Страница:
Греки, кажется, очень скоро поняли, что дали увлечь себя в мероприятие, столь же постыдное, сколь и бесполезное для их гибнущего Отечества. В этом они смогут окончательно убедиться вскоре, в дни штурма Константинополя турками. А пока что многие греческие иерархи, подписавшие унию, высаживаются на родной берег со словами горького раскаяния: «Мы продали нашу веру, мы променяли Православие… Да отсечется рука, подписавшая беззаконное определение! Да исторгнется язык, изрекший согласие с латинянами?» И хотя Иоанн VIII ставит на патриаршую кафедру сначала Митрофана Кизического, а потом своего духовника Григория Мамму — ревностных униатов, — народ унии не приемлет. Ее проклинают повсюду. В итоге император Иоанн перед кончиной и сам отрекся от своего беззаконного детища и умер православным.
Однако, в Риме пока что выражают свое удовлетворение. Роль Русского митрополита в деле заключения унии была столь велика, что папа выказал ему свое особенное расположение. Исидор перед отъездом на Русь получил кардинальскую шапку и титул «legatus de latere» — «легата от ребра апостольского». Его юрисдикции подчиняют не только Русь и Литву, но также Ливонию и Польскую Галицию. Вскоре Исидор двинулся в путь, неспешно направляясь в Россию. Повсюду он призывает православных причащаться вместе с католиками. Об этом же из Буда-Пешта он в 1440 г. отправляет окружное послание своей пастве. В Кракове митрополит был принят королем Польши и служил греческую литургию в римском костеле. Многократно сослужил он с католиками. Но поддержки католических властей Польши и Литвы, на которых Исидор возлагал большие надежды, он так и не встретил. Причиной этому было то, что король Польши Владислав III Ягеллон (сын Владислава II Ягайла) не признавал в то время ни папу Евгения IV, ни базельского антипапу Феликса V, а потому не воспринял и Флорентийской унии. В Литве же князем после смерти Сигизмунда стал брат Владислава Казимир Ягеллон (будущий король Польши Казимир IV), который боялся конкуренции за престол со стороны сына Сигизмундова, а потому не хотел вносить смуту в умы своих православных подданных поддержкой унии. Однако, многие православные удельные князья Литовской Руси, в том числе и Киевский князь Александр Владимирович, внук Ольгерда, приняли Исидора как своего законного митрополита. Трудно сказать, почему так произошло. Быть может, просто по своей безграмотности не поняли до конца смысла происшедшего.
Объехав большинство городов Галиции и Литовской Руси, в марте 1441 г. Исидор наконец прибыл в Москву. Здесь его ждал прием, совершенно другой, нежели в Европе. В Москве были вполне в курсе всех деяний Исидора на Флорентийском соборе. Бежавшие из Италии люди из свиты Исидора уже успели рассказать о его папизме и оказанном им активном давлении на других греков, склоненных к унии усилиями Русского митрополита. Наиболее веско, разумеется, прозвучало покаянное слово Авраамия Суздальского, живой жертвы Исидорова униатства. Москва имела время, чтобы оправиться от шока, вызванного осмыслением катастрофической ситуации, когда вдруг оказалось, что давшие Руси православную веру греки во главе с патриархом и императором оказались отступниками и еретиками. Причем, все усугублялось сознанием того, что православный русский народ остался сиротой, потеряв в лице своего митрополита-отступника духовного лидера. После всех ранее описанных безобразий, связанных с поставлением митрополитов в погрязшем в коррупции Царьграде, отступничество греков стало финальным аккордом, после которого ни о каком доверии к вчерашним учителям — грекам — на Руси говорить уже не приходилось. Русская Церковь начинала понимать, что вопреки своим желаниям и устремлением волею Божией она в тот момент оказалась единственной Поместной Церковью на земле, оставшейся верной Истине Православия. Православные русские люди вдруг поняли, что кроме них, великого Марка Эфесского и горстки афонских монахов во всем мире больше нет православных. Кроме их Святой Руси нет больше в мире Вселенской Церкви. Обнаружить подобный факт — значило абсолютно по-новому взглянуть на себя и весь окружающий мир.
Задача, которая встала перед русскими, была невероятно сложной: в самый короткий срок нужно было сориентироваться, как далее существовать самостоятельно, в кольце враждебных Православию соседей, без привычной оглядки на Константинополь. Кроме того, нелегко было сообразить, как разрешить скандальную ситуацию, которая складывалась с приездом в Москву Исидора. Во многом это удалось сделать благодаря мудрой и твердой позиции, которую занял молодой князь Василий Васильевич. Его в нашей исторической науке принято по традиции рисовать абсолютно серой и невыразительной личностью. С легкой руки Ключевского, не признававшего за потомками св. Димитрия Донского никаких достоинств, образ Василия Темного и его эпохи хрестоматийно рисовался по контрасту. Безликий князь, наломавший немало дров за время своего якобы бездарного княжения, с одной стороны. И с другой, — его окружение, которое неуклонно ведет Москву по пути возвышения и собирания Руси под скипетр этой «посредственности». Конечно, все это выглядит большой натяжкой. И история с Исидором показывает, сколь далек подобный взгляд от объективности. Тонкий ум и дипломатический талант Василия со всем блеском проявились в вопросе о низложении Исидора и достижении автокефалии Русской Церкви.
