расчетливо и трезво». Это также было бы оправданно, размышлял далее Салаши, так как «из всего этого следовало бы, что германская дипломатия и Лондон пришли бы к сближению, что снова могло бы коренным образом изменить ситуацию в мире».
Точка зрения, что войну, наконец, можно завершить дипломатическим путем, получила дополнительную подпитку в свете обещаний авторитетных германских учреждений относительно некоего возможного в самом кратком времени предстоящего поворота войны в пользу Германии. «Они обещают нам нечто в этом отношении. Так, применение нового чуда-оружия, «Фау-3», отправка еще не участвовавших в боях дивизий в Венгрию и, в особенности, прогнозируемое немцами возникновение непреодолимых русско-американских противоречий решительным образом окажут свое влияние на исход войны». Так писал впоследствии пресс-секретарь правительства Ференц Фиала и продолжал: «Вне всякого сомнения, Салаши совершил ошибку, когда оценивал силу противостоящей ему мощи не с необходимой трезвостью и когда был убежден в том, что ему удастся в одиночку справиться с горой проблем. Когда кто-либо был расположен к нему, Салаши испытывал к такому человеку почти безграничное доверие. Так произошло и с Гитлером, которого он видел зимой 1944 года в первый и в последний раз. Гитлер рассказал ему о чудо-оружии – и Салаши поверил ему. Только два обстоятельства он не принял во внимание – что режим, несмотря на благородные цели, мог бы по собственному почину отказаться от своих привилегий и что возможно договориться с большевиками. Когда он 15 октября 1944 года с германской помощью пришел к власти, он прекрасно понимал, сколь неблагодарная миссия предстоит ему. Его внутренней, истинной целью до этого момента была надежда на то, что он сможет привести англо-американские страны на венгерскую сцену. Уже через несколько недель после своего восхождения к власти Салаши сообщил немцам, что он не желает направлять венгерские войска на Восточный фронт…» Соответствует ли это действительности или нет – не суть важно. Во всяком случае, военная пропаганда правительства против англо-американских стран была столь же груба и агрессивна, как и против русских, а поскольку Красная армия сражалась уже в центре Дунайского региона, было тяжело представить себе, что теперь западные державы внезапно окажутся в Венгрии. Свидетельство Фиалы лишь подчеркивает то мнение, что внешнеполитическая концепция правительства Салаши отличалась в высшей степени наивностью и была лишена какого-либо логического основания.
Но были ли немцы, эти истинные режиссеры новой будапештской постановки, довольны последними актами созданной ими ситуации?
Ни политическое, ни военное руководство не смогло укрепить свои надежды после прихода Салаши к власти. Штурмбаннфюрер СС Вильгельм Хёттль метко сформулировал это, когда он без обиняков написал: «События в Венгрии после 15 октября дали право любому германскому или венгерскому учреждению, ввиду стесненной ситуации в стране, воздерживаться от каких-либо действий, чреватых возможностью внутреннего хаоса. Боевой дух венгерских войск ничуть не улучшился, но стал даже хуже прежнего: многие выдающиеся офицеры не считали для себя возможным продолжать сражаться под началом нового Верховного главнокомандующего. В Будапеште и по всей стране бесчинствовали «Скрещенные стрелы», к которым, как обычно в подобных ситуациях, естественным образом примыкала всякая чернь, воскуряя при этом фимиам захватившим власть посреди тяжелейших эксцессов; и правящий режим был озабочен еще и тем, чтобы отмежеваться от этой самой черни, не затронув при этом «Скрещенные стрелы». Не только высшие государственные учреждения, но и конторы среднего и низшего звеньев управления были заполнены по большей части новыми людьми, а поскольку имелся дефицит опытных управленцев, то это были в основном совершенно непригодные для этих функций люди, которые обладали лишь верностью правящему режиму. Из-за этого в управлении государством воцарился хаос. О мобилизации производственных сил в еще не оккупированных районах Венгрии не могло быть и речи; наоборот, неразбериха лишь усиливалась, а производство падало. Следствием такого положения было ускорение коллапса всех предприятий».
Еще хуже обстояли дела на фронте, где приданные германским корпусам и армиям венгерские части были совершенно ошеломлены сменой режима в Будапеште. Из трех венгерских командующих армиями лишь один, сам немец по происхождению, генерал-полковник Хесленьи, хранил верность новому режиму. Генерал-полковник Миклош[28], командующий стоявшей в Карпатах венгерской 1-й армией, тщетно ожидал оговоренной кодовой телеграммы из Будапешта. Она так никогда и не поступила из-за уже упоминавшегося предательства в Генеральном штабе. Когда же генерал-полковник решился действовать на свой страх и риск, немцы лишили его связи с подчиненными, приступили к ликвидации немецкого штаба связи и приняли другие контрмеры.
16 октября генерал-полковник Готхард Хейнрици, командующий германской 1-й танковой армией, вызвал Миклоша к себе «для уточнения положения». Одновременно начальник штаба 1-й танковой армии генерал Карл Вагенер отправил разведывательную группу танковой дивизии маршем на Хуст[29] «для обеспечения решения венгерской армии». Тем самым приказ Хейнрици был однозначно подкреплен. Генерал-полковник Миклош, видя, что находится в невыгодном положении (его штаб-квартира была крайне плохо защищена с тыла, а из Будапешта он по радио узнал об успешном захвате власти Салаши), и не будучи уверен в настрое большинства своих офицеров против немцев, не имел широкого выбора. Он решил для себя, что будет лучше следовать линии бывшего регента королевства и перейти на сторону русских. В сопровождении двух своих офицеров вечером 16 октября он перешел линию фронта и сдался Красной армии. Русские дружески приняли явившегося к ним без войск командующего армией, доставили его в штаб 4-го Украинского фронта к генералу армии Петрову и даже позволили обратиться с воззванием к его оставшейся за линией германского фронта армии. Генерал-полковника заверили, что в случае массового дезертирства, что означало переход на сторону Красной армии целых частей и подразделений венгров, имеется возможность сформировать под его командованием «венгерскую освободительную армию». Ее офицерским корпусом стали бы верные Хорти офицеры в смысле воззвания регента королевства от 15 октября об очистке страны от сторонников Салаши и немцев.
Но страх гонведов перед неизвестным будущим под властью русских был столь силен, что ни одно венгерское подразделение не решилось перейти на другую сторону фронта. Да и немцы осознали всю серьезность положения: в течение 48 часов они заменили Миклоша на преданного им венгерского генерал-полковника Дезё Ласло, взявшего на себя заботы о том, чтобы все полки или бригады, которые могли бы состоять в заговоре с генералом Миклошем, были отведены с фронта или даже, в случае необходимости, расформированы. Спустя несколько дней неопределенности новый командующий армией смог стабилизировать положение на этом участке фронта, однако боевой дух и стойкость войск не только не повысились, но после всех этих событий, вполне понятно, «в опасной степени» снизились.
Аналогичные последствия имели и события в венгерской 2-й армии, командующий которой генерал-полковник Вёрёш был убежденным приверженцем регента королевства. Поскольку Вёрёш был задействован в некоторых аспектах венгерско-русских переговоров, он с конца сентября стремился к тому, чтобы отвести свои войска организованным порядком на старую венгерскую границу 1938 года. Это было одним из требований московских переговоров. Он ожидал заявления Хорти о перемирии около 25 октября и был поэтому немало удивлен, услышав его уже 15 октября. Но и в этом случае страстно ожидавшаяся им кодированная телеграмма осталась лежать в Будапеште: бесценное время было проведено венгерской 2-й армией в бездействии. Напротив, немцы 16 октября с помощью начальника штаба венгерской 2-й армии, полковника Генерального штаба Козара, смогли захватить генерал-полковника Вёрёша, перехватив его на перекрестке дорог во время инспекции им войск. Несколько месяцев спустя он был приговорен венгерским военным трибуналом в 15 годам строгого заключения в крепости. Командование армией вместо него принял удобный для Фриснера и Салаши человек – генерал-полковник Ено Мейор.
Командование фронтовых частей гонведов прореагировало на намерение Хорти окончить войну перемирием с Красной армией так же, как и Верховное командование армии. Радиообращение регента было услышано и принято к сведению – несмотря на все усилия немцев помешать этому, – но этим и была исчерпана инициатива отдельных командиров дивизий. Вряд ли можно осуждать их за это, поскольку их войска находились преимущественно в отступлении. Политический хаос в Будапеште и намеренно вводящие в заблуждение приказы занятого салашистами Генерального штаба («Выражение «перемирие» не означает приказа сложить оружие. Вам не приказывается сдаваться неприятелю. Речь идет только о поисках возможности прекращения огня!»), а также панический страх перед русским пленом играли на руку только противоположной стороне. Немцы действовали быстро и с полной ясностью цели, как того требовала ситуация.
Уже утром 15 октября главное командование сухопутных сил вермахта, которое возглавлял тогда Гудериан, объявило всю Венгрию германским театром военных действий, на котором отдаваемые им приказы обязательны к выполнению всеми без исключения венгерскими частями и соединениями. А когда будапештское заявление вышло в эфир, все контрмеры принимались не только службой безопасности СД, СС и гестапо, но также и вермахтом. Венгерским командирам дивизий было предложено – в более или менее вежливой форме – выразить свое отношение к продолжению войны. В случае отрицательного ответа перед отвечающим маячила угроза ареста. И немцы лишь в немногих случаях прибегали к силе: венгры – хотя и отнюдь не с воодушевлением – выбрали продолжение войны в качестве союзницы Германии. Они предпочли меньшее, по их мнению, зло для армии и страны.
Тем временем продолжалась и чистка военного министерства в Будапеште. Доверенный приспешник Салаши, генерал-полковник Карой Берегфи[30], возглавил военное ведомство уже 16 октября, в тот самый день, когда его предшественник генерал Чатаи из страха перед арестом гестапо вместе с женой покончил самоубийством. Берегфи, ставший также новым начальником Генерального штаба, с энтузиазмом принялся заниматься решением тех задач, которые от него ожидались. Целый ряд генералов и штабных офицеров, которые ранее были уволены из армии вследствие их прогерманских или нацистских взглядов, были возвращены в ее ряды или получили повышение. Повышение следовало за повышением, которые распространялись также и на фронтовых офицеров. Информационное издание военного министерства опубликовало 13 ноября 1944 года список получивших повышение офицеров, который занял 66 страниц плотного шрифта.
Одновременно с этим все генералы, штабные офицеры и начальники управлений и отделов, слывшие сторонниками Хорти, изгонялись из армии. Офицеры, которые так или иначе упоминались в заявлении Хорти от 15 октября и своевременно не дистанцировались от регента королевства, были даже арестованы. Всем остальным военнослужащим 18 октября было приказано принести новую присягу, а именно Ференцу Салаши и «Венгерскому трудовому государству». Хотя это действо было обязательно также и для войск, переприсяга была осуществлена в полном объеме только военной бюрократией (прежде всего военным министерством) – не в последнюю очередь также потому, что Берегфи отдал приказ об этом действующей армии только 1 ноября.
Усилия Берегфи, которые были направлены не только на реорганизацию военного министерства, но также на помощь и облегчение положения сражающихся войск, успеха практически не достигли. В записках Фриснера можно прочитать, как в поступающих в его управление донесениях со всех участков фронта отразились свидетельства распада венгерской армии: «Никакой надежды на союзников больше не оставалось. Офицерский корпус и личный состав армии демонстрировали полное нежелание сражаться. Ни новое венгерское правительство Салаши, ни новый начальник Генерального штаба Берегфи признанием не пользовались».
Немецкие позиции в Дунайском регионе осенью 1944 года
Пресса также была значительно ограничена в своих публикациях, причем в ноябре дело зашло так далеко, что, кроме газет салашистской ориентации, никакие другие практически не выходили. Значительные ограничения были проведены также в культурной жизни, что прежде всего было связано с тяжелым положением на фронте. Начались преобразования и в экономической сфере: до этого времени номинальная мобилизация промышленности теперь стала грозить тотальным охватом всех отраслей экономики; стали разрабатываться планы для возможной эвакуации Будапешта и других городов, которым угрожало наступление русских. Ежемесячные расходы на армию возросли с 200 до 300 миллионов пенгё[24]. Размещение потока беженцев из прифронтовых районов в Будапешт, которые становились все многочисленнее, поставило перед правительством новые проблемы. Хаос нарастал день ото дня. С приближением фронта к столице англо-американская авиация «отделилась» от русской, чьи самолеты все чаще появлялись над Будапештом. Школы и университеты с 29 октября закрыли свои двери для учащихся. Учащиеся, студенты и профессора стали получать призывные повестки и целыми курсами оказывались в армии. Салаши хотел дополнительно к уже существующим сухопутным силам сформировать еще 14 дивизий. Корреспондент одной венской газеты с полным основанием сообщал из Будапешта, что «размах мероприятий тотальной войны [в Венгрии] ни в чем не уступает германскому».
В этом хаосе войны, в разделенной фронтом стране Салаши задумал и начал реформирование общества. В качестве образца ему послужил Германский трудовой фронт[25], по образцу которого была разработана организационная структура Профессиональной организации трудового народа. После чего все трудоспособные были разделены на 14 профессиональных групп, так что общество было в значительной степени не только экономически, но и политически унифицировано.
Правительство также принялось за скорейшее решение еврейского вопроса. Еще живущие в стране евреи были разделены на пять категорий, для которых были установлены различные ограничения. Эйхман со своим штабом уничтожения снова появился в Будапеште, и процесс депортации евреев возобновился. В тихие ночи до Будапешта уже доносилась фронтовая канонада; но, несмотря на это, Ференц Салаши задумал принести присягу стране в королевском дворце на короне святого Иштвана[26]. Наступило 4 ноября. На исторической сцене было разыграно дорогостоящее действо. В парадном зале построенной в XIX веке королевской резиденции собрались все видные деятели «новой» Венгрии. (Самая древняя часть королевской резиденции была построена в XIV веке. Затем в XVIII веке возвели новый дворец, который сгорел в 1849 году в ходе осады венгерскими революционными войсками. Затем в 1875–1912 годах дворец был восстановлен и перестроен. – Ред.) Партийные функционеры, некоторые из них в военной форме и сапогах, другие в поношенных выходных костюмах, явно чувствуя себя скованно в этой атмосфере глянца и парадности, стояли группами напротив направленных в приказном порядке делегаций армии и полиции. Многочисленные члены обеих палат парламента, которые не хотели пропустить свое причащение к режиму «Скрещенных стрел» (до этого ими презираемых), также присутствовали при церемонии. Кое-кто из этих господ, явно представлявших еще «бывший режим», натянули на себя побитые молью национальные одежды, отделанные мехами, шнуровкой и драгоценными камнями, не забыв и изогнутые сабли своих предков. Седой эрцгерцог Йожеф (Иосиф) Габсбург, который с 1914 года служил всем венгерским режимам – кроме коммунистического Белы Куна, заправлял всем, одетый в парадный мундир фельдмаршала-лейтенанта[27]. Сам же Ференц Салаши был облачен в повседневный темный полосатый костюм и, по воспоминаниям присутствовавших, бледен от волнения. Еще бы – ведь наконец настал величайший день его жизни!
Но вот наконец в зал была внесена корона святого Иштвана – величайшая венгерская святыня. Собственно церемониал принесения присяги, который занял едва ли больше тридцати минут, проходил под символической охраной коронной стражи, вооруженной алебардами и одетой в живописные средневековые мундиры. После окончания церемонии комендант отдал приказ немедленно эвакуировать корону из Будапешта в Западную Венгрию. Позднее, когда война добралась и в те места, сокровище было надежно скрыто в Германии.
Когда собравшиеся в королевском дворце еще находились под впечатлением этой редкой церемонии, столь странной для страны, разделенной линией фронта, в городе взлетел на воздух один из мостов через Дунай с оживленным движением – мост Маргит (Маргарита). Причиной катастрофы стал неисправный запал в перевозимом по мосту грузу взрывчатки, а его жертвами – состав городского трамвая, несколько автобусов и много прохожих. Погибли и около 40 германских саперов. Поскольку о саботаже речь не шла, этот «производственный несчастный случай» (как его охарактеризовал Фриснер в своих воспоминаниях) надолго омрачил германо-венгерские отношения. Многие жители Будапешта усмотрели в этом несчастье, произошедшее в день «счастливейшего часа» вождя своего государства, зловещее предзнаменование для нового режима.
Однако не надо было быть непременно провидцем, чтобы в ноябрьские дни 1944 года пессимистически оценивать внутреннее и внешнее положение страны. Даже в партии Салаши – не говоря уже о других – существовали люди, которые ввиду катастрофической ситуации на германском фронте отнюдь не стремились к предстоящему захвату власти и всячески советовали Салаши отказаться от него. Однако теперешний руководитель государства имел свое собственное мнение относительно исхода войны. Накануне путча 15 октября Салаши записал в своем дневнике – он убежден, «что в случае выхода Германии из войны Япония в течение 24 часов заключила бы тесный союз с Советами, поскольку это соответствовало бы реальности и поскольку японцы в этом отношении оценили бы положение в высшей степени расчетливо и трезво». Это также было бы оправданно, размышлял далее Салаши, так как «из всего этого следовало бы, что германская дипломатия и Лондон пришли бы к сближению, что снова могло бы коренным образом изменить ситуацию в мире».
Точка зрения, что войну, наконец, можно завершить дипломатическим путем, получила дополнительную подпитку в свете обещаний авторитетных германских учреждений относительно некоего возможного в самом кратком времени предстоящего поворота войны в пользу Германии. «Они обещают нам нечто в этом отношении. Так, применение нового чуда-оружия, «Фау-3», отправка еще не участвовавших в боях дивизий в Венгрию и, в особенности, прогнозируемое немцами возникновение непреодолимых русско-американских противоречий решительным образом окажут свое влияние на исход войны». Так писал впоследствии пресс-секретарь правительства Ференц Фиала и продолжал: «Вне всякого сомнения, Салаши совершил ошибку, когда оценивал силу противостоящей ему мощи не с необходимой трезвостью и когда был убежден в том, что ему удастся в одиночку справиться с горой проблем. Когда кто-либо был расположен к нему, Салаши испытывал к такому человеку почти безграничное доверие. Так произошло и с Гитлером, которого он видел зимой 1944 года в первый и в последний раз. Гитлер рассказал ему о чудо-оружии – и Салаши поверил ему. Только два обстоятельства он не принял во внимание – что режим, несмотря на благородные цели, мог бы по собственному почину отказаться от своих привилегий и что возможно договориться с большевиками. Когда он 15 октября 1944 года с германской помощью пришел к власти, он прекрасно понимал, сколь неблагодарная миссия предстоит ему. Его внутренней, истинной целью до этого момента была надежда на то, что он сможет привести англо-американские страны на венгерскую сцену. Уже через несколько недель после своего восхождения к власти Салаши сообщил немцам, что он не желает направлять венгерские войска на Восточный фронт…» Соответствует ли это действительности или нет – не суть важно. Во всяком случае, военная пропаганда правительства против англо-американских стран была столь же груба и агрессивна, как и против русских, а поскольку Красная армия сражалась уже в центре Дунайского региона, было тяжело представить себе, что теперь западные державы внезапно окажутся в Венгрии. Свидетельство Фиалы лишь подчеркивает то мнение, что внешнеполитическая концепция правительства Салаши отличалась в высшей степени наивностью и была лишена какого-либо логического основания.
Но были ли немцы, эти истинные режиссеры новой будапештской постановки, довольны последними актами созданной ими ситуации?
Ни политическое, ни военное руководство не смогло укрепить свои надежды после прихода Салаши к власти. Штурмбаннфюрер СС Вильгельм Хёттль метко сформулировал это, когда он без обиняков написал: «События в Венгрии после 15 октября дали право любому германскому или венгерскому учреждению, ввиду стесненной ситуации в стране, воздерживаться от каких-либо действий, чреватых возможностью внутреннего хаоса. Боевой дух венгерских войск ничуть не улучшился, но стал даже хуже прежнего: многие выдающиеся офицеры не считали для себя возможным продолжать сражаться под началом нового Верховного главнокомандующего. В Будапеште и по всей стране бесчинствовали «Скрещенные стрелы», к которым, как обычно в подобных ситуациях, естественным образом примыкала всякая чернь, воскуряя при этом фимиам захватившим власть посреди тяжелейших эксцессов; и правящий режим был озабочен еще и тем, чтобы отмежеваться от этой самой черни, не затронув при этом «Скрещенные стрелы». Не только высшие государственные учреждения, но и конторы среднего и низшего звеньев управления были заполнены по большей части новыми людьми, а поскольку имелся дефицит опытных управленцев, то это были в основном совершенно непригодные для этих функций люди, которые обладали лишь верностью правящему режиму. Из-за этого в управлении государством воцарился хаос. О мобилизации производственных сил в еще не оккупированных районах Венгрии не могло быть и речи; наоборот, неразбериха лишь усиливалась, а производство падало. Следствием такого положения было ускорение коллапса всех предприятий».
Еще хуже обстояли дела на фронте, где приданные германским корпусам и армиям венгерские части были совершенно ошеломлены сменой режима в Будапеште. Из трех венгерских командующих армиями лишь один, сам немец по происхождению, генерал-полковник Хесленьи, хранил верность новому режиму. Генерал-полковник Миклош[28], командующий стоявшей в Карпатах венгерской 1-й армией, тщетно ожидал оговоренной кодовой телеграммы из Будапешта. Она так никогда и не поступила из-за уже упоминавшегося предательства в Генеральном штабе. Когда же генерал-полковник решился действовать на свой страх и риск, немцы лишили его связи с подчиненными, приступили к ликвидации немецкого штаба связи и приняли другие контрмеры.
16 октября генерал-полковник Готхард Хейнрици, командующий германской 1-й танковой армией, вызвал Миклоша к себе «для уточнения положения». Одновременно начальник штаба 1-й танковой армии генерал Карл Вагенер отправил разведывательную группу танковой дивизии маршем на Хуст[29] «для обеспечения решения венгерской армии». Тем самым приказ Хейнрици был однозначно подкреплен. Генерал-полковник Миклош, видя, что находится в невыгодном положении (его штаб-квартира была крайне плохо защищена с тыла, а из Будапешта он по радио узнал об успешном захвате власти Салаши), и не будучи уверен в настрое большинства своих офицеров против немцев, не имел широкого выбора. Он решил для себя, что будет лучше следовать линии бывшего регента королевства и перейти на сторону русских. В сопровождении двух своих офицеров вечером 16 октября он перешел линию фронта и сдался Красной армии. Русские дружески приняли явившегося к ним без войск командующего армией, доставили его в штаб 4-го Украинского фронта к генералу армии Петрову и даже позволили обратиться с воззванием к его оставшейся за линией германского фронта армии. Генерал-полковника заверили, что в случае массового дезертирства, что означало переход на сторону Красной армии целых частей и подразделений венгров, имеется возможность сформировать под его командованием «венгерскую освободительную армию». Ее офицерским корпусом стали бы верные Хорти офицеры в смысле воззвания регента королевства от 15 октября об очистке страны от сторонников Салаши и немцев.
Но страх гонведов перед неизвестным будущим под властью русских был столь силен, что ни одно венгерское подразделение не решилось перейти на другую сторону фронта. Да и немцы осознали всю серьезность положения: в течение 48 часов они заменили Миклоша на преданного им венгерского генерал-полковника Дезё Ласло, взявшего на себя заботы о том, чтобы все полки или бригады, которые могли бы состоять в заговоре с генералом Миклошем, были отведены с фронта или даже, в случае необходимости, расформированы. Спустя несколько дней неопределенности новый командующий армией смог стабилизировать положение на этом участке фронта, однако боевой дух и стойкость войск не только не повысились, но после всех этих событий, вполне понятно, «в опасной степени» снизились.
Аналогичные последствия имели и события в венгерской 2-й армии, командующий которой генерал-полковник Вёрёш был убежденным приверженцем регента королевства. Поскольку Вёрёш был задействован в некоторых аспектах венгерско-русских переговоров, он с конца сентября стремился к тому, чтобы отвести свои войска организованным порядком на старую венгерскую границу 1938 года. Это было одним из требований московских переговоров. Он ожидал заявления Хорти о перемирии около 25 октября и был поэтому немало удивлен, услышав его уже 15 октября. Но и в этом случае страстно ожидавшаяся им кодированная телеграмма осталась лежать в Будапеште: бесценное время было проведено венгерской 2-й армией в бездействии. Напротив, немцы 16 октября с помощью начальника штаба венгерской 2-й армии, полковника Генерального штаба Козара, смогли захватить генерал-полковника Вёрёша, перехватив его на перекрестке дорог во время инспекции им войск. Несколько месяцев спустя он был приговорен венгерским военным трибуналом в 15 годам строгого заключения в крепости. Командование армией вместо него принял удобный для Фриснера и Салаши человек – генерал-полковник Ено Мейор.
Командование фронтовых частей гонведов прореагировало на намерение Хорти окончить войну перемирием с Красной армией так же, как и Верховное командование армии. Радиообращение регента было услышано и принято к сведению – несмотря на все усилия немцев помешать этому, – но этим и была исчерпана инициатива отдельных командиров дивизий. Вряд ли можно осуждать их за это, поскольку их войска находились преимущественно в отступлении. Политический хаос в Будапеште и намеренно вводящие в заблуждение приказы занятого салашистами Генерального штаба («Выражение «перемирие» не означает приказа сложить оружие. Вам не приказывается сдаваться неприятелю. Речь идет только о поисках возможности прекращения огня!»), а также панический страх перед русским пленом играли на руку только противоположной стороне. Немцы действовали быстро и с полной ясностью цели, как того требовала ситуация.
Уже утром 15 октября главное командование сухопутных сил вермахта, которое возглавлял тогда Гудериан, объявило всю Венгрию германским театром военных действий, на котором отдаваемые им приказы обязательны к выполнению всеми без исключения венгерскими частями и соединениями. А когда будапештское заявление вышло в эфир, все контрмеры принимались не только службой безопасности СД, СС и гестапо, но также и вермахтом. Венгерским командирам дивизий было предложено – в более или менее вежливой форме – выразить свое отношение к продолжению войны. В случае отрицательного ответа перед отвечающим маячила угроза ареста. И немцы лишь в немногих случаях прибегали к силе: венгры – хотя и отнюдь не с воодушевлением – выбрали продолжение войны в качестве союзницы Германии. Они предпочли меньшее, по их мнению, зло для армии и страны.
Тем временем продолжалась и чистка военного министерства в Будапеште. Доверенный приспешник Салаши, генерал-полковник Карой Берегфи[30], возглавил военное ведомство уже 16 октября, в тот самый день, когда его предшественник генерал Чатаи из страха перед арестом гестапо вместе с женой покончил самоубийством. Берегфи, ставший также новым начальником Генерального штаба, с энтузиазмом принялся заниматься решением тех задач, которые от него ожидались. Целый ряд генералов и штабных офицеров, которые ранее были уволены из армии вследствие их прогерманских или нацистских взглядов, были возвращены в ее ряды или получили повышение. Повышение следовало за повышением, которые распространялись также и на фронтовых офицеров. Информационное издание военного министерства опубликовало 13 ноября 1944 года список получивших повышение офицеров, который занял 66 страниц плотного шрифта.
Одновременно с этим все генералы, штабные офицеры и начальники управлений и отделов, слывшие сторонниками Хорти, изгонялись из армии. Офицеры, которые так или иначе упоминались в заявлении Хорти от 15 октября и своевременно не дистанцировались от регента королевства, были даже арестованы. Всем остальным военнослужащим 18 октября было приказано принести новую присягу, а именно Ференцу Салаши и «Венгерскому трудовому государству». Хотя это действо было обязательно также и для войск, переприсяга была осуществлена в полном объеме только военной бюрократией (прежде всего военным министерством) – не в последнюю очередь также потому, что Берегфи отдал приказ об этом действующей армии только 1 ноября.
Усилия Берегфи, которые были направлены не только на реорганизацию военного министерства, но также на помощь и облегчение положения сражающихся войск, успеха практически не достигли. В записках Фриснера можно прочитать, как в поступающих в его управление донесениях со всех участков фронта отразились свидетельства распада венгерской армии: «Никакой надежды на союзников больше не оставалось. Офицерский корпус и личный состав армии демонстрировали полное нежелание сражаться. Ни новое венгерское правительство Салаши, ни новый начальник Генерального штаба Берегфи признанием не пользовались».
Немецкие позиции в Дунайском регионе осенью 1944 года
«Политическая битва» в Венгрии была – рассматривая ее поверхностно – выиграна немцами. Новое будапештское правительство внешне сохранило видимость изрядно потрепанного германо-венгерского братства по оружию, и – что для Берлина было еще важнее – фронт в районе Карпат продолжал держаться. Повторения румынских событий августа 1944 года можно было больше не опасаться. Сознание этого положительно действовало на положение немцев в Юго-Восточном регионе, так как стало понятно, что возможности обвала германских позиций в Дунайском регионе в случае отделения Венгрии можно более не опасаться.
