Постепенно наш разговор переключился на юнг:
- Сейчас я вам кое-что покажу. - Огурцов вышел и вернулся с бескозыркой, размером не больше десертной тарелки. - Вот это - моя... Смешно, правда? Глядя на нее, понимаю, какой я был тогда маленький. А счастлив я был тогда безмерно! Но первый пот с нас сошел именно на Соловках. Пришлось делать то, к чему некоторые из нас никак не готовились. Нам казалось, что главное - надеть форму. Однако еще никто не становился моряком от ношения тельняшки и бескозырки. Одного желания сражаться с врагом еще мало.
- Ну, а романтика... - напомнил я неосторожно.
Савва Яковлевич неопределенно хмыкнул.
- Романтика - фея нежная и весьма капризная. С нею надобно обращаться осторожно. Для тех, кто действительно любил флот, трудности только укрепляли их романтическое стремление. А из таких, что случайно увлеклись морем, романтику вышибло сразу, как пыль из мешка. Такие люди видят в морской службе лишь тяжкую повинность, которую приходится отбывать в расплату за минутное увлечение юности.
- Вы мне подали мысль, - сказал я. - Следующую часть я с ваших же слов назову так: "Без романтики".
- Вы все перепутали, - сердито отвечал Огурцов. - Таких слов я никогда не произносил. Как я, романтик в душе, могу отказаться от романтики? Нет, романтика как раз была. Только путь в нее лежал через преодоление трудностей. Тут скрывать нечего: было нелегко.
- Так как же мы назовем следующую часть?
- А как хотите, - отмахнулся от меня Огурцов.
В конце разговора, собираясь уходить, я спросил:
- Савва Яковлевич, вы сегодня чем-то огорчены?
- Да. В газетах пишут, что какой-то мерзавец застрелил на Соловках последнего оленя. Это был самец. А год назад браконьер убил самку. Убил ее, сожрал тишком, а обглоданные кости забросил в крапиву... Архипелаг лишился большого семейства. Много веков назад монахи завезли оленей из тундры на остров и приучили их к жизни в этом дивном лесу. У красоты отнята часть ее! Соловки, - заключил Огурцов, - драгоценная жемчужина в короне нашего государства, а любой жемчуг, как вы знаете, нуждается в уходе. Иначе он померкнет, и ему уже не вернуть былого блеска!
Часть вторая.
Гавань благополучия
Не секрет, что в начале войны на самые опасные участки фронта командование бросало "черную смерть" - матросов! Тогда-то и появилась эта отчаянная песня:
А когда бои вскипают
И тебе сам черт не брат,
В жаркой схватке возникают
Бескозырка и бушлат.
Это в бой идут ма-тро-сы!
Это в бой идут мо-ря!
Никогда не сдаваясь в плен, предпочитая смерть с последним патроном, многие моряки не вернулись из атак на свои корабли. Уже на втором году войны флот испытывал острую нехватку в хорошо обученных специалистах. Ведь те, кто погиб на сухопутье, были минерами, радистами, рулевыми, гальванерами, оптиками и электриками...
Павших должны были заместить юнги. Хотя по званию они и ниже краснофлотца, но Школа Юнг давала им полный курс обучения старшин флота.
Царский флот имел своих юнг. В советском же флоте юнги никогда не числились. Имелись лишь воспитанники кораблей, но плачевный опыт их "воспитания" привел к тому, что во время войны их на кораблях не держали. Эти воспитанники были, по сути дела, живой игрушкой в команде взрослых людей. Они хорошо умели только есть, спать, капризничать и получать в школе двойки, ссылаясь на свою исключительность.
Совсем иное дело - юнги! Это тебе не воспитанник, которому не прикажешь. Юнга - ответственный человек, знающий дело моряк. Приняв присягу, он согласен добровольно участвовать в битве за Отчизну, и смерть вместе со взрослыми его не страшит, как не страшит и любая работа.
Слово "юнга" - голландского происхождения, как и большинство морских терминов, пришедших на Русь в пору зарождения русского флота. Основав в 1703 году легендарный Кронштадт, Петр I открыл в нем и первое в стране училище юнг. Сам император, будущий шаут-бенахт флота российского, начинал службу на флоте в Зине "каютного юнги". А это значило, что если адмирал
Корнелий Крюйс прорычит с похмелья в каюте: "Ррро-му... или расшибу всех!" - то император должен покорнейше ответствовать: "Не извольте серчать. Сейчас подам..."
Но времена изменились круто, и нашим юнгам таскать выпивку по каютам офицеров уже никогда не придется.
"Волхов" высадил юнг на Соловках утром второго августа, и первые пять дней они провели в Кремле, где их все восторгало. Ощущение такое, что эти гиганты-камни сложены не муравьями-людишками, а сказочными циклопами. Обедали юнги в Трапезной палате Кремля, которая по величине сводов и дерзости архитектурной мысли могла бы соперничать и с Грановитой палатой Московского Кремля. Странно было просыпаться в кубриках, где когда-то томились декабристы...
Постепенно юнги усвоили, что они становятся военнослужащими, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Одно из таких последствий вменяло им в обязанность трудиться. Но пошли гиблые разговоры, что "ишачить не нанимались", и от работ некоторые отлынивали.
- Сачок! - говорили о таких. - Опять сачкует.
Помимо морской терминологии, давно вошедшей в уставный и литературный обиход, существовал на флоте еще и жаргон К примеру, "гауптвахта" - слово пришлое из неметчины, хотя всем понятное; но как оно превратилось в "губу" - этого уже никакой академик не выяснит.
