Петухов Юрий. Западня (сборник)

   — Не убивайте! — прозвучало уже совсем близко.
   — Да ладно, не убьем! — снисходительно проговорил Хенк, поднимая пулемет. — Кто там?
   Какое-то маленькое желтое существо, мельтеша множеством ножек, молнией спустилось вниз по паутине водорослей. И замерло на уровне лиц пришельцев. Разделяло их всего несколько метров.
   — Я никогда не видел ничего более ужасного! — дрожащим голоском произнесло существо. — Это же ужас какой-то!
   Чудовище тяжко вздохнуло.
   — Можно было бы обойтись и без комплиментов, — сказало оно сухо и раздраженно.
   — Нет-нет, я не вас вовсе имел в виду. Вы мне кажетесь очень милым и приятным. А вот это! То, что стоит рядом с вами! Это же кошмар какой-то! Зачем вы привели сюда это страшилище, зачем вам это чудовище!
   Хенк обернулся, огляделся — никого, кроме него самого, рядом с Чудовищем не было. Его задело за живое.
   — Слушай-ка, ты, паук восьминогий! Ты не мог бы обойтись без посредников и обращаться прямо ко мне?! Или у тебя с перепугу мозги отнялись?!
   Существо вскарабкалось чуть повыше, затряслось еще сильнее.
   — О боже! — воскликнуло оно. — Это страшилище и разговаривать умеет! Неужто в таком жутком обличьи может находиться нечто разумное? Это же просто невыносимо!
   Чудовище получше рассмотрело хозяина заросшей комнаты. Это существо и на самом деле имело восемь длинных тонких ножек, выходящих из желтенького кругленького тельца. Было оно не больше покойного котособаченка Пипки. Но в отличие от того принадлежало явно породе хомо мутантус. Тельце увенчивалось вполне благопристойной бородатой головкой с двумя умными серыми глазами, широким расплющенным носом и маленькими ушками, сведенными к маковке. Это был безобидный на вид восьминогий гномик.
   Но на туриста он произвел иное впечатление.
   — Пристрелить его, что ли? — поинтересовался Хенк.
   Чудовище пожало плечами.
   Гномик сказал:
   — Не надо! Лучше вы отвернитесь! Я не могу на вас смотреть! Меня от вас тошнит!!!
   Чудовище затряслось в приступах тяжелого саркастического смеха. Со стороны могло показаться, что оно бьется в предсмертных судорогах и вот-вот переселится в мир иной.
   Хенк отвернулся. И в знак того, что презирает гномика со всеми его нелепыми, а может, и расистскими взглядами, сел на мягкий пол и принялся насвистывать веселый мотивчик.
   — Ладно, пускай он сидит, — согласился гномик, — только вы не уходите, не оставляйте меня с ним одного, ладно?
   — Ладно, — ответило Чудовище.
   Оно немного помялось. А потом спросило в лоб:
   — Мы вообще-то заблудились, не знаем как выбраться. Не подскажете ли нам?
   Гномик спустился ниже. Поудобнее устроился в паутине. Начал немного покачиваться в ней, будто сидел, развалившись, в кресле-качалке.
   — Я думал, вы меня пришли убивать, — сказал он печально. — Тут уже многие приходили. И все думали, что это я хранитель склада. Все требовали чего-то такого, чего там нет! Но у меня ничего нету, какой я хранитель. Мы с женой и детишками давно тут живем, мы родились тут. Еще наши прадед с прабабкой переселились в бункера с поверхности. Им не хватило тогда места у краников, не хватило ни работы у труб, ни пойла, ни баланды… Но может, и к лучшему?! Говорят, там, на поверхности страшные дела творятся, верно? Говорят, там одни сплошные выродки остались, что они пожирают друг друга, что они полностью утратили и знание, и навыки, и культуру. Так это?
   — Похоже, что именно так, — согласилось Чудовище.
   — Вот-вот! То-то я и гляжу, если там все такие — навроде этого чудовища, что вы привели, тогда прощай цивилизация! Нет, куда мы только катимся! Это же ужас какой-то, кошмар!
   — У вас нет ничего перекусить? — спросило Чудовище.
   Гномик быстро сбегал наверх, сбросил оттуда что-то сухое и гремучее.
   Чудовище подняло сброшенное. Это была связка сушеных крысосусликов. Высушены они были с умением, так, что от них почти не несло крысятиной. Чудовище оторвало от связки одного, самого длинного, и бросило его туристу.
   Хенк брезгливо поморщился. Отпихнул крысосуслика ногой.
   — У каждого свой вкус, — философски заметило Чудовище.
   И проглотило в один присест всю связку.
   — Спасибо!
   — Не за что, — ответил спустившийся гномик. Теперь он был красного цвета.
   "Э-э, брат, да ты хамелеон, удивилось Чудовище, с тобой надо ухо востро держать! Да и вообще тут со всеми надо ухо востро держать"!
   — Не будь таким подозрительным, малыш! — шепнул в мозгу Отшельник. — Чего тебя из стороны в сторону швыряет!
   Гномик принес с собой и кое-что повкуснее — спресованный брикет грибов-лишайников. Чудовище показало Хенку брикет издалека. Тот покачал головой. Ну и ладно, подумало Чудовище, ходи голодным, и с удовольствием проглотило брикет.
   — Нам бы дорогу уточнить, — попросило оно очень вежливо.
   — Да чего ты! — разнервничался турист. — С ними надо разговаривать с помощью вот этого! — он потряс в поднятой руке пулеметом. — Тогда живо все растолкуют, живо все поймут, и накормят и напоят!
   — Заткнись, Хенк! — проворчало Чудовище.
   — Ладно, вы поспорьте пока, а я сбегаю наверх, к жене! сказал гномик и исчез.
   — Пойдем, — сказал Хенк, — нам нечего делать в этом крысятнике!
   — Здесь мне нравится, — не согласилось с ним Чудовище.
   — Ты забыл, что за тобой охотятся? — поинтересовался Хенк ехидным голоском. Чудовище засопело.
   — Я все помню. Только тут они нас никогда не отыщут! Ну скажи, сколько можно бродить без отдыха?
   — Он правильно говорит! — подтвердил спустившийся гномик-паучок.
   — Без твоих советов обойдемся, чучело! — нагрубил ему Хенк.
   — Я на вас не обижаюсь, — с достоинством ответил гномик. — Вы перерожденец, вы — чудовище! На вас нельзя обижаться!
   — На тебя тем более!
   — Перестаньте! — утихомирило их Чудовище.
   На какое-то время стало тихо, совсем тихо.
   — Нет, Хенк, что ты ни говори, а часок-другой передохнуть надо. Мы вам не помещаем своим присутствием? — поинтересовалось Чудовище у паучка.
   Тот взобрался повыше.
   — Нет, пожалуйста! Но мне бы не хотелось, чтобы это мерзкое идолище, чтобы это двуногое и двурукое отвратительно-пакостное существо задерживалось здесь надолго. Пожалуйста, вы оставайтесь хоть навсегда. Но его мы терпеть больше двух часов не будем, предупреждаю!
   Хенк погрозил гномику пальцем. Но пререкаться с ним не стал.
   — Вот и лады! — проговорило Чудовище, — Тогда мы приляжем. Спасибо вам!
   — Пожалуйста! Проходите вон в тот уголок. Там вам помягче будет! — гномик широко и благостно улыбнулся.
   Чудовище и Хенк прошли в указанное место. Опустились на мягкий, пушистый пол. Дрема уже завладевала ими. И не странно — после стольких-то передряг и треволнений, после стольких нагрузок — и физических и нервных.
   — Спите спокойно, тут вы в полной безопасности, — сказал гномик. И поднялся к себе наверх.
   Гурыня заснул за рулем. Проснулся от резкого удара — головой он ткнулся прямо в пульт управления. Но машина не остановилась. Она неслась стрелой по бесконечной трубе. Только потряхивало да покачивало.
   — Ты чего? — поинтересовался Бага Скорпион.
   — Я те щя задам, падла! — разозлился Гурыня. — Чего! Чего?! Ты на кого тянешь, поскребыш?!
   Скорпион затрясся.
   — Я тока спросил, понимаешь! А ты окрысился сразу!
   — Я тя спрошу, падла! По башке твоей лысой, скорпионьей! Ты у меня, падла, научишься старших уважать!
   Лопоухий Дюк и Плешак Громбыла спали на своих сиденьях. Они вымотались за бесконечный день, к тому же, их сильно укачало.
   — Дрыхнут, суслики? — поинтересовался Гурыня, вытягивая шею.
   — Дрыхнут! — бодро доложил Бага.
   — Ну и пускай! Привала делать не будем! А ты, падла, чтоб в оба глядел! Ежели пропустишь врага, я тя собственными обрубками придушу! — для наглядности Пак потряс правым обрубком, блеснули его черные вселяющие страх в непривычные души костяшки. — Нам с тобой зевать некогда! А то все, падла, прозеваем!
   — Есть! — ответил Бага.
   Гурыня успокоился. Он уже забыл про досадное недоразумение, обрел душевное равновесие.
   — Тут главное чего? — спросил на Багу.
   — Где? — поинтересовался Бага туповато.
   — Да не где, падла, а что? Понял?! Отвечай, тут главное чего?!
   — Не зевать! — ответил Бага.
   — Дурак! Это и так ясно! — Гурыня начинал снова злиться. — Тут главное — скорость! Понял, падла?! Штурм и натиск! Вот так! Усек?!
   — Так точно! — заверил Бага.
   — Во-о, умнеешь прям на глазах!
   — Рад стараться!
   Гурыня повернул к Баге маленькую змеиную головку.
   — А ты мене нравишься, малыш! — сказал он как-то по-отечески. — Я думаю, ты верно понимаешь службу.
   — Так точно! Стараемся! — отчеканил Бага.
   Гурыня засопел. Чуть ли не впервые в жизни на его щеку стала наворачиваться слезинка. Но… так и не навернулась.
   — Какие будут вопросы? — как бы в поощрение поинтересовался он дружелюбно и снисходительно.
   Бага замялся, побаиваясь неосторожным словом снова вызвать неудовольствие начальства. Но потом осмелел.
   — Скоко нам еще трястись-то?! — спросил, заранее ожидая затрещины и прикрывая глазенки.
   — Не волнуйся, малыш! — ответил Гурыня уверенно. — У мене, падла, все рассчитано. Точно в назначенный час прибудем к цели! Ты мене, падла, главное врага не прозевай! Вот что! А за старания я тебе… я тебя, Бага, к награде представлю! — и немного помолчав, подумав, что представлять-то некуда и некому, добавил: — И сам награжу!
   — Премного благодарен! — почти заорал на всю машину Бага Скорпион. Так, что Дюк с Громбылой с перепугу проснулись.
   Машину трясло, бросало из стороны в сторону. Но Гурыня ходу не сбавлял.
   Орали, входя все в больший раж, притопывая ногами в такт, размахивая руками. И громче всех орал Хреноредьев.
   И-ех, едрена громыхала!
   У-ох, хорошо в трубе шагать!
   Пак с Бубой Чокнутым подхватывали лужеными глотками, с залихватским прикриком, с лихим посвистом:
   Ну-кось, грянем, запевала,
   Тра-та-та-та-та-та мать!!!
   Инвалид выводил чисто, высоко, по-соловьиному. А подхватывал со всеми вместе — басисто и разухабисто. Получалось, откровенно говоря, здорово. Знали бы раньше в поселке про такие таланты, быть бы там своему хору. Может, и совсем иначе бы пошли тогда дела.
   Мы туристов не боимся!
   И-ех, едрит-переедрит!
   Ежли разом разозлимся,
   Ни один не устоит!!!
   Буба Чокнутый старался перекричать всех. А то, понимаешь, забыли, что он самый главный! что он избранник народный! Хотя все — и присутствующие и отсутствующие — хорошо помнили, что избрал-то Буба себя сам. Но он избрал, он и внушил себе идею народного избранничества, он и уверовался в ней глубоко-глубоко, так, что не разуверишь. А стало быть, во всем надо было первым выходить.
   Мы пройдем огни и воды!
   Сердце бьется как мотор!
   И все вместе снова ударяли:
   Мы идем, едрит, к народу!
   Хто не с нами — тать и вор!
   Пак понимал, что Чокнутого снова заносит. Но так хорошо шагалось, что он не мешал творческой инициативе певцов пускай выкричатся вволю, пускай выложат все заветные думы, страдания! Тогда, может, и впрямь — пробьются они, выйдут и к народу, и на простор, и вообще забрезжит наконец хоть что-то светлое впереди. Сколько же можно в потемках шагать, не зная, куда и зачем?!
   Но сам Пак выводил свое, — нутряное:
   И-ех, едрены супостаты,
   Трепещите — крышка вам!
   Жди, папанька, в час расплаты
   Я им шороху задам!!!
   И все вместе снова ударяли:
   Ух, едрена громыхала!
   Хорошо в трубе шагать!
   Песню грянем, запевала!
   Тра-та-та, едрена мать!!!
   Таким образом они отмерили ровно двенадцать километров. И после этого прошли еще немного. До того самого места, где в трубе зияла огромная дырища, ведущая не в соседнюю трубу, а в сужающуюся земляную нору. В темнотище не было видно толком, что это за нора, куда ведет. Может, здесь вообще было гиблое место.
   — Надо вернуться, едрена вошь, и выбраться по лесенке, предложил Хреноредьев.
   — Ты уже выбирался, — напомнил ему Пак.
   — Да-а? — удивился инвалид. — Вот, едреный склероз! А куды ж тогда?!
   — Куды, куды! — взбеленился Буба. — Туды, Салбесина! — и указал в сторону норы. — Куды ж еще, недоумок хренов!
   Пак сразу же втиснулся между спорщиками, И вовремя — инвалид тут же остыл.
   — Вот ты и лезь первым! — сказал он Бубе торжествующе.
   — А я везде первый! — заявил Чокнутый высокомерно.
   И полез в нору.
   Пак с Хреноредьевым обождали минуты три. Вроде бы все было тихо и спокойно. Тогда они тоже приблизились к входу в нору. Хреноредьев тихо позвал:
   — Буба, едреный избранник, ты где есть-то?!
   — Проходите, проходите, сотоварищи! — отозвался Буба казенно. — Не задерживайтесь!
   Пак пошел в нору. Хреноредьев за ним.
   После железного пола было приятно пройтись по сыроватой и мягкой земле, перемешанной с глиной — ноги отдыхали, да и в позвоночник каждый шаг не отдавал.
   Избранника догнали, когда он застыл над черным, матово поблескивающим зеркалом.
   Буба присел на корточки, сунул палец в зеркало.
   — Вода! — сказал он многозначительно.
   — Точно, — согласился Пак. — Это подземный ручей. А может, и целая река.
   — В реку я не полезу! — заявил Хреноредьев. — У мене комплекция неадыкватная!
   — Какая-какая?! — у Бубы шары на лоб полезли.
   — Неа-дык-вадт-ная, — повторил инвалид с ученым видом.
   — Не понял, — задумчиво протянул Буба.
   — А тебе, дураку, и не понять, едрит тебя через ручей!
   Пак пресек разногласия.
   — Ну и не лезь, раз ты такой! — заявил он Хреноредьеву. Без тебя обойдемся.
   Он зашел в воду по колено.
   — Тепленькая!
   Буба понимал все по-своему. Он отошел шагов на двадцать, разбежался, что было мочи, и прыгнул в воду вниз головой. Так и застрял, размахивая длиякими костлявыми ногами — дно ручья было вязким и илистым, оно всосало в себя и руки Чокнутого, и его башку.
   Паку пришлось возвращаться. Вдвоем с Хреноредьевым они выдернули Бубу, поставили его как положено, головой вверх. Первым делом, еле отдышавшись, Буба сказал:
   — Придурки, все испортили!
   Хреноредьев, зашедший в воду по пояс, решил, что ничего страшного не произойдет, если и он проплывет немного.
   — Но чтоб поддерживали, едрена, — попросил он плаксиво, а то вот утопну — с вас спросют!
   — Утопнешь, — иронически заметил Буба, — народ хоть хрену с редькой вволю наестся!
   Инвалид не стал на этот раз задираться. Лишь посмотрел на Чокнутого так, как тот заслуживал.
   С грехом пополам подземную речку удалось преодолеть. Вылезли на другой берег мокрые, взъерошенные, обессиленные. Хреноредьев рухнул на землю.
   — Все! Больше не шагу не сделаю, едрена переправа!
   Пак стянул с себя комбинезон, выжал его чуть не до дыр. И натянул снова. Буба сидел, растопырив руки, уперев их в землю, сидел с высунутым языком и всем своим видом оправдывал данное ему прозвище.
   Надо было как-то приободрить спутников. И Пак затянул:
   И-ех! Едрена переправа!
   Мы герои — хоть куда!
   Хоть налево! Хоть направо!
   Нам и море — не вода!
   Хреноредьев с Бубой переглянулись. Пак присвистнул. И грянуло:
   Хоть налево! Хоть направо!
   Нам и горе — не беда'!!
   В земляной норе не так отдавало эхом, как в трубе, но песня прозвучала и здесь лихо, молодецки. Настроение и силы были восстановлены.
   Первым щель заметил Хреноредьев. Он просунул в нее голову и сказал:
   — Там чегой-то есть.
   — А ну пусти, — важно произнес Буба, напер на инвалида своим тыквообразным животом — и пропихнул того в щель. Потом и сам пролез.
   Щель оказалась лазом в пещеру средних размеров. Посреди пещеры, прямо из земли торчали две плотно подогнанные створки — точно такие же как у Эды Огрызины в подполе.
   — Испробуем! — сказал Буба и встал на деревянные створки. — Ого! Глади-ка, закрыты они, что ли! — он подпрыгнул на створках. Но они и это выдержали.
   — Тут с умом надо! — заявил Хреноредьев. — А у тебя, Буба, в сегодняшних потасовках, едрена кочерыга, все мозги повышибли! Ну-ка, еще подпрыгни!
   Буба подпрыгнул. Створки не поддались.
   — Не-е, тут техника, — важно провозгласил инвалид.
   И дернул какую-то штуковину, торчащую возле створок.
   В тот же миг Буба пропал из виду.
   Створка захлопнулась.
   — Ведь умеют же делать, вот черти! Вот мастерюги! — восхитился Хреноредьев.
   Пак смотрел на него свирепо и непреклонно.
   — Ты чегой-то, Хитрец?
   — Куда дел Бубу?!
   — Да он сам куды-то девался, — Хреноредьев развел руками.
   — Сам! Остолоп ты! — Пак сильно разозлился.
   Инвалид поступил очень просто. Он встал на створки. Сказал:
   — Щя разыщем избранничка! — дернул за штуковинку. И пропал сам.
   Паку не оставалось ничего иного, как повторить дерзкий эксперимент любителя технических хитростей сотоварища Хреноредьева…
   Буба шлепнулся в бочонок с пойлом. Он еще на лету определил, что именно пойло, а не вода, жижа или нефть. О мазуте, бензине и прочих продуктах их производств не могло быть и речи, Буба различал их за версту. Но пойло он различал за пять верст.
   Из бочонка выплеснулось изрядное количество драгоценной жидкости, И это растревожило Бубу. Он уже собрался было для успокоения нервной системы прильнуть к бочонку, испить живительной влаги, как на него сверху обрушился толстый и нескладный Хреноредьев.
   Буба уткнулся лицом в пойло и начал захлебываться. И он бы захлебнулся, если бы новый удар не завалил и Бубу, и Хреноредьева, и бочонок на бок — это сверзился с небес Пак Хитрец.
   — Однако! — возмущенно произнес Хреноредьев. И ткнул Пака кулаком в хобот. — Можно было и поаккуратнее, едрена!
   Они выбрались из лужи.
   Пак сразу же сообразил, что надо уволакивать — хоть силой уволакивать — спутников подальше от бочонка, иначе они в три минуты перепьются, и тогда всем им труба!
   — А ну! — заорал он.
   И дал такого пинка под зад Бубе, что тот отлетел на два метра.
   — И ты чокнулся? — поинтересовался Хреноредьев.
   — Живо отсюда!
   Пак отвесил Хреноредьеву своей пудовой клешней оплеуху. У того сразу отшибло и вкус, и нюх. Бубу Пак гнал пинками до выхода из пещерки. При этом он не щадил стоявшей в ней в полном беспорядке всевозможнейшей посуды, переколотил дюжины две бутылок, банок, склянок. Хреноредьев выполз сам. Правда, он зацепился своими деревяшками за какой-то непонятный и сложный агрегат, стоявший у выхода. Но ярость Пака сделала его проворным, он сумел высвободиться. Выполз.
   Теперь они все втроем стояли посреди огромнейшей пещеры, какой ни одному из них сроду не доводилось видывать. Неожиданное зрелище заставило их позабыть о выяснении отношений и прочих вещах. Они стояли, разинув рты и ждали.
   А зрелище заключалось в том, что посреди гигантской пещеры, на деревянном грубо сколоченном столе, посреди груды бутылей и больших банок, сидел, скрестив под собой ноги, карлик с телом восьмилетнего ребенка. Но у карлика была такая огромная голова, что непонятно было — как она удерживается на хлипкой и тонкой шее.
   Карлик через толстенькую металлическую трубочку высасывал содержимое большой, двухведерной банки, стоявшей на полу у стола. Банка пустела на глазах.
   Но самое странное заключалось в том, что пока карлик не закончил своего дела, ни один из вошедших так и не сумел пошевельнуться. Хотя Буба предпринимал все возможное для этого, просто рвался из собственной кожи, Хреноредьев пытался уползти назад, а Пак хотел просто поднять руку и поприветствовать сидящего. Ни у одного из них ничегошекьки не вышло стояли статуями. Стояли и молчали.
   Наконец карлик оторвался от трубки.
   — Пожаловали! — сказал обиженным голосом. — А вас сюда звали, а?!
   Пак вдруг почувствовал себя виноватым. И заплакал. Буба с Хреноредьевым тоже — вздохнули с прихлипом и зарыдали.
   Одноглазый карлик сурово смотрел на них. И молчал.
   — Мы сюда случайно попали, — начал оправдываться Пак, шли мимо… вот и зашли!
   — И куда же это вы шли? — поинтересовался карлик.
   — Куда глаза глядят, — признался Пак, — нам теперь повсюду хорошо, лишь бы не в поселке оставаться.
   — А чего у вас там?
   — Пожгли все! Постреляли многих!
   Пак всхлипнул, утерся согнутой рукой.
   — Папаньку в золу обратили! А он ведь работник был — хоть куда!
   — Это точно, — подтвердил Буба с серьезным видом, — папаша Пуго у нас был передовиком!
   — Трудяга! — выдохнул Хреноредьев.
   — И за что же пожгли? — поинтересовался карлик.
   — А кто их знает! — начал скрытничать Буба.
   Но Пак раскрыл карты.
   — Ихних укокошили! На пустыре! Это все чудовище виновато, а нас гробят, вот какие дела!
   Карлик моргнул, огромный глаз на миг затуманился.
   — Так вы думаете, это месть?
   — А чего ж еще, едрена колотушка! — осмелел Хреноредьев. — Как есть месть, самая она!
   — Ошибаетесь, дорогие посельчане, — произнес карлик грустно. — Это не месть. Мстить можно тем, кто осознанно что-то делает. А туристы вас за таковых не почитают.
   — Как это? — удивился Буба.
   — А вот так! Они давно уже собирались почистить Подкуполье, этакую дезинфекцию провести. Да все откладывали… А тут причина подходящая — дескать, создались условия, угрожающие жизни здоровых членов общества. Вот и почистили!
   Хреноредьев обиделся.
   — Дык что же это, — вопросил он плаксиво, — мы им завроде вредных насекомых, что ли?
   Карлик терпеливо и детально все разъяснил. Он старался сглаживать особо острые углы. Но до посельчан доходило. Они стояли навытяжку перед головастым мудрецом, ели его глазами. И не то, чтобы он им открывал какие-то неведомые и совершенно неожиданные тайны, нет. Но у него получалось все так связно и складно, как никогда не складывалось у них в головах.
   — А чего ж мы тогда работаем?! — вопросил Буба.
   Карлик нахмурился, покачал головой.
   — Вас, может, работа только и держит! Без нее все бы стали как Эдины выродки, ясно?
   — Это как сказать! — не согласился Пак.
   — Ты, бузотер, помалкивай! — осек его карлик. — Без твоих стараний, может, ничего бы и не было. Зачем к Чудовищу приставали, а?!
   — Оно само! — огрызнулся Пак.
   — Не ври.
   — Да ладно! Поиграть была охота!
   — Вот и доигрались до охоты настоящей! Так что стой да помалкивай!
   Пак почувствовал себя виноватым — наверное, впервые в жизни.
   — Садитесь, гости дорогие! — Некоторой долей иронии отдавало приглашение карлика. — Присаживайтесь, гостюшки!
   Все вдруг почувствовали, что напряжение спало, незримые путы, сковывавшие их, ослабли. И они опустились на пол, прямо около стола, на котором сидел головастый мудрец.
   — Угостить вот только вас нечем! Но не беда, мы и с этим нехитрым делом справимся.
   Буба Чокнутый, Хреноредьев и Пак Хитрец совершенно неожиданно для себя почувствовали, что их желудки и пищеводы переполнены до отказа, будто они часа два кряду просидели за столом и выхлебали по ведру баланды.
   Хреноредьев даже сыто рыгнул. Прикрыл рот ладошкой, сконфузился.
   — Извиняюсь, стало быть, едрено пузо!
   Пак ущипнул его за оплывший бок.
   — Чудеса-а, — задумчиво проговорил Буба. — Со мною раньше такое бывало после двух доз! Ты случаем не наркот?
   Карлик засмеялся, не разжимая маленького рта-клювика. И Буба сообразил, что сморозил очередную глупость.
   — А ты сам кто будешь? — поинтересовался смущенный инвалид. — Тебя как звать-то?
   Карлик перестал смеяться и ответил вполне серьезно.
   — Кто я, вам знать не обязательно. А насчет имени… зовите меня Отшельником, не ошибетесь.
   — Ладно, едрена переделка, — благодушно согласился Хреноредьев. Он начинал обретать обыденную самоуверенность. — А чего это ты отшельничаешь, а? Чего тебе среди людей не живется?
   — У каждого свое место в этой жизни, — ответил Отшельник. — Ты, наверное, знаешь, какое из них лучше и удобнее?
   Хреноредьев почесал загривок, задумался.
   — Мене везде хорошо, — наконец ответил он. — Я мужик компанейский. А вот ты ответь все же, едреный интерес, отчего в тебе такая сила — и не трогаешь руками, а будто за ниточки дергаешь? Сам-то ведь хилый, смотреть страшно!
   Пак снова ущипнул Хреноредьева за бок.
   Тот отмахнулся лапой.
   — Отстань, щенок, когда старшие разговоры разговаривают!
   — Не ссорьтесь, не надо, — попросил вдруг совсем мягко Отшельник. — Зачем вам эти бесконечные ссоры? Давайте я вам лучше покажу кое-что!
   — Давай! — заорал Буба так, будто он только и ждал этого предложения.
   — Покажи, — согласился Пак.
   Хреноредьев лишь кивнул — дескать, и я не против.
   — Смотрите!
   Отшельник чуть откинулся назад и указал немощной тоненькой ручкой на стену пещеры. Стена была огромна — метров сорок в длину и не меньше двадцати в высоту. Стена была не земляной и глинистой, она вся сплошняком состояла из причудливых, сросшихся друг с другом камней, в основном темных, матовых, но кое-где просверкивающих вкраплениями сланца и еще чсга-то, поблескивающего, полупрозрачного. Но вместе с тем это была обычная стена пещеры, и не более.
   — Да чего на стенку глазеть-то, едрена? — возмутился Хреноредьев.
   — А там и нет никакой стены, — еле слышно прошептал Отшельник. — Вы приглядитесь-ка получше!
   И произошла странная вещь. В единый миг стены не стало. Нет, она не упала, не рассыпалась, и уж, тем более, ее не заслонили и не занавесили чем-то. Ее просто не стало!