Страница:
сводятся воедино в точках, являющих фокусы этих поверхностей. Отсюда
следует, что ухо, соответственно расположенное, может слышать звук с большей
отчетливостью, нежели находясь у самого его источника; далее, в случае
вогнутых поверхностей, помещенных одна против другой...
- Глупости, сэр. Что ты мне толкуешь о фокусах? Ну, скажи на милость,
могут ли вогнутые поверхности произвести два голоса, когда никто не
разговаривает? Я слышал два голоса, и один был женский. Женский, сэр. Ну,
что ты на это скажешь?
- О, сэр, наконец-то я понял, что ввело вас в заблуждение: я пишу
сейчас трагедию и разыгрывал сам с собою одну сцену. Могу вам ее показать.
Но сперва надобно познакомить вас с планом. Это трагедия в германском духе.
Великий Могол в изгнании и живет в Кенсингтоне с единственной дочерью своей,
принцессой Рантрориной, которая зарабатывает шитьем и держит школу без
пансиона. Принцесса застигнута на том, что метит рубашки для приходского
священника: на всех будет большое Р. Великий Могол к ней входит. Пауза, в
продолжение которой оба многозначительно смотрят друг на друга. Принцесса
несколько раз меняется в лице. Могол в безумном волнении нюхает табак.
Слышно, как несколько крупиц падает на сцену. Видно, как под пальто его
колотится сердце. Могол (мрачно взглянув на свой левый башмак): "У меня
шнурок порвался". Принцесса (скорбно помолчав): "Я знаю". Могол: "Второй
шнурок! Первый порвался, когда я потерял свою державу, второй разорвался
сегодня. Когда же разорвется мое бедное сердце?" Принцесса: "Шнурки, державы
и сердца! Непостижимое согласие!"
- Глупости, сэр, - перебил его мистер Сплин. - Те голоса были вовсе не
такие.
- Но, сэр, - отвечал Скютроп, - замочная скважина, верно, так устроена,
что послужила акустической трубой, а труба акустическая, сэр, удивительно
как меняет звуки. К тому же примите во внимание устройство уха и природу и
источник звука. Внешняя часть уха представляет собою хрящевую раковину.
- Перестань-ка, Скютроп. Ты прячешь тут девушку, ну, а я ее отыщу.
Бывают раздвижные стены и потайные ходы. - Мистер Сплин постучал по стенам
тростью, однако ж ничего не обнаружил. - Мне говорили, сэр, - продолжал он,
- что во время отсутствия моего, тому два года, ты часами запирался с немым
столяром. Вот уж не гадал я, что ты тогда уже затевал тайные связи. В
молодости кто не повесничает? Я и то в молодости повесничал, но теперь,
когда кузина твоя Марионетта...
Скютроп понял, что дела его плохи. Заткнуть отцу рот, умолять, чтобы он
замолчал, во-первых, ни к чему бы не привело, а во-вторых, тотчас бы
возбудило подозрения, что он боится, как бы их не услышали. Единственной
возможностью, следственно, было заглушить голос мистера Сплина; и, не имея
другой темы, он углубился в устройство уха, повышая голос по мере того, как
повышал его мистер Сплин.
- Когда кузина твоя Марионетта, - сказал мистер Сплин, - которую ты
якобы любишь, которую вы якобы любите, сэр...
- Среднее ухо, - отвечал Скютроп, - частью костисто, частью хрящевидно,
- его...
- ...в настоящее время в нашем доме, сэр; и вы в ближайшем будущем, я
полагаю...
- ...прикрывает membrana tympani...
- ...соединитесь священными узами...
- ...под которой проходит пятая пара нервов...
- Я говорю, раз вы с Марионеттой скоро поженитесь...
- ...cavitas tympani...
Шум послышался за книжными полками, которые, к немалому удивлению
мистера Сплина, разделились посредине и разъехались надвое вместе со всеми
книгами, подобно театральной сцене, с тяжелым рокочущим звуком (мистер Сплин
тотчас признал в нем тот самый звук, что возбудил его любопытство) и открыли
вход в потайное помещение, а прекрасная Стелла, выйдя оттуда, воскликнула:
- Как? Он собирается жениться? Распутник!
- Право же, сударыня, - сказал мистер Сплин, - я не знаю, ни что он
собирается делать, ни что я собираюсь делать, да и кто бы то ни было; ибо
все это непостижимо.
- Я все объясню, - сказал Скютроп, - и удовлетворительно объясню, если
только вы благоволите оставить нас наедине.
- Ну и ну, сэр, и к какому же акту трагедии о Великом Моголе относится
эта сцена?
- Молю вас, сэр, оставьте нас.
Стелла упала в кресло и разразилась бурными слезами. Скютроп сел подле
и взял ее за руку. Она вырвала руку и повернулась к нему спиной. Он встал,
обошел вокруг нее и взял за другую руку. Она и ее вырвала и снова от него
отвернулась. Скютроп все молил мистера Сплина их оставить; но тот упрямился
и не уходил.
- Полагаю, - заметил мистер Сплин сердито, - что наблюдаю лишь
акустический феномен, и юная леди есть отражение звука от вогнутых
поверхностей.
В дверь постучали. Мистер Сплин отворил, и на пороге явился мистер
Пикник. Он искал мистера Сплина и пошел за ним в Скютропову башню. На
несколько минут он застыл в немом изумлении, а затем попросил объяснения у
мистера Сплина.
- Есть удовлетворительное объяснение, - отвечал мистер Сплин. - Великий
Могол поселился в Кенсингтоне, и внешняя часть уха представляет собою
хрящевую раковину.
- Мистер Сплин, это ничего не объясняет.
- Мистер Пикник, это все, чем я располагаю.
- Сэр, веселость ваша неуместна. Я вижу, что над моей племянницею низко
насмеялись; быть может, она сама сподобится внятного объяснения. - И он
отправился на поиски Марионетты.
Положение Скютропа было безвыходно. Мистер Пикник поднял крик по всему
аббатству, призывая жену и Марионетту в башню к Скютропу. Дамы, не понимая,
в чем дело, ужасно всполошились. Мистер Гибель, завидя, как бегут они по
коридору, заключил, что дьявол снова явил свою ярость, и последовал за ними
из чистого любопытства. Скютроп тем временем тщетно пытался избавиться от
мистера Сплина и успокоить Стеллу. Последняя порывалась убежать, объявляя,
что немедля покинет аббатство и он никогда более о ней не услышит. Скютроп
силой удерживал ее за руку, пока не воротился мистер Пикник, а за ним миссис
Пикник и Марионетта. Марионетта, увидев Скютропа, держащего за руку
прекрасную незнакомку, упала в обморок, в объятия миссис Пикник. Скютроп
поспешил к ней на помощь; Стелла, вконец разгневавшись, бросилась к двери,
но бегству ее помешало явление мистера Гибеля, распростершего ей объятия с
возгласом:
- Селинда!
- Папа! - отвечала безутешная девушка.
- К вам сошел дьявол, - сказал мистер Гибель. - Откуда явилась к вам
моя дочь?
- Ваша дочь! - вскричал мистер Сплин.
- Ваша дочь! - вскричали Скютроп и мистер Пикник с миссис Пикник.
- Да, - отвечал мистер Гибель. - Дочь моя Селинда.
Марионетта открыла глаза и устремила их на Селинду; Селинда, в свою
очередь, устремила взор на Марионетту. Они помещались в противоположных
концах кабинета. Скютроп, равно отдаленный от обеих, стоял торжествен и
недвижим, как гроб Магомета.
- Мистер Сплин, - сказал мистер Гибель, - можете ли вы объяснить мне,
каким образом оказалась здесь дочь моя Селинда?
- Я знаю не более, - отвечал мистер Сплин, - чем Великий Могол.
- Мистер Скютроп, - сказал мистер Гибель, - как оказалась здесь моя
дочь?
- Я не знал, сэр, что это ваша дочь.
- Но как оказалась она здесь?
- В итоге перемещенья в пространстве.
- Селинда, - спросил мистер Гибель. - Что все это значит?
- Право же, я сама не знаю, сэр.
- Ничего не пойму. Когда в Лондоне я сказал, что присмотрел тебе мужа,
ты сочла за благо сбежать от него, но, по всей видимости, сбежала к нему.
- Как, сэр? Это и есть ваш выбор?
- Именно; если и твой, мы впервые в жизни придем к соглашению. - Я не
выбирала его. Все права у этой дамы. Я его отвергаю.
- И я отвергаю его, - сказала Марионетта.
Скютроп не знал, как быть. И думать нечего было пытаться умилостивить
одну, не прогневив безвозвратно другую; а обе ему так нравились, что самая
мысль лишиться навеки общества любой приводила его в отчаяние; а потому он
спасался за испытанным покровом тайны; хранил загадочное молчанье; и
довольствовался тем, что украдкой бросал искательные взоры то на один, то на
другой свой предмет. Мистер Гибель и мистер Пикник тем временем требовали
объяснения от мистера Сплина, который, как думали они, их обоих водил за
нос. Тщетно пытался мистер Сплин убедить их в совершенной своей невинности.
Миссис Пикник старалась примирить своего мужа со своим братом. Его
сиятельство мистер Лежебок, его преподобие мистер Горло, мистер Флоски,
мистер Астериас и Водолей, привлеченные шумом, поспешили к месту
происшествия, и на них посыпались отдельные и общие возгласы сторон.
Разнообразнейшие вопросы и ответы en masse {во множестве, целиком (фр.).}
составили charivari {кошачий концерт, гам, кавардак (фр.).}, коему
подобающий аккомпанемент мог бы сочинить разве гений Россини, и продолжалось
это до тех пор, покуда миссис Пикник и мистер Гибель не увели плененных дев.
За ними последовали остальные, исключая Скютропа, который бросился в кресло,
положил левую ногу на правое колено, взялся левой рукой за левую лодыжку,
оперся правым локтем о подлокотник, упер большой палец правой руки в правый
висок, указательным пальцем подпер лоб, средний палец положил на переносицу,
а два других сложил на ладони, устремил взор на прожилки левой руки и
пребывал в этом положении подобно недвижному Тезею, каковой, как хорошо
известно многим, не учившимся в колледже, а кое-кому даже из тех, кто там
учился, "sedet, aeternumque sedebit {сидит и вечно будет сидеть (лат.)
{108}.}". Надеемся, что любители подробностей в романах и стихах по заслугам
оценят наше тщание в передаче задумчивой позы.
Скютроп все еще сидел таким образом, когда вошел Ворон и объявил, что
кушать подано.
- Я не могу обедать, - сказал Скютроп.
Ворон вздохнул.
- Что-то случилось, - сказал Ворон. - Но на то и рожден человек, чтобы
мучиться.
- Оставь меня, - отвечал Скютроп. - Ступай каркай где-нибудь еще.
- Ну вот, - сказал Ворон. - Двадцать пять лет прожил я в Кошмарском
аббатстве, и вся награда за мою верность "ступай каркай где-нибудь еще". А
я-то таскал вас на спине и подкладывал вам лакомые кусочки.
- Добрый Ворон, - отвечал Скютроп. - Молю, оставь меня в покое.
- Подать обед сюда? - спросил Ворон. - При упадке духа врачи
прописывают вареную курицу и стакан мадеры. Но лучше б отобедать с гостями:
и так за столом почти никого.
- Почти никого? Как?
- Его сиятельство мистер Лежебок уехал. Сказал, что семейные сцены по
утрам и призраки по ночам не дают ему покоя; и что нервы у него не выдержат
такого напряженья. Хотя мистер Сплин ему объяснил, что призрак был бедняга
Филин, а саван и кровавый тюрбан - это простыня и красный ночной колпак.
- Ну, ну, сэр?
- Его преподобие мистера Горло вызвали для какой-то требы, то ли
женить, то ли хоронить (точно не скажу) каких-то несчастных или несчастного
в Гнилистоке. Но ведь на то и рожден человек, чтобы мучиться.
- Это все?
- Нет. И мистер Гибель уехал, и странная леди тоже.
- Уехали?
- Уехали. И мистер и миссис Пикник, и мисс О'Кэррол - все уехали.
Никого не осталось, только мистер Астериас с сыном, да и те сегодня уезжают.
- Значит, я потерял их обеих!
- Обедать выйдете?
- Нет.
- Прикажете принести обед?
- Да.
- Что прикажете подать?
- Стакан портвейну и пистолет {109}.
- Пистолет?
- И стакан портвейну. Я уйду, как Вертер. Ступай. Погоди. Мисс О'Кэррол
мне ничего не передавала?
- Ничего.
- Мисс Гибель ничего не передавала?
- Это странная леди-то? Ничего.
- И ни одна не плакала?
- Нет.
- А что же они делали?
- Ничего.
- А что говорил мистер Гибель?
- Говорил пятьдесят раз кряду, что к нам якобы сошел дьявол.
- И они уехали?
- Да. А обед совсем простыл. Всему свое время. Можно бы сперва
отобедать, а потом уж мучиться.
- Правда, Ворон. В этом что-то есть. Последую-ка я твоему совету:
значит, принеси...
- Портвейн и пистолет?
- Нет: вареную курицу и мадеру.
Скютроп обедал и одиноко потягивал мадеру, погрузясь в унылые мечты,
когда к нему вошел мистер Сплин, сопровождаемый Вороном, который, поставя на
стол еще стакан и пододвинув стул мистеру Сплину, тотчас удалился. Мистер
Сплин сел против Скютропа. Каждый молча налил и осушил свой стакан, после
чего мистер Сплин начал:
- Н-да, сэр, отличная игра! Я предлагаю тебя в мужья мисс Гибель; ты ее
отвергаешь. Мистер Гибель предлагает тебя ей. Она тебя отвергает. Ты
влюбляешься в Марионетту и готов отравиться, когда, блюдя интересы
собственного сына, я не даю тебе благословенья. Ну а когда я даю свое
согласие, ты убеждаешь меня не торопиться. И в довершение всего я
обнаруживаю, что вы с мисс Гибель живете вместе в башне, как обрученная
парочка. Итак, сэр, если всей этой чуши есть хоть какое-то разумное
объяснение, я буду премного тебе обязан даже за самые скромные сведения.
- Объяснение, сэр, не так уж важно; но если угодно, я оставлю вам его в
письменной форме. Участь моя решена: мир - подмостки, и мне предстоит уход
за кулисы.
- Не говорите так, сэр. Не говори так, Скютроп. Чего ты хочешь?
- Мне нужна моя любовь.
- Но господи, сэр, кто же это?
- Селинда... Марионетта... любая... обе.
- Обе! В немецкой трагедии это бы сошлопо; и Великий Могол, верно, счел
бы это весьма возможным в иных предместьях Лондона; но в Линкольншире это не
у места. Хочешь жениться на мисс Гибель?
- Да.
- И отказаться от Марионетты?
- Нет.
- Но от одной-то надо отказаться.
- Не могу.
- Но ты не можешь и жениться на обеих. Что же делать?
- Я должен застрелиться.
- Не говори так, Скютроп. Будь умницей, милый Скютроп. Подумай
хорошенько и сделай холодный, спокойный выбор, а я уж ради тебя не пожалею
сил.
- Как же мне выбирать, сэр? Обе мне отказали. Ни одна не оставила
надежды.
- Скажи только, кого из них ты хочешь, и я уж ради тебя постараюсь.
- Хорошо, сэр... я хочу... нет, сэр, я ни от одной не могу отказаться.
Я ни одну не могу выбрать. Я обречен быть вечной жертвой разочарований; и у
меня нет иного выхода, кроме пистолета.
- Скютроп... Скютроп... А если одна из них вернется, что тогда?
- Это, сэр, могло б изменить дело. Но это невозможно.
- Нет, это возможно, Скютроп; ты увидишь. Обещаю тебе, все так и будет.
Потерпи немного. С недельку. И все обойдется.
- Неделя, сэр, целая вечность. Но ради вас, сэр, в последний раз
исполняя сыновний долг, я даю вам слово, что проживу еще неделю. Сейчас у
нас вечер четверга, двадцать пять минут восьмого. В это самое время, минута
в минуту, в следующий четверг либо мне улыбнутся любовь и счастье, либо я
выпью последний стакан портвейна в этой жизни.
Мистер Сплин приказал подать бричку и отбыл из аббатства.
В тот день, когда уехал мистер Сплин, не переставая лил дождь, и
Скютроп сожалел о данном слове. На другой день сияло солнце, он сидел на
террасе, читал трагедию Софокла, и когда вечером Ворон объявил, что кушать
подано, не очень огорчился, обнаружа себя в живых. На третий день дул ветер,
лил проливной дождь и сова билась об его окна: и он насыпал еще пороху на
полку. На четвертый день опять светило солнце; и он запер пистолет в ящик
стола, где и пролежал он нетронутым до рокового четверга, когда Скютроп
поднялся на башенную крышу и, вооружась подзорной трубой, нетерпеливо
всматривался в дорогу, идущую через болота от Гнилистока; но дорога была
пустынна. Так следил он за нею с десяти часов утра до тех пор, пока Ворон в
пять часов не призвал его к обеду; и, поставив на крыше Филина с подзорною
трубой, он побрел на собственные поминки. Он поддерживал связь с крышей и то
и дело громко кричал Филину:
- Филин, Филин, не показался ли кто на дороге?
Филин отвечал:
- Ветер веет, мельницы кружатся, но никого нет на дороге {111}.
И после каждого такого ответа Скютропу приходилось поддерживать свой
дух бокалом вина. Отобедав, он дал Ворону свои часы, чтоб тот сверил их с
башенными. Ворон принес часы, Скютроп поставил их на стол, и Ворон удалился.
Скютроп снова крикнул Филина; и Филин, успевший вздремнуть, спросонья
отвечал:
- Никого нет на дороге.
Скютроп положил пистолет между часами и бутылкой. Маленькая стрелка
прошла мимо семерки, большая двигалась неуклонно; оставалось три минуты до
рокового часа. Скютроп снова крикнул Филина. Филин отвечал все то же.
Скютроп позвонил в колокольчик. Ворон явился.
- Ворон, - сказал Скютроп, - часы спешат.
- Да что вы, - отвечал Ворон, ничего не ведавший о намерениях Скютропа.
- Отстают - это еще куда ни шло.
- Болван! - сказал Скютроп, наставив на него пистолет. - Они спешат.
- Да... да... я и говорю: спешат, - сказал Ворон в явственном страхе.
- На сколько они спешат? - спросил Скютроп.
- На сколько хотите, - отвечал Ворон.
- На сколько, спрашиваю? - повторил Скютроп, снова наставив на него
пистолет.
- На час, на час целый, сэр, - проговорил перепуганный дворецкий.
- Переведи на час мои часы, - сказал Скютроп.
Когда Ворон дрожащею рукой переводил часы, послышался стук колес; и
Скютроп, прыгая через три ступеньки, сразу добежал до двери как раз вовремя,
чтоб высадить из экипажа любую из юных леди в случае, если б она там
оказалась; но мистер Сплин был один.
- Рад тебя видеть, - сказал мистер Сплин, - я боялся не поспеть, потому
что ждал до последней минуты в надежде выполнить мое обещание; но все мои
труды остались тщетны, как покажут тебе эти письма.
Скютроп в нетерпении сломал печати.
Письма гласили следующее:
"Почти чужестранка в Англии, я бежала от гнета родительского и угрозы
насильственного брака под покровительство философа и незнакомца, в котором
надеялась я обресть нечто лучшее или, по крайней мере, отличное от его
ничтожных собратий. Не вправе ли я была после всего случившегося ждать от
вас большего, нежели ваша пошлая дерзость - послать отца для торгов со мною
обо мне? Сердце мое не много бы смягчилось, поверь я, что вы способны
исполнить решение, которое, как говорит отец ваш, приняли вы на случай, если
я останусь непреклонна; правда, у меня нет сомнений в том, что хотя бы
отчасти вы исполните его и выпьете стакан вина - и даже дважды. Желаю вам
счастья с мисс О'Кэррол. Я навсегда сохраню в душе благодарную память о
Кошмарском аббатстве, где мне привелось встретиться с умом подлинно
трансцендентальным; и хоть он немного старше меня, что в Германии вовсе не
важно, я в очень скором времени буду иметь удовольствие подписываться -
Селинда Флоски".
"Надеюсь, милый кузен, что вы на меня не рассердитесь и всегда будете
думать обо мне как об искреннем друге, неравнодушном к судьбе вашей; я
уверена, что мисс Гибель вам куда дороже меня, и желаю вам с нею счастья.
Мистер Лежебок уверяет меня, что нынче уж от любви не стреляются, хоть
говорить про это все еще модно. Очень скоро изменятся мое имя и положение, и
я рада буду видеть вас в Беркли Сквере, когда к неизменному обозначению
кузины вашей я смогу прибавить подпись -
Марионетта Лежебок".
Скютроп разорвал оба письма в клочки и в хорошо подобранных выражениях
обрушился на женское непостоянство.
- Успокойся, милый Скютроп, - сказал мистер Сплин, - есть и еще девушки
в Англии.
- Ваша правда, сэр, - ответил Скютроп.
- И в другой раз, - сказал мистер Сплин, - гонись за одним зайцем.
- Отличный совет, сэр, - промолвил Скютроп.
- К тому же, - заметил мистер Сплин, - роковой час миновал, ибо уже
почти восемь.
- Значит, этот злодей Ворон, - сказал Скютроп, - обманывал меня, когда
утверждал, будто часы спешат; однако, как вы совершенно справедливо
заметили, время миновало, и я как раз подумал, что неудачи в любви готовят
мне большие успехи по части мизантропии; и следственно, я вполне могу
надеяться, что стану человеком замечательным. Но вызову-ка я мошенника
Ворона да распеку его.
Ворон явился. Скютроп свирепо смотрел на него две-три минуты; и Ворон,
памятуя о пистолете, дрожал от немых предчувствий до тех пор, пока Скютроп,
важно указывая в направлении столовой, не произнес:
- Подай сюда мадеры.
В основу настоящего издания в части, касающейся романов Томаса Лава
Пикока, положен текст наиболее полного на сегодняшний день и компетентного с
точки зрения аппарата десятитомного собрания сочинений писателя под ред. X.
Ф. Д. Бретт-Смита и С. Е. Джонса, вышедшего в Лондоне ограниченным тиражом в
675 экземпляров в 1924-1934 гг. (Халлифордовское собрание сочинений)
{Peacock Thomas Love. The Works: In 10 vols / Ed. by H. F. B. Brett-Smith,
a. C. E. Jones. L.; N. Y., 1924-1934. (Halliford edition).}. Составитель и
переводчики также пользовались двухтомным собранием "Романы Томаса Лава
Пикока" под ред. Дэвида Гарнетта {Peacock Thomas Love. The novels: In 2 vol.
/ Ed. with Introd. and Notes by D. Garnett. L.; Rupert Hart Davis, 1948.}, в
котором были сделаны некоторые текстологические уточнения, а также
усовершенствован аппарат.
Что касается эссеистического наследия Пикока, здесь за основу взят
текст издания "Томас Лав Пикок: воспоминания, эссе, рецензии" под ред.
Хауворда Миллза {Peacock Thomas Love. Memoirs of Shelley and Other Essays
and Reviews / Ed. by H. Mills. L.; Rupert Hart Davis, 1970. 240 p.}, которое
является первым полным собранием нехудожественной прозы писателя.
Стихотворения Пикока, данные в разделе "Приложения", взяты из
Халлифордовского собрания сочинений писателя.
Расположения эпиграфов и сносок сохранены, как в рукописях Пикока.
Примечания к тексту, принадлежащие Пикоку, помечены - "Примеч. автора".
Поэтические переводы, включенные в тексты повестей и эссе, кроме особо
оговоренных случаев, выполнены С. Бычковым. Некоторые переводы Шекспира,
Мильтона, Попа выполнены Е. Суриц.
Переводы античных авторов, строки которых составили эпиграфы, особенно
в повести "Усадьба Грилла", даны в переводе не с подлинника, но с
английского, поскольку английский перевод выполнен Пикоком. Исключение
составили те случаи, когда к переводу авторов, цитируемых Пикоком,
обращались такие переводчики, как В. А. Жуковский, Н. И. Гнедич, В. Иванов,
С. В. Шервинский, С. А. Ошеров, М. Л. Гаспаров, Б. И. Ярхо.
Пикок работал над повестью с апреля по июнь 1818 г. Однако замысел,
по-видимому, относится к весне 1817 г. В ту пору Пикок жил неподалеку от
Шелли в Марло и имел возможность наблюдать своеобразное и пестрое общество,
которое собиралось в доме поэта. Частыми гостями были критик Ли Хант, отец
второй жены Шелли, писатель и видный публицист Уильям Годвин, литератор,
специалист по античности, друг Шелли Томас Джефферсон Хогг. Литературные
споры, политические дебаты не стихали в Марло. Здесь, в доме поэта,
вынашивались идеи, которым суждено было сыграть свою, достаточно видную роль
в развитии английской литературы и становлении английской общественной жизни
первых десятилетий XIX в. В это время Шелли работает над "Предложением
поставить реформу на всенародное голосование"; Пикок не без влияния Шелли
создает роман "Мелинкорт", в котором сильны политические мотивы.
Под воздействием Пикока Шелли увлекается античностью. В мае 1817 г. по
совету друга он принимается за чтение "Золотого осла" Апулея. Особенное
удовольствие ему доставил эпизод о Купидоне и Психее. Летом этого же года
друзья читают и обсуждают "Пир" Платона и "О природе вещей" Лукреция.
Для Шелли, как и для Пикока, главное в античности - восприятие мира,
жизни, любви, творчества как вечного праздника. Любовь - высший идеал,
торжество физических и духовных сил человека; в ней нет ничего от аскетизма
и смирения христианской любви, которые проповедовал в эти же годы Вордсворт.
В значительной степени из этих совместных чтений, а главное, обсуждений
родились стихотворения на мифологические сюжеты Шелли, ключевые для
понимания античности в его творчестве и философии, а также
сатирико-комические произведения Пикока, в частности "Аббатство кошмаров".
Знаменательно, что форма повествования в этой повести по природе своей столь
же диалектична, как разговоры Пикока и Шелли.
11 марта 1818 г. Шелли с Мэри Годвин уезжают в Италию. Спустя несколько
дней Пикок пишет Хоггу из Марло: "С понедельника я здесь одинок, как облако
в небе, и печален, как брошенная хозяевами кошка... Дня три я грустил,
отдавшись воспоминаниям... Но все же мне удалось одолеть тоску... и сейчас я
работаю над комическим романом "Аббатство кошмаров" и забавляюсь, высмеивая
мрак и мизантропию современной литературы. Надеюсь, что, благодаря моим
стараниям, даже на ее изможденном лице появится улыбка" {Письма к Хоггу цит.
по: Shelley at Oxford / Ed. by W. S. Scott. L.: Golden Cockerel Press,
1944.}.
"Моя задача в "Аббатстве кошмаров", - писал Пикок Шелли 15 сентября
1818 г., - представить в философском аспекте болезнь современной
литературы". В мае 1818 г. в письме к Шелли он замечает: "Я почти что
закончил "Аббатство кошмаров". С моей точки зрения, необходимо противостоять
постоянному отравлению желчью. Четвертая песнь "Чайльд Гарольда" и в самом
деле никуда не годится. Я не могу позволить себе быть эдаким auditor tantum
и молча взирать, как систематически отравляется сознание публики".
Получив такое послание, Шелли пришел к выводу, что Пикок в "Аббатстве"
решил сразиться с "унынием и мизантропией", которые, с точки зрения Шелли,
овладели умами после поражения Французской революции. Во всяком случае, так
свою задачу обосновал поэт в предисловии к "Восстанию Ислама": "Поэма, ныне
выпускаемая мною в свет... попытка проверить состояние умов и узнать, что
уцелело после бурь, потрясших нашу эпоху... Многие из наиболее пылких и
чувствительных ревнителей общественного блага потерпели моральный крах,
потому что в их одностороннем восприятии прискорбный ход событий, казалось,
следует, что ухо, соответственно расположенное, может слышать звук с большей
отчетливостью, нежели находясь у самого его источника; далее, в случае
вогнутых поверхностей, помещенных одна против другой...
- Глупости, сэр. Что ты мне толкуешь о фокусах? Ну, скажи на милость,
могут ли вогнутые поверхности произвести два голоса, когда никто не
разговаривает? Я слышал два голоса, и один был женский. Женский, сэр. Ну,
что ты на это скажешь?
- О, сэр, наконец-то я понял, что ввело вас в заблуждение: я пишу
сейчас трагедию и разыгрывал сам с собою одну сцену. Могу вам ее показать.
Но сперва надобно познакомить вас с планом. Это трагедия в германском духе.
Великий Могол в изгнании и живет в Кенсингтоне с единственной дочерью своей,
принцессой Рантрориной, которая зарабатывает шитьем и держит школу без
пансиона. Принцесса застигнута на том, что метит рубашки для приходского
священника: на всех будет большое Р. Великий Могол к ней входит. Пауза, в
продолжение которой оба многозначительно смотрят друг на друга. Принцесса
несколько раз меняется в лице. Могол в безумном волнении нюхает табак.
Слышно, как несколько крупиц падает на сцену. Видно, как под пальто его
колотится сердце. Могол (мрачно взглянув на свой левый башмак): "У меня
шнурок порвался". Принцесса (скорбно помолчав): "Я знаю". Могол: "Второй
шнурок! Первый порвался, когда я потерял свою державу, второй разорвался
сегодня. Когда же разорвется мое бедное сердце?" Принцесса: "Шнурки, державы
и сердца! Непостижимое согласие!"
- Глупости, сэр, - перебил его мистер Сплин. - Те голоса были вовсе не
такие.
- Но, сэр, - отвечал Скютроп, - замочная скважина, верно, так устроена,
что послужила акустической трубой, а труба акустическая, сэр, удивительно
как меняет звуки. К тому же примите во внимание устройство уха и природу и
источник звука. Внешняя часть уха представляет собою хрящевую раковину.
- Перестань-ка, Скютроп. Ты прячешь тут девушку, ну, а я ее отыщу.
Бывают раздвижные стены и потайные ходы. - Мистер Сплин постучал по стенам
тростью, однако ж ничего не обнаружил. - Мне говорили, сэр, - продолжал он,
- что во время отсутствия моего, тому два года, ты часами запирался с немым
столяром. Вот уж не гадал я, что ты тогда уже затевал тайные связи. В
молодости кто не повесничает? Я и то в молодости повесничал, но теперь,
когда кузина твоя Марионетта...
Скютроп понял, что дела его плохи. Заткнуть отцу рот, умолять, чтобы он
замолчал, во-первых, ни к чему бы не привело, а во-вторых, тотчас бы
возбудило подозрения, что он боится, как бы их не услышали. Единственной
возможностью, следственно, было заглушить голос мистера Сплина; и, не имея
другой темы, он углубился в устройство уха, повышая голос по мере того, как
повышал его мистер Сплин.
- Когда кузина твоя Марионетта, - сказал мистер Сплин, - которую ты
якобы любишь, которую вы якобы любите, сэр...
- Среднее ухо, - отвечал Скютроп, - частью костисто, частью хрящевидно,
- его...
- ...в настоящее время в нашем доме, сэр; и вы в ближайшем будущем, я
полагаю...
- ...прикрывает membrana tympani...
- ...соединитесь священными узами...
- ...под которой проходит пятая пара нервов...
- Я говорю, раз вы с Марионеттой скоро поженитесь...
- ...cavitas tympani...
Шум послышался за книжными полками, которые, к немалому удивлению
мистера Сплина, разделились посредине и разъехались надвое вместе со всеми
книгами, подобно театральной сцене, с тяжелым рокочущим звуком (мистер Сплин
тотчас признал в нем тот самый звук, что возбудил его любопытство) и открыли
вход в потайное помещение, а прекрасная Стелла, выйдя оттуда, воскликнула:
- Как? Он собирается жениться? Распутник!
- Право же, сударыня, - сказал мистер Сплин, - я не знаю, ни что он
собирается делать, ни что я собираюсь делать, да и кто бы то ни было; ибо
все это непостижимо.
- Я все объясню, - сказал Скютроп, - и удовлетворительно объясню, если
только вы благоволите оставить нас наедине.
- Ну и ну, сэр, и к какому же акту трагедии о Великом Моголе относится
эта сцена?
- Молю вас, сэр, оставьте нас.
Стелла упала в кресло и разразилась бурными слезами. Скютроп сел подле
и взял ее за руку. Она вырвала руку и повернулась к нему спиной. Он встал,
обошел вокруг нее и взял за другую руку. Она и ее вырвала и снова от него
отвернулась. Скютроп все молил мистера Сплина их оставить; но тот упрямился
и не уходил.
- Полагаю, - заметил мистер Сплин сердито, - что наблюдаю лишь
акустический феномен, и юная леди есть отражение звука от вогнутых
поверхностей.
В дверь постучали. Мистер Сплин отворил, и на пороге явился мистер
Пикник. Он искал мистера Сплина и пошел за ним в Скютропову башню. На
несколько минут он застыл в немом изумлении, а затем попросил объяснения у
мистера Сплина.
- Есть удовлетворительное объяснение, - отвечал мистер Сплин. - Великий
Могол поселился в Кенсингтоне, и внешняя часть уха представляет собою
хрящевую раковину.
- Мистер Сплин, это ничего не объясняет.
- Мистер Пикник, это все, чем я располагаю.
- Сэр, веселость ваша неуместна. Я вижу, что над моей племянницею низко
насмеялись; быть может, она сама сподобится внятного объяснения. - И он
отправился на поиски Марионетты.
Положение Скютропа было безвыходно. Мистер Пикник поднял крик по всему
аббатству, призывая жену и Марионетту в башню к Скютропу. Дамы, не понимая,
в чем дело, ужасно всполошились. Мистер Гибель, завидя, как бегут они по
коридору, заключил, что дьявол снова явил свою ярость, и последовал за ними
из чистого любопытства. Скютроп тем временем тщетно пытался избавиться от
мистера Сплина и успокоить Стеллу. Последняя порывалась убежать, объявляя,
что немедля покинет аббатство и он никогда более о ней не услышит. Скютроп
силой удерживал ее за руку, пока не воротился мистер Пикник, а за ним миссис
Пикник и Марионетта. Марионетта, увидев Скютропа, держащего за руку
прекрасную незнакомку, упала в обморок, в объятия миссис Пикник. Скютроп
поспешил к ней на помощь; Стелла, вконец разгневавшись, бросилась к двери,
но бегству ее помешало явление мистера Гибеля, распростершего ей объятия с
возгласом:
- Селинда!
- Папа! - отвечала безутешная девушка.
- К вам сошел дьявол, - сказал мистер Гибель. - Откуда явилась к вам
моя дочь?
- Ваша дочь! - вскричал мистер Сплин.
- Ваша дочь! - вскричали Скютроп и мистер Пикник с миссис Пикник.
- Да, - отвечал мистер Гибель. - Дочь моя Селинда.
Марионетта открыла глаза и устремила их на Селинду; Селинда, в свою
очередь, устремила взор на Марионетту. Они помещались в противоположных
концах кабинета. Скютроп, равно отдаленный от обеих, стоял торжествен и
недвижим, как гроб Магомета.
- Мистер Сплин, - сказал мистер Гибель, - можете ли вы объяснить мне,
каким образом оказалась здесь дочь моя Селинда?
- Я знаю не более, - отвечал мистер Сплин, - чем Великий Могол.
- Мистер Скютроп, - сказал мистер Гибель, - как оказалась здесь моя
дочь?
- Я не знал, сэр, что это ваша дочь.
- Но как оказалась она здесь?
- В итоге перемещенья в пространстве.
- Селинда, - спросил мистер Гибель. - Что все это значит?
- Право же, я сама не знаю, сэр.
- Ничего не пойму. Когда в Лондоне я сказал, что присмотрел тебе мужа,
ты сочла за благо сбежать от него, но, по всей видимости, сбежала к нему.
- Как, сэр? Это и есть ваш выбор?
- Именно; если и твой, мы впервые в жизни придем к соглашению. - Я не
выбирала его. Все права у этой дамы. Я его отвергаю.
- И я отвергаю его, - сказала Марионетта.
Скютроп не знал, как быть. И думать нечего было пытаться умилостивить
одну, не прогневив безвозвратно другую; а обе ему так нравились, что самая
мысль лишиться навеки общества любой приводила его в отчаяние; а потому он
спасался за испытанным покровом тайны; хранил загадочное молчанье; и
довольствовался тем, что украдкой бросал искательные взоры то на один, то на
другой свой предмет. Мистер Гибель и мистер Пикник тем временем требовали
объяснения от мистера Сплина, который, как думали они, их обоих водил за
нос. Тщетно пытался мистер Сплин убедить их в совершенной своей невинности.
Миссис Пикник старалась примирить своего мужа со своим братом. Его
сиятельство мистер Лежебок, его преподобие мистер Горло, мистер Флоски,
мистер Астериас и Водолей, привлеченные шумом, поспешили к месту
происшествия, и на них посыпались отдельные и общие возгласы сторон.
Разнообразнейшие вопросы и ответы en masse {во множестве, целиком (фр.).}
составили charivari {кошачий концерт, гам, кавардак (фр.).}, коему
подобающий аккомпанемент мог бы сочинить разве гений Россини, и продолжалось
это до тех пор, покуда миссис Пикник и мистер Гибель не увели плененных дев.
За ними последовали остальные, исключая Скютропа, который бросился в кресло,
положил левую ногу на правое колено, взялся левой рукой за левую лодыжку,
оперся правым локтем о подлокотник, упер большой палец правой руки в правый
висок, указательным пальцем подпер лоб, средний палец положил на переносицу,
а два других сложил на ладони, устремил взор на прожилки левой руки и
пребывал в этом положении подобно недвижному Тезею, каковой, как хорошо
известно многим, не учившимся в колледже, а кое-кому даже из тех, кто там
учился, "sedet, aeternumque sedebit {сидит и вечно будет сидеть (лат.)
{108}.}". Надеемся, что любители подробностей в романах и стихах по заслугам
оценят наше тщание в передаче задумчивой позы.
Скютроп все еще сидел таким образом, когда вошел Ворон и объявил, что
кушать подано.
- Я не могу обедать, - сказал Скютроп.
Ворон вздохнул.
- Что-то случилось, - сказал Ворон. - Но на то и рожден человек, чтобы
мучиться.
- Оставь меня, - отвечал Скютроп. - Ступай каркай где-нибудь еще.
- Ну вот, - сказал Ворон. - Двадцать пять лет прожил я в Кошмарском
аббатстве, и вся награда за мою верность "ступай каркай где-нибудь еще". А
я-то таскал вас на спине и подкладывал вам лакомые кусочки.
- Добрый Ворон, - отвечал Скютроп. - Молю, оставь меня в покое.
- Подать обед сюда? - спросил Ворон. - При упадке духа врачи
прописывают вареную курицу и стакан мадеры. Но лучше б отобедать с гостями:
и так за столом почти никого.
- Почти никого? Как?
- Его сиятельство мистер Лежебок уехал. Сказал, что семейные сцены по
утрам и призраки по ночам не дают ему покоя; и что нервы у него не выдержат
такого напряженья. Хотя мистер Сплин ему объяснил, что призрак был бедняга
Филин, а саван и кровавый тюрбан - это простыня и красный ночной колпак.
- Ну, ну, сэр?
- Его преподобие мистера Горло вызвали для какой-то требы, то ли
женить, то ли хоронить (точно не скажу) каких-то несчастных или несчастного
в Гнилистоке. Но ведь на то и рожден человек, чтобы мучиться.
- Это все?
- Нет. И мистер Гибель уехал, и странная леди тоже.
- Уехали?
- Уехали. И мистер и миссис Пикник, и мисс О'Кэррол - все уехали.
Никого не осталось, только мистер Астериас с сыном, да и те сегодня уезжают.
- Значит, я потерял их обеих!
- Обедать выйдете?
- Нет.
- Прикажете принести обед?
- Да.
- Что прикажете подать?
- Стакан портвейну и пистолет {109}.
- Пистолет?
- И стакан портвейну. Я уйду, как Вертер. Ступай. Погоди. Мисс О'Кэррол
мне ничего не передавала?
- Ничего.
- Мисс Гибель ничего не передавала?
- Это странная леди-то? Ничего.
- И ни одна не плакала?
- Нет.
- А что же они делали?
- Ничего.
- А что говорил мистер Гибель?
- Говорил пятьдесят раз кряду, что к нам якобы сошел дьявол.
- И они уехали?
- Да. А обед совсем простыл. Всему свое время. Можно бы сперва
отобедать, а потом уж мучиться.
- Правда, Ворон. В этом что-то есть. Последую-ка я твоему совету:
значит, принеси...
- Портвейн и пистолет?
- Нет: вареную курицу и мадеру.
Скютроп обедал и одиноко потягивал мадеру, погрузясь в унылые мечты,
когда к нему вошел мистер Сплин, сопровождаемый Вороном, который, поставя на
стол еще стакан и пододвинув стул мистеру Сплину, тотчас удалился. Мистер
Сплин сел против Скютропа. Каждый молча налил и осушил свой стакан, после
чего мистер Сплин начал:
- Н-да, сэр, отличная игра! Я предлагаю тебя в мужья мисс Гибель; ты ее
отвергаешь. Мистер Гибель предлагает тебя ей. Она тебя отвергает. Ты
влюбляешься в Марионетту и готов отравиться, когда, блюдя интересы
собственного сына, я не даю тебе благословенья. Ну а когда я даю свое
согласие, ты убеждаешь меня не торопиться. И в довершение всего я
обнаруживаю, что вы с мисс Гибель живете вместе в башне, как обрученная
парочка. Итак, сэр, если всей этой чуши есть хоть какое-то разумное
объяснение, я буду премного тебе обязан даже за самые скромные сведения.
- Объяснение, сэр, не так уж важно; но если угодно, я оставлю вам его в
письменной форме. Участь моя решена: мир - подмостки, и мне предстоит уход
за кулисы.
- Не говорите так, сэр. Не говори так, Скютроп. Чего ты хочешь?
- Мне нужна моя любовь.
- Но господи, сэр, кто же это?
- Селинда... Марионетта... любая... обе.
- Обе! В немецкой трагедии это бы сошлопо; и Великий Могол, верно, счел
бы это весьма возможным в иных предместьях Лондона; но в Линкольншире это не
у места. Хочешь жениться на мисс Гибель?
- Да.
- И отказаться от Марионетты?
- Нет.
- Но от одной-то надо отказаться.
- Не могу.
- Но ты не можешь и жениться на обеих. Что же делать?
- Я должен застрелиться.
- Не говори так, Скютроп. Будь умницей, милый Скютроп. Подумай
хорошенько и сделай холодный, спокойный выбор, а я уж ради тебя не пожалею
сил.
- Как же мне выбирать, сэр? Обе мне отказали. Ни одна не оставила
надежды.
- Скажи только, кого из них ты хочешь, и я уж ради тебя постараюсь.
- Хорошо, сэр... я хочу... нет, сэр, я ни от одной не могу отказаться.
Я ни одну не могу выбрать. Я обречен быть вечной жертвой разочарований; и у
меня нет иного выхода, кроме пистолета.
- Скютроп... Скютроп... А если одна из них вернется, что тогда?
- Это, сэр, могло б изменить дело. Но это невозможно.
- Нет, это возможно, Скютроп; ты увидишь. Обещаю тебе, все так и будет.
Потерпи немного. С недельку. И все обойдется.
- Неделя, сэр, целая вечность. Но ради вас, сэр, в последний раз
исполняя сыновний долг, я даю вам слово, что проживу еще неделю. Сейчас у
нас вечер четверга, двадцать пять минут восьмого. В это самое время, минута
в минуту, в следующий четверг либо мне улыбнутся любовь и счастье, либо я
выпью последний стакан портвейна в этой жизни.
Мистер Сплин приказал подать бричку и отбыл из аббатства.
В тот день, когда уехал мистер Сплин, не переставая лил дождь, и
Скютроп сожалел о данном слове. На другой день сияло солнце, он сидел на
террасе, читал трагедию Софокла, и когда вечером Ворон объявил, что кушать
подано, не очень огорчился, обнаружа себя в живых. На третий день дул ветер,
лил проливной дождь и сова билась об его окна: и он насыпал еще пороху на
полку. На четвертый день опять светило солнце; и он запер пистолет в ящик
стола, где и пролежал он нетронутым до рокового четверга, когда Скютроп
поднялся на башенную крышу и, вооружась подзорной трубой, нетерпеливо
всматривался в дорогу, идущую через болота от Гнилистока; но дорога была
пустынна. Так следил он за нею с десяти часов утра до тех пор, пока Ворон в
пять часов не призвал его к обеду; и, поставив на крыше Филина с подзорною
трубой, он побрел на собственные поминки. Он поддерживал связь с крышей и то
и дело громко кричал Филину:
- Филин, Филин, не показался ли кто на дороге?
Филин отвечал:
- Ветер веет, мельницы кружатся, но никого нет на дороге {111}.
И после каждого такого ответа Скютропу приходилось поддерживать свой
дух бокалом вина. Отобедав, он дал Ворону свои часы, чтоб тот сверил их с
башенными. Ворон принес часы, Скютроп поставил их на стол, и Ворон удалился.
Скютроп снова крикнул Филина; и Филин, успевший вздремнуть, спросонья
отвечал:
- Никого нет на дороге.
Скютроп положил пистолет между часами и бутылкой. Маленькая стрелка
прошла мимо семерки, большая двигалась неуклонно; оставалось три минуты до
рокового часа. Скютроп снова крикнул Филина. Филин отвечал все то же.
Скютроп позвонил в колокольчик. Ворон явился.
- Ворон, - сказал Скютроп, - часы спешат.
- Да что вы, - отвечал Ворон, ничего не ведавший о намерениях Скютропа.
- Отстают - это еще куда ни шло.
- Болван! - сказал Скютроп, наставив на него пистолет. - Они спешат.
- Да... да... я и говорю: спешат, - сказал Ворон в явственном страхе.
- На сколько они спешат? - спросил Скютроп.
- На сколько хотите, - отвечал Ворон.
- На сколько, спрашиваю? - повторил Скютроп, снова наставив на него
пистолет.
- На час, на час целый, сэр, - проговорил перепуганный дворецкий.
- Переведи на час мои часы, - сказал Скютроп.
Когда Ворон дрожащею рукой переводил часы, послышался стук колес; и
Скютроп, прыгая через три ступеньки, сразу добежал до двери как раз вовремя,
чтоб высадить из экипажа любую из юных леди в случае, если б она там
оказалась; но мистер Сплин был один.
- Рад тебя видеть, - сказал мистер Сплин, - я боялся не поспеть, потому
что ждал до последней минуты в надежде выполнить мое обещание; но все мои
труды остались тщетны, как покажут тебе эти письма.
Скютроп в нетерпении сломал печати.
Письма гласили следующее:
"Почти чужестранка в Англии, я бежала от гнета родительского и угрозы
насильственного брака под покровительство философа и незнакомца, в котором
надеялась я обресть нечто лучшее или, по крайней мере, отличное от его
ничтожных собратий. Не вправе ли я была после всего случившегося ждать от
вас большего, нежели ваша пошлая дерзость - послать отца для торгов со мною
обо мне? Сердце мое не много бы смягчилось, поверь я, что вы способны
исполнить решение, которое, как говорит отец ваш, приняли вы на случай, если
я останусь непреклонна; правда, у меня нет сомнений в том, что хотя бы
отчасти вы исполните его и выпьете стакан вина - и даже дважды. Желаю вам
счастья с мисс О'Кэррол. Я навсегда сохраню в душе благодарную память о
Кошмарском аббатстве, где мне привелось встретиться с умом подлинно
трансцендентальным; и хоть он немного старше меня, что в Германии вовсе не
важно, я в очень скором времени буду иметь удовольствие подписываться -
Селинда Флоски".
"Надеюсь, милый кузен, что вы на меня не рассердитесь и всегда будете
думать обо мне как об искреннем друге, неравнодушном к судьбе вашей; я
уверена, что мисс Гибель вам куда дороже меня, и желаю вам с нею счастья.
Мистер Лежебок уверяет меня, что нынче уж от любви не стреляются, хоть
говорить про это все еще модно. Очень скоро изменятся мое имя и положение, и
я рада буду видеть вас в Беркли Сквере, когда к неизменному обозначению
кузины вашей я смогу прибавить подпись -
Марионетта Лежебок".
Скютроп разорвал оба письма в клочки и в хорошо подобранных выражениях
обрушился на женское непостоянство.
- Успокойся, милый Скютроп, - сказал мистер Сплин, - есть и еще девушки
в Англии.
- Ваша правда, сэр, - ответил Скютроп.
- И в другой раз, - сказал мистер Сплин, - гонись за одним зайцем.
- Отличный совет, сэр, - промолвил Скютроп.
- К тому же, - заметил мистер Сплин, - роковой час миновал, ибо уже
почти восемь.
- Значит, этот злодей Ворон, - сказал Скютроп, - обманывал меня, когда
утверждал, будто часы спешат; однако, как вы совершенно справедливо
заметили, время миновало, и я как раз подумал, что неудачи в любви готовят
мне большие успехи по части мизантропии; и следственно, я вполне могу
надеяться, что стану человеком замечательным. Но вызову-ка я мошенника
Ворона да распеку его.
Ворон явился. Скютроп свирепо смотрел на него две-три минуты; и Ворон,
памятуя о пистолете, дрожал от немых предчувствий до тех пор, пока Скютроп,
важно указывая в направлении столовой, не произнес:
- Подай сюда мадеры.
В основу настоящего издания в части, касающейся романов Томаса Лава
Пикока, положен текст наиболее полного на сегодняшний день и компетентного с
точки зрения аппарата десятитомного собрания сочинений писателя под ред. X.
Ф. Д. Бретт-Смита и С. Е. Джонса, вышедшего в Лондоне ограниченным тиражом в
675 экземпляров в 1924-1934 гг. (Халлифордовское собрание сочинений)
{Peacock Thomas Love. The Works: In 10 vols / Ed. by H. F. B. Brett-Smith,
a. C. E. Jones. L.; N. Y., 1924-1934. (Halliford edition).}. Составитель и
переводчики также пользовались двухтомным собранием "Романы Томаса Лава
Пикока" под ред. Дэвида Гарнетта {Peacock Thomas Love. The novels: In 2 vol.
/ Ed. with Introd. and Notes by D. Garnett. L.; Rupert Hart Davis, 1948.}, в
котором были сделаны некоторые текстологические уточнения, а также
усовершенствован аппарат.
Что касается эссеистического наследия Пикока, здесь за основу взят
текст издания "Томас Лав Пикок: воспоминания, эссе, рецензии" под ред.
Хауворда Миллза {Peacock Thomas Love. Memoirs of Shelley and Other Essays
and Reviews / Ed. by H. Mills. L.; Rupert Hart Davis, 1970. 240 p.}, которое
является первым полным собранием нехудожественной прозы писателя.
Стихотворения Пикока, данные в разделе "Приложения", взяты из
Халлифордовского собрания сочинений писателя.
Расположения эпиграфов и сносок сохранены, как в рукописях Пикока.
Примечания к тексту, принадлежащие Пикоку, помечены - "Примеч. автора".
Поэтические переводы, включенные в тексты повестей и эссе, кроме особо
оговоренных случаев, выполнены С. Бычковым. Некоторые переводы Шекспира,
Мильтона, Попа выполнены Е. Суриц.
Переводы античных авторов, строки которых составили эпиграфы, особенно
в повести "Усадьба Грилла", даны в переводе не с подлинника, но с
английского, поскольку английский перевод выполнен Пикоком. Исключение
составили те случаи, когда к переводу авторов, цитируемых Пикоком,
обращались такие переводчики, как В. А. Жуковский, Н. И. Гнедич, В. Иванов,
С. В. Шервинский, С. А. Ошеров, М. Л. Гаспаров, Б. И. Ярхо.
Пикок работал над повестью с апреля по июнь 1818 г. Однако замысел,
по-видимому, относится к весне 1817 г. В ту пору Пикок жил неподалеку от
Шелли в Марло и имел возможность наблюдать своеобразное и пестрое общество,
которое собиралось в доме поэта. Частыми гостями были критик Ли Хант, отец
второй жены Шелли, писатель и видный публицист Уильям Годвин, литератор,
специалист по античности, друг Шелли Томас Джефферсон Хогг. Литературные
споры, политические дебаты не стихали в Марло. Здесь, в доме поэта,
вынашивались идеи, которым суждено было сыграть свою, достаточно видную роль
в развитии английской литературы и становлении английской общественной жизни
первых десятилетий XIX в. В это время Шелли работает над "Предложением
поставить реформу на всенародное голосование"; Пикок не без влияния Шелли
создает роман "Мелинкорт", в котором сильны политические мотивы.
Под воздействием Пикока Шелли увлекается античностью. В мае 1817 г. по
совету друга он принимается за чтение "Золотого осла" Апулея. Особенное
удовольствие ему доставил эпизод о Купидоне и Психее. Летом этого же года
друзья читают и обсуждают "Пир" Платона и "О природе вещей" Лукреция.
Для Шелли, как и для Пикока, главное в античности - восприятие мира,
жизни, любви, творчества как вечного праздника. Любовь - высший идеал,
торжество физических и духовных сил человека; в ней нет ничего от аскетизма
и смирения христианской любви, которые проповедовал в эти же годы Вордсворт.
В значительной степени из этих совместных чтений, а главное, обсуждений
родились стихотворения на мифологические сюжеты Шелли, ключевые для
понимания античности в его творчестве и философии, а также
сатирико-комические произведения Пикока, в частности "Аббатство кошмаров".
Знаменательно, что форма повествования в этой повести по природе своей столь
же диалектична, как разговоры Пикока и Шелли.
11 марта 1818 г. Шелли с Мэри Годвин уезжают в Италию. Спустя несколько
дней Пикок пишет Хоггу из Марло: "С понедельника я здесь одинок, как облако
в небе, и печален, как брошенная хозяевами кошка... Дня три я грустил,
отдавшись воспоминаниям... Но все же мне удалось одолеть тоску... и сейчас я
работаю над комическим романом "Аббатство кошмаров" и забавляюсь, высмеивая
мрак и мизантропию современной литературы. Надеюсь, что, благодаря моим
стараниям, даже на ее изможденном лице появится улыбка" {Письма к Хоггу цит.
по: Shelley at Oxford / Ed. by W. S. Scott. L.: Golden Cockerel Press,
1944.}.
"Моя задача в "Аббатстве кошмаров", - писал Пикок Шелли 15 сентября
1818 г., - представить в философском аспекте болезнь современной
литературы". В мае 1818 г. в письме к Шелли он замечает: "Я почти что
закончил "Аббатство кошмаров". С моей точки зрения, необходимо противостоять
постоянному отравлению желчью. Четвертая песнь "Чайльд Гарольда" и в самом
деле никуда не годится. Я не могу позволить себе быть эдаким auditor tantum
и молча взирать, как систематически отравляется сознание публики".
Получив такое послание, Шелли пришел к выводу, что Пикок в "Аббатстве"
решил сразиться с "унынием и мизантропией", которые, с точки зрения Шелли,
овладели умами после поражения Французской революции. Во всяком случае, так
свою задачу обосновал поэт в предисловии к "Восстанию Ислама": "Поэма, ныне
выпускаемая мною в свет... попытка проверить состояние умов и узнать, что
уцелело после бурь, потрясших нашу эпоху... Многие из наиболее пылких и
чувствительных ревнителей общественного блага потерпели моральный крах,
потому что в их одностороннем восприятии прискорбный ход событий, казалось,