Страница:
Вот в этот «веселый барак» и решили выпустить «Машину времени» осенью 1986 года. В это время я в коллективе не работал, но соратники столько рассказывали о «волшебном таинственном путешествии», что не воспользоваться их воспоминаниями было бы просто грешно.
Итак, какого черта «Машине времени» понадобилось в Польше и почему ее туда послали – до сих пор неясно. Тупые чиновники Министерства культуры, по всей видимости, долго чесали репу, пытаясь понять, что представляет из себя фестиваль альтернативной музыки «Морковка-1986». Это сейчас любой пацан знает, что «альтернативщики» – это люди, которые не умеют ни петь, ни играть, ни танцевать, зато, как они сами считают, выражают некую «идею», понятную только им самим, а также родственникам и фанатам-наркоманам. Но приглашение от польской стороны было получено, и выездная комиссия Минкульта решила, что лучше всего с задачей не уронить достоинство отечественной эстрадной музыки, пусть даже и альтернативной, справится именно «Машина времени». Удивительно, но даже Макаревич, который, казалось бы, был весьма осведомлен о музыкальных течениях, не мог себе представить, что же это за «альтернативная музыка такая». Они с Кутиковым долго дискутировали и пришли, наконец, к выводу, что это некое «новое слово» в роке, и главное – нужно было чем-нибудь выпендриться, особенно тем, чего у других нет. А выпендриться чем было! В то время для придания программе пущей концептуальности и более яркого иллюстративного ряда в состав коллектива включили балет. Первый состав этого искрометного шоу состоял из одной «профессионалки» – Наташки Чичеровой по прозвищу Чича, которая до того долго-долго работала в Ансамбле эстрадного танца «Сувенир». С ней пришли еще три симпатичные девочки лет 18–20 от роду: Танька Бехтерева, Ольга Горелова и Надежда Колодько. На сайте «Машины времени» Макаревич почему-то пишет фамилию последней как «Колотько», что в корне неверно. Алексеич, у которого память-то будет получше и который с этой танцовщицей дружил, знает точно. И я ему верю.
Этот состав поработал весну и лето, а потом его заменили на профессионалов и профессионалок из того же «Сувенира». Там, кстати, Сашка Зайцев, игравший в то время на клавишах, и присмотрел себе супругу, став одновременно отцом ребенка афроамериканского происхождения. И никто ему не сказал, как в фильме «Цирк»: «Петрович, у этой женщины черный ребенок, она жила с негром!» А может быть, «полковник» был истинным интернационалистом или ему, время от времени находившемуся под воздействием некоторых препаратов, все было по фигу. В общем, чужая душа – потемки…
Поспорив с недельку, Макаревич с Кутиковым решили, что они замечательно впишутся в среду альтернативщиков и если и не заработают поганых злотых, то, во всяком случае, шороху дадут точно. Как же они ошибались! Особенно в части намерения стать членами сообщества любителей альтернативностей. Но об этом речь еще впереди.
В то время никаких законов о «въезде-выезде из СССР» еще не было, так что для некоторых членов коллектива это оказалась вообще первая поездка за рубеж. Макаревич, правда, ездил в Польшу в 1979 году, но страну эту не любил. Во-первых, потому что терпеть не мог польскую эстраду в лице «Скальдов», «Червонных гитар», «Но То Цо» и даже хард-рокового «Брейкаута», во-вторых, потому что ныне покойный вероломный лях Мартин увел у него первую жену Ленку, а в-третьих – по той причине, что ему однажды в пивбаре с польским названием «Пльзень» дали в физиономию. Решил Андрей Вадимович демократично пойти по старой памяти выпить пивка в Парк культуры имени Горького. Подошел к нему здоровенный жлоб: «Ты, что ли, Макаревич?» – «Ну, я», – гордо ответил Макар, даже приосанившись. «Ну так получи!» И получил Макар по лицу, о чем потом сильно переживал и даже нанял охранника Сашу Иванчу, эксперта по восточным единоборствам.
Но вернемся к исторической поездке в Польскую Народную Республику. Несмотря на то что в рейтинге зарубежных государств, куда обычно выезжали наши граждане, она стояла весьма невысоко, где-то пониже ГДР и Румынии, но повыше Монголии и Вьетнама, спецпроверку, медицинскую и партийную комиссии артистам и иже с ними пришлось проходить по полной программе. Десятка полтора врачей изучали медицинские карточки каждого, мерили давление, проверяли зрение и слух, чтобы потом вынести вердикт: «Практически здоров». Так, Макаревич с его сколиозом, Зайцев с пристрастием к запрещенным стимуляторам, Кутиков с ларингофарингитом и директор Валера Голда с землистым цветом лица в одно мгновение «выздоровели». Единственный, кто не боялся медкомиссии, был Валерка Ефремов, который оказался здоровее всех, чего я ему искренне желаю и сейчас.
А вот с парткомиссией дело обстояло посложнее. Этот институт придумали еще давным-давно, и он раньше назывался «Комиссией старых большевиков». К середине 80-х почти все они (а «старые» – это с дореволюционным стажем) вымерли, и судьбы жаждущих выехать за границу граждан решал кто не попадя. Схематично такая комиссия изображена в фильме «Мы из джаза», когда председатель «тройки» задает руководителю джаз-банды Скляру вопрос о том, когда было восстание Спартака. Тот же бойко и правильно отвечает, в результате чего выносится вердикт о том, что «данному коллективу можно работать на крупнейших площадках города». К сожалению, никто из артистов, а тем более административного и технического персонала группы, политической грамотностью не обладал и оказывался не в состоянии ответить даже на какой-нибудь самый элементарный вопрос для по-советски воспитанного человека. Макаревич сильно задумался, за день до комиссии позвонил Алексеичу, который, кроме всего прочего, еще и профессиональный историк, и попросил его прочитать для группы обзорную лекцию по текущей политике. Утром все собрались в небольшой пристройке к Театру Эстрады, где располагался «Росконцерт». Алексеич в течение почти трех часов вдалбливал в увлеченные «альтернативой» головы артистов основы политических знаний, заставляя их эти самые знания даже конспетировать. Язвительный Максим Капитановский с видом Павлика Морозова поднял руку и сообщил ему, что «ученик Макаревич не конспектирует, а рисует в тетрадке чертиков». На это мудрый Богомолов сказал, что у людей с абсолютным музыкальным слухом бывает способность запоминать не содержание лекции, а звуки, то есть отдельные слова и предложения. А затем они при случае могут их довольно близко к тексту повторить. Макаревич, как обычно в таких случаях, гордо оглядел собравшихся, а Кутиков, втайне считавший, что у него тоже идеальный музыкальный слух, но при этом прилежно записывавший лекцию, от обиды и из солидарности прекратил писать.
Простые и понятные уроки Алексеича усвоили не все. Бедный Валерка Ефремов, блестяще прошедший медкомиссию, от волнения перепутал съезды с пленумами и политически неграмотно назвал Горбачева первым секретарем ЦК вместо «генерального». За это его и костюмершу Таньку сначала отправили прочь. Но Макар и директор зашли в помещение, где проходила комиссия (тогда это был Октябрьский райком КПСС, позже – московский РУОП, а сейчас Главное управление МВД по Центральному федеральному округу). На их робкие протесты строгие «партчлены» твердо сказали: «Ничего, отправитесь без барабанщика. У нас, как известно, незаменимых людей нет». И предложили, чтобы в поезде кто-нибудь, скажем, Максим Капитановский, который долго играл на барабанах, разучил все партии и выступил. Кто-то из них, особенно продвинутый, даже вспомнил «секретную» информацию: мол, когда «Битлз» в первый раз посетили Америку, у Ринго Стара удаляли миндалины, и с ними играл другой ударник. Возмущенный Макаревич скрепя сердце произнес: «Всякие западные артисты нам не указ. Здесь СССР и райком партии, между прочим!» Эффект фразы оказался фантастический! Все члены комиссии, как по команде, обернулись к политически неграмотному барабанщику и дружно приняли решение – разрешить Ефремову пересдать. Про костюмершу как-то забыли.
Самым гнусным в работе «старых большевиков» оказались расспросы о личной жизни кандидатов на поездку. Поскольку большинство участников группы было разведено, а то и вообще неженато (это вдвойне подозрительно), допрашивали их с пристрастием. Почему развелись, с кем живут дети, что они сейчас проходят в школе? Гениальный ответ на все большевистские происки дал Виталик Павлов, много раз выезжавший (причем даже в капстраны) в составе ансамбля «Верасы». Он, на свою беду, был женат третий или четвертый раз на красавице Клаве Ивановой. Свои ответы Виталик отработал до мелочей. На вопрос уже плотоядно потиравших руки старперов, что послужило причиной его развода с первой женой, он ответил, покраснев и потупив очи (делал он это в совершенстве): «Это находится в компетенции органов здравоохранения». И все! Крыть было нечем – Виталик выкинул козырного туза или даже джокера. Зато остальных, за исключением Макаревича и Голды, пытали по полной программе.
Ехали они в Польшу поездом с Белорусского вокзала. Тогда еще не было таких безумных толп «челноков» с клетчатыми сумками, как в девяностые, а проводники вели себя вежливо и предупредительно. К тому же при проезде по территории СССР работал за рубли вагон-ресторан, а точнее, вагон-кафе под названием «Митропа», в котором по щадящим ценам продавался алкоголь, а также разные импортные вкусности, которых тогда в Москве и не видели. Это сейчас мы справедливо считаем всякие кока-колы, марсы-сникерсы и бумагосодержащую колбасу салями натуральной гадостью. А тогда…
Варшава встретила артистов теплой, но пасмурной погодой. А мрачноватости «советским битлам» добавило то, что их поселили в беззвездочном отеле «Dom hlopa». Если попробовать перевести это выражение на русский, то получается что-то вроде избушки холопа. Кто такие холопы, думаю, известно всем. Но при более тщательном лингвистическом анализе выяснилось, что это – «дом колхозника», что, правда, звезд заведению не прибавляло. Особенно недовольными оказанным невниманием были Макаревич и директор Голда, которые на встрече с представителями советского посольства выразились в том смысле, что лидерам отечественной рок-музыки негоже жить в трущобах. Как ни странно, претензии артистов немедленно удовлетворили и следующим утром их переселили в четырехзвездочный «Форум». Как утверждает Максим Капитановский, в этом отеле нашлось все – от бара до стриптиза. Последний, правда, посетили только представители администрации, после чего долго плевались, говоря, что наши девчонки из города Калинина делают все гораздо лучше и за меньшие деньги. Как тут не вспомнить анекдот? Приезжает супруга из заграничной поездки и говорит мужу: «А ты знаешь, мы ведь ходили всей группой на стриптиз». – «Ну и как?» – с энтузиазмом спрашивает муж. «Сейчас покажу». Жена включает радиолу «Ригонда», ставит на нее гибкую пластинку с песнями советских композиторов о любви и начинает медленно раздеваться. Муж, сначала ожидавший шоу с интересом, через некоторое время глубокомысленно замечает: «Правильно говорят наши партийные руководители: стриптиз – отвратительное зрелище. Отрыжка прогнившего Запада, так сказать…»
Но еще более «прогнившим» оказался фестиваль «Морковка-86». На самом деле это было всего лишь скопище идиотов со всей Европы, которые, не умея ни петь, ни танцевать, ни играть, пытались самовыражаться нетрадиционными формами и способами. Если бы зрители, что собрались в старинном зале, чудом уцелевшем во время штурма Варшавы в 1945 году и после этого, похоже, ни разу не ремонтировавшемся, не были обдолбаны, обкурены и нагаллюциногенены, они бы тут же забросали европейских «артистов» помидорами и яйцами и быстренько разошлись по домам. А так они весьма спокойно воспринимали шуршание и разрывание оберточной бумаги, транслировавшееся с большой громкостью, а то и просто молчание перед микрофоном. Тот же Макс Капитановский вспоминает в своей книге «Все очень непросто» самые искрометные номера: «Выходит на сцену человек с собакой и 20 минут „альтернативно» молчит или двое молодых людей из Бельгии бродят по сцене, заваленной обоями, постукивают в барабан и раздеваются до пояса снизу». Говорят, что на второй день на сцене появился какой-то человек с аккордеоном и стал исполнять немецкие народные мелодии, за что был дружно освистан, как не вписывавшийся в формат «альтернативного» фестиваля. Как ни странно, «Машина времени» в него вписаться сумела. Вот она – волшебная сила искусства! Как только громко застучал по барабанам Валера Ефремов, а Кутиков начал трясти волосами и бородкой, зрители заволновались. А балетные номера вообще вызвали у поляков что-то вроде столбняка. Через некоторое время в затуманенных наркотиками мозгах зрителей и участников «Морковки» стал формироваться стереотип советского неформального искусства. «Интересно, – думали они, – а какое же искусство у них там называют традиционным?» Но мысли эти со временем улетучились, и «Поворот» прошел при «бурных продолжительных аплодисментах, переходящих в овацию».
Прогулки по Варшаве между концертами особого интереса не представляли. Такие же, как в Москве, грязноватые улицы, торговля в различных «неположенных местах» всем чем угодно (у нас все это войдет в моду примерно через год), чешские трамваи, наши «Жигули», смешавшиеся с польскими «фиатами»… В общем, барак у поляков был хоть и повеселее, но, пожалуй, даже победнее нашего. Кстати, за все время общения с местным населением никто не спросил артистов ни про Буденного, ни про Катынь. Правда, говорили что-то там про «Солидарность» и гданьские события, но без особого фанатизма. Все-таки поляки – нация более торговая, чем политизированная. Любая политика для них – средство что-нибудь кому-нибудь продать. Вот, к примеру, в 2006 году они завезли в Россию сотни тонн мороженного мяса, хранившегося лет десять, которое в свое время совсем недорого купили в Бразилии, а теперь выдали за свое, польское. Наш доблестный главный санитарный врач Онищенко поймал их на мошенничестве и запретил ввоз мяса из Польши. Так они, гады, наложили вето на подписание очередного соглашения между Россией и Евросоюзом! Нам, правда, от этого ни жарко, ни холодно, поскольку при отсутствии нового соглашения продолжается действие старого, нас вполне устраивавшего. Но поляки все равно выпендрились, показав свою независимость. Как у нас любят говорить, независимая страна – это страна, от которой ничего не зависит…
Нам с Алексеичем удалось побывать в Польше уже после развала СССР и крушения польского социализма, так что впечатления оказались несколько иные. Ранней весной 1992 года отправились мы с туристической группой (читайте – группой «челноков») по маршруту Москва-Варшава-Белосток-Москва. Честно говоря, я ехать никуда вообще не собирался, но в гастрольной работе «Машины времени» появился перерыв, а сидеть и тупо репетировать с коллегами, которые понимают язык музыки только с третьего-четвертого раза, если понимают вообще, меня совершенно не прельщало. В свое время по аналогии с хоккеистами, у которых есть выражение «Тренируется тот, кто играть не умеет», Стас Намин выдал сходную крылатую фразу. На вопрос какого-то провинциального корреспондента, сколько часов в день репетирует ансамбль «Цветы», он сказал, что репетируют люди, которые не могут сыграть что-то с первого раза, а таких он в коллективе не держит. В общем, свободное время было, путевка, да еще со скидкой, стоила очень недорого (долларов двести на неделю), а выпить «выборовой» водки на родине Дзержинского, Барбары Брыльской и хоккеиста со звучной фамилией Ёбчик, забросившего нашей сборной три шайбы во время чемпионата мира в Катовице, хотелось.
Отправились мы, как обычно, с Белорусского вокзала, причем оказались единственными гражданами России, у которых не было с собой багажа. Две маленькие сумочки со сменой белья и туалетными принадлежностями и пакет с водкой и закуской за багаж никто не считал. Я никогда и нигде больше не видел таких огромных сумок, как тогда на Белорусском вокзале. Гигантские клетчатые вместилища товаров народного потребления из прочнейшего нейлона выглядели настолько монументально, что казавшийся мне до того огромным вратарский баул Алексеича смотрелся рядом с ними как дамская сумочка. Сумки имели специальную конфигурацию, чтобы проходить в вагонные двери, а затем помещаться на верхних багажных полках. Я наблюдал, как из только что пришедшего экспресса выталкивали клетчатых чудовищ. Двое тянули за ручки снаружи, а другая пара толкала багаж из тамбура. А потом это все тащилось в город и растворялось в пучине вещевых рынков и комиссионок, которые тогда еще существовали.
Мы с Алексеичем сидели вдвоем в трехместном купе (три полки друг над другом, правда, широкие и мягкие), поскольку ради комфорта выкупили третий билет до польской столицы. Как выяснилось позже, сделали мы это совершенно правильно и извлекли из содеянного немалую по тем временам выгоду. Правда, поначалу все попытки занять «свободное место» мы отвергали, но потом решили, что за 50 долларов заполнить верхнюю и багажную (она была напротив) полки можно. Челноки из соседнего купе, багаж которых не влезал к ним, за жизненное пространство кроме полтинника выдали нам еще жареную курицу, которых у них было в запасе аж шесть штук, бутылку «Абсолюта» и два блока сигарет LM, бывшие, как выяснилось позже, у наших польских братьев самым ходовым товаром. Зашедший к нам в купе проводник узнал меня и, взяв автограф, спросил:
«А что, у „Машины времени» действительно так плохи дела, что приходится „челночить»?» Я, не моргнув глазом, ответил ему, что сейчас просто моя очередь, а вот на следующей неделе товар в Польшу повезет Макаревич. Проводник во всеуслышание пообещал нам решить все проблемы с багажом на таможне, за что соседи выдали нам на границе еще двадцать пять долларов. А потом еще привели к нам безбилетного гражданина, который готов был отдать сто долларов за то, чтобы его перевезли через границу, причем обещал появиться в купе лишь в Бресте. Мы, конечно же, согласились, заработав таким образом на почти бесплатном (30 долларов) билете около двухсот баксов и водку с закуской.
Обеспечив себя финансовым и пищевым довольствием, мы мирно попивали водку, как неугомонные соседи опять пришли к нам пообщаться и посоветоваться. Оказалось, им нужно было перевезти через границу три тысячи незадекларированных долларов на закупку товара. А сделать это на халяву было очень трудно, поскольку таможенники знали всех постоянных «клиентов» и брали с них до 10 процентов от провозимых сумм. Сначала они предложили нам за стольник разместить свои капиталы у нас, но мы отказались. Алексеич, правда, обещал подумать и найти такое место, где валюту точно искать не будут. За удачный провоз ему также была обещана премия, но лишь в 50 долларов, поскольку никакой ответственности он не нес, а просто креативно подходил к решению проблемы.
Уже на подъезде к границе, когда «челноки» заволновались и стали настойчиво просить «думать побыстрее», Алексеич продемонстрировал блестящий ход. Закрывшись в купе, он взял несколько «сотенных», смял их комком, завернул в газетную бумагу, скомкав еще больше, а затем принялся за фольгу, в которой до этого находилась жирная жареная ряба. Оторвав соответствующий кусок, он сунул в него пару бычков, куриную кость (так, чтобы она торчала наружу) и газетный сверток с долларами. Затем скомкал фольгу вокруг внутреннего содержимого. Примерно так же были изготовлены еще несколько «контейнеров». Обильно посыпав их спитым чаем и прочим мусором, он аккуратно разместил их в прозрачном полиэтиленовом пакете, как бы приготовленном к выбросу в помойку. А сам пакет положил на самом видном месте – у окна на столике рядом с полупустыми чайными стаканами. Забегая вперед, скажу: композиция оказалась настолько блестяще изготовлена, что когда таможенники на границе стали «шмонать» наших соседей и ничего не нашли, они так расстроились, что пообещали убить своего информатора, который сообщал им о провозимых ценностях. В заключение, пожелав сквозь зубы счастливого пути, один из них сказал: «Вы бы хоть убрали тут у себя, все-таки за границу едете», – на что получил ответ в том смысле, что «курица – не птица…»
Хотя я несколько раз пересекал бывшую советско-польскую границу, делал я это по преимуществу либо во сне, либо очень нетрезвым. А тут случилось так, что мне удалось даже провести некоторые наблюдения. Не знаю почему, но по мере приближения заграницы дома вдоль железной дороги становились все более основательными. Если километров за сто мы видели крытые соломой хатенки, то через пятьдесят верст вокруг стояли уже кирпичные строения, покрытые оцинкованным железом. А еще ближе к рубежу бывшего общего Отечества разместились прообразы современных коттеджей с гаражами и высокими заборами. Зато после переезда и смены вагонных тележек на более узкие европейские опять появились соломенные крыши и глинобитные стены, которые по мере удаления от экс-СССР постепенно сменялись деревянными и кирпичными домиками, домами и домищами. Правда, скажу вам, не было ни одного строения, которое можно было бы без стыда показать сегодня где-нибудь на Рублевке. Но закономерность в размещении жилых строений мне вывести так и не удалось, поскольку я выпил водки и проспал до самой Варшавы.
Правда, до нее была еще таможня, разговор о которой – совершенно особое дело. Вот там-то и выяснилось, что везут наши сограждане в Польшу. В первую очередь, это были сигареты всех зарубежных лейблов. Почему-то детские снегокаты. Другой вариант снегокатов – аллюминиевый тазик в форме большого, но мелкого казана, который тоже использовался у нас в стране как средство для спуска детишек с гор. Но как выяснилось, их в ходе конверсии производили на каком-то оборонном предприятии с чуть ли не микронной точностью. А предприимчивые поляки, привернув к ним кронштейны и провода, изготавливали из них редкие и дорогие по тому времени комплекты спутникового ТВ. Ну и, конечно, везли икру черную, икру красную, еще какие-то консервы и кучу другого барахла, которое у нас можно было купить относительно свободно, а в Польше – с трудом и значительно дороже. Таможня, как я понял, была призвана несколько снивелировать разницу в ценах, причем деньги от этой «нивелировки» шли непосредственно в карман таможенникам. Вместе с проводником они обходили купе и, посчитав сумки, объявляли: двести, триста, а то и пятьсот. Когда очередь дошла до нас, нам уже объявили было «двести», как проводник начал что-то горячо шептать на ухо усатому гражданину в фуражке и с погонами. Слышно было лишь «Машина времени» и «наши люди». Нам тут же было оказано доверие, выразившееся во фразе: «Ну ладно, так и быть, пусть проезжают».
Тех, кто по недомыслию начинал спорить с таможенниками (на весь поезд – человека три), начинали шмонать со всей пролетарской ненавистью. В результате оставляли им по два блока сигарет, по банке икры и по две бутылки водки. Все остальное же забирали на «склад временного хранения», чтобы «граждане могли забрать свои вещи по возвращении». Но если учесть, что «граждане» возвращались из Польши не через Белоруссию, а через Украину, становилось понятно: товар исчезал на таможне навсегда…
Варшава встретила нас сереньким небом, прохладным дождиком и ветром 5-10 метров в секунду. Для людей несведущих – погода была просто мерзкая. Впрочем, как и сама столица Польши. Единственное светлое пятно – это сталинская высотка в центре, около которой стоял постамент с каким-то новым автомобилем типа «пежо». Это оказалась «завлекалка» в казино, которых в СССР не было, а в нынешней России, говорят, скоро не будет, а если точнее, их загонят в резервацию. Правда, если резервация окажется чем-то вроде Лас-Вегаса, то, может быть, и я съезжу проиграть тысчонку-другую. Хотя вряд ли…
Итак, какого черта «Машине времени» понадобилось в Польше и почему ее туда послали – до сих пор неясно. Тупые чиновники Министерства культуры, по всей видимости, долго чесали репу, пытаясь понять, что представляет из себя фестиваль альтернативной музыки «Морковка-1986». Это сейчас любой пацан знает, что «альтернативщики» – это люди, которые не умеют ни петь, ни играть, ни танцевать, зато, как они сами считают, выражают некую «идею», понятную только им самим, а также родственникам и фанатам-наркоманам. Но приглашение от польской стороны было получено, и выездная комиссия Минкульта решила, что лучше всего с задачей не уронить достоинство отечественной эстрадной музыки, пусть даже и альтернативной, справится именно «Машина времени». Удивительно, но даже Макаревич, который, казалось бы, был весьма осведомлен о музыкальных течениях, не мог себе представить, что же это за «альтернативная музыка такая». Они с Кутиковым долго дискутировали и пришли, наконец, к выводу, что это некое «новое слово» в роке, и главное – нужно было чем-нибудь выпендриться, особенно тем, чего у других нет. А выпендриться чем было! В то время для придания программе пущей концептуальности и более яркого иллюстративного ряда в состав коллектива включили балет. Первый состав этого искрометного шоу состоял из одной «профессионалки» – Наташки Чичеровой по прозвищу Чича, которая до того долго-долго работала в Ансамбле эстрадного танца «Сувенир». С ней пришли еще три симпатичные девочки лет 18–20 от роду: Танька Бехтерева, Ольга Горелова и Надежда Колодько. На сайте «Машины времени» Макаревич почему-то пишет фамилию последней как «Колотько», что в корне неверно. Алексеич, у которого память-то будет получше и который с этой танцовщицей дружил, знает точно. И я ему верю.
Этот состав поработал весну и лето, а потом его заменили на профессионалов и профессионалок из того же «Сувенира». Там, кстати, Сашка Зайцев, игравший в то время на клавишах, и присмотрел себе супругу, став одновременно отцом ребенка афроамериканского происхождения. И никто ему не сказал, как в фильме «Цирк»: «Петрович, у этой женщины черный ребенок, она жила с негром!» А может быть, «полковник» был истинным интернационалистом или ему, время от времени находившемуся под воздействием некоторых препаратов, все было по фигу. В общем, чужая душа – потемки…
Поспорив с недельку, Макаревич с Кутиковым решили, что они замечательно впишутся в среду альтернативщиков и если и не заработают поганых злотых, то, во всяком случае, шороху дадут точно. Как же они ошибались! Особенно в части намерения стать членами сообщества любителей альтернативностей. Но об этом речь еще впереди.
В то время никаких законов о «въезде-выезде из СССР» еще не было, так что для некоторых членов коллектива это оказалась вообще первая поездка за рубеж. Макаревич, правда, ездил в Польшу в 1979 году, но страну эту не любил. Во-первых, потому что терпеть не мог польскую эстраду в лице «Скальдов», «Червонных гитар», «Но То Цо» и даже хард-рокового «Брейкаута», во-вторых, потому что ныне покойный вероломный лях Мартин увел у него первую жену Ленку, а в-третьих – по той причине, что ему однажды в пивбаре с польским названием «Пльзень» дали в физиономию. Решил Андрей Вадимович демократично пойти по старой памяти выпить пивка в Парк культуры имени Горького. Подошел к нему здоровенный жлоб: «Ты, что ли, Макаревич?» – «Ну, я», – гордо ответил Макар, даже приосанившись. «Ну так получи!» И получил Макар по лицу, о чем потом сильно переживал и даже нанял охранника Сашу Иванчу, эксперта по восточным единоборствам.
Но вернемся к исторической поездке в Польскую Народную Республику. Несмотря на то что в рейтинге зарубежных государств, куда обычно выезжали наши граждане, она стояла весьма невысоко, где-то пониже ГДР и Румынии, но повыше Монголии и Вьетнама, спецпроверку, медицинскую и партийную комиссии артистам и иже с ними пришлось проходить по полной программе. Десятка полтора врачей изучали медицинские карточки каждого, мерили давление, проверяли зрение и слух, чтобы потом вынести вердикт: «Практически здоров». Так, Макаревич с его сколиозом, Зайцев с пристрастием к запрещенным стимуляторам, Кутиков с ларингофарингитом и директор Валера Голда с землистым цветом лица в одно мгновение «выздоровели». Единственный, кто не боялся медкомиссии, был Валерка Ефремов, который оказался здоровее всех, чего я ему искренне желаю и сейчас.
А вот с парткомиссией дело обстояло посложнее. Этот институт придумали еще давным-давно, и он раньше назывался «Комиссией старых большевиков». К середине 80-х почти все они (а «старые» – это с дореволюционным стажем) вымерли, и судьбы жаждущих выехать за границу граждан решал кто не попадя. Схематично такая комиссия изображена в фильме «Мы из джаза», когда председатель «тройки» задает руководителю джаз-банды Скляру вопрос о том, когда было восстание Спартака. Тот же бойко и правильно отвечает, в результате чего выносится вердикт о том, что «данному коллективу можно работать на крупнейших площадках города». К сожалению, никто из артистов, а тем более административного и технического персонала группы, политической грамотностью не обладал и оказывался не в состоянии ответить даже на какой-нибудь самый элементарный вопрос для по-советски воспитанного человека. Макаревич сильно задумался, за день до комиссии позвонил Алексеичу, который, кроме всего прочего, еще и профессиональный историк, и попросил его прочитать для группы обзорную лекцию по текущей политике. Утром все собрались в небольшой пристройке к Театру Эстрады, где располагался «Росконцерт». Алексеич в течение почти трех часов вдалбливал в увлеченные «альтернативой» головы артистов основы политических знаний, заставляя их эти самые знания даже конспетировать. Язвительный Максим Капитановский с видом Павлика Морозова поднял руку и сообщил ему, что «ученик Макаревич не конспектирует, а рисует в тетрадке чертиков». На это мудрый Богомолов сказал, что у людей с абсолютным музыкальным слухом бывает способность запоминать не содержание лекции, а звуки, то есть отдельные слова и предложения. А затем они при случае могут их довольно близко к тексту повторить. Макаревич, как обычно в таких случаях, гордо оглядел собравшихся, а Кутиков, втайне считавший, что у него тоже идеальный музыкальный слух, но при этом прилежно записывавший лекцию, от обиды и из солидарности прекратил писать.
Простые и понятные уроки Алексеича усвоили не все. Бедный Валерка Ефремов, блестяще прошедший медкомиссию, от волнения перепутал съезды с пленумами и политически неграмотно назвал Горбачева первым секретарем ЦК вместо «генерального». За это его и костюмершу Таньку сначала отправили прочь. Но Макар и директор зашли в помещение, где проходила комиссия (тогда это был Октябрьский райком КПСС, позже – московский РУОП, а сейчас Главное управление МВД по Центральному федеральному округу). На их робкие протесты строгие «партчлены» твердо сказали: «Ничего, отправитесь без барабанщика. У нас, как известно, незаменимых людей нет». И предложили, чтобы в поезде кто-нибудь, скажем, Максим Капитановский, который долго играл на барабанах, разучил все партии и выступил. Кто-то из них, особенно продвинутый, даже вспомнил «секретную» информацию: мол, когда «Битлз» в первый раз посетили Америку, у Ринго Стара удаляли миндалины, и с ними играл другой ударник. Возмущенный Макаревич скрепя сердце произнес: «Всякие западные артисты нам не указ. Здесь СССР и райком партии, между прочим!» Эффект фразы оказался фантастический! Все члены комиссии, как по команде, обернулись к политически неграмотному барабанщику и дружно приняли решение – разрешить Ефремову пересдать. Про костюмершу как-то забыли.
Самым гнусным в работе «старых большевиков» оказались расспросы о личной жизни кандидатов на поездку. Поскольку большинство участников группы было разведено, а то и вообще неженато (это вдвойне подозрительно), допрашивали их с пристрастием. Почему развелись, с кем живут дети, что они сейчас проходят в школе? Гениальный ответ на все большевистские происки дал Виталик Павлов, много раз выезжавший (причем даже в капстраны) в составе ансамбля «Верасы». Он, на свою беду, был женат третий или четвертый раз на красавице Клаве Ивановой. Свои ответы Виталик отработал до мелочей. На вопрос уже плотоядно потиравших руки старперов, что послужило причиной его развода с первой женой, он ответил, покраснев и потупив очи (делал он это в совершенстве): «Это находится в компетенции органов здравоохранения». И все! Крыть было нечем – Виталик выкинул козырного туза или даже джокера. Зато остальных, за исключением Макаревича и Голды, пытали по полной программе.
Ехали они в Польшу поездом с Белорусского вокзала. Тогда еще не было таких безумных толп «челноков» с клетчатыми сумками, как в девяностые, а проводники вели себя вежливо и предупредительно. К тому же при проезде по территории СССР работал за рубли вагон-ресторан, а точнее, вагон-кафе под названием «Митропа», в котором по щадящим ценам продавался алкоголь, а также разные импортные вкусности, которых тогда в Москве и не видели. Это сейчас мы справедливо считаем всякие кока-колы, марсы-сникерсы и бумагосодержащую колбасу салями натуральной гадостью. А тогда…
Варшава встретила артистов теплой, но пасмурной погодой. А мрачноватости «советским битлам» добавило то, что их поселили в беззвездочном отеле «Dom hlopa». Если попробовать перевести это выражение на русский, то получается что-то вроде избушки холопа. Кто такие холопы, думаю, известно всем. Но при более тщательном лингвистическом анализе выяснилось, что это – «дом колхозника», что, правда, звезд заведению не прибавляло. Особенно недовольными оказанным невниманием были Макаревич и директор Голда, которые на встрече с представителями советского посольства выразились в том смысле, что лидерам отечественной рок-музыки негоже жить в трущобах. Как ни странно, претензии артистов немедленно удовлетворили и следующим утром их переселили в четырехзвездочный «Форум». Как утверждает Максим Капитановский, в этом отеле нашлось все – от бара до стриптиза. Последний, правда, посетили только представители администрации, после чего долго плевались, говоря, что наши девчонки из города Калинина делают все гораздо лучше и за меньшие деньги. Как тут не вспомнить анекдот? Приезжает супруга из заграничной поездки и говорит мужу: «А ты знаешь, мы ведь ходили всей группой на стриптиз». – «Ну и как?» – с энтузиазмом спрашивает муж. «Сейчас покажу». Жена включает радиолу «Ригонда», ставит на нее гибкую пластинку с песнями советских композиторов о любви и начинает медленно раздеваться. Муж, сначала ожидавший шоу с интересом, через некоторое время глубокомысленно замечает: «Правильно говорят наши партийные руководители: стриптиз – отвратительное зрелище. Отрыжка прогнившего Запада, так сказать…»
Но еще более «прогнившим» оказался фестиваль «Морковка-86». На самом деле это было всего лишь скопище идиотов со всей Европы, которые, не умея ни петь, ни танцевать, ни играть, пытались самовыражаться нетрадиционными формами и способами. Если бы зрители, что собрались в старинном зале, чудом уцелевшем во время штурма Варшавы в 1945 году и после этого, похоже, ни разу не ремонтировавшемся, не были обдолбаны, обкурены и нагаллюциногенены, они бы тут же забросали европейских «артистов» помидорами и яйцами и быстренько разошлись по домам. А так они весьма спокойно воспринимали шуршание и разрывание оберточной бумаги, транслировавшееся с большой громкостью, а то и просто молчание перед микрофоном. Тот же Макс Капитановский вспоминает в своей книге «Все очень непросто» самые искрометные номера: «Выходит на сцену человек с собакой и 20 минут „альтернативно» молчит или двое молодых людей из Бельгии бродят по сцене, заваленной обоями, постукивают в барабан и раздеваются до пояса снизу». Говорят, что на второй день на сцене появился какой-то человек с аккордеоном и стал исполнять немецкие народные мелодии, за что был дружно освистан, как не вписывавшийся в формат «альтернативного» фестиваля. Как ни странно, «Машина времени» в него вписаться сумела. Вот она – волшебная сила искусства! Как только громко застучал по барабанам Валера Ефремов, а Кутиков начал трясти волосами и бородкой, зрители заволновались. А балетные номера вообще вызвали у поляков что-то вроде столбняка. Через некоторое время в затуманенных наркотиками мозгах зрителей и участников «Морковки» стал формироваться стереотип советского неформального искусства. «Интересно, – думали они, – а какое же искусство у них там называют традиционным?» Но мысли эти со временем улетучились, и «Поворот» прошел при «бурных продолжительных аплодисментах, переходящих в овацию».
Прогулки по Варшаве между концертами особого интереса не представляли. Такие же, как в Москве, грязноватые улицы, торговля в различных «неположенных местах» всем чем угодно (у нас все это войдет в моду примерно через год), чешские трамваи, наши «Жигули», смешавшиеся с польскими «фиатами»… В общем, барак у поляков был хоть и повеселее, но, пожалуй, даже победнее нашего. Кстати, за все время общения с местным населением никто не спросил артистов ни про Буденного, ни про Катынь. Правда, говорили что-то там про «Солидарность» и гданьские события, но без особого фанатизма. Все-таки поляки – нация более торговая, чем политизированная. Любая политика для них – средство что-нибудь кому-нибудь продать. Вот, к примеру, в 2006 году они завезли в Россию сотни тонн мороженного мяса, хранившегося лет десять, которое в свое время совсем недорого купили в Бразилии, а теперь выдали за свое, польское. Наш доблестный главный санитарный врач Онищенко поймал их на мошенничестве и запретил ввоз мяса из Польши. Так они, гады, наложили вето на подписание очередного соглашения между Россией и Евросоюзом! Нам, правда, от этого ни жарко, ни холодно, поскольку при отсутствии нового соглашения продолжается действие старого, нас вполне устраивавшего. Но поляки все равно выпендрились, показав свою независимость. Как у нас любят говорить, независимая страна – это страна, от которой ничего не зависит…
Нам с Алексеичем удалось побывать в Польше уже после развала СССР и крушения польского социализма, так что впечатления оказались несколько иные. Ранней весной 1992 года отправились мы с туристической группой (читайте – группой «челноков») по маршруту Москва-Варшава-Белосток-Москва. Честно говоря, я ехать никуда вообще не собирался, но в гастрольной работе «Машины времени» появился перерыв, а сидеть и тупо репетировать с коллегами, которые понимают язык музыки только с третьего-четвертого раза, если понимают вообще, меня совершенно не прельщало. В свое время по аналогии с хоккеистами, у которых есть выражение «Тренируется тот, кто играть не умеет», Стас Намин выдал сходную крылатую фразу. На вопрос какого-то провинциального корреспондента, сколько часов в день репетирует ансамбль «Цветы», он сказал, что репетируют люди, которые не могут сыграть что-то с первого раза, а таких он в коллективе не держит. В общем, свободное время было, путевка, да еще со скидкой, стоила очень недорого (долларов двести на неделю), а выпить «выборовой» водки на родине Дзержинского, Барбары Брыльской и хоккеиста со звучной фамилией Ёбчик, забросившего нашей сборной три шайбы во время чемпионата мира в Катовице, хотелось.
Отправились мы, как обычно, с Белорусского вокзала, причем оказались единственными гражданами России, у которых не было с собой багажа. Две маленькие сумочки со сменой белья и туалетными принадлежностями и пакет с водкой и закуской за багаж никто не считал. Я никогда и нигде больше не видел таких огромных сумок, как тогда на Белорусском вокзале. Гигантские клетчатые вместилища товаров народного потребления из прочнейшего нейлона выглядели настолько монументально, что казавшийся мне до того огромным вратарский баул Алексеича смотрелся рядом с ними как дамская сумочка. Сумки имели специальную конфигурацию, чтобы проходить в вагонные двери, а затем помещаться на верхних багажных полках. Я наблюдал, как из только что пришедшего экспресса выталкивали клетчатых чудовищ. Двое тянули за ручки снаружи, а другая пара толкала багаж из тамбура. А потом это все тащилось в город и растворялось в пучине вещевых рынков и комиссионок, которые тогда еще существовали.
Мы с Алексеичем сидели вдвоем в трехместном купе (три полки друг над другом, правда, широкие и мягкие), поскольку ради комфорта выкупили третий билет до польской столицы. Как выяснилось позже, сделали мы это совершенно правильно и извлекли из содеянного немалую по тем временам выгоду. Правда, поначалу все попытки занять «свободное место» мы отвергали, но потом решили, что за 50 долларов заполнить верхнюю и багажную (она была напротив) полки можно. Челноки из соседнего купе, багаж которых не влезал к ним, за жизненное пространство кроме полтинника выдали нам еще жареную курицу, которых у них было в запасе аж шесть штук, бутылку «Абсолюта» и два блока сигарет LM, бывшие, как выяснилось позже, у наших польских братьев самым ходовым товаром. Зашедший к нам в купе проводник узнал меня и, взяв автограф, спросил:
«А что, у „Машины времени» действительно так плохи дела, что приходится „челночить»?» Я, не моргнув глазом, ответил ему, что сейчас просто моя очередь, а вот на следующей неделе товар в Польшу повезет Макаревич. Проводник во всеуслышание пообещал нам решить все проблемы с багажом на таможне, за что соседи выдали нам на границе еще двадцать пять долларов. А потом еще привели к нам безбилетного гражданина, который готов был отдать сто долларов за то, чтобы его перевезли через границу, причем обещал появиться в купе лишь в Бресте. Мы, конечно же, согласились, заработав таким образом на почти бесплатном (30 долларов) билете около двухсот баксов и водку с закуской.
Обеспечив себя финансовым и пищевым довольствием, мы мирно попивали водку, как неугомонные соседи опять пришли к нам пообщаться и посоветоваться. Оказалось, им нужно было перевезти через границу три тысячи незадекларированных долларов на закупку товара. А сделать это на халяву было очень трудно, поскольку таможенники знали всех постоянных «клиентов» и брали с них до 10 процентов от провозимых сумм. Сначала они предложили нам за стольник разместить свои капиталы у нас, но мы отказались. Алексеич, правда, обещал подумать и найти такое место, где валюту точно искать не будут. За удачный провоз ему также была обещана премия, но лишь в 50 долларов, поскольку никакой ответственности он не нес, а просто креативно подходил к решению проблемы.
Уже на подъезде к границе, когда «челноки» заволновались и стали настойчиво просить «думать побыстрее», Алексеич продемонстрировал блестящий ход. Закрывшись в купе, он взял несколько «сотенных», смял их комком, завернул в газетную бумагу, скомкав еще больше, а затем принялся за фольгу, в которой до этого находилась жирная жареная ряба. Оторвав соответствующий кусок, он сунул в него пару бычков, куриную кость (так, чтобы она торчала наружу) и газетный сверток с долларами. Затем скомкал фольгу вокруг внутреннего содержимого. Примерно так же были изготовлены еще несколько «контейнеров». Обильно посыпав их спитым чаем и прочим мусором, он аккуратно разместил их в прозрачном полиэтиленовом пакете, как бы приготовленном к выбросу в помойку. А сам пакет положил на самом видном месте – у окна на столике рядом с полупустыми чайными стаканами. Забегая вперед, скажу: композиция оказалась настолько блестяще изготовлена, что когда таможенники на границе стали «шмонать» наших соседей и ничего не нашли, они так расстроились, что пообещали убить своего информатора, который сообщал им о провозимых ценностях. В заключение, пожелав сквозь зубы счастливого пути, один из них сказал: «Вы бы хоть убрали тут у себя, все-таки за границу едете», – на что получил ответ в том смысле, что «курица – не птица…»
Хотя я несколько раз пересекал бывшую советско-польскую границу, делал я это по преимуществу либо во сне, либо очень нетрезвым. А тут случилось так, что мне удалось даже провести некоторые наблюдения. Не знаю почему, но по мере приближения заграницы дома вдоль железной дороги становились все более основательными. Если километров за сто мы видели крытые соломой хатенки, то через пятьдесят верст вокруг стояли уже кирпичные строения, покрытые оцинкованным железом. А еще ближе к рубежу бывшего общего Отечества разместились прообразы современных коттеджей с гаражами и высокими заборами. Зато после переезда и смены вагонных тележек на более узкие европейские опять появились соломенные крыши и глинобитные стены, которые по мере удаления от экс-СССР постепенно сменялись деревянными и кирпичными домиками, домами и домищами. Правда, скажу вам, не было ни одного строения, которое можно было бы без стыда показать сегодня где-нибудь на Рублевке. Но закономерность в размещении жилых строений мне вывести так и не удалось, поскольку я выпил водки и проспал до самой Варшавы.
Правда, до нее была еще таможня, разговор о которой – совершенно особое дело. Вот там-то и выяснилось, что везут наши сограждане в Польшу. В первую очередь, это были сигареты всех зарубежных лейблов. Почему-то детские снегокаты. Другой вариант снегокатов – аллюминиевый тазик в форме большого, но мелкого казана, который тоже использовался у нас в стране как средство для спуска детишек с гор. Но как выяснилось, их в ходе конверсии производили на каком-то оборонном предприятии с чуть ли не микронной точностью. А предприимчивые поляки, привернув к ним кронштейны и провода, изготавливали из них редкие и дорогие по тому времени комплекты спутникового ТВ. Ну и, конечно, везли икру черную, икру красную, еще какие-то консервы и кучу другого барахла, которое у нас можно было купить относительно свободно, а в Польше – с трудом и значительно дороже. Таможня, как я понял, была призвана несколько снивелировать разницу в ценах, причем деньги от этой «нивелировки» шли непосредственно в карман таможенникам. Вместе с проводником они обходили купе и, посчитав сумки, объявляли: двести, триста, а то и пятьсот. Когда очередь дошла до нас, нам уже объявили было «двести», как проводник начал что-то горячо шептать на ухо усатому гражданину в фуражке и с погонами. Слышно было лишь «Машина времени» и «наши люди». Нам тут же было оказано доверие, выразившееся во фразе: «Ну ладно, так и быть, пусть проезжают».
Тех, кто по недомыслию начинал спорить с таможенниками (на весь поезд – человека три), начинали шмонать со всей пролетарской ненавистью. В результате оставляли им по два блока сигарет, по банке икры и по две бутылки водки. Все остальное же забирали на «склад временного хранения», чтобы «граждане могли забрать свои вещи по возвращении». Но если учесть, что «граждане» возвращались из Польши не через Белоруссию, а через Украину, становилось понятно: товар исчезал на таможне навсегда…
Варшава встретила нас сереньким небом, прохладным дождиком и ветром 5-10 метров в секунду. Для людей несведущих – погода была просто мерзкая. Впрочем, как и сама столица Польши. Единственное светлое пятно – это сталинская высотка в центре, около которой стоял постамент с каким-то новым автомобилем типа «пежо». Это оказалась «завлекалка» в казино, которых в СССР не было, а в нынешней России, говорят, скоро не будет, а если точнее, их загонят в резервацию. Правда, если резервация окажется чем-то вроде Лас-Вегаса, то, может быть, и я съезжу проиграть тысчонку-другую. Хотя вряд ли…