Этой осенью отступление 17 немецких дивизий из Греции было еще в полном разгаре, и большая часть островов Эгейского моря была уже оставлена немцами. Им пришлось покинуть эту страну и отойти на северо-запад, поскольку после появления русских в Дунайском регионе и после изменения политического курса в Софии сохранить германские позиции на Балканах становилось невозможным. К пониманию этого пришли даже в ставке фюрера, где Гитлер, что весьма необычно, отошел от своей всегдашней стратегии «держаться во что бы то ни стало». Группа армий «Е»[31] под командованием генерал-полковника Лёра, отступая с арьергардными боями с регулярными и нерегулярными частями своих врагов (русские, болгары, греческие и югославские партизаны различной принадлежности и различных политических направлений), вышла из Эллады и к началу января 1945 года добралась, наконец, до линии Мостар – Вишеград – река Дрина. Учитывая подобное развитие событий, для германского командования на Балканах это было наилучшим ходом дел, что и подтвердилось, когда наступавшие на Кралево[32] русские войска 4-го Украинского фронта прервали свое продвижение на запад и вместо него предприняли наступление вдоль Моравы на Белград.
С угрозой падения Белграда от вторжения русских и партизанских соединений Тито немцы, разумеется, теряли и Сербию. Эта страна после крушения Королевства Югославия в апреле 1941 года находилась под управлением германской военной администрации, однако в ней существовали и гражданские органы управления, подвластные немцам, во главе которых стоял генерал Милан Недич[33], который сделал центральным пунктом своей программы спасение сербского народа от уничтожения и анархии и борьбу против коммунистов. Ему удалось даже создать «армию», состоявшую из государственной пограничной стражи и сербского добровольческого корпуса, основной частью которого были члены движения Лётича[34]. В стране она представляла, наряду с верными королю четниками и коммунистическими партизанами Тито, третью отечественную вооруженную силу и сосредоточилась главным образом на борьбе с партизанами Тито, которых она рассматривала как врага государства № 1. В течение 1944 года произошло некоторое сближение между Недичем и Михайловичем[35] (оба были по-своему верными королю офицерами), что, однако, не привело к изменению положения сербов. Провалилась и попытка сформировать с немецкой помощью боеспособную сербскую армию численностью 50 тысяч человек, которая должна была бы поддерживать германские позиции в Сербии. Гитлер, который после событий в Бухаресте и Софии не доверял никаким «друзьям и союзникам», решительно отверг все предложения Недича.
Этой осенью отступление 17 немецких дивизий из Греции было еще в полном разгаре, и большая часть островов Эгейского моря была уже оставлена немцами. Им пришлось покинуть эту страну и отойти на северо-запад, поскольку после появления русских в Дунайском регионе и после изменения политического курса в Софии сохранить германские позиции на Балканах становилось невозможным. К пониманию этого пришли даже в ставке фюрера, где Гитлер, что весьма необычно, отошел от своей всегдашней стратегии «держаться во что бы то ни стало». Группа армий «Е»[31] под командованием генерал-полковника Лёра, отступая с арьергардными боями с регулярными и нерегулярными частями своих врагов (русские, болгары, греческие и югославские партизаны различной принадлежности и различных политических направлений), вышла из Эллады и к началу января 1945 года добралась, наконец, до линии Мостар – Вишеград – река Дрина. Учитывая подобное развитие событий, для германского командования на Балканах это было наилучшим ходом дел, что и подтвердилось, когда наступавшие на Кралево[32] русские войска 4-го Украинского фронта прервали свое продвижение на запад и вместо него предприняли наступление вдоль Моравы на Белград.
С угрозой падения Белграда от вторжения русских и партизанских соединений Тито немцы, разумеется, теряли и Сербию. Эта страна после крушения Королевства Югославия в апреле 1941 года находилась под управлением германской военной администрации, однако в ней существовали и гражданские органы управления, подвластные немцам, во главе которых стоял генерал Милан Недич[33], который сделал центральным пунктом своей программы спасение сербского народа от уничтожения и анархии и борьбу против коммунистов. Ему удалось даже создать «армию», состоявшую из государственной пограничной стражи и сербского добровольческого корпуса, основной частью которого были члены движения Лётича[34]. В стране она представляла, наряду с верными королю четниками и коммунистическими партизанами Тито, третью отечественную вооруженную силу и сосредоточилась главным образом на борьбе с партизанами Тито, которых она рассматривала как врага государства № 1. В течение 1944 года произошло некоторое сближение между Недичем и Михайловичем[35] (оба были по-своему верными королю офицерами), что, однако, не привело к изменению положения сербов. Провалилась и попытка сформировать с немецкой помощью боеспособную сербскую армию численностью 50 тысяч человек, которая должна была бы поддерживать германские позиции в Сербии. Гитлер, который после событий в Бухаресте и Софии не доверял никаким «друзьям и союзникам», решительно отверг все предложения Недича.