Страница:
-- Началась гангрена от разложения дитяти...
Не спали канониры у пушек. Потемкин тоже не спал, проигрывая графу Панину пятую тысячу рублей. Измученная болями, молодая женщина спокойно простилась с мужем:
-- Забудьте меня скорее! -- И долго смотрела на графа Андрея Разумовского. Ей было уже безразлично, что люди болтают, и потому сказала любовнику при всех: -- Этот мир был прекрасен для нас. Я буду ждать встречи с вами... в другом мире!
Екатерина велела звать Платона; увидев своего духовника, великая княгиня зарыдала.
Все удалились. Платон исповедовал умирающую.
Екатерина дождалась его возле дверей -- с вопросом:
-- В чем секретном призналась моя невестка?
-- Тайна предсмертной исповеди нерушима...
На рассвете 15 апреля великая княгиня скончалась. Екатерина немедля распорядилась ободрать все обои в ее комнатах, штофы и занавески предать огню. Она сказала:
-- Догадываюсь, что сейчас газетеры в Европе уже строчат, будто я умертвила свою невестку, а посему приказываю врачам произвести вскрытие -- ради точных научных публикаций...
Хирурги доложили ей, что зачат был мальчик:
-- Очень крупный, около девяти дюймов в плечах. Природа сама предопределила ей умереть в родах. К тому же у нее было очень странное искривление позвоночника в форме буквы "8".
Екатерина повторила, что прусский "Ирод" продал ей завалящий товар, а теперь ей все стало понятно:
-- Перед смертью моя невестка известила меня, что в детстве была горбатой. Потом попала в руки шарлатана, который выпрямлял позвоночник ударами кулаков и пинками колен...
Пока хирурги проводили вскрытие, Екатерина распотрошила кабинет покойной. Из потайных ящиков была извлечена секретная переписка с послами бурбонских династий. Испания и Франция, как выяснилось, давали деньги не только Разумовскому, но платили и ей. В руках Екатерины оказался и список долгов Natalie: "ТРИ МИЛЛИОНА РУБЛЕЙ. Конечно, она надеялась расплатиться с кредиторами после своего занятия престола...
А в лавках и на улицах судачил народ:
-- Вот молодые-то мрут, а старую бабу сам черт не берет. Но принц Генрих -- мастак: как приедет, так и нагадит...
Заметив, что ее сын безутешен в скорби, императрица выложила перед ним пачку писем:
-- Прочти и успокойся. Раз и навсегда...
Это была любовная переписка Natalie с Разумовским.
-- Не верю, не верю, не верю! -- кричал Павел.
Екатерина брякнула в колоколец -- явился Платон.
-- Я не буду мешать вам, -- сказала императрица. -- Если не мне, так моему сыну доверьте тайну последней исповеди. И пусть он, глупец, осознает, что частная жизнь может опасно влиять на дела государственные...
После этого она указала Елагину поставить в Царскосельском театре комедию Бомарше "Севильский цирюльник".
Ну, тут уж все нахохотались до слез!
9. НА ЖИВОДЕРНЕ
Екатерина не пожелала оставлять невестку в усыпальнице Дома Романовых -- ее похоронили в алтаре церкви Александро-Невской лавры. Сановников пришло немного, лишь избранные, а Павел вообще отсутствовал. Грешница и должница была накрыта золотою парчой, над изголовьем ее колыхались черные перья страусов. Крышку гроба завинтили. Потемкин заметил, что граф Чернышев при появлении в алтаре поклонился сначала Завадовскому, а потом и ему, Потемкину. "Что за притча?" На паперти, ожидая выхода вельмож, стоял поручик Гаврила Державин, желавший вручить Завадовскому челобитную.
Но Завадовский с надменной грубостью отвернулся:
-- Пошел! На кладбищах едино лишь нищим подают.
Обидные слезы брызнули из глаз Державина.
-- Так я и есть нищий, -- отвечал он с гневом. -- А подаю-то богатому. Для чего ж вы у принятия челобитен ставлены?
Но следом идущий Безбородко прошение принял:
-- О чем, братец, ты просишь тут?
-- Да поручился я за товарища в долге карточном, а тот сбежал, и долг евоный на мне повис. Немного и прошу у государыни -- чтобы дозволила мне, дураку такому, чужих долгов не платить, коли и от своих-то не знаю куда деваться.
-- Ступай, братец. Я тебя понял. Все сделаю...
Державин заметил Потемкина и поклонился ему. Но фаворит проследовал мимо поэта, ослепленный страшными подозрениями.
Об этих днях Екатерина оставила запись: "Увидев свой корабль опрокинутым на один борт, я, не теряя времени, перетянула его на другой..." Сыну за тридцать, а внуков -- не видать. Потемкин завел речь о Разумовском:
-- Говорят в городе разное: то ли в Дюнамюнде отвезен, то ли уже в Петропавловской крепости сидит.
-- А никуда я его сажать не стану! -- возразила Екатерина. -- Сделаю лишь материнское внушение через канцелярию Шешковского и приищу ему место в европейской политике.
-- Да он же Бурбонам продался.
Екатерина преподала урок политической игры:
-- Дурные качества столь же полезны, как и положительные. Граф Андрей доказал, что способен быть не только любовником, но и дипломатом бесстрашным, что мне и потребно от него...
Потемкин всегда покровительствовал Разумовским, считая их людьми умными и активными. Особенно любил он сестру графа Андрея, Наталью Кирилловну Загряжскую, некрасивую горбунью, он охотно исполнял все ее прихоти и капризы. Во дворце Разумовских (что на Мойке у Полицейского моста), играя с Натальей Загряжской в карты, светлейший спросил ее:
-- Граф-то Андрей где нынче прячется?
-- У меня... где же еще?
-- Ты скажи братцу, что, ежели на живодерню к Шешковскому попадется, пусть не садится в кресло напротив стола Шешковского. Там есть рычаг такой, которым кресло с виноватою персоной в нижний этаж переводится. А внизу кнутобойцы, лица наказуемого не видя, ему посеканции делают.
-- Куда ж Андрею теперь? За границей спасаться?
Но спастись стало невозможно: за каждым шагом Разумовского следили шпионы. Почуяв неладное, он заметался, скрываясь на пригородных дачах. Его охотно прятали у себя любовницы -Анастасия Нелединская-Мелецкая и княгиня Марья Барятинская. Однажды на улице, заметив Корберона, он лишь на секунду распахнул дверцу кареты, успев крикнуть французскому атташе:
-- Не старайтесь искать меня! За мною следят...
Но сам не заметил, как на козлах его кареты подменили кучера, и Разумовский невольно испытал ужас, увидев себя во дворе незнакомого дома. Кто-то распахнул двери:
-- Ваше сиятельство, милости просим... ждем!
Андрей был извещен об искусстве Шешковского. Инквизитор иногда прямо с придворного маскарада увозил какую-либо фрейлину, не в меру болтливую. Выдерет ее во славу Божию, после чего доставят ее обратно во дворец, где она и танцует дальше как ни в чем не бывало. В таких случаях все кончалось визгом да писком! Но инквизитор владел и другим приемом -- даст в челюсть, и будешь потом с полу зубы свои в карман собирать. Помня об этом, Андрей Кириллович внутренне приготовился. Сын украинского пастуха-свинопаса, волею судеб ставшего аристократом, он отлично владел той народной смекалистостью, непобедимой крепостью духа, которой отличались его недалекие предки -- чумаки, запорожцы, гайдамаки, бунтари и пахари.
На втором этаже, в окружении множества икон, его поджидал обер-кнутобоец "екатеринизированной" империи. Степан Иванович встретил плута стоя, даже поклонец учинил.
-- Ах, молодость! -- произнес сочувственно. -- Сколько грехов ей отпущено... о том и по себе ведаю. Садитесь, ваше сиятельство. -- При этих словах Шешковский, как и следовало ожидать, указал на страшное криминальное кресло.
"Ага!" Разумовский первый страх уже поборол:
-- Мне ли сидеть в присутствии столь важной особы?
-- Напротив, -- уговаривал его Шешковский, -- осмелюсь ли я сидеть за столом, ежели передо мною ваше высокорожденное сиятельство! Ведь я из ничтожества произошел. Щи лаптем хлебал, мух ноздрями ловил, на кулаке спал, лопухом подтирался, а посуду мою собаки облизывали. Уважьте старика: сядьте!
С разговорами он вышел из-за стола, слегка подталкивая Разумовского к креслу. Но граф был неумолим:
-- К чему эти политесы? Лучше садитесь вы...
Граф Андрей уже заметил рычаг возле стола, а Шешковский задал ему первый вопрос: с каких пор он блудно вступил в мерзкое прелюбодеяние с высоконаречснной цесаревной.
-- Об этом ведено мне вызнать самою государыней.
Разумовский занял такое положение, что Степан Иванович невольно обернулся лицом к нему, а спиною -- к креслу.
-- Сразу и вступил. Еще на корабле...
Он резко пихнул инквизитора в кресло, сразу же дернув рычаг. Потаенная механика сработала: руки Шешковского защелкнуло в капканах, укрытых в подлокотниках кресла. Пол разверзся под ним, раздалось скрипение тросов, и, в ужасе открыв рот, Шешковский величаво погрузился в нижний этаж своей сатанинской кухни. Над уровнем пола осталась торчать его голова, словно отрубленная.
-- Сынок, родненький, -- взмолился он, -- пожалей старика. Жена дома, стомахом страдающа, дочка в невестах. Не губи!
-- Придется потерпеть, -- отвечал Разумовский.
Внизу звенел колокольчик, побуждая палачей к действию. Работающие сдельно, они проворно тащили со своего начальника исподнее. Потом с большим знанием дела обозрели внушительный объект для кнутоназидания.
-- Ну и ну!.. -- удивились Могучий с Глазовым (дядя с племянником). -- Уж не казначей ли какой попался севодни? Плеснсмка, Шурка, по чарочке, чтобы разговеться ради бесстрашия... Эть! -- сказал Могучий, высекая первую искру.
-- А-а-а-а, -- заголосила голова Шешковского.
-- Что я слышу? -- удивился граф Андрей, смеясь. -Извините, но подобные неприличные звуки вам не к лицу.
-- Пожалей... в отцы ведь тебе гожусь!
-- У меня таких отцов не бывало, -- отвечал граф.
Могучий с Глазовым продолжали обстегивать свое прямое начальство с двух сторон сразу, при этом дядя поучал племянника своего, как лучше до костей пробрать:
-- Клади с наскоку! С оттяжкою жарь... Гляди -- эть!
-- О-о-о, -- пробрало Шешковского. -- Ваше сясество... голубчик мой... вот я матушке-то нажалуюсь!
-- Какой матушке? Моей или... своей?
Ведя этот бесподобный диалог, молодой пройдоха обрыскал шкафы канцелярии, педантично собрал свои расписки, данные де Ласси и Дюрану, сунул в карман и список долгов покойной Natalie. Ему попался отдельный "брульон", писанный рукой Екатерины, которая начертала по пунктам, какие вопросы задавать Разумовскому. Подумав, он оставил эту шпаргалку на столе:
-- Вот ею и подотрешься -- это не лопух, чай.
-- У-У-У" -- завывал Шешковский, страдая.
-- В этом мире все переменчиво, -- рассуждал Разумовский с улыбочкой, почти сладострастной. -- Недаром же на могилах крымских татар высечены в камне философические афоризмы: "Сегодня я, а завтра ты..." Ну, всего доброго!
Андрей повернулся к дверям, чтобы уйти.
-- Не покидай меня, -- заревел Шешковский. -- Коли уйдешь, меня ведь вусмсрть засекут... Нажми пупочку!
-- Какую еще пупочку нажимать мне?
-- Да снизу стола. Чтобы от сскуций избавиться...
Разумовский нажал "пупочку", и тогда Степан Иванович, опомнясь, сказал ему со слезами на глазах:
-- Далеко пойдешь, граф! Это я тебе предрекаю. Но Христом Богом молю тебя: будь так ласков ко мне, старику, не сказывать никому, что меня в своем же доме высекли...
Разумовский отъехал к сестре, а Шешковский потащился к матушке Екатерине, доложив, что "внушение" произведено.
-- Ну как? В чем сознался граф Андрей?
-- Ни звука не издал... окаянный!
Она предложила ему сесть, но главный кнутобосц империи сказал, что лучше постоит... Екатерина сказала:
-- Это хорошо, что граф Андрей ни в чем не сознался. Этим он еще раз доказал, что интриган испытанный, твердый...
Теперь Разумовский нравился ей еще больше! Ибо надо уметь так ловко, словно червь в яблоко, вкрасться в доверие юной женщины, обнадежить умных послов Испании и Франции. Какая изощренная хитрость, какой злокозненный ум... Этого бесподобного наглеца Екатерина встретила во дворце: Андрей веселился на придворном машкераде.
-- Как вы смели здесь появиться? -- спросила она.
-- По праву камер-юнкера двора вашего величества.
-- Вон отсюда! Езжайте на флот-в Ревель...
А за картами спросила отца его, бывшего гетмана:
-- Граф Кирилла, сколько лет твоему негодному сыну?
-- Двадцать четыре, Като... орясина эдакая!
-- А сколько кафтанов у него, разбойника?
-- Одних жилетов четыреста.
-- Куда столько? Пора бы ему и отечеству послужить. Тогда и кафтаны с жилетами иному делу послужат.
События следовали стремительно: едва Natalie умерла, как Румянцев-Задунайский был срочно отозван с Украины в Царское Село. "Зачем? -- недоумевал фельдмаршал, готовый думать о новой военной грозе. -- Неужели из-за Буковины?.." Он ошибался: мысли двора занимало сейчас иное. Фридрих II уже пробил по Германии брачную тревогу -- срочно нужна невеста! Пребывание в Петербурге его брата Генриха оказалось как нельзя кстати -принц выступал в роли свата. В переписке между Царским Селом и Сан-Суси обе заинтересованные стороны быстро договорились меж собою, а самого Павла никто и не спрашивал, желает ли он облегчить свое вдовство новым браком. Екатерина была деспотична: она вызвала сына к себе и поставила перед ним портрет молодой женщины.
-- Мертвые пусть будут мертвы, -- сказала мать, приласкав болонку, запрыгнувшую к ней на колени. -- А я привыкла думать о живых... Познакомься: принцесса София-Доротея из дома Вюртембергского, двоюродная внучка прусского короля.
Невесте не было и семнадцати лет. Фридрих в письмах к Екатерине настоятельно подчеркивал "небывалое по годам физическое развитие" принцессы, как будто в жены Павлу выбирали акробатку для семейного манежа. Павел сказал матери, что, обжегшись на молоке, он теперь дует на воду:
-- Отныне не верю ни друзьям, ни словам. Воля ваша священна, но хотел бы видеть невесту не в масле на этом холсте.
-- Для этого, друг мой, я уже вызвала Румянцева, который помпезно сопроводит вас до Берлина, куда из Монбельяра торопится выехать навстречу вам и сама невеста с родителями.
Павла безмерно обрадовало посещение Берлина, где он может лицезреть своего кумира -- короля Фридриха Великого! А лично побывать на парадах в Потсдаме -- Боже, он и не мечтал об этом! Какое счастливое совпадение! Словно забивая последний гвоздь, дабы укрепить эту матримониальную конструкцию, Екатерина сказала, что невеста родилась в Штеттине:
-- Где родилась и я, ваша достойная мать...
28 мая граф Румянцев-Задунайский примчался в Царское Село и удивился, что всего-то навсего ехать ему в Берлин.
-- Да я Берлин, матушка, уже брал!
-- Возьмешь еще раз, -- отвечала императрица.
10. ДЕЛА И ДНИ ПОТЕМКИНА
Весною 1776 года Потемкин одобрил план создания нового города в Новой России по названию Екатеринослав, на строительство которого он, как наместник края, утвердил смету в 137 140 рублей и 32 с половиной копейки.
Екатерина хмыкнула:
-- Откуда взялись эти несчастные полкопейки?
-- А шут их знает, -- отвечал Потемкин. -- Не я считал, умнее меня люди считали. Но велю сразу же школу для детей устроить. И консерватория на Днепре будет. Запорожцы соловьями распоются...
-- Завираешься ты, но весело мне с тобою. Однако прежде консерватории не забудь тюрьму да церковь поставить...
Екатеринослав (будущий Днепропетровск) -- самый первый алмаз в драгоценной короне причерноморских городов, которым еще предстояло возникнуть в степных пустырях. А мощная фигура администратора Потемкина уже вырастала из-за спины полководца графа Румянцева, понсмногу затемняя фельдмаршала "светлейшею" тенью. Потемкину суждено было довершить то, что начинал Румянцев...
Он готовил себя к роли Таврического!
А простреленная голова Голенищева-Кутузова долго еще не давала покоя: сам одноглазый, Потемкин понимал, каково смолоду глаза лишиться. Коварное же нападение турок на Крым после мира ожесточало сердце его. Где же предел терпения России, которое растянулось на тысячелетия? После летних маневров флота Балтийского стали готовить эскадру под коммерческим флагом, чтобы корабли, обогнув Европу, вошли в море Черное, усилив флотилию тамошнюю. Потемкин мучился:
-- Пропустят ли агаряне корабли наши? А ежели запрут, не прорывать ли нам Босфор с пальбой пушечной?
-- Помни, что к войне мы не готовы, -- отвечала Екатерина.
Потемкин горячился: за периодом послевоенным -- без промедления! -- грядет период предвоенный, и горе тому, кто истины сей ребячьей не разумеет. Екатерина с фаворитом -- как супружеская пара: он падал духом -- она укрепляла его, а чего не хватало императрице, Потемкин активно дополнял своей энергией. Среди пиров и забав, жадный до всяческих удовольствий, то усмиряя себя постами, то возбуждая излишествами, Потемкин часто искал одиночества, а придворные в такие дни думали, что фаворит отсыпается от грехов да кается перед богом...
Никогда он не каялся! Васенька Рубан, дружочек верный, пожалуй, один только и знал, что в периоды обязательного затворничества опять до крови будут изгрызены ногти на пальцах светлейшего; алчно поедая апельсины и редьку, селедку и ананасы, его княжеская светлость будет читать и мыслить... Еще в Москве Потемкину поручили надзор за Оружейной палатой, в которой сыскал он немало древностей рукописных.
-- Многое тут, Васенька, тиснения достойно типографского -ради веков будущих. Ты нужное избери. Возвеличь в издании книжном! Ежели не нам, потомкам сгодится. И перестань стихами чирикать -- не дело. Савва Яковлев дал тебе во дни морозные шубу свою поносить -- ты его одами своими всего измазал. Платон сунул тебе горшок с медом -- ты весь в рифмах излился.
Василий Григорьевич Рубан впал в отчаяние:
-- Велика ли корысть моя, ежели от эпиталам свадебных да от эпитафий похоронных кормление себе имею? Ты лучше Ваську Петрова грызи: он поденщик престола, а я поденщик публики.
Петрова помянул он кстати. Потемкин сказал:
-- Этот не пропадет! Ныне он, щербатый, при английской герцогине Кингстон-Чэдлей обретается. Сказывали мне, что в роскошной галере по Тибру римскому плавает.
Рубан отвечал: щербатым да кривым на баб везет.
-- А мне, корявому, и к поповне не подступиться...
Потемкин ценил поэта за трудолюбие, схожее с трудолюбием Тредиаковского. Но, сам писавший стихи, светлейший отлично в них разбирался и чуял, что Рубан от Парнаса далек:
-- Меня, брат, на мякине не проведешь, от рифмы звонкой не обалдею. Не будет тот столяр, кто рубит лишь дрова, не будет тот пиит, кто русские слова разрубит на куски и рифмой их заключит... А ты не поставляй за деньги глупых од и рылом не мути Кастальских чистых вод.
Большой (хотя и неряшливый) ум Потемкина пытался сочетать сказанное о Крымском ханстве до него с тем, что ему самому думалось. В историю он окунался как в омут, где водится всякая нечисть. Фаворит усердно работал над статьей об уничтожении ханства -- этой поганой "бородавки", в вечном воссоединении татарских и ногайских земель с пределами великой России.
Неожиданно предстал перед ним Безбородко.
-- Имею честь, -- склонился он перед фаворитом, -- занять ваше светлейшее внимание опытом слога моего, коим начертал я ради приятств ваших "Записку, или Кратчайшее известие о Российских с Татарами делах и войнах".
-- А ну дай сюда! -- выхватил рукопись Потемкин. Глянул и отбросил ее от себя. -- Врешь, хохлятина! Слог-то недурен. Разве тобою писано?
-- Верьте, что все бумаги подобным слогом пишу.
Потемкин поверил. "Записка, или Кратчайшее известие" Безбородко удачно придала его мыслям о Крыме стройность.
-- Мало при дворе людей, которы бы писали грамотно. А ты, брат, даже знаки препинания расставил... Удивлен я! -- говорил Потемкин.
-- Счастлив угодить вашей светлости. По должности своей все архивы дворцовые переглядел, и дела восточные зримо выявились. По мнению моему, -- заключил Безбородко, -- настал момент Крымское ханство унизить, а южной России принести блаженство покоя и благополучие хозяйственное.
-- Ну, спасибо, Александр Андреевич... удружил!
Потемкин понял: Безбородко будет ему союзен.
При дворе блуждали сплетни, будто Потемкин на деньги, отпущенные для новых городов, в родимом сельце Чижове строит сказочные дворцы с фонтанами и римскими термами, где и собирается жить, если карьера его оборвется. Многие верили в это. Верил и граф Румянцев-Задунайский...
Сегодня фаворит имел долгую беседу с маркизом Жюинье и его атташе Корбероном, которые пытались доказать, что если Франция возьмется за выделку русской водки из астраханских вин, то это будет выгодно для России. Потемкин обернулся к Рубану:
-- Вася, глянь-ка, сколько анкеров винишка своего паршивого французы продали нам в прошлом годе?
-- Полсотни тыщ анкеров, ваша светлость.
-- Хорошо. Вы, французы, можете гнать водку из наших вин, но в таком случае двадцать пять тысяч анкеров скостим.
-- Франция потерпит убытки... так нельзя!
-- Россия потеряет еще больше, если сглотает свою пшеничную да запьет ее вашей -- виноградной. Вина в мире достаточно, чтобы всем нам спиться, но его не хватит, чтобы экономику выправить. Лучше уж мы продадим вам украинский табак.
-- Посольство короля Франции, -- заметил Корберон, -согласно покурить ваши табаки, чтобы сделать о них заключение. А сейчас поговорим о продаже вами конопли.
Конопля -- главное сырье для корабельного такелажа.
-- Вася, глянь, что у нас там с коноплей?
-- В прошлом годе четыреста тыщ пудов ушло за границу за шестьсот тыщ рублев. Полтора рублика пудик! Грабят.
-- Неурожай у нас, -- взгрустнул Потемкин, -- дожди тут были. Плохо с коноплей. Ежели два рубля пуд -- согласны.
-- Вы разорите нас! -- воскликнул маркиз Жюинье.
-- Мы согласны вместо конопли продавать флоту Франции пеньку, выделанную из той же конопли. Три рубля пуд!
-- С вами трудно разговаривать, -- сказал Корберон.
-- А мне каково? Я ведь в этих делах не смыслю...
Все он смыслил! Иначе бы и не разговаривал. Но тихое возвышение Завадовского уже начинало разъедать его душу. А придворные исподтишка наблюдали за ним. Потемкин знал, что его не терпят, и, сохраняя важность, ему присущую, поглядывал на вельмож с высокомерием, как господин на вассалов. Однажды он навестил сестру Марью Самойлову.
-- Гриша, -- запричитала бабенка, -- шептунов-то сколько. Обманывают тебя, да еще и осмеивают... Что ж ты добрых людей не собрал, одних врагов нажил? Да оглядись вокруг и уступи... Неужто все мало тебе?
-- Деньги -- вздор, а люди -- все, -- отвечал он. -- Ах, Маша, Маша, сестреночка славная... Ее можно и оставить. А на кого дела-то оставлю?
Потемкин всюду начал открыто высказываться, что Россия не одним барством сильна, что нельзя упования викториальные возлагать едино лишь на дворянство.
-- Пришло время открыть кадетские корпуса для детей крестьянских и сиротинок солдатских, пусть будут офицеры плоть от плоти народной... Рано мы забыли Ломоносова, рано!
По чину генерал-адъютанта неделю он провел во дворце, навещая Екатерину. Однажды сказал ей:
-- А дешперация-то у тебя уже не та, что раньше!
-- Дешперации более шибкой не требуй, ибо дел стало невмоготу...
В караул Зимнего дворца заступила рота преображенцев. И заявился к нему Гаврила Державин -- не зван не гадан.
-- Чего тебе? -- спросил Потемкин.
Стал поручик говорить о заслугах своих. Печалился:
-- А именьишко мое под Оренбургом вконец разорено.
-- Покровителя, скажи, имеешь ли какого?
-- Был один. Да его Петька Шепелев шпагой проткнул. Это князь Петр Михайлович Голицын.
Потемкин омрачился. Скинул с ног шлепанцы.
-- "Приметь мои ты разговоры..." Как дале-то у тебя?
Державин стихи свои читал душевно и просто:
Приметь мои ты разговоры,
Промысль о мне наедине;
Брось на меня приятны взоры
И нежностью ответствуй мне...
Представь в уме сие блаженство
И ускоряй его вкусить:
Любовь лишь с божеством равенство
Нам может в жизни сей дарить.
Потемкин расцеловал поэта с любовью.
-- Слыхал? -- спросил он Рубана. -- Вот как надо писать. А ты, скула казанская, -- повернулся он к Державину, -- чего пришел? Или в полковники метишь?
-- Да мне бы чин не повредил, -- сказал Державин. -- Опять же, если супругу сыскивать, как без чина к ней подойдешь?
-- Будешь полковником... я тебя не оставлю.
Когда указ вышел из типографии Сената, Державин глазам своим не верил; стал он коллежским советником, что по "Табели о рангах" и соответствовало чину полковника.
Но дни Потемкина были уже сочтены.
Разом опустела его приемная, которую раньше наполняли люди и людишки, ищущие его милости, как собаки ласки, -- это признак недобрый. Вот и сегодня навестили только два дурака, конъюнктур придворных не разгадавшие. Один дурак высказал дурацкое мнение, что он благороден и лишь потому беден.
-- Не ври! -- сочно отвечал Потемкин. -- Еще не всякий бедняк благороден и не каждый богач подлец. Убирайся вон!
Второй просил у светлейшего вакантного места.
-- Вакансий свободных нет, -- сказал Потемкин. -- Впрочем, повремени: скоро мое место освободится, так ты не зевай...
В разгар лета, желая испытать крепость чувств к нему Екатерины, Потемкин размашисто вручил ей прошение об отпуске:
-- Слышано, что где-то Тезей оставил какую-то Ариадну. Но еще не приходилось мне читывать, чтобы Ариадна оставила своего Тезея... Воля твоя, матушка! Отпусти ради отдыха.
Не спали канониры у пушек. Потемкин тоже не спал, проигрывая графу Панину пятую тысячу рублей. Измученная болями, молодая женщина спокойно простилась с мужем:
-- Забудьте меня скорее! -- И долго смотрела на графа Андрея Разумовского. Ей было уже безразлично, что люди болтают, и потому сказала любовнику при всех: -- Этот мир был прекрасен для нас. Я буду ждать встречи с вами... в другом мире!
Екатерина велела звать Платона; увидев своего духовника, великая княгиня зарыдала.
Все удалились. Платон исповедовал умирающую.
Екатерина дождалась его возле дверей -- с вопросом:
-- В чем секретном призналась моя невестка?
-- Тайна предсмертной исповеди нерушима...
На рассвете 15 апреля великая княгиня скончалась. Екатерина немедля распорядилась ободрать все обои в ее комнатах, штофы и занавески предать огню. Она сказала:
-- Догадываюсь, что сейчас газетеры в Европе уже строчат, будто я умертвила свою невестку, а посему приказываю врачам произвести вскрытие -- ради точных научных публикаций...
Хирурги доложили ей, что зачат был мальчик:
-- Очень крупный, около девяти дюймов в плечах. Природа сама предопределила ей умереть в родах. К тому же у нее было очень странное искривление позвоночника в форме буквы "8".
Екатерина повторила, что прусский "Ирод" продал ей завалящий товар, а теперь ей все стало понятно:
-- Перед смертью моя невестка известила меня, что в детстве была горбатой. Потом попала в руки шарлатана, который выпрямлял позвоночник ударами кулаков и пинками колен...
Пока хирурги проводили вскрытие, Екатерина распотрошила кабинет покойной. Из потайных ящиков была извлечена секретная переписка с послами бурбонских династий. Испания и Франция, как выяснилось, давали деньги не только Разумовскому, но платили и ей. В руках Екатерины оказался и список долгов Natalie: "ТРИ МИЛЛИОНА РУБЛЕЙ. Конечно, она надеялась расплатиться с кредиторами после своего занятия престола...
А в лавках и на улицах судачил народ:
-- Вот молодые-то мрут, а старую бабу сам черт не берет. Но принц Генрих -- мастак: как приедет, так и нагадит...
Заметив, что ее сын безутешен в скорби, императрица выложила перед ним пачку писем:
-- Прочти и успокойся. Раз и навсегда...
Это была любовная переписка Natalie с Разумовским.
-- Не верю, не верю, не верю! -- кричал Павел.
Екатерина брякнула в колоколец -- явился Платон.
-- Я не буду мешать вам, -- сказала императрица. -- Если не мне, так моему сыну доверьте тайну последней исповеди. И пусть он, глупец, осознает, что частная жизнь может опасно влиять на дела государственные...
После этого она указала Елагину поставить в Царскосельском театре комедию Бомарше "Севильский цирюльник".
Ну, тут уж все нахохотались до слез!
9. НА ЖИВОДЕРНЕ
Екатерина не пожелала оставлять невестку в усыпальнице Дома Романовых -- ее похоронили в алтаре церкви Александро-Невской лавры. Сановников пришло немного, лишь избранные, а Павел вообще отсутствовал. Грешница и должница была накрыта золотою парчой, над изголовьем ее колыхались черные перья страусов. Крышку гроба завинтили. Потемкин заметил, что граф Чернышев при появлении в алтаре поклонился сначала Завадовскому, а потом и ему, Потемкину. "Что за притча?" На паперти, ожидая выхода вельмож, стоял поручик Гаврила Державин, желавший вручить Завадовскому челобитную.
Но Завадовский с надменной грубостью отвернулся:
-- Пошел! На кладбищах едино лишь нищим подают.
Обидные слезы брызнули из глаз Державина.
-- Так я и есть нищий, -- отвечал он с гневом. -- А подаю-то богатому. Для чего ж вы у принятия челобитен ставлены?
Но следом идущий Безбородко прошение принял:
-- О чем, братец, ты просишь тут?
-- Да поручился я за товарища в долге карточном, а тот сбежал, и долг евоный на мне повис. Немного и прошу у государыни -- чтобы дозволила мне, дураку такому, чужих долгов не платить, коли и от своих-то не знаю куда деваться.
-- Ступай, братец. Я тебя понял. Все сделаю...
Державин заметил Потемкина и поклонился ему. Но фаворит проследовал мимо поэта, ослепленный страшными подозрениями.
Об этих днях Екатерина оставила запись: "Увидев свой корабль опрокинутым на один борт, я, не теряя времени, перетянула его на другой..." Сыну за тридцать, а внуков -- не видать. Потемкин завел речь о Разумовском:
-- Говорят в городе разное: то ли в Дюнамюнде отвезен, то ли уже в Петропавловской крепости сидит.
-- А никуда я его сажать не стану! -- возразила Екатерина. -- Сделаю лишь материнское внушение через канцелярию Шешковского и приищу ему место в европейской политике.
-- Да он же Бурбонам продался.
Екатерина преподала урок политической игры:
-- Дурные качества столь же полезны, как и положительные. Граф Андрей доказал, что способен быть не только любовником, но и дипломатом бесстрашным, что мне и потребно от него...
Потемкин всегда покровительствовал Разумовским, считая их людьми умными и активными. Особенно любил он сестру графа Андрея, Наталью Кирилловну Загряжскую, некрасивую горбунью, он охотно исполнял все ее прихоти и капризы. Во дворце Разумовских (что на Мойке у Полицейского моста), играя с Натальей Загряжской в карты, светлейший спросил ее:
-- Граф-то Андрей где нынче прячется?
-- У меня... где же еще?
-- Ты скажи братцу, что, ежели на живодерню к Шешковскому попадется, пусть не садится в кресло напротив стола Шешковского. Там есть рычаг такой, которым кресло с виноватою персоной в нижний этаж переводится. А внизу кнутобойцы, лица наказуемого не видя, ему посеканции делают.
-- Куда ж Андрею теперь? За границей спасаться?
Но спастись стало невозможно: за каждым шагом Разумовского следили шпионы. Почуяв неладное, он заметался, скрываясь на пригородных дачах. Его охотно прятали у себя любовницы -Анастасия Нелединская-Мелецкая и княгиня Марья Барятинская. Однажды на улице, заметив Корберона, он лишь на секунду распахнул дверцу кареты, успев крикнуть французскому атташе:
-- Не старайтесь искать меня! За мною следят...
Но сам не заметил, как на козлах его кареты подменили кучера, и Разумовский невольно испытал ужас, увидев себя во дворе незнакомого дома. Кто-то распахнул двери:
-- Ваше сиятельство, милости просим... ждем!
Андрей был извещен об искусстве Шешковского. Инквизитор иногда прямо с придворного маскарада увозил какую-либо фрейлину, не в меру болтливую. Выдерет ее во славу Божию, после чего доставят ее обратно во дворец, где она и танцует дальше как ни в чем не бывало. В таких случаях все кончалось визгом да писком! Но инквизитор владел и другим приемом -- даст в челюсть, и будешь потом с полу зубы свои в карман собирать. Помня об этом, Андрей Кириллович внутренне приготовился. Сын украинского пастуха-свинопаса, волею судеб ставшего аристократом, он отлично владел той народной смекалистостью, непобедимой крепостью духа, которой отличались его недалекие предки -- чумаки, запорожцы, гайдамаки, бунтари и пахари.
На втором этаже, в окружении множества икон, его поджидал обер-кнутобоец "екатеринизированной" империи. Степан Иванович встретил плута стоя, даже поклонец учинил.
-- Ах, молодость! -- произнес сочувственно. -- Сколько грехов ей отпущено... о том и по себе ведаю. Садитесь, ваше сиятельство. -- При этих словах Шешковский, как и следовало ожидать, указал на страшное криминальное кресло.
"Ага!" Разумовский первый страх уже поборол:
-- Мне ли сидеть в присутствии столь важной особы?
-- Напротив, -- уговаривал его Шешковский, -- осмелюсь ли я сидеть за столом, ежели передо мною ваше высокорожденное сиятельство! Ведь я из ничтожества произошел. Щи лаптем хлебал, мух ноздрями ловил, на кулаке спал, лопухом подтирался, а посуду мою собаки облизывали. Уважьте старика: сядьте!
С разговорами он вышел из-за стола, слегка подталкивая Разумовского к креслу. Но граф был неумолим:
-- К чему эти политесы? Лучше садитесь вы...
Граф Андрей уже заметил рычаг возле стола, а Шешковский задал ему первый вопрос: с каких пор он блудно вступил в мерзкое прелюбодеяние с высоконаречснной цесаревной.
-- Об этом ведено мне вызнать самою государыней.
Разумовский занял такое положение, что Степан Иванович невольно обернулся лицом к нему, а спиною -- к креслу.
-- Сразу и вступил. Еще на корабле...
Он резко пихнул инквизитора в кресло, сразу же дернув рычаг. Потаенная механика сработала: руки Шешковского защелкнуло в капканах, укрытых в подлокотниках кресла. Пол разверзся под ним, раздалось скрипение тросов, и, в ужасе открыв рот, Шешковский величаво погрузился в нижний этаж своей сатанинской кухни. Над уровнем пола осталась торчать его голова, словно отрубленная.
-- Сынок, родненький, -- взмолился он, -- пожалей старика. Жена дома, стомахом страдающа, дочка в невестах. Не губи!
-- Придется потерпеть, -- отвечал Разумовский.
Внизу звенел колокольчик, побуждая палачей к действию. Работающие сдельно, они проворно тащили со своего начальника исподнее. Потом с большим знанием дела обозрели внушительный объект для кнутоназидания.
-- Ну и ну!.. -- удивились Могучий с Глазовым (дядя с племянником). -- Уж не казначей ли какой попался севодни? Плеснсмка, Шурка, по чарочке, чтобы разговеться ради бесстрашия... Эть! -- сказал Могучий, высекая первую искру.
-- А-а-а-а, -- заголосила голова Шешковского.
-- Что я слышу? -- удивился граф Андрей, смеясь. -Извините, но подобные неприличные звуки вам не к лицу.
-- Пожалей... в отцы ведь тебе гожусь!
-- У меня таких отцов не бывало, -- отвечал граф.
Могучий с Глазовым продолжали обстегивать свое прямое начальство с двух сторон сразу, при этом дядя поучал племянника своего, как лучше до костей пробрать:
-- Клади с наскоку! С оттяжкою жарь... Гляди -- эть!
-- О-о-о, -- пробрало Шешковского. -- Ваше сясество... голубчик мой... вот я матушке-то нажалуюсь!
-- Какой матушке? Моей или... своей?
Ведя этот бесподобный диалог, молодой пройдоха обрыскал шкафы канцелярии, педантично собрал свои расписки, данные де Ласси и Дюрану, сунул в карман и список долгов покойной Natalie. Ему попался отдельный "брульон", писанный рукой Екатерины, которая начертала по пунктам, какие вопросы задавать Разумовскому. Подумав, он оставил эту шпаргалку на столе:
-- Вот ею и подотрешься -- это не лопух, чай.
-- У-У-У" -- завывал Шешковский, страдая.
-- В этом мире все переменчиво, -- рассуждал Разумовский с улыбочкой, почти сладострастной. -- Недаром же на могилах крымских татар высечены в камне философические афоризмы: "Сегодня я, а завтра ты..." Ну, всего доброго!
Андрей повернулся к дверям, чтобы уйти.
-- Не покидай меня, -- заревел Шешковский. -- Коли уйдешь, меня ведь вусмсрть засекут... Нажми пупочку!
-- Какую еще пупочку нажимать мне?
-- Да снизу стола. Чтобы от сскуций избавиться...
Разумовский нажал "пупочку", и тогда Степан Иванович, опомнясь, сказал ему со слезами на глазах:
-- Далеко пойдешь, граф! Это я тебе предрекаю. Но Христом Богом молю тебя: будь так ласков ко мне, старику, не сказывать никому, что меня в своем же доме высекли...
Разумовский отъехал к сестре, а Шешковский потащился к матушке Екатерине, доложив, что "внушение" произведено.
-- Ну как? В чем сознался граф Андрей?
-- Ни звука не издал... окаянный!
Она предложила ему сесть, но главный кнутобосц империи сказал, что лучше постоит... Екатерина сказала:
-- Это хорошо, что граф Андрей ни в чем не сознался. Этим он еще раз доказал, что интриган испытанный, твердый...
Теперь Разумовский нравился ей еще больше! Ибо надо уметь так ловко, словно червь в яблоко, вкрасться в доверие юной женщины, обнадежить умных послов Испании и Франции. Какая изощренная хитрость, какой злокозненный ум... Этого бесподобного наглеца Екатерина встретила во дворце: Андрей веселился на придворном машкераде.
-- Как вы смели здесь появиться? -- спросила она.
-- По праву камер-юнкера двора вашего величества.
-- Вон отсюда! Езжайте на флот-в Ревель...
А за картами спросила отца его, бывшего гетмана:
-- Граф Кирилла, сколько лет твоему негодному сыну?
-- Двадцать четыре, Като... орясина эдакая!
-- А сколько кафтанов у него, разбойника?
-- Одних жилетов четыреста.
-- Куда столько? Пора бы ему и отечеству послужить. Тогда и кафтаны с жилетами иному делу послужат.
События следовали стремительно: едва Natalie умерла, как Румянцев-Задунайский был срочно отозван с Украины в Царское Село. "Зачем? -- недоумевал фельдмаршал, готовый думать о новой военной грозе. -- Неужели из-за Буковины?.." Он ошибался: мысли двора занимало сейчас иное. Фридрих II уже пробил по Германии брачную тревогу -- срочно нужна невеста! Пребывание в Петербурге его брата Генриха оказалось как нельзя кстати -принц выступал в роли свата. В переписке между Царским Селом и Сан-Суси обе заинтересованные стороны быстро договорились меж собою, а самого Павла никто и не спрашивал, желает ли он облегчить свое вдовство новым браком. Екатерина была деспотична: она вызвала сына к себе и поставила перед ним портрет молодой женщины.
-- Мертвые пусть будут мертвы, -- сказала мать, приласкав болонку, запрыгнувшую к ней на колени. -- А я привыкла думать о живых... Познакомься: принцесса София-Доротея из дома Вюртембергского, двоюродная внучка прусского короля.
Невесте не было и семнадцати лет. Фридрих в письмах к Екатерине настоятельно подчеркивал "небывалое по годам физическое развитие" принцессы, как будто в жены Павлу выбирали акробатку для семейного манежа. Павел сказал матери, что, обжегшись на молоке, он теперь дует на воду:
-- Отныне не верю ни друзьям, ни словам. Воля ваша священна, но хотел бы видеть невесту не в масле на этом холсте.
-- Для этого, друг мой, я уже вызвала Румянцева, который помпезно сопроводит вас до Берлина, куда из Монбельяра торопится выехать навстречу вам и сама невеста с родителями.
Павла безмерно обрадовало посещение Берлина, где он может лицезреть своего кумира -- короля Фридриха Великого! А лично побывать на парадах в Потсдаме -- Боже, он и не мечтал об этом! Какое счастливое совпадение! Словно забивая последний гвоздь, дабы укрепить эту матримониальную конструкцию, Екатерина сказала, что невеста родилась в Штеттине:
-- Где родилась и я, ваша достойная мать...
28 мая граф Румянцев-Задунайский примчался в Царское Село и удивился, что всего-то навсего ехать ему в Берлин.
-- Да я Берлин, матушка, уже брал!
-- Возьмешь еще раз, -- отвечала императрица.
10. ДЕЛА И ДНИ ПОТЕМКИНА
Весною 1776 года Потемкин одобрил план создания нового города в Новой России по названию Екатеринослав, на строительство которого он, как наместник края, утвердил смету в 137 140 рублей и 32 с половиной копейки.
Екатерина хмыкнула:
-- Откуда взялись эти несчастные полкопейки?
-- А шут их знает, -- отвечал Потемкин. -- Не я считал, умнее меня люди считали. Но велю сразу же школу для детей устроить. И консерватория на Днепре будет. Запорожцы соловьями распоются...
-- Завираешься ты, но весело мне с тобою. Однако прежде консерватории не забудь тюрьму да церковь поставить...
Екатеринослав (будущий Днепропетровск) -- самый первый алмаз в драгоценной короне причерноморских городов, которым еще предстояло возникнуть в степных пустырях. А мощная фигура администратора Потемкина уже вырастала из-за спины полководца графа Румянцева, понсмногу затемняя фельдмаршала "светлейшею" тенью. Потемкину суждено было довершить то, что начинал Румянцев...
Он готовил себя к роли Таврического!
А простреленная голова Голенищева-Кутузова долго еще не давала покоя: сам одноглазый, Потемкин понимал, каково смолоду глаза лишиться. Коварное же нападение турок на Крым после мира ожесточало сердце его. Где же предел терпения России, которое растянулось на тысячелетия? После летних маневров флота Балтийского стали готовить эскадру под коммерческим флагом, чтобы корабли, обогнув Европу, вошли в море Черное, усилив флотилию тамошнюю. Потемкин мучился:
-- Пропустят ли агаряне корабли наши? А ежели запрут, не прорывать ли нам Босфор с пальбой пушечной?
-- Помни, что к войне мы не готовы, -- отвечала Екатерина.
Потемкин горячился: за периодом послевоенным -- без промедления! -- грядет период предвоенный, и горе тому, кто истины сей ребячьей не разумеет. Екатерина с фаворитом -- как супружеская пара: он падал духом -- она укрепляла его, а чего не хватало императрице, Потемкин активно дополнял своей энергией. Среди пиров и забав, жадный до всяческих удовольствий, то усмиряя себя постами, то возбуждая излишествами, Потемкин часто искал одиночества, а придворные в такие дни думали, что фаворит отсыпается от грехов да кается перед богом...
Никогда он не каялся! Васенька Рубан, дружочек верный, пожалуй, один только и знал, что в периоды обязательного затворничества опять до крови будут изгрызены ногти на пальцах светлейшего; алчно поедая апельсины и редьку, селедку и ананасы, его княжеская светлость будет читать и мыслить... Еще в Москве Потемкину поручили надзор за Оружейной палатой, в которой сыскал он немало древностей рукописных.
-- Многое тут, Васенька, тиснения достойно типографского -ради веков будущих. Ты нужное избери. Возвеличь в издании книжном! Ежели не нам, потомкам сгодится. И перестань стихами чирикать -- не дело. Савва Яковлев дал тебе во дни морозные шубу свою поносить -- ты его одами своими всего измазал. Платон сунул тебе горшок с медом -- ты весь в рифмах излился.
Василий Григорьевич Рубан впал в отчаяние:
-- Велика ли корысть моя, ежели от эпиталам свадебных да от эпитафий похоронных кормление себе имею? Ты лучше Ваську Петрова грызи: он поденщик престола, а я поденщик публики.
Петрова помянул он кстати. Потемкин сказал:
-- Этот не пропадет! Ныне он, щербатый, при английской герцогине Кингстон-Чэдлей обретается. Сказывали мне, что в роскошной галере по Тибру римскому плавает.
Рубан отвечал: щербатым да кривым на баб везет.
-- А мне, корявому, и к поповне не подступиться...
Потемкин ценил поэта за трудолюбие, схожее с трудолюбием Тредиаковского. Но, сам писавший стихи, светлейший отлично в них разбирался и чуял, что Рубан от Парнаса далек:
-- Меня, брат, на мякине не проведешь, от рифмы звонкой не обалдею. Не будет тот столяр, кто рубит лишь дрова, не будет тот пиит, кто русские слова разрубит на куски и рифмой их заключит... А ты не поставляй за деньги глупых од и рылом не мути Кастальских чистых вод.
Большой (хотя и неряшливый) ум Потемкина пытался сочетать сказанное о Крымском ханстве до него с тем, что ему самому думалось. В историю он окунался как в омут, где водится всякая нечисть. Фаворит усердно работал над статьей об уничтожении ханства -- этой поганой "бородавки", в вечном воссоединении татарских и ногайских земель с пределами великой России.
Неожиданно предстал перед ним Безбородко.
-- Имею честь, -- склонился он перед фаворитом, -- занять ваше светлейшее внимание опытом слога моего, коим начертал я ради приятств ваших "Записку, или Кратчайшее известие о Российских с Татарами делах и войнах".
-- А ну дай сюда! -- выхватил рукопись Потемкин. Глянул и отбросил ее от себя. -- Врешь, хохлятина! Слог-то недурен. Разве тобою писано?
-- Верьте, что все бумаги подобным слогом пишу.
Потемкин поверил. "Записка, или Кратчайшее известие" Безбородко удачно придала его мыслям о Крыме стройность.
-- Мало при дворе людей, которы бы писали грамотно. А ты, брат, даже знаки препинания расставил... Удивлен я! -- говорил Потемкин.
-- Счастлив угодить вашей светлости. По должности своей все архивы дворцовые переглядел, и дела восточные зримо выявились. По мнению моему, -- заключил Безбородко, -- настал момент Крымское ханство унизить, а южной России принести блаженство покоя и благополучие хозяйственное.
-- Ну, спасибо, Александр Андреевич... удружил!
Потемкин понял: Безбородко будет ему союзен.
При дворе блуждали сплетни, будто Потемкин на деньги, отпущенные для новых городов, в родимом сельце Чижове строит сказочные дворцы с фонтанами и римскими термами, где и собирается жить, если карьера его оборвется. Многие верили в это. Верил и граф Румянцев-Задунайский...
Сегодня фаворит имел долгую беседу с маркизом Жюинье и его атташе Корбероном, которые пытались доказать, что если Франция возьмется за выделку русской водки из астраханских вин, то это будет выгодно для России. Потемкин обернулся к Рубану:
-- Вася, глянь-ка, сколько анкеров винишка своего паршивого французы продали нам в прошлом годе?
-- Полсотни тыщ анкеров, ваша светлость.
-- Хорошо. Вы, французы, можете гнать водку из наших вин, но в таком случае двадцать пять тысяч анкеров скостим.
-- Франция потерпит убытки... так нельзя!
-- Россия потеряет еще больше, если сглотает свою пшеничную да запьет ее вашей -- виноградной. Вина в мире достаточно, чтобы всем нам спиться, но его не хватит, чтобы экономику выправить. Лучше уж мы продадим вам украинский табак.
-- Посольство короля Франции, -- заметил Корберон, -согласно покурить ваши табаки, чтобы сделать о них заключение. А сейчас поговорим о продаже вами конопли.
Конопля -- главное сырье для корабельного такелажа.
-- Вася, глянь, что у нас там с коноплей?
-- В прошлом годе четыреста тыщ пудов ушло за границу за шестьсот тыщ рублев. Полтора рублика пудик! Грабят.
-- Неурожай у нас, -- взгрустнул Потемкин, -- дожди тут были. Плохо с коноплей. Ежели два рубля пуд -- согласны.
-- Вы разорите нас! -- воскликнул маркиз Жюинье.
-- Мы согласны вместо конопли продавать флоту Франции пеньку, выделанную из той же конопли. Три рубля пуд!
-- С вами трудно разговаривать, -- сказал Корберон.
-- А мне каково? Я ведь в этих делах не смыслю...
Все он смыслил! Иначе бы и не разговаривал. Но тихое возвышение Завадовского уже начинало разъедать его душу. А придворные исподтишка наблюдали за ним. Потемкин знал, что его не терпят, и, сохраняя важность, ему присущую, поглядывал на вельмож с высокомерием, как господин на вассалов. Однажды он навестил сестру Марью Самойлову.
-- Гриша, -- запричитала бабенка, -- шептунов-то сколько. Обманывают тебя, да еще и осмеивают... Что ж ты добрых людей не собрал, одних врагов нажил? Да оглядись вокруг и уступи... Неужто все мало тебе?
-- Деньги -- вздор, а люди -- все, -- отвечал он. -- Ах, Маша, Маша, сестреночка славная... Ее можно и оставить. А на кого дела-то оставлю?
Потемкин всюду начал открыто высказываться, что Россия не одним барством сильна, что нельзя упования викториальные возлагать едино лишь на дворянство.
-- Пришло время открыть кадетские корпуса для детей крестьянских и сиротинок солдатских, пусть будут офицеры плоть от плоти народной... Рано мы забыли Ломоносова, рано!
По чину генерал-адъютанта неделю он провел во дворце, навещая Екатерину. Однажды сказал ей:
-- А дешперация-то у тебя уже не та, что раньше!
-- Дешперации более шибкой не требуй, ибо дел стало невмоготу...
В караул Зимнего дворца заступила рота преображенцев. И заявился к нему Гаврила Державин -- не зван не гадан.
-- Чего тебе? -- спросил Потемкин.
Стал поручик говорить о заслугах своих. Печалился:
-- А именьишко мое под Оренбургом вконец разорено.
-- Покровителя, скажи, имеешь ли какого?
-- Был один. Да его Петька Шепелев шпагой проткнул. Это князь Петр Михайлович Голицын.
Потемкин омрачился. Скинул с ног шлепанцы.
-- "Приметь мои ты разговоры..." Как дале-то у тебя?
Державин стихи свои читал душевно и просто:
Приметь мои ты разговоры,
Промысль о мне наедине;
Брось на меня приятны взоры
И нежностью ответствуй мне...
Представь в уме сие блаженство
И ускоряй его вкусить:
Любовь лишь с божеством равенство
Нам может в жизни сей дарить.
Потемкин расцеловал поэта с любовью.
-- Слыхал? -- спросил он Рубана. -- Вот как надо писать. А ты, скула казанская, -- повернулся он к Державину, -- чего пришел? Или в полковники метишь?
-- Да мне бы чин не повредил, -- сказал Державин. -- Опять же, если супругу сыскивать, как без чина к ней подойдешь?
-- Будешь полковником... я тебя не оставлю.
Когда указ вышел из типографии Сената, Державин глазам своим не верил; стал он коллежским советником, что по "Табели о рангах" и соответствовало чину полковника.
Но дни Потемкина были уже сочтены.
Разом опустела его приемная, которую раньше наполняли люди и людишки, ищущие его милости, как собаки ласки, -- это признак недобрый. Вот и сегодня навестили только два дурака, конъюнктур придворных не разгадавшие. Один дурак высказал дурацкое мнение, что он благороден и лишь потому беден.
-- Не ври! -- сочно отвечал Потемкин. -- Еще не всякий бедняк благороден и не каждый богач подлец. Убирайся вон!
Второй просил у светлейшего вакантного места.
-- Вакансий свободных нет, -- сказал Потемкин. -- Впрочем, повремени: скоро мое место освободится, так ты не зевай...
В разгар лета, желая испытать крепость чувств к нему Екатерины, Потемкин размашисто вручил ей прошение об отпуске:
-- Слышано, что где-то Тезей оставил какую-то Ариадну. Но еще не приходилось мне читывать, чтобы Ариадна оставила своего Тезея... Воля твоя, матушка! Отпусти ради отдыха.