Когда один юнга говорил в бане другому: "Ну-ка, подрай мне спину мочалкой", - то это говорилось по-морскому точно, и греха в такой фразе не было. Но когда за обедом слышалось над мисками: "Рубай кашу живей!" - то это уже был не язык моряков, а глупейшее пижонство.
Савка Огурцов почему-то сразу невзлюбил дурацкий жаргон и тогда же решил, что он не станет осквернять свой язык. Сачков он называл по-русски лодырями, а на камбузе не рубал, а просто ел (или, как говорили любители уставов, принимал пищу).
Кремль тогда принадлежал учебному отряду.
- Видал-миндал? - говорил Синяков. - Вот как гайку у них закручивают... Ежели и нас таким же манером завернут, убегу.
- И станешь дезертиром, - отвечал ему Савка.
- Какой же я дезертир, коли присяги еще не давал. Я не дурнее тебя и сам знаю, что бежать после присяги опасненько...
Скоро юнгам выдали первое их оружие - противогазы. Конечно, они по-мальчишески тут же развинтили и свинтили все, что в противогазах откручивалось. Это кончилось для любопытных плохо, потому что юнг сразу погнали в герметические камеры, где их окуривали хлорацетафеноном. У кого противогазы оказались неисправными, те потом до вечера не могли открыть глаза, из которых струями текли обильные слезы.
Юнги изучали положения воинских уставов. Им велели твердо помнить нумерацию форм одежды.
- Вот сейчас вы одеты по форме номер три. При температуре воздуха до минус шести, когда положены шинели, форма будет шестой. Но если смените бескозырку на зимнюю шапку, это форма седьмая...
Выяснилось, что некоторым номерам юнги не могли соответствовать, ибо у них не было бушлатов, не было и белоснежных форменок - только фланелевки. Начинался бунт:
- А когда бушлаты дадут?
- У меня ботинки каши просят...
- Почему нам белых форменок не дали? Или мы других хуже?
- Спокойно! - утихомиривали юнг офицеры. - Форменок вы и не увидите, ибо на Северном флоте они не входят в форму одежды. Бушлаты выпишут позже. А кто, недели не прослужив, умудрился ботинки порвать, ну это, знаете ли... На вас не напасешься! По аттестату обувь выдается матросу на год службы. Нечего в футбол гонять булыжниками вместо мячей!
Занятия пошли на пользу, и скоро шутники изобрели новую форму для ношения в тропических морях. Они прыгали по койкам в нижнем белье и с противогазными масками на лицах:
- Стройся по форме раз - кальсоны и противогаз!
А за монастырем лежало глубокое Святое озеро, и юнги, стоило отвернуться начальству, нещадно, до сини, до дрожания губ купались в нем. Савка при этом сиживал на бережку.
- Огурцов, - звали его с воды, - полезай к нам.
- Не хочется, - отвечал он, - завидуя товарищам острой завистью отверженного. - Да и не жарко сегодня.
Огурцов... врал! Он врал от позора, что угнетал его.
Огурцов не умел плавать! Да, так уж случилось, что, мечтая о большом море, он не выучился плавать в той мелкой речке, возле которой жил на даче. И вот теперь Савку мучил стыд перед товарищами, когда они хором обсуждали достоинства кроля, брасса или баттерфляя.
Чтобы не оказаться в одиночестве, Савка вставлял и свои лживенькие слова:
- А я так больше саженками...
Мирное житие в тихой обители неожиданно кончилось. Юнгам еще разок вкатили по два укола, так что сесть было нельзя, и велели выходить из Кремля с вещами. Святые ворота, похожие на въезд в боярский терем, выпустили их на берег Гавани Благополучия.
Колонна миновала поселок, юнги углубились в густой лес. Опять никто ничего не знал - куда, зачем, почему?
Савка глянул назад и поразился:
- Я и не думал, что нас так много.
Рядом с ним шагал рыжий юнга с фальшивой железной коронкой во рту.
- Поднабрали нас немало, - согласился он. - Если все станут одного лупцевать, то сразу пиши - амба! Живым не уйдешь.
Лес, лес, лес... гуще, темнее, сырее. Куда ведут?
- Ишачить, наверное, - пророчили пессимисты.
Зато оптимисты радовались... Она была прекрасна, эта дорога, и юнги, вчерашние горожане, даже малость попритихли при виде ее красот.
Сколько озер! Сложная система старинных дамб, возведенных трудом богомольцев, была создана вполне художественно - гармония с природой соблюдена. Идешь по такой дамбе, справа возле самых ног плещет рыбой озеро, слева внизу, будто в пропасти, тоже затуманилось волшебное озерко.
Как люди умудрялись одной лопатой творить такие чудеса - непостижимо!
Юнги шагали целый день и наконец устали.
Над лесом уже вырастала коническая гора, на вершине ее стояла церковь, в куполе которой расположился маяк. Это был тот самый маяк, теплые огни которого посветили юнгам в ночи их первого плавания. А по склону горы спускался к дороге заброшенный фруктовый сад.
- Товарищ старшина, а далеко нам еще топать?
- Теперь уже близко. Почитай, все Соловки прошли мы сегодня, с юга прямо на север. Движемся к заливу Сосновому.
- А там что? Или опять секрет?
- Там колхоз рыбацкий. Место старинное.
- Неужели и мы в колхозе жить будем?
- До Сосновой мы не дойдем. Скоро покажется наше озеро.
В просвете величавых сосен и вправду засветилось озеро - длинное, мрачное, колдовское. Хотелось верить, что по ночам, когда притихнет природа, в этом озере начинают играть водяные, высоко всплеснет воду чаровница-русалка... Совсем неожиданно, разрушая очарование, громадная черная крыса с длинным хвостом спрыгнула с кочки в воду. За ней - другая, третья, еще, еще крыса.
- Бей их! - закричали юнги, ломая строй.
Кто - за камень, кто - за палку. И - понеслись.
- Стой! - властно задержал их офицер, сопровождавший колонну. - Это мускусные крысы из Канады. Называются - ондатры. Для человека безобидны, а мех отличный, дорого ценится на международных пушных аукционах.
Побросали камни и палки. Вернулись в строй.
- Надо же! А я-то обрадовался... вот дурак.
Еще один поворот, и за лесом открылась сваленная из камней конюшня, в воротах которой устало фыркала одинокая лошадь. Там, где есть лошадь, должны быть и люди. Верно, - вот и баня топится, тоже каменная, тоже древняя. Показался дом, совсем неподходящий для такой глуши, - в два этажа, с резными карнизами, а на крыше - башенка, вроде беседки, для обзора окрестностей. Перед домом был разбит сквер - с клумбами и березками. А за садиком возникла угрюмая постройка с черными глазницами окон, и на каждом окне - тюремная решетка. Возле этого здания, почти впритык к нему, красовалась церковь святой Одигирии. Едва держась на последнем гвозде висела над мрачным домом доска с непонятной надписью: С.Л.О.Н.
- Стой! - скомандовали старшины. - Напра-ао! Вольно.
День уж мерк, последние чайки отлетали на север, откуда пошумливало близкое море.
Перед строем появился флотский офицер-политработник. С тремя нашивками, в том же звании, в каком ходил и Савкин отец. Осмотрев строй, он сказал:
- Поздравляю вас, товарищи юнги, с прибытием к месту вашей будущей службы. Именно здесь будет создана первая в нашей стране Школа Юнг Военно-Морского Флота, и отсюда, товарищи, вы уйдете на корабли.
Над лесом замерло эхо. От озерной осоки тянуло туманцем. В обшей тишине прозвучал отчетливый хлопок по шее.
- Эй, чего ты спохватился?
- Да комар... вон их сколько!
- Товарищи, - продолжал офицер, - давайте познакомимся. Я в звании батальонного комиссара, зовут меня Щедровский, буду заместителем начальника Школы. А место, где мы сейчас с вами находимся, зовется Савватьевым - по имени новгородца Савватия, одного из первых русских людей, который полтысячи лет назад высадился на Соловках с моря. Гора с маяком, мимо которой вы сейчас проходили, называется Секирной... Секирная, потому что в древности там кого-то здорово высекли, но кого - точно не извещен... У кого есть какие вопросы - прошу задавать.
Один юнга, видать, приготовил свой вопрос заранее:
- А в отпуск можно будет съездить?
- Разве ты успел утрудиться? - спросил его комиссар.
- А тогда можно, чтобы моя мама сюда приехала?
- Никаких мам и пап! - отрезал Щедровский. - Здесь вам не детский сад.
Попросил слова рыжий юнга по фамилии Финикин:
- А кормить будут? Или сегодня ужин зажмут?
- Что за выражение! - возмутился комиссар. - Ужина никто не "зажмет", он просто не состоится. На берегу озера только начали складывать печи, чтобы приготовить вам обеды. Пока предстоит кушать под открытым небом. Завтра утром получите горячий чай. Ну, хлеб, конечно. Ну, по кусочку масла. Со временем, когда все наладится, обед вам будет по-флотски состоять из трех блюд. Еще вопросы?
Огурцов точно по уставу назвал себя, потом спросил:
- Скажите, что означает эта надпись: "С. Л. О. Н."?
Щедровский обернулся к фасаду мрачного здания.
- Ах эта, - засмеялся он. - Она расшифровывается очень просто: "Соловецкий лагерь особого назначения". Здесь, товарищи, когда вас еще на свете не было, размешалась знаменитая тюрьма. В ней сидели бандиты-убийцы, взломщики-рецидивисты и мастера по ограблению банков. Их давно уже здесь нет, тюрьма в Савватьеве ликвидирована еще в двадцать восьмом году...
Как раз в этом двадцать восьмом году Савка появился на свет.
Щедровский велел старшинам разводить юнг ко сну.
Внутри бывшей тюрьмы - длинные коридоры, большие камеры. Лампочки едва светятся в пыли.
Старшины кричат:
- Прессуйся, молодняк! Запихивайся для ночлега.
- Да тут уже ступить некуда, - попискивали малыши.
- Ничего, утрясетесь. Или в лесу ночевать лучше?
Стены полуметровой толщины. Глазки, проделанные для надзора за бандитами, начинались в коридорах кружочками с монету, зато в камерах они расширялись в громадные кратеры в полметра радиусом, чтобы глаз надзирателя охватывал все пространство камеры.
Кто-то из числа неунывающих уже бегал по коридору, вставляя губы в эти дырки, кричал радостно:
- Тю-тю, тю-тю! Вот мы и дома... зовите в гости маму!
Было холодно.
Синяков растолкал юнг послабее, широко разлегся на полу, положив мешок под голову. Мешок был тощий, подушки заменить не мог, и потому Витька голову свою положил на живот одного малыша, который не сопротивлялся.
- Ну, влипли! - посулил Витька всем. - Наобещали нам бочку арестантов, так и вышло. Всех за арестантскую решетку забодали... У-у черт бы побрал, до чего курить хочется...
Раздался тонкий вскрик. В углу юнги стали ругаться.
- Эй, чего там авралите? Спать надо... ша!
Кто-то чиркнул спичку, и в потемках камеры она высветила на стене выскобленные гвоздем слова: "Здесь страдал по мокрому делу знаменитый от Риги до Сахалина московский налетчик Ванька Вырви Глаз. Боже, помоги убежать!" Спичка погасла.
* * *
"Здравствуй, дорогая бабушка!
Мечта моей жизни исполнилась - я стал моряком, а мама умерла на вокзале, так и не повидав папы, а сам папа ушел на фронт. Сейчас я пишу тебе перед построением и потому спешу. Вот мой номер полевой почты... А нахожусь я в таком чудесном месте, какое известно всем русским людям, только называть его не имею права. Ты поймешь, где я нахожусь, если я скажу, что тут или молились, или сидели за всякие делишки. Здесь очень красиво. Кормят нас хорошо, но мне все равно не хватает на воздухе. Один врач сказал, что при строгом военном режиме я поправляюсь после блокады скорее, чем на карточку иждивенца. Бабушка, я тебя очень люблю..."
Писание письма прервал сигнал на построение. Щедровский отобрал серебряную дудку у вахтенного юнги.
- Это тебе не свистулька! - заявил сердито. - А ты не дворник, который высунулся из подворотни и зовет милицию... Старшины, - наказал он, - впредь юнг ставить на дежурства, отработав с ними морские сигналы на дудке.
Утром прошел короткий, но крупный дождь. В мокрой листве зябко вздрогнул на дереве репродуктор, и Москва передала на Соловки последнюю сводку событий. Юнги молча слушали об ожесточенных боях в степи близ Котельникова, в районе Армавира на Кавказе; военно-морские силы союзников совместно с авиацией начали наступление в районе Соломоновых островов; в Индии большие волнения, англичане арестовали Ганди и Неру. Сталинград в сводке еще не упоминался...
Щедровский начал разговор неожиданно:
- Товарищи, кто из вас любит возить тачку?
Юнги подумали, что комиссар шутит, а Витька Синяков присел, чтобы его не заметили, и пропел залихватски:
Грязной тачкой
Руки пачкать?
Ха-ха!
Это дело перекурим как-нибудь!
- Перекурить не удастся, - сказал комиссар. - А эту песенку я на первый раз вам прощаю. Итак, деловой вопрос: кто согласен работать на тачках? Кто хочет копать землю? Или быть лесорубом?
Вот уж не ожидали юнги, что флот предложит им такие профессии. Строй не шелохнулся. Щедровский был явно огорчен.
- Товарищи, - заговорил он, - что-то я не совсем понимаю ваши настроения. Школа Юнг сама собой не построится. Вас ведь никто за шиворот на флот не тянул. Вы пришли сами, по доброй воле, и это накладывает на всех юнг особые обязанности...
Перед строем появился мужик с плоской бородкой, держа за поясом остро отточенный топор. Это был местный прораб-трудяга, и нежелание юнг с радостью схватиться за тачку он расценил как злостное хулиганство. Прораб вмешался в речь комиссара.
- Да что вы этой шпане байки рассказываете, товарищ начальник? Они же сюда озоровать приехали. Сплошное жулье - по глазам видно. Пороть бы их всех по понедельникам, чтобы во вторник еще добавить...
Юнги грянули хохотом, а Щедровский посуровел.
- Если вам кажется, что флот станет кормить и одевать тунеядцев, то вы здорово ошиблись. Не такое сейчас время, чтобы с вами тут цацкались... Старшины, начинайте!
Старшины были новые: видать, они уже давненько прозябали в скуке Савватьева, ожидая прибытия юнг, и теперь рады были проявить служебное рвение. Нет, они не деликатничали:
- Вы в землекопы - отходи в сторону. Вторая группа, пойдете на валку леса. Третья - кру-хом! На дергание мха и сортировку пакли. Четвертая... Отставить! Что за вид у вас?
Открылась истина: Школы Юнг как таковой вообще не существует. Имеется лишь вот эта бывшая тюрьма, приютившая юнг за своими решетками. В лесу домик санчасти. Бывшая гостиница для богомольцев, где разместилось начальство. И все. Школы же и жилья - нет... Флот оборачивался другой стороной - не парадным шествием кораблей в кильватере, не шелестом вымпелов над головой. Флот предлагал лопату и тачку, как пропуск в морской мир!
Савка попал в группу юнг, созданную для набивки матрасов водорослями. Подчинялись они старшине Росомахе - щеголю и скептику лет тридцати. Он завел юнг подальше в лес и там прочитал нудную лекцию о том, что за восемь лет службы он и не таких обламывал. После чего показал на Огурцова:
- Ты не кровь с молоком, вот и будь за старшего...
В просвете могучих сосен открылось море. Это была Сосновая губа, в устье которой виднелись домики рыболовецкого колхоза. Вдоль берега, обнимая старинные камни, обвешивая стволы прибрежных деревьев, квасились завалы морской капусты. Юнги пихали в матрасы водоросли посуше.
- Во спать-ю лафа будет! Мягче сена.
- И пахнет... А чем пахнет?
- - Йодом. Из такой капусты йод выжигают.
- А японцы едят ее. Может, и мне попробовать?
Кое-кто попробовал. Пожевав, выплевывали:
- Даром давай - не надо! Сосиски лучше...
Савка так и не понял, в чем заключались его обязанности старшего. Вместе со всеми он усердно тащил на загривке тяжелый матрасище, на котором предстояло спать кому-то другому. Однажды, когда он скинул ношу, чтобы передохнуть, возле него сбросил матрас еще один юнга.
Кажется, это был тот самый, что вчера спрашивал комиссара, не пора ли ему в отпуск.
- Давай тикать отсюда, - вполне серьезно предложил он Савке. - Все интересное нам уже показали, а дальше ничего веселого не ожидается. Видишь, вкалываем...
- Сейчас я вам кое-что покажу. - Огурцов вышел и вернулся с бескозыркой, размером не больше десертной тарелки. - Вот это - моя... Смешно, правда? Глядя на нее, понимаю, какой я был тогда маленький. А счастлив я был тогда безмерно! Но первый пот с нас сошел именно на Соловках. Пришлось делать то, к чему некоторые из нас никак не готовились. Нам казалось, что главное - надеть форму. Однако еще никто не становился моряком от ношения тельняшки и бескозырки. Одного желания сражаться с врагом еще мало.
- Ну, а романтика... - напомнил я неосторожно.
Савва Яковлевич неопределенно хмыкнул.
- Романтика - фея нежная и весьма капризная. С нею надобно обращаться осторожно. Для тех, кто действительно любил флот, трудности только укрепляли их романтическое стремление. А из таких, что случайно увлеклись морем, романтику вышибло сразу, как пыль из мешка. Такие люди видят в морской службе лишь тяжкую повинность, которую приходится отбывать в расплату за минутное увлечение юности.
- Вы мне подали мысль, - сказал я. - Следующую часть я с ваших же слов назову так: "Без романтики".
- Вы все перепутали, - сердито отвечал Огурцов. - Таких слов я никогда не произносил. Как я, романтик в душе, могу отказаться от романтики? Нет, романтика как раз была. Только путь в нее лежал через преодоление трудностей. Тут скрывать нечего: было нелегко.
- Так как же мы назовем следующую часть?
- А как хотите, - отмахнулся от меня Огурцов.
В конце разговора, собираясь уходить, я спросил:
- Савва Яковлевич, вы сегодня чем-то огорчены?
- Да. В газетах пишут, что какой-то мерзавец застрелил на Соловках последнего оленя. Это был самец. А год назад браконьер убил самку. Убил ее, сожрал тишком, а обглоданные кости забросил в крапиву... Архипелаг лишился большого семейства. Много веков назад монахи завезли оленей из тундры на остров и приучили их к жизни в этом дивном лесу. У красоты отнята часть ее! Соловки, - заключил Огурцов, - драгоценная жемчужина в короне нашего государства, а любой жемчуг, как вы знаете, нуждается в уходе. Иначе он померкнет, и ему уже не вернуть былого блеска!
Часть вторая.
Гавань благополучия
Не секрет, что в начале войны на самые опасные участки фронта командование бросало "черную смерть" - матросов! Тогда-то и появилась эта отчаянная песня:
А когда бои вскипают
И тебе сам черт не брат,
В жаркой схватке возникают
Бескозырка и бушлат.
Это в бой идут ма-тро-сы!
Это в бой идут мо-ря!
Никогда не сдаваясь в плен, предпочитая смерть с последним патроном, многие моряки не вернулись из атак на свои корабли. Уже на втором году войны флот испытывал острую нехватку в хорошо обученных специалистах. Ведь те, кто погиб на сухопутье, были минерами, радистами, рулевыми, гальванерами, оптиками и электриками...
Павших должны были заместить юнги. Хотя по званию они и ниже краснофлотца, но Школа Юнг давала им полный курс обучения старшин флота.
Царский флот имел своих юнг. В советском же флоте юнги никогда не числились. Имелись лишь воспитанники кораблей, но плачевный опыт их "воспитания" привел к тому, что во время войны их на кораблях не держали. Эти воспитанники были, по сути дела, живой игрушкой в команде взрослых людей. Они хорошо умели только есть, спать, капризничать и получать в школе двойки, ссылаясь на свою исключительность.
Совсем иное дело - юнги! Это тебе не воспитанник, которому не прикажешь. Юнга - ответственный человек, знающий дело моряк. Приняв присягу, он согласен добровольно участвовать в битве за Отчизну, и смерть вместе со взрослыми его не страшит, как не страшит и любая работа.
Слово "юнга" - голландского происхождения, как и большинство морских терминов, пришедших на Русь в пору зарождения русского флота. Основав в 1703 году легендарный Кронштадт, Петр I открыл в нем и первое в стране училище юнг. Сам император, будущий шаут-бенахт флота российского, начинал службу на флоте в Зине "каютного юнги". А это значило, что если адмирал
Корнелий Крюйс прорычит с похмелья в каюте: "Ррро-му... или расшибу всех!" - то император должен покорнейше ответствовать: "Не извольте серчать. Сейчас подам..."
Но времена изменились круто, и нашим юнгам таскать выпивку по каютам офицеров уже никогда не придется.
"Волхов" высадил юнг на Соловках утром второго августа, и первые пять дней они провели в Кремле, где их все восторгало. Ощущение такое, что эти гиганты-камни сложены не муравьями-людишками, а сказочными циклопами. Обедали юнги в Трапезной палате Кремля, которая по величине сводов и дерзости архитектурной мысли могла бы соперничать и с Грановитой палатой Московского Кремля. Странно было просыпаться в кубриках, где когда-то томились декабристы...
Постепенно юнги усвоили, что они становятся военнослужащими, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Одно из таких последствий вменяло им в обязанность трудиться. Но пошли гиблые разговоры, что "ишачить не нанимались", и от работ некоторые отлынивали.
- Сачок! - говорили о таких. - Опять сачкует.
Помимо морской терминологии, давно вошедшей в уставный и литературный обиход, существовал на флоте еще и жаргон К примеру, "гауптвахта" - слово пришлое из неметчины, хотя всем понятное; но как оно превратилось в "губу" - этого уже никакой академик не выяснит.
