– У меня! Вот именно! Диссер! У меня тоже в столе! Это что же за такое! Никому! – заявляет он.
Хотя никакого стола у него нету.
Они громко толкуют в библиотеке, уже не обращая внимания на вялую библиотекаршу, вместе выходят (пожилую почти-доктора он пропускает вперед, это производит на нее сильное впечатление), они галдят на ходу, поталкивая друг друга локтями, садятся на лавочку, он для убедительности хватает пожилую за рукав, потом они вспархивают и идут по аллее старого замшелого парка, и октябрь пахнет сладким дымом отечества.
Т. е. туман, сырые деревья, листопад, бетонные урны…
– …чтобы иметь право идти по этому пути, надо раздать все имущество! А если у вас нет ничего? Для вас закрыты двери желанной обители?
– Дда?! – подвскрикивает она.
– Или есть богатства, но это именно сокровища разума!
– Дда!!!
– И тогда – о, облекись умственно в рясу чернеца! Если хочешь взять это поприще!
Он действительно хотел пожить в монастыре год назад.
Он чуть не всплакнул, вспомнив результат.
Как монахи с ним тут же полаялись.
(Правды нет и выше.)
Далее она смотрит на часики (у нее все есть, сумочка, часы, перчатки, крепкие ботинки, зонт на петельке, и тоже шарф, и тоже черный берет!) и говорит: «Обед! Опоздали».
Приползают впопыхах.
Оглядевшись, он задорно просит официанток пересадить его за стол Тамары Леонардовны. Но стол ее, за которым уже отобедали, занят, оказывается, целиком.
Разлученный сжирает обед опять с полной тарелкой хлеба и дохлебывает после компота остаток супа из общей кастрюли. Никак не может наесться.
Он встает как добрый молодец перед ее столом: куда идем?
Но расходятся в спальном корпусе по палатам, Тамара, пардон, отдыхает после обеда, привычка.
Он тоже ложится на чистые простыни и со стоном счастья засыпает.
Она стучит ему в дверь:
– Александр Антонович! Ужин!
Узнала номер его комнаты. Позаботилась.
Теплое чувство счастья сироты охватывает его душу.
Нажирается в третий раз и берет с собой белого хлеба в карман, на ночь. Подумав, прихватывает и куска два черного.
В сумерках они идут опять по парку, по своей аллее, ранняя луна сияет в светлых просторах, и доходят до речки.
Тамара слушает, а он соловьем разливается о Франциске Ассизском, что этот монах любое оскорбление воспринимал как Божью благодать.
– Да? – взволнованно спрашивает Т. Л., а А. А. отвечает:
– Да!
– Да? (Все время ее вопросы.)
– Да! Да! (Его ответ.)
– Как мне это всегда было надо, – восклицает Т. Л. – Но как!
– Да, – подхватывает он. – Нам всем. Оскорбляют безвозмездно.
Посидели в сырости на бревне на берегу, побрели назад во тьме и под луной. Черный хлеб источал волнующий запах из кармана. Ущипнул кусок, не выдержал.
– Бороться и искать, найти и перепрятать, – бормочет он, жуя.
– Что вы? – переспрашивает Тамара обеспокоенно.
– Это мы в университете когда стояли за пирожками…
– О! Пирожки! – смеется она. – В универе! На факе!
Придя в палату, он пожрал смятого, раскрошенного в кармане хлеба и запил водичкой, тут стоял графин с явно кипяченой водой! Прямо из графина хлебнул и облился. Долго кашлял. Все наша спешка!
Тут сосед пришел. Огляделся, везде крошки и лужа на полу. То он жил один, а то здрасте, постоялец.
На приветствие хмуро буркнул.
Скандала, однако, не получилось, А. А. быстро вышел, не оглядываясь на лужу, и застрял в холле перед телевизором. Как зачарованный смотрел все подряд, делая живые замечания. Он один вскрикивал. Бурно хохотал. Изрекал ядовитую критику. На него косились.
И потом потекла череда этих оставшихся дней, каждый отдельно стоял потом в памяти.
Т. Л. и А. А. говорили и говорили как безумные, прохаживались и прохаживались на глазах у всех, несмотря на то что остальные женские отдыхающие смотрели посмеиваясь как бы нарочно громко, но нет, результата это не дало.
А. А. даже настоял, чтобы его перевели за столик Т. Л., он оставил свою дамскую компанию и пересел пятым к ней, потеснил всех, беспардонно так.
Это вообще всех поперебесило, одна женщина ушла сама в знак протеста, покинула стол Т. Л., перебралась подальше.
Суть же претензий заключалась в том, что Тамаре было 75 лет! (Узнали у секретарши директора.) Роман, называется! Связался черт с младенцем! На 14 годков она его старше!
Затем народная молва присудила так: этот Сашка просто ищет к кому подселиться! А ни одна женщина его не подберет, с какого еще подпрыгу! Ни зубов, ни волос, ни крыши над головой.
Откуда-то они всё знали. Догадались, может быть. Собрали из оброненных им в пылу фраз. Человек легко себя выдает мудрому уму, каковым является каждый слушающий женский ум. А. А. много орал.
Она не знала ничего и не хотела знать. Витала в высоких прериях, как выразилась откровенно одна из ее соседок по столу.
Она как раз, эта соседка Ниночка, взяла у Т. Л. телефон и буквально через недельку после возвращения из дома отдыха позвонила ей, как да что.
Сашка подошел к телефону! Она так пытливо спросила: «Александр Антонович?» – что он растерялся и брякнул: «А какая разница?»
Они не смогли расстаться, ну прямо как маленькие.
Они, эти двое, черт с младенцем, действительно живут вместе, вдали от глаз первых свидетелей, вдали от мира вообще.
А. А. теперь ест по утрам, перед библиотекой, и по вечерам, после библиотеки.
Т. сбивается с ног, жалуется А. А., а он ее в этом не поддерживает, путь чернеца тернист!
Копается, погряз в своих бумажках-лоскутках, никак чего-то не найдет. Наконец, через два часа криков, что это ты затырила куда-то со своими способностями наводить срач, ура! Любимый клок бумаги найден.
Тамара выводит его на чистую воду:
– А говорил, что я выкинула! И так всегда!
Он в ответ мирно кудахчет:
– Как говорил Мэрфи, материя не может ни создаваться, ни уничтожаться. Но она может потеряться.
У него теперь есть две общие тетради в клеточку. Мечта сбылась. Тамарочка ему купила по просьбе. И начала хлопоты по пересчету ему пенсии. Активно так! Поехала собрала справки.
Теперь он будет ездить на метро как все! По праву!
(Приходилось унижаться и строить из себя старика, сгибаться, жалко улыбаться, чтобы пустили.)
Все, решительно все против этого сожительства, например родственники Тамары, ее племянники в особенности. Не ровен час старые молодые поженятся!
Она, однако, решительно посвежела, действительно носит с указанного Сашей склада ненужные никому, беспризорные книги, дарит их в больницы, возит в дома престарелых, где есть люди, нуждающиеся в чтении, но необеспеченные.