Митрополит-отступник прибыл в Москву Великим Постом 1441 г. Перед ним как перед папским легатом и кардиналом несли латинский крест — «крыж лятский». Москва молчала. Здесь разумно рассудили, что отступник сам должен изобличить себя своими действиями. В столь тонком деле, которое режиссировал Василий, необходимо было проявить максимум беспристрастия и непредвзятости. Канонический такт Москвы в деле низложения Исидора удивителен. Митрополит стал совершать богослужение в Успенском соборе Кремля. За ектениями он велел на первом месте поминать имя папы Евгения, а не патриарха Константинопольского. По окончании службы Исидор велел зачитать с амвона главного храма России акт об унии Константинопольского Патриархата с Римом. Затем митрополит передал великому князю послание от папы Евгения с призывом помогать Исидору в деле утверждения унии. Папе, а не патриарху, как раньше, пропели многолетие. Таким образом, Исидор сам своими действиями обличил в себе отступника от Православия. После этого великий князь Василий имел уже полное право объявить митрополита Исидора «еретиком и латинским прелестником», что Государь и сделал. Отказавшись принять от отступника благословение, Василий II повелел взять его под стражу. Митрополита заключили до соборного разбирательства в Чудов монастырь. Карташев полагал, что первоначально в Москве возникла растерянность в связи с тем напором в деле утверждения унии, какой Исидор развил сразу же по прибытии. Едва ли с этим можно согласиться. У москвичей было время все обдумать и подготовиться к встрече униата. Ничего принципиально нового с его приездом в Москве не узнали: все подробности Флорентийской унии уже давно поведали Авраамий и другие русские беглецы. Скорее в действиях москвичей можно видеть тщательно продуманный сценарий: Исидору дают возможность максимально изобличить себя как отступника от Православия, и лишь затем инициативу берет на себя великий князь. Это, вероятно, тоже не случайно. После Флорентийского собора в мире нет уже ни православного Вселенского Патриарха, ни православного императора, есть лишь одна верная Православию Поместная Церковь — Русская. И отныне она тождественна Вселенской Церкви. Прежде занимавший заурядное место в имперской теократической системе великий князь Московский и всея Руси теперь осознал себя как подлинный преемник православного царского достоинства, настоящий «епископ внешних дел Церкви», каким мыслили себя, начиная с Константина Великого, все Императоры Ромеев. Даже само царственное имя Василия, наверное, было им осмыслено в это время как призвание быть возглавителем того православного остатка, с которым после унии еще можно было связывать понятие «православный мир». Здесь уже впервые мы можем увидеть истоки идеи «Третьего Рима» — Москвы. Отсюда и такая неожиданная активность Московского государя в делах Церкви, выказанная им при обличении Исидора.
Лишь после Василия высказывают свое суждение о митрополите русские архиереи. В Москву на Собор Русской Церкви для рассмотрения дела митрополита-отступника приехали епископы Ефрем Ростовский, Иона Рязанский, Варлаам Коломенский, Иов Сарайский, Герасим Пермский и Авраамий Суздальский, многочисленные архимандриты, игумены важнейших монастырей, представители черного и белого духовенства. Собор рассмотрел флорентийское определение и признал его «ересью, противной Божественным правилам и Преданию». Кстати, это определение неплохо было бы помнить сегодня тем ревнителям экуменизма, которые утверждают, что Православной Церковью католицизм никогда соборно не квалифицировался как ересь — постановления Московского Собора 1441 г. никто до сих пор не отменял!
Интересно сопоставить эти два собора — Флорентийский и Московский. Один, на котором, помимо императора, Константинопольского патриарха и греческих архиереев, присутствуют папа, 11 кардиналов и 150 латинских епископов, гордо называет себя «вселенским» и фактически уничтожает Православие. Он как бы олицетворяет собой всю мощь Католического Запада, у ног которого в роли униженного просителя валяется предавший свое Православие Восток. А на другом, в далекой от центральных событий европейской политики, малокнижной и не блещущей богословским образованием Москве, собрались всего 6 русских епископов, один из которых — это кающийся вчерашний униат Авраамий. И эти шесть епископов дерзают осудить самого митрополита-кардинала Исидора, который только что так блистал и торжествовал перед лицом всей Европы на Ферраро-Флорентийском соборе и уже мнил себя победителем. Гордый грек, большой эрудит и утонченный политик, Исидор, вероятно, не мог и предположить, каким фиаско вскоре обернется его триумф, когда шесть полуобразованных (разумеется, с его точки зрения) русских архиереев, прибывших в Москву из своих таежных углов, и молодой великий князь учинят над ним суд и в этой критической ситуации уберегут Церковь и Священное Предание. Понятно, что Господь не дал бы погибнуть Церкви, которая пребудет на земле до самого Второго Пришествия, но Промысл Божий претворяется в жизнь человеческими руками. И в этом смысле, конечно, именно эти 6 русских архиереев сохранили миру Истину Православия тогда, когда нигде, кроме Руси его уже не оставалось. Именно они, русские епископы, сделали то, чего не смогли сделать греки на Ферраро-Флорентийском соборе. Осуждение унии Восточными патриархами в 1443 г., возвращение Константинопольского Патриархата в Православие после падения Царьграда, — все это будет потом. А тогда, в 1441 г., православная вера была сохранена исключительно благодаря Русской Церкви и Московскому государю. К сожалению, эпохальный по своему значению Московский Собор 1441 г. и его отцы так по достоинству никогда и не были оценены — в церковно-исторической литературе этому событию почему-то всегда уделялось крайне мало внимания.
Митрополиту Исидору предлагали покаяться и вернуться в лоно Православия. Но он наотрез отказался — еще одно свидетельство того, что в основе униатской деятельности Исидора лежали серьезные пролатинские убеждения, а не только мотивы получения помощи грекам от Запада. Упорство Исидора ставило русских перед большим затруднением: предстояло судить, низложить, а быть может, в перспективе, и казнить за отступничество самого Предстоятеля Русской Церкви. Такого на Московской Руси еще никогда не бывало. К тому же это автоматически приводило к полному и окончательному разрыву с Константинополем, к которому русские привыкли питать искренние сыновние чувства. Поэтому несмотря на непоколебимую решимость Руси отстаивать Православие, нелегко было делать это с помощью столь крутых мер.
Москвичи, безусловно, робели перед тем, что предстояло совершить. Во-первых, не было подобных прецедентов: новации всегда вызывают трудности. Во-вторых, приходилось действовать полностью самостоятельно — к этому на Руси при былой зависимости от греков тоже не привыкли. В-третьих, выступление против греков создавало естественную этическую трудность: обличать в ереси приходилось Константинопольскую Церковь-мать и греков — наших учителей в православной вере. И наконец, имел место просто страх за возможные последствия, основанный на политической оценке ситуации в мире. Это немаловажно, если принять в расчет, что в это время Русь была теснима врагами со всех сторон. На юге и востоке татары: Орда, ослабевшая от внутренних усобиц, все же еще была опасна — стоит ей преодолеть смуты и она вновь будет в состоянии разгромить и поглотить Русь. На северо-западе — Тевтонский и Ливонский Ордена, которые, имея на руках такой козырь, как акт Флорентийской унии, вполне могут возобновить крестовый поход против непокорных Риму «схизматиков». И наконец, с запада — Литва и Польша, также всегда готовые выступить против Москвы, тем более теперь, когда с помощью унии открывалась такая заманчивая перспектива создания из Польши, Литвы и Руси гигантской католической империи под властью Ягеллонов. Словом, между мусульманским Востоком и католическим Западом, как между молотом и наковальней, была зажата маленькая Московская Русь — все, что на тот момент осталось на земле от Православной Ойкумены.
Неожиданно часть трудностей разрешил сам Исидор. Митрополит, проведя в заключении почти полгода, осенью 1441 г. бежал вместе со своим учеником архидиаконом Григорием в Тверь. Причем, можно думать, что против его побега не были против и сами его московские судьи, не желавшие предельно обострять ситуацию. Однако, и Тверской князь Борис, несмотря на традиционную вражду Твери и Москвы, посмотрел на дело глазами православного христианина, а не политика: он также велел арестовать митрополита, и в результате Исидору довелось еще полгода просидеть в заключении. Из Твери он попадает в Новогрудок — митрополичью кафедру Литовской Руси, — но и здесь его ожидает полный провал: великий князь Казимир признал законным не Ферраро-Флорентийский собор и папу Евгения IV, а Базельский с его антипапой Феликсом V. В результате унию не приняла даже Литва. Такого, вероятно, Исидор не мог предположить даже при самом худшем прогнозе событий. Незадачливый кардинал уезжает в дорогой его сердцу Рим с тем, чтобы уже больше никогда не появляться на Руси, в которой он так жестоко обманулся.
Справедливости ради надо отметить, что Исидор как греческий патриот приехал в Константинополь накануне его падения в 1453 г. и находился там вплоть до того момента, когда город пал под ударами турок. Кардиналу-униату, вероятно, помимо страданий, испытанных при виде гибели тысячелетней империи, было не менее тягостно сознавать, что несмотря на предательство своей веры греки так и не получили от католического Запада никакой реальной помощи.
Значение событий, которые произошли во Флоренции, а потом в Москве, было огромным для судеб Православия вообще и для России, в частности. Ферраро-Флорентийский собор был покушением на Церковь Христову как таковую, на Вселенское Православие. Это была попытка Рима поглотить целиком всю Православную Церковь. Если бы она удалсь, Православие должно было бы вообще прекратить свое существование. А это могло означать только одно: либо Православие не есть Истина (с чем невозможно согласиться), либо наступает конец мира, поскольку на земле исчезает истинная Церковь Христова. И быть может, конец света состоялся бы тогда, если бы не нашлись эти шесть русских православных епископов, один князь Василий Темный и святитель Марк Эфесский, которые не побоялись ни мусульманского Востока, ни католического Запада. Их руками и трудами на задворках Европы, среди лесов и снегов, Промыслом Божиим для мира было сохранено Православие.
Лекция 12
Здесь на помощь Церкви вновь приходит государственная власть с ее дипломатическим опытом. Великий князь Василий II Васильевич пишет все в том же 1441 г. послание в Константинополь, адресованное патриарху и императору. Оно, безусловно, является шедевром русского дипломатического искусства. По сути греков-униатов оно ставит в ситуацию, обыкновенно именуемую в шахматах патовой.
В начале этого письма, обращенного к униатскому патриарху Митрофану, излагается история Православия на Руси, причем грекам отдается должное как учителям русского народа в православной вере. Далее много говорится об исторической преемственности, о том, что Константинополь всегда ставил на Русь митрополитов, как русских, так и греков по происхождению. Затем князь сетовал на то, что греки отказались поставить митрополитом Иону, а прислали Исидора, который против воли князя принял участие в заключении унии, нарушив свое обещание хранить православную веру. За это, как сообщает послание патриарху (униату же!), Исидор после соборного разбирательства был низложен, так как учиненное им признано противным Православию. Сами же русские объявляют, что по-прежнему неуклонно держатся Православия, воспринятого ими от греков. И далее у патриарха великий князь просит даже не просто поставить митрополитом на Русь Иону, а вообще благословить впредь Предстоятеля Русской Церкви избирать и поставлять дома, на Руси, сохраняя при этом каноническую связь с Константинополем.
Понятно, что ответить на это послание (не важно — положительно или отрицательно) и исполнить просьбу русских, только что решительно продекларировавших свое Православие, патриарх-униат никак не мог. В противном случае, неминуемо встал бы вопрос о его собственной измене и совращении в униатство. Ситуация тем самым намеренно доводилась до абсурда предложением невозможного. Таким образом, русские соблюдали всеканонические формальности и развязывали себе руки. В то же время, это послание могло быть напоминанием Константинополю о том, что еще возможно покаяться и отречься от унии. Это как бы последний шанс, предоставляемый согрешившим грекам, чтобы вернуть все на круги своя.
Ответ греков на это послание великого князя Василия патриарху Митрофану неизвестен. Быть может, расчет москвичей вполне оправдался, и униат вынужден был промолчать, получив воинственный «манифест» Православия из Москвы. Но существует предположение, что послание так и не было отправлено в Константинополь, так как известен его исправленный вариант, датированный 1445 г. Быть может, на Руси справедливо решили, что при той явной апостасии, которую совершили греки во Флоренции, не стоит прибегать к столь ухищренным средствам. Разрыв с Константинополем не требовал вообще никакого канонического обоснования, достаточно было догматического: Константинопольская Церковь перестала быть православной, Русская Церковь пребывает в Истине, следовательно никакой канонической связи и общения между ними быть не может.
В Москве, вероятно, колебались: отправлять ли в Царьград великокняжеское послание или просто явочным порядком утвердить независимость Русской Церкви. И поначалу скорее всего верх взяло последнее мнение. Однако, можно думать, что эти колебания вскоре обнаружились вновь. Иначе не было бы необходимости в 1445 г. составлять новую редакцию послания. Быть может, это произошло после того, как в Москве узнали о том, что в 1443 году в Иерусалиме собрался Собор, на котором присутствовали три Восточных патриарха — Александрийский, Иерусалимский и Антиохийский, которые заявили о полном неприятии и осуждении Флорентийской унии. Тем не менее, в Константинополе по-прежнему сидел патриарх-униат. А вскоре Москве стало уже не до канонических терзаний. Разгорелась самая настоящая война, на сей раз гражданская. Вновь вспыхнула смута в связи с притязаниями сыновей Юрия Звенигородского — Василия Косого и Димитрия Шемяки — на великое княжение Московское. Великому князю Василию II, который в 1446 г. был свергнут, ослеплен и стал с этого времени именоваться «Темным», некогда было среди всей разыгравшейся на Руси драмы заниматься делами утверждения автокефалии Русской Церкви. В то же время, решение это уже окончательно оформилось в сознании русских. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что Шемяка, на короткое время утвердившись на Москве, обращается за помощью к Рязанскому епископу Ионе, обещая ему в случае поддержки признать его митрополитом всея Руси. Так что смута в великокняжеском доме лишь отсрочила, но не сняла с повестки дня вопрос об установлении церковной независимости Руси от греков.
Едва лишь Василий вновь утвердился на великом княжении, как наконец давняя проблема была разрешена поставлением Ионы Рязанского на митрополию с титулом «Киевского и всея Руси». И хотя еще 17 лет тому назад Иона был избран кандидатом на митрополичью кафедру, прежде интронизации состоялось его повторное избрание. В этом видели особую необходимость, так как это второе избрание проходило при чрезвычайных обстоятельствах и по сути должно было стать началом автокефалии Русской Церкви. Для участия в этом предприятии в Москву прибыли 4 епископа: Ефрем Ростовский, Авраамий Суздальский, Варлаам Коломенский и Питирим Пермский. Евфимий Новгородский и Илия Тверской прислали свои грамоты с изъявлением согласия на поставление Ионы. Присутствовало немало представителей черного и белого духовенства. Рязанский епископ вновь единогласно был признан достойным митрополичьей кафедры. Надо отметить, что на Соборе еще не раз в речах выступавших звучали осторожные ссылки на аналогичные поставления митрополитов в Киеве без ведома греков, и даже отмечалось, что Иону уже благословил стать преемником Исидора Константинопольский патриарх 17 лет назад. 5 декабря 1448 г. состоялось торжественное поставление Ионы в митрополиты.
Однако, в Риме пока что выражают свое удовлетворение. Роль Русского митрополита в деле заключения унии была столь велика, что папа выказал ему свое особенное расположение. Исидор перед отъездом на Русь получил кардинальскую шапку и титул «legatus de latere» — «легата от ребра апостольского». Его юрисдикции подчиняют не только Русь и Литву, но также Ливонию и Польскую Галицию. Вскоре Исидор двинулся в путь, неспешно направляясь в Россию. Повсюду он призывает православных причащаться вместе с католиками. Об этом же из Буда-Пешта он в 1440 г. отправляет окружное послание своей пастве. В Кракове митрополит был принят королем Польши и служил греческую литургию в римском костеле. Многократно сослужил он с католиками. Но поддержки католических властей Польши и Литвы, на которых Исидор возлагал большие надежды, он так и не встретил. Причиной этому было то, что король Польши Владислав III Ягеллон (сын Владислава II Ягайла) не признавал в то время ни папу Евгения IV, ни базельского антипапу Феликса V, а потому не воспринял и Флорентийской унии. В Литве же князем после смерти Сигизмунда стал брат Владислава Казимир Ягеллон (будущий король Польши Казимир IV), который боялся конкуренции за престол со стороны сына Сигизмундова, а потому не хотел вносить смуту в умы своих православных подданных поддержкой унии. Однако, многие православные удельные князья Литовской Руси, в том числе и Киевский князь Александр Владимирович, внук Ольгерда, приняли Исидора как своего законного митрополита. Трудно сказать, почему так произошло. Быть может, просто по своей безграмотности не поняли до конца смысла происшедшего.
Объехав большинство городов Галиции и Литовской Руси, в марте 1441 г. Исидор наконец прибыл в Москву. Здесь его ждал прием, совершенно другой, нежели в Европе. В Москве были вполне в курсе всех деяний Исидора на Флорентийском соборе. Бежавшие из Италии люди из свиты Исидора уже успели рассказать о его папизме и оказанном им активном давлении на других греков, склоненных к унии усилиями Русского митрополита. Наиболее веско, разумеется, прозвучало покаянное слово Авраамия Суздальского, живой жертвы Исидорова униатства. Москва имела время, чтобы оправиться от шока, вызванного осмыслением катастрофической ситуации, когда вдруг оказалось, что давшие Руси православную веру греки во главе с патриархом и императором оказались отступниками и еретиками. Причем, все усугублялось сознанием того, что православный русский народ остался сиротой, потеряв в лице своего митрополита-отступника духовного лидера. После всех ранее описанных безобразий, связанных с поставлением митрополитов в погрязшем в коррупции Царьграде, отступничество греков стало финальным аккордом, после которого ни о каком доверии к вчерашним учителям — грекам — на Руси говорить уже не приходилось. Русская Церковь начинала понимать, что вопреки своим желаниям и устремлением волею Божией она в тот момент оказалась единственной Поместной Церковью на земле, оставшейся верной Истине Православия. Православные русские люди вдруг поняли, что кроме них, великого Марка Эфесского и горстки афонских монахов во всем мире больше нет православных. Кроме их Святой Руси нет больше в мире Вселенской Церкви. Обнаружить подобный факт — значило абсолютно по-новому взглянуть на себя и весь окружающий мир.
Задача, которая встала перед русскими, была невероятно сложной: в самый короткий срок нужно было сориентироваться, как далее существовать самостоятельно, в кольце враждебных Православию соседей, без привычной оглядки на Константинополь. Кроме того, нелегко было сообразить, как разрешить скандальную ситуацию, которая складывалась с приездом в Москву Исидора. Во многом это удалось сделать благодаря мудрой и твердой позиции, которую занял молодой князь Василий Васильевич. Его в нашей исторической науке принято по традиции рисовать абсолютно серой и невыразительной личностью. С легкой руки Ключевского, не признававшего за потомками св. Димитрия Донского никаких достоинств, образ Василия Темного и его эпохи хрестоматийно рисовался по контрасту. Безликий князь, наломавший немало дров за время своего якобы бездарного княжения, с одной стороны. И с другой, — его окружение, которое неуклонно ведет Москву по пути возвышения и собирания Руси под скипетр этой «посредственности». Конечно, все это выглядит большой натяжкой. И история с Исидором показывает, сколь далек подобный взгляд от объективности. Тонкий ум и дипломатический талант Василия со всем блеском проявились в вопросе о низложении Исидора и достижении автокефалии Русской Церкви.
Митрополит-отступник прибыл в Москву Великим Постом 1441 г. Перед ним как перед папским легатом и кардиналом несли латинский крест — «крыж лятский». Москва молчала. Здесь разумно рассудили, что отступник сам должен изобличить себя своими действиями. В столь тонком деле, которое режиссировал Василий, необходимо было проявить максимум беспристрастия и непредвзятости. Канонический такт Москвы в деле низложения Исидора удивителен. Митрополит стал совершать богослужение в Успенском соборе Кремля. За ектениями он велел на первом месте поминать имя папы Евгения, а не патриарха Константинопольского. По окончании службы Исидор велел зачитать с амвона главного храма России акт об унии Константинопольского Патриархата с Римом. Затем митрополит передал великому князю послание от папы Евгения с призывом помогать Исидору в деле утверждения унии. Папе, а не патриарху, как раньше, пропели многолетие. Таким образом, Исидор сам своими действиями обличил в себе отступника от Православия. После этого великий князь Василий имел уже полное право объявить митрополита Исидора «еретиком и латинским прелестником», что Государь и сделал. Отказавшись принять от отступника благословение, Василий II повелел взять его под стражу. Митрополита заключили до соборного разбирательства в Чудов монастырь. Карташев полагал, что первоначально в Москве возникла растерянность в связи с тем напором в деле утверждения унии, какой Исидор развил сразу же по прибытии. Едва ли с этим можно согласиться. У москвичей было время все обдумать и подготовиться к встрече униата. Ничего принципиально нового с его приездом в Москве не узнали: все подробности Флорентийской унии уже давно поведали Авраамий и другие русские беглецы. Скорее в действиях москвичей можно видеть тщательно продуманный сценарий: Исидору дают возможность максимально изобличить себя как отступника от Православия, и лишь затем инициативу берет на себя великий князь. Это, вероятно, тоже не случайно. После Флорентийского собора в мире нет уже ни православного Вселенского Патриарха, ни православного императора, есть лишь одна верная Православию Поместная Церковь — Русская. И отныне она тождественна Вселенской Церкви. Прежде занимавший заурядное место в имперской теократической системе великий князь Московский и всея Руси теперь осознал себя как подлинный преемник православного царского достоинства, настоящий «епископ внешних дел Церкви», каким мыслили себя, начиная с Константина Великого, все Императоры Ромеев. Даже само царственное имя Василия, наверное, было им осмыслено в это время как призвание быть возглавителем того православного остатка, с которым после унии еще можно было связывать понятие «православный мир». Здесь уже впервые мы можем увидеть истоки идеи «Третьего Рима» — Москвы. Отсюда и такая неожиданная активность Московского государя в делах Церкви, выказанная им при обличении Исидора.
Лишь после Василия высказывают свое суждение о митрополите русские архиереи. В Москву на Собор Русской Церкви для рассмотрения дела митрополита-отступника приехали епископы Ефрем Ростовский, Иона Рязанский, Варлаам Коломенский, Иов Сарайский, Герасим Пермский и Авраамий Суздальский, многочисленные архимандриты, игумены важнейших монастырей, представители черного и белого духовенства. Собор рассмотрел флорентийское определение и признал его «ересью, противной Божественным правилам и Преданию». Кстати, это определение неплохо было бы помнить сегодня тем ревнителям экуменизма, которые утверждают, что Православной Церковью католицизм никогда соборно не квалифицировался как ересь — постановления Московского Собора 1441 г. никто до сих пор не отменял!
Интересно сопоставить эти два собора — Флорентийский и Московский. Один, на котором, помимо императора, Константинопольского патриарха и греческих архиереев, присутствуют папа, 11 кардиналов и 150 латинских епископов, гордо называет себя «вселенским» и фактически уничтожает Православие. Он как бы олицетворяет собой всю мощь Католического Запада, у ног которого в роли униженного просителя валяется предавший свое Православие Восток. А на другом, в далекой от центральных событий европейской политики, малокнижной и не блещущей богословским образованием Москве, собрались всего 6 русских епископов, один из которых — это кающийся вчерашний униат Авраамий. И эти шесть епископов дерзают осудить самого митрополита-кардинала Исидора, который только что так блистал и торжествовал перед лицом всей Европы на Ферраро-Флорентийском соборе и уже мнил себя победителем. Гордый грек, большой эрудит и утонченный политик, Исидор, вероятно, не мог и предположить, каким фиаско вскоре обернется его триумф, когда шесть полуобразованных (разумеется, с его точки зрения) русских архиереев, прибывших в Москву из своих таежных углов, и молодой великий князь учинят над ним суд и в этой критической ситуации уберегут Церковь и Священное Предание. Понятно, что Господь не дал бы погибнуть Церкви, которая пребудет на земле до самого Второго Пришествия, но Промысл Божий претворяется в жизнь человеческими руками. И в этом смысле, конечно, именно эти 6 русских архиереев сохранили миру Истину Православия тогда, когда нигде, кроме Руси его уже не оставалось. Именно они, русские епископы, сделали то, чего не смогли сделать греки на Ферраро-Флорентийском соборе. Осуждение унии Восточными патриархами в 1443 г., возвращение Константинопольского Патриархата в Православие после падения Царьграда, — все это будет потом. А тогда, в 1441 г., православная вера была сохранена исключительно благодаря Русской Церкви и Московскому государю. К сожалению, эпохальный по своему значению Московский Собор 1441 г. и его отцы так по достоинству никогда и не были оценены — в церковно-исторической литературе этому событию почему-то всегда уделялось крайне мало внимания.
Митрополиту Исидору предлагали покаяться и вернуться в лоно Православия. Но он наотрез отказался — еще одно свидетельство того, что в основе униатской деятельности Исидора лежали серьезные пролатинские убеждения, а не только мотивы получения помощи грекам от Запада. Упорство Исидора ставило русских перед большим затруднением: предстояло судить, низложить, а быть может, в перспективе, и казнить за отступничество самого Предстоятеля Русской Церкви. Такого на Московской Руси еще никогда не бывало. К тому же это автоматически приводило к полному и окончательному разрыву с Константинополем, к которому русские привыкли питать искренние сыновние чувства. Поэтому несмотря на непоколебимую решимость Руси отстаивать Православие, нелегко было делать это с помощью столь крутых мер.
Москвичи, безусловно, робели перед тем, что предстояло совершить. Во-первых, не было подобных прецедентов: новации всегда вызывают трудности. Во-вторых, приходилось действовать полностью самостоятельно — к этому на Руси при былой зависимости от греков тоже не привыкли. В-третьих, выступление против греков создавало естественную этическую трудность: обличать в ереси приходилось Константинопольскую Церковь-мать и греков — наших учителей в православной вере. И наконец, имел место просто страх за возможные последствия, основанный на политической оценке ситуации в мире. Это немаловажно, если принять в расчет, что в это время Русь была теснима врагами со всех сторон. На юге и востоке татары: Орда, ослабевшая от внутренних усобиц, все же еще была опасна — стоит ей преодолеть смуты и она вновь будет в состоянии разгромить и поглотить Русь. На северо-западе — Тевтонский и Ливонский Ордена, которые, имея на руках такой козырь, как акт Флорентийской унии, вполне могут возобновить крестовый поход против непокорных Риму «схизматиков». И наконец, с запада — Литва и Польша, также всегда готовые выступить против Москвы, тем более теперь, когда с помощью унии открывалась такая заманчивая перспектива создания из Польши, Литвы и Руси гигантской католической империи под властью Ягеллонов. Словом, между мусульманским Востоком и католическим Западом, как между молотом и наковальней, была зажата маленькая Московская Русь — все, что на тот момент осталось на земле от Православной Ойкумены.
Неожиданно часть трудностей разрешил сам Исидор. Митрополит, проведя в заключении почти полгода, осенью 1441 г. бежал вместе со своим учеником архидиаконом Григорием в Тверь. Причем, можно думать, что против его побега не были против и сами его московские судьи, не желавшие предельно обострять ситуацию. Однако, и Тверской князь Борис, несмотря на традиционную вражду Твери и Москвы, посмотрел на дело глазами православного христианина, а не политика: он также велел арестовать митрополита, и в результате Исидору довелось еще полгода просидеть в заключении. Из Твери он попадает в Новогрудок — митрополичью кафедру Литовской Руси, — но и здесь его ожидает полный провал: великий князь Казимир признал законным не Ферраро-Флорентийский собор и папу Евгения IV, а Базельский с его антипапой Феликсом V. В результате унию не приняла даже Литва. Такого, вероятно, Исидор не мог предположить даже при самом худшем прогнозе событий. Незадачливый кардинал уезжает в дорогой его сердцу Рим с тем, чтобы уже больше никогда не появляться на Руси, в которой он так жестоко обманулся.
Справедливости ради надо отметить, что Исидор как греческий патриот приехал в Константинополь накануне его падения в 1453 г. и находился там вплоть до того момента, когда город пал под ударами турок. Кардиналу-униату, вероятно, помимо страданий, испытанных при виде гибели тысячелетней империи, было не менее тягостно сознавать, что несмотря на предательство своей веры греки так и не получили от католического Запада никакой реальной помощи.
Значение событий, которые произошли во Флоренции, а потом в Москве, было огромным для судеб Православия вообще и для России, в частности. Ферраро-Флорентийский собор был покушением на Церковь Христову как таковую, на Вселенское Православие. Это была попытка Рима поглотить целиком всю Православную Церковь. Если бы она удалсь, Православие должно было бы вообще прекратить свое существование. А это могло означать только одно: либо Православие не есть Истина (с чем невозможно согласиться), либо наступает конец мира, поскольку на земле исчезает истинная Церковь Христова. И быть может, конец света состоялся бы тогда, если бы не нашлись эти шесть русских православных епископов, один князь Василий Темный и святитель Марк Эфесский, которые не побоялись ни мусульманского Востока, ни католического Запада. Их руками и трудами на задворках Европы, среди лесов и снегов, Промыслом Божиим для мира было сохранено Православие.
Лекция 12
Осуждение и низложение униата Исидора поставило перед Русской Церковью труднейшую задачу: как защитить Православие и в то же время соблюсти максимум каноничности в своих действиях. Разрыв с униатским Константинополем был неизбежен, однако ситуация, в которой Русская митрополия ради сохранения чистоты Православия должна была обрести свою автокефалию, была беспрецедентной. Не существовало никаких прямых канонических определений, которые бы предусматривали весь алгоритм действий в условиях, подобных тем, что были созданы Флорентийской унией. Обретение церковной автокефалии (хотя, как мы видели, Русь к ней отнюдь до сих пор не стремилась) было теперь совершенно необходимо. Но обосновать ее с точки зрения существующих древних канонов не представлялось возможным. В то же время рубить с плеча русские боялись. Во-первых, дело было столь важным, что опереться на авторитет сложившихся в Православии канонических норм считалось просто необходимым. А во-вторых, сказывалась некоторая робость москвичей в богословских и канонических вопросах — естественное следствие труднейшего положения Руси в годы татарщины. И если фундаментальный вопрос о православной вере, поставленный флорентийским отступничеством греков, русские разрешили для себя быстро и решительно — недостающие аргументы «от разума» восполнялись здесь доводами «от сердца», — то, когда дело дошло до канонического оформления создавшейся ситуации, русские почувствовали себя неуверенно. Это уже в конце XIX столетия знаменитый церковный историк В.В.Болотов провозгласит: канонично то, что полезно для Церкви. Если бы в Москве в XV столетии посмотрели на дело столь же широко, то стало бы очевидно: там, где речь идет о сохранении догматов Православия, там уже не до того, чтобы соблюдать каноны. Каноны — это икона Церкви, ее идеальный образ. Но Флорентийская уния поставила под угрозу само бытие Православной Церкви в мире — следовательно, ради сохранения Православия Русская Церковь имела полное право уже не руководствоваться канонами в своих отношениях с отступниками. Однако в ту пору москвичи еще испытывали исключительный трепет перед буквой канона. Отсюда та величайшая осторожность, которую мы наблюдаем во всем деле с автокефалией Русской Церкви.
Осмысление русскими последствий Флорентийской унии и отступничества греков. Поставление св. Ионы на митрополию всея Руси — начало автокефалии Русской Церкви. Русская Церковь при св. митрополите Ионе. Поставление Григория Болгарина униатским митрополитом Западной Руси и разделение Русской Церкви на две митрополии — Киево-Литовскую и Московскую. Попытки совращения западных русинов в католичество.
Здесь на помощь Церкви вновь приходит государственная власть с ее дипломатическим опытом. Великий князь Василий II Васильевич пишет все в том же 1441 г. послание в Константинополь, адресованное патриарху и императору. Оно, безусловно, является шедевром русского дипломатического искусства. По сути греков-униатов оно ставит в ситуацию, обыкновенно именуемую в шахматах патовой.
В начале этого письма, обращенного к униатскому патриарху Митрофану, излагается история Православия на Руси, причем грекам отдается должное как учителям русского народа в православной вере. Далее много говорится об исторической преемственности, о том, что Константинополь всегда ставил на Русь митрополитов, как русских, так и греков по происхождению. Затем князь сетовал на то, что греки отказались поставить митрополитом Иону, а прислали Исидора, который против воли князя принял участие в заключении унии, нарушив свое обещание хранить православную веру. За это, как сообщает послание патриарху (униату же!), Исидор после соборного разбирательства был низложен, так как учиненное им признано противным Православию. Сами же русские объявляют, что по-прежнему неуклонно держатся Православия, воспринятого ими от греков. И далее у патриарха великий князь просит даже не просто поставить митрополитом на Русь Иону, а вообще благословить впредь Предстоятеля Русской Церкви избирать и поставлять дома, на Руси, сохраняя при этом каноническую связь с Константинополем.
Понятно, что ответить на это послание (не важно — положительно или отрицательно) и исполнить просьбу русских, только что решительно продекларировавших свое Православие, патриарх-униат никак не мог. В противном случае, неминуемо встал бы вопрос о его собственной измене и совращении в униатство. Ситуация тем самым намеренно доводилась до абсурда предложением невозможного. Таким образом, русские соблюдали всеканонические формальности и развязывали себе руки. В то же время, это послание могло быть напоминанием Константинополю о том, что еще возможно покаяться и отречься от унии. Это как бы последний шанс, предоставляемый согрешившим грекам, чтобы вернуть все на круги своя.
Ответ греков на это послание великого князя Василия патриарху Митрофану неизвестен. Быть может, расчет москвичей вполне оправдался, и униат вынужден был промолчать, получив воинственный «манифест» Православия из Москвы. Но существует предположение, что послание так и не было отправлено в Константинополь, так как известен его исправленный вариант, датированный 1445 г. Быть может, на Руси справедливо решили, что при той явной апостасии, которую совершили греки во Флоренции, не стоит прибегать к столь ухищренным средствам. Разрыв с Константинополем не требовал вообще никакого канонического обоснования, достаточно было догматического: Константинопольская Церковь перестала быть православной, Русская Церковь пребывает в Истине, следовательно никакой канонической связи и общения между ними быть не может.
В Москве, вероятно, колебались: отправлять ли в Царьград великокняжеское послание или просто явочным порядком утвердить независимость Русской Церкви. И поначалу скорее всего верх взяло последнее мнение. Однако, можно думать, что эти колебания вскоре обнаружились вновь. Иначе не было бы необходимости в 1445 г. составлять новую редакцию послания. Быть может, это произошло после того, как в Москве узнали о том, что в 1443 году в Иерусалиме собрался Собор, на котором присутствовали три Восточных патриарха — Александрийский, Иерусалимский и Антиохийский, которые заявили о полном неприятии и осуждении Флорентийской унии. Тем не менее, в Константинополе по-прежнему сидел патриарх-униат. А вскоре Москве стало уже не до канонических терзаний. Разгорелась самая настоящая война, на сей раз гражданская. Вновь вспыхнула смута в связи с притязаниями сыновей Юрия Звенигородского — Василия Косого и Димитрия Шемяки — на великое княжение Московское. Великому князю Василию II, который в 1446 г. был свергнут, ослеплен и стал с этого времени именоваться «Темным», некогда было среди всей разыгравшейся на Руси драмы заниматься делами утверждения автокефалии Русской Церкви. В то же время, решение это уже окончательно оформилось в сознании русских. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что Шемяка, на короткое время утвердившись на Москве, обращается за помощью к Рязанскому епископу Ионе, обещая ему в случае поддержки признать его митрополитом всея Руси. Так что смута в великокняжеском доме лишь отсрочила, но не сняла с повестки дня вопрос об установлении церковной независимости Руси от греков.
Едва лишь Василий вновь утвердился на великом княжении, как наконец давняя проблема была разрешена поставлением Ионы Рязанского на митрополию с титулом «Киевского и всея Руси». И хотя еще 17 лет тому назад Иона был избран кандидатом на митрополичью кафедру, прежде интронизации состоялось его повторное избрание. В этом видели особую необходимость, так как это второе избрание проходило при чрезвычайных обстоятельствах и по сути должно было стать началом автокефалии Русской Церкви. Для участия в этом предприятии в Москву прибыли 4 епископа: Ефрем Ростовский, Авраамий Суздальский, Варлаам Коломенский и Питирим Пермский. Евфимий Новгородский и Илия Тверской прислали свои грамоты с изъявлением согласия на поставление Ионы. Присутствовало немало представителей черного и белого духовенства. Рязанский епископ вновь единогласно был признан достойным митрополичьей кафедры. Надо отметить, что на Соборе еще не раз в речах выступавших звучали осторожные ссылки на аналогичные поставления митрополитов в Киеве без ведома греков, и даже отмечалось, что Иону уже благословил стать преемником Исидора Константинопольский патриарх 17 лет назад. 5 декабря 1448 г. состоялось торжественное поставление Ионы в митрополиты.