Когда один юнга говорил в бане другому: "Ну-ка, подрай мне спину мочалкой", - то это говорилось по-морскому точно, и греха в такой фразе не было. Но когда за обедом слышалось над мисками: "Рубай кашу живей!" - то это уже был не язык моряков, а глупейшее пижонство.
Савка Огурцов почему-то сразу невзлюбил дурацкий жаргон и тогда же решил, что он не станет осквернять свой язык. Сачков он называл по-русски лодырями, а на камбузе не рубал, а просто ел (или, как говорили любители уставов, принимал пищу).
Кремль тогда принадлежал учебному отряду.
- Видал-миндал? - говорил Синяков. - Вот как гайку у них закручивают... Ежели и нас таким же манером завернут, убегу.
- И станешь дезертиром, - отвечал ему Савка.
- Какой же я дезертир, коли присяги еще не давал. Я не дурнее тебя и сам знаю, что бежать после присяги опасненько...
Скоро юнгам выдали первое их оружие - противогазы. Конечно, они по-мальчишески тут же развинтили и свинтили все, что в противогазах откручивалось. Это кончилось для любопытных плохо, потому что юнг сразу погнали в герметические камеры, где их окуривали хлорацетафеноном. У кого противогазы оказались неисправными, те потом до вечера не могли открыть глаза, из которых струями текли обильные слезы.
Юнги изучали положения воинских уставов. Им велели твердо помнить нумерацию форм одежды.
- Вот сейчас вы одеты по форме номер три. При температуре воздуха до минус шести, когда положены шинели, форма будет шестой. Но если смените бескозырку на зимнюю шапку, это форма седьмая...
Выяснилось, что некоторым номерам юнги не могли соответствовать, ибо у них не было бушлатов, не было и белоснежных форменок - только фланелевки. Начинался бунт:
- А когда бушлаты дадут?
- У меня ботинки каши просят...
- Почему нам белых форменок не дали? Или мы других хуже?
- Спокойно! - утихомиривали юнг офицеры. - Форменок вы и не увидите, ибо на Северном флоте они не входят в форму одежды. Бушлаты выпишут позже. А кто, недели не прослужив, умудрился ботинки порвать, ну это, знаете ли... На вас не напасешься! По аттестату обувь выдается матросу на год службы. Нечего в футбол гонять булыжниками вместо мячей!
Занятия пошли на пользу, и скоро шутники изобрели новую форму для ношения в тропических морях. Они прыгали по койкам в нижнем белье и с противогазными масками на лицах:
- Стройся по форме раз - кальсоны и противогаз!
А за монастырем лежало глубокое Святое озеро, и юнги, стоило отвернуться начальству, нещадно, до сини, до дрожания губ купались в нем. Савка при этом сиживал на бережку.
- Огурцов, - звали его с воды, - полезай к нам.
- Не хочется, - отвечал он, - завидуя товарищам острой завистью отверженного. - Да и не жарко сегодня.
Огурцов... врал! Он врал от позора, что угнетал его.
Огурцов не умел плавать! Да, так уж случилось, что, мечтая о большом море, он не выучился плавать в той мелкой речке, возле которой жил на даче. И вот теперь Савку мучил стыд перед товарищами, когда они хором обсуждали достоинства кроля, брасса или баттерфляя.
Чтобы не оказаться в одиночестве, Савка вставлял и свои лживенькие слова:
- А я так больше саженками...
Мирное житие в тихой обители неожиданно кончилось. Юнгам еще разок вкатили по два укола, так что сесть было нельзя, и велели выходить из Кремля с вещами. Святые ворота, похожие на въезд в боярский терем, выпустили их на берег Гавани Благополучия.
Колонна миновала поселок, юнги углубились в густой лес. Опять никто ничего не знал - куда, зачем, почему?
Савка глянул назад и поразился:
- Я и не думал, что нас так много.
Рядом с ним шагал рыжий юнга с фальшивой железной коронкой во рту.
- Поднабрали нас немало, - согласился он. - Если все станут одного лупцевать, то сразу пиши - амба! Живым не уйдешь.
Лес, лес, лес... гуще, темнее, сырее. Куда ведут?
- Ишачить, наверное, - пророчили пессимисты.
Зато оптимисты радовались... Она была прекрасна, эта дорога, и юнги, вчерашние горожане, даже малость попритихли при виде ее красот.
Сколько озер! Сложная система старинных дамб, возведенных трудом богомольцев, была создана вполне художественно - гармония с природой соблюдена. Идешь по такой дамбе, справа возле самых ног плещет рыбой озеро, слева внизу, будто в пропасти, тоже затуманилось волшебное озерко.
Как люди умудрялись одной лопатой творить такие чудеса - непостижимо!
Юнги шагали целый день и наконец устали.
Над лесом уже вырастала коническая гора, на вершине ее стояла церковь, в куполе которой расположился маяк. Это был тот самый маяк, теплые огни которого посветили юнгам в ночи их первого плавания. А по склону горы спускался к дороге заброшенный фруктовый сад.
- Товарищ старшина, а далеко нам еще топать?
- Теперь уже близко. Почитай, все Соловки прошли мы сегодня, с юга прямо на север. Движемся к заливу Сосновому.
- А там что? Или опять секрет?
- Там колхоз рыбацкий. Место старинное.
- Неужели и мы в колхозе жить будем?
- До Сосновой мы не дойдем. Скоро покажется наше озеро.
В просвете величавых сосен и вправду засветилось озеро - длинное, мрачное, колдовское. Хотелось верить, что по ночам, когда притихнет природа, в этом озере начинают играть водяные, высоко всплеснет воду чаровница-русалка... Совсем неожиданно, разрушая очарование, громадная черная крыса с длинным хвостом спрыгнула с кочки в воду. За ней - другая, третья, еще, еще крыса.
- Бей их! - закричали юнги, ломая строй.
Кто - за камень, кто - за палку. И - понеслись.
- Стой! - властно задержал их офицер, сопровождавший колонну. - Это мускусные крысы из Канады. Называются - ондатры. Для человека безобидны, а мех отличный, дорого ценится на международных пушных аукционах.
Побросали камни и палки. Вернулись в строй.
- Надо же! А я-то обрадовался... вот дурак.
Еще один поворот, и за лесом открылась сваленная из камней конюшня, в воротах которой устало фыркала одинокая лошадь. Там, где есть лошадь, должны быть и люди. Верно, - вот и баня топится, тоже каменная, тоже древняя. Показался дом, совсем неподходящий для такой глуши, - в два этажа, с резными карнизами, а на крыше - башенка, вроде беседки, для обзора окрестностей. Перед домом был разбит сквер - с клумбами и березками. А за садиком возникла угрюмая постройка с черными глазницами окон, и на каждом окне - тюремная решетка. Возле этого здания, почти впритык к нему, красовалась церковь святой Одигирии. Едва держась на последнем гвозде висела над мрачным домом доска с непонятной надписью: С.Л.О.Н.
- Стой! - скомандовали старшины. - Напра-ао! Вольно.
День уж мерк, последние чайки отлетали на север, откуда пошумливало близкое море.
Перед строем появился флотский офицер-политработник. С тремя нашивками, в том же звании, в каком ходил и Савкин отец. Осмотрев строй, он сказал:
- Поздравляю вас, товарищи юнги, с прибытием к месту вашей будущей службы. Именно здесь будет создана первая в нашей стране Школа Юнг Военно-Морского Флота, и отсюда, товарищи, вы уйдете на корабли.
Над лесом замерло эхо. От озерной осоки тянуло туманцем. В обшей тишине прозвучал отчетливый хлопок по шее.
- Эй, чего ты спохватился?
- Да комар... вон их сколько!
- Товарищи, - продолжал офицер, - давайте познакомимся. Я в звании батальонного комиссара, зовут меня Щедровский, буду заместителем начальника Школы. А место, где мы сейчас с вами находимся, зовется Савватьевым - по имени новгородца Савватия, одного из первых русских людей, который полтысячи лет назад высадился на Соловках с моря. Гора с маяком, мимо которой вы сейчас проходили, называется Секирной... Секирная, потому что в древности там кого-то здорово высекли, но кого - точно не извещен... У кого есть какие вопросы - прошу задавать.
Один юнга, видать, приготовил свой вопрос заранее:
- А в отпуск можно будет съездить?
- Разве ты успел утрудиться? - спросил его комиссар.
- А тогда можно, чтобы моя мама сюда приехала?
- Никаких мам и пап! - отрезал Щедровский. - Здесь вам не детский сад.
Попросил слова рыжий юнга по фамилии Финикин:
- А кормить будут? Или сегодня ужин зажмут?
- Что за выражение! - возмутился комиссар. - Ужина никто не "зажмет", он просто не состоится. На берегу озера только начали складывать печи, чтобы приготовить вам обеды. Пока предстоит кушать под открытым небом. Завтра утром получите горячий чай. Ну, хлеб, конечно. Ну, по кусочку масла. Со временем, когда все наладится, обед вам будет по-флотски состоять из трех блюд. Еще вопросы?
Огурцов точно по уставу назвал себя, потом спросил:
- Скажите, что означает эта надпись: "С. Л. О. Н."?
Щедровский обернулся к фасаду мрачного здания.
- Ах эта, - засмеялся он. - Она расшифровывается очень просто: "Соловецкий лагерь особого назначения". Здесь, товарищи, когда вас еще на свете не было, размешалась знаменитая тюрьма. В ней сидели бандиты-убийцы, взломщики-рецидивисты и мастера по ограблению банков. Их давно уже здесь нет, тюрьма в Савватьеве ликвидирована еще в двадцать восьмом году...
Как раз в этом двадцать восьмом году Савка появился на свет.
Щедровский велел старшинам разводить юнг ко сну.
Внутри бывшей тюрьмы - длинные коридоры, большие камеры. Лампочки едва светятся в пыли.
Старшины кричат:
- Прессуйся, молодняк! Запихивайся для ночлега.
- Да тут уже ступить некуда, - попискивали малыши.
- Ничего, утрясетесь. Или в лесу ночевать лучше?
Стены полуметровой толщины. Глазки, проделанные для надзора за бандитами, начинались в коридорах кружочками с монету, зато в камерах они расширялись в громадные кратеры в полметра радиусом, чтобы глаз надзирателя охватывал все пространство камеры.
Кто-то из числа неунывающих уже бегал по коридору, вставляя губы в эти дырки, кричал радостно:
- Тю-тю, тю-тю! Вот мы и дома... зовите в гости маму!
Было холодно.
Синяков растолкал юнг послабее, широко разлегся на полу, положив мешок под голову. Мешок был тощий, подушки заменить не мог, и потому Витька голову свою положил на живот одного малыша, который не сопротивлялся.
- Ну, влипли! - посулил Витька всем. - Наобещали нам бочку арестантов, так и вышло. Всех за арестантскую решетку забодали... У-у черт бы побрал, до чего курить хочется...
Раздался тонкий вскрик. В углу юнги стали ругаться.
- Эй, чего там авралите? Спать надо... ша!
Кто-то чиркнул спичку, и в потемках камеры она высветила на стене выскобленные гвоздем слова: "Здесь страдал по мокрому делу знаменитый от Риги до Сахалина московский налетчик Ванька Вырви Глаз. Боже, помоги убежать!" Спичка погасла.
* * *
"Здравствуй, дорогая бабушка!
Мечта моей жизни исполнилась - я стал моряком, а мама умерла на вокзале, так и не повидав папы, а сам папа ушел на фронт. Сейчас я пишу тебе перед построением и потому спешу. Вот мой номер полевой почты... А нахожусь я в таком чудесном месте, какое известно всем русским людям, только называть его не имею права. Ты поймешь, где я нахожусь, если я скажу, что тут или молились, или сидели за всякие делишки. Здесь очень красиво. Кормят нас хорошо, но мне все равно не хватает на воздухе. Один врач сказал, что при строгом военном режиме я поправляюсь после блокады скорее, чем на карточку иждивенца. Бабушка, я тебя очень люблю..."
Писание письма прервал сигнал на построение. Щедровский отобрал серебряную дудку у вахтенного юнги.
- Это тебе не свистулька! - заявил сердито. - А ты не дворник, который высунулся из подворотни и зовет милицию... Старшины, - наказал он, - впредь юнг ставить на дежурства, отработав с ними морские сигналы на дудке.
Утром прошел короткий, но крупный дождь. В мокрой листве зябко вздрогнул на дереве репродуктор, и Москва передала на Соловки последнюю сводку событий. Юнги молча слушали об ожесточенных боях в степи близ Котельникова, в районе Армавира на Кавказе; военно-морские силы союзников совместно с авиацией начали наступление в районе Соломоновых островов; в Индии большие волнения, англичане арестовали Ганди и Неру. Сталинград в сводке еще не упоминался...
Щедровский начал разговор неожиданно:
- Товарищи, кто из вас любит возить тачку?
Юнги подумали, что комиссар шутит, а Витька Синяков присел, чтобы его не заметили, и пропел залихватски:
Грязной тачкой
Руки пачкать?
Ха-ха!
Это дело перекурим как-нибудь!
- Перекурить не удастся, - сказал комиссар. - А эту песенку я на первый раз вам прощаю. Итак, деловой вопрос: кто согласен работать на тачках? Кто хочет копать землю? Или быть лесорубом?
Вот уж не ожидали юнги, что флот предложит им такие профессии. Строй не шелохнулся. Щедровский был явно огорчен.
- Товарищи, - заговорил он, - что-то я не совсем понимаю ваши настроения. Школа Юнг сама собой не построится. Вас ведь никто за шиворот на флот не тянул. Вы пришли сами, по доброй воле, и это накладывает на всех юнг особые обязанности...
Перед строем появился мужик с плоской бородкой, держа за поясом остро отточенный топор. Это был местный прораб-трудяга, и нежелание юнг с радостью схватиться за тачку он расценил как злостное хулиганство. Прораб вмешался в речь комиссара.
- Да что вы этой шпане байки рассказываете, товарищ начальник? Они же сюда озоровать приехали. Сплошное жулье - по глазам видно. Пороть бы их всех по понедельникам, чтобы во вторник еще добавить...
Юнги грянули хохотом, а Щедровский посуровел.
- Если вам кажется, что флот станет кормить и одевать тунеядцев, то вы здорово ошиблись. Не такое сейчас время, чтобы с вами тут цацкались... Старшины, начинайте!
Старшины были новые: видать, они уже давненько прозябали в скуке Савватьева, ожидая прибытия юнг, и теперь рады были проявить служебное рвение. Нет, они не деликатничали:
- Вы в землекопы - отходи в сторону. Вторая группа, пойдете на валку леса. Третья - кру-хом! На дергание мха и сортировку пакли. Четвертая... Отставить! Что за вид у вас?
Открылась истина: Школы Юнг как таковой вообще не существует. Имеется лишь вот эта бывшая тюрьма, приютившая юнг за своими решетками. В лесу домик санчасти. Бывшая гостиница для богомольцев, где разместилось начальство. И все. Школы же и жилья - нет... Флот оборачивался другой стороной - не парадным шествием кораблей в кильватере, не шелестом вымпелов над головой. Флот предлагал лопату и тачку, как пропуск в морской мир!
Савка попал в группу юнг, созданную для набивки матрасов водорослями. Подчинялись они старшине Росомахе - щеголю и скептику лет тридцати. Он завел юнг подальше в лес и там прочитал нудную лекцию о том, что за восемь лет службы он и не таких обламывал. После чего показал на Огурцова:
- Ты не кровь с молоком, вот и будь за старшего...
В просвете могучих сосен открылось море. Это была Сосновая губа, в устье которой виднелись домики рыболовецкого колхоза. Вдоль берега, обнимая старинные камни, обвешивая стволы прибрежных деревьев, квасились завалы морской капусты. Юнги пихали в матрасы водоросли посуше.
- Во спать-ю лафа будет! Мягче сена.
- И пахнет... А чем пахнет?
- - Йодом. Из такой капусты йод выжигают.
- А японцы едят ее. Может, и мне попробовать?
Кое-кто попробовал. Пожевав, выплевывали:
- Даром давай - не надо! Сосиски лучше...
Савка так и не понял, в чем заключались его обязанности старшего. Вместе со всеми он усердно тащил на загривке тяжелый матрасище, на котором предстояло спать кому-то другому. Однажды, когда он скинул ношу, чтобы передохнуть, возле него сбросил матрас еще один юнга.
Кажется, это был тот самый, что вчера спрашивал комиссара, не пора ли ему в отпуск.
- Давай тикать отсюда, - вполне серьезно предложил он Савке. - Все интересное нам уже показали, а дальше ничего веселого не ожидается. Видишь, вкалываем...
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента