Страница:
– Сволочи! – простонал Цай.
– Это верно, – согласился Крежень, – там все сволочи, и те, кто вешает, и те, кого вешают. Но все делается для их же пользы. Хирурга, исцеляющего больного, со стороны можно принять за мясника, вонзающего свой нож в жертву. Все относительно на этом свете, урод, тем более, на том.
– Хватит! – оборвал его Цай.
– Нет, пока еще не хватит, – не согласился Крежень, – здесь не ты, урод, определяешь меру вещей. Гляди! Нам с тобой жить в этом новом мире, нам крепить новый порядок. А из несогласных работать на них и из прочего ничего не стоящего дерьма, – Крежень махнул рукой в сторону экрана, – они умеют вытрясать душонки. Хочешь туда?!
Цай промолчал. Ему и здесь досталось в стократ хуже. Нечего пугать!
То, что происходило перед его глазами можно было назвать одним словом – преисподняя! Преисподняя со всеми ее ужасами и страхами. Грязь! Мерзость! Дикость! Зверство! Садизм! Жесточайшее изуверство! И это в двадцать пятом веке от Рождества Христова! В страшном сне не могло присниться такое. Повсюду, подо всей поверхностью еще недавно процветавшей и благоухавшей планеты. Будто люди специально для будущих мук своих строили эти подземные городища, бункеры, вырывали шахты, рудники, тысячи и тысячи уровней в слоях базальта, гранита… Вот он ад истинный, подлинный, рукотворный и сущий!
Но были и почти тихие, чистенькие подземелья, выложенные сверкающими плитами, металлостеклом и биопластиками. Вот опять такое выплыло после чада и грязи на экран, словно осветило камеру, в которой сидел скованный Цай ван Дау, император без империи, жертва. Прозрачные чаны стояли ровными рядами, уходя почти к горизонту. Прозрачные трубы подпитывали чаны снизу, входя в них будто изогнутые щупальца кальмаров. В каждом чане стоял человек, лишь бритая голова его возвышалась над студенистой жидкостью, наполняющей чан – оскаленные рты, закатившиеся глаза, гримасы боли. Поначалу Цаю показалось, что люди стоят в чанах одетыми. Но приглядевшись, он понял, это не так – они были голые, просто тысячи темно-зеленых трясущихся головастиков с налитыми кровью круглыми глазенками впивались в кожу, в каждый квадратный сантиметр кожи, сосали, выгибали прозрачные червеобразные хвосты, иногда отрывались, отплывали, не переставая трястись и дергаться, но тут же снова припадали к человечьему беззащитному телу.
– Какая гадость! – просипел Цай. И ему опять вспомнился рассказ Ивана про далекую, полумистическую Систему, там тоже миллионами выводили, выкармливали зародышей – одутловатые, сонные женщины-матки рожали их, а потом по морщинистым трубоводам они попадали в аквариумы с питательной смесью. Так говорил Иван. Но здесь они или им подобные сосали кровь из живых людей!
Знакомое лицо мелькнуло перед глазами Цая. Он вздрогнул. Нет, только не это. Показалось! Но лицо, будто выбранное из сотен других, наплыло, увеличиваясь, заслоняя все. Нет! Оно не было знакомым, просто Цай дважды видел его по визору, это один из друзей Ивана. Да, его звали Глеб, он командовал каким-то особым подразделением охраны. А теперь он там?! Вытянутое, узкое лицо, плотно сжатые губы, с опущенными уголками, глаза зажмурены, боль, страдание, но он держится, он не кричит, не молит о пощаде, какой ужас! Нет, лучше наложить на себя руки, чем вот этакое! Значит, они все там – и Дил Бронкс, и Кеша Мочила, и Гуг-Игунфельд Хлодрик Буйный, и Хук Образина, и Таека, и Светлана, и огромный Арман-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовский… все?! Нет! Лучше умереть. Им надо было погибнуть в бою! Хорошо сказать, погибнуть! Сам-то он не погиб, не удалось. Бедный Глеб! Эти кровососы не оставили на его теле ни одного живого места. И сколько так можно держаться, сколько так можно страдать?! Вечно. До скончания веков, пока душа твоя еще принадлежит тебе и Всевышнему. Но откажись от нее, отрекись от Создателя своего и отдай душу во власть новым хозяевам Вселенной – и обретешь свое место в цепи воплощений, во мраке Пристанища. Безумие. Это какое-то безумие! Бесчетное множество чанов, бесчетное множество голых сизых голов! Инкубаторы ужаса. О, Боже! Где же Твоя справедливая длань?
Почему Ты допускаешь недопустимое?! Почему не покараешь извергов?! Ведь все во власти Твоей. Все! Цай ван Дау никогда не был особо богомольным. Если откровенно, он и не верил толком ни в Бога, ни в черта. Но сейчас он призывал Господа как самый рьяный верующий, как исступленный, яростный пророк, пропитанный верой до корней волос. Ему хотелось верить во Всевышнего и в Его силу, Его мощь… ибо ничто другое уже не могло изменить этого черного мира, ничто! Только чудо.
И опять на экране поплыл сизый дым, пахнуло багряным адским отсветом. И какие-то судорожные голенастые твари бичевали огромными страшными плетьми из колючей проволоки голых и беззащитных, потерявших разум людей. Лоскутьями летела окровавленная драная кожа, багровыми клочьями вырывалось мясо, брызги крови заливали спины и голые черепа увернувшихся. Жертвы истерически вопили, хрипели, визжали, забивались во все щели, вгрызались зубами и ногтями в глину, в песок. Но спасения им нигде не было… А если оно и приходило, то оказывалось мучительнее казней и пыток. Цай с помощью этого колдовского экрана обрел вдруг способность видеть сквозь породу. И сердце как клешнями сдавило. Искалеченные, избитые голые люди ползли во всех направлениях, ползли норами и ходами, в коих еле протискивались их тела, задыхались, до мучительного, невыносимого удушья, захлебывались в сотрясающем тела кашле, но ползли и ползли вперед, и не было им ходу назад – в пятки впивались скрюченные пальцы ползущих сзади… а сверху, снизу, с боков, давили, давили, давили многие метры породы, глинистой, вязкой, непреодолимой. От одного вида этих мучений волосы вставали дыбом на голове. Цаю начинало казаться, что и он там, что это его бьют колючими бичами, его распинают, вешают, заставляют червем ползти в земле. Преисподняя!
Но и на этом череда безумия не кончалась. В подземных озерах рогатоголовые топили людей, они сбрасывали их с уступов в бездонную черноту, и не успевали одни выплыть на поверхность, как на головы им сыпались сверху другие. Никто не мог высунуться из черных вод – острые багры стоявших ниже выползней вонзались в бритые черепа. И лишь тянулись наверх, из маслянистой жижи губы – глотнуть воздуха, хоть немного, хоть каплю. Но и этих смельчаков настигали стальные острия, сокрушая зубы, дробя челюсти… Звери! Звери! Они в тысячи раз хуже самых лютых зверей. Это нечисть, нелюди! Сатанинские порождения, слуги дьявола…
– Нет, это не сами хозяева мира тьмы, – будто угадав мысли Цая, изрек Крежень, – это такие же человеки, наши братья по разуму и по планете-матушке. Это они посещали черные мессы по всей Земле, по всем планетам Вселенной, это они приносили человеческие жертвы и верили в Черное Благо, в возвращение изгнанных в иные измерения, они готовили их приход. И им воздалось за это. Сам видишь. Они получили право терзать сородичей. Их переродили генетически, и они стали дьяволочеловеками, они стали почти бессмертными и вездесущими. И они нужны хозяевам… как нужен им я, как нужен ты, урод. И горе тем, кто обречен быть живым мясом, горе! Гляди. И думай!
Цай все знал про сатаноидов. Но одно дело знать. Другое – видеть и понимать, осознавать. Вот они выродки, низшие выродки, подонки – теперь они наверху! Но не они правят пир. Совсем не они! Все кончилось. Земля. Человечество. Будущее. Нет ничего – ни жизни, ни смерти, ни здоровья, ни болезней, ни подлости, ни чести, ни долга. Ничего нет. Ведь и долг бывает кому-то или перед кем-то. Никого нет. Ни-ко-го! Эти голые, бритоголовые уже не люди, не человечество. Значит, он свободен, он никому ничем не обязан. И никто не сможет его обвинить. Победили сильные. Кроме них никого нет. И его удел служить сильным, только так, другого выхода не будет. Он служил Синдикату, Восьмому Небу, довзрывникам, Синклиту, Гуго-вой банде… теперь пришла пора служить этим. Служить? Нет!
Цай встряхнул головой. Они не подавят его направленным психовоздействием! Он не человек, он не землянин.
– А ты знаешь, урод, – неожиданно перешел на шепот Говард Буковски, – знаешь, что ни одному из них, этих червей и слизней, этих ничтожеств, что трутся сейчас друг о друга голыми задами в подземельях, ни единого раза даже не намекнули, что они должны отречься от своей души и передать ее в руки того, чье имя непроизносимо? Ни разу, ибо даже это было бы давлением, нажимом. А они должны отдать ее добровольно, по своему и только своему желанию, без подсказок… понимаешь меня?
Цай все понял сразу. Это трагедия. Страшная, невыносимая трагедия. Неужто он прав? Неужто стоило бы лишь намекнуть им – и миллиарды, десятки миллиардов, перед лицом страданий и мук, сами вошли бы в лоно дьявола? Нет! Миллиарды… да не все. Врет Седой. Нечего обо всех судить по себе!
– И что сталось с теми, кто отрекся? – через силу выдавил Цай.
– Увидишь еще!
А на мрачных экранах в каких-то мерцающих прозрачных сосудах, уходящих гирляндами вниз, в необозримую пропасть, маленькие черные паучки с осмысленными глазами выжирали внутренности обреченных. Вот он «новый порядок»! Новая реальность! Сверхразумная раса, ее первенцы, пожирали прежних обитателей Земли – деловито, спокойно, осознавая свое право на это. Людишек бросали сверху, как бросают в аквариум прожорливым рыбам извивающегося и жалкого мотыля. На Цая нахлынуло гнетущее и обессиливающее оцепенение. Все напрасно. Все бессмысленно. Он реагирует по-старому: возмущается, нервничает, психует, сопереживает, бесится, негодует… Зачем? Почему?! В этом мире не нужны старые чувства, здесь все за гранью прежнего мира. Все! Тут все за гранью добра и зла. Здесь терзают, распинают, убивают так же обыденно, буднично, привычно, как в мире прежнем воспитывали, учили, обслуживали и развлекали. Людской биомассой выкармливают пауков? Ну и что! В прежней жизни сами люди своими же покойниками откармливали червей земных. Распинают, вешают, топят? Так ведь за всю историю рода человеческого стольких себе подобных распяли, повесили, утопили, что этим, нынешним, еще и не скоро угнаться за прежними. Адские муки, страдания, боль… А разве их мало было в последние тысячелетия? Мачеха История шла по трупам растерзанных, замученных, запытанных до смерти – тысячами, миллионами, сотнями миллионов. Что же тут нового?! Все уже было!
Цай свесил свою уродливую голову на грудь. Мутные слезинки текли из его глаз. Нет, не надо себя уговаривать, не надо утешать. Все было, да не все! Не существовало допрежь сих черных дней силы, что могла бы отнять последнюю надежду, вырвать душу из тела терзаемого и завладеть ею или сгубить ее по своей воле. Не было такого прежде! Всегда и везде мученик и страдалец, чье тело пребывало во власти врагов его, знал – душа им недоступна. Недоступна! И этим жив был Род Людской, да, не биологический вид двуногих сапиенсов, а созданные по Образу и Подобию!
Надо смотреть. Надо запоминать. Как бы страшно и горько ни было. Даже если он останется единственным свидетелем, пусть, значит, так назначила ему судьба, значит, это его крест. Цай поднял голову.
На экране исполинскими прессами давили толпы несчастных, превращая их в месиво, а затем в бледнорозовые подрагивающие брикеты. Это вообще невозможно было понять.
Но услужливый Крежень пояснил:
– Самые умные, гляди, гляди на них! Они уже распрощались с душами, сами отдали их во власть существ высших, еще и умоляли, нижайше просили принять их. И к ним снизошли. Они остались плотью, наделенной разумом;
интеллектом. И все! Но они прервали цепь страданий, у них, пока еще у немногих, хватило на это мозгов. Их законсервируют в брикетах до лучших времен. Прямо скажем, эти – материальчик третьесортный, дерьмо. Гляди, сейчас я тебе покажу, что ждет лучших, самых здоровых и мозговитых. Только не распускай нюни!
Изображение на экране дрогнуло. И снова выплыли из кровавого марева чистенькие залы с почти нормальным освещением, множеством прозрачных и полупрозрачных сосудов и рядами конвейеров. Меж мерно гудящими лентами сидели на высоких сиденьях студенистые козломордые гадины с выпученными бессмысленными глазищами и отвисшими нижними губами и при помощи нехитрых тесачков и пил с кольчатыми электроприводами потрошили медленно продвигающихся на лентах по всему залу голых вспоротых людей. Поначалу Цаю показалось, что люди мертвы, что это трупы, а козломордые – что-то навроде патологоанатомов. Но все было не так, люди дергались, вздрагивали, стонали, хрипели, задыхались, но не могли даже приподняться над толстой лентой конвейера. А их мучители деловито, ловко, быстро, но как-то слепо, будто неживые куклы, вырезали из тел сердца, почки, селезенки, вскрывали черепа, доставали мозги – и тут же вынутое опускали в сосуды – мерно, спокойно, по-деловому, каждый орган в свой сосуд. Окончательно выпотрошенные тела тихонько уползали куда-то в темень, в неизвестность. Да, здесь явно был более чуткий подход к «биомассе».
– Не надо удивляться, – снова заговорил Крежень, – наша допотопная техническая цивилизация привыкла иметь дело с железяками, проводами, схемами, двигателями и прочим мусором. Новые хозяева Вселенной – цивилизация высшего порядка, демоны иных измерений – носители концентрированной психоэнергетической сущности, сгустки психополей. Они сами, не имеющие изначально плоти, умеют ценить ее. Прямо говоря, только они-то и ценят плоть по-настоящему! Воплощение! Для цепи воплощений и перевоплощений нужен биоматериал, постоянно нужен – кровь, мясо, нервные клетки, костный мозг… особенно разумная ткань. Не думай, урод, что я просто безмозглый иуда, предатель, который будет служить любому хозяину, лишь бы шкура была цела да деньгу платили! Нет! Я много размышлял обо всем. Я начал постигать то, что тебе только открывается, давно, десятилетия назад. И я поначалу жалел наш выродившийся двуногий вид полуразумных, жалел человечество. Землю. Но потом я понял с предельной ясностью, понял абсолютно четко и необратимо – они имеют больше прав на нашу плоть и кровь, чем мы сами. Людишки – это недосущества, это лишь навоз в почве, на которой должно вырасти нечто подлинное, вечное, ценное. Они разумней нас в тысячи раз. Просто у них иной разум! Это ослепительный, всевидящий, всемогущий Разум! И жестоко, несправедливо, что миллиарды лет он был заточен в потусторонних сферах, в тисках неведомой нам преисподней, в незримых и неосязаемых измерениях ада. Несправедливо! Они не имели подлинной плоти. А мы, низкие, грязные, неразумные, подлые, имели ее. Но так не могло продолжаться долго. Им было Предначертание – от своего всевышнего, из тьмы времен и пространств. И это Предначертание начинает сбываться. Слышишь, урод, еще только начинает сбываться. Их нет на Земле, здесь лишь их тени, неизмеримо далекие отражения подлинных хозяев. Но они явятся. Явятся в своей непостижимой сущности, чтобы лишь частью своей, одной из ипостасей войти в те биокадавры, что будут подготовлены к их приходу из людской плоти и крови. И они материализуются, они воплотятся во Вселенной! И это будет вершиной творения – венцом Мироздания! Понял? А мы лишь песчинки, ускоряющие ход времен, мы служители самого естества и справедливости. Ты прекрасно знаешь, а Иван покойный и еще лучше знал, что на Земле в секретных лабораториях, на опытных заводах уже давно велись биоразработки новых видов существ – приспособленных, сильных, способных жить и в воде, и в космосе, летающих, прожигающих льды, практически неубиваемых. Тысячи моделей были воплощены в жизнь. Но не смогли пока найти и создать той, что стала бы достойной, что могла бы принять в себя их потусторонний дух, стать их телом. Проделано немало. Работают и сейчас…
Цай ван Дау слушал, верил и не верил, и терзался странной мыслью – довзрывники, ведь они тоже не существовали во плоти, они, незримые, нейтральные, ни во что не вмешивающиеся наблюдатели?! А если это они? Нет, не может быть. Довзрывники, цивилизация, жившая до Большого Взрыва, сумевшая выжить после него, выскользнуть из лап вселенской смерти, уйти в энергетические формы бытия. И выползни из ада, потусторонние, страшные, чудовищно непостижимые твари, одни лишь тени которых на Земле породили фантастические, пугающие легенды о том свете, о мирах, подвластных дьяволу. Что между ними общего? Ничего! Одни действуют, завоевывая Вселенную, отбирая плоть и кровь у низших рас. Другие молча наблюдают – они беспристрастны и глухи к страданиям, к борьбе добра и зла. Нет! Защиты ждать неоткуда. Только Он. Вся надежда на Него! И упование одно – на Чудо!
– Гляди, урод! И думай, коли мозги твои еще варят. Ты сможешь выбрать любое тело – самое прекрасное, гармоничное и самое страшное, всесильное… Ворочай, ворочай своими извилинами.
Взору открылось подземелье сумрачное, с низкими сводами, уходящими ввысь лишь у самых стен. А стены были прозрачны, и за ними, будто в заброшенных, заросших водорослями и грязью аквариумах, в мутноватом растворе высвечивались голые тела.
Тела эти меняли свою форму прямо на глазах. Вот только что перед Цаем висел в жиже обычный человек с раскинутыми руками, чуть поджатыми ногами, бритой головой. Глаза его были прикрыты. На лице – отупение. И вдруг тело дернулось раз, другой, лицо исказила гримаса боли, глаза широко раскрылись, язык вывалился. И началось:
руки стали расти, удлиняться, становясь уже совсем не человечьими, огромными, крючковатыми, страшными, таз разбух, раздулся, и сзади, сначала малыми хвостиками, но по мере роста удлиняясь, становясь все более мощными, сильными, начали вырастать звериные жуткие лапы, да и сами ноги раздались, удлинились, тоже стали звериными, обретя хищные когти. Человек изменялся на глазах, превращался в какое-то дикое чудовище. Даже лицо его обратилось жуткой мордой с выдвинутой вперед челюстью. А спина выгнулась назад и вверх горбом, большим, неестественным, набух огромный нарывающий волдырь, а потом из волдыря этого, словно прорвавшись, выбились и затрепетали в жиже два серых кожистых крыла, какие бывают у летучих мышей. С экрана на Цая смотрел безумными глазищами невообразимый четырехногий, криворукий, когтистый и крылатый демон. Он уже почти не помещался в аквариуме, но еще набирал роста и сил. Все произошло за считанные минуты. В это было трудно поверить. Но Цай уже ничему не удивлялся. Знал – никто его не Дурит, не обманывает.
– Он тоже продал душу?
Крежень злорадно ухмыльнулся, вздохнул.
– Я тебе уже говорил, урод, никто здесь ничего не продает, тут все отдают даром, по собственной воле, – сказал он, – разумеется, и этот червь распрощался кое с чем, и он обрел бессмертие в цепи перевоплощений. Закон Пристанища незыблем – ничто не должно окончательно умирать! все должно истекать из одного в другое, и так всегда! Но я добавлю тебе, урод: одни в своих воплощениях подвластны внешней воле, другие наделены правом выбирать… не всегда, но часто, очень часто, одним дается право выбора, другим нет. Понимаешь?
– Как только вы перестанете быть нужными, они избавятся от вас! – прохрипел карлик Цай.
И тут же снова получил кулаком по затылку, снова прикусил язык. Но это не обескуражило Цая ван Дау, беглого каторжника и наследного императора. Он начинал совершенно четко осознавать одно – раз он здесь, в этом сгустке тьмы, а не там, в подземном аду, значит, он им зачем-то нужен. А раз им нужны услуги «червей, слизней и недочеловеков», стало быть, не такие они всемогущие.
И все-таки Цай поинтересовался:
– И так повсюду?
– Да, – ответил тусклым голосом Говард Буковски, он же Крежень, он же Седой, – на всех планетах земной федерации примерно то же самое… а кое-где и похуже.
– Вы поглядите назад, барышня! – басил он в усы, пряча глаза под седыми бровями. – Это же не боевой корабль, не флагман никакой, это богодельня с крылышками. Вон, обернитесь… богодельня, ей Богу!
За спиной у Светланы, прямо за прозрачной перегородкой, разделившей адмиральскую каюту на часть маленькую, где они и сидели, и часть огромную, занятую эвакуированными с Земли женщинами с детьми, старцами, мальчишками и девчонками, и впрямь было нечто среднее между детским садом и приютом для престарелых.
– И так на всем корабле! – адмирал был явно удручен, даже за эти бесконечно долгие недели он не привык к новому положению. – Все помещения, все шлюзы, приемники, ангары, переходы, каюты, все и везде, барышня дорогая, забито беженцами. Ну куда с ними можно идти?!
– Я вам не барышня, черт возьми! – Светлана стукнула кулаком по столу. – Я офицер Дальнего Поиска! И я не призываю вас разворачивать звездолет. Для десантной операции нужен один, от силы два боевых шлюпа, не больше!
По сути дела она была права. Да и добровольцев на «Ратнике» нашлось бы с лихвой. Каждый день, каждый час имел значение. Боевой всепространственный звездолет типа «черное пламя», базовый флагман Второго Межзвездного флота исполинской черной тенью, с вырубленным освещением висел за уродливым, искореженным донельзя и продуваемым всеми космическими ветрами Трансплутоном, в сотнях миллионов километрах от несчастной Земли. Висел… и ничем не мог помочь несчастным. Да и некому было помогать, наверное. Светлана хорошо помнила, что творилось там в последние дни трагедии. Там не могло оставаться ничего живого. И все же она верила, что Иван там, что он ждет помощи, их помощи. И она не могла сидеть сложа руки. Лучше умереть!
Адмирал разгладил усы, поднял свои выцветшие стариковские глаза, заглянул в ее глаза, молодые, но измученные, воспаленные, непросыхающие от слез. Ему было тяжело говорить правду, но, видно, скрывать её и дальше нельзя, хватит скрывать, все равно когда-нибудь она узнает.
– Ну, ладно, хорошо… – начал он медленно и тяжко, будто наматывая неподъемную якорную цепь, вытягивая из пучины непомерный груз. – Хорошо, раз вы офицер, тем более, слушайте. Мы опоздали! Это сражение проиграно… а кулаками после драки не машут.
Он уставился на огромную картину в резной раме. На картине старинный фрегат-красавец, задрав корму к синему небу, медленно и величаво шел ко дну. Ничто не могло ему помочь. Грозная картина, трагическая картина. Что ж, и проигрывать сражения надо уметь.
– Поздно? – не поняла Светлана. И рванула серебристый ворот, отдирая его, срывая с полускафа, затянутого черными ремнями.
– Да, поздно, – адмирал был печален. – Вы принимались со всеми наравне, как и поступили, верно?
– Верно.
– Но я узнал вас. Вы жена Верховного…
– Это не имеет значения! – вспылила Светлана. – Мы обязаны сделать рейд на Землю. Забрать выживших, уцелевших!
Адмирал фустно улыбнулся, откинулся на спинку роскошного резного кресла. Была б его воля – несмотря на годы, болезни, сомнения, он повел бы весь флот на противника, он сокрушил бы его, пусть и вместе с Землей, пусть, главное, не сдаваться, не опускать флага перед вражьей силой, бить ее! бить!! бить! Ц Но ему некуда даже высадить всю эту миллионную богадельню! Некуда! Ни одной свободной от нечисти и пригодной для жизни людей планеты. Ни одной! А с ними он связан по рукам и ногам. Он опутан Цепями, кандалами! Разве в шлюпе дело!
– Вы говорите так, – пробасил он еле слышно, – я старый человек, мудрый, я все знаю, поверьте. Вы говорите так, а думаете о нем, о вашем муже.
– Да! Я верю в Ивана! Я хочу спасти его, забрать из этого ада! Я обязана сделать это! Он вызволил меня из Осевого, он выкрал меня из Системы! Это он меня спас, дал мне вторую жизнь! И я не могу его бросить в беде!
41
– Верховный мертв, – еще тише сказал адмирал. Светлану сковало судорогой. Она онемела на минуту. Потом выдавила хрипло:
– Что?
– Он застрелился. Это проверенные сведения. Увы!
– Нет, – она сдавила виски руками, – нет, только не это!
– Он не покинул своего корабля, – громче и тверже произнес адмирал, вставая, – он не покинул Земли, не сошел со своего капитанского мостика. Он поступил как подлинный русский воин, как офицер, как главнокомандующий. Он умер с честью, когда ушли все. Он выполнил свой долг!
– Нет, неправда… – Светлана вдруг осеклась и зарыдала взахлеб, в голос. Она уже понимала, что это истинная правда, что Ивана нет, что его не будет, нигде, никогда. И все же она продолжала настаивать, сквозь всхлипы, еле выдавливая из себя слова: – Дайте мне шлюп… я должна… я обязана… я заберу его тело! Вы не вправе отказать мне, не вправе!
Ответом ей было суровое, тягостное молчание.
Они медленно, будто ожидая подвоха, подошли к обугленным трупам рогатых тварей. Останки выползней были густо залиты студенистой жижей.
Кеша пнул сапогом ближайший труп, перевернул его, заглянул в выжженные глазницы. Сатаноид был мертв, однозначно и абсолютно мертв. Даже не верилось! Они все были мертвы, будто их всех изгрыз своими смертоносными клыками оборотень Хар. Но Хар никого не грыз, наоборот, он сам с недоверием и опаской обходил тела нечисти, помахивал своим драным хвостом, поскуливал.
– Стало быть, этих тварей можно бить! – сделал вывод Иннокентий Булыгин. – Еще как можно!
– Это верно, – согласился Крежень, – там все сволочи, и те, кто вешает, и те, кого вешают. Но все делается для их же пользы. Хирурга, исцеляющего больного, со стороны можно принять за мясника, вонзающего свой нож в жертву. Все относительно на этом свете, урод, тем более, на том.