Она даже мечтает стать библиотекарем какой-нибудь малой библиотечечки, чтобы люди туда отдавали ненужное прочитанное и т. д., а брали новое – хочет нести утешение хотя бы в виде этих популярных брошюр по истории, например.
Народ, правда, желает забвения и легких наркотиков в виде глупых детективов, и Тамарочка шнырит среди знакомых, кто чем пожертвует для бедных больных.
И тоже таскает это по больницам, как Франциск Ассизский, для которого любое оскорбление – Божья благодать, как учит ее Сашка.
Они вечерами сидят с этим Александром Антоновичем, галдят, перебивая друг друга, он ее ругает после каждого сообщения, как специально вставая на сторону тех, кто обидел Тамару («Они в целом правы, ты сама дура и полезла не в свое время, правильно сделали, что охрана не пустила! Это же надо думать умом! А бы накостыляли по шее?»), т. е. ведет себя как нормальный муж, и она, как каждая жена, вскипает, моя посуду.
Руки у нее крючковатые, шишки сидят, как на еловых сучьях, ноги отечные, да и он тоже красавец каких поискать, образцы человечества.
Затем они идут по койкам, на ночь читают, обмениваясь мыслями, восклицая и цитируя, потом спят. Утром опять та же кутерьма, круговерть, завтрак, сборы, споры до визга, и кто знает, может быть, старый Сашка в ужасе, что Тамарочка когда-нибудь оставит его опять в одиночестве…
Замуж за него она не идет, отлынивает. Не объясняет почему.
Он на эту тему замолчал раз и навсегда.
Хотя один раз она поцеловала ему руку, когда он заболел.
Он воет во сне от горя, плачет, но утром ворчит и строит из себя начальство, а Тамарочка в халате, в шлепках жарит ему яичницу, не успевши причесаться и вздеть верхнюю челюсть…
Теперь он в своем новом положении ходит, да, опять-таки ходит по гостям, отдавая по-прежнему свои мелкие долги, ест неумеренно, говорит с тем же жаром перед дамами (а что, каждый имеет право ходить налево!), но апломбу прибавилось, то и дело вставляет живые примеры: «Жена меня в театр таскала, ей сунули бесплатные билеты, и этто, я вам доложу, пыточная камера, какой-то вечер стрелецкой казни!» или «Да у моей жены, так называемой Тамарочки, диссертация докторская который год лежит по Диккенсу».
Правда, яичница у них с Тамарой бывает только в первые три дня после каждой пенсии, но Саша выбрит, костюмец чистый, даже ботинки целые и чистые, а Тамарочке Александр нашел на том же рынке большие мужские сапоги на меху! Стояли брошенные! Пошел по сапоги для себя, а принес для нее, орал, что они ему малы, заставил ее их надеть и одобрил: никто не скажет, что мужские.
Она отказывалась, отнекивалась. Стеснялась.
Он ядовито произнес:
– Еще Чехов в письме к брату писал: они не уничтожают себя с тою целью! С тою целью, понимаешь, чтобы вызвать в других сочувствие! В чем ты ходишь? Говнодавы промокающие!
Когда она выходит в этих его сапогах, он придирчиво любуется ее новыми ногами. Он вообще строг насчет ее внешности.
– Причешись хотя бы, так называемая Тамара! – командует он и удаляется.
Она ведь медленная, ползает по квартиренке еле-еле, убирает, думает где чего найти, подкупить ли костей (продаются для собак) и сварить ли крепкий бульон для этого, который свалился на шею неведомо откуда, беспомощный, как все паразиты, и паразит, как все беспомощные, да еще и критикует и указывает, и нет сил тащиться на рынок, там под закрытие можно найти брошенные, мятые овощи или битые яблочки, надо сварить ему что-то.
Стыдно перед воображаемыми недругами, которые тайно смеются, но у нее есть мистическая тайна и оправдание!
Некое старое фото.
Вечером он придет, его Тамара будет при параде, все чисто, накрыт ужин, в чашке крепкий бульон, на второе рагу из удачно подобранных (на рынке с полу) овощей, однако Саша сметет все это не заметив и будет орать, что Ф. оказался именно ф, фикцией, и его теория тоже оказалась фикцией, так все считают, а он первый это понял еще когда!
– Помню, как ты его превозносил, – ядовито отвечает Тамара, – просто кипел! На меня кричал!
– Когда?! Я кипел?! (Тихо.) Ты сошла с ума!
– (Ядовито.) А кто говорил, что его теория эпохообразующая?
Он, примирительно:
– Было же, я поначалу верил, как и многие…
– Да! (Торжественно.) Ежели миллион человек верит в некую дурость, она все равно останется дуростью.
– И нечего меня цитировать… (С нажимом.) Я пока что не классик.
– ?
– Живой пока что (пауза, включает плохенький телевизор). О! О! Побежали! Бег от инфаркта… к инсульту. (Ворча, щелкает переключателем.) Наша задача какая, Тамара? Дойти до конца в спортивной форме!
Она:
– На своих ногах и в своем разуме!
И т. д.
Ночью ему опять снится ужас, он кричит, а Тамара Леонардовна встает и дует ему на лысый лоб, поправляет съехавшее одеяло как своему ребенку, который у нее умер при рождении в незапамятные времена.
Тут ее главная тайна: она никогда в это не верила, ребенка больше не показали, и всё. Теперь он вернулся. Он похож! (На Того.) Дату рождения ему изменили, очень просто.
Вот тут и мистика: странно, перебирала бумаги, и нашлась фотография Того, которую она ясно помнила, что порвала и выкинула. Снимок всплыл на поверхность, лежал в папке с диссертацией в пожелтевшем конверте. Зачем ей понадобилось открывать эту папку? А, хотела дать ему на просмотр.
Он отрекся от этого насильственного чтения:
– Тамара так называемая! Ты желаешь таким путем доказать мне, что ты больно умная?
Но снимок! Буквально одно лицо, только изображенный на фото много моложе.
Спросила, протянув ему конверт:
– Это ты? Посмотри, посмотри!
Долго отнекивался, даже отворачивался:
– Ой, да не суй мне это под нос!
Наконец взглянул на фотографию из ее дрожащей руки.
– Смотри, это же вылитый ты!
– Тут дата, балда. Кисловодск нарзан галлерея с двумя «л», ты что? И написано привет с Кавказа! Я там не был, Тамарочка. Я еще вообще тогда не родился!
Тут же его унесло на кухню, и затем он садится перед маленьким телевизором с чашкой чая и куском белого хлеба.
А она прячет конверт, возвращает на место в старую папку и так и хочет торжественно произнести вслух «маленький мой».
Порыв
Са и Со
Хотя никакого стола у него нету.
