Страница:
Голицын злым человеком никогда не был:
-- Я отпущу вас... без нее.
-- Без нее лучше пусть я здесь и умру.
-- Вы были ее любовником?
-- Никогда. Я только любил.
-- Скажите -- кто она такая?
-- Если об этом не знает она сама, могу ли знать я?..
Следствие зашло в тупик. Тараканова убеждала фельдмаршала, что в голове у нее давно сложился забавный проект торговли с Персией, что князь Лимбург мечтает о продаже сыра в Россию: и сейчас ждет ее как муж, а к дому Романовых она, упаси бог, себя причислять и не думала:
-- Подобная ересь могла возникнуть только в голове Радзивилла, вечно пьяного враля и хвастунишки...
Все писанное своей рукой, все манифесты и завещание Елизаветы самозванка объявила копиями с чужих бумаг, которые ей кто-то прислал. Она кашляла кровью. Голицын перевел узницу из равелина в помещение коменданта крепости. В самый неожиданный момент князь Голицын вдруг заговорил с нею на польском языке. Увы, она едва его понимала.
-- Хорошо, -- сдался Александр Михайлович, -- тогда вот вам бумага. Своей рукой начертайте любую фразу на персидском, ибо не знать вы не можете, благо вы там долго жили; в Персии, по вашим же словам, осталось и ваше великое состояние.
Тараканова легко начертала странные кабалистические знаки. Голицын велел отнести написанное в Академию наук; ответ ориенталистов пришел незамедлительно:
-- Ни в персидском, ни в арабском, ни в каких других языках подобных фигураций не существует...
-- Ваши ученые просто невежды, -- сказала самозванка.
Коменданту крепости Голицын жаловался:
-- Штурмовать Хотин, в крови по колено, куда как легше было, нежели дело сие волочь на себе...
И уж совсем стало невмоготу старому воину, когда врач выяснил, что Тараканова должна стать матерью:
-- У беременной еще и легочная апостема...
Отец известен -- Алексей Орлов! Но что случится ранее -родит она или умрет? Фельдмаршал иногда даже хотел спасти ее, как отец спасает заблудшую дочь. Напрасно он доказывал ей -даже ласково:
-- Вы еще молоды, дитя мое. За этими стенами -- свобода, солнце, пение птиц, сама жизнь! А вы хотите умереть непременно в ранге принцессы, нежели покинуть этот каземат обычной плутовкой, но без высокого титула. Вы придумали себе знатное происхождение, с которым теперь вам страшно расставаться. Однако, -- говорил Голицын, -- нет ничего зазорного в том состоянии, в каком человек родился... Наш генерал Михельсон, победитель Пугачева, тоже причислял себя к древнему шотландскому роду. А недавно, будучи сильно пьян, сознался, что его отец -- столяр с острова Эзель. Однако решпекта своего при дворе императрицы сын столяра не потерял...
Тараканова молчала. Голицын депешировал Екатерине: "Я использовал все средства... никакие изобличения, никакие доводы не заставили ее одуматься!" Помощь пришла с неожиданной стороны. Посол короля Георга III сообщил Екатерине, что, по сведениям, которыми располагает Лондон, самозванка -- дочь еврейского трактирщика из Праги. "Впрочем, -- добавил посол, -ее отцом может быть и булочник из Нюрнберга..." Голицын, заранее торжествуя, вошел в камеру Таракановой и сказал, что теперь-то он анает о ней все. При этих словах глаза Таракановой осветились новым блеском. Женщина напряглась. Но, выслушав английскую версию, рассмеялась:
-- Дочь трактирщика? Или булочника? О-о, нет...
Струйка крови сбежала из ее рта на ворот сорочки.
7. ПОЕДИНКИ
Ассигнации вошли в быт страны, появились уже и фальшивые деньги из бумаги (что каралось ссылкой в Сибирь). Директором Ассигнационного банка был граф Андрей Петрович Шуваловщеголь, с ног до головы осыпанный бриллиантами.
-- Друг мой, -- сказала ему Екатерина, -- Швеция сама по себе нам не опасна. Но она станет очень опасна, ежели политику свою будет сочетать с турецкой и версальской. Ныне король Густав выехал в Финляндию и меня туда завлекает, чтобы я анекдоты его выслушивали. Я занята Москвой, вместо меня ты и поезжай до Стокгольма: вырази королю мои родственные чувства...
Андрей Шувалов сочинял стихи на французском языке, он был корректором переписки императрицы с Дидро и Вольтером. Баловень судьбы был обескуражен, когда Густав III, одетый в худенький мундирчик, принял его, аристократа, на молочной ферме. За стенкою павильона мычали коровы, а баба-молочница наклонила ведро над графскою кружкой, грубо спрашивая:
-- Тебе, русский, добавить сливок или хватит?..
Екатерина в небрежении к своему посланцу увидела нечто большее, и шведскому послу Нольксну от нее досталось.
-- Я не стану щеголять перед вами остротами, -- сказала она. -- Но если брату моему, королю вашему, пришла охота пощипать меня за хвост со стороны нордической, то я с любой стороны света в долгу не останусь.
Над Москвою-рекою медленно сочился рассвет.
-- Гриша, давай убежим, -- вдруг сказала императрица.
-- Куда? -- сонно спросил Потемкин, уютно приникнув щекой к ее плечу.
-- Все равно куда. Утром моего "величества" хватятся, а меня и след простыл. Я ведь, Гриша, озорная бываю. Иногда, чтобы лакеев напугать, под стол прячусь.
Над нею теплилась лампадка иконы "Великомученицы Екатерины", фаворит лежал под образом "Григория Просветителя".
-- Скажи, Катя: кроме меня, никого боле не будет?
Она перебирала в пальцах его нежные кудри:
-- Последний ты... верь! А какой туман над полянами. Слышишь, и лягушки квакают. Чем тебе не волшебный Гайдн?
-- Сравнила ты, глупая, Гайдна с лягушками.
-- Ах, по мне любая музыка -- шум, и ничего более. А вот Елизавета концерты лягушачьи слушала. На этом же берегу в Коломенском слезами умывалась. До того уж ей, бедной, симфонии эти нравились... Утешься, -- сказала она фавориту. -- Куда ж я от тебя денусь? А что глядишь так? Или морщины мои считаешь? Да, стара стала. Куда ж мне, старой, бежать от любви твоей ненасытной? От добра добра не ищут...
Утром они принимались за дела. Потемкин погружался в историю Крымского ханства, Екатерина набрасывала проект "Учреждения о губерниях". Дворянская оппозиция никогда ее не страшила. Но усилением власти дворянской провинции хотела она предупредить новую "пугачевщину". Здесь, в тиши древних хором, женщина завела речь о том, что от власти в уездной России остался лишь жалкий призрак:
-- Откуда я знаю, что накуролесит завтрева в Самаре воевода Половцев, какие черти бродят в башке губернатора казанского?
Потемкин напомнил ей поговорку: ждать третьего указу! Первый указ мимо глаз, второй мимо ушей, и лишь третий побуждал провинцию к исполнению.
-- Так и получается, -- согласилась Екатерина. -- Думаю, что провинциям следует дать власти более. Я думаю, и ты думай!
В августе она по-хорошему простилась с графом Дюраном, ей представился новый посол маркиз Жюинье, в свите которого императрица выделила черноглазого атташе Корберона. Екатерина спросила Жюинье:
-- Вы здесь недавно, маркиз, каковы впечатления?
-- Признаюсь, страшновато жить в стране, где каждую ночь происходит ужасное убийство, о котором по утрам возвещают жителей истошным воплем. "Horrible assassinat!"
-- Если перевести этот вопль с французского на русский, -расхохоталась Екатерина, -- то "ужасное убийство" обернется просто "рыбой-лососиной", о чем и оповещают жителей разносчики-торговцы... А что скажете вы, Корберон?
-- Когда я засыпаю под звуки роговых оркестров, я невольно вспоминаю игру савояров на улицах Парижа.
-- Да, музыки у нас много, -- согласилась императрица. -Никто на скуку не жалуется. Кашу все едят с маслом. В садах от обилия плодов ломаются ветви. Оранжереи зимой и летом производят тропические фрукты. На каждом лугу пасутся стада. А реки кишат рыбой и раками. Но довольства нет... Люди так дурно устроены, что угодить им трудно. Даже в райские времена счастливых не будет. И как бы я ни старалась, по углам все равно шуршать памфлетами станут: тому не так, другому не эдак...
Корберон поинтересовался мнением посла о царице.
-- Гениальная актриса! -- отвечал ему Жюинье...
Вечером при дворе танцевали. Корберон записал в дневнике: "Турецкую кадриль открыли императрица с Потемкиным; усталость и вожделение на их пресыщенных лицах..."
Прусский посол граф Сольмс информировал короля, что великая княгиня Natalie, большая охотница до танцев, на этом балу отсутствовала: "Болезнь ея не из тех, о которых говорят открыто. У нее тошнота, отвращение к пище, что служит признаком беременности..." Фридрих поразмыслил.
-- Генрих! -- позвал он своего брата. -- Не пора ли тебе снова навестить Петербург, чтобы застать там самый смешной момент придворной истории русского царства...
Екатерина при встрече с невесткой ощутила брезгливость.
-- Пфуй! -- сказала она с отвращением. -- Я прежде как следует изучила русский язык, а уж потом брюхатела...
Вскоре лейб-медик Роджерсон доложил императрице, что Natalie имеет неправильное сложение фигуры.
-- Не это ли сложение костей сделало из нее немыслимую гордячку, которая не способна даже поклониться как следует?
-- Возможно, -- отвечал Роджерсон.
Екатерина с безразличным видом тасовала карты.
-- "Ирод" подсунул нам завалящий товар, -- сказала она...
Глядя на свою "несгибаемую" супругу, Павел тоже разучился кланяться, приветствуя людей не кивком головы, а, напротив, -запрокидывая голову назад, так что виделись его широкие ноздри, дышащие гневом. Он уговаривал Потемкина, чтобы Андрею Разумовскому дали чин генерал-майора, и Потемкин дал:
-- Но об этом прежде вас просила его сестрица Наталья Кирилловна...
В это время, на свою же беду, при дворе появился князь Петр Голицын, прославленный сражением с Пугачевым. Молодой генерал был скромен, образован, женат, имел детей. Голицын был очень хорош собою, и Екатерина однажды, не удержавшись, при всех выразила свое восхищение:
-- А каков князь Петр! Прямо куколка...
Громыхнул стул, резко отодвинутый: это удалился фаворит, Придворные сразу же стали шептаться:
-- Вот и конец Голиафу сему... теперь перемены будут. Ну и пущай князь Петр, не все одноглазому лакомиться...
Потемкин велел заложить лошадей. В кривизне переулков обнаружил он сладкое прибежище своей юности -- домишко, где когда-то проживал коломенский выжига Матвей Жуляков.
-- Стой, -- велел кучеру и остался здесь.
С выжигой он расцеловался в губы, они поплакали.
-- Эх, Гришка-студент! Величать-то тебя ныне как?
-- Без величанья хорош. Эвон, вижу бочку-то старую... Зачерпни-ка, друг сердешный, как в былые хорошие времена, капустки кисленькой. Вина ставь. Говорить станем...
Одряхлел выжига, но водку глотал исправно. Однако он шибко печалился, что вконец обнищал:
-- Сейчас не как раньше. Тогда и баре щедрее были. Мундиров да кафтанов с покойников своих не жалели. Принесут мне: на, жарь! Я и жарю в свое довольство. А теперь, Гришка, сами норовят позолоту содрать, чтобы другой не поживился...
Потемкин смахнул с головы парик, сказал:
-- Матяша, верь, и дал бы... да с чего? По семьдесят пять тыщ в год из казны забираю. А долгов уже на двести тыщ наскреб... Вот и считай сам: где тут деньгам быть? Да что деньги -- вздор, а люди -- все... Чего рот-то открыл? Подцспи-ка еще капустки из бочки.
Они выпили. Громко жевали капусту.
-- Жарь духовку свою, -- велел Потемкин.
Он сбросил с плеч тяжелый кафтан, обшитый золотом. Оторвал с нагрудья бриллиантовые пуговицы, даренные Екатериной. Швырнул одежду поверх железа, докрасна раскаленного.
-- Жги! Чего там жалеть-то? Все дерьмо...
Смрад пошел по лачуге -- хоть беги.
-- Будто не кафтан, а меня жарят... Наливай!
Золото и бриллианты горкой лежали на столе -- промеж бутылок да мисок с капустой, пересыпанной клюковкой.
-- Бери все, -- сказал Потемкин другу младости.
-- Гришка, да ведь спьяна ты... одумайся!
-- Твое... забирай, -- отвечал фаворит.
Вернулся в карсту -- пьян-распьян, хватался ручищами за доски заборов, весь черный от копоти, напугал кучера:
-- Эко вас, Хосподи! Ваш сясь, никак, пограбили?
-- Должок другу вернул... езжай, не вырони меня.
Утром, когда пробудился, Москва гудела, встревоженная. На рассвете дрались на шпагах князь Голицын и Петр Шепелев, который коварным выпадом и заколол "куколку" насмерть.
Убийца не замедлил навестить Потемкина.
-- Ваше сиятельство, -- сказал Шепелев с подобострастием, -не токмо я, но и персоны важные приметили, что внимание особы, нам близкой, к петуху сему неприятно вам было. За услугу, мною оказанную, извольте руку племянницы вашснькой...
Григорий Александрович спустил его с лестницы.
-- Убирайся, скнипа! Иначе велю собаками разорвать...
Панин позвал его к ужину, где были и послы иноземные. Оглядев их, Никита Иванович сказал, табакеркой играя:
-- Из Америки слухи военные: англичане тамошние расхотели быть королевскими. Чую, вскорости Петербург обзаведется новым посланником -- заокеанским. А эти фермеры, я слыхивал, чай лакают с блюдечек, по углам через палец сморкаются...
Корберон в тот вечер записал: "У гр. Панина была княг. Дашкова... она не терпит нас, французов, зато исполнена любви к англичанам. Скоро она отъезжает в Ирландию, где и останется с сыном, воспитание которого поручает знаменитому философу Юму". Потемкин спросил у посла Англии:
-- Так ли уж плохи дела в Америке?
-- Об этом предмете мой король подробно извещает императрицу вашу, прося предоставить ему для войны в Америке русскую армию, кстати освободившуюся после войны с турками. Георг Третий обещает платить Екатерине золотыми гинеями.
-- Вам, милорд, -- обозлился Потемкин, -- не хватит Голконды в Индии, чтобы за кровь русских солдат расплатиться!
В поединке с самозванкой Екатерина понесла поражение. Теперь ей еще более хотелось знать-кто же она такая? Фельдмаршал Голицын, получив от императрицы новые инструкции, навестил в камере Даманского.
-- Государыня велела мне объявить, что она не враг вашему счастью. Вам предоставлено право свободы. Вы можете венчаться согласно обычаям любой веры. Казна России берет на себя все свадебные расходы, и вы получите богатое приданое от нашей императрицы.
-- О, как она милосердна! -- воскликнул Даманский.
-- Не спешите, -- притушил его радость Голицын. -- Вы должны пройти к своей госпоже, и пусть она честно признается перед вами, кто она такая, откуда родом и прочес.
Даманский беседовал с Таракановой по-итальянски: через дверь было слышно, как она плачет, упрекая его в чем-то, потом громко вскрикнула -- и Даманский выскочил из камеры:
-- Она утверждает, что сказала вам правду.
-- Так кто же она такая? -- рассвирепел Голицын.
-- Дочь покойной Елизаветы и Разумовского...
Тараканова просила священника православного, но со знанием немецкого языка. Такого ей представили. Перед ним она каялась во многих грехах и любострастии, но своего подлинного имени так и не открыла. А в декабре умерла. Самозванка покоилась на плоской доске, еще не убранная к погребению, с широко открытыми глазами. Растопырив два пальца, князь Голицын аккуратно закрыл их... Бездонное, как океан, великое молчание истории -- о, как оно тягостно для потомков!
В декабре двор-длиннейшими караванами-покинул Москву, устремившись в столицу. До нового, 1776 года оставались считанные дни. Морозище лютовал страшный. Лошади закуржавились от обильного инея. Дорога занимала пять дней и десять часов. От старой столицы до новой было 735 верст, аккуратные дощечки с номерами отмечали каждую версту... В конце поезда скромно катились Безбородко и Завадовский, а пьяный кучер из хохлов часто задевал боками возка верстовые столбы...
-- Понатыкали столбив, що и нэ проихать чоловику...
8. КОМЕДИЯ БОМАРШЕ
В карете императрицы Потемкин сам топил печку.
-- Все время загадки! -- жаловался он, обкладывая берестой поленья. -- Дашь человеку мало прав -- считаться с таким не будут, дашь много воли -- распояшется, мерзавец, и других под себя подомнет. До чего трудна эта наука!
Екатерина, грея руки в муфте, сидела в уголке кареты, поджав под себя зябнущие ноги. Она сказала, что империя двигается не столько людьми, с нею, императрицей, согласными, сколько умными врагами ее царствования. И даже назвала их поименно: граф Румянцев-Задунайский, братья Панины, князь Репнин. Главное в управлении государством -- не отвергать дельных врагов, а, напротив, приближать к себе, делая их тем самым безопасными, чтобы затем использовать в своих целях все их качества, включая и порочные.
-- Но помни, что имеешь дело с живыми людьми, а люди -- не бумага, которую и скомкать можно. Человека же, если скомкаешь, никаким утюгом не разгладишь...
Отношение ее к людям было чисто утилитарным: встречая нового человека, она пыталась выяснить, на что он годен и каковы его пристрастия. Всех изученных ею людей императрица держала в запасе, как хранят оружие в арсенале, чтобы в нужный момент извлечь -- к действию. Кандидатов на важные посты Екатерина экзаменовала до трех раз. Если в первой аудиенции он казался глупым, назначала вторую: "Ведь он мог смутиться, а в смущении человек робок". Второе свидание тоже не было решающим -- до третьего: "Может, я сама виновата, вовлекая его в беседы, ему не свойственные, и потому вдругорядь стану с ним поразвязнее..."
Пламя охватило дрова, в трубе кареты загудело.
-- А зачем взяла ты у Румянцева этих ослов -- Безбородко да Завадовского? Ведь их ублажать да кормить надобно.
-- Ослов всегда кормят, -- отвечала Екатерина. -- Если их не кормить, кто же тогда повезет наши тяжести?
Безбородко и Завадовский появились на Москве, состоя в походном штате Румянцева, который соперников в делах воинских не терпел. И сковырнуть Потемкина фельдмаршалу явно желалось. А тут -- кстати! -- Екатерина нажаловалась, что бумаг у нее скопилось выше головы, а секретари -- лодыри.
-- Твои реляции-то кто писал для меня?
Румянцев назвал искусника Безбородко, императрица велела явить его. Но, помятуя о завидном могуществе Потемкина, фельдмаршал сказал Завадовскому, чтобы тоже представился.
-- А мне-то зачем? Да и боюсь я, -- струсил тот.
-- А вот как дам по шее... не бойсь!
Появление Безбородко не обрадовало Екатерину: чурбан неотесанный, шлепогубый, коротконогий, глазки свинячьи. Зато мужественная красота Завадовского ей приглянулась. Близ этого чернобрового красавца Безбородко казался женщине ненужным и даже глуповатым. Из вежливости она его спросила:
-- Французским достаточно владеете?
-- Не удосужился. Едино латынь постиг.
-- Вряд ли вы мне сгодитесь, -- поморщилась Екатерина.
Чтобы избавиться от урода, она строго сказала, что возьмет его в кабинет-секретари при условии, если через год он будет владеть французским, как природный парижанин:
-- Дабы времени зря не терять, покопайтесь пока в делах иностранных, разберите в моих шкафах книги, я вас у принятия челобитен попридержу... А там видно будет!
По приезде в столицу Завадовский получил от императрицы перстень с ее монограммой, а Безбородко, словно крот, перерывал архивы, принимал челобитные, штудировал дипломатические акты. На масленицу Екатерина созвала к блинам всех дежурных при дворе. Велела и кабинет-секретарей позвать. Камер-лакей доложил, что в канцелярии пусто, как на кладбище:
-- Только какой-то Безбородко торчит.
-- Ну что ж. Зови хоть его... торчащего там!
За блинами возникла речь об одном старинном законе: все путались, плохо в нем извещенные, и тогда Безбородко с конца стола прочел его наизусть, Екатерина, не доверяя такой памяти, велела принести том законов, а Безбородко подсказал:
-- Это на странице двести семнадцатой, снизу!
Все точно. Теперь Екатерина иначе взглянула на эту образину, полюбопытствовала об успехах во французском. Безбородко ответил ей:
-- Я решил, что латыни и французского маловато. Заодно уж итальянский с немецким изучаю. Скоро буду знать.
-- Отчего у вас прозвание столь смешное?
-- Не смешное, ваше величество, а страшное. Предку моему Демьяну татары крымские в злой сече на саблях отсекли подбородок, оттого потомки и стали писаться Безбородками...
Работать с Екатериной было легко. Она быстро схватывала суть чужой мысли, придиралась лишь к точности выражений письменных, но в разговоре с нею можно было не стесняться. Часто она прерывала собеседника на середине фразы:
-- Довольно! Я уже поняла вас...
От глаз Потемкина не укрылось женское внимание императрицы к Завадовскому. Но спросил он его -- с небрежностью:
-- Откуда у тебя перстень с шифром матушки?
-- Матушка и одарила.
-- Беря у матушки, ты бы спросил у батюшки...
Фаворит возлежал на софе, над ним висела картина его любимого художника Жана Греза. Английский посол уже извещал короля Георга III: "Некая личность, рекомендованная Румянцевым, имеет, кажется, надежду овладеть полным доверием русской императрицы". Но вскоре посол поправил сам себя: "Однако влияние Потемкина ныне сильнее, чем когда-либо..." 27 января Корберон депешировал во Францию, что Потемкин получил Кричевское воеводство в Белоруссии с 16 тысячами душ, "каждая из которых может приносить ему по пять рублей в год. Но здесь уже поговаривают, что такая милость -- признак близкой опалы". Теперь очень многое в фаворе Потемкина зависело от реакции европейских дворов. Мария-Терезия первой догадалась признать (уже в европейских масштабах!) большую роль Потемкина в русской жизни, и вскоре он получил из Вены богатый диплом на титул "Светлейшего князя Священной Римской империи".
Его сиятельство превратился в его светлость!
Светлейший, обставленный бутылками с квасом и щами, валялся на диване, когда Екатерина поздравила его с чином поручика кавалергардов.
-- Катя, а ведь ты забыла стихи, что в молодости писал я тебе. Помнишь, сравнивал в них себя с червем ничтожным, который, влюбившись в сверкающую звезду, из земли по ночам выползает. Теперь плачу: верить ли мне в любовь твою?
-- Верь. Ты моя последняя женская радость...
Она подарила ему Аничков дворец. Вместе они покатили в санях -- критиковать Фальконе. По дороге им встретился маркиз Жюинье, Екатерина пригласила посла сопутствовать им. Маркиз сказал, что в Париже умирает от рака его мать.
-- Разве ваша Франция не имеет хороших хирургов?
-- Имеет. Но нужна смелость решиться на операцию...
Фальконе ругали тогда все кому не лень. Между делом он перевел Плиния, в Париже ему досталось и за Плиния. Теперь приехала Екатерина с маркизом Жюинье, а с ними Потемкин, который, слава богу, хоть понимает, как трудно переводить Плиния. Но все хором винили Фальконе за то, что Гром-камень, с таким трудом в Петербург доставленный, мастер безжалостно обтесал, уменьшив его исполинские размеры. Фальконе устало ответил, что нельзя же Петра I помещать поверх неуклюжей глыбыщи, поросшей травой и мохом, к тому же еще и треснувшей от удара молнии.
-- Я не понимаю, ради чего меня звали в Россию? Если только затем, чтобы водрузить на площади уникальный булыжник, так для этого занятия достаточно опыта Ивана Бецкого.
-- Ладно! -- согласилась Екатерина, кутаясь в шубу. -Делайте дальше как угодно, но прежде заключите почетный мир с врагами, как я заключила мир с султаном турецким.
-- С турками, -- отвечал Фальконе, -- мир заключить было гораздо легче, нежели мне с вашими придворными дураками...
Екатерина потом говорила Потемкину:
-- Французы всегда бывают или юны, или стары, так как зрелый возраст проскакивают без задержки, словно курьеры мимо станции, на которой плохо кормят...
Конюшенная контора уже готовила 1100 лошадей для проезда прусского принца Генриха, которого Фридрих посылал в Петербург ради уточнения политических разногласий. Генрих имел от короля еще и тайное поручение: избавить сердце Натальи Алексеевны от Отрасти к графу Разумовскому.
Потемкин недавно получил датский орден Слона, а принц Генрих привез ему прусский орден Черного Орла. В благодарность за это Светлейший отправил королю в Сан-Суси целый мешок русского ревеня, столь ценимого в Европе.
10 апреля она ощутила близость родов.
Появление принца Генриха народ встретил с большим подозрением: "В прошлый раз приезжал, так чуму на Москву наслал. Гляди-ка, брат, чего он сейчас натворит?.." От народа, как ни прячь, ничего не скроешь, и петербуржцы знали, что разрешение великой княгини от бремени запоздало на целый месяц. Теперь все ожидали 300 выстрелов из пушки -- если явится сын, или 150-если родится девочка. Но пушки молчали... На второй день Екатерина вызвала врача Крузс и графиню Румянцеву-Задунайскую, жену фельдмаршала, сведущую в женских делах. Пришел на помощь и славный хирург Тоди, он без промедления хотел накладывать акушерские щипцы, предупредив императрицу зловеще:
-- Хоть по кускам, но дитя надо вытащить ради спасения матери...
Екатерина просила его не спешить с ножом:
-- Лучше посоветуйтесь с моим Роджерсоном.
Роджерсон заявил, что кесарево сечение необходимо:
-- Строение таза таково, что родить она не может...
Это был первый сигнал с того света; ребенок скончался во чреве матери, а кости бедер ее так и не раздвинулись. Екатерине доложили, что вскрылась Нева, по реке мощно двигается лед. А согласно петровским традициям, крепость в честь открытия навигации должна устроить салют.
Но пушки были заряжены совсем для иной цели.
-- Не надо лишнего грохоту, -- велела Екатерина. -- Все ожидают иного салюта, и, ударь пушки, начнут радоваться.
-- Пусть они стреляют, -- простонала Natalie...
Роджерсон энергично настаивал на операции.
-- Это как решит Сенат, -- отвечала ему Екатерина.
А любой Сенат, даже мудрейший, меньше всего схож с консилиумом гинекологов, потому старцы долго размышляли, чем же кесарево сечение отличается от обычного сечения (розгами, допустим). Наталья Алексеевна иногда слезала с постели, переходила в кресла. Уже тогда ее комната, обтянутая зеленым тиком, стала наполняться зловонием; в матери гнил ребенок, и с ним же загнивала она. Принц Генрих прислал своего хирурга, но было поздно. Ему сказали:
-- Я отпущу вас... без нее.
-- Без нее лучше пусть я здесь и умру.
-- Вы были ее любовником?
-- Никогда. Я только любил.
-- Скажите -- кто она такая?
-- Если об этом не знает она сама, могу ли знать я?..
Следствие зашло в тупик. Тараканова убеждала фельдмаршала, что в голове у нее давно сложился забавный проект торговли с Персией, что князь Лимбург мечтает о продаже сыра в Россию: и сейчас ждет ее как муж, а к дому Романовых она, упаси бог, себя причислять и не думала:
-- Подобная ересь могла возникнуть только в голове Радзивилла, вечно пьяного враля и хвастунишки...
Все писанное своей рукой, все манифесты и завещание Елизаветы самозванка объявила копиями с чужих бумаг, которые ей кто-то прислал. Она кашляла кровью. Голицын перевел узницу из равелина в помещение коменданта крепости. В самый неожиданный момент князь Голицын вдруг заговорил с нею на польском языке. Увы, она едва его понимала.
-- Хорошо, -- сдался Александр Михайлович, -- тогда вот вам бумага. Своей рукой начертайте любую фразу на персидском, ибо не знать вы не можете, благо вы там долго жили; в Персии, по вашим же словам, осталось и ваше великое состояние.
Тараканова легко начертала странные кабалистические знаки. Голицын велел отнести написанное в Академию наук; ответ ориенталистов пришел незамедлительно:
-- Ни в персидском, ни в арабском, ни в каких других языках подобных фигураций не существует...
-- Ваши ученые просто невежды, -- сказала самозванка.
Коменданту крепости Голицын жаловался:
-- Штурмовать Хотин, в крови по колено, куда как легше было, нежели дело сие волочь на себе...
И уж совсем стало невмоготу старому воину, когда врач выяснил, что Тараканова должна стать матерью:
-- У беременной еще и легочная апостема...
Отец известен -- Алексей Орлов! Но что случится ранее -родит она или умрет? Фельдмаршал иногда даже хотел спасти ее, как отец спасает заблудшую дочь. Напрасно он доказывал ей -даже ласково:
-- Вы еще молоды, дитя мое. За этими стенами -- свобода, солнце, пение птиц, сама жизнь! А вы хотите умереть непременно в ранге принцессы, нежели покинуть этот каземат обычной плутовкой, но без высокого титула. Вы придумали себе знатное происхождение, с которым теперь вам страшно расставаться. Однако, -- говорил Голицын, -- нет ничего зазорного в том состоянии, в каком человек родился... Наш генерал Михельсон, победитель Пугачева, тоже причислял себя к древнему шотландскому роду. А недавно, будучи сильно пьян, сознался, что его отец -- столяр с острова Эзель. Однако решпекта своего при дворе императрицы сын столяра не потерял...
Тараканова молчала. Голицын депешировал Екатерине: "Я использовал все средства... никакие изобличения, никакие доводы не заставили ее одуматься!" Помощь пришла с неожиданной стороны. Посол короля Георга III сообщил Екатерине, что, по сведениям, которыми располагает Лондон, самозванка -- дочь еврейского трактирщика из Праги. "Впрочем, -- добавил посол, -ее отцом может быть и булочник из Нюрнберга..." Голицын, заранее торжествуя, вошел в камеру Таракановой и сказал, что теперь-то он анает о ней все. При этих словах глаза Таракановой осветились новым блеском. Женщина напряглась. Но, выслушав английскую версию, рассмеялась:
-- Дочь трактирщика? Или булочника? О-о, нет...
Струйка крови сбежала из ее рта на ворот сорочки.
7. ПОЕДИНКИ
Ассигнации вошли в быт страны, появились уже и фальшивые деньги из бумаги (что каралось ссылкой в Сибирь). Директором Ассигнационного банка был граф Андрей Петрович Шуваловщеголь, с ног до головы осыпанный бриллиантами.
-- Друг мой, -- сказала ему Екатерина, -- Швеция сама по себе нам не опасна. Но она станет очень опасна, ежели политику свою будет сочетать с турецкой и версальской. Ныне король Густав выехал в Финляндию и меня туда завлекает, чтобы я анекдоты его выслушивали. Я занята Москвой, вместо меня ты и поезжай до Стокгольма: вырази королю мои родственные чувства...
Андрей Шувалов сочинял стихи на французском языке, он был корректором переписки императрицы с Дидро и Вольтером. Баловень судьбы был обескуражен, когда Густав III, одетый в худенький мундирчик, принял его, аристократа, на молочной ферме. За стенкою павильона мычали коровы, а баба-молочница наклонила ведро над графскою кружкой, грубо спрашивая:
-- Тебе, русский, добавить сливок или хватит?..
Екатерина в небрежении к своему посланцу увидела нечто большее, и шведскому послу Нольксну от нее досталось.
-- Я не стану щеголять перед вами остротами, -- сказала она. -- Но если брату моему, королю вашему, пришла охота пощипать меня за хвост со стороны нордической, то я с любой стороны света в долгу не останусь.
Над Москвою-рекою медленно сочился рассвет.
-- Гриша, давай убежим, -- вдруг сказала императрица.
-- Куда? -- сонно спросил Потемкин, уютно приникнув щекой к ее плечу.
-- Все равно куда. Утром моего "величества" хватятся, а меня и след простыл. Я ведь, Гриша, озорная бываю. Иногда, чтобы лакеев напугать, под стол прячусь.
Над нею теплилась лампадка иконы "Великомученицы Екатерины", фаворит лежал под образом "Григория Просветителя".
-- Скажи, Катя: кроме меня, никого боле не будет?
Она перебирала в пальцах его нежные кудри:
-- Последний ты... верь! А какой туман над полянами. Слышишь, и лягушки квакают. Чем тебе не волшебный Гайдн?
-- Сравнила ты, глупая, Гайдна с лягушками.
-- Ах, по мне любая музыка -- шум, и ничего более. А вот Елизавета концерты лягушачьи слушала. На этом же берегу в Коломенском слезами умывалась. До того уж ей, бедной, симфонии эти нравились... Утешься, -- сказала она фавориту. -- Куда ж я от тебя денусь? А что глядишь так? Или морщины мои считаешь? Да, стара стала. Куда ж мне, старой, бежать от любви твоей ненасытной? От добра добра не ищут...
Утром они принимались за дела. Потемкин погружался в историю Крымского ханства, Екатерина набрасывала проект "Учреждения о губерниях". Дворянская оппозиция никогда ее не страшила. Но усилением власти дворянской провинции хотела она предупредить новую "пугачевщину". Здесь, в тиши древних хором, женщина завела речь о том, что от власти в уездной России остался лишь жалкий призрак:
-- Откуда я знаю, что накуролесит завтрева в Самаре воевода Половцев, какие черти бродят в башке губернатора казанского?
Потемкин напомнил ей поговорку: ждать третьего указу! Первый указ мимо глаз, второй мимо ушей, и лишь третий побуждал провинцию к исполнению.
-- Так и получается, -- согласилась Екатерина. -- Думаю, что провинциям следует дать власти более. Я думаю, и ты думай!
В августе она по-хорошему простилась с графом Дюраном, ей представился новый посол маркиз Жюинье, в свите которого императрица выделила черноглазого атташе Корберона. Екатерина спросила Жюинье:
-- Вы здесь недавно, маркиз, каковы впечатления?
-- Признаюсь, страшновато жить в стране, где каждую ночь происходит ужасное убийство, о котором по утрам возвещают жителей истошным воплем. "Horrible assassinat!"
-- Если перевести этот вопль с французского на русский, -расхохоталась Екатерина, -- то "ужасное убийство" обернется просто "рыбой-лососиной", о чем и оповещают жителей разносчики-торговцы... А что скажете вы, Корберон?
-- Когда я засыпаю под звуки роговых оркестров, я невольно вспоминаю игру савояров на улицах Парижа.
-- Да, музыки у нас много, -- согласилась императрица. -Никто на скуку не жалуется. Кашу все едят с маслом. В садах от обилия плодов ломаются ветви. Оранжереи зимой и летом производят тропические фрукты. На каждом лугу пасутся стада. А реки кишат рыбой и раками. Но довольства нет... Люди так дурно устроены, что угодить им трудно. Даже в райские времена счастливых не будет. И как бы я ни старалась, по углам все равно шуршать памфлетами станут: тому не так, другому не эдак...
Корберон поинтересовался мнением посла о царице.
-- Гениальная актриса! -- отвечал ему Жюинье...
Вечером при дворе танцевали. Корберон записал в дневнике: "Турецкую кадриль открыли императрица с Потемкиным; усталость и вожделение на их пресыщенных лицах..."
Прусский посол граф Сольмс информировал короля, что великая княгиня Natalie, большая охотница до танцев, на этом балу отсутствовала: "Болезнь ея не из тех, о которых говорят открыто. У нее тошнота, отвращение к пище, что служит признаком беременности..." Фридрих поразмыслил.
-- Генрих! -- позвал он своего брата. -- Не пора ли тебе снова навестить Петербург, чтобы застать там самый смешной момент придворной истории русского царства...
Екатерина при встрече с невесткой ощутила брезгливость.
-- Пфуй! -- сказала она с отвращением. -- Я прежде как следует изучила русский язык, а уж потом брюхатела...
Вскоре лейб-медик Роджерсон доложил императрице, что Natalie имеет неправильное сложение фигуры.
-- Не это ли сложение костей сделало из нее немыслимую гордячку, которая не способна даже поклониться как следует?
-- Возможно, -- отвечал Роджерсон.
Екатерина с безразличным видом тасовала карты.
-- "Ирод" подсунул нам завалящий товар, -- сказала она...
Глядя на свою "несгибаемую" супругу, Павел тоже разучился кланяться, приветствуя людей не кивком головы, а, напротив, -запрокидывая голову назад, так что виделись его широкие ноздри, дышащие гневом. Он уговаривал Потемкина, чтобы Андрею Разумовскому дали чин генерал-майора, и Потемкин дал:
-- Но об этом прежде вас просила его сестрица Наталья Кирилловна...
В это время, на свою же беду, при дворе появился князь Петр Голицын, прославленный сражением с Пугачевым. Молодой генерал был скромен, образован, женат, имел детей. Голицын был очень хорош собою, и Екатерина однажды, не удержавшись, при всех выразила свое восхищение:
-- А каков князь Петр! Прямо куколка...
Громыхнул стул, резко отодвинутый: это удалился фаворит, Придворные сразу же стали шептаться:
-- Вот и конец Голиафу сему... теперь перемены будут. Ну и пущай князь Петр, не все одноглазому лакомиться...
Потемкин велел заложить лошадей. В кривизне переулков обнаружил он сладкое прибежище своей юности -- домишко, где когда-то проживал коломенский выжига Матвей Жуляков.
-- Стой, -- велел кучеру и остался здесь.
С выжигой он расцеловался в губы, они поплакали.
-- Эх, Гришка-студент! Величать-то тебя ныне как?
-- Без величанья хорош. Эвон, вижу бочку-то старую... Зачерпни-ка, друг сердешный, как в былые хорошие времена, капустки кисленькой. Вина ставь. Говорить станем...
Одряхлел выжига, но водку глотал исправно. Однако он шибко печалился, что вконец обнищал:
-- Сейчас не как раньше. Тогда и баре щедрее были. Мундиров да кафтанов с покойников своих не жалели. Принесут мне: на, жарь! Я и жарю в свое довольство. А теперь, Гришка, сами норовят позолоту содрать, чтобы другой не поживился...
Потемкин смахнул с головы парик, сказал:
-- Матяша, верь, и дал бы... да с чего? По семьдесят пять тыщ в год из казны забираю. А долгов уже на двести тыщ наскреб... Вот и считай сам: где тут деньгам быть? Да что деньги -- вздор, а люди -- все... Чего рот-то открыл? Подцспи-ка еще капустки из бочки.
Они выпили. Громко жевали капусту.
-- Жарь духовку свою, -- велел Потемкин.
Он сбросил с плеч тяжелый кафтан, обшитый золотом. Оторвал с нагрудья бриллиантовые пуговицы, даренные Екатериной. Швырнул одежду поверх железа, докрасна раскаленного.
-- Жги! Чего там жалеть-то? Все дерьмо...
Смрад пошел по лачуге -- хоть беги.
-- Будто не кафтан, а меня жарят... Наливай!
Золото и бриллианты горкой лежали на столе -- промеж бутылок да мисок с капустой, пересыпанной клюковкой.
-- Бери все, -- сказал Потемкин другу младости.
-- Гришка, да ведь спьяна ты... одумайся!
-- Твое... забирай, -- отвечал фаворит.
Вернулся в карсту -- пьян-распьян, хватался ручищами за доски заборов, весь черный от копоти, напугал кучера:
-- Эко вас, Хосподи! Ваш сясь, никак, пограбили?
-- Должок другу вернул... езжай, не вырони меня.
Утром, когда пробудился, Москва гудела, встревоженная. На рассвете дрались на шпагах князь Голицын и Петр Шепелев, который коварным выпадом и заколол "куколку" насмерть.
Убийца не замедлил навестить Потемкина.
-- Ваше сиятельство, -- сказал Шепелев с подобострастием, -не токмо я, но и персоны важные приметили, что внимание особы, нам близкой, к петуху сему неприятно вам было. За услугу, мною оказанную, извольте руку племянницы вашснькой...
Григорий Александрович спустил его с лестницы.
-- Убирайся, скнипа! Иначе велю собаками разорвать...
Панин позвал его к ужину, где были и послы иноземные. Оглядев их, Никита Иванович сказал, табакеркой играя:
-- Из Америки слухи военные: англичане тамошние расхотели быть королевскими. Чую, вскорости Петербург обзаведется новым посланником -- заокеанским. А эти фермеры, я слыхивал, чай лакают с блюдечек, по углам через палец сморкаются...
Корберон в тот вечер записал: "У гр. Панина была княг. Дашкова... она не терпит нас, французов, зато исполнена любви к англичанам. Скоро она отъезжает в Ирландию, где и останется с сыном, воспитание которого поручает знаменитому философу Юму". Потемкин спросил у посла Англии:
-- Так ли уж плохи дела в Америке?
-- Об этом предмете мой король подробно извещает императрицу вашу, прося предоставить ему для войны в Америке русскую армию, кстати освободившуюся после войны с турками. Георг Третий обещает платить Екатерине золотыми гинеями.
-- Вам, милорд, -- обозлился Потемкин, -- не хватит Голконды в Индии, чтобы за кровь русских солдат расплатиться!
В поединке с самозванкой Екатерина понесла поражение. Теперь ей еще более хотелось знать-кто же она такая? Фельдмаршал Голицын, получив от императрицы новые инструкции, навестил в камере Даманского.
-- Государыня велела мне объявить, что она не враг вашему счастью. Вам предоставлено право свободы. Вы можете венчаться согласно обычаям любой веры. Казна России берет на себя все свадебные расходы, и вы получите богатое приданое от нашей императрицы.
-- О, как она милосердна! -- воскликнул Даманский.
-- Не спешите, -- притушил его радость Голицын. -- Вы должны пройти к своей госпоже, и пусть она честно признается перед вами, кто она такая, откуда родом и прочес.
Даманский беседовал с Таракановой по-итальянски: через дверь было слышно, как она плачет, упрекая его в чем-то, потом громко вскрикнула -- и Даманский выскочил из камеры:
-- Она утверждает, что сказала вам правду.
-- Так кто же она такая? -- рассвирепел Голицын.
-- Дочь покойной Елизаветы и Разумовского...
Тараканова просила священника православного, но со знанием немецкого языка. Такого ей представили. Перед ним она каялась во многих грехах и любострастии, но своего подлинного имени так и не открыла. А в декабре умерла. Самозванка покоилась на плоской доске, еще не убранная к погребению, с широко открытыми глазами. Растопырив два пальца, князь Голицын аккуратно закрыл их... Бездонное, как океан, великое молчание истории -- о, как оно тягостно для потомков!
В декабре двор-длиннейшими караванами-покинул Москву, устремившись в столицу. До нового, 1776 года оставались считанные дни. Морозище лютовал страшный. Лошади закуржавились от обильного инея. Дорога занимала пять дней и десять часов. От старой столицы до новой было 735 верст, аккуратные дощечки с номерами отмечали каждую версту... В конце поезда скромно катились Безбородко и Завадовский, а пьяный кучер из хохлов часто задевал боками возка верстовые столбы...
-- Понатыкали столбив, що и нэ проихать чоловику...
8. КОМЕДИЯ БОМАРШЕ
В карете императрицы Потемкин сам топил печку.
-- Все время загадки! -- жаловался он, обкладывая берестой поленья. -- Дашь человеку мало прав -- считаться с таким не будут, дашь много воли -- распояшется, мерзавец, и других под себя подомнет. До чего трудна эта наука!
Екатерина, грея руки в муфте, сидела в уголке кареты, поджав под себя зябнущие ноги. Она сказала, что империя двигается не столько людьми, с нею, императрицей, согласными, сколько умными врагами ее царствования. И даже назвала их поименно: граф Румянцев-Задунайский, братья Панины, князь Репнин. Главное в управлении государством -- не отвергать дельных врагов, а, напротив, приближать к себе, делая их тем самым безопасными, чтобы затем использовать в своих целях все их качества, включая и порочные.
-- Но помни, что имеешь дело с живыми людьми, а люди -- не бумага, которую и скомкать можно. Человека же, если скомкаешь, никаким утюгом не разгладишь...
Отношение ее к людям было чисто утилитарным: встречая нового человека, она пыталась выяснить, на что он годен и каковы его пристрастия. Всех изученных ею людей императрица держала в запасе, как хранят оружие в арсенале, чтобы в нужный момент извлечь -- к действию. Кандидатов на важные посты Екатерина экзаменовала до трех раз. Если в первой аудиенции он казался глупым, назначала вторую: "Ведь он мог смутиться, а в смущении человек робок". Второе свидание тоже не было решающим -- до третьего: "Может, я сама виновата, вовлекая его в беседы, ему не свойственные, и потому вдругорядь стану с ним поразвязнее..."
Пламя охватило дрова, в трубе кареты загудело.
-- А зачем взяла ты у Румянцева этих ослов -- Безбородко да Завадовского? Ведь их ублажать да кормить надобно.
-- Ослов всегда кормят, -- отвечала Екатерина. -- Если их не кормить, кто же тогда повезет наши тяжести?
Безбородко и Завадовский появились на Москве, состоя в походном штате Румянцева, который соперников в делах воинских не терпел. И сковырнуть Потемкина фельдмаршалу явно желалось. А тут -- кстати! -- Екатерина нажаловалась, что бумаг у нее скопилось выше головы, а секретари -- лодыри.
-- Твои реляции-то кто писал для меня?
Румянцев назвал искусника Безбородко, императрица велела явить его. Но, помятуя о завидном могуществе Потемкина, фельдмаршал сказал Завадовскому, чтобы тоже представился.
-- А мне-то зачем? Да и боюсь я, -- струсил тот.
-- А вот как дам по шее... не бойсь!
Появление Безбородко не обрадовало Екатерину: чурбан неотесанный, шлепогубый, коротконогий, глазки свинячьи. Зато мужественная красота Завадовского ей приглянулась. Близ этого чернобрового красавца Безбородко казался женщине ненужным и даже глуповатым. Из вежливости она его спросила:
-- Французским достаточно владеете?
-- Не удосужился. Едино латынь постиг.
-- Вряд ли вы мне сгодитесь, -- поморщилась Екатерина.
Чтобы избавиться от урода, она строго сказала, что возьмет его в кабинет-секретари при условии, если через год он будет владеть французским, как природный парижанин:
-- Дабы времени зря не терять, покопайтесь пока в делах иностранных, разберите в моих шкафах книги, я вас у принятия челобитен попридержу... А там видно будет!
По приезде в столицу Завадовский получил от императрицы перстень с ее монограммой, а Безбородко, словно крот, перерывал архивы, принимал челобитные, штудировал дипломатические акты. На масленицу Екатерина созвала к блинам всех дежурных при дворе. Велела и кабинет-секретарей позвать. Камер-лакей доложил, что в канцелярии пусто, как на кладбище:
-- Только какой-то Безбородко торчит.
-- Ну что ж. Зови хоть его... торчащего там!
За блинами возникла речь об одном старинном законе: все путались, плохо в нем извещенные, и тогда Безбородко с конца стола прочел его наизусть, Екатерина, не доверяя такой памяти, велела принести том законов, а Безбородко подсказал:
-- Это на странице двести семнадцатой, снизу!
Все точно. Теперь Екатерина иначе взглянула на эту образину, полюбопытствовала об успехах во французском. Безбородко ответил ей:
-- Я решил, что латыни и французского маловато. Заодно уж итальянский с немецким изучаю. Скоро буду знать.
-- Отчего у вас прозвание столь смешное?
-- Не смешное, ваше величество, а страшное. Предку моему Демьяну татары крымские в злой сече на саблях отсекли подбородок, оттого потомки и стали писаться Безбородками...
Работать с Екатериной было легко. Она быстро схватывала суть чужой мысли, придиралась лишь к точности выражений письменных, но в разговоре с нею можно было не стесняться. Часто она прерывала собеседника на середине фразы:
-- Довольно! Я уже поняла вас...
От глаз Потемкина не укрылось женское внимание императрицы к Завадовскому. Но спросил он его -- с небрежностью:
-- Откуда у тебя перстень с шифром матушки?
-- Матушка и одарила.
-- Беря у матушки, ты бы спросил у батюшки...
Фаворит возлежал на софе, над ним висела картина его любимого художника Жана Греза. Английский посол уже извещал короля Георга III: "Некая личность, рекомендованная Румянцевым, имеет, кажется, надежду овладеть полным доверием русской императрицы". Но вскоре посол поправил сам себя: "Однако влияние Потемкина ныне сильнее, чем когда-либо..." 27 января Корберон депешировал во Францию, что Потемкин получил Кричевское воеводство в Белоруссии с 16 тысячами душ, "каждая из которых может приносить ему по пять рублей в год. Но здесь уже поговаривают, что такая милость -- признак близкой опалы". Теперь очень многое в фаворе Потемкина зависело от реакции европейских дворов. Мария-Терезия первой догадалась признать (уже в европейских масштабах!) большую роль Потемкина в русской жизни, и вскоре он получил из Вены богатый диплом на титул "Светлейшего князя Священной Римской империи".
Его сиятельство превратился в его светлость!
Светлейший, обставленный бутылками с квасом и щами, валялся на диване, когда Екатерина поздравила его с чином поручика кавалергардов.
-- Катя, а ведь ты забыла стихи, что в молодости писал я тебе. Помнишь, сравнивал в них себя с червем ничтожным, который, влюбившись в сверкающую звезду, из земли по ночам выползает. Теперь плачу: верить ли мне в любовь твою?
-- Верь. Ты моя последняя женская радость...
Она подарила ему Аничков дворец. Вместе они покатили в санях -- критиковать Фальконе. По дороге им встретился маркиз Жюинье, Екатерина пригласила посла сопутствовать им. Маркиз сказал, что в Париже умирает от рака его мать.
-- Разве ваша Франция не имеет хороших хирургов?
-- Имеет. Но нужна смелость решиться на операцию...
Фальконе ругали тогда все кому не лень. Между делом он перевел Плиния, в Париже ему досталось и за Плиния. Теперь приехала Екатерина с маркизом Жюинье, а с ними Потемкин, который, слава богу, хоть понимает, как трудно переводить Плиния. Но все хором винили Фальконе за то, что Гром-камень, с таким трудом в Петербург доставленный, мастер безжалостно обтесал, уменьшив его исполинские размеры. Фальконе устало ответил, что нельзя же Петра I помещать поверх неуклюжей глыбыщи, поросшей травой и мохом, к тому же еще и треснувшей от удара молнии.
-- Я не понимаю, ради чего меня звали в Россию? Если только затем, чтобы водрузить на площади уникальный булыжник, так для этого занятия достаточно опыта Ивана Бецкого.
-- Ладно! -- согласилась Екатерина, кутаясь в шубу. -Делайте дальше как угодно, но прежде заключите почетный мир с врагами, как я заключила мир с султаном турецким.
-- С турками, -- отвечал Фальконе, -- мир заключить было гораздо легче, нежели мне с вашими придворными дураками...
Екатерина потом говорила Потемкину:
-- Французы всегда бывают или юны, или стары, так как зрелый возраст проскакивают без задержки, словно курьеры мимо станции, на которой плохо кормят...
Конюшенная контора уже готовила 1100 лошадей для проезда прусского принца Генриха, которого Фридрих посылал в Петербург ради уточнения политических разногласий. Генрих имел от короля еще и тайное поручение: избавить сердце Натальи Алексеевны от Отрасти к графу Разумовскому.
Потемкин недавно получил датский орден Слона, а принц Генрих привез ему прусский орден Черного Орла. В благодарность за это Светлейший отправил королю в Сан-Суси целый мешок русского ревеня, столь ценимого в Европе.
10 апреля она ощутила близость родов.
Появление принца Генриха народ встретил с большим подозрением: "В прошлый раз приезжал, так чуму на Москву наслал. Гляди-ка, брат, чего он сейчас натворит?.." От народа, как ни прячь, ничего не скроешь, и петербуржцы знали, что разрешение великой княгини от бремени запоздало на целый месяц. Теперь все ожидали 300 выстрелов из пушки -- если явится сын, или 150-если родится девочка. Но пушки молчали... На второй день Екатерина вызвала врача Крузс и графиню Румянцеву-Задунайскую, жену фельдмаршала, сведущую в женских делах. Пришел на помощь и славный хирург Тоди, он без промедления хотел накладывать акушерские щипцы, предупредив императрицу зловеще:
-- Хоть по кускам, но дитя надо вытащить ради спасения матери...
Екатерина просила его не спешить с ножом:
-- Лучше посоветуйтесь с моим Роджерсоном.
Роджерсон заявил, что кесарево сечение необходимо:
-- Строение таза таково, что родить она не может...
Это был первый сигнал с того света; ребенок скончался во чреве матери, а кости бедер ее так и не раздвинулись. Екатерине доложили, что вскрылась Нева, по реке мощно двигается лед. А согласно петровским традициям, крепость в честь открытия навигации должна устроить салют.
Но пушки были заряжены совсем для иной цели.
-- Не надо лишнего грохоту, -- велела Екатерина. -- Все ожидают иного салюта, и, ударь пушки, начнут радоваться.
-- Пусть они стреляют, -- простонала Natalie...
Роджерсон энергично настаивал на операции.
-- Это как решит Сенат, -- отвечала ему Екатерина.
А любой Сенат, даже мудрейший, меньше всего схож с консилиумом гинекологов, потому старцы долго размышляли, чем же кесарево сечение отличается от обычного сечения (розгами, допустим). Наталья Алексеевна иногда слезала с постели, переходила в кресла. Уже тогда ее комната, обтянутая зеленым тиком, стала наполняться зловонием; в матери гнил ребенок, и с ним же загнивала она. Принц Генрих прислал своего хирурга, но было поздно. Ему сказали: