Алексей Викторович ПИМАНОВ, Борис Георгиевич ЯНОВСКИЙ
АЛЕКСАНДРОВСКИЙ САД
ЧАСТЬ I
Пролог
Конец апреля 1938 года
Ночная улица была пуста и безлюдна. Москва погрузилась в легкий весенний сон, и ей не было ровным счетом никакого дела до нескольких мужчин, появившихся из переулка. Двое тащили лестницу. Третий с палкой в руках следовал чуть позади, озираясь вокруг. Наконец вся процессия остановилась возле стены, на которой висел огромный портрет Сталина. Полотнище шелестело шелковыми волнами, зловеще изгибая лицо вождя всех народов. Мужчина, что шел позади, быстро оглядел соседнюю улицу и вернулся.
– Ну, чего там, Аким? – донесся из темноты хриплый голос.
– Чисто. – Аким негромко свистнул. Из-за мужских спин вынырнуло маленькое существо. Безразмерный пиджак и надвинутая на самые глаза кепка не давали возможность разглядеть ни его лица, ни фигуры.
– Залезай! – Аким протянул существу в пиджаке руку и помог взобраться на лестницу. – Факел не урони! – буркнул он. В лунном свете зловеще сверкнул наган. – Зажжешь по команде. Ясно?
Человечек на лестнице перехватил факел, но ответить не успел. Из подворотни напротив послышался тройной свист. Аким надвинул поглубже шляпу и приглушенно крикнул:
– Все, по местам…
Мужчины бросились врассыпную, рассредоточиваясь в подворотнях и переулках. Секундную тишину нарушил звук приближающегося автомобиля. Существо на лестнице выхватило из кармана коробок и, ломая спички, попыталось поджечь факел, нервно оглядываясь на тяжелый фургон, выкатившийся из переулка. Наконец одна из спичек зажглась, пакля задымилась и факел запылал, после чего подросток театрально взмахнул им в ночном сумраке, явно привлекая к себе внимание. А когда машина поравнялась с домом, факел коснулся портрета Сталина, и яркие языки огня побежали по полотнищу вверх. Послышался скрип тормозов.
– Что же ты, гад, делаешь?! А ну гаси свою хреновину и быстро сюда! – прорезал полуночную тишину крик водителя.
В это время чья-то тень отделилась от грязного подъезда и вскочила на подножку грузовика. Раздались выстрелы, и машина, резко вильнув, врезалась в стену дома. С другой стороны улицы к ней кинулись какие-то люди. Задняя дверца фургона распахнулась, и из нее стала выскакивать ничего не понимающая охрана, тут же натыкаясь на пули, летевшие со всех сторон. Через несколько минут все было кончено.
Аким вскочил в фургон, в котором один на другом стояло четыре дощатых ящика. Ударом топора он сбил крышку верхнего.
– Фонарь!
Косой луч осветил содержимое.
– Вот они… – прошептал Аким и облизнул пересохшие губы.
Внутри ящика лежали коробки с бриллиантами.
Огромный солнечный диск медленно поднимался над Москвой. Тяжелая стрелка сделала последний шаг, и куранты на Спасской башне величественно отбили шесть ударов.
По кремлевской улице шел мужчина лет пятидесяти, натягивая на ходу шинель. Вахтенные на постах отдавали ему честь и пропускали без вопросов. Стремительная походка и выправка выдавали в нем бывшего военного. За ним еле поспевал человек с ромбами майора в петлицах.
– Как это произошло?
– Подробностей пока нет, товарищ Шапилин, но наши люди уже выехали на место.
Шапилин глянул на часы и, не замедляя шага, спросил:
– Что из алмазной коллекции уцелело?
– Точно сказать трудно…
Заведующий особым сектором ЦК Петр Шапилин со злостью рванул массивную дверь Первого корпуса. Услышав последние слова, он остановился и грозно крикнул своему спутнику:
– Что значит «трудно»? Вы кто – сотрудник особого сектора или гадалка с Тишинского рынка?
Майор вытянулся по струнке.
– Никак нет, не гадалка! Шапилин влетел в свой кабинет, в котором, несмотря на ранний час, уже сидели несколько сотрудников. При появлении начальника все встали. Майор продолжал доклад на бегу:
– Надо сверить по описи…
Шапилин махнул рукой, тем самым как бы приказывая всем сесть.
– …но из МУРа доложили, что большая часть ящиков взломана.
При этих словах бледное лицо Шапилина побагровело:
– Из МУРа?!
Майор сделал судорожный глоток воздуха:
– Так точно!
Шапилин обвел всех тяжелым взглядом и закричал на всю комнату:
– Срочно, вы слышите, срочно блокировать сыскарей! Иначе к полудню вся Москва будет гудеть о пропавшей коллекции алмазов из Кремля!
Один из присутствующих поднялся с места и, сжимая в руках фуражку, виновато сообщил:
– Петр Саввич, руководство МУРа уже в курсе. Шапилин расстегнул ворот френча и обреченно сел за стол. Немного обдумав ситуацию, он поднял глаза на сотрудников, застывших в ожидании, и устало спросил:
– Живые есть?
– Живых нет… Но пропал водитель.
– Фамилия водителя? – машинально проговорил Шапилин.
В комнате воцарилась тишина. На лице Петра Саввича отразилась растерянность.
– То есть как – водитель?! Казарин?!!
– Так точно, заместитель начальника гаража особого назначения – Казарин Владимир Константинович! – отрапортовал майор.
Шапилин стиснул зубы, а затем с досадой ударил кулаком по столу.
Ночная улица была пуста и безлюдна. Москва погрузилась в легкий весенний сон, и ей не было ровным счетом никакого дела до нескольких мужчин, появившихся из переулка. Двое тащили лестницу. Третий с палкой в руках следовал чуть позади, озираясь вокруг. Наконец вся процессия остановилась возле стены, на которой висел огромный портрет Сталина. Полотнище шелестело шелковыми волнами, зловеще изгибая лицо вождя всех народов. Мужчина, что шел позади, быстро оглядел соседнюю улицу и вернулся.
– Ну, чего там, Аким? – донесся из темноты хриплый голос.
– Чисто. – Аким негромко свистнул. Из-за мужских спин вынырнуло маленькое существо. Безразмерный пиджак и надвинутая на самые глаза кепка не давали возможность разглядеть ни его лица, ни фигуры.
– Залезай! – Аким протянул существу в пиджаке руку и помог взобраться на лестницу. – Факел не урони! – буркнул он. В лунном свете зловеще сверкнул наган. – Зажжешь по команде. Ясно?
Человечек на лестнице перехватил факел, но ответить не успел. Из подворотни напротив послышался тройной свист. Аким надвинул поглубже шляпу и приглушенно крикнул:
– Все, по местам…
Мужчины бросились врассыпную, рассредоточиваясь в подворотнях и переулках. Секундную тишину нарушил звук приближающегося автомобиля. Существо на лестнице выхватило из кармана коробок и, ломая спички, попыталось поджечь факел, нервно оглядываясь на тяжелый фургон, выкатившийся из переулка. Наконец одна из спичек зажглась, пакля задымилась и факел запылал, после чего подросток театрально взмахнул им в ночном сумраке, явно привлекая к себе внимание. А когда машина поравнялась с домом, факел коснулся портрета Сталина, и яркие языки огня побежали по полотнищу вверх. Послышался скрип тормозов.
– Что же ты, гад, делаешь?! А ну гаси свою хреновину и быстро сюда! – прорезал полуночную тишину крик водителя.
В это время чья-то тень отделилась от грязного подъезда и вскочила на подножку грузовика. Раздались выстрелы, и машина, резко вильнув, врезалась в стену дома. С другой стороны улицы к ней кинулись какие-то люди. Задняя дверца фургона распахнулась, и из нее стала выскакивать ничего не понимающая охрана, тут же натыкаясь на пули, летевшие со всех сторон. Через несколько минут все было кончено.
Аким вскочил в фургон, в котором один на другом стояло четыре дощатых ящика. Ударом топора он сбил крышку верхнего.
– Фонарь!
Косой луч осветил содержимое.
– Вот они… – прошептал Аким и облизнул пересохшие губы.
Внутри ящика лежали коробки с бриллиантами.
Огромный солнечный диск медленно поднимался над Москвой. Тяжелая стрелка сделала последний шаг, и куранты на Спасской башне величественно отбили шесть ударов.
По кремлевской улице шел мужчина лет пятидесяти, натягивая на ходу шинель. Вахтенные на постах отдавали ему честь и пропускали без вопросов. Стремительная походка и выправка выдавали в нем бывшего военного. За ним еле поспевал человек с ромбами майора в петлицах.
– Как это произошло?
– Подробностей пока нет, товарищ Шапилин, но наши люди уже выехали на место.
Шапилин глянул на часы и, не замедляя шага, спросил:
– Что из алмазной коллекции уцелело?
– Точно сказать трудно…
Заведующий особым сектором ЦК Петр Шапилин со злостью рванул массивную дверь Первого корпуса. Услышав последние слова, он остановился и грозно крикнул своему спутнику:
– Что значит «трудно»? Вы кто – сотрудник особого сектора или гадалка с Тишинского рынка?
Майор вытянулся по струнке.
– Никак нет, не гадалка! Шапилин влетел в свой кабинет, в котором, несмотря на ранний час, уже сидели несколько сотрудников. При появлении начальника все встали. Майор продолжал доклад на бегу:
– Надо сверить по описи…
Шапилин махнул рукой, тем самым как бы приказывая всем сесть.
– …но из МУРа доложили, что большая часть ящиков взломана.
При этих словах бледное лицо Шапилина побагровело:
– Из МУРа?!
Майор сделал судорожный глоток воздуха:
– Так точно!
Шапилин обвел всех тяжелым взглядом и закричал на всю комнату:
– Срочно, вы слышите, срочно блокировать сыскарей! Иначе к полудню вся Москва будет гудеть о пропавшей коллекции алмазов из Кремля!
Один из присутствующих поднялся с места и, сжимая в руках фуражку, виновато сообщил:
– Петр Саввич, руководство МУРа уже в курсе. Шапилин расстегнул ворот френча и обреченно сел за стол. Немного обдумав ситуацию, он поднял глаза на сотрудников, застывших в ожидании, и устало спросил:
– Живые есть?
– Живых нет… Но пропал водитель.
– Фамилия водителя? – машинально проговорил Шапилин.
В комнате воцарилась тишина. На лице Петра Саввича отразилась растерянность.
– То есть как – водитель?! Казарин?!!
– Так точно, заместитель начальника гаража особого назначения – Казарин Владимир Константинович! – отрапортовал майор.
Шапилин стиснул зубы, а затем с досадой ударил кулаком по столу.
Глава 1
За несколько дней до этих событий
«Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля, Просыпается с рассветом Вся Советская страна…» – доносилось из репродуктора. Лешка Казарин дожевал на ходу бутерброд, растер щеткой зубной порошок по своим парусиновым ботинкам и, схватив портфель, хлопнул входной дверью. Миновав Чугунный коридор и один пролет лестницы Боярского подъезда Большого Кремлевского дворца, он чуть не снес уборщицу тетю Глашу, склонившуюся с тряпкой над старинными резными перилами:
– Мое почтение, мадам!
– Привет-привет, красавчик.
Лешка не был красавцем в обычном понимании этого слова: долговязая фигура, косматая шевелюра на голове, размашистая походка. Однако все девчонки класса тайно были влюблены именно в него. Не одно девичье сердце разбилось об умные голубые глаза и обаятельную улыбку, которая никогда не сходила с Лешкиного лица. Только вздыхали и мучились девчонки напрасно, потому что его собственное сердце навек и бесповоротно было отдано другой. Той, что в эту самую минуту поджидала Казарина возле Троицких ворот.
Первая красавица 10 «А» Танька Шапилина, дочь грозного и всесильного начальника особого сектора ЦК, нетерпеливо прохаживалась вдоль Арсенала. Завидев Лешку, она сняла с груди новенький «ФЭД»:
– Стой, ни с места…
Казарин на секунду замер, восхищенно уставившись на фотоаппарат:
– Откуда?
Танька щелкнула затвором.
– Отец подарил. За контрольную по математике.
– А-а-а… – хмыкнул Лешка, – ту, что ты у меня списала?
– А какое это имеет значение? Кстати, я жду тебя последний раз. Ты меня компрометируешь!
Лешка подхватил Танькин портфель и, взяв ее за руку, потащил к кремлевской проходной:
– Ты сама себя компрометируешь своими знаниями. Он хотел сказать еще что-то назидательное, но в этот момент раздался звук клаксона. Ребята обернулись и увидели притормаживающий черный лакированный лимузин.
– О, отец… – растерялся Лешка. – Давно не виделись!
– Ты кое-что забыл. – Владимир Константинович протянул сыну сверток. Догадавшись о содержимом, Лешка быстро спрятал пакет в портфель.
– Нечего на голодном пайке весь день сидеть, – усмехнулся отец.
Танька, наблюдавшая за Казариными, выждала момент и втиснулась в разговор:
– Здрасьте, дядь Володь. А вы – на службу или как?
– А что, барышня, вас подвезти?
Танька поправила бант на косе и, хитро улыбнувшись, сказала:
– Не-ет, меня не надо! А вот Лешечку, – она кивнула в сторону Казарина, – просто необходимо: его от голода ветром может сдуть по дороге.
Лешка покраснел:
– Пап, ты ее не слушай. Она… – Лешка шутя толкнул Таньку в бок, – будущая журналистка! Язык-то без костей…
Казарин-старший усмехнулся:
– Ладно, хоть это и не положено, садитесь. Вы же не проболтаетесь?
– Могила!
Шапилина первая нырнула в автомобиль, устроилась на заднем сиденье и втащила за собой упирающегося Лешку.
Машина тронулась, выкатилась на улицу Горького, и колеса зашуршали по свежевымытой мостовой. За окошком замелькали дома, магазины, киоски. Лимузин на секунду замер перед светофором возле автобусной остановки. Люди стояли поперек тротуара, игнорируя надпись на асфальте: «Ожидая автобуса, стойте вдоль тротуара». Надо сказать, что постовой пытался навести порядок. Безуспешно. Очередь ненадолго выстраивалась в прямую линию, а затем снова возвращалась в прежнее состояние.
Люди с остановки с завистью и опаской глядели на кремлевский лимузин, фырчащий у светофора. Лешка поймал несколько взглядов, и ему стало жутко неудобно. Наконец машина тронулась и снова понеслась по Москве. Свежий ветерок, пробивающийся сквозь ветровик, трепал