Пикуль Валентин Саввич. Мальчики с бантиками

   - Вы куда, ребята? - спрашивал он на бегу.
   - На комиссию. Для первого опроса.
   - А что это за опрос такой?
   - Если б знать! Говорят, по всем наукам гоняют.
   - Я тоже с вами, - не отставал от них Савка. - А где лист у тебя?
   - Какой?
   - А вот такой. Для комиссии.
   - Нету листа! - отвечал Савка и мчался дальше.
   Перевели дух возле дверей кабинета, где заседала комиссия. Через толпу ребят пробирался хмурый капитан третьего ранга, и вдруг он цепко схватил одного юнгу за локоть.
   - Покажи руки! Это что у тебя?
   Руки были испещрены татуировкой. Капитан третьего ранга грубо распахнул куртку и обнажил грудь кандидата в юнги, разрисованную русалками и якорями.
   - Дай лист, - приказал офицер и тут же порвал лист в клочья. - Можешь идти. Ты флоту не нужен.
   - Простите! - взмолился тот. - Это можно свести... сырым мясом прикладывать... Дурак я был...
   - Сведешь - поговорим! - Капитан третьего ранга открыл дверь в кабинет. - Входите по одному. Кто первый?
   Первого выставили с треском через три минуты.
   - Сразу засыпали, - говорил он, очумелый. - Мол, политически неподкован...
   - Следующий! - потребовали от дверей.
   Кто-то сзади больно треснул Савку по затылку, он влетел в кабинет и узрел пред собой грозное судилище.
   - Где твой лист? - спросили от стола.
   Савка выдернул из-за пазухи бухгалтерские тетради, заполненные "собственными сочинениями".
   - Вот сколько листов! - сказал он в растерянности.
   За столом оживились:
   - Что это тут у него? Ну-ка, ну-ка...
   На обложках было аккуратно выведено: "Военно-морское дело". Внутри тетрадей, под рубриками дебета и кредита, был размещен текст, украшенный рисунками на морские темы. Потому и разговор начался узкоспециальный.
   - Какие огни несет судно, стоящее на рейде?
   - Штаговый и якорный гакобортный.
   - Что такое штаг и что такое гакоборт?
   Савка отрубил слово в слово, как у него было записано в тетради.
   - Каких систем якоря знаешь?
   - Знаю по алфавиту: Болда, Гаукинса, Денна, Инглефильда, Марелля...
   - Стой, передохни! Какой якорь принят на нашем флоте?..
   - Холла. Самый надежный. С поворотными лапами.
   Капитан третьего ранга нацепил очки, притянул к себе Савкины тетради.
   - Хочу знать имя автора, - сказал он и вдруг спросил? - Ты случайно не родственник нашему комиссару?
   - Это мой отец.
   - А обходного листа нет?
   - Нет.
   Капитан третьего ранга извлек из стола чистую анкету, вписал в нее фамилию, имя и отчество Савки, потом спросил:
   - В каком родился?
   - В двадцать восьмом.
   - Не пойдет. Хорош ты парень, но... мал. Набор в юнги производится среди тех, кому уже пятнадцать.
   - Клянусь! - ответил Савка. - Мне пошел пятнадцатый.
   - Ладно, - слегка подобрел капитан третьего ранга. - О чем мы толкуем, ежели под носом телефон стоит. Позвоним отцу. А ты, товарищ Огурцов, пока выйди и поскучай за дверью.
   Скоро его позвали обратно в кабинет.
   - Отец не возражает. Мы тоже. Забирай лист. Первую отметку "годен" ты уже получил. Не подгадь на медицинской комиссии. Там мы тебе помочь не сможем - врачи у нас строгие...
   * * *
   Отбор в юнги шел безостановочно, жестоко разделяя мальчишек на годных и негодных, на счастливых и несчастливых.
   Врачи заняли гимнастический зал, отодвинули к стенкам спортивные снаряды. Подростков гоняли от стола к столу. Голые, они стыдливо прикрывались обходными листами, на которых появлялось все больше непонятных записей. Поспешность сверстников заразила и Савку: он тоже начал метаться между столами, по диагонали рассекая зал, от одного врача к другому.
   Седой дядька в больших чинах обстукал его.
   - Наклонись. Выпрямись. Руки вперед. Глаза закрой. Раздвинь пальцы... Водку пил?
   - Нет. Что вы!
   - Куришь?
   - И не думаю.
   - Когда собираешься?
   - Что?
   - Курить.
   - Пока не хочется.
   - Ну и ладно. Тощий ты, правда. Но на флотских харчах откормишься. Иди с Богом на вертушку... Кто следующий?
   Садиться в кресло-вертушку было страшно. Как раз перед Савкой одного кандидата в юнги так повело в сторону, что, полностью потеряв равновесие, он врезался лбом в стенку.
   Красивая врачиха во флотском кителе велела Савке:
   - Садись. Зажимаю руки. Ноги в ремни. Начали!
   В одну полоску сразу вытянулись все лица, неслась перед глазами - уже без углов! - стенка зала, слились в одно окна. Но вот добавилось вертикальное вращение. Теперь кресло кувыркалось. Сплошная матовая дуга стала пестрой, и Савка уже не знал, где пол, где потолок.
   Неожиданная тишина. Внезапный покой.
   - Вылезай, - сказали ему, освобождая ремни.
   Едва коснулся пола, как швырнуло в сторону. Савка сделал шаг, и его тут же вклеило грудью в подоконник. "Все пропало!" - было его первой мыслью. Но у докторов на этот счет, очевидно, было какое-то свое мнение, и по движению руки красивой врачихи Савка догадался, что она пишет ему "годен".
   - Теперь на силомер, - сказали ему.
   Из рук врачихи он благодарно принял лист.
   - А что со мной было? - спросил неуверенно.
   - Ничего страшного, - отвечала она с улыбкой. - Ты, мальчик, наверное, будешь в море укачиваться. Но пусть это тебя не пугает... Адмиралы Ушаков и Нельсон тоже укачивались.
   Савка занял очередь на силомер. Поинтересовался;
   - А как тут? Не слишком придираются?
   - Ерунда! - отвечали ему. - Нужно рвануть от пола рычаг, чтобы стрелка прибора указала не меньше семидесяти.
   - Чего "семидесяти"?
   - Килограммов, конечно.
   Савча глянул на свой лист. Такого счастливого результата он сам не ожидал. Всюду "годен", "годен", "годен". Осталось заполнить последнюю графу на силомере, и тогда флот, издавна зовущий и такой заманчивый, сразу приблизится к нему. Дрожа котельными установками, дымя из широких труб эсминцев, флот обласкает его теплым дыханием воздуходувок...
   Семьдесят килограммов!
   И как назло острая ломота потекла от плеча вниз, пальцы будто налились ртутью. А очередь двигалась с роковой неумолимостью. Юнги рвали от пола рукоять прибора, который точно оценивал мускульное напряжение. На силомере гораздо чаще, чем у других столов, слышалось бодро подгоняющее:
   - Отходи! Следующий... Так, отходи! Следующий...
   Судьба наплывала на Савку, как то вагонное колесо в ночи, безжалостное к равнодушное к его мальчишеской доле.
   Ближе, ближе, ближе...
   Сколько он выжмет? Ну, сорок. Не больше.
   Что делать? Как быть? Только бы не разреветься!
   Савка сделал шаг в сторону из очереди...
   Сто двадцать пять граммов хлеба в сутки, холод нетопленых жилищ, взрывы снарядов в соседних домах, ночные зарева пожаров - все это, вместе взятое, еще держало его в кольце жестокой фашистской блокады.
   "Нет, мне не выжать!" И он выскочил в коридор.
   * * *
   В коридоре толпились счастливчики, уже прошедшие все стадии проверки. Кто-то сзади положил руку на плечо Савке. Перед ним стоял остроскулый, чуть косоватый паренек, улыбался по-хорошему.
   - Ты каковский? - спросил он, явно радуясь жизни.
   - Был ленинградский, а теперь... Вон мой дом виднеется.
   - А меня зовут Мазгутом Назыповым.
   - Узбек ты или... Откуда будешь?
   - Татарин касимовский буду. Касимов знаешь?
   - Нет.
   - Ну, я тебе расскажу потом... Давай дружить, хочешь?
   - Еще бы! А ты море видел?
   - Откуда мне его видеть было? Из Касимова?
   - А чего же тогда на флот пошлепал?
   - Чудак-человек! Кто же от флота откажется? Ты вот скажи, сколько раз "Мы из Кронштадта" смотрел?
   - Два раза.
   - А я - четыре. Есть хочешь?
   - Всегда хочу, - ответил Савка.
   - Я тоже, - помрачнел Мазгут. - Знаешь, у нас в Касимове голодно. Я уезжал, так в доме куска хлеба не было... Но скоро нас поведут на обед. Это правда, что на флоте компот дают?
   Савка живо обернулся к новому товарищу.
   - Мазгут, ты мне сам дружбу предложил, так? Вот и выручи меня. Бери мой лист, ступай в зал и дерни там ручку на семьдесят килограмм. А?
   - Что, сам не можешь?
   - В том-то и дело. После цинги. И рука болит.
   Назыпов слегка отодвинулся от Савки:
   - Лучше я тебе свой компот за обедом отдам.
   - Зачем он мне? Ты дерни лучше за меня.
   - А если застукают? Тогда ни флота, ни компота.
   Савка даже обиделся:
   - Ты же моря не видел! На что оно тебе-то?
   Они разошлись, и Савка, ища поддержки, придвинулся к компании великовозрастных юнг, которые прятали цигарки в кулаках, тоже довольные жизнью. Среди них выделялся здоровяк, говоривший этак небрежно, кривя толстогубый ротище:
   - Мы тут с ребятами из нашего двора магазинчик один накололи. Взяли патефон с пластинками, даже Лемешева пластиночки попались, конфеты "Кис-кис" и четыре бутылки водки. Ну, засыпались всей бражкой. Мне повестка: явиться тогда-то в милицию, к следователю. А тут шухер пошел по городу, что пацанов постарше в юнги записывают. Я вместо милиции к военкому. Ну, парень я здоровый, меня - сюда. А то бы засадили.
   Довольный собой, он размял цигарку о радиатор парового отопления и зашвырнул окурок в угол коридора.
   - А что нам! - добавил, не унывая. - Мне уже почти семнадцать. Еще бы годок покрутился дома, потом призыв - и в окопы. Так лучше уж в юнги. Тачка-то от нас не убежит!
   Савка выбрал удобный момент и дернул силача за рукав.
   - Как фамилия? - спросил он его.
   Тот даже посерел от ярости:
   - А ты кто? Из угрозыска, чтобы фамилию спрашивать?
   - Да нет, я так. Мне бы кого посильнее.
   - Или в ухо захотел посильнее? Могу по блату устроить.
   - Постой! Меня вот, например, зовут Савкой Огурцовым...
   - А что мне с того? - наступал на него верзила.
   - Будь другом, - взмолился Савка. - Вижу я, что тебе сил девать некуда. Так спаси - выжми за меня...
   - Что тебе выжать надо?
   - Да эти килограммы. Хотя бы семьдесят! Здесь, смотри, народу сколько, все голые бегают, врачи уже затыркались с нами. Для них мы все на одно лицо. Будь другом...
   Парень призадумался. Взял у Савки анкету.
   - Идет! - сказал бодро. - А фамилию мою ты запомнишь на всю жизнь Синяков... Витька Синяков. Ясно?
   Разделся, прикрыл себя Савкиным листом и смело шагнул к двери гимнастического зала. Скоро вернулся обратно.
   - Я без очереди пролез. Сто двадцать пять, не мало ли?
   - Ой, куда мне столько... Хватило бы и семидесяти! Вот спасибо, вот спасибо... Так выручил, так выручил, так выручил!
   Витька Синяков проворно пролез ногами в штаны.
   - Я с твоего "спасиба" здоровее не стану, - отвечал он. - И помни, хиляк, твердо: Витька Синяков даром никому и никогда ничего не делал и делать не будет...
   За стенами Экипажа навзрыд пропели тревожные горны.
   Свершилось!
   * * *
   Вот он, самый вожделенный миг - получение моряцкой форма. Впервые для них, еще вчера бегавших в школу, специально для их слуха распелись соловьями старшинские дудки!
   - Ходи до баталера. Бегом по трапам!
   И хотя в здании Экипажа обыкновенная лестница с перилами, отныне она становится трапом, столовая - камбузом, уборная - гальюном, полы палубами, потолки - подволоками, пороги - комингсами, а стены переборками. Ошибаться никак нельзя, иначе засмеют!
   Длиннющие очереди выстроились возле дверей баталерок, в нетерпении ожидая, когда можно будет покрасоваться матросской формой. Баталеры запускали на склады человек по двадцать. Юнги вставали шеренгой вдоль длинного, как на базаре, прилавка. На прилавке были заранее уложены кучками вещи, начиная от ремня с бляхой и кончая шинелью. Кто возле какой кучки встал, тот ее и получил, без всяких примерок.
   Отовсюду неслись душераздирающие вопли:
   - Товарищ старшина, бескозырка - словно таз!
   - Отрасти кумпол пошире, - отвечали баталеры.
   - Мне обувь - сорок четвертый размер попался.
   - Твое счастье! А здесь не универмаг, чтобы копаться.
   - А где же ленточка к бескозырке? - спрашивали юнги.
   При этом вопросе взмокшие баталеры сатанели:
   - Ты что? Первый день на свете живешь? Или папа с мамой не говорили тебе, что ленточка выдается только тому матросу, который уже принял присягу?
   - А-а-а...
   - Вот тебе и "а-а-а"! Забирай хурду и отчаливай.
   Савка трепетно похватал свои вещички и понесся к лестнице Экипажа, на ступеньках которой юнги спешно переодевались. Все коридоры были забросаны пиджаками, джемперами, сорочками, футболками; всюду валялись полуботинки, спортсменки и сапоги (встречались даже лапти). Савке повезло: случайно ему досталась форма на малорослого моряка, и он, не долго думая, раздобыл мелу, начал яростно надраивать бляху на ремне. Многое было юнгам еще неясно, никто не понимал значения "галстука", который должно носить только при шинели или при бушлате. Наконец все переоделись, простились с узлами и чемоданами, распихали по карманам формы дорогое и заветное. Юнг повели в актовый зал Экипажа, велели снять бескозырки, но сесть не позволили.
   - Кино покажут, - говорили одни,
   - Не кино, а концерт шарахнут.
   - Сейчас речугу толкать будут, - подозревали другие.
   На сцену вдруг вышел комиссар Экипажа:
   - Двери закрыть. Смир-рна! Слушай приказ...
   Это был знаменитый приказ наркома обороны за номером 227, который зачитывался только перед военными. В крутых и резких словах было сказано начистоту, что дела наши плохи; что отступать больше нельзя; что решается судьба всего советского строя и всей великой русской нации; что пора покончить с паникерами; что главным девизом армии и флота отныне должны быть слова: "Ни шагу назад!"
   Слушали затаив дыхание. Комиссар не допустил никаких комментариев к приказу, ничего не добавил от себя. И без того все было ясно.
   - Старшины! Выводите людей.
   - Головные уборы на-а-деть! Выходи строиться...
   Нестройной колонной вытянулись на улицы Соломбалы; какая-то старуха перебежала юнгам дорогу, испуганно крестясь:
   - Хосподи-сусе, всего-то годочек отвоевали, а уже деток малых на войну тащат. Свят-свят, с нами крестная сила!
   Угасли последние огни глухих окраин Архангельска.
   - Идти чтоб с песнями! - послышалась команда.
   В самом начале колонны возник, струясь в полумраке, чистый серебряный голос:
   Все вымпелы вьются и цепи гремят
   Наверх якоря выбирают...
   Тысяча юных голосов повела песню по печальной дороге, еще не ведая, куда эта дорога ведет.
   Не скажут ни камень, ни крест, где легли
   Во славу мы русского флага,
   Лишь волны морские прославят одни
   Геройскую гибель "Варяга"...
   От "Варяга" давно и следа на воде не осталось. Но его флаги вечно будут реять над русскими моряками.
   * * *
   Кажется, пришли. Показался лагерь бараков, обтянутых колючей проволокой. С высокой будки, где стоял часовой, плацы лагеря подсветили лучом прожектора Витька Синяков оповестил всех:
   - Это, братцы, пересылка. Сейчас дадут нам по сроку без адвоката, и прощай, мамочка, загубил я молодость во цвете лет...
   Никто не засмеялся. Из болотистого леска тучами налетали комары. Старшины развели юнг по баракам, отвечали одно:
   - Спать, ребята, спать. Отвыкай спрашивать!
   Савка с самого начала решил, что станет дисциплинированным юнгой, и когда ему велели спать, он тут же безмятежно заснул на голых нарах. А пока он дрыхнул, юнги побойчей не терялись. Судя по тихой возне, всю ночь напролет происходил свободный обмен формы. Савка утром встал, а шинель на нем уже волочится по земле. Фланелевка сама собой выросла до колен. Клеши тащатся по лужам, пояс брюк расположен выше груди. Бескозырку тоже подменили: теперь она, паря над ушами, свободно вращалась на стриженой макушке. В довершение всего ноги болтались в обуви, словно в ведрах. В таком виде Савка мало напоминал бедовых матросов из фильма "Мы из Кронштадта". Никак он не походил на скитальца, альбатроса и гордого пенителя океанов!
   От обиды поплакал он в уголку, чтобы никто не видел, и пошел жаловаться старшине барака. Тот, замотанный до предела, только отмахнулся:
   - А где ж ты был, когда тебя переодевали?
   - Я спал, - отвечал Савка.
   - На флоте никто не спит. На флоте лишь отдыхают.
   Впрочем, старшина утешил его, пообещав, что по прибытии на место службы всем юнгам подгонят форму по росту. Особенно трудно было справиться с брюками. Савка и ремнем-то их у пояса перетянул, и снизу-то до самых колен загнул, а все лишнее, что болталось выше ремня, премудро свесил наружу с напуском. Ради идеалов стоило и пострадать!
   С утра юнг уже строили между рядами бараков. Экипажные старшины, во всем черном, как большие гладкие кошки, двигались вдоль шеренг мягко и неслышно, словно присматриваясь к добыче, из которой следовало в ближайшие дни выпустить бесшабашный дух.
   - Внимание! Никто не имеет права выходить с территории лагеря. Самовольщики поплатятся. Писать письма родным можете сколько угодно, но все письма будут отправлены лишь с места постоянной службы. А сейчас... вывернуть карманы!
   Расчет был правильным: сколько имелось куряк среди юнг, все высыпали табак на землю.
   - Юнгам курить не положено, - заявили старшины. Витька Синяков зычным басом спросил:
   - А ежели я с одиннадцати лет курящий... подыхать мне?
   - И подохнешь, если с одиннадцати начал. Шаг вперед!
   - Мне?
   - Исполнять команду.
   Синяков шагнул вперед. Как и следовало ожидать, старшины обнаружили при нем табачище, припрятанный на будущее.
   - За неисполнение приказа - один наряд вне очереди.
   - За что-о? - взвыл Синяков.
   - Два наряда - за разговоры. Повтори!
   - Ну, есть два.
   - Без "ну"!
   - Есть без "ну": два наряда... А за что-о?
   После обеда Синяков дружески подсел к Савке:
   - Как тебе понравилось на флотской малине?
   - Мне пока нравится. А тебе как?
   - Жить можно, - отвечал Синяков. - Если ты еще и гальюны за меня выдраишь, так совсем хорошо будет.
   - А наряды получал не я, - возразил Савка.
   - Силу богатырскую тоже ведь не ты демонстрировал в Экипаже. А я ведь тебя предупреждал, что Витька Синяков даром ничего не делает. Не пойдешь гальюны драить, я кому надо капну, что ты смухлевал в комиссии. Тогда тебе такого пинкаря с флота дадут, что будешь только лететь и назад оглядываться.
   - Ладно. Пойду. Выдраю.
   - А еще с тебя десять хлебных паек, - добавил Синяков.
   Придется отдать. Чтобы шума не поднимал.
   * * *
   Спору нет, народ собрался разный... В основном - горожане дети пролетариев и интеллигентов. Как это ни странно, очень мало юнг вышло из семей моряков. Больше всего явилось из провинции, где и моря-то никогда не видели. Но из русской истории известно: знаменитые флотоводцы, как правило, родились в раздолье полей и лесов, детство провели на берегах тихих, задумчивых речек, где водились скромные пескари, никогда не мечтавшие об океанах.
   Были среди юнг и такие сорвиголовы, что перешли линию фронта, чтобы не жить в оккупации. Были детдомовцы, серьезные покладистые ребята, потерявшие родителей или никогда их не знавшие. Были и беспризорники, которых милиция подобрала на вокзалах, где они погибали от грязи и голода, попрошайничая или воруя. Наконец, был один парнишка из партизанского отряда, который уже изрядно хлебнул военного лиха, прежде чем исполнилась его мечта о море.
   Сытых среди юнг не встречалось, а молодые растущие организмы требовали обильной кормежки. Война внесла свои жестокие нормы, и хлеб по карточкам приобрел для людей особый вкус и ценность. Оттого-то юнги, попав на флотский паек, вдохнув ароматов камбуза, обрели чудовищный аппетит, который не могли позволить себе прежде. Появились и "шакалы", что с утра до вечера маячили возле камбуза, обещая кокам вымыть баки из-под супа, в чаянии, что за это им что-либо перепадет. Подростки с более гордым характером клянчить не могли, зато изобретали свои способы предельного насыщения.
   Мазгут Назыпов первым протянул Савке руку.
   - Здравствуй. Ты на меня не сердишься?
   - Нет. Я нашел другого.
   - Вот и хорошо, - обрадовался Мазгут. - Давай условимся так; сегодня за ужином ты съедаешь мою и свою горбушку, а завтра я ем за тебя и за себя... Согласен?
   - Конечно. Две горбушки всегда лучше.
   К ним подошел рослый красивый подросток, который случайно слышал их разговор. Он сказал, что ему все это нравится.
   - Включайте и меня в свою комбинацию. Съесть три пайки сразу еще лучше, нежели только две. Кстати, будем знакомы - Джек Баранов, москвич, будущий подводник.
   - - А почему ты Джек? - спросили его.
   - Вообще-то я чистокровный Женька. Но я не понимаю, почему хуже называться Джеком. Вы Джека Лондона читали?
   - Здорово пишет!
   - Со временем собираюсь писать не хуже.
   - Ого! Джек, но пока ты не Лондон, а только Лондоненок.
   - Идет и это! Я разве обижусь? Итак, кинем жребий.
   Но жеребьевку пришлось отменить за неимением монет и спичек. Договорились на словах, что обжорствовать начинает Савка: сегодня ему предстоит слопать сразу три пайки!
   За ужином юнгам объявили, что завтра придут врачи. При этом у Савки екнуло сердце: опять станут крутить и щупать каждого. А вдруг обратят внимание, что левая рука у него не в порядке? Но старшины тут же его успокоили:
   - Завтра всем будут сделаны уколы! Не отлынивать...
   Большие чайники ходили вдоль длинных столов, а перед Савкой лежали сразу три горбушки хлеба. Только он было вознамерился запивать их чаем, как сзади к нему подкрался Витька Синяков:
   - А-а, вот ты где затаился от суда истории...
   Заметил три горбушки и заграбастал их себе.
   - Ого, сколько ты нашакалил! С тебя еще семь таких же. Войди в мое трагическое положение: курить охота, а хлеб при случае можно обменять на табак. - И похлопал Савку по плечу, чтобы тот не раскисал. - Не плачь, дитя, не плачь напрасно. Спроси любого грамотного, и тебе скажут, что наедаться на ночь вредно.
   Перед отбоем Савку прижали в угол Джек с Мазгутом:
   - Слушай, ты зачем отдал наш хлеб этому прохиндею?
   Савка признался, что, если бы не этот Синяков с его развитыми бицепсами, не видать бы ему флота как своих ушей.
   - По-моему, - сказал на это Джек Баранов, - Витьке хлеба не давать, а лучше сообща набьем ему морду.
   - Набей! - возразил Мазгут. - Ты ему банок накидаешь, а он доложит, что Савка врачей обдурил.
   После чего друзья решили несколько вечеров поголодать, но чтобы Савка сразу рассчитался со своим вымогателем.
   - И больше с ним не связывайся, - внушали они ему. - Врачей пока избегай. Приживись на флоте, чтобы тебя оценили. Попадешь на корабль, там доктора не такие живоглоты, как в тылу. Там тебя подлечат и - порядок... Пошли спать, ребята.
   Но от Синякова не так-то легко было отвязаться.
   - Уже кололи тебя? - спросил он Савку утром.
   - Во какой шприц... А тебя?
   - Моя нежная натура этого не выносит. Будь другом, подставь врачам попку и за меня. Назовись моей фамилией, как я когда-то назвался твоей... Или забыл услугу?
   Пристав к очередной партии юнг, Огурцов покорно спустил штаны и принял второй укол. С болью чувствуя, как входит в тело игла, Савка уяснил для себя житейскую истину: одна ложь цепляется за другую, и из маленькой лжи вырастает большая ложь...
   За два дня он рассчитался с Синяковым хлебом:
   - Мы в расчете, и больше ко мне не лезь.
   - Насколько я понимаю в политике, - ответил Витька, потрясенный честностью Савки, - ты моим верным вассалом быть не желаешь.
   - Не желаю. У меня другие друзья.
   Синяков откусил сразу половину пайки. Жуя хлеб, промычал:
   - Ну, валяй. Посмотрим. Кстати, что у тебя с лапой? В каких дверях тебе ее прищемили? Может, ты инвалид какой?
   Савка побежал прочь. Ну и липуч, проклятый.
   * * *
   До самого конца июля томились юнги по баракам, отрезанные от общения с городом, лишенные права переписки. Старшины читали им строевой и дисциплинарный уставы. Но эти книжки навевали на юнг непроходимую тоску. Не веселее казались и строевые занятия, отработка шага и поворотов между стенами унылых бараков.
   Тоска ожидания иногда рассеивалась лекциями комиссаров о славе и героизме русского флота. Изучали юнги и винтовку с гранатой - это уже охотно! Ни одного кинофильма юнгам не показали.
   На все вопросы старшины отвечали:
   - Умей ждать. Флот любит терпеливых ребят.
   Среди юнг стали блуждать самые нелепые слухи;
   - Вот гадом буду, - клялся один, - если совру. Это уж точно: всех нас скоро забабахают на Землю Франца-Иосифа.
   - Вранье! - отвечали ему. - Сейчас каждого из нас втихаря проверяют, а потом станут готовить в десант. Севастополь обратно брать! Кто накроется тому вечная память. А кто живым из десанта вернется, того допустят до сдачи экзаменов.
   - Каких еще экзаменов? Мало мы их в школе сдавали?
   - Говорят, по математике гонять станут. Икс равен игреку, тангенс-котангенс, ну и прочая мура... В один из дней раздался голос дневального:
   - Юнга Огурцов - на выход!
   - С вещами? - спросил Савка.
   А сердце, казалось, сломает все ребра в груди. Зачем на выход? Неужели дознались, что с рукой неладно?
   - Без вещей! Тебя батька на ка-пэ-пэ дожидается.
   Курящие хватали Савку у дверей, терзая просьбами:
   - Папан твой с папиросами? Слямзи для нас по штучке.
   - Да ну вас! - угрюмо увертывался Савка от просителей. - Он же меня выдерет, если я у него курева попрошу.
   Отец, еще издали заметив сына, принялся хохотать. В самом деле, картина была уморительная: маленький человечек во фланелевке до колен, рукава закатаны, штаны подвернуты, а вырез фланелевки, в котором видна тельняшка, доходит до самого пупа.
   - Ловко тебя принарядили, брат! - сказал отец, просмеявшись. - Ну, не беда. Давай отойдем в сторонку. Ты как живешь-то?
   - Хорошо.
   - Правду сказал?
   - Конечно. Юнги, бывает, и в адмиралы выходят.