Петкявичюс Витаутас. Аршин, сын Вершка

Петкявичюс Витаутас
Аршин, сын Вершка

   Витаутас Петкявичюс
   Аршин, сын Вершка
   СЛАВНЫЙ РОД ВЕРШКОВ
   Жил-был в деревне Безделяй человек, по имени Кризас, по фамилии Вершок, и славился он своей премудростью. Умные советы сыпались из него, как пух из подушки, но при всём при том наш Кризас даже ломаного гроша за них не требовал. И только по воскресным дням давал себе отдых - всякую чушь языком молол. Чепуху на постном масле.
   Кризас был мужик что надо: сердцем- лев, умом - лисица. Хотя, сказать по чести, у Вершка и предки все друг друга стоили: медведи в драке, волы в работе, каждый мастер языком чесать. К чему ни приложат руку - сломают так, что вовеки не починишь; кого погладят, у того искры из глаз; а не дай бог похвалят кого-нибудь - человек полгода ходит как в воду опущенный.
   Славный род, что и говорить!
   Раполас Вершок, дед Кризаса, ещё в турецкую кампанию крест за геройство получил - на шее таскал его, чтобы нос не задирать отважности,-и до самой смерти безделяйцам о той лютой битве страсти всякие рассказывал: "Турки, значит, на одном берегу Дуная залегли, мы на другом; ни взад, ни вперёд застряло войско, словно топор в колоде, ни с места! Делать нечего, генералы зимовать велят. А тут холода ударили, у меня в голове и прояснилось. Приказал я артиллеристам в пушку ядро загнать, ствол весь до отказа паклей законопатить и сверху глиной залепить. Приготовились, ждём. Только турки зашевелились, мы как жахнем - трах-тарарах!.. Ну и бухнуло, ну и ухнуло! На нашем берегу человек сто полегло, а уж на турецкой стороне что делалось - ни в сказке сказать, ни пером описать".
   Вот это был солдат!
   А сын его Гервазас, отец Кризаса, тот в японскую войну отличился, хоть ничего и не получил за это.
   Послали его в разведку. Шёл он, шёл, вдруг видит: японский солдат ему навстречу. Гервазас ноги в руки и бежать. Только пятки сверкают. А японец со всех ног за ним.
   Смотрит Гервазас - в чистом поле мельница стоит, машет крыльями. Он шасть за неё, и японец следом. Гервазас шпарит во весь дух - никак не оторвётся от противника. Обежали вокруг мельницы раз, другой, третий... десятый круг бегут. Так и носились бы до полного изнеможения, если б Гервазас с перепугу не догнал японца. И сам не рад. Японец, видать, был тоже не робкого десятка: услышал топот за спиной и поднял руки, не дожидаясь, пока противник окружит его и в плен возьмёт. Военное дело назубок знал.
   Гервазас впопыхах не заметил, что японец сдался, и ещё долго бегал вокруг мельницы. А когда выбился из сил, остановился и увидел, что неприятель руки вверх поднял. Тут Гервазас, как кошка, на мельничное крыло вскарабкался. Хотел было мертвецом прикинуться, но ветер дунул, повернул крыло, и герой на землю шмякнулся.
   Так и сел в лужу. Думал, на манер лягушки в тину спрячется, да, как на грех, вся грязь расплескалась, вода в мундир впиталась, и сидит Гервазас под открытым небом ни жив ни мёртв.
   "Эх, была не была..." - решил смельчак, зажмурился и с винтовкой наперевес пошёл в атаку.
   Шёл, шёл за японцем, а когда открыл глаза, смотрит - он уже в свой полк притопал. Прямо в штаб "языка" доставил.
   За тот подвиг генерал Гервазасу медаль сулил, да, на беду, его самого в плен взяли. Только и дали Гервазасу, что три дня отпуска - храбрость свою обмыть, а японец всю войну в плену просидел и винтовку больше в руки не желал брать. За мир боролся.
   А в Отечественную и сам Кризас показал, чего стоит род Вершков. В последний день войны к партизанам подался и всё равно прославиться успел, Мигом!
   Встретил он блуждавшего по лесу немца и сделал вид, будто не партизан ищет, а кнутовище хочет вырезать. Нагнулся и стоит.