Они громко толкуют в библиотеке, уже не обращая внимания на вялую библиотекаршу, вместе выходят (пожилую почти-доктора он пропускает вперед, это производит на нее сильное впечатление), они галдят на ходу, поталкивая друг друга локтями, садятся на лавочку, он для убедительности хватает пожилую за рукав, потом они вспархивают и идут по аллее старого замшелого парка, и октябрь пахнет сладким дымом отечества.
Т. е. туман, сырые деревья, листопад, бетонные урны…
– …чтобы иметь право идти по этому пути, надо раздать все имущество! А если у вас нет ничего? Для вас закрыты двери желанной обители?
– Дда?! – подвскрикивает она.
– Или есть богатства, но это именно сокровища разума!
– Дда!!!
– И тогда – о, облекись умственно в рясу чернеца! Если хочешь взять это поприще!
Он действительно хотел пожить в монастыре год назад.
Он чуть не всплакнул, вспомнив результат.
Как монахи с ним тут же полаялись.
(Правды нет и выше.)
Далее она смотрит на часики (у нее все есть, сумочка, часы, перчатки, крепкие ботинки, зонт на петельке, и тоже шарф, и тоже черный берет!) и говорит: «Обед! Опоздали».
Приползают впопыхах.
Оглядевшись, он задорно просит официанток пересадить его за стол Тамары Леонардовны. Но стол ее, за которым уже отобедали, занят, оказывается, целиком.
Разлученный сжирает обед опять с полной тарелкой хлеба и дохлебывает после компота остаток супа из общей кастрюли. Никак не может наесться.
Он встает как добрый молодец перед ее столом: куда идем?
Но расходятся в спальном корпусе по палатам, Тамара, пардон, отдыхает после обеда, привычка.
Он тоже ложится на чистые простыни и со стоном счастья засыпает.
Она стучит ему в дверь:
– Александр Антонович! Ужин!
Узнала номер его комнаты. Позаботилась.
Теплое чувство счастья сироты охватывает его душу.
Нажирается в третий раз и берет с собой белого хлеба в карман, на ночь. Подумав, прихватывает и куска два черного.
В сумерках они идут опять по парку, по своей аллее, ранняя луна сияет в светлых просторах, и доходят до речки.
Тамара слушает, а он соловьем разливается о Франциске Ассизском, что этот монах любое оскорбление воспринимал как Божью благодать.
– Да? – взволнованно спрашивает Т. Л., а А. А. отвечает:
– Да!
– Да? (Все время ее вопросы.)
– Да! Да! (Его ответ.)
– Как мне это всегда было надо, – восклицает Т. Л. – Но как!
– Да, – подхватывает он. – Нам всем. Оскорбляют безвозмездно.
Посидели в сырости на бревне на берегу, побрели назад во тьме и под луной. Черный хлеб источал волнующий запах из кармана. Ущипнул кусок, не выдержал.
– Бороться и искать, найти и перепрятать, – бормочет он, жуя.
– Что вы? – переспрашивает Тамара обеспокоенно.
– Это мы в университете когда стояли за пирожками…
– О! Пирожки! – смеется она. – В универе! На факе!
Придя в палату, он пожрал смятого, раскрошенного в кармане хлеба и запил водичкой, тут стоял графин с явно кипяченой водой! Прямо из графина хлебнул и облился. Долго кашлял. Все наша спешка!
Тут сосед пришел. Огляделся, везде крошки и лужа на полу. То он жил один, а то здрасте, постоялец.
На приветствие хмуро буркнул.
Скандала, однако, не получилось, А. А. быстро вышел, не оглядываясь на лужу, и застрял в холле перед телевизором. Как зачарованный смотрел все подряд, делая живые замечания. Он один вскрикивал. Бурно хохотал. Изрекал ядовитую критику. На него косились.
И потом потекла череда этих оставшихся дней, каждый отдельно стоял потом в памяти.
Т. Л. и А. А. говорили и говорили как безумные, прохаживались и прохаживались на глазах у всех, несмотря на то что остальные женские отдыхающие смотрели посмеиваясь как бы нарочно громко, но нет, результата это не дало.
А. А. даже настоял, чтобы его перевели за столик Т. Л., он оставил свою дамскую компанию и пересел пятым к ней, потеснил всех, беспардонно так.
Это вообще всех поперебесило, одна женщина ушла сама в знак протеста, покинула стол Т. Л., перебралась подальше.
Суть же претензий заключалась в том, что Тамаре было 75 лет! (Узнали у секретарши директора.) Роман, называется! Связался черт с младенцем! На 14 годков она его старше!
Затем народная молва присудила так: этот Сашка просто ищет к кому подселиться! А ни одна женщина его не подберет, с какого еще подпрыгу! Ни зубов, ни волос, ни крыши над головой.
Откуда-то они всё знали. Догадались, может быть. Собрали из оброненных им в пылу фраз. Человек легко себя выдает мудрому уму, каковым является каждый слушающий женский ум. А. А. много орал.
Она не знала ничего и не хотела знать. Витала в высоких прериях, как выразилась откровенно одна из ее соседок по столу.
Она как раз, эта соседка Ниночка, взяла у Т. Л. телефон и буквально через недельку после возвращения из дома отдыха позвонила ей, как да что.
Сашка подошел к телефону! Она так пытливо спросила: «Александр Антонович?» – что он растерялся и брякнул: «А какая разница?»
Они не смогли расстаться, ну прямо как маленькие.
Они, эти двое, черт с младенцем, действительно живут вместе, вдали от глаз первых свидетелей, вдали от мира вообще.
А. А. теперь ест по утрам, перед библиотекой, и по вечерам, после библиотеки.
Т. сбивается с ног, жалуется А. А., а он ее в этом не поддерживает, путь чернеца тернист!
Копается, погряз в своих бумажках-лоскутках, никак чего-то не найдет. Наконец, через два часа криков, что это ты затырила куда-то со своими способностями наводить срач, ура! Любимый клок бумаги найден.
Тамара выводит его на чистую воду:
– А говорил, что я выкинула! И так всегда!
Он в ответ мирно кудахчет:
– Как говорил Мэрфи, материя не может ни создаваться, ни уничтожаться. Но она может потеряться.
У него теперь есть две общие тетради в клеточку. Мечта сбылась. Тамарочка ему купила по просьбе. И начала хлопоты по пересчету ему пенсии. Активно так! Поехала собрала справки.
Теперь он будет ездить на метро как все! По праву!
(Приходилось унижаться и строить из себя старика, сгибаться, жалко улыбаться, чтобы пустили.)
Все, решительно все против этого сожительства, например родственники Тамары, ее племянники в особенности. Не ровен час старые молодые поженятся!
Она, однако, решительно посвежела, действительно носит с указанного Сашей склада ненужные никому, беспризорные книги, дарит их в больницы, возит в дома престарелых, где есть люди, нуждающиеся в чтении, но необеспеченные.
Она даже мечтает стать библиотекарем какой-нибудь малой библиотечечки, чтобы люди туда отдавали ненужное прочитанное и т. д., а брали новое – хочет нести утешение хотя бы в виде этих популярных брошюр по истории, например.
Народ, правда, желает забвения и легких наркотиков в виде глупых детективов, и Тамарочка шнырит среди знакомых, кто чем пожертвует для бедных больных.
И тоже таскает это по больницам, как Франциск Ассизский, для которого любое оскорбление – Божья благодать, как учит ее Сашка.
Они вечерами сидят с этим Александром Антоновичем, галдят, перебивая друг друга, он ее ругает после каждого сообщения, как специально вставая на сторону тех, кто обидел Тамару («Они в целом правы, ты сама дура и полезла не в свое время, правильно сделали, что охрана не пустила! Это же надо думать умом! А бы накостыляли по шее?»), т. е. ведет себя как нормальный муж, и она, как каждая жена, вскипает, моя посуду.
Руки у нее крючковатые, шишки сидят, как на еловых сучьях, ноги отечные, да и он тоже красавец каких поискать, образцы человечества.
Затем они идут по койкам, на ночь читают, обмениваясь мыслями, восклицая и цитируя, потом спят. Утром опять та же кутерьма, круговерть, завтрак, сборы, споры до визга, и кто знает, может быть, старый Сашка в ужасе, что Тамарочка когда-нибудь оставит его опять в одиночестве…
Замуж за него она не идет, отлынивает. Не объясняет почему.
Он на эту тему замолчал раз и навсегда.
Хотя один раз она поцеловала ему руку, когда он заболел.
Он воет во сне от горя, плачет, но утром ворчит и строит из себя начальство, а Тамарочка в халате, в шлепках жарит ему яичницу, не успевши причесаться и вздеть верхнюю челюсть…
Теперь он в своем новом положении ходит, да, опять-таки ходит по гостям, отдавая по-прежнему свои мелкие долги, ест неумеренно, говорит с тем же жаром перед дамами (а что, каждый имеет право ходить налево!), но апломбу прибавилось, то и дело вставляет живые примеры: «Жена меня в театр таскала, ей сунули бесплатные билеты, и этто, я вам доложу, пыточная камера, какой-то вечер стрелецкой казни!» или «Да у моей жены, так называемой Тамарочки, диссертация докторская который год лежит по Диккенсу».
Правда, яичница у них с Тамарой бывает только в первые три дня после каждой пенсии, но Саша выбрит, костюмец чистый, даже ботинки целые и чистые, а Тамарочке Александр нашел на том же рынке большие мужские сапоги на меху! Стояли брошенные! Пошел по сапоги для себя, а принес для нее, орал, что они ему малы, заставил ее их надеть и одобрил: никто не скажет, что мужские.
Она отказывалась, отнекивалась. Стеснялась.
Он ядовито произнес:
– Еще Чехов в письме к брату писал: они не уничтожают себя с тою целью! С тою целью, понимаешь, чтобы вызвать в других сочувствие! В чем ты ходишь? Говнодавы промокающие!
Когда она выходит в этих его сапогах, он придирчиво любуется ее новыми ногами. Он вообще строг насчет ее внешности.
– Причешись хотя бы, так называемая Тамара! – командует он и удаляется.
Она ведь медленная, ползает по квартиренке еле-еле, убирает, думает где чего найти, подкупить ли костей (продаются для собак) и сварить ли крепкий бульон для этого, который свалился на шею неведомо откуда, беспомощный, как все паразиты, и паразит, как все беспомощные, да еще и критикует и указывает, и нет сил тащиться на рынок, там под закрытие можно найти брошенные, мятые овощи или битые яблочки, надо сварить ему что-то.
Стыдно перед воображаемыми недругами, которые тайно смеются, но у нее есть мистическая тайна и оправдание!
Некое старое фото.
Вечером он придет, его Тамара будет при параде, все чисто, накрыт ужин, в чашке крепкий бульон, на второе рагу из удачно подобранных (на рынке с полу) овощей, однако Саша сметет все это не заметив и будет орать, что Ф. оказался именно ф, фикцией, и его теория тоже оказалась фикцией, так все считают, а он первый это понял еще когда!
– Помню, как ты его превозносил, – ядовито отвечает Тамара, – просто кипел! На меня кричал!
– Когда?! Я кипел?! (Тихо.) Ты сошла с ума!
– (Ядовито.) А кто говорил, что его теория эпохообразующая?
Он, примирительно:
– Было же, я поначалу верил, как и многие…
– Да! (Торжественно.) Ежели миллион человек верит в некую дурость, она все равно останется дуростью.
– И нечего меня цитировать… (С нажимом.) Я пока что не классик.
– ?
– Живой пока что (пауза, включает плохенький телевизор). О! О! Побежали! Бег от инфаркта… к инсульту. (Ворча, щелкает переключателем.) Наша задача какая, Тамара? Дойти до конца в спортивной форме!
Она:
– На своих ногах и в своем разуме!
И т. д.
Ночью ему опять снится ужас, он кричит, а Тамара Леонардовна встает и дует ему на лысый лоб, поправляет съехавшее одеяло как своему ребенку, который у нее умер при рождении в незапамятные времена.
Тут ее главная тайна: она никогда в это не верила, ребенка больше не показали, и всё. Теперь он вернулся. Он похож! (На Того.) Дату рождения ему изменили, очень просто.
Вот тут и мистика: странно, перебирала бумаги, и нашлась фотография Того, которую она ясно помнила, что порвала и выкинула. Снимок всплыл на поверхность, лежал в папке с диссертацией в пожелтевшем конверте. Зачем ей понадобилось открывать эту папку? А, хотела дать ему на просмотр.
Он отрекся от этого насильственного чтения:
– Тамара так называемая! Ты желаешь таким путем доказать мне, что ты больно умная?
Но снимок! Буквально одно лицо, только изображенный на фото много моложе.
Спросила, протянув ему конверт:
– Это ты? Посмотри, посмотри!
Долго отнекивался, даже отворачивался:
– Ой, да не суй мне это под нос!
Наконец взглянул на фотографию из ее дрожащей руки.
– Смотри, это же вылитый ты!
– Тут дата, балда. Кисловодск нарзан галлерея с двумя «л», ты что? И написано привет с Кавказа! Я там не был, Тамарочка. Я еще вообще тогда не родился!
Тут же его унесло на кухню, и затем он садится перед маленьким телевизором с чашкой чая и куском белого хлеба.
А она прячет конверт, возвращает на место в старую папку и так и хочет торжественно произнести вслух «маленький мой».
Порыв
Гордый, гордый, измученный борец за свою любовь, чего она только не вытворяла!
(На все имея, как она думала, свои права.)
И через что только эта любящая ни прошла, в том числе родной муж на прощанье погнул ей передний зуб ударом кулака (зуб удалось отогнуть обратно).
Дети! Дети от нее чуть ли не сбегали, дочь не хотела ее видеть, не отвечала по телефону, заслышав плачущий голос матери.
Сын-то что, сын остался с матерью, она его отвезла на дачу, где теперь прозябала, зимняя полусгнившая дачка с печкой, школа в деревне и магазин сельпо, где чипсы, мороженое, пицца, шоколадки, постное масло, хлеб и мыло, а сыр бывает не всегда.
Вот там она с этим сыночком и проводила все то время, когда не охотилась за своим любимым, за светом всей своей жизни, – а это был обычнейший человек, каких тысячи, не очень молодой, среднего вида, умеренно щедрый, но ведь зацепит, понесет – и не знаешь что с этим делать.
Огонь в крови, что называется, цепь химических реакций, буквально в преддверии атомного взрыва!
Еще и побрилась налысо.
Но ей все было к лицу – и эта истощенность, и эти огромные сверкающие бриллианты в виде глаз, и большой спекшийся рот, всё.
Тут бедняга объект не знал что поделать, у него уже имелась порядочная иностранка жена и сын студент, хорошая квартира, все налажено, европейский быт, иногда легкие романы без обязательств, дача (бывший хутор) в Литве, случайный секс в командировках (это и было, кстати, началом данной истории, секс в чужом городе, в гостинице, поскольку и он, и та, о которой идет речь, были теперь жителями разных стран).
Затем дело повернулось так, что он специально приехал на длительную побывку в Москву, все умно устроил, и ему его фирма даже сняла квартиру.
И эта Даша, о которой идет речь, бывала у него неоднократно наездами с дачи – дело происходило уже летом, сын пасся на воле, у него были закадычные дружки в поселке, а еда – насчет еды он был спокоен, покупал себе в магазинчике мороженое, чипсы, кока-колу и заледеневшую пиццу, и они с друзьями пировали, даже жгли костер в заброшенном мангале, который еще давно, о прошлом годе, приобрел ныне отставленный отец.
Даше это было на руку, сын самостоятельный человечек, мангал – здорово придумал, молодец, вон еще картошка есть, пеките!
При этом она могла уезжать в город, где ее любимый свил для нее гнездышко и где их ожидала постель.
К ночи Дарья, взвившись как цунами из койки в полный голый рост, выметалась к сыну, иногда с последней электричкой, что делать!
Стон стоял в душах разлучавшихся влюбленных, еженощные вопли прощания.
Но это только распаляло взаимную тягу, это постоянное слово «нельзя» и «надо».
Что-то, правда, маячило в скором будущем, Даша устроила сына в молодежный лагерь, все шло к желанному результату – и, выкупив путевку, Дарья с торжеством кинулась к своему гражданскому супругу.
Она незапланированно, без звонка, бежала ему сообщить, что на ближайшие двадцать четыре дня они свободны. Поскольку трубку он не брал ни там ни тут.
Может, у них совещание. Белый же день на дворе!
Очень быстро, схватив тачку, Даша оказалась у знакомого дома.
Мысль была такая, что все быстренько приготовлю, дождусь любимого человека, ура!
Однако, порывшись в сумке перед дверью, она обнаружила, что у нее нет ключа! Куда-то он запропастился. Потеряла? Но как? Он же был на связке!
Совершенно обалдев от такого открытия, Даша спустилась вниз и встала у подъезда, глядя вверх.
Квартира дорогого находилась на втором этаже, как раз над балконом первого этажа, а именно на этом балконе имелась решетка, крепко сваренная тюремная решетка, и они с Алешенькой всегда даже весело недоумевали, как же эти люди живут как в камере, небо в клеточку!
Далее они догадались, что эта клетка вполне может быть использована как лестничка: раз – и ты на балконе второго этажа!
То есть защита от воров на первом этаже есть путь как раз для этих же воров к соседям!
И надо тоже загораживать свой балкон, и это будет цепная реакция, распространение тюремных решеток вверх.
Так они весело рассуждали, возвращаясь домой, беззаботные владельцы не своего имущества, ничего не имеющие, ничего в этом городе, кроме гнилой дачки с печкой (правда, в очень хорошем поселке).
Здесь надо сказать, что Дарья была не просто так себе бедная женщина, беглянка с ребенком, она к описываемому времени очень хорошо зарабатывала своим ремеслом, гораздо больше, скажем, чем ее заброшенный муж или этот новейший кандидат Алешенька.
О, Дарья только внешне выглядела бедолагой, а на самом-то деле она уже начала вить новое гнездо, заказала архитектору проект загородного дома в два этажа и даже сделала великий первый шаг, насыпала из щебня дорогу для строительной техники от шоссе и прямиком к домику, то есть заложила основу новой жизни.
Так! Однако же теперь она стояла под окном недоступной квартиры, Алешенька еще не пришел, а ждать на лавочке это дитя порыва не могло.
Быстро и аккуратно, не оглянувшись, она цап-цап и взвилась на балкон второго этажа по балконной решетке первого – прямиком до заветной цели, перевалила за перила очень бодро и радостно – и оказалась у входа в квартиру, у стеклянной приотворенной балконной двери.
Она вошла, восторгаясь собой и готовясь (впоследствии, когда Алешенька явится), к веселому рассказу о своем подвиге, тронулась было на кухню выпить воды, но у двери оглянулась – и оцепенела.
Стоял аккуратный приоткрытый чужой чемодан, на тумбочке лежала дамская сумочка, но постель! Постель являла собой полуостывшее поле битвы, да. Следы сексуального побоища были налицо, к тому же имелось маленькое как бы засморканное полотенце…
Итак, у Алешеньки только что была женщина. И он дома.
С кухни, вдобавок, доносилось постукивание, как бы лязг ножика по той самой фарфоровой дощечке, которую Даша купила месяц назад! Явно готовилась какая-то пища, слышался голос женщины с вопросительными интимными интонациями, то есть чужая баба вела себя как в собственной квартире!
Алешенька что-то утвердительное вякнул в ответ. Согласился. Его голос!
Они не в первый раз вместе тут!
Не помня себя от гнева, полная отвращения и страдания, наша Дарья, забыв обо всем, ринулась на эту кухню и закатила Алешеньке истерику, не больше и не меньше.
Она кричала, захлебываясь слезами и соплями, чуть ли не душила себя сама. Она зачем-то обращалась за утешением к своему любимому мужу, который ей только что изменил с другой!
Она не видела ничего вокруг, ее не интересовала эта вежливая окаменевшая тетка, которая замерла с занесенным ножиком, и даже Алешенька, бледно улыбающийся, сидящий в углу, сейчас ушел на задний план и там маячил в неразличимом виде, как белое пятно.
Даша протягивала к нему руки и все бормотала, плача.
Однако же, как оказалось, Даша выдала в этот момент свое самое гениальное произведение. Ни раньше, ни позже ни один текст такой силы не производила ее мятежная душа.
Затем она повернулась, застонала и ринулась вон. Она бежала сломя голову, не различая сквозь слезы ступенек, она выскочила на дорогу чуть ли не под автобус, раздался визг тормозов, но она промчалась дальше как вихрь, спасаясь, понеслась среди домов напрямик, вылетела на магистраль и стала ловить машину, тряся рукой и подпрыгивая.
Там ее, остановившуюся в своем порыве, и настиг Алешенька, обнял, стопанул тачку и поехал с ней в ее дачный домик – навсегда.
Он сразу ей сказал, что это неожиданно приехала жена.
Добавочным призом в этой трагедии было не только то, что он отключил свои телефоны, но и то, что дверь в квартиру была защелкнута на дополнительную кнопочку, про которую они шутили в свое время, что вор не вылезет, не зная секрета.
Эта кнопочка блокировала возможность входа-выхода, эта шальная кнопочка, но Дашу на вылете из квартиры как свет озарил, она даже как-то засмеялась, рыдая, и легким нажатием освободила замок.
Она поняла, что Алешенька предусмотрительно запер дверь изнутри, его жена не могла знать этого секретика! Алешенька запер дверь, боясь, что придет она, Дарья!
Да: и куда делся ключ, кто снял его со связки? Когда?
Но об этом она никогда не спрашивала своего мужа, никогда в жизни.
(На все имея, как она думала, свои права.)
И через что только эта любящая ни прошла, в том числе родной муж на прощанье погнул ей передний зуб ударом кулака (зуб удалось отогнуть обратно).
Дети! Дети от нее чуть ли не сбегали, дочь не хотела ее видеть, не отвечала по телефону, заслышав плачущий голос матери.
Сын-то что, сын остался с матерью, она его отвезла на дачу, где теперь прозябала, зимняя полусгнившая дачка с печкой, школа в деревне и магазин сельпо, где чипсы, мороженое, пицца, шоколадки, постное масло, хлеб и мыло, а сыр бывает не всегда.
Вот там она с этим сыночком и проводила все то время, когда не охотилась за своим любимым, за светом всей своей жизни, – а это был обычнейший человек, каких тысячи, не очень молодой, среднего вида, умеренно щедрый, но ведь зацепит, понесет – и не знаешь что с этим делать.
Огонь в крови, что называется, цепь химических реакций, буквально в преддверии атомного взрыва!
Еще и побрилась налысо.
Но ей все было к лицу – и эта истощенность, и эти огромные сверкающие бриллианты в виде глаз, и большой спекшийся рот, всё.
Тут бедняга объект не знал что поделать, у него уже имелась порядочная иностранка жена и сын студент, хорошая квартира, все налажено, европейский быт, иногда легкие романы без обязательств, дача (бывший хутор) в Литве, случайный секс в командировках (это и было, кстати, началом данной истории, секс в чужом городе, в гостинице, поскольку и он, и та, о которой идет речь, были теперь жителями разных стран).
Затем дело повернулось так, что он специально приехал на длительную побывку в Москву, все умно устроил, и ему его фирма даже сняла квартиру.
И эта Даша, о которой идет речь, бывала у него неоднократно наездами с дачи – дело происходило уже летом, сын пасся на воле, у него были закадычные дружки в поселке, а еда – насчет еды он был спокоен, покупал себе в магазинчике мороженое, чипсы, кока-колу и заледеневшую пиццу, и они с друзьями пировали, даже жгли костер в заброшенном мангале, который еще давно, о прошлом годе, приобрел ныне отставленный отец.
Даше это было на руку, сын самостоятельный человечек, мангал – здорово придумал, молодец, вон еще картошка есть, пеките!
При этом она могла уезжать в город, где ее любимый свил для нее гнездышко и где их ожидала постель.
К ночи Дарья, взвившись как цунами из койки в полный голый рост, выметалась к сыну, иногда с последней электричкой, что делать!
Стон стоял в душах разлучавшихся влюбленных, еженощные вопли прощания.
Но это только распаляло взаимную тягу, это постоянное слово «нельзя» и «надо».
Что-то, правда, маячило в скором будущем, Даша устроила сына в молодежный лагерь, все шло к желанному результату – и, выкупив путевку, Дарья с торжеством кинулась к своему гражданскому супругу.
Она незапланированно, без звонка, бежала ему сообщить, что на ближайшие двадцать четыре дня они свободны. Поскольку трубку он не брал ни там ни тут.
Может, у них совещание. Белый же день на дворе!
Очень быстро, схватив тачку, Даша оказалась у знакомого дома.
Мысль была такая, что все быстренько приготовлю, дождусь любимого человека, ура!
Однако, порывшись в сумке перед дверью, она обнаружила, что у нее нет ключа! Куда-то он запропастился. Потеряла? Но как? Он же был на связке!
Совершенно обалдев от такого открытия, Даша спустилась вниз и встала у подъезда, глядя вверх.
Квартира дорогого находилась на втором этаже, как раз над балконом первого этажа, а именно на этом балконе имелась решетка, крепко сваренная тюремная решетка, и они с Алешенькой всегда даже весело недоумевали, как же эти люди живут как в камере, небо в клеточку!
Далее они догадались, что эта клетка вполне может быть использована как лестничка: раз – и ты на балконе второго этажа!
То есть защита от воров на первом этаже есть путь как раз для этих же воров к соседям!
И надо тоже загораживать свой балкон, и это будет цепная реакция, распространение тюремных решеток вверх.
Так они весело рассуждали, возвращаясь домой, беззаботные владельцы не своего имущества, ничего не имеющие, ничего в этом городе, кроме гнилой дачки с печкой (правда, в очень хорошем поселке).
Здесь надо сказать, что Дарья была не просто так себе бедная женщина, беглянка с ребенком, она к описываемому времени очень хорошо зарабатывала своим ремеслом, гораздо больше, скажем, чем ее заброшенный муж или этот новейший кандидат Алешенька.
О, Дарья только внешне выглядела бедолагой, а на самом-то деле она уже начала вить новое гнездо, заказала архитектору проект загородного дома в два этажа и даже сделала великий первый шаг, насыпала из щебня дорогу для строительной техники от шоссе и прямиком к домику, то есть заложила основу новой жизни.
Так! Однако же теперь она стояла под окном недоступной квартиры, Алешенька еще не пришел, а ждать на лавочке это дитя порыва не могло.
Быстро и аккуратно, не оглянувшись, она цап-цап и взвилась на балкон второго этажа по балконной решетке первого – прямиком до заветной цели, перевалила за перила очень бодро и радостно – и оказалась у входа в квартиру, у стеклянной приотворенной балконной двери.
Она вошла, восторгаясь собой и готовясь (впоследствии, когда Алешенька явится), к веселому рассказу о своем подвиге, тронулась было на кухню выпить воды, но у двери оглянулась – и оцепенела.
Стоял аккуратный приоткрытый чужой чемодан, на тумбочке лежала дамская сумочка, но постель! Постель являла собой полуостывшее поле битвы, да. Следы сексуального побоища были налицо, к тому же имелось маленькое как бы засморканное полотенце…
Итак, у Алешеньки только что была женщина. И он дома.
С кухни, вдобавок, доносилось постукивание, как бы лязг ножика по той самой фарфоровой дощечке, которую Даша купила месяц назад! Явно готовилась какая-то пища, слышался голос женщины с вопросительными интимными интонациями, то есть чужая баба вела себя как в собственной квартире!
Алешенька что-то утвердительное вякнул в ответ. Согласился. Его голос!
Они не в первый раз вместе тут!
Не помня себя от гнева, полная отвращения и страдания, наша Дарья, забыв обо всем, ринулась на эту кухню и закатила Алешеньке истерику, не больше и не меньше.
Она кричала, захлебываясь слезами и соплями, чуть ли не душила себя сама. Она зачем-то обращалась за утешением к своему любимому мужу, который ей только что изменил с другой!
Она не видела ничего вокруг, ее не интересовала эта вежливая окаменевшая тетка, которая замерла с занесенным ножиком, и даже Алешенька, бледно улыбающийся, сидящий в углу, сейчас ушел на задний план и там маячил в неразличимом виде, как белое пятно.
Даша протягивала к нему руки и все бормотала, плача.
Однако же, как оказалось, Даша выдала в этот момент свое самое гениальное произведение. Ни раньше, ни позже ни один текст такой силы не производила ее мятежная душа.
Затем она повернулась, застонала и ринулась вон. Она бежала сломя голову, не различая сквозь слезы ступенек, она выскочила на дорогу чуть ли не под автобус, раздался визг тормозов, но она промчалась дальше как вихрь, спасаясь, понеслась среди домов напрямик, вылетела на магистраль и стала ловить машину, тряся рукой и подпрыгивая.
Там ее, остановившуюся в своем порыве, и настиг Алешенька, обнял, стопанул тачку и поехал с ней в ее дачный домик – навсегда.
Он сразу ей сказал, что это неожиданно приехала жена.
Добавочным призом в этой трагедии было не только то, что он отключил свои телефоны, но и то, что дверь в квартиру была защелкнута на дополнительную кнопочку, про которую они шутили в свое время, что вор не вылезет, не зная секрета.
Эта кнопочка блокировала возможность входа-выхода, эта шальная кнопочка, но Дашу на вылете из квартиры как свет озарил, она даже как-то засмеялась, рыдая, и легким нажатием освободила замок.
Она поняла, что Алешенька предусмотрительно запер дверь изнутри, его жена не могла знать этого секретика! Алешенька запер дверь, боясь, что придет она, Дарья!
Да: и куда делся ключ, кто снял его со связки? Когда?
Но об этом она никогда не спрашивала своего мужа, никогда в жизни.
Са и Со
Дело-то было в летнем лагере, причем в старшем отряде, и роли распределялись так: был мальчик Владик, который ходил с девочкой Ирой, как будто был ее собственность, и были две двоюродные сестры – Са и Со, Саня и Соня. Теперь Ира: в свои пятнадцать лет какая-то как будто ей уже восемнадцать и одетая в простые, но все время новые тряпки, вообще-то висящие на ней как на вешалке, но правильные на второй взгляд. Короче, сама уродина, толстый рот, маленькие глазки, но спокойная на этот счет. Фигура никакая, волос на голове мало, какой-то ежик, сверху платок на лоб, при этом хорошо понимает, так сказать, свою внутреннюю ценность.
Все девочки старшего отряда сразу невзлюбили ее, тем более при ней находился этот Владик, с которым она немедленно стала повсюду появляться, он-то был жутко красивый парень, похож на какого-то американского киноартиста. Причем упрямый как бык, неразговорчивый, ни на какие слова и шутки не отвечал и все время таскался за этой Ирой. То ли они вместе приехали, но оказалось, что нет, девочки прямо спросили Иру во второй вечер: «Вы с Владиком вместе приехали?» – а она ответила: «А какая разница», то есть не вместе. В столовой за одним столом, в кино рядом, танцуют неразлучно и так далее с первого дня.
И тут Са и Со.
Са в расчет не принимается, такая рыба, талии нет, глаза белые, здоровенная и как охранник при сестре, их вместе привезли мамы – типа будьте рядом перед лицом судьбы. Отражайте удары.
Дальше идет Со, Соня, маленькая, не худая, черные волосы кудрявые до плеч, все время смеется. Тоже так себе.
И вот в спальне у девочек (неделя прошла) возникает разговор, почему это Владик ходит с Ирой. Все недовольны: кто эта Ира? Она ни с кем не разговаривает, слишком такая гордая, что ли? Одна, Оля, хотела с ней подружиться (с дальним прицелом, конечно, на Владика), и Ира ей ответила, что нет, эти юбки не итальянские, сама себе она как бы шьет по выкройкам, а потом из разговора выяснилось, что Ира живет без мамы, у мамы новый муж, ха-ха, Иру отселили к бабушке, а та больная, и Ира все делает, готовит, стирает: Золушка! Говоришь по-английски – говорит, а кем будешь – будет дизайнером, не что-нибудь. Никто из ребят еще не знает точно куда пойдет после школы, все-таки еще время есть, а у этой уже все схвачено. Занимается с педагогами. А кто мамин муж – а вот на это она ответила «а в чем дело». С такими сведениями вернулась из разведки Оля.
Теперь: что в ней нашел Владик? Некрасивая, стрижка никакая, если бы лысая под ноль, тогда понятно. Юбки и шорты классные. Врет что сама сшила.
Все остальные девочки на разных стадиях возраста, одни прыщавые, другие уже выровнялись, все нервно смеются, многие бреют ноги в душевой, косметику употребляют повально, мажутся до завтрака! Ира, что Ира – слегка проводит помадой по своему толстому рту. Маленькие глаза не красит. Ходит при этом прямая как спичка.
Короче, Са и Со все время рядом вроде близнецов, какие-то сросшиеся, тихо разговаривают, они тоже выпали из общей жизни отряда. Не обращают внимания ни на кого, им достаточно друг друга.
Но разговоры о Владике и Ире доходят до них тоже. Они, Са и Со, смеются тихо и самоуверенно. Высокая, толстая как рыба Са и маленькая Со хихикают, а сами ничего из себя не представляют.
И вдруг, поговорив и посмеявшись с Са, Со замечает, что может отбить Владика у Иры.
Все охотно хохочут, даже язвительно. Дело происходит на берегу огромного пруда. Девочки лежат на полотенцах, загорают. Это первый жаркий день после приезда. Все уже знают, что с Са и Со некому было сидеть на даче, и их запихнули в этот лагерь. Как на каторгу, нормально?
А Ира с Владиком уже разделись, идут в воду, глядите, семейная пара, он ее поддерживает. У Иры обыкновенное худое тело, никаких особенных изгибов, кожа бледная, талия длинноватая, на голове наверчен платок. Ноги нормальные. Владик уже где-то загорел, сильный как бычок, ноги красивые, плечи в порядке. Хорош.
И тут Со произносит эту фразу, что может отбить Владика у этой Иры. Она тоже уже разделась и идет с Са в воду. У Са белое детское брюхо, длинные сильные ноги как колонны, длинные руки. Что же касается Со, то она в тесном купальнике, такая маленькая, черные кудри по плечам и все время смеется. Са и Со брызгают друг на друга, хохочут, вот обе плюхнулись в воду как рыбы и помчались хорошим кролем, обученные девки.
Спасатель на лодке спохватился и погнал наперерез, очень уж напоказ они пошли.
Остальные девочки пожали плечами и слегка макнулись, преувеличенно визжа и оберегая накрашенные ресницы. Поплыли, высоко торча башками из воды и глядя, разумеется, куда – вслед Владику, нет вопросов.
Ира вон она, загребает не спеша, на голове намотано, потому голову не погружает. Владик ускакал далеко вперед, и там, ближе к лодке спасателей, вся тройка пловцов повернула назад – Са, Со и Владик, и пошли обратно с большой мощью, а потом, как дельфины по команде, метнулись опять вперед.
Весело было наблюдать за ними, все увлеклись, кто сдастся первым? И откуда же у Са такое брюхо неспортивное? И что же она сутулится-то? А Со, смотрите, Со как летит! Уже старается.
Владик их, конечно, обогнал и уже мчится обратно и наперерез, навстречу. Это тебе не мелкое хулиганство на воде, которое затеяли остальные мужские крестьяне отряда – утопить, с гоготом поднырнуть, зацепить за резинку чужих трусов, вынырнуть с комком ила и плюхнуть им в морду товарища, потом им кинули мяч, они с размаху бацают мячом в девочек, девочки с визгом, панически гребут к берегу, сейчас потечет тушь с ресниц – а Владик сосредоточенно бороздит пруд, красавец, спортсмен.
Все девочки старшего отряда сразу невзлюбили ее, тем более при ней находился этот Владик, с которым она немедленно стала повсюду появляться, он-то был жутко красивый парень, похож на какого-то американского киноартиста. Причем упрямый как бык, неразговорчивый, ни на какие слова и шутки не отвечал и все время таскался за этой Ирой. То ли они вместе приехали, но оказалось, что нет, девочки прямо спросили Иру во второй вечер: «Вы с Владиком вместе приехали?» – а она ответила: «А какая разница», то есть не вместе. В столовой за одним столом, в кино рядом, танцуют неразлучно и так далее с первого дня.
И тут Са и Со.
Са в расчет не принимается, такая рыба, талии нет, глаза белые, здоровенная и как охранник при сестре, их вместе привезли мамы – типа будьте рядом перед лицом судьбы. Отражайте удары.
Дальше идет Со, Соня, маленькая, не худая, черные волосы кудрявые до плеч, все время смеется. Тоже так себе.
И вот в спальне у девочек (неделя прошла) возникает разговор, почему это Владик ходит с Ирой. Все недовольны: кто эта Ира? Она ни с кем не разговаривает, слишком такая гордая, что ли? Одна, Оля, хотела с ней подружиться (с дальним прицелом, конечно, на Владика), и Ира ей ответила, что нет, эти юбки не итальянские, сама себе она как бы шьет по выкройкам, а потом из разговора выяснилось, что Ира живет без мамы, у мамы новый муж, ха-ха, Иру отселили к бабушке, а та больная, и Ира все делает, готовит, стирает: Золушка! Говоришь по-английски – говорит, а кем будешь – будет дизайнером, не что-нибудь. Никто из ребят еще не знает точно куда пойдет после школы, все-таки еще время есть, а у этой уже все схвачено. Занимается с педагогами. А кто мамин муж – а вот на это она ответила «а в чем дело». С такими сведениями вернулась из разведки Оля.
Теперь: что в ней нашел Владик? Некрасивая, стрижка никакая, если бы лысая под ноль, тогда понятно. Юбки и шорты классные. Врет что сама сшила.
Все остальные девочки на разных стадиях возраста, одни прыщавые, другие уже выровнялись, все нервно смеются, многие бреют ноги в душевой, косметику употребляют повально, мажутся до завтрака! Ира, что Ира – слегка проводит помадой по своему толстому рту. Маленькие глаза не красит. Ходит при этом прямая как спичка.
Короче, Са и Со все время рядом вроде близнецов, какие-то сросшиеся, тихо разговаривают, они тоже выпали из общей жизни отряда. Не обращают внимания ни на кого, им достаточно друг друга.
Но разговоры о Владике и Ире доходят до них тоже. Они, Са и Со, смеются тихо и самоуверенно. Высокая, толстая как рыба Са и маленькая Со хихикают, а сами ничего из себя не представляют.
И вдруг, поговорив и посмеявшись с Са, Со замечает, что может отбить Владика у Иры.
Все охотно хохочут, даже язвительно. Дело происходит на берегу огромного пруда. Девочки лежат на полотенцах, загорают. Это первый жаркий день после приезда. Все уже знают, что с Са и Со некому было сидеть на даче, и их запихнули в этот лагерь. Как на каторгу, нормально?
А Ира с Владиком уже разделись, идут в воду, глядите, семейная пара, он ее поддерживает. У Иры обыкновенное худое тело, никаких особенных изгибов, кожа бледная, талия длинноватая, на голове наверчен платок. Ноги нормальные. Владик уже где-то загорел, сильный как бычок, ноги красивые, плечи в порядке. Хорош.
И тут Со произносит эту фразу, что может отбить Владика у этой Иры. Она тоже уже разделась и идет с Са в воду. У Са белое детское брюхо, длинные сильные ноги как колонны, длинные руки. Что же касается Со, то она в тесном купальнике, такая маленькая, черные кудри по плечам и все время смеется. Са и Со брызгают друг на друга, хохочут, вот обе плюхнулись в воду как рыбы и помчались хорошим кролем, обученные девки.
Спасатель на лодке спохватился и погнал наперерез, очень уж напоказ они пошли.
Остальные девочки пожали плечами и слегка макнулись, преувеличенно визжа и оберегая накрашенные ресницы. Поплыли, высоко торча башками из воды и глядя, разумеется, куда – вслед Владику, нет вопросов.
Ира вон она, загребает не спеша, на голове намотано, потому голову не погружает. Владик ускакал далеко вперед, и там, ближе к лодке спасателей, вся тройка пловцов повернула назад – Са, Со и Владик, и пошли обратно с большой мощью, а потом, как дельфины по команде, метнулись опять вперед.
Весело было наблюдать за ними, все увлеклись, кто сдастся первым? И откуда же у Са такое брюхо неспортивное? И что же она сутулится-то? А Со, смотрите, Со как летит! Уже старается.
Владик их, конечно, обогнал и уже мчится обратно и наперерез, навстречу. Это тебе не мелкое хулиганство на воде, которое затеяли остальные мужские крестьяне отряда – утопить, с гоготом поднырнуть, зацепить за резинку чужих трусов, вынырнуть с комком ила и плюхнуть им в морду товарища, потом им кинули мяч, они с размаху бацают мячом в девочек, девочки с визгом, панически гребут к берегу, сейчас потечет тушь с ресниц – а Владик сосредоточенно бороздит пруд, красавец, спортсмен.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента