Страница:
Виталий никогда не считался занудой. А сейчас он вел себя, как обыкновенный зануда – рассказывал мне то, что я и так знал не хуже него. И, видать по всему, останавливаться не собирался. Я человек вежливый. Я умею разговаривать с занудами. Это очень просто. Главное в этом деле – правильно трясти головой. Удачно подобранные параметры тряски способны в течение нескольких часов поддерживать зануду в режиме оживленного общения, а если вы вдобавок владеете искусством согласного угуканья, то вам гарантировано вечное признание как наилучшему в жизни зануды собеседнику.
Я не стал терзаться предположениями о причинах нашей беседы – доберется до нынешних времен, сам скажет. Мысленно пробежался по мозгам, выключил лишние электроприборы и приступил к трясению головой.
А Виталий разошелся не на шутку. Уж не знаю, за прошлую бессонную ночь он нафилософствовал, или все эти годы втихаря докторскую про нашу Крышу кропал, но на основе частного успеха одной маленькой фирмы он умудрился скроить какую-то махровейшую вселенских масштабов теорию.
– Зачем человечеству Россия? – вопрошал он меня спустя некоторое время, стряхивая пепел мимо пепельницы. – Зачем человечеству понадобился этот варварский народ десять веков назад? Зачем ему сейчас, в конце двадцатого века, народ, так и не научившийся за тысячу лет решать свои проблемы?
Я не знал, поэтому согласно угукнул и пару раз тряхнул головой. Воодушевленный моей поддержкой, Виталий не стал долго скрывать истину:
– А затем, что мы – единственная на сегодняшний день надежда человечества на выживание! – его восторженный взгляд требовал безоговорочного одобрения и дальнейших расспросов. Я не стал томить, снова мотнул головой и придал лицу выражение озадаченности.
– Мы – интеллектуальный резервуар человечества, – пояснил Виталий. – Россия хранит в себе заготовки решений всех интеллектуальных проблем, которые вставали и еще встанут перед людьми. Именно заготовки, ибо сами воспользоваться ими мы не способны. Их в нужное время, когда человечество очередной раз упирается своим рылом в угрозу конца света, крадут у нас всякие мириканы-китайцы, реализуют, а потом объедки бросают нам, чтобы мы не загнулись и оказались готовы выдать новое решение к очередному сроку. Тебе нужны доказательства?
Естественно, я потребовал доказательств, по-собачьи склонив голову на бок и преданно глядя в глаза философу.
– Изволь. Вспомни, например, Великий кризис тридцатых годов.
– Это который? Это когда я в командировку во Владимир ездил?
– Дурак. Я серьезно. Ведь посмотри, что получилось. К тридцатым годам этого века человечество попало в безвыходную, казалось, ситуацию. Были разработаны и запущены невиданные по эффективности способы производства – я имею в виду, в частности, фордовскую потогонную систему. Из человеческого организма до капли выжали все, чтобы получить максимальный выход продукции. А результат? Кризис, нищета, голод миллионов, разруха. Почему? Потому что к этому моменту человечество достигло такого этапа своей эволюции, когда физические возможности человеческого организма больше уже не могли обеспечить выросшие потребности расплодившегося вида гомо сапиенс. Но мы выкарабкались. Любой другой вид животных тут бы и загнулся, по крайней мере деградировал, уменьшив численность популяции до нормы, потому что у других животных резервов выживания, кроме предоставленных собственным телом, больше нет. А у нас резервы нашлись, но резервы принципиально иные, нежели сила мышц…
То ли нежданный виталин задор напомнил мне славные времена загнивающего социализма, когда подобные бесплодные философствования потрясали нашу студенческую общагу, то ли виталины сентенции о конце света состыковались в моей голове с моими собственными заботами о спайдере, лопатящем сейчас Интернет, но во мне вместе с интересом стал просыпаться забытый, было дело, и даже одно время проклятый старый полемист:
– Стой-стой-стой. Я понимаю, философ драный, что ты сейчас о наших мозгах заговоришь. Но давай-ка по порядку. С чего это ты взял, что именно к тридцатым годам бедному человечеству так припекло? А что, до этого все было в порядке – копали лопатой, ни о чем не задумываясь, и ели от пуза, потому что никто кусок изо рта не вырывал? Так я тебе скажу, что это не так.
– Естественно не так, Илюшенька, умница ты наш. Поясняю. Согласно философии марксизьма-ленинизьма, которую основоположники содрали у одного диалектического идеалиста, а мы потом перед экзаменами сдирали друг у друга, прогресс спиралеобразен. Давай не будем ниспровергать авторитетов. Я также надеюсь, что ты, как всякий истинный православный россиянин с высшим инженерным образованием, не принимаешь всерьез сказочку о семи днях творения, потому что в ней про спирали ничего не говорится. Короче, прогресс спиралеобразен – и это печка, от которой будем танцевать. Если ты захочешь обсуждать спиралеобразность прогресса, я дам тебе в морду, и на этом закончим.
– Не-не, я полностью с вами согласен, коллега. Пусть это будет нашим с вами постулатом.
Наверное, будь у нас зрители, они сочли бы нас за идиотов. Сидят в шикарном офисе поздним вечером в пятницу два здоровенных, трезвых, отнюдь не бедных мужика, и несут псевдофилософскую бредятину, достойную разве что нищих студентов первой половины восьмидесятых.
– Так вот, – продолжил Виталий, – применительно к рассматриваемой теме, спиралеобразность прогресса означает, что несчастное человечество на протяжении всей своей истории время от времени сталкивается с кризисами. Кризисы эти объясняются исчерпанием неких очередных ресурсов, нужных человечеству для выживания. Началось это давно. Когда-то наши волосатые пращуры довольствовались поеданием нежных, хрустящих и брызгающих прохладным белым соком жучков-древоточцев, например. А также ловили руками теплых мышек, отрывали им головки с черными глазками-бусинками, и высасывали из мохнатых телец теплые кишочки. И такая от этой здоровой пищи в них мужская сила образовывалась, что плодились они и размножались беспрепятственно. До тех пор, пока заселенные жучками и мышками территории не оказались тесными для расплодившихся гомо.
– И тогда прилетел черный обелиск, шарахнул по голове одного из наших, и дал старт прогрессу, результатом которого стали два идиота, тратящих уик-энд на бессмысленный треп, – вставил я.
– Это по версии Кларка-Кубрика. А на самом деле наши волосатые предки без всякой помощи извне столкнулись с проблемой исчерпания возможностей простого собирательства. Как мы теперь знаем, они решили проблему, перейдя на собирательство с помощью примитивных орудий, на что способны и нынешние, гораздо более тупые обезьяны. Потом не стало хватать и еды, добываемой с помощью палок-копалок. Но к тому времени активность вооруженных рук усовершенствовала мозг настолько, что он оказался способен обнаружить явление увеличения силы удара палкой по черепу, скажем, антилопы, по сравнению с ударом кулаком. И это – уже следующий виток спирали, называемый охотой. Давай не станем терять времени на прослеживание многих последующих витков. Все они связаны с тем, что в какой-то, отнюдь не прекрасный момент, человечество обнаруживало, что привычных физических возможностей человеческого организма, даже с учетом разных приспособлений – каменного топора, огня, бороны-суковатки и так далее, более не хватает. Поскольку сам организм усовершенствованию не поддавался, всякий раз приходилось совершенствовать приспособления. Так и шло дело, пока не наступили наши благословенные времена.
Что-то проскакивало в умопостроениях Виталия такое, что не позволяло мне просто так отмахнуться от них, как я собирался поступить первоначально.
– И чем же наши времена провинились перед всеми остальными, что на них пришелся кризис невиданных, по твоему, как я понял, мнению, размеров?
– А вот чем. Все эти сотни тысяч лет преодоления кризисов, как я уже сказал, обеспечивалось все новыми и новыми усовершенствованиями физических возможностей человеческого организма. Всякие палки – колеса – ткацкие станки и прочая. Мозг в этом процессе выполнял вспомогательную роль, помогал рукам трудиться, создавал все новые орудия труда и управлял ими. Сам мозг не требовал никаких усовершенствований, поскольку, благодаря эволюции, физиологически давно уже был гораздо мощнее, чем требовалось для производства. В этом нет ничего удивительного, ведь человеческая жизнь – много более сложная штука, чем просто производство продуктов потребления. Какая-то, очень небольшая, часть мозга требуется для производства, а все остальное нужно просто для того, чтобы жить. Представь себе, какие вычислительные мощности используются, чтобы элементарно попасть кирпичом в окно. Так что по мере усложнения производства мозг в течение тысячелетий без проблем выделял дополнительные интеллектуальные ресурсы для сопровождения прогресса орудий труда. Однако все хорошее рано или поздно кончается. Кончилась и лафа для мозга, и попал этот печальный момент как раз на наш с тобой двадцатый век. Гордись.
– Ну ты, Виталя, мыслитель. Допустим, мне твои выкладки нравятся. Более того, они, не знаю каким образом, но удивительно хорошо сопрягаются с моими собственными идеями. Однако есть ли тут выход на профиль Крыши? Сейчас вот ты мне свои идеи выложишь, а смогу ли я в понедельник там, или через месяц, сформулировать задачу аналитикам? Ну, давай гони дальше. Так почему именно двадцатый век?
– Ну, почему двадцатый, в смысле номера, не знаю, у Бога спроси. А так вполне понятно. Представь себе график. Экспонента описывает прогресс орудий труда. Горизонтальная прямая – это характеристика эффективности системы мозг-тело. В начале двадцатого века эти линии пересеклись. Все, амба. С этого момента для управления орудиями труда требуются такие информационные потоки, которые либо мозг не может обеспечить, либо тело не способно транслировать между мозгом и орудием. Реально, конечно, никто этой катастрофы не заметил, потому что все занимались борьбой с неожиданно разразившимся глобальным экономическим кризисом. И не понимало человечество, что кризис-то вызван не каким-то там случайным стечением обстоятельств, а это кризис системный, коренной, ставящий под вопрос саму способность выживания человека. Ибо причиной его является угнетение прогресса орудий труда, без которого род человеческий давно уже жить не способен. И если бы решения проблемы не нашлось, голод и эпидемии быстро привели бы численность царей природы к норме, обусловленной наличным поголовьем жуков-древоточцев и мышек. Ну, может, еще крыс.
– Виталь, запугал, у меня аж мурашки по коже побежали. Дай хоть в окно посмотрю, может, мы действительно выхода не нашли, и вся моя предыдущая цивилизованная жизнь – только сон.
Я и в самом деле подошел к окну. За окном шелестел мокрый поздний московский вечер. Ливень сменился мелким теплым дождиком. Гроза давно уже кончилась. Окна виталиного кабинета выходили на перекресток двух улиц, оживленных праздной суетой пятницы. Светофоры внизу разноцветно перемигивались со своими отражениями в лужах. Повинуясь им, стадо глазастых автомобилей то обреченно сбивалось в кучу, то вытягивалось в отчаянном броске через пустое асфальтовое пространство. По тротуарам толклись зонтики, переползая от одного сверкающего неоном торгового заведения к другому. Под навесом ресторанчика в скверике на противоположной стороне улицы столы не пустовали.
Подошел, зажигая очередную сигарету, Виталий. Ему не хотелось отпускать меня слишком далеко, его несло, ему требовалось выложиться до конца:
– Как видишь, выход нашелся. Естественно, никто тогда не сидел и специально не думал, как бы это усовершенствовать систему мозг-тело. Каждый индивидуум решал свою конкретную, важную только для него, обыкновенную жизненную задачу. Но все вместе усилия отдельных людей, диалектически сложившись, позволили найти выход и спастись. Как бывало уже много раз до того, и будет еще много раз после. И как ты думаешь, где же нашелся выход?
– Да ты уже сказал, – само собой, в России.
Виталий не собирался воспринимать иронию:
– Именно! Правда, не в России, а в Советском Союзе, но в данном контексте это безразлично. А дело было вот как. Ты, естественно, помнишь, что в то самое время, когда загнивший империализм, то бишь весь остальной мир, бился в конвульсиях Великого кризиса, Советский Союз творил чудеса индустриализации, коллективизации и тому подобные. Строились всякие магнитки, танцевала Уланова, осоавиахимы готовили ворошиловских стрелков. Какие искусственные моря заливали, какие парады на Красной площади устраивали! И это все при том, что работала гигантская репрессивная машина. Полстраны сидело в лагерях, да не худшие люди, а остальные полстраны их охраняло. Скажешь, работали хорошо, потому что боялись сесть? Не скажешь, потому что знаешь, что это не так. Работали хорошо, с душой, потому что было, ради чего работать – коммунизм строили для себя и для детей. Даже зэки, и те ради любимой Родины будь-здоров вкалывали. Попробуй-ка нынешних заставь! И никакой системный кризис не влиял. Не удивительно, что остальной задыхающийся мир стал в затылке чесать – что это за волшебное средство такое у русских имеется. Так вот, средство это оказалось, с наших сегодняшних позиций, удивительно простым и даже очевидным. Личная заинтересованность конкретного индивидуума в существовании системы в целом. Каждый житель великой Советской страны печенкой понимал, что единственный доступный ему способ достичь желанного для всякого человека счастья – это в рамках системы как можно быстрее построить коммунизм. Что бы это самое «счастье» для данного индивидуума ни означало. Любые отступления от этого способа быстро и неумолимо ведут, сами понимаете, к несчастью. Таким образом, Советский Союз стал первым тоталитарным государством нового типа – его подданные оказались лично в нем заинтересованы.
– А что, разве до тех пор не существовало таких государств? Люди не заботились о системах, в которых они живут? А Штаты? А в Европе?
– Конечно, нет! Существовавшие к тому времени государства либерального типа давали человеку личную свободу, и в рамках этой свободы он сам заботился о себе. Банкир лелеял свой банк, скотовод – своих быков, золотарь – свои выгребные ямы, политик – свои интриги. Каждый знал, что если он будет работать хорошо, то при удачном стечении обстоятельств он достигнет счастья. Личные усилия всех складывались и обеспечивали существование сообщества. В автократических же государствах все еще проще – жизнеспособность системы в целом поддерживалась простым насилием над подданными. То есть, и в либеральных, и в автократических системах людей заботило личное выживание, а отнюдь не выживание системы, элементами которой они являлись. И это срабатывало много веков подряд, до тех пор, пока не случился Великий кризис, пока не пересеклись экспонента и прямая. Путь сквозь Великий кризис к новой жизни показало государство, в котором люди оказались лично заинтересованы в процветании системы – Советский Союз.
Налюбовавшись ночной жизнью, мы вернулись к камину. Виталий достал из специального шкафчика и подбросил в огонь пару осиновых полешек. Ровненьких и аккуратных, словно штампованных. Выписанных из Финляндии исключительно ради ублажения представителя новой российской элиты. Сделал паузу, подготавливая меня к посвящению в главную истину. У Карнеги нахватался приемчиков, не иначе. Продолжил:
– Умные государства уловили идею мгновенно, а глупые, получив щелчок по лбу – через пять минут. В исторических масштабах, естественно. Если уж в дикой России, подумали эти государства, где медведи по улицам бродят, достаточно не то что от имени системы дать человеку счастье, нет, просто пообещать ему счастье в будущем, в виде какого-то мифического коммунизма, и он стал готов в лепешку размазаться, лишь бы это система процветала, то почему у нас, у которых вековые либеральные традиции, не раздать этим болванам от нашего имени по маленькому кусочку счастья уже сейчас? Соблюдай закон, плати налоги, будь лояльным, – вот твои приоритеты – и у тебя уже сегодня будет дом, еда, спокойствие, отдых, счастье, жена, дети, жизнь. Ты получишь это все не потому, что много и тяжело работаешь, как раньше, а потому, что работаешь в рамках Системы, и по правилам, установленным Системой. Береги Систему, лелей ее, лично заботься о ней – и у тебя будет все о’кей.
– Конгениально! Только отчего же мы, первооткрыватели, в итоге в заднице оказались, все вместе и лично каждый в отдельности?
– А от того, что наша личная цель – завтрашний коммунизм – оказалась липой, обманкой. А вот их личная цель – сегодняшняя жратва – куда как реальней, и как нельзя лучше соответствует требованиям выживаемости особи в интересах выживаемости вида. Не забывай, мы – интеллектуальный резерв, в смысле те самые дураки, на чьих ошибках учатся умные.
– Все понятно, начальник. Кроме одного: каким боком твои рассуждения чешутся о проблему преодоления описанного тобой жуткого системного кризиса? Что, от хорошей еды и купания в личном бассейне мозги стали лучше соображать, чем природой определено, или руки-ноги быстрее двигаться? Прямая изогнулась и тоже стала экспонентой?
– Смотри-ка, молодец, не спишь. Не стала. Дело в том, что этот график больше не работает, можешь о нем забыть. И экспонента уже не экспонента, и прямая уже не прямая. Человек, заинтересованный в выживании и процветании системы, элементом которой он является, включил в процесс производства кое-что, раньше приберегаемое для внутреннего употребления, графиком не описываемое. Что требовалось иметь человеку до кризиса, чтобы пахать землю? Плуг, руки, управляющие плугом, и голову, управляющую руками. Что требовалось, чтобы владеть банком? Деньги, руки, чтобы их считать, и голову, чтобы считать деньги лучше, чем другие банкиры. А что требуется теперь? Все то же самое, плюс – самое главное – твоя личность со всеми ее составляющими – интеллектом, интуицией, эмоциями, пороками, достоинствами, привычками. Потому что именно как личность ты вписан в Систему. Ни твой мозг, в смысле разум, ни твои руки, в смысле физические возможности, не главные здесь. Главенствует, повторяю, твоя многогранная личность, которая верит, что Система принесет тебе счастье. Это и ужасно, и прекрасно. Прекрасно потому, что налицо процесс интеграции человеческого рода. Ин год ви траст, так сказать, в смысле давайте жить вместе – так веселее. Ужасно же потому, что это – новая форма тоталитаризма, рабства личности. Его атрибуты – попса, мыльные оперы, вонючая желтая пресса, наркотики и всякое другое служащее для обработки личности дерьмо, от которого здоровая свободная личность бежит куда глаза глядят, – как правило, в попсу, мыльные оперы, вонючую желтую прессу и наркотики. Короче. Планета Земля отныне заселена не людьми. Она заселена Системами, в которые объединились люди. В развитых странах формирование этих систем завершено. Остальные либо подтягиваются к развитым, формируя при их гласной или негласной помощи свои Системы, либо брошены за ненадобностью и обречены на разложение.
– Позволь, Виталя, сделать замечание. Все, что ты говорил до этого, вызывало гораздо большее доверие, чем этот последний пассаж. Как-то жиденько выглядит твоя великая истина. Давай-ка вернемся от Системы к конкретному токарю-одностаночнику. По-твоему что же, некая прилично пропитая нематериальная субстанция, которую ты называешь его личностью, представляет собой такую жуткую производительную силу, которая экспоненциальнее самой экспоненты прогресса орудий труда?
– Нет, ты, Илья, все-таки спишь. Я же сказал: график больше не работает. Его больше нет. Потому что первое, чем занялась Личность, озабоченная выживанием Системы, – это как раз расшивкой проблемы системного кризиса. Срочно требовалось что-то сделать с информационным трафиком в связке мозг – тело – орудие труда, превысившим пропускную способность этой связки. И нелинейная личность нашла способ, который никогда не смог бы найти голый линейный разум. Она стала постепенно, по мере технической возможности, делегировать свои функции орудию труда.
– Компьютеры! – восторженно заорал я, откровенно переигрывая.
– Ну, не только. В узком смысле – сегодня, конечно, в первую очередь, они. Но не забывай, что процесс пошел в тридцатых, когда о компьютерах ни сном, ни духом. Компьютер – это очередной этап процесса, не более того. В широком же смысле это означало, что человек стал доверять орудиям труда то, что ранее считал своей исключительной прерогативой – принятие решений. Благо, к этому времени подоспела соответствующая технология. Подоспела не случайно, конечно, а потому, что в мире, главной характеристикой которого является прогресс, ничто случайно не происходит. В этом мире во всякий момент, требующий решения проблемы, оказывается, что уже созрело как раз такое количество разнообразных обстоятельств, чтобы эта проблема успешно разрешилась. Так и в нашем случае. Зачатки автоматизации существовали давным-давно. Хоть бы взять, например, аварийный клапан на паровом котле. Но существовали они как непринципиальные, вспомогательные элементы орудий труда. И только когда возникла истинная нужда, автоматизация буквально в течение нескольких лет стала неотъемлемой частью технологии. Это то самое, что наши философы попытались обозвать научно-технической революцией, не очень понимая, с чего это вдруг она разразилась.
Виталий замолчал.
– Все? – спросил я, выдержав приличествующую паузу.
– Все. Пока. – ответил Виталий, неопределенно пожав плечами. Мне вдруг показалось, что, выговорившись, он неожиданно потерял интерес к диспуту, который сам же и затеял.
– Ну тогда разреши, я выпарю воду, – не отпустил его я. Хотелось выяснить, к чему весь этот разговор. Придется применить сарказм, который, как известно, действует на доморощенных философов лучше, чем стек на скаковую лошадь.
– Итак, – сказал я, хищно хрустнув пальцами. – Первое: Россия – это интеллектуальная навозная куча, удобрение для остального населения Земли. Второе: в тридцатых годах все мы чуть не влезли обратно на деревья. Третье: Бога нет. Сталин – спаситель человечества. Скоро мы все свои функции поотдаем роботам. (Учти, за секс и выпивку я буду драться до последнего.) Россия и дальше собирается быть навозной кучей, и отсюда надо сваливать. Жизнь бесконечна. Налоги надо платить. В Штатах тирания похуже Римской империи времен Нерона. Пятнадцатое, и самое главное: скоро будут выпускать молотки с микропроцессором. Вроде, все. За выходные я это набью на бумажку, и в понедельник отдам аналитикам в отдел Карташова. «Не зря теряли время начальники,» – скажут ребята.
Как и предполагалось, Виталий больше всего обиделся за Россию:
– Сам ты навозная куча, – логично парировал он. – Россия, повторяю, – это интеллектуальный резерв человечества. Как, например, Европа – резерв интеллигентности. Китай, Япония, Юго-Восточная Азия – резерв трудолюбия. Индия, Тибет – резерв духовности. Штаты – резерв самоуверенности. Мусульманский пояс – резерв воинственности. Латинская Америка – резерв жизнелюбия. Африка – резерв здоровья. Черпая из этих резервов в нужные моменты, человечество справляется с возникающими на его пути проблемами.
– Ну-ну, сдаюсь. Убедил. Больше вопросов не задаю. Подозреваю, что на все мои вопросы ответы ты уже заготовил. Так все-таки, что же теперь? Каково, так сказать, прикладное значение твоего гениального открытия?
Виталий наконец-то не стал закуривать очередную сигарету. В кабинете, несмотря на вентиляцию, дым образовал фантастическую многослойную структуру, подсвеченную сполохами огня из камина.
– Выпить хочешь? – предложил он. Как будто это не мы два часа назад молодецки забавлялись в ротонде. – Виски, а?
– Плохо не будет? Как твоя таблеточка к добавке относится?
– Не боись, проверено, – Виталий уже доставал из сейфа оперативный резерв – кубообразный графин с жидкостью, цветом, запахом и вкусом напоминающей нашу деревенскую настоянную на зверобое самогонку, только противнее и с привкусом пыли, и два такой же неудобной формы стакана.
– Ну, мне все равно представительскую.
Виталий плеснул нам обоим на донышко.
– Прикладное значение, говоришь? – Виталий опустился в кресло и улегся, утонул в нем, по-американски забросив ноги на каминный столик. Отхлебывая пойло микроскопическими глотками, он уставился в огонь. Я ждал.
– Я собираюсь переделать Крышу, – не отводя взгляда от огня, наконец, произнес он небрежным, а точнее, развязным тоном.
Я ждал, брезгливо разглядывая пахучее содержимое стакана. Хотя по всему выходило, что сейчас моя очередь говорить. Во-первых, я должен поинтересоваться, о какой крыше идет речь – о нашей фирме, с большой буквы, или о высококлассном офисе, в который мы превратили некогда захолустный мансардный этаж и полкорпуса почившего в бозе оборонного предприятия. Во-вторых, я должен спросить, почему это вдруг Виталий употребил личное местоимение первого лица в единственном числе, ведь как-никак я такой же владелец фирмы, как и он. В-третьих, следует спросить, что означает слово «переделать».
Я не стал терзаться предположениями о причинах нашей беседы – доберется до нынешних времен, сам скажет. Мысленно пробежался по мозгам, выключил лишние электроприборы и приступил к трясению головой.
А Виталий разошелся не на шутку. Уж не знаю, за прошлую бессонную ночь он нафилософствовал, или все эти годы втихаря докторскую про нашу Крышу кропал, но на основе частного успеха одной маленькой фирмы он умудрился скроить какую-то махровейшую вселенских масштабов теорию.
– Зачем человечеству Россия? – вопрошал он меня спустя некоторое время, стряхивая пепел мимо пепельницы. – Зачем человечеству понадобился этот варварский народ десять веков назад? Зачем ему сейчас, в конце двадцатого века, народ, так и не научившийся за тысячу лет решать свои проблемы?
Я не знал, поэтому согласно угукнул и пару раз тряхнул головой. Воодушевленный моей поддержкой, Виталий не стал долго скрывать истину:
– А затем, что мы – единственная на сегодняшний день надежда человечества на выживание! – его восторженный взгляд требовал безоговорочного одобрения и дальнейших расспросов. Я не стал томить, снова мотнул головой и придал лицу выражение озадаченности.
– Мы – интеллектуальный резервуар человечества, – пояснил Виталий. – Россия хранит в себе заготовки решений всех интеллектуальных проблем, которые вставали и еще встанут перед людьми. Именно заготовки, ибо сами воспользоваться ими мы не способны. Их в нужное время, когда человечество очередной раз упирается своим рылом в угрозу конца света, крадут у нас всякие мириканы-китайцы, реализуют, а потом объедки бросают нам, чтобы мы не загнулись и оказались готовы выдать новое решение к очередному сроку. Тебе нужны доказательства?
Естественно, я потребовал доказательств, по-собачьи склонив голову на бок и преданно глядя в глаза философу.
– Изволь. Вспомни, например, Великий кризис тридцатых годов.
– Это который? Это когда я в командировку во Владимир ездил?
– Дурак. Я серьезно. Ведь посмотри, что получилось. К тридцатым годам этого века человечество попало в безвыходную, казалось, ситуацию. Были разработаны и запущены невиданные по эффективности способы производства – я имею в виду, в частности, фордовскую потогонную систему. Из человеческого организма до капли выжали все, чтобы получить максимальный выход продукции. А результат? Кризис, нищета, голод миллионов, разруха. Почему? Потому что к этому моменту человечество достигло такого этапа своей эволюции, когда физические возможности человеческого организма больше уже не могли обеспечить выросшие потребности расплодившегося вида гомо сапиенс. Но мы выкарабкались. Любой другой вид животных тут бы и загнулся, по крайней мере деградировал, уменьшив численность популяции до нормы, потому что у других животных резервов выживания, кроме предоставленных собственным телом, больше нет. А у нас резервы нашлись, но резервы принципиально иные, нежели сила мышц…
То ли нежданный виталин задор напомнил мне славные времена загнивающего социализма, когда подобные бесплодные философствования потрясали нашу студенческую общагу, то ли виталины сентенции о конце света состыковались в моей голове с моими собственными заботами о спайдере, лопатящем сейчас Интернет, но во мне вместе с интересом стал просыпаться забытый, было дело, и даже одно время проклятый старый полемист:
– Стой-стой-стой. Я понимаю, философ драный, что ты сейчас о наших мозгах заговоришь. Но давай-ка по порядку. С чего это ты взял, что именно к тридцатым годам бедному человечеству так припекло? А что, до этого все было в порядке – копали лопатой, ни о чем не задумываясь, и ели от пуза, потому что никто кусок изо рта не вырывал? Так я тебе скажу, что это не так.
– Естественно не так, Илюшенька, умница ты наш. Поясняю. Согласно философии марксизьма-ленинизьма, которую основоположники содрали у одного диалектического идеалиста, а мы потом перед экзаменами сдирали друг у друга, прогресс спиралеобразен. Давай не будем ниспровергать авторитетов. Я также надеюсь, что ты, как всякий истинный православный россиянин с высшим инженерным образованием, не принимаешь всерьез сказочку о семи днях творения, потому что в ней про спирали ничего не говорится. Короче, прогресс спиралеобразен – и это печка, от которой будем танцевать. Если ты захочешь обсуждать спиралеобразность прогресса, я дам тебе в морду, и на этом закончим.
– Не-не, я полностью с вами согласен, коллега. Пусть это будет нашим с вами постулатом.
Наверное, будь у нас зрители, они сочли бы нас за идиотов. Сидят в шикарном офисе поздним вечером в пятницу два здоровенных, трезвых, отнюдь не бедных мужика, и несут псевдофилософскую бредятину, достойную разве что нищих студентов первой половины восьмидесятых.
– Так вот, – продолжил Виталий, – применительно к рассматриваемой теме, спиралеобразность прогресса означает, что несчастное человечество на протяжении всей своей истории время от времени сталкивается с кризисами. Кризисы эти объясняются исчерпанием неких очередных ресурсов, нужных человечеству для выживания. Началось это давно. Когда-то наши волосатые пращуры довольствовались поеданием нежных, хрустящих и брызгающих прохладным белым соком жучков-древоточцев, например. А также ловили руками теплых мышек, отрывали им головки с черными глазками-бусинками, и высасывали из мохнатых телец теплые кишочки. И такая от этой здоровой пищи в них мужская сила образовывалась, что плодились они и размножались беспрепятственно. До тех пор, пока заселенные жучками и мышками территории не оказались тесными для расплодившихся гомо.
– И тогда прилетел черный обелиск, шарахнул по голове одного из наших, и дал старт прогрессу, результатом которого стали два идиота, тратящих уик-энд на бессмысленный треп, – вставил я.
– Это по версии Кларка-Кубрика. А на самом деле наши волосатые предки без всякой помощи извне столкнулись с проблемой исчерпания возможностей простого собирательства. Как мы теперь знаем, они решили проблему, перейдя на собирательство с помощью примитивных орудий, на что способны и нынешние, гораздо более тупые обезьяны. Потом не стало хватать и еды, добываемой с помощью палок-копалок. Но к тому времени активность вооруженных рук усовершенствовала мозг настолько, что он оказался способен обнаружить явление увеличения силы удара палкой по черепу, скажем, антилопы, по сравнению с ударом кулаком. И это – уже следующий виток спирали, называемый охотой. Давай не станем терять времени на прослеживание многих последующих витков. Все они связаны с тем, что в какой-то, отнюдь не прекрасный момент, человечество обнаруживало, что привычных физических возможностей человеческого организма, даже с учетом разных приспособлений – каменного топора, огня, бороны-суковатки и так далее, более не хватает. Поскольку сам организм усовершенствованию не поддавался, всякий раз приходилось совершенствовать приспособления. Так и шло дело, пока не наступили наши благословенные времена.
Что-то проскакивало в умопостроениях Виталия такое, что не позволяло мне просто так отмахнуться от них, как я собирался поступить первоначально.
– И чем же наши времена провинились перед всеми остальными, что на них пришелся кризис невиданных, по твоему, как я понял, мнению, размеров?
– А вот чем. Все эти сотни тысяч лет преодоления кризисов, как я уже сказал, обеспечивалось все новыми и новыми усовершенствованиями физических возможностей человеческого организма. Всякие палки – колеса – ткацкие станки и прочая. Мозг в этом процессе выполнял вспомогательную роль, помогал рукам трудиться, создавал все новые орудия труда и управлял ими. Сам мозг не требовал никаких усовершенствований, поскольку, благодаря эволюции, физиологически давно уже был гораздо мощнее, чем требовалось для производства. В этом нет ничего удивительного, ведь человеческая жизнь – много более сложная штука, чем просто производство продуктов потребления. Какая-то, очень небольшая, часть мозга требуется для производства, а все остальное нужно просто для того, чтобы жить. Представь себе, какие вычислительные мощности используются, чтобы элементарно попасть кирпичом в окно. Так что по мере усложнения производства мозг в течение тысячелетий без проблем выделял дополнительные интеллектуальные ресурсы для сопровождения прогресса орудий труда. Однако все хорошее рано или поздно кончается. Кончилась и лафа для мозга, и попал этот печальный момент как раз на наш с тобой двадцатый век. Гордись.
– Ну ты, Виталя, мыслитель. Допустим, мне твои выкладки нравятся. Более того, они, не знаю каким образом, но удивительно хорошо сопрягаются с моими собственными идеями. Однако есть ли тут выход на профиль Крыши? Сейчас вот ты мне свои идеи выложишь, а смогу ли я в понедельник там, или через месяц, сформулировать задачу аналитикам? Ну, давай гони дальше. Так почему именно двадцатый век?
– Ну, почему двадцатый, в смысле номера, не знаю, у Бога спроси. А так вполне понятно. Представь себе график. Экспонента описывает прогресс орудий труда. Горизонтальная прямая – это характеристика эффективности системы мозг-тело. В начале двадцатого века эти линии пересеклись. Все, амба. С этого момента для управления орудиями труда требуются такие информационные потоки, которые либо мозг не может обеспечить, либо тело не способно транслировать между мозгом и орудием. Реально, конечно, никто этой катастрофы не заметил, потому что все занимались борьбой с неожиданно разразившимся глобальным экономическим кризисом. И не понимало человечество, что кризис-то вызван не каким-то там случайным стечением обстоятельств, а это кризис системный, коренной, ставящий под вопрос саму способность выживания человека. Ибо причиной его является угнетение прогресса орудий труда, без которого род человеческий давно уже жить не способен. И если бы решения проблемы не нашлось, голод и эпидемии быстро привели бы численность царей природы к норме, обусловленной наличным поголовьем жуков-древоточцев и мышек. Ну, может, еще крыс.
– Виталь, запугал, у меня аж мурашки по коже побежали. Дай хоть в окно посмотрю, может, мы действительно выхода не нашли, и вся моя предыдущая цивилизованная жизнь – только сон.
Я и в самом деле подошел к окну. За окном шелестел мокрый поздний московский вечер. Ливень сменился мелким теплым дождиком. Гроза давно уже кончилась. Окна виталиного кабинета выходили на перекресток двух улиц, оживленных праздной суетой пятницы. Светофоры внизу разноцветно перемигивались со своими отражениями в лужах. Повинуясь им, стадо глазастых автомобилей то обреченно сбивалось в кучу, то вытягивалось в отчаянном броске через пустое асфальтовое пространство. По тротуарам толклись зонтики, переползая от одного сверкающего неоном торгового заведения к другому. Под навесом ресторанчика в скверике на противоположной стороне улицы столы не пустовали.
Подошел, зажигая очередную сигарету, Виталий. Ему не хотелось отпускать меня слишком далеко, его несло, ему требовалось выложиться до конца:
– Как видишь, выход нашелся. Естественно, никто тогда не сидел и специально не думал, как бы это усовершенствовать систему мозг-тело. Каждый индивидуум решал свою конкретную, важную только для него, обыкновенную жизненную задачу. Но все вместе усилия отдельных людей, диалектически сложившись, позволили найти выход и спастись. Как бывало уже много раз до того, и будет еще много раз после. И как ты думаешь, где же нашелся выход?
– Да ты уже сказал, – само собой, в России.
Виталий не собирался воспринимать иронию:
– Именно! Правда, не в России, а в Советском Союзе, но в данном контексте это безразлично. А дело было вот как. Ты, естественно, помнишь, что в то самое время, когда загнивший империализм, то бишь весь остальной мир, бился в конвульсиях Великого кризиса, Советский Союз творил чудеса индустриализации, коллективизации и тому подобные. Строились всякие магнитки, танцевала Уланова, осоавиахимы готовили ворошиловских стрелков. Какие искусственные моря заливали, какие парады на Красной площади устраивали! И это все при том, что работала гигантская репрессивная машина. Полстраны сидело в лагерях, да не худшие люди, а остальные полстраны их охраняло. Скажешь, работали хорошо, потому что боялись сесть? Не скажешь, потому что знаешь, что это не так. Работали хорошо, с душой, потому что было, ради чего работать – коммунизм строили для себя и для детей. Даже зэки, и те ради любимой Родины будь-здоров вкалывали. Попробуй-ка нынешних заставь! И никакой системный кризис не влиял. Не удивительно, что остальной задыхающийся мир стал в затылке чесать – что это за волшебное средство такое у русских имеется. Так вот, средство это оказалось, с наших сегодняшних позиций, удивительно простым и даже очевидным. Личная заинтересованность конкретного индивидуума в существовании системы в целом. Каждый житель великой Советской страны печенкой понимал, что единственный доступный ему способ достичь желанного для всякого человека счастья – это в рамках системы как можно быстрее построить коммунизм. Что бы это самое «счастье» для данного индивидуума ни означало. Любые отступления от этого способа быстро и неумолимо ведут, сами понимаете, к несчастью. Таким образом, Советский Союз стал первым тоталитарным государством нового типа – его подданные оказались лично в нем заинтересованы.
– А что, разве до тех пор не существовало таких государств? Люди не заботились о системах, в которых они живут? А Штаты? А в Европе?
– Конечно, нет! Существовавшие к тому времени государства либерального типа давали человеку личную свободу, и в рамках этой свободы он сам заботился о себе. Банкир лелеял свой банк, скотовод – своих быков, золотарь – свои выгребные ямы, политик – свои интриги. Каждый знал, что если он будет работать хорошо, то при удачном стечении обстоятельств он достигнет счастья. Личные усилия всех складывались и обеспечивали существование сообщества. В автократических же государствах все еще проще – жизнеспособность системы в целом поддерживалась простым насилием над подданными. То есть, и в либеральных, и в автократических системах людей заботило личное выживание, а отнюдь не выживание системы, элементами которой они являлись. И это срабатывало много веков подряд, до тех пор, пока не случился Великий кризис, пока не пересеклись экспонента и прямая. Путь сквозь Великий кризис к новой жизни показало государство, в котором люди оказались лично заинтересованы в процветании системы – Советский Союз.
Налюбовавшись ночной жизнью, мы вернулись к камину. Виталий достал из специального шкафчика и подбросил в огонь пару осиновых полешек. Ровненьких и аккуратных, словно штампованных. Выписанных из Финляндии исключительно ради ублажения представителя новой российской элиты. Сделал паузу, подготавливая меня к посвящению в главную истину. У Карнеги нахватался приемчиков, не иначе. Продолжил:
– Умные государства уловили идею мгновенно, а глупые, получив щелчок по лбу – через пять минут. В исторических масштабах, естественно. Если уж в дикой России, подумали эти государства, где медведи по улицам бродят, достаточно не то что от имени системы дать человеку счастье, нет, просто пообещать ему счастье в будущем, в виде какого-то мифического коммунизма, и он стал готов в лепешку размазаться, лишь бы это система процветала, то почему у нас, у которых вековые либеральные традиции, не раздать этим болванам от нашего имени по маленькому кусочку счастья уже сейчас? Соблюдай закон, плати налоги, будь лояльным, – вот твои приоритеты – и у тебя уже сегодня будет дом, еда, спокойствие, отдых, счастье, жена, дети, жизнь. Ты получишь это все не потому, что много и тяжело работаешь, как раньше, а потому, что работаешь в рамках Системы, и по правилам, установленным Системой. Береги Систему, лелей ее, лично заботься о ней – и у тебя будет все о’кей.
– Конгениально! Только отчего же мы, первооткрыватели, в итоге в заднице оказались, все вместе и лично каждый в отдельности?
– А от того, что наша личная цель – завтрашний коммунизм – оказалась липой, обманкой. А вот их личная цель – сегодняшняя жратва – куда как реальней, и как нельзя лучше соответствует требованиям выживаемости особи в интересах выживаемости вида. Не забывай, мы – интеллектуальный резерв, в смысле те самые дураки, на чьих ошибках учатся умные.
– Все понятно, начальник. Кроме одного: каким боком твои рассуждения чешутся о проблему преодоления описанного тобой жуткого системного кризиса? Что, от хорошей еды и купания в личном бассейне мозги стали лучше соображать, чем природой определено, или руки-ноги быстрее двигаться? Прямая изогнулась и тоже стала экспонентой?
– Смотри-ка, молодец, не спишь. Не стала. Дело в том, что этот график больше не работает, можешь о нем забыть. И экспонента уже не экспонента, и прямая уже не прямая. Человек, заинтересованный в выживании и процветании системы, элементом которой он является, включил в процесс производства кое-что, раньше приберегаемое для внутреннего употребления, графиком не описываемое. Что требовалось иметь человеку до кризиса, чтобы пахать землю? Плуг, руки, управляющие плугом, и голову, управляющую руками. Что требовалось, чтобы владеть банком? Деньги, руки, чтобы их считать, и голову, чтобы считать деньги лучше, чем другие банкиры. А что требуется теперь? Все то же самое, плюс – самое главное – твоя личность со всеми ее составляющими – интеллектом, интуицией, эмоциями, пороками, достоинствами, привычками. Потому что именно как личность ты вписан в Систему. Ни твой мозг, в смысле разум, ни твои руки, в смысле физические возможности, не главные здесь. Главенствует, повторяю, твоя многогранная личность, которая верит, что Система принесет тебе счастье. Это и ужасно, и прекрасно. Прекрасно потому, что налицо процесс интеграции человеческого рода. Ин год ви траст, так сказать, в смысле давайте жить вместе – так веселее. Ужасно же потому, что это – новая форма тоталитаризма, рабства личности. Его атрибуты – попса, мыльные оперы, вонючая желтая пресса, наркотики и всякое другое служащее для обработки личности дерьмо, от которого здоровая свободная личность бежит куда глаза глядят, – как правило, в попсу, мыльные оперы, вонючую желтую прессу и наркотики. Короче. Планета Земля отныне заселена не людьми. Она заселена Системами, в которые объединились люди. В развитых странах формирование этих систем завершено. Остальные либо подтягиваются к развитым, формируя при их гласной или негласной помощи свои Системы, либо брошены за ненадобностью и обречены на разложение.
– Позволь, Виталя, сделать замечание. Все, что ты говорил до этого, вызывало гораздо большее доверие, чем этот последний пассаж. Как-то жиденько выглядит твоя великая истина. Давай-ка вернемся от Системы к конкретному токарю-одностаночнику. По-твоему что же, некая прилично пропитая нематериальная субстанция, которую ты называешь его личностью, представляет собой такую жуткую производительную силу, которая экспоненциальнее самой экспоненты прогресса орудий труда?
– Нет, ты, Илья, все-таки спишь. Я же сказал: график больше не работает. Его больше нет. Потому что первое, чем занялась Личность, озабоченная выживанием Системы, – это как раз расшивкой проблемы системного кризиса. Срочно требовалось что-то сделать с информационным трафиком в связке мозг – тело – орудие труда, превысившим пропускную способность этой связки. И нелинейная личность нашла способ, который никогда не смог бы найти голый линейный разум. Она стала постепенно, по мере технической возможности, делегировать свои функции орудию труда.
– Компьютеры! – восторженно заорал я, откровенно переигрывая.
– Ну, не только. В узком смысле – сегодня, конечно, в первую очередь, они. Но не забывай, что процесс пошел в тридцатых, когда о компьютерах ни сном, ни духом. Компьютер – это очередной этап процесса, не более того. В широком же смысле это означало, что человек стал доверять орудиям труда то, что ранее считал своей исключительной прерогативой – принятие решений. Благо, к этому времени подоспела соответствующая технология. Подоспела не случайно, конечно, а потому, что в мире, главной характеристикой которого является прогресс, ничто случайно не происходит. В этом мире во всякий момент, требующий решения проблемы, оказывается, что уже созрело как раз такое количество разнообразных обстоятельств, чтобы эта проблема успешно разрешилась. Так и в нашем случае. Зачатки автоматизации существовали давным-давно. Хоть бы взять, например, аварийный клапан на паровом котле. Но существовали они как непринципиальные, вспомогательные элементы орудий труда. И только когда возникла истинная нужда, автоматизация буквально в течение нескольких лет стала неотъемлемой частью технологии. Это то самое, что наши философы попытались обозвать научно-технической революцией, не очень понимая, с чего это вдруг она разразилась.
Виталий замолчал.
– Все? – спросил я, выдержав приличествующую паузу.
– Все. Пока. – ответил Виталий, неопределенно пожав плечами. Мне вдруг показалось, что, выговорившись, он неожиданно потерял интерес к диспуту, который сам же и затеял.
– Ну тогда разреши, я выпарю воду, – не отпустил его я. Хотелось выяснить, к чему весь этот разговор. Придется применить сарказм, который, как известно, действует на доморощенных философов лучше, чем стек на скаковую лошадь.
– Итак, – сказал я, хищно хрустнув пальцами. – Первое: Россия – это интеллектуальная навозная куча, удобрение для остального населения Земли. Второе: в тридцатых годах все мы чуть не влезли обратно на деревья. Третье: Бога нет. Сталин – спаситель человечества. Скоро мы все свои функции поотдаем роботам. (Учти, за секс и выпивку я буду драться до последнего.) Россия и дальше собирается быть навозной кучей, и отсюда надо сваливать. Жизнь бесконечна. Налоги надо платить. В Штатах тирания похуже Римской империи времен Нерона. Пятнадцатое, и самое главное: скоро будут выпускать молотки с микропроцессором. Вроде, все. За выходные я это набью на бумажку, и в понедельник отдам аналитикам в отдел Карташова. «Не зря теряли время начальники,» – скажут ребята.
Как и предполагалось, Виталий больше всего обиделся за Россию:
– Сам ты навозная куча, – логично парировал он. – Россия, повторяю, – это интеллектуальный резерв человечества. Как, например, Европа – резерв интеллигентности. Китай, Япония, Юго-Восточная Азия – резерв трудолюбия. Индия, Тибет – резерв духовности. Штаты – резерв самоуверенности. Мусульманский пояс – резерв воинственности. Латинская Америка – резерв жизнелюбия. Африка – резерв здоровья. Черпая из этих резервов в нужные моменты, человечество справляется с возникающими на его пути проблемами.
– Ну-ну, сдаюсь. Убедил. Больше вопросов не задаю. Подозреваю, что на все мои вопросы ответы ты уже заготовил. Так все-таки, что же теперь? Каково, так сказать, прикладное значение твоего гениального открытия?
Виталий наконец-то не стал закуривать очередную сигарету. В кабинете, несмотря на вентиляцию, дым образовал фантастическую многослойную структуру, подсвеченную сполохами огня из камина.
– Выпить хочешь? – предложил он. Как будто это не мы два часа назад молодецки забавлялись в ротонде. – Виски, а?
– Плохо не будет? Как твоя таблеточка к добавке относится?
– Не боись, проверено, – Виталий уже доставал из сейфа оперативный резерв – кубообразный графин с жидкостью, цветом, запахом и вкусом напоминающей нашу деревенскую настоянную на зверобое самогонку, только противнее и с привкусом пыли, и два такой же неудобной формы стакана.
– Ну, мне все равно представительскую.
Виталий плеснул нам обоим на донышко.
– Прикладное значение, говоришь? – Виталий опустился в кресло и улегся, утонул в нем, по-американски забросив ноги на каминный столик. Отхлебывая пойло микроскопическими глотками, он уставился в огонь. Я ждал.
– Я собираюсь переделать Крышу, – не отводя взгляда от огня, наконец, произнес он небрежным, а точнее, развязным тоном.
Я ждал, брезгливо разглядывая пахучее содержимое стакана. Хотя по всему выходило, что сейчас моя очередь говорить. Во-первых, я должен поинтересоваться, о какой крыше идет речь – о нашей фирме, с большой буквы, или о высококлассном офисе, в который мы превратили некогда захолустный мансардный этаж и полкорпуса почившего в бозе оборонного предприятия. Во-вторых, я должен спросить, почему это вдруг Виталий употребил личное местоимение первого лица в единственном числе, ведь как-никак я такой же владелец фирмы, как и он. В-третьих, следует спросить, что означает слово «переделать».