   "Хенде хох! Снимай шубу!" - крикнул фашист.
   "Не лето на дворе,-отвечал Кризас.-Так и простыть недолго".
   "Руки вверх!" - орёт фриц.
   "А если у меня вся кровь из рук в ноги утечёт, как же я убегу от тебя?" не сдаётся Кризас.
   "Стрелять буду!"
   "Этак каждый дурак пулю вогнать может, а попробуй вытащи её потом!" рассуждает наш герой.
   Только немец прицелился - Кризас и глаза уже закрыл, - как вдруг с дерева: так-так-так! - словно пулемётная очередь. Тут и немец зажмурился от страха. Так и простояли оба чуть не целый час, всё ждали, когда их пули скосят. Дятел, что сидел на сухой ели, не найдя поживы, полетел дальше. И снова тихо стало в лесу..
   Как под водой.
   Опомнились враги, бросились бежать, но лбами стукнулись и упали замертво. Хорошо, "что у Кризаса башка покрепче оказалась. Он первым очухался, скрутил немцу руки липовым лыком и поволок в деревню. Будто телка на привязи.
   Другой бы потом всю жизнь трезвонил про этот подвиг, но не таков был Кризас. Он всё молчал и думал. С тех пор как шибанулся лоб об лоб с немцем, его так и подмывало что-нибудь умственное сказать, но он только рукой отмахивался, как от мухи, и всё думал, думал, думал. Будто филин, глазищами ворочая. Однако в один прекрасный день безделяйцы всё же заставили его заговорить. За советом пришли.
   Повадился в стадо волк. Без ножа овец резал. Ну точно косой косил, разбойник.
   Долго думали, гадали мужики, как им быть, наконец решили обратиться к Кризасу.
   "На каком берегу лес растёт - на том или на этом?" - спрашивает у них Кризас.
   "На том",- в один голос отвечают мужики.
   "Так сломайте мост, и волк не явится".
   Обрадовались люди, разнесли весь мост по досочкам, а волк как резал, так и режет овец, чтоб ему ни дна ни покрышки.
   Соседи опять к Вершку:
   "Что делать?"
   Кризас поскрёб в затылке, подумал и сказал:
   "Не иначе, вы мост сломали, когда волк на этом берегу отсиживался. Стройте заново, ждите, пока он в лес воротится, а там и ломайте".
   Сказано - сделано.
   Помог ли, нет ли этот совет - никто не знает, а только мудрое слово с уст Вершка воробьем слетело, меж людей обернулось и орлом вернулось: по сей день в народе рассказывают легенды о необыкновенной мудрости Вершковой.
   Во все колокола о ней звонят!
   В СЕМЬЕ НЕ БЕЗ УРОДА
   Так и жил на свете Кризас Вершок, присматривал за колхозными лошадьми, покуривал доставшуюся от деда и отца кокосовую трубку да мысли мудрые как семечки разбрасывал. И ещё бы столько же спокойно прожил, не родись у него сын Рокас. И как нарочно в воскресенье, когда его многодумная голо ва отдыхала, а язык лишь чепуху молол. Плёл, порол, нёс околесицу.
   Поскольку у них в колхозе не было ни добрых, ни злых фей, а окрестные болота, где в своё время водились ведьмы, трактористы давно уже осушили, колхозники сами принялись пророчить новорождённому, что ждёт его в этой жизни. Как по звёздам читали!
   - Этот малый вырастет-будет железо мять, как воск, - подержав крепкую ручонку младенца, сказал колхозный кузнец Наковалюс и подарил малышу кувалду весом в полпуда, полфунта и ползолотника. Не всяк подымет.
   - Пока он вырастет, от твоей кузни и духу не останется, всё машины делать будут,- не согласился ночной сторож дед Караулис.- Быть парню солдатом: живот у него ёмкий, голос звонкий, и смотрит на всех с прищуром-сразу видно, будет метким стрелком. - Он подошёл к младенцу, ущипнул его за ляжку, дёрнул за нос и подарил ружьё.
   Не какую-нибудь хлопушку, что солью заряжать, а самую настоящую пищаль старый дед принёс - самопал кремнёвый!
   - Ну нет уж, дудки! - возразил сторожу кладовщик Амбарас.-- Погляди-ка на его пальчики: загребущие, к себе тянут, как у ястреба. Кладовщиком будет малый! - определил он и, подойдя к люльке, преподнёс Рокасу овчинку - кожушок подшить. Искусственную, в парикмахерской накрученную.
   - Сам вырастет - и пальцы выпрямятся, - решил пастух Выгоняйла.- Будет стадо пасти: и сильные руки, и звонкий голос, и пальцы хваткие - всё пригодится пастуху при стаде.- Поклонившись в пояс, он подарил маленькому Рокасу рожок. И кнут ремённый.
   Все желали новорождённому счастья в жизни, один лишь тракторист Пахайтис молчал, потягивая пиво. Наконец он вытер губы, встал и торжественно начал:
   - Все ваши ремёсла хороши, а пожелания и того лучше, но только вы изрядно поотстали. Настоящему колхознику трактор подавай, стального коня...-да так и не кончил. Поглядел на Кризаса и прикусил язык.
   Разозлился Кризас оттого, что соседи прочат его сына не в инженеры, не в генералы, не в министры, не в ветеринары и даже не в председатели колхоза. Топнул в сердцах ногой и ляпнул:
   - Мой сын паном будет!
   Как топором отрубил.
   Соседи так и ахнули, спорить пробовали, возражать пытались, но Кризас упёрся словно бык - не переспоришь. Когда гости разошлись, Дарата, жена Вершка, спросила мужа:
   - Тебе что, пиво в голову ударило?
   - Сказал, паном - значит, паном будет! ~ гаркнул Кризас, покраснев как рак.
   - Каким ещё паном?
   - Самым настоящим: будет летом в галошах ходить, от солнца под зонтик прятаться, очки для важности носить и тростью помахивать, чтобы простой народ боялся, шапки за версту снимал.
   - Да ведь панов-то давно уже на свете нет,- убеждала мужа Дарата, - все попередохли от безделья, а ты хочешь, чтобы наш единственный сыночек паном был! Ни за что! Пусть уж лучше в подпасках бегает: глядишь, хоть ложку вырежет кленовую, из сосновых корешков лукошко сплетёт, из тальника свистульку смастерит... А что пан умеет?
   - Панствовать! - грохнул кулаком по столу Кризас.
   Будто печатью припечатал. И пришлось Дарате смириться перед мужем, не мешать мудрецу своей дорогою идти. Широкой, как собачий лаз, прямой да сухой, как брод болотный. За всеми панами вслед.
   ЧУДО-МАЛЬЧИК
   Говорят, яблоко от яблоньки недалеко откатывается. А вот Рокас, ещё и шагу не шагнув, с первых дней весь род Вершковый заткнул за пояс. Мал да удал.
   Начать с того, что родился он с четырьмя зубами и трёх дней от роду клёцки ел. Крутые, слипшиеся, по три штуки зараз проглатывал. Ещё через неделю прямо из кувшина квас хлебал. За милую душу - не поморщившись.
   А горластый, а сердитый был! А тяжёл-то до чего! Месяца не пролежал люльку продавил. Дубовую, медью окованную. Тогда мать его на печку уложила.
   Осела печка, прогнулась, как спина у мерина, однако выдержала младенца. Может, так и рос бы Рокас на тёплой лежанке, да спустя полгодика, раз-брыкавшись, все кирпичи повышиб. И рухнула печка. Со страшным грохотом. С того памятного дня перебрался Рокас на сеновал. Спал без просыпу ребёночек.
   Но вот исполнился мальчонке год, отец привёл его в избу и стал учить панской мудрости.
   - Видишь ли, сынок, - начал он издалека, - спать да жрать и простой народ умеет, а пану притом ещё и думать полагается- И Кризас постучал себя по лбу. Как в запертую дверь.
   - А я думаю, батя, - ответствовал сынок и со всего размаха хватил себя кулаком в лоб.
   - О чём же ты думаешь?
   - Думаю, что моя башка позвонче,- сообщил Рокас.
   - Разве так думают? - покачал головой отец. - Каждый простолюдин скажет, что цыплёнок из яйца вылупился. А пан, тот ещё подумает, как это цыплёнок сперва в яйцо забрался. Вот как думать надо!
   И задумался тут Рокас. Сидит, час думает, два думает, не шевелясь, а отец на него любуется. Глаз не сводит.
   - Ну как, сынок, надумал что-нибудь? - спрашивает ласково.
   - Нет ещё, - трясёт башкой Рокас.
   Отец суетится вокруг него, деревянными башмаками по полу бухает. Наконец не вытерпел, снова спрашивает:
   - Ну, придумал?
   - Ага...
   - Так чего ты ждёшь? Выкладывай!
   - А куда воробьи денутся, когда наша изба сгорит?
   Кризас только руками всплеснул от радости. Ну и ну! У мальчонки, можно сказать, молоко на губах не обсохло, а его уже хоть на митинг выпускай докладывать.
   Как по писаному шпарит.
   - Ах ты умница-разумница! Всё насквозь видишь! - радовался отец, обнимая Рокаса.
   А мать, смахнув слезу, поднесла сыночку полное решето орехов. Лесных, отборных - один в один.
   - Угощайся, сынок.
   Тот потянулся было за орехами, но отец остановил его:
   - Пан так не делает. Ты сперва поблагодари мать, а затем попроси, чтобы своей рукой тебе отсыпала.
   - Ещё чего! - рассердилась Дарата. - Пускай сам берёт.
   - Рокас, не будь дураком!- предупредил отец.- Материна горсть вдвое больше твоей!
   Но мальчик не слушал ни мать, ни отца. И руки за спину спрятал.
   - Бери, - упрашивает мать. Рокас не слушает.
   - Пускай сама отсыплет, - твердит отец. А Рокас ему в ответ:
   - Тогда уж лучше ты набери: твоя горсть ещё побольше будет.
   Доконал-таки папашу своей мудростью.
   - Ума палата! Вот тебе две горсти! Вот тебе три! - Кризас чуть ли не плясал от радости.- Вот тебе десять горстей! Да такому сыночку и всего решета мало. На лету хватает отцову мудрость!
   Обнял и расцеловал наследничка.
   Так и рос удивительный младенец, затмевая мудростью родителей, ростом и силой опережая соседских ребятишек, радуя колхозников своими проказами: кому окошко высадит, кому забор повалит, кому огород потопчет...
   Все только диву давались:
   - Ну и мальчик! Другой бы на его месте давно уж голову сломал, а этого и смерть не берёт! Живьём готовы были схоронить беднягу.
   БРАТ МИЛОСЕРДИЯ
   Рокас рос как на дрожжах, будто его кто за уши тянул, и, будучи ещё в коротких штанишках, вымахал выше Кризаса. Он бы, глядишь, и дальше рос, если б не притолока. Каждый раз об неё лбом бился, вечно с фонарём над глазом ходил, и сколько за день прибудет росту, столько, бывало, и убудет, как стукнется. Перестал расти, вширь пошёл.
   Зато ел ребёночек за троих. Как дорвётся - не оторвётся.
   Больше всего любил он клёцки. Только рот разинет, прожевать не успеет, а клёцка уже сама проскакивает в глотку, будто её за верёвочку дёрнули. Уши шлёп, шея - оп, раздуется, точно утиный зоб, и готово дело: в животе клёцка. А случись сразу двум или трём застрять в горле, тоже не велика беда: Рокас только головой помашет, слезу стряхнёт, а пальцем пропихивать ни за что не станет. Боится руку проглотить.
   Первое время Кризас смотрел да радовался, ложку в сторону отложив, но когда остался несколько раз без обеда, перестал глаза таращить и принялся уплетать за обе щеки, не бросая мудрых слов на ветер. Словно перед голодухой наедался.
   Первое время они вровень ели. Однако вскоре сын и тут начал обгонять отца. Тогда Кризас хитрость применил. Довоенную!
   - Дно у миски-то обливное, - заявил он однажды, уминая клёцки, и поближе придвинул миску.
   Прямо под нос себе поставил.
   Рокас только рот разинул и глазами хлопает, не зная, что сказать. Может, так и встал бы голодный из-за стола, если бы не мать, которая, раскусив отцову хитрость, передвинула миску к сыну и сказала:
   - Три копейки заплатил и хвалишься. Отец снова миску к себе:
   - Ничего, что дешёвая, зато крепкая. Но мать вновь подвинула миску к сыну и, придерживая руками, возразила мужу:
   - Будешь по столу возить, так не только глина - сталь и та не выдержит.
   В следующий раз Рокаса уже не надо было учить. Только отец добрался до подливки, Рокас тут же повернул миску и давай из-под клёцек соус черпать. Как из колодца.
   Кризас снова повернул миску лункой к себе и мудро заметил сыну:
   - Солнце по кругу идёт.
   Мальчик недолго думая ещё раз повернул миску со словами:
   - Идёт, идёт. Если ночь не остановит, так оно чёрт знает куда зайти может! - А сам одной рукой миску придерживает, другой клёцки наворачивает.
   Только соус капает с подбородка.
   - Вот и гром грянул! - Кризас трахнул парня между глаз, но твердолобый даже ухом не повёл, а отцовская ложка пополам треснула.
   Пока старый Вершок искал другую, Рокас все клёцки умял, и отцу осталось лишь корку взять да облизать ею миску. И холодной водой запить.
   Хоть и голоден был Кризас, а всё ещё радовался, что у него такое чадо растёт: "И ростом, и умом взял. Даже такого мудреца, как я, на словах и на деле перемудрил! Точь-в-точь бывший безделяйский пан Яцкус. Тот, бывало, пол-лося, полкабана, трёх зайцев в один присест слопает и ещё голодающим проповедь прочтёт. Даже квасом не запив!"
   Пошёл отец лошадей кормить, а мать не выдержала и пожурила Рокаса:
   - Нехорошо ты поступил, сынок. Отец - работник, кормилец наш, а ты не пожалел его, без обеда оставил.
   - В следующий раз пожалею, - обещал сын. И пожалел!
   Съел все клёцки, соус вычерпал, прибежал на конюшню и кричит отцу:
   - Миску сам вылизывать будешь или мне прикажешь?
   Целый день смеялись конюхи над Вершком, и не мог он урезонить их ни глупым, ни мудрым словом. Только пояс потуже стягивал.
   А мать снова учила сына:
   - Коли уж клёцек не оставил, мог бы хоть краюшку хлеба да крынку молока принести отцу. Ведь от голода и помереть недолго.
   Обрадовался Рокас, что можно исправить дело, схватил ломоть хлеба, налил в крынку молока и бегом к отцу. День был жаркий, вспотел наш Рокас, притомился в дороге и решил напиться. Сел в канаву, запрокинул крынку, да так в три глотка и осушил её. Ни капли не оставил.
   А придя на конюшню, протянул отцу пустую посудину и общипанный ломоть хлеба.
   - Где же моя доля? - удивился Кризас, заглянув в пустой кувшин.
   - Твоя доля была сверху, а моя - снизу. Никак не мог я до своей добраться, чтобы твоей не выпить, - оправдывался Рокас.
   И отец был рад-радёшенек, что хотя бы сухим хлебушком удалось подкрепиться. Почерствелым мякишем голод утолить.
   Вот каким сердобольным мальчиком был Рокас! Настоящий брат милосердия, только красного креста на лбу не хватало.
   АРШИН
   Хоть и добрым едоком был Рокас, а вот чтобы раз поесть и всю неделю сытым ходить, никак не получалось у него. Чуть отойдёт, бывало, от стола, по двору пробежится, в воробьев камнями покидает, морковинку - зубы прочистить выдернет и снова к мамке: есть давай! Мать с утра до вечера от плиты не отходит.
   Целый день два чугунка на огне кипят. Но вот однажды бригадир Полуквас явился Дара-ту в поле звать.
   - Не могу я, - объясняет женщина. - Как я своего младенца без присмотра брошу?
   - Ну знаешь, ты и святого можешь вывести из терпения! - разозлился бригадир. - Нашла младенца! Парень косая сажень в плечах, а она мне сказки рассказывает! И не стыдно тебе за таким верзилой прятаться?
   - Он хоть ростом и велик, а разум-то детский, -возражает мать- Что с него взять, с Вершка малюсенького...
   - Ничего себе малюсенький! - возмутился бригадир.- Если он Вершок, то кого же тогда Аршином звать?!
   И прилипло это прозвище к мальчонке, навсегда пристало. С этой поры никто его не звал иначе. Аршин, да и только.
   Как тут было матери оправдываться? Не скажешь ведь, что не вышла в поле, потому как Аршина не на кого оставить. Да и за ручку такую версту водить не будешь: отец по плечо ему, мать - до пояса, а он знай вышагивает посерёдке, родителей за руки ухватил и тащит.
   Словно дошколят в колхозный детский сад ведёт.
   Посоветовались родители друг с другом и стали на работу собираться. Наварили горшок картошки, котёл мяса и, уходя из дому, наказали сыну:
   - Сам поешь, не маленький.
   - Что? Сухую картошку7
   - Простокваша в погребе.
   - Всё равно будет сухо, ~ огорчился Рокас.
   - Масла возьми в чулане. Только варенье не трогай!
   - Ладно, не трону, - обещал сын, и мать с отцом ушли.
   Сел Аршин, задумался: как бы ему так поесть, чтобы простоквашу самому не наливать, масло из маслобойки не доставать и картошку не студить?
   Как самый настоящий пан устроиться!
   Думал, думал, наконец придумал. Достанет картофелину из горшка - лезет в погреб за простоквашей. Пока спустится по лестнице, смотришь, картошка и остыла; он её в рот, простоквашей запьёт, а сам из погреба в чулан спешит маслом смазать. Чтобы в горле не застряла.
   Понравилась Аршину такая кормёжка: день-деньской знай физкультурой занимайся - вверх-вниз по лестнице носись да челюстями двигай.
   И полезно, и время до ужина быстрей бежит. Вернулись родители с работы, так и ахнули, когда увидели, как единственное чадо в поте лица с картошкой управляется.
   - Ты что же, весь день так маешься? - не на шутку перепугался Кризас.
   - Весь,-улыбается Аршин,-Авось и до вечера не кончу.
   - Так и без ног остаться можно...- запричитала Дарата.
   А Кризас на свой лад учит сына:
   - Вот гляди на меня: я хоть и стар годами, а сколько силы во мне ещё пакляную шапку свободно на голове удерживаю. А всё почему? Потому что не лезу вон из кожи на работе: сено лошадкам одной рукой подбрасываю, а когда та устанет, другой берусь. Так и тружусь попеременно. А ты что делаешь? Целый день как угорелый мечешься. Надо сердце на старость лет поберечь, ты ведь паном быть хочешь. Пузатым, ясновельможным.
   - Поберечь - это я готов, - согласился Аршин и подавился сухой картофелиной.
   Хорошо, что Кризасу толкушка под руку подвернулась. Взобрался старик на лавку да как трахнет сына по спине - кусок проскочил, и всё обошлось. Даже к доктору вести не понадобилось. Правда, толкушка в щепки разлетелась, так что с того дня Дарате приходилось крупу безменом толочь, а картошку мельничкой молоть.
   На другой день родители понаставили вокруг Аршина горшки с едой, миски, кружки, а сами снова на работу ушли. Сынок сидит, ест за милую ду-шу да по животу себя похлопывает - можно не сходя с места до всего рукой дотянуться. Когда всё подчистил, вспомнил про варенье в чулане. Чернику на меду.
   Вспомнив, раз обошёл вокруг ведра, покосился, но даже ягодки не взял. Второй раз обошёл - понюхал только, а на третий решил себя за такую выдержку вареньицем попотчевать. Вознаградить за своё долготерпение.
   - Ты ведь обещал не трогать! ~ вскричала мать, когда вернулась в дом и увидела пустое ведро.- С чем же мне теперь пироги печь?
   - Я целый день не трогал, даже близко к варенью не подходил, а потом на радостях, что слово своё сдержал, решил отведать и сам не заметил, как до дна всё вычерпал, - оправдывается Аршин, вытирая ложку о штаны, а пальцы - о волосы.
   И смотрит одним глазом, другой прищурив. Отец подумал, что сынок от удовольствия жмурится, потому и ругать его не стал, объяснив Дарате:
   - Ясновельможный пан Яцкус не ложкой - лопатой мёд черпал, и то ничего, как бык здоровый был, только, бывало, когда солнышко пригреет, вся сладость у него на лысине и выступит, букашки всякие слетаются. Он на тот случай воронье перо втыкал в шляпу. Шмелей пугать.
   На следующий день Аршин снова одним глазом смотрит. И на третий, и на четвёртый так же, пока наконец Вершок не встревожился:
   - Никак, ты снова придумал что-то?
   - Как ты учил, так я и делаю: одним глазом смотрю, другой на старость берегу. Тут уж мать всполошилась.
   - Где твой ум? - накинулась Дарата на мужа. - Калекой ребёнка вырастишь!
   - Много ты понимаешь,-не сдавался Кризас.- Помню, у того же пана Яцкуса на носу очки сидят, на брюхе бинокль болтается, а как выйдет, бывало, сов стрелять, всё равно один глаз зажмурит. Видно, такой фасон у панов.
   Слово за слово - поссорились. Замолкли и сидят будто воды в рот набрали: отец заговорит ~ мать ни гугу в ответ; мать голос подаст - отец отмалчивается.
   Точно мышь на крупу, надулись оба. Неделю молчат, вторую не разговаривают, третью... Кризас взял лучину, зажёг и давай под кроватью вчерашний день искать.
   Не столько ищет, сколько старуху дразнит.
   - Ты чего там шаришь? - первой не вытерпела Дарата. - Того и гляди, избу спалишь.
   - Да всё думаю, может, твой язык найду, - засмеялся Кризас. - Ты ведь уже третью неделю без языка ходишь.
   Ничего не ответила жена, но затаила обиду на мужа. Как баранку впрок отложила.
   Дразнил, дразнил Кризас Дарату, наконец старуха не выдержала, отыскала гвоздь, молоток и высматривает на стене местечко поудобнее.
   - Ты что делать собираешься? - забывшись, осведомился Вершок.
   - Язык твой прибить хочу, чтоб не болтался,- расквиталась за прошлое жена.
   Мать с отцом ругаются, Аршин слушает да на ус мотает, выжидая, чем это всё кончится. А когда родители про варенье вспомнили и снова за сына принялись, он им так ответил:
   - Ну что вы можете мне сказать, если одна без языка разгуливает, а у другого гвоздём прибит?
   От этих слов старик покрутил головой и за шапку взялся.
   - Я в твои годы старшим не грубил, - буркнул сыну, прежде чем уйти.
   -Ас каких лет начал? - заинтересовался Аршин.- Раньше или позже, чем ясновельможный пан Яцкус?
   Старик выскочил за порог да так дверью хлопнул, что с потолка костра посыпалась, а старуха в слезы;
   - Я вот сиротой росла, чужим людям и то не смела говорить такое...
   - Я тоже сиротой хочу быть, - надул губы Аршин.
   - Почему, сыночек, почему, ненаглядный мой? - вскинулась мать.
   - Потому что никто меня тогда мучить не будет... Бу-у-у! - заголосило дитя.
   Тут и мать поскорей платок на голову. Свадебный, только молью посередке траченный.
   ЗАЧЕМ СЛОНУ УШИ?
   Чем больше ел, тем толще становился Аршин. Пухнул как на дрожжах. Родители ни белья, ни одежды напастись не могли на него. Только сошьют, принесут домой, обрядят сыночка - смотришь, через день обновка по всем швам трещит, локти рваны, колени драны, спина пополам разлезлась. С плеч да в печь.
   Однажды отец повёл сына в сельмаг ботинки покупать, самые большие выбрал. Пятьдесят последнего размера!
   Аршин втиснул ногу, прошёлся по магазину, ногами повертел и радуется:
   - Ух ты, красивые-то какие!
   - Не в красоте толк,- наставляет отец, отсчитывая последние деньги.Важно, чтобы хороши были.
   - Хороши, хороши, - чуть не плачет Аршин.
   - Покажи, где палец, где пятка? - проверяет отец.
   А сын подмётками скрипит, сам улыбается сквозь слезы и нахваливает:
   - И блеск, и треск - до чего же хороша обувка!
   - Вправду хороша? - последний раз спрашивает отец.
   - Лучше некуда!
   Заплатили денежки и ушли. Не успели до дому дойти, как Аршинов палец наружу вылез. Будто нож из ножен распоротых. Отец за голову схватился:
   - Я же говорил - малы, не хороши тебе!
   - Башмаки-то хороши, - отвечает сын,-только палец великоват, - и дальше пошёл, прихрамывая.