– Хватит! – оборвал его Цай.
– Нет, пока еще не хватит, – не согласился Крежень, – здесь не ты, урод, определяешь меру вещей. Гляди! Нам с тобой жить в этом новом мире, нам крепить новый порядок. А из несогласных работать на них и из прочего ничего не стоящего дерьма, – Крежень махнул рукой в сторону экрана, – они умеют вытрясать душонки. Хочешь туда?!
Цай промолчал. Ему и здесь досталось в стократ хуже. Нечего пугать!
То, что происходило перед его глазами можно было назвать одним словом – преисподняя! Преисподняя со всеми ее ужасами и страхами. Грязь! Мерзость! Дикость! Зверство! Садизм! Жесточайшее изуверство! И это в двадцать пятом веке от Рождества Христова! В страшном сне не могло присниться такое. Повсюду, подо всей поверхностью еще недавно процветавшей и благоухавшей планеты. Будто люди специально для будущих мук своих строили эти подземные городища, бункеры, вырывали шахты, рудники, тысячи и тысячи уровней в слоях базальта, гранита… Вот он ад истинный, подлинный, рукотворный и сущий!
Но были и почти тихие, чистенькие подземелья, выложенные сверкающими плитами, металлостеклом и биопластиками. Вот опять такое выплыло после чада и грязи на экран, словно осветило камеру, в которой сидел скованный Цай ван Дау, император без империи, жертва. Прозрачные чаны стояли ровными рядами, уходя почти к горизонту. Прозрачные трубы подпитывали чаны снизу, входя в них будто изогнутые щупальца кальмаров. В каждом чане стоял человек, лишь бритая голова его возвышалась над студенистой жидкостью, наполняющей чан – оскаленные рты, закатившиеся глаза, гримасы боли. Поначалу Цаю показалось, что люди стоят в чанах одетыми. Но приглядевшись, он понял, это не так – они были голые, просто тысячи темно-зеленых трясущихся головастиков с налитыми кровью круглыми глазенками впивались в кожу, в каждый квадратный сантиметр кожи, сосали, выгибали прозрачные червеобразные хвосты, иногда отрывались, отплывали, не переставая трястись и дергаться, но тут же снова припадали к человечьему беззащитному телу.
– Какая гадость! – просипел Цай. И ему опять вспомнился рассказ Ивана про далекую, полумистическую Систему, там тоже миллионами выводили, выкармливали зародышей – одутловатые, сонные женщины-матки рожали их, а потом по морщинистым трубоводам они попадали в аквариумы с питательной смесью. Так говорил Иван. Но здесь они или им подобные сосали кровь из живых людей!
Знакомое лицо мелькнуло перед глазами Цая. Он вздрогнул. Нет, только не это. Показалось! Но лицо, будто выбранное из сотен других, наплыло, увеличиваясь, заслоняя все. Нет! Оно не было знакомым, просто Цай дважды видел его по визору, это один из друзей Ивана. Да, его звали Глеб, он командовал каким-то особым подразделением охраны. А теперь он там?! Вытянутое, узкое лицо, плотно сжатые губы, с опущенными уголками, глаза зажмурены, боль, страдание, но он держится, он не кричит, не молит о пощаде, какой ужас! Нет, лучше наложить на себя руки, чем вот этакое! Значит, они все там – и Дил Бронкс, и Кеша Мочила, и Гуг-Игунфельд Хлодрик Буйный, и Хук Образина, и Таека, и Светлана, и огромный Арман-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовский… все?! Нет! Лучше умереть. Им надо было погибнуть в бою! Хорошо сказать, погибнуть! Сам-то он не погиб, не удалось. Бедный Глеб! Эти кровососы не оставили на его теле ни одного живого места. И сколько так можно держаться, сколько так можно страдать?! Вечно. До скончания веков, пока душа твоя еще принадлежит тебе и Всевышнему. Но откажись от нее, отрекись от Создателя своего и отдай душу во власть новым хозяевам Вселенной – и обретешь свое место в цепи воплощений, во мраке Пристанища. Безумие. Это какое-то безумие! Бесчетное множество чанов, бесчетное множество голых сизых голов! Инкубаторы ужаса. О, Боже! Где же Твоя справедливая длань?
Почему Ты допускаешь недопустимое?! Почему не покараешь извергов?! Ведь все во власти Твоей. Все! Цай ван Дау никогда не был особо богомольным. Если откровенно, он и не верил толком ни в Бога, ни в черта. Но сейчас он призывал Господа как самый рьяный верующий, как исступленный, яростный пророк, пропитанный верой до корней волос. Ему хотелось верить во Всевышнего и в Его силу, Его мощь… ибо ничто другое уже не могло изменить этого черного мира, ничто! Только чудо.
И опять на экране поплыл сизый дым, пахнуло багряным адским отсветом. И какие-то судорожные голенастые твари бичевали огромными страшными плетьми из колючей проволоки голых и беззащитных, потерявших разум людей. Лоскутьями летела окровавленная драная кожа, багровыми клочьями вырывалось мясо, брызги крови заливали спины и голые черепа увернувшихся. Жертвы истерически вопили, хрипели, визжали, забивались во все щели, вгрызались зубами и ногтями в глину, в песок. Но спасения им нигде не было… А если оно и приходило, то оказывалось мучительнее казней и пыток. Цай с помощью этого колдовского экрана обрел вдруг способность видеть сквозь породу. И сердце как клешнями сдавило. Искалеченные, избитые голые люди ползли во всех направлениях, ползли норами и ходами, в коих еле протискивались их тела, задыхались, до мучительного, невыносимого удушья, захлебывались в сотрясающем тела кашле, но ползли и ползли вперед, и не было им ходу назад – в пятки впивались скрюченные пальцы ползущих сзади… а сверху, снизу, с боков, давили, давили, давили многие метры породы, глинистой, вязкой, непреодолимой. От одного вида этих мучений волосы вставали дыбом на голове. Цаю начинало казаться, что и он там, что это его бьют колючими бичами, его распинают, вешают, заставляют червем ползти в земле. Преисподняя!
Но и на этом череда безумия не кончалась. В подземных озерах рогатоголовые топили людей, они сбрасывали их с уступов в бездонную черноту, и не успевали одни выплыть на поверхность, как на головы им сыпались сверху другие. Никто не мог высунуться из черных вод – острые багры стоявших ниже выползней вонзались в бритые черепа. И лишь тянулись наверх, из маслянистой жижи губы – глотнуть воздуха, хоть немного, хоть каплю. Но и этих смельчаков настигали стальные острия, сокрушая зубы, дробя челюсти… Звери! Звери! Они в тысячи раз хуже самых лютых зверей. Это нечисть, нелюди! Сатанинские порождения, слуги дьявола…
– Нет, это не сами хозяева мира тьмы, – будто угадав мысли Цая, изрек Крежень, – это такие же человеки, наши братья по разуму и по планете-матушке. Это они посещали черные мессы по всей Земле, по всем планетам Вселенной, это они приносили человеческие жертвы и верили в Черное Благо, в возвращение изгнанных в иные измерения, они готовили их приход. И им воздалось за это. Сам видишь. Они получили право терзать сородичей. Их переродили генетически, и они стали дьяволочеловеками, они стали почти бессмертными и вездесущими. И они нужны хозяевам… как нужен им я, как нужен ты, урод. И горе тем, кто обречен быть живым мясом, горе! Гляди. И думай!
Цай все знал про сатаноидов. Но одно дело знать. Другое – видеть и понимать, осознавать. Вот они выродки, низшие выродки, подонки – теперь они наверху! Но не они правят пир. Совсем не они! Все кончилось. Земля. Человечество. Будущее. Нет ничего – ни жизни, ни смерти, ни здоровья, ни болезней, ни подлости, ни чести, ни долга. Ничего нет. Ведь и долг бывает кому-то или перед кем-то. Никого нет. Ни-ко-го! Эти голые, бритоголовые уже не люди, не человечество. Значит, он свободен, он никому ничем не обязан. И никто не сможет его обвинить. Победили сильные. Кроме них никого нет. И его удел служить сильным, только так, другого выхода не будет. Он служил Синдикату, Восьмому Небу, довзрывникам, Синклиту, Гуго-вой банде… теперь пришла пора служить этим. Служить? Нет!
Цай встряхнул головой. Они не подавят его направленным психовоздействием! Он не человек, он не землянин.
– А ты знаешь, урод, – неожиданно перешел на шепот Говард Буковски, – знаешь, что ни одному из них, этих червей и слизней, этих ничтожеств, что трутся сейчас друг о друга голыми задами в подземельях, ни единого раза даже не намекнули, что они должны отречься от своей души и передать ее в руки того, чье имя непроизносимо? Ни разу, ибо даже это было бы давлением, нажимом. А они должны отдать ее добровольно, по своему и только своему желанию, без подсказок… понимаешь меня?
Цай все понял сразу. Это трагедия. Страшная, невыносимая трагедия. Неужто он прав? Неужто стоило бы лишь намекнуть им – и миллиарды, десятки миллиардов, перед лицом страданий и мук, сами вошли бы в лоно дьявола? Нет! Миллиарды… да не все. Врет Седой. Нечего обо всех судить по себе!
– И что сталось с теми, кто отрекся? – через силу выдавил Цай.
– Увидишь еще!
А на мрачных экранах в каких-то мерцающих прозрачных сосудах, уходящих гирляндами вниз, в необозримую пропасть, маленькие черные паучки с осмысленными глазами выжирали внутренности обреченных. Вот он «новый порядок»! Новая реальность! Сверхразумная раса, ее первенцы, пожирали прежних обитателей Земли – деловито, спокойно, осознавая свое право на это. Людишек бросали сверху, как бросают в аквариум прожорливым рыбам извивающегося и жалкого мотыля. На Цая нахлынуло гнетущее и обессиливающее оцепенение. Все напрасно. Все бессмысленно. Он реагирует по-старому: возмущается, нервничает, психует, сопереживает, бесится, негодует… Зачем? Почему?! В этом мире не нужны старые чувства, здесь все за гранью прежнего мира. Все! Тут все за гранью добра и зла. Здесь терзают, распинают, убивают так же обыденно, буднично, привычно, как в мире прежнем воспитывали, учили, обслуживали и развлекали. Людской биомассой выкармливают пауков? Ну и что! В прежней жизни сами люди своими же покойниками откармливали червей земных. Распинают, вешают, топят? Так ведь за всю историю рода человеческого стольких себе подобных распяли, повесили, утопили, что этим, нынешним, еще и не скоро угнаться за прежними. Адские муки, страдания, боль… А разве их мало было в последние тысячелетия? Мачеха История шла по трупам растерзанных, замученных, запытанных до смерти – тысячами, миллионами, сотнями миллионов. Что же тут нового?! Все уже было!
Цай свесил свою уродливую голову на грудь. Мутные слезинки текли из его глаз. Нет, не надо себя уговаривать, не надо утешать. Все было, да не все! Не существовало допрежь сих черных дней силы, что могла бы отнять последнюю надежду, вырвать душу из тела терзаемого и завладеть ею или сгубить ее по своей воле. Не было такого прежде! Всегда и везде мученик и страдалец, чье тело пребывало во власти врагов его, знал – душа им недоступна. Недоступна! И этим жив был Род Людской, да, не биологический вид двуногих сапиенсов, а созданные по Образу и Подобию!
Надо смотреть. Надо запоминать. Как бы страшно и горько ни было. Даже если он останется единственным свидетелем, пусть, значит, так назначила ему судьба, значит, это его крест. Цай поднял голову.
На экране исполинскими прессами давили толпы несчастных, превращая их в месиво, а затем в бледнорозовые подрагивающие брикеты. Это вообще невозможно было понять.
Но услужливый Крежень пояснил:
– Самые умные, гляди, гляди на них! Они уже распрощались с душами, сами отдали их во власть существ высших, еще и умоляли, нижайше просили принять их. И к ним снизошли. Они остались плотью, наделенной разумом;
интеллектом. И все! Но они прервали цепь страданий, у них, пока еще у немногих, хватило на это мозгов. Их законсервируют в брикетах до лучших времен. Прямо скажем, эти – материальчик третьесортный, дерьмо. Гляди, сейчас я тебе покажу, что ждет лучших, самых здоровых и мозговитых. Только не распускай нюни!
Изображение на экране дрогнуло. И снова выплыли из кровавого марева чистенькие залы с почти нормальным освещением, множеством прозрачных и полупрозрачных сосудов и рядами конвейеров. Меж мерно гудящими лентами сидели на высоких сиденьях студенистые козломордые гадины с выпученными бессмысленными глазищами и отвисшими нижними губами и при помощи нехитрых тесачков и пил с кольчатыми электроприводами потрошили медленно продвигающихся на лентах по всему залу голых вспоротых людей. Поначалу Цаю показалось, что люди мертвы, что это трупы, а козломордые – что-то навроде патологоанатомов. Но все было не так, люди дергались, вздрагивали, стонали, хрипели, задыхались, но не могли даже приподняться над толстой лентой конвейера. А их мучители деловито, ловко, быстро, но как-то слепо, будто неживые куклы, вырезали из тел сердца, почки, селезенки, вскрывали черепа, доставали мозги – и тут же вынутое опускали в сосуды – мерно, спокойно, по-деловому, каждый орган в свой сосуд. Окончательно выпотрошенные тела тихонько уползали куда-то в темень, в неизвестность. Да, здесь явно был более чуткий подход к «биомассе».
– Не надо удивляться, – снова заговорил Крежень, – наша допотопная техническая цивилизация привыкла иметь дело с железяками, проводами, схемами, двигателями и прочим мусором. Новые хозяева Вселенной – цивилизация высшего порядка, демоны иных измерений – носители концентрированной психоэнергетической сущности, сгустки психополей. Они сами, не имеющие изначально плоти, умеют ценить ее. Прямо говоря, только они-то и ценят плоть по-настоящему! Воплощение! Для цепи воплощений и перевоплощений нужен биоматериал, постоянно нужен – кровь, мясо, нервные клетки, костный мозг… особенно разумная ткань. Не думай, урод, что я просто безмозглый иуда, предатель, который будет служить любому хозяину, лишь бы шкура была цела да деньгу платили! Нет! Я много размышлял обо всем. Я начал постигать то, что тебе только открывается, давно, десятилетия назад. И я поначалу жалел наш выродившийся двуногий вид полуразумных, жалел человечество. Землю. Но потом я понял с предельной ясностью, понял абсолютно четко и необратимо – они имеют больше прав на нашу плоть и кровь, чем мы сами. Людишки – это недосущества, это лишь навоз в почве, на которой должно вырасти нечто подлинное, вечное, ценное. Они разумней нас в тысячи раз. Просто у них иной разум! Это ослепительный, всевидящий, всемогущий Разум! И жестоко, несправедливо, что миллиарды лет он был заточен в потусторонних сферах, в тисках неведомой нам преисподней, в незримых и неосязаемых измерениях ада. Несправедливо! Они не имели подлинной плоти. А мы, низкие, грязные, неразумные, подлые, имели ее. Но так не могло продолжаться долго. Им было Предначертание – от своего всевышнего, из тьмы времен и пространств. И это Предначертание начинает сбываться. Слышишь, урод, еще только начинает сбываться. Их нет на Земле, здесь лишь их тени, неизмеримо далекие отражения подлинных хозяев. Но они явятся. Явятся в своей непостижимой сущности, чтобы лишь частью своей, одной из ипостасей войти в те биокадавры, что будут подготовлены к их приходу из людской плоти и крови. И они материализуются, они воплотятся во Вселенной! И это будет вершиной творения – венцом Мироздания! Понял? А мы лишь песчинки, ускоряющие ход времен, мы служители самого естества и справедливости. Ты прекрасно знаешь, а Иван покойный и еще лучше знал, что на Земле в секретных лабораториях, на опытных заводах уже давно велись биоразработки новых видов существ – приспособленных, сильных, способных жить и в воде, и в космосе, летающих, прожигающих льды, практически неубиваемых. Тысячи моделей были воплощены в жизнь. Но не смогли пока найти и создать той, что стала бы достойной, что могла бы принять в себя их потусторонний дух, стать их телом. Проделано немало. Работают и сейчас…
Цай ван Дау слушал, верил и не верил, и терзался странной мыслью – довзрывники, ведь они тоже не существовали во плоти, они, незримые, нейтральные, ни во что не вмешивающиеся наблюдатели?! А если это они? Нет, не может быть. Довзрывники, цивилизация, жившая до Большого Взрыва, сумевшая выжить после него, выскользнуть из лап вселенской смерти, уйти в энергетические формы бытия. И выползни из ада, потусторонние, страшные, чудовищно непостижимые твари, одни лишь тени которых на Земле породили фантастические, пугающие легенды о том свете, о мирах, подвластных дьяволу. Что между ними общего? Ничего! Одни действуют, завоевывая Вселенную, отбирая плоть и кровь у низших рас. Другие молча наблюдают – они беспристрастны и глухи к страданиям, к борьбе добра и зла. Нет! Защиты ждать неоткуда. Только Он. Вся надежда на Него! И упование одно – на Чудо!
– Гляди, урод! И думай, коли мозги твои еще варят. Ты сможешь выбрать любое тело – самое прекрасное, гармоничное и самое страшное, всесильное… Ворочай, ворочай своими извилинами.
Взору открылось подземелье сумрачное, с низкими сводами, уходящими ввысь лишь у самых стен. А стены были прозрачны, и за ними, будто в заброшенных, заросших водорослями и грязью аквариумах, в мутноватом растворе высвечивались голые тела.
Тела эти меняли свою форму прямо на глазах. Вот только что перед Цаем висел в жиже обычный человек с раскинутыми руками, чуть поджатыми ногами, бритой головой. Глаза его были прикрыты. На лице – отупение. И вдруг тело дернулось раз, другой, лицо исказила гримаса боли, глаза широко раскрылись, язык вывалился. И началось:
руки стали расти, удлиняться, становясь уже совсем не человечьими, огромными, крючковатыми, страшными, таз разбух, раздулся, и сзади, сначала малыми хвостиками, но по мере роста удлиняясь, становясь все более мощными, сильными, начали вырастать звериные жуткие лапы, да и сами ноги раздались, удлинились, тоже стали звериными, обретя хищные когти. Человек изменялся на глазах, превращался в какое-то дикое чудовище. Даже лицо его обратилось жуткой мордой с выдвинутой вперед челюстью. А спина выгнулась назад и вверх горбом, большим, неестественным, набух огромный нарывающий волдырь, а потом из волдыря этого, словно прорвавшись, выбились и затрепетали в жиже два серых кожистых крыла, какие бывают у летучих мышей. С экрана на Цая смотрел безумными глазищами невообразимый четырехногий, криворукий, когтистый и крылатый демон. Он уже почти не помещался в аквариуме, но еще набирал роста и сил. Все произошло за считанные минуты. В это было трудно поверить. Но Цай уже ничему не удивлялся. Знал – никто его не Дурит, не обманывает.
– Он тоже продал душу?
Крежень злорадно ухмыльнулся, вздохнул.
– Я тебе уже говорил, урод, никто здесь ничего не продает, тут все отдают даром, по собственной воле, – сказал он, – разумеется, и этот червь распрощался кое с чем, и он обрел бессмертие в цепи перевоплощений. Закон Пристанища незыблем – ничто не должно окончательно умирать! все должно истекать из одного в другое, и так всегда! Но я добавлю тебе, урод: одни в своих воплощениях подвластны внешней воле, другие наделены правом выбирать… не всегда, но часто, очень часто, одним дается право выбора, другим нет. Понимаешь?
– Как только вы перестанете быть нужными, они избавятся от вас! – прохрипел карлик Цай.
И тут же снова получил кулаком по затылку, снова прикусил язык. Но это не обескуражило Цая ван Дау, беглого каторжника и наследного императора. Он начинал совершенно четко осознавать одно – раз он здесь, в этом сгустке тьмы, а не там, в подземном аду, значит, он им зачем-то нужен. А раз им нужны услуги «червей, слизней и недочеловеков», стало быть, не такие они всемогущие.
И все-таки Цай поинтересовался:
– И так повсюду?
– Да, – ответил тусклым голосом Говард Буковски, он же Крежень, он же Седой, – на всех планетах земной федерации примерно то же самое… а кое-где и похуже.
Светлана, нервная и возбужденная, сидела у краешка резного стола огромных размеров почти нос к носу с седоусым и важным адмиралом. Он никак не хотел ее понять – возвращаться сейчас на Землю было смерти подобно.
Околосолнечное пространство. Орбита Трансплутона. Звездолет «Ратник». 2485-й год.
– Вы поглядите назад, барышня! – басил он в усы, пряча глаза под седыми бровями. – Это же не боевой корабль, не флагман никакой, это богодельня с крылышками. Вон, обернитесь… богодельня, ей Богу!
За спиной у Светланы, прямо за прозрачной перегородкой, разделившей адмиральскую каюту на часть маленькую, где они и сидели, и часть огромную, занятую эвакуированными с Земли женщинами с детьми, старцами, мальчишками и девчонками, и впрямь было нечто среднее между детским садом и приютом для престарелых.
– И так на всем корабле! – адмирал был явно удручен, даже за эти бесконечно долгие недели он не привык к новому положению. – Все помещения, все шлюзы, приемники, ангары, переходы, каюты, все и везде, барышня дорогая, забито беженцами. Ну куда с ними можно идти?!
– Я вам не барышня, черт возьми! – Светлана стукнула кулаком по столу. – Я офицер Дальнего Поиска! И я не призываю вас разворачивать звездолет. Для десантной операции нужен один, от силы два боевых шлюпа, не больше!
По сути дела она была права. Да и добровольцев на «Ратнике» нашлось бы с лихвой. Каждый день, каждый час имел значение. Боевой всепространственный звездолет типа «черное пламя», базовый флагман Второго Межзвездного флота исполинской черной тенью, с вырубленным освещением висел за уродливым, искореженным донельзя и продуваемым всеми космическими ветрами Трансплутоном, в сотнях миллионов километрах от несчастной Земли. Висел… и ничем не мог помочь несчастным. Да и некому было помогать, наверное. Светлана хорошо помнила, что творилось там в последние дни трагедии. Там не могло оставаться ничего живого. И все же она верила, что Иван там, что он ждет помощи, их помощи. И она не могла сидеть сложа руки. Лучше умереть!
Адмирал разгладил усы, поднял свои выцветшие стариковские глаза, заглянул в ее глаза, молодые, но измученные, воспаленные, непросыхающие от слез. Ему было тяжело говорить правду, но, видно, скрывать её и дальше нельзя, хватит скрывать, все равно когда-нибудь она узнает.
– Ну, ладно, хорошо… – начал он медленно и тяжко, будто наматывая неподъемную якорную цепь, вытягивая из пучины непомерный груз. – Хорошо, раз вы офицер, тем более, слушайте. Мы опоздали! Это сражение проиграно… а кулаками после драки не машут.
Он уставился на огромную картину в резной раме. На картине старинный фрегат-красавец, задрав корму к синему небу, медленно и величаво шел ко дну. Ничто не могло ему помочь. Грозная картина, трагическая картина. Что ж, и проигрывать сражения надо уметь.
– Поздно? – не поняла Светлана. И рванула серебристый ворот, отдирая его, срывая с полускафа, затянутого черными ремнями.
– Да, поздно, – адмирал был печален. – Вы принимались со всеми наравне, как и поступили, верно?
– Верно.
– Но я узнал вас. Вы жена Верховного…
– Это не имеет значения! – вспылила Светлана. – Мы обязаны сделать рейд на Землю. Забрать выживших, уцелевших!
Адмирал фустно улыбнулся, откинулся на спинку роскошного резного кресла. Была б его воля – несмотря на годы, болезни, сомнения, он повел бы весь флот на противника, он сокрушил бы его, пусть и вместе с Землей, пусть, главное, не сдаваться, не опускать флага перед вражьей силой, бить ее! бить!! бить! Ц Но ему некуда даже высадить всю эту миллионную богадельню! Некуда! Ни одной свободной от нечисти и пригодной для жизни людей планеты. Ни одной! А с ними он связан по рукам и ногам. Он опутан Цепями, кандалами! Разве в шлюпе дело!
– Вы говорите так, – пробасил он еле слышно, – я старый человек, мудрый, я все знаю, поверьте. Вы говорите так, а думаете о нем, о вашем муже.
– Да! Я верю в Ивана! Я хочу спасти его, забрать из этого ада! Я обязана сделать это! Он вызволил меня из Осевого, он выкрал меня из Системы! Это он меня спас, дал мне вторую жизнь! И я не могу его бросить в беде!
41
– Верховный мертв, – еще тише сказал адмирал. Светлану сковало судорогой. Она онемела на минуту. Потом выдавила хрипло:
– Что?
– Он застрелился. Это проверенные сведения. Увы!
– Нет, – она сдавила виски руками, – нет, только не это!
– Он не покинул своего корабля, – громче и тверже произнес адмирал, вставая, – он не покинул Земли, не сошел со своего капитанского мостика. Он поступил как подлинный русский воин, как офицер, как главнокомандующий. Он умер с честью, когда ушли все. Он выполнил свой долг!
– Нет, неправда… – Светлана вдруг осеклась и зарыдала взахлеб, в голос. Она уже понимала, что это истинная правда, что Ивана нет, что его не будет, нигде, никогда. И все же она продолжала настаивать, сквозь всхлипы, еле выдавливая из себя слова: – Дайте мне шлюп… я должна… я обязана… я заберу его тело! Вы не вправе отказать мне, не вправе!
Ответом ей было суровое, тягостное молчание.
– Вот так-то, мать вашу! – процедил Кеша и опустил лучемет.
Земля. Россия. Деревня Кочергино. 2485-й год.
Они медленно, будто ожидая подвоха, подошли к обугленным трупам рогатых тварей. Останки выползней были густо залиты студенистой жижей.
Кеша пнул сапогом ближайший труп, перевернул его, заглянул в выжженные глазницы. Сатаноид был мертв, однозначно и абсолютно мертв. Даже не верилось! Они все были мертвы, будто их всех изгрыз своими смертоносными клыками оборотень Хар. Но Хар никого не грыз, наоборот, он сам с недоверием и опаской обходил тела нечисти, помахивал своим драным хвостом, поскуливал.
– Стало быть, этих тварей можно бить! – сделал вывод Иннокентий Булыгин. – Еще как можно!