Страница:
– Вы индус?
– Нет! У меня нет национальности. Я ребенок «из пробирки», выражаясь старинным, допотопным языком. У меня никогда не было родителей, мам, пап, дедушек и бабушек. Имя мне просто дали вместе с порядковым индексом, точнее, после него.
Иван встал. Подошел к черной двери из иргезейского гранита. Он начинал беспокоиться. Вот они здесь разговоры разговаривают, а там, может, уже готовятся схватить его, там, может, уже вертухаи зашебуршились. Они теряют время, бесцельно, напрасно, преступно.
– Мы можем проиграть эту игру, – сказал он.
– Можем, – спокойно согласился Сихан. – Всегда ктото проигрывает, а кто-то выигрывает. И еще, Иван. Я хотел сказать вам, что я пока не ваш единомышленник. Вы слишком просты, все воспринимаете черным или белым. Я помогал вам. Вы помогали мне. Но, согласитесь, у меня может быть свое мнение.
– Разумеется, – сказал Иван, мрачнея. Дело приобретало неожиданный оборот. Значит, на Первозурга можно не рассчитывать в дальнейшем. Только на себя! Только на себя!
– Я хочу во всем разобраться, – уточнил Сихан. – Я никогда всерьез не занимался историей, я не помню деталей правления XXV-го века…
– Временные связи изменены, – оборвал его Иван, чтобы сразу внести ясность. – Та история, что вам знакома, не повторится. И будущее теперь будет иное.
– Согласен. И все же до порогового момента изменений не было. Те, кто властвует миром сейчас, – он выразительно поднял брови, – властвовали и в нашей истории, той, которая уже не повторится. И они удержали власть, понимаете?
– Не совсем. – Иван нервничал. – Мне надо уходить! Я не хочу снова на плаху!
– Мною блокированы все подходы, не волнуйтесь. Не всегда дело нужно делать споро, иногда его надо делать рассчетливо и неспешно, поверьте моему опыту. Вы уйдете, а я останусь. – Первозург улыбнулся. – Пока останусь. Вы знаете, у меня ведь тоже могут быть свои планы.
– Какие еще? – наивно поинтересовался Иван. Он уже знал ответ.
– Пристанище – это мир созданный мною и моими единомышленниками, это мое детище. Я не могу так просто отказаться от него.
– Так вот почему они хотели убить вас?!
– Да, именно поэтому! – тихо ответил Сихан. – Но помните всегда, что убить меня они собирались вашими руками.
– Дело прошлое, – решил замять неприятную тему Иван.
– Как сказать.
– Да как ни говори! Неужели вы меня будете подозревать в чем-то?
– Нет. Это исключено. Я был в вашем сознании. Вы посланец сил Добра! – буднично и даже скучно произнес Первозург.
– Вот как, – машинально откликнулся Иван. В ушах у него прозвучало тем старым, незабываемым голосом:
«Иди, и да будь благословен!» Но к чему сейчас эти разговоры, сейчас, когда надо действовать?!
– Да. И поэтому я никогда не буду вам мешать. Больше того, я буду помогать вам по мере…
– По мере чего?
– По мере возможностей.
– Неправда! – Иван был резок и зол. – Возможности у вас колоссальные, у них нет меры, тут что-то иное.
– Вы правы. Я не так выразился. Я буду помогать вам по мере того, насколько это не препятствует моим интересам. Понимаете?
– Понимаю.
Сихан отвернулся. Подошел к фреске. Он смотрел не на седовласую девицу, а на кентавра. Этот человекозверь был по-своему красив и грациозен, в нем чувствовалось нечто неживотное, одухотворенное, хотя и творил он дело нехорошее, умыкал красавицу-землянку. Лицо у кентавра было почти человеческое. Янтарно-рыжий болигонский кентавр!
Чье ты создание? Божье? Сатанинское? Или ты сам по себе?! Болигон сейчас заповедная зона. И принадлежит этот заповедник Синдикату. Иван знал от Гуга, как Синдикат осваивает «заповедники». Бедный болигонский кентавр!
– Да, я не сказал вам всей правды, – признался Сихан, не оборачиваясь. – Я не расправляюсь с этими властителями мира и по другой причине. Они имеют какую-то связь с Пристанищем. Они посылали вас туда не наугад. А у меня связей теперь нет. Я должен все узнать. Я уже побывал в мозгах у каждого из клана «тайного мирового правительства». И почти ничего не узнал. Есть кто-то еще, кто не может без них, как и они без него. Тут все запутано, Иван. Если бы все было просто и ясно, я б разрубил этот проклятый узел одним ударом! – Сихан поднял руку и резко, невероятно резко, со свистом ее опустил – Ивану показалось, что воздух был рассечен острейшим фаргадонским мечом. Он машинально взглянул на свое запястье, потом на локтевой сгиб – рукояти чудесного меча не было, как не было и шнура-поисковика. Сняли!
– А ведь я собирался привести сюда две боевые капсулы и уничтожить эту обитель выродков, – неожиданно признался Иван.
– Большей глупости содеять невозможно! – Сихан обернулся. Глаза его горели. – Вы хотя бы предупреждайте меня о своих планах, можете не беспокоиться, я их никому не выдам.
– У меня нет пока никаких планов. Я не знаю, как подступиться ко всей этой дьявольщине, а вы сразу делаете выводы. А если завтра Вторжение, что тогда?!
– Ничего. – Сихан смотрел прямо в глаза Ивану. – Неужели вы думаете, что можно остановить Вторжение?!
– Можно! – ответил Иван твердо, с непонятной решительностью.
– Блажен, кто верует. Ну да это ваши проблемы. Может, еще и ничего не будет.
– Будет. Я видел их.
– Кого их?
– Воинов. Гигантские инкубаторы, тысячи маток, миллионы зародышей. Они выращивают бойцов, завоевателей. Я видел их звездные эскадры. Они наготове! – Иван ходил по залу, сжав кулаки, нервно подергивая головой. Наверное, ему было лучше умереть на этой крутящейся плахе-распятии. Один раз – и навсегда, навечно! Это лучше, чем беспристанные мучения, чем бессилие и тревога. Ну зачем он, этот человек из будущего, который сам себя назвал одним из выродков-дегенератов, спас его? Только лишь в знак благодарности за собственное спасение? Нет, не может быть, Первозург не так прост, он очень хитер, он слишком мудр, чтобы быть хитрым, он не такой как все остальные, и нечего ломать голову.
– Эскадры всегда наготове, на то они и эскадры, – отпарировал Сихан. – А что касается воинов, зародышей… они, эти зародыши в своих инкубаторах что, уже с лучеметами и плазмометами в руках выращивались?!
– Нет! Причем тут лучеметы и зародыши, – недовольно пробурчал Иван.
– А тогда почему вы решили, что это воины, что это завоеватели? Может, негуманоиды выращивают обычных андроидов для обслуги и всяких грязных работ? Ну с какой стати вы вдруг решили, что выращенные существа похватают лучеметы и прочую гадость, усядутся в звездолеты эскадры и полетят завоевывать Землю?!
Иван ударил кулаком по плахе – шланги и провода посыпались на пол. Этот Первозург нарочно злил его.
– Они мне сами сказали об этом! – выкрикнул он. – Сами!
– А вы верите каждому слову?!
Иван растерялся.
– Нет, не каждому, – ответил после заминки.
– А если это слово изречено врагом?!
– У вас железная логика, Сихан. Но они говорили правду! Они не знали, что я выживу. Понимаете, не знали!
Первозург снова уставился на столь любимую стариком фреску древнего письма. Он явно любовался кентавром.
Иван вдруг понял. Ведь кентавр – плод мысли человеческой, это воплощение невоплощенного, несуществующего. Сихан занимался этим всю жизнь. Но он не знал, что на Болигоне есть настоящие, живые кентавры. Он думал, что он почти бог, что он создает то, о чем думали, мечтали и грезили… А оно уже есть. Просто он не знал этого! Ивану сразу припомнились черные, втягивающие в потустороннюю бездонную пропасть глазища гигантского Авварона Зурр бан-Турга в Шестом Воплощении Ога Семирожденного. Первозург и Преисподняя. Два мира! Воплощение образов. Образов, пришедших в сознание, в мозг, в голову.
Откуда? А если они и пришли ОТТУДА?! Вырождение!
Это непостижимая загадка! Первозург, Сихан Раджикрави, как бы он себя ни называл, знает еще не все! Но он все время что-то не договаривает.
– А вы себе, Иван, никогда не задавали одного странного вопроса? – тихо спросил круглолицый-Сихан.
– Какого?
– Вы его только что случайно коснулись, – продолжил Сихан, – почему вы всегда выживаете?
Иван оторопел.
– Это случайности, цепь случайностей, – ответил он спешно, не веря своим словам, – иногда я сам себя спасаю, иногда мне помогают, как вы, например. Да, именно так.
Сихан покачал головой.
– Нет, не так! И вы чувствуете это. Вас кто-то ведет по жизни. Вас кто-то опекает и всегда отводит черное крыло от вашего лица. Он вмешивается редко… эта сила помогает вам нечасто, но без нее, без ее участия ни одному простому смертному, даже с вашими сверхчеловеческими способностями не удалось бы пройти через цепь подобных испытаний.
Иван невольно провел рукой по груди. На ней ничего не было. Даже если и было раньше, сняли, – в чьих только лапах он ни побывал. Крест! Они боятся креста. Кто боится креста? Нечистая сила. То есть, все, чьи помыслы и дела нечисты! Это так, он прав. И если его ведет кто-то, пусть, не ему роптать и отталкивать руку помощи в слепой гордыне.
Иди, и да будь благословен! Значит, не только он ощущает это, значит, это заметно и со стороны? Нет! Он столько всякого наворочал за свою жизнь, столько пролил крови, разрушил, уничтожил, столько раз изменял, предавал, нарушал все заповеди Господни, что не вправе он рассчитывать на благую руку Творца, нет! Он наивен в своей гордыне и тщеславен! И это видят другие, им передаются его ощущения, и они тоже начинают верить, что некая Благая Сила споспешествует ему. Гордыня! Нет!
– Я не хочу говорить об этом, – тихо сказал Иван. Он как-то сразу успокоился. Кулаки разжались, голова перестала дергаться. Он сел в кресло у черного овального столика и уставился в гидропол. Он ждал появления красных глаз, клыкастой гадины. Но она не всплывала.
– Мир сложен, Иван, – сказал Первозург, – и нам не надо отталкивать друг друга. Вспомните, ведь у вас остались кое-какие дела в Пристанище, верно?
Ивана всего перевернуло. Это же надо так зацепить за живое! Он почти забыл… нет, просто заставлял себя не вспоминать. Алена! Аленушка! И его сын в ней! Они в биоячейке, закодированной, загэворенной, запрятанной ото всех в треклятом сатанинском Пристанище! Ведь они ждут его. Только он сможет пробудить и ее, и своего неродившегося еще сына. Какая тяжесть в груди! Подлец! Негодяй! Он занимается всем, чем угодно, но он совсем ничего не сделал для их спасения… Почему ничего? Он собирает своих верных друзей! И он их соберет! Он вернется за ними… Проклятый троеженец! Язычник! Варвар! Это же дико, необъяснимо! И он еще считает себя христианином, он вспоминает про заповеди, он в тщеславии и гордыне смеет думать о поддержке Свыше. Негодяй! В Осевом его ждет страдающая, изнывающая в мире призраков Света! В Пристанище, в хрустальном гробу Аленка! В Системе – Лана, светловолосая, непокорившаяся Лана! Он не может разорвать себя натрое, не может! Он погибнет в этом раздвоении, растроении. Прав Первозург, прав. Они повязаны одной веревочкой. Кем бы он ни был, что бы он ни сотворил, какие бы грехи ни висели тяжким камнем на нем, он не бросит ни одну из них! Время, только время – он снова проникнет в Систему, он проберется в Пристанище, на колдовскую планету Навей, он войдет в Осевое измерение! А пока спокойно, спокойно, спокойно – нельзя беспредельно рвать свое сердце, оно еще пригодится для дел, нельзя его разрывать в борьбе с самим собою.
– Да, нам надо держаться друг за друга, – твердо сказал Иван.
Первозург сунул руку в карман черноте балахона.
– Вот возвратите, – сказал он, протягивая черный кругляш с ремешком. – Он настроен, отлажен, можете не волноваться. Одежда в отсеке. – Первозург подошел к стене, остановился – и боковина уехала вниз, открывая ряд полок. – Возьмите. Мешок – в месте возврата.
– Я там был?
– Да. Я думаю, вам еще раз надо побывать в Венеции.
Но никто не должен вас видеть.
– А что будет здесь? Ведь они хватятся меня! – засомневался Иван.
– Плаха уже работает, – мягко ответил Сихан.
Иван обернулся. Распятие вращалось вокруг вертикальной оси, бесшумно, с огромной скоростью. Но даже в этом вращении было видно – кто-то большой и сильный лежит на нем.
– Кто это?
– Вы! – коротко отрезал Сихан.
– Я не понимаю таких шуток, – обиделся Иван, облачаясь в свой комбинезон.
– Это не шутка. Я еще не разучился делать кое-какие штучки. Я клонировал вас, понимаете. На плахе сейчас лежит ваш клон, ваш двойник. Он станет зверо-человеком.
– Как-то странно, – признался Иван, – ведь мой клон – это тоже я?!
– Кем-то надо было пожертвовать. Ведь вас не убыло?
– Нет, – согласился Иван. – И они не заметят подмены?
– Они и проверять не станут. Для них вы пройденный этап, не будьте о себе слишком высокого мнения, это просто глупо, Иван. Вам пора!
– Ну что ж, прощайте, – сказал Иван, пристегивая возвратник.
– До свидания, – ответил Сихан.
Перед тем, как нажать на возвратник, Иван поднял глаза на Первозурга, вздохнул.
– Еще один вопрос.
– Пожалуйста.
– Где сейчас карлик Цай ван Дау?
Сихан улыбнулся криво.
– Он работает на правителей мира.
– Значит, старик не обманул меня? – спросил Иван будто у самого себя.
– Не обманул. Раньше Цай боялся только серых стражей Синдиката, теперь он будет трепетать и перед спецслужбами этих выродков.
– Каждому свое, – мрачно изрек Иван.
– Каждому свое, – согласился с ним Первозург.
Жили вроде бы нормально, никто никого не трогал. А тут, ежели поверить всем этим россказням, услышанным за последние две-три недели, прямо жуть какая-то: негуманоиды готовят вторжение, вот-вот начнут действовать посланцы преисподней при полной поддержке сатанинских сект Черного Блага, крупные банды типа Синдиката, которые и бандами уже нельзя назвать, скорее, целыми государствами в государствах, державами в державах, громят Федерацию изнутри… и вдобавок оборотни, тайная война гиргейских псевдоразумных оборотней с человечеством. Бред! Такого не может быть никогда, чтобы сразу все, чтобы сразу все!
Кеша кое-что знал из земной истории, и его обучали четырнадцать лет в гимназиях шести ступеней, и ему втравливали в мозг методом гипнозакладки знания тысячелетий. И потому он знал, бывает, знал умственно, «головой».
Но сердцем, душой не мог согласиться. Только шакалы набрасываются исподтишка, стаей, на ослабевшую добычу.
Шакалы? Почему только они… А Батыево нашествие на Русь? Враг не приходит один: стоит кому-нибудь вцепиться зубами в один бок великана, тут же находятся такие, что вгрызаются с другой стороны. Кто только не бросился тогда на истекающую кровью Русь – и литва поганая, и немцы, подлые псы-рыцари, лжехристиане, благословленные на грабеж и разбой наместником дьявола на земле, сатанинским папой, и ляхи, и татарье всех мастей, и иудеи, и хазары, и даже италийские наемники. Именно так и бывает, коли приходит беда – отворяй ворота, только ленивый не придет на тебя с мечом. Так было и позже, в Смутные времена, когда почти те же шакалы набросились на Россию со всех сторон, выгрызли даже ее сердце. Так было и восемьсот двенадцатом, и в восемнадцатом, и в сорок первом, и в годы тихой, ползучей «третьей мировой войны» восьмидесятых-девяностых годов ХХ-го века. Так было всегдавражья сила не ходила в одиночку. То ли добыча каждому в отдельности была не по зубам, то ли духа не хватало встать один на один, лицом к лицу. Значит, и теперь так! Только так и бывает! Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело. Нет, совсем не случайно набрело. Значит, ослабло человечество – шакалы, они всегда на ослабевших кидаются. Не будет спокойной старости, не будет тюльпанов и своей халупы. А будет вечная война похлеще аранайской. Та длилась тридцать лет. А сколько будет идти эта?
Как противно и нудно выли оборотни! Кеша впадал в транс, он уже не понимал, где находится, чего с ним выделывают, и вообще – жив он или не жив, может, давнымдавно отбросил копыта, и вот мается на подступах к местам наказания, к адским сковородам?! Он различал лишь одного, особо прозрачного, вихлявого и глазастого оборотня, который извивался перед ним. Ну что же это за тварюга такая, смотреть тошно! Все мельтешит, все расплывается, круги, черти, вой, пятна какие-то. И у оборотня на голове почему-то длинные белокурые волосы, прямо целый ворох длинных, чуть золотистых волос. И ноги у него длинные бабьи… только вот плавники торчат в разные стороны, и прилипалы… нет, уже не торчат, это руки, ручки – тоненькие, гибкие, с холеными, точеными пальчиками. И никаких чешуй, никаких панцырей… вот наваждение, а вместо них осиная талия, тоненькая-тоненькая над широкими, полными бедрами, и груди, большие, колышащиеся в такт танцу. Много повидал Кеша красоток на своем нелегком веку, но эдаких еще не видывал, эдаких и не бывает на свете, не может быть! Во как крутится, во как бедрами вертит, извивается, приседает, прогибается кошечкой. Напасть! Кеша готов был выпрыгуть из собственой шкуры и накинуться на красавицу-танцовщицу. Не было никаких оборотней, не было пещеры. Была лишь возбуждающая глуховатая музыка, был полумрак, и была она – разжигающая плоть, лишающая-ума, искусительница! Кеша почти ничего не помнил.
Нет, он не помнил совсем ничего, у него начисто отшибло память. И он ли это вообще был, седой, измученный войнами и каторгами неудачник?! Нет! Он был молод, силен, он хотел прыгать, скакать, плясать вокруг этой белокурой бесовки. А еще он хотел… Его будто кипятком обожгло. Да, он страстно, безумно желал ее, прямо тут, прямо сейчас, сию минуту!
И когда это желание созрело до невыносимости, до острой боли, путы спали, будто их и не было. Кеша почувствовал, что он свободен, что ничто не удерживает его. И он диким зверем набросился на нее – подхватил, смял, вдавил в себя. Она была обжигающе приятна: упругие груди и бедра, нежная шелковистая кожа, горячие сладкие губы. Кеша безумствовал. Он упивался этой дикой страстью, он погружался в нее, растворялся в ней. Он был на вершине. Такого восторга, такого счастья, такой остроты бытия он не испытывал никогда. Его выворачивало, ломало, корежило от острейшего, нечеловеческого наслаждения. В ярчайший миг сладострастного изнеможения он оторвался от красавицы обессиленный и умиротворенный. Упал на землю с закрытыми глазами, испытывая мучительное блаженство.
Но уже через секунду вой снова прорвался в его уши, прогнал миражи. Дикая пляска оборотней продолжалась, она стала еще более варварской, необузданой и свирепой.
Кеша открыл глаза. Прямо под ним лежал омерзительный, вихлявый, прозрачный оборотень с длинными тонкими плавниками. Он еле дышал, сипел, пускал пену, Кеша сразу все понял. И застонал.
– Теперь ты можешь называть меня, моя королева! – томно прозвучало в ушах.
Вихлявого оборотня подхватили бережно. И унесли.
Вакханалия продолжалась недолго. Оборотни по одному исчезали во мраке, гул гонга стихал, пока не пропал совсем.
Вонючие факелы шипели и сорили искрами, они угасали. В пещере темнело. Кеша подполз к ближайшей стене обессиленным, полуубитым. Свернулся калачиком. И уснул.
Ему снился прежний сон. Точнее, продолжение этого сна. И был он более явственным, чем сама явь.
Хорош друг!
Иван выглянул в узенькое окошко-бойницу. На улице было темно, шелестела листва. Больше ничего понять было невозможно. Венеция! Снова защемило сердце. Земля предков. Иван старел, его больше не тянуло в Космос. Почему так несправедлива к нему судьба, почему именно он должен стоять на пути злых сил?! С какой бы радостью он все забросил, переехал бы сюда, занимался бы раскопками. Человеку не место в Космосе! Ах, как прав был батюшка, мир праху его и покой. На Ивана снова накатило чувство вины, его друг, сельский священник мог бы еще долго жить, нет, тут не сердечный приступ, тут убийство. Ну почему по его пятам идет смерть?! Он что, прокаженный?! Если он несет смерть близким, пусть лучше убьют его самого! Или он уйдет в сторону, осядет здесь. Ах, история, история человечества, история родного славянского племени – ты безгранична, ты затягиваешь в себя, ты океан океанов, миллионы судеб, дел, свершений. Великое племя росов! От Лабы и Реции, Веиетии и Рома прошло ты до Тихого и Индийского океанов, перебросило мосты в Америку. Ты дало начало всем великим цивилизациям Земли! Ты и есть сама земная цивилизация! И вот грозит тебе погибель, и всем, кто вокруг тебя, грозит погибель. Почему же спишь ты в ночи этой?! Почему спят все младшие племена, изошедшие из тебя и зачавшиеся сами по себе?! Грозен покров тихой ночи. Грозен и страшен!
Иван вытащил рукоять, сжал. Меч заискрился в его руке. Работает. Шнур-поисковик сам обвил кисть. Порядок.
Что там еще? В ладонь скользнуло теплое яйцо-превращатель. Ай да Сихан! Ну удружил, ну молодец! Иван распихал что мог по клапанам, закинул мешок за спину. Пора!
Он вышел в тихую венецианскую ночь. Пахнуло сыростью и разложившимися водорослями от каналов. Всем хорош" Венеция, но запахи! От них не могут избавиться вот уже почти три тысячи лет. Он тщательно запер дверь. Осмотрел дом, в который ему не суждено возвращаться. Дом был маленький, старенький, совсем неприметный. Такие обычно и выбирают для тайных дел.
Земля! Лишь сейчас он по-настоящему ощутил себя на Земле. Там, в подантарктических глубинах был мир чуждый и злой, неземной. А здесь другое дело! Иван шел по скрипучим старинным, но местами подновленным мостовым и поглядывал в окна. Свету в подавляющем большинстве из них не было. Половина четвертого, скоро рассвет.
До рассвета он должен успеть к старику. Наверняка этот пропойца, Луиджи Бартоломео фон Рюгенау, опять находится в невменяемом состоянии. А парнишка по имени Умберто, наемный убийца и зомби, сидит теперь в одной из комнат и тихо скулит, такие всегда скулят, жалеют себя.
Иван настолько живо представил себе эту картину, что чуть не споткнулся о стальную рельсу, загораживающую вход на перекидной мостик. Ничего! Он разбежался и перепрыгнул четырехметровый канал. Надо спешить.
На этот раз не было нужды лезть на крышу. Он зашел с черного хода. И постучал в заколоченную дверь. Дверь и должна была выглядеть заколоченной, это для конспирации. Но эта дверь только и открывалась в доме. Парадная была для виду.
– Опять нализался, – прошептал он себе под нос. И постучал еще. Поднимать заметного шума не стоило. Проще войти, старик Луиджи не обидится.
Иван так и сделал. Он ткнул анализатором в щель, подождал, потом сдавил рукоять, универсальный виброключ сработал и дверь со скрипом раскрылась. Иван шагнул в потемки. И тихонько сказал:
– Это я, Луиджи, старик! Ты меня слышишь?
Никто ему не ответил. Иван поднялся по четырем ступенькам к следующей двери, распахнул и ее. В каминном зале, где обычно торчал старый пьяница, прошедший через множество миров, но сломавшийся на Ицыгоне, стояла тишина. Изо дня в день старик Лучо сидел в одном из глубоких обшарпанных кресел девятнадцатого века, расставленных вокруг огромного, длинного стола, сработанного из настоящего мореного дуба. Стол этот был похож на огромный списанный корабль. А сам Луиджи – на капитана, вышедшего на пенсию и опустившегося, а еще больше на какогонибудь пирата-неудачника, избежавшего цепких лап правосудия и коротающего последние деньки в заброшенной гавани. В камине горели дровишки, иногда уголек, йот этого в зале было дымно. Старик сидев в кресле, нахохлившись, с бутылкой в руке. Он не признавал ни фужеров, ни кружек, тянул пойло прямо из горлышка. Он сидел и о чем-то думал, а МОЖЕТ, вспоминал что-то или кого-то, набожных ли аборигенов Ицыгона, утащивших его со станции, свирепых ли космодесантников, которых он отхаживал после боев и походов, санитарок ли, любовниц и подруг. Он никогда не рассказывал о своих грезах. Но всегда был рад собутыльнику.
На этот раз в камине не потрескивал жиденький огонь, было темно и сыро, даже холодновато. Иван хорошо видел в темноте, но в зале было столько всего наворочено, что глаз должен был освоиться, привыкнуть.
– Лучо, старина! – почти выкрикнул Иван. – Выходи! Я вижу, где ты прячешься!
Старика или не было дома или он был смертельно пьян.
Парнишка тоже не отзывался, он мог быть запертым в одном из подвалов.
Иван включил фонарик. Подошел к столу-кораблю.
Он все сразу понял. И это было невыносимо. Зачем его принесло сюда, ну зачем?! Теперь он твердо знал, что смерть идет по его пятам. Грузное и вместе с тем какое-то жалкое тело Луиджи Бартоломео фон Рюгенау лежало поперек стола, прямо на опрокинутых пузатых бутылках, на полураздавленном черством каравае, на осколках глиняной грубой посуды, посреди пепла и мелкого мусора. Горло у старика Лучо было перерезано от уха до уха.
– Нет! У меня нет национальности. Я ребенок «из пробирки», выражаясь старинным, допотопным языком. У меня никогда не было родителей, мам, пап, дедушек и бабушек. Имя мне просто дали вместе с порядковым индексом, точнее, после него.
Иван встал. Подошел к черной двери из иргезейского гранита. Он начинал беспокоиться. Вот они здесь разговоры разговаривают, а там, может, уже готовятся схватить его, там, может, уже вертухаи зашебуршились. Они теряют время, бесцельно, напрасно, преступно.
– Мы можем проиграть эту игру, – сказал он.
– Можем, – спокойно согласился Сихан. – Всегда ктото проигрывает, а кто-то выигрывает. И еще, Иван. Я хотел сказать вам, что я пока не ваш единомышленник. Вы слишком просты, все воспринимаете черным или белым. Я помогал вам. Вы помогали мне. Но, согласитесь, у меня может быть свое мнение.
– Разумеется, – сказал Иван, мрачнея. Дело приобретало неожиданный оборот. Значит, на Первозурга можно не рассчитывать в дальнейшем. Только на себя! Только на себя!
– Я хочу во всем разобраться, – уточнил Сихан. – Я никогда всерьез не занимался историей, я не помню деталей правления XXV-го века…
– Временные связи изменены, – оборвал его Иван, чтобы сразу внести ясность. – Та история, что вам знакома, не повторится. И будущее теперь будет иное.
– Согласен. И все же до порогового момента изменений не было. Те, кто властвует миром сейчас, – он выразительно поднял брови, – властвовали и в нашей истории, той, которая уже не повторится. И они удержали власть, понимаете?
– Не совсем. – Иван нервничал. – Мне надо уходить! Я не хочу снова на плаху!
– Мною блокированы все подходы, не волнуйтесь. Не всегда дело нужно делать споро, иногда его надо делать рассчетливо и неспешно, поверьте моему опыту. Вы уйдете, а я останусь. – Первозург улыбнулся. – Пока останусь. Вы знаете, у меня ведь тоже могут быть свои планы.
– Какие еще? – наивно поинтересовался Иван. Он уже знал ответ.
– Пристанище – это мир созданный мною и моими единомышленниками, это мое детище. Я не могу так просто отказаться от него.
– Так вот почему они хотели убить вас?!
– Да, именно поэтому! – тихо ответил Сихан. – Но помните всегда, что убить меня они собирались вашими руками.
– Дело прошлое, – решил замять неприятную тему Иван.
– Как сказать.
– Да как ни говори! Неужели вы меня будете подозревать в чем-то?
– Нет. Это исключено. Я был в вашем сознании. Вы посланец сил Добра! – буднично и даже скучно произнес Первозург.
– Вот как, – машинально откликнулся Иван. В ушах у него прозвучало тем старым, незабываемым голосом:
«Иди, и да будь благословен!» Но к чему сейчас эти разговоры, сейчас, когда надо действовать?!
– Да. И поэтому я никогда не буду вам мешать. Больше того, я буду помогать вам по мере…
– По мере чего?
– По мере возможностей.
– Неправда! – Иван был резок и зол. – Возможности у вас колоссальные, у них нет меры, тут что-то иное.
– Вы правы. Я не так выразился. Я буду помогать вам по мере того, насколько это не препятствует моим интересам. Понимаете?
– Понимаю.
Сихан отвернулся. Подошел к фреске. Он смотрел не на седовласую девицу, а на кентавра. Этот человекозверь был по-своему красив и грациозен, в нем чувствовалось нечто неживотное, одухотворенное, хотя и творил он дело нехорошее, умыкал красавицу-землянку. Лицо у кентавра было почти человеческое. Янтарно-рыжий болигонский кентавр!
Чье ты создание? Божье? Сатанинское? Или ты сам по себе?! Болигон сейчас заповедная зона. И принадлежит этот заповедник Синдикату. Иван знал от Гуга, как Синдикат осваивает «заповедники». Бедный болигонский кентавр!
– Да, я не сказал вам всей правды, – признался Сихан, не оборачиваясь. – Я не расправляюсь с этими властителями мира и по другой причине. Они имеют какую-то связь с Пристанищем. Они посылали вас туда не наугад. А у меня связей теперь нет. Я должен все узнать. Я уже побывал в мозгах у каждого из клана «тайного мирового правительства». И почти ничего не узнал. Есть кто-то еще, кто не может без них, как и они без него. Тут все запутано, Иван. Если бы все было просто и ясно, я б разрубил этот проклятый узел одним ударом! – Сихан поднял руку и резко, невероятно резко, со свистом ее опустил – Ивану показалось, что воздух был рассечен острейшим фаргадонским мечом. Он машинально взглянул на свое запястье, потом на локтевой сгиб – рукояти чудесного меча не было, как не было и шнура-поисковика. Сняли!
– А ведь я собирался привести сюда две боевые капсулы и уничтожить эту обитель выродков, – неожиданно признался Иван.
– Большей глупости содеять невозможно! – Сихан обернулся. Глаза его горели. – Вы хотя бы предупреждайте меня о своих планах, можете не беспокоиться, я их никому не выдам.
– У меня нет пока никаких планов. Я не знаю, как подступиться ко всей этой дьявольщине, а вы сразу делаете выводы. А если завтра Вторжение, что тогда?!
– Ничего. – Сихан смотрел прямо в глаза Ивану. – Неужели вы думаете, что можно остановить Вторжение?!
– Можно! – ответил Иван твердо, с непонятной решительностью.
– Блажен, кто верует. Ну да это ваши проблемы. Может, еще и ничего не будет.
– Будет. Я видел их.
– Кого их?
– Воинов. Гигантские инкубаторы, тысячи маток, миллионы зародышей. Они выращивают бойцов, завоевателей. Я видел их звездные эскадры. Они наготове! – Иван ходил по залу, сжав кулаки, нервно подергивая головой. Наверное, ему было лучше умереть на этой крутящейся плахе-распятии. Один раз – и навсегда, навечно! Это лучше, чем беспристанные мучения, чем бессилие и тревога. Ну зачем он, этот человек из будущего, который сам себя назвал одним из выродков-дегенератов, спас его? Только лишь в знак благодарности за собственное спасение? Нет, не может быть, Первозург не так прост, он очень хитер, он слишком мудр, чтобы быть хитрым, он не такой как все остальные, и нечего ломать голову.
– Эскадры всегда наготове, на то они и эскадры, – отпарировал Сихан. – А что касается воинов, зародышей… они, эти зародыши в своих инкубаторах что, уже с лучеметами и плазмометами в руках выращивались?!
– Нет! Причем тут лучеметы и зародыши, – недовольно пробурчал Иван.
– А тогда почему вы решили, что это воины, что это завоеватели? Может, негуманоиды выращивают обычных андроидов для обслуги и всяких грязных работ? Ну с какой стати вы вдруг решили, что выращенные существа похватают лучеметы и прочую гадость, усядутся в звездолеты эскадры и полетят завоевывать Землю?!
Иван ударил кулаком по плахе – шланги и провода посыпались на пол. Этот Первозург нарочно злил его.
– Они мне сами сказали об этом! – выкрикнул он. – Сами!
– А вы верите каждому слову?!
Иван растерялся.
– Нет, не каждому, – ответил после заминки.
– А если это слово изречено врагом?!
– У вас железная логика, Сихан. Но они говорили правду! Они не знали, что я выживу. Понимаете, не знали!
Первозург снова уставился на столь любимую стариком фреску древнего письма. Он явно любовался кентавром.
Иван вдруг понял. Ведь кентавр – плод мысли человеческой, это воплощение невоплощенного, несуществующего. Сихан занимался этим всю жизнь. Но он не знал, что на Болигоне есть настоящие, живые кентавры. Он думал, что он почти бог, что он создает то, о чем думали, мечтали и грезили… А оно уже есть. Просто он не знал этого! Ивану сразу припомнились черные, втягивающие в потустороннюю бездонную пропасть глазища гигантского Авварона Зурр бан-Турга в Шестом Воплощении Ога Семирожденного. Первозург и Преисподняя. Два мира! Воплощение образов. Образов, пришедших в сознание, в мозг, в голову.
Откуда? А если они и пришли ОТТУДА?! Вырождение!
Это непостижимая загадка! Первозург, Сихан Раджикрави, как бы он себя ни называл, знает еще не все! Но он все время что-то не договаривает.
– А вы себе, Иван, никогда не задавали одного странного вопроса? – тихо спросил круглолицый-Сихан.
– Какого?
– Вы его только что случайно коснулись, – продолжил Сихан, – почему вы всегда выживаете?
Иван оторопел.
– Это случайности, цепь случайностей, – ответил он спешно, не веря своим словам, – иногда я сам себя спасаю, иногда мне помогают, как вы, например. Да, именно так.
Сихан покачал головой.
– Нет, не так! И вы чувствуете это. Вас кто-то ведет по жизни. Вас кто-то опекает и всегда отводит черное крыло от вашего лица. Он вмешивается редко… эта сила помогает вам нечасто, но без нее, без ее участия ни одному простому смертному, даже с вашими сверхчеловеческими способностями не удалось бы пройти через цепь подобных испытаний.
Иван невольно провел рукой по груди. На ней ничего не было. Даже если и было раньше, сняли, – в чьих только лапах он ни побывал. Крест! Они боятся креста. Кто боится креста? Нечистая сила. То есть, все, чьи помыслы и дела нечисты! Это так, он прав. И если его ведет кто-то, пусть, не ему роптать и отталкивать руку помощи в слепой гордыне.
Иди, и да будь благословен! Значит, не только он ощущает это, значит, это заметно и со стороны? Нет! Он столько всякого наворочал за свою жизнь, столько пролил крови, разрушил, уничтожил, столько раз изменял, предавал, нарушал все заповеди Господни, что не вправе он рассчитывать на благую руку Творца, нет! Он наивен в своей гордыне и тщеславен! И это видят другие, им передаются его ощущения, и они тоже начинают верить, что некая Благая Сила споспешествует ему. Гордыня! Нет!
– Я не хочу говорить об этом, – тихо сказал Иван. Он как-то сразу успокоился. Кулаки разжались, голова перестала дергаться. Он сел в кресло у черного овального столика и уставился в гидропол. Он ждал появления красных глаз, клыкастой гадины. Но она не всплывала.
– Мир сложен, Иван, – сказал Первозург, – и нам не надо отталкивать друг друга. Вспомните, ведь у вас остались кое-какие дела в Пристанище, верно?
Ивана всего перевернуло. Это же надо так зацепить за живое! Он почти забыл… нет, просто заставлял себя не вспоминать. Алена! Аленушка! И его сын в ней! Они в биоячейке, закодированной, загэворенной, запрятанной ото всех в треклятом сатанинском Пристанище! Ведь они ждут его. Только он сможет пробудить и ее, и своего неродившегося еще сына. Какая тяжесть в груди! Подлец! Негодяй! Он занимается всем, чем угодно, но он совсем ничего не сделал для их спасения… Почему ничего? Он собирает своих верных друзей! И он их соберет! Он вернется за ними… Проклятый троеженец! Язычник! Варвар! Это же дико, необъяснимо! И он еще считает себя христианином, он вспоминает про заповеди, он в тщеславии и гордыне смеет думать о поддержке Свыше. Негодяй! В Осевом его ждет страдающая, изнывающая в мире призраков Света! В Пристанище, в хрустальном гробу Аленка! В Системе – Лана, светловолосая, непокорившаяся Лана! Он не может разорвать себя натрое, не может! Он погибнет в этом раздвоении, растроении. Прав Первозург, прав. Они повязаны одной веревочкой. Кем бы он ни был, что бы он ни сотворил, какие бы грехи ни висели тяжким камнем на нем, он не бросит ни одну из них! Время, только время – он снова проникнет в Систему, он проберется в Пристанище, на колдовскую планету Навей, он войдет в Осевое измерение! А пока спокойно, спокойно, спокойно – нельзя беспредельно рвать свое сердце, оно еще пригодится для дел, нельзя его разрывать в борьбе с самим собою.
– Да, нам надо держаться друг за друга, – твердо сказал Иван.
Первозург сунул руку в карман черноте балахона.
– Вот возвратите, – сказал он, протягивая черный кругляш с ремешком. – Он настроен, отлажен, можете не волноваться. Одежда в отсеке. – Первозург подошел к стене, остановился – и боковина уехала вниз, открывая ряд полок. – Возьмите. Мешок – в месте возврата.
– Я там был?
– Да. Я думаю, вам еще раз надо побывать в Венеции.
Но никто не должен вас видеть.
– А что будет здесь? Ведь они хватятся меня! – засомневался Иван.
– Плаха уже работает, – мягко ответил Сихан.
Иван обернулся. Распятие вращалось вокруг вертикальной оси, бесшумно, с огромной скоростью. Но даже в этом вращении было видно – кто-то большой и сильный лежит на нем.
– Кто это?
– Вы! – коротко отрезал Сихан.
– Я не понимаю таких шуток, – обиделся Иван, облачаясь в свой комбинезон.
– Это не шутка. Я еще не разучился делать кое-какие штучки. Я клонировал вас, понимаете. На плахе сейчас лежит ваш клон, ваш двойник. Он станет зверо-человеком.
– Как-то странно, – признался Иван, – ведь мой клон – это тоже я?!
– Кем-то надо было пожертвовать. Ведь вас не убыло?
– Нет, – согласился Иван. – И они не заметят подмены?
– Они и проверять не станут. Для них вы пройденный этап, не будьте о себе слишком высокого мнения, это просто глупо, Иван. Вам пора!
– Ну что ж, прощайте, – сказал Иван, пристегивая возвратник.
– До свидания, – ответил Сихан.
Перед тем, как нажать на возвратник, Иван поднял глаза на Первозурга, вздохнул.
– Еще один вопрос.
– Пожалуйста.
– Где сейчас карлик Цай ван Дау?
Сихан улыбнулся криво.
– Он работает на правителей мира.
– Значит, старик не обманул меня? – спросил Иван будто у самого себя.
– Не обманул. Раньше Цай боялся только серых стражей Синдиката, теперь он будет трепетать и перед спецслужбами этих выродков.
– Каждому свое, – мрачно изрек Иван.
– Каждому свое, – согласился с ним Первозург.
x x x
Когда королеву Фриаду, эту старую ведьму унесли на ее носилках во мрак, ритуальные пляски, дикий вой и стенания оборотней вокруг висящей жертвы возобновились. Таков обычай, смиренно думал Кеша и терпел. Ему еще повезло, просветили перед закланием, уважили. Но он начинал дуреть от всей этой свистопляски, от нее в глазах появлялись прыгающие чертики и разноцветные круги. Кеша боролся с наваждениями и грезами, все пытался осмыслить сказанное ведьмой. Если это правда – землянам пришел конец. Вообще получалась какая-то несуразица – ну прямо всеисполчились на Землю! Не может такого быть.Жили вроде бы нормально, никто никого не трогал. А тут, ежели поверить всем этим россказням, услышанным за последние две-три недели, прямо жуть какая-то: негуманоиды готовят вторжение, вот-вот начнут действовать посланцы преисподней при полной поддержке сатанинских сект Черного Блага, крупные банды типа Синдиката, которые и бандами уже нельзя назвать, скорее, целыми государствами в государствах, державами в державах, громят Федерацию изнутри… и вдобавок оборотни, тайная война гиргейских псевдоразумных оборотней с человечеством. Бред! Такого не может быть никогда, чтобы сразу все, чтобы сразу все!
Кеша кое-что знал из земной истории, и его обучали четырнадцать лет в гимназиях шести ступеней, и ему втравливали в мозг методом гипнозакладки знания тысячелетий. И потому он знал, бывает, знал умственно, «головой».
Но сердцем, душой не мог согласиться. Только шакалы набрасываются исподтишка, стаей, на ослабевшую добычу.
Шакалы? Почему только они… А Батыево нашествие на Русь? Враг не приходит один: стоит кому-нибудь вцепиться зубами в один бок великана, тут же находятся такие, что вгрызаются с другой стороны. Кто только не бросился тогда на истекающую кровью Русь – и литва поганая, и немцы, подлые псы-рыцари, лжехристиане, благословленные на грабеж и разбой наместником дьявола на земле, сатанинским папой, и ляхи, и татарье всех мастей, и иудеи, и хазары, и даже италийские наемники. Именно так и бывает, коли приходит беда – отворяй ворота, только ленивый не придет на тебя с мечом. Так было и позже, в Смутные времена, когда почти те же шакалы набросились на Россию со всех сторон, выгрызли даже ее сердце. Так было и восемьсот двенадцатом, и в восемнадцатом, и в сорок первом, и в годы тихой, ползучей «третьей мировой войны» восьмидесятых-девяностых годов ХХ-го века. Так было всегдавражья сила не ходила в одиночку. То ли добыча каждому в отдельности была не по зубам, то ли духа не хватало встать один на один, лицом к лицу. Значит, и теперь так! Только так и бывает! Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело. Нет, совсем не случайно набрело. Значит, ослабло человечество – шакалы, они всегда на ослабевших кидаются. Не будет спокойной старости, не будет тюльпанов и своей халупы. А будет вечная война похлеще аранайской. Та длилась тридцать лет. А сколько будет идти эта?
Как противно и нудно выли оборотни! Кеша впадал в транс, он уже не понимал, где находится, чего с ним выделывают, и вообще – жив он или не жив, может, давнымдавно отбросил копыта, и вот мается на подступах к местам наказания, к адским сковородам?! Он различал лишь одного, особо прозрачного, вихлявого и глазастого оборотня, который извивался перед ним. Ну что же это за тварюга такая, смотреть тошно! Все мельтешит, все расплывается, круги, черти, вой, пятна какие-то. И у оборотня на голове почему-то длинные белокурые волосы, прямо целый ворох длинных, чуть золотистых волос. И ноги у него длинные бабьи… только вот плавники торчат в разные стороны, и прилипалы… нет, уже не торчат, это руки, ручки – тоненькие, гибкие, с холеными, точеными пальчиками. И никаких чешуй, никаких панцырей… вот наваждение, а вместо них осиная талия, тоненькая-тоненькая над широкими, полными бедрами, и груди, большие, колышащиеся в такт танцу. Много повидал Кеша красоток на своем нелегком веку, но эдаких еще не видывал, эдаких и не бывает на свете, не может быть! Во как крутится, во как бедрами вертит, извивается, приседает, прогибается кошечкой. Напасть! Кеша готов был выпрыгуть из собственой шкуры и накинуться на красавицу-танцовщицу. Не было никаких оборотней, не было пещеры. Была лишь возбуждающая глуховатая музыка, был полумрак, и была она – разжигающая плоть, лишающая-ума, искусительница! Кеша почти ничего не помнил.
Нет, он не помнил совсем ничего, у него начисто отшибло память. И он ли это вообще был, седой, измученный войнами и каторгами неудачник?! Нет! Он был молод, силен, он хотел прыгать, скакать, плясать вокруг этой белокурой бесовки. А еще он хотел… Его будто кипятком обожгло. Да, он страстно, безумно желал ее, прямо тут, прямо сейчас, сию минуту!
И когда это желание созрело до невыносимости, до острой боли, путы спали, будто их и не было. Кеша почувствовал, что он свободен, что ничто не удерживает его. И он диким зверем набросился на нее – подхватил, смял, вдавил в себя. Она была обжигающе приятна: упругие груди и бедра, нежная шелковистая кожа, горячие сладкие губы. Кеша безумствовал. Он упивался этой дикой страстью, он погружался в нее, растворялся в ней. Он был на вершине. Такого восторга, такого счастья, такой остроты бытия он не испытывал никогда. Его выворачивало, ломало, корежило от острейшего, нечеловеческого наслаждения. В ярчайший миг сладострастного изнеможения он оторвался от красавицы обессиленный и умиротворенный. Упал на землю с закрытыми глазами, испытывая мучительное блаженство.
Но уже через секунду вой снова прорвался в его уши, прогнал миражи. Дикая пляска оборотней продолжалась, она стала еще более варварской, необузданой и свирепой.
Кеша открыл глаза. Прямо под ним лежал омерзительный, вихлявый, прозрачный оборотень с длинными тонкими плавниками. Он еле дышал, сипел, пускал пену, Кеша сразу все понял. И застонал.
– Теперь ты можешь называть меня, моя королева! – томно прозвучало в ушах.
Вихлявого оборотня подхватили бережно. И унесли.
Вакханалия продолжалась недолго. Оборотни по одному исчезали во мраке, гул гонга стихал, пока не пропал совсем.
Вонючие факелы шипели и сорили искрами, они угасали. В пещере темнело. Кеша подполз к ближайшей стене обессиленным, полуубитым. Свернулся калачиком. И уснул.
Ему снился прежний сон. Точнее, продолжение этого сна. И был он более явственным, чем сама явь.
x x x
Сихай не обманул Ивана. В маленькой сырой каморке лежал Гугов мешок. Он был завязан шифроиглой, той самой, знакомой. У Сихана имелся выход сюда, значит, он наладил связи, значит, он не терял времени даром. Но он мог бы дать и кое-что посущественнее, например, хорошее, мощное оружие. Но не дал. Он спас Ивана. И бросил его на произвол судьбы, как бросают в воду неумеющего плавать.Хорош друг!
Иван выглянул в узенькое окошко-бойницу. На улице было темно, шелестела листва. Больше ничего понять было невозможно. Венеция! Снова защемило сердце. Земля предков. Иван старел, его больше не тянуло в Космос. Почему так несправедлива к нему судьба, почему именно он должен стоять на пути злых сил?! С какой бы радостью он все забросил, переехал бы сюда, занимался бы раскопками. Человеку не место в Космосе! Ах, как прав был батюшка, мир праху его и покой. На Ивана снова накатило чувство вины, его друг, сельский священник мог бы еще долго жить, нет, тут не сердечный приступ, тут убийство. Ну почему по его пятам идет смерть?! Он что, прокаженный?! Если он несет смерть близким, пусть лучше убьют его самого! Или он уйдет в сторону, осядет здесь. Ах, история, история человечества, история родного славянского племени – ты безгранична, ты затягиваешь в себя, ты океан океанов, миллионы судеб, дел, свершений. Великое племя росов! От Лабы и Реции, Веиетии и Рома прошло ты до Тихого и Индийского океанов, перебросило мосты в Америку. Ты дало начало всем великим цивилизациям Земли! Ты и есть сама земная цивилизация! И вот грозит тебе погибель, и всем, кто вокруг тебя, грозит погибель. Почему же спишь ты в ночи этой?! Почему спят все младшие племена, изошедшие из тебя и зачавшиеся сами по себе?! Грозен покров тихой ночи. Грозен и страшен!
Иван вытащил рукоять, сжал. Меч заискрился в его руке. Работает. Шнур-поисковик сам обвил кисть. Порядок.
Что там еще? В ладонь скользнуло теплое яйцо-превращатель. Ай да Сихан! Ну удружил, ну молодец! Иван распихал что мог по клапанам, закинул мешок за спину. Пора!
Он вышел в тихую венецианскую ночь. Пахнуло сыростью и разложившимися водорослями от каналов. Всем хорош" Венеция, но запахи! От них не могут избавиться вот уже почти три тысячи лет. Он тщательно запер дверь. Осмотрел дом, в который ему не суждено возвращаться. Дом был маленький, старенький, совсем неприметный. Такие обычно и выбирают для тайных дел.
Земля! Лишь сейчас он по-настоящему ощутил себя на Земле. Там, в подантарктических глубинах был мир чуждый и злой, неземной. А здесь другое дело! Иван шел по скрипучим старинным, но местами подновленным мостовым и поглядывал в окна. Свету в подавляющем большинстве из них не было. Половина четвертого, скоро рассвет.
До рассвета он должен успеть к старику. Наверняка этот пропойца, Луиджи Бартоломео фон Рюгенау, опять находится в невменяемом состоянии. А парнишка по имени Умберто, наемный убийца и зомби, сидит теперь в одной из комнат и тихо скулит, такие всегда скулят, жалеют себя.
Иван настолько живо представил себе эту картину, что чуть не споткнулся о стальную рельсу, загораживающую вход на перекидной мостик. Ничего! Он разбежался и перепрыгнул четырехметровый канал. Надо спешить.
На этот раз не было нужды лезть на крышу. Он зашел с черного хода. И постучал в заколоченную дверь. Дверь и должна была выглядеть заколоченной, это для конспирации. Но эта дверь только и открывалась в доме. Парадная была для виду.
– Опять нализался, – прошептал он себе под нос. И постучал еще. Поднимать заметного шума не стоило. Проще войти, старик Луиджи не обидится.
Иван так и сделал. Он ткнул анализатором в щель, подождал, потом сдавил рукоять, универсальный виброключ сработал и дверь со скрипом раскрылась. Иван шагнул в потемки. И тихонько сказал:
– Это я, Луиджи, старик! Ты меня слышишь?
Никто ему не ответил. Иван поднялся по четырем ступенькам к следующей двери, распахнул и ее. В каминном зале, где обычно торчал старый пьяница, прошедший через множество миров, но сломавшийся на Ицыгоне, стояла тишина. Изо дня в день старик Лучо сидел в одном из глубоких обшарпанных кресел девятнадцатого века, расставленных вокруг огромного, длинного стола, сработанного из настоящего мореного дуба. Стол этот был похож на огромный списанный корабль. А сам Луиджи – на капитана, вышедшего на пенсию и опустившегося, а еще больше на какогонибудь пирата-неудачника, избежавшего цепких лап правосудия и коротающего последние деньки в заброшенной гавани. В камине горели дровишки, иногда уголек, йот этого в зале было дымно. Старик сидев в кресле, нахохлившись, с бутылкой в руке. Он не признавал ни фужеров, ни кружек, тянул пойло прямо из горлышка. Он сидел и о чем-то думал, а МОЖЕТ, вспоминал что-то или кого-то, набожных ли аборигенов Ицыгона, утащивших его со станции, свирепых ли космодесантников, которых он отхаживал после боев и походов, санитарок ли, любовниц и подруг. Он никогда не рассказывал о своих грезах. Но всегда был рад собутыльнику.
На этот раз в камине не потрескивал жиденький огонь, было темно и сыро, даже холодновато. Иван хорошо видел в темноте, но в зале было столько всего наворочено, что глаз должен был освоиться, привыкнуть.
– Лучо, старина! – почти выкрикнул Иван. – Выходи! Я вижу, где ты прячешься!
Старика или не было дома или он был смертельно пьян.
Парнишка тоже не отзывался, он мог быть запертым в одном из подвалов.
Иван включил фонарик. Подошел к столу-кораблю.
Он все сразу понял. И это было невыносимо. Зачем его принесло сюда, ну зачем?! Теперь он твердо знал, что смерть идет по его пятам. Грузное и вместе с тем какое-то жалкое тело Луиджи Бартоломео фон Рюгенау лежало поперек стола, прямо на опрокинутых пузатых бутылках, на полураздавленном черством каравае, на осколках глиняной грубой посуды, посреди пепла и мелкого мусора. Горло у старика Лучо было перерезано от уха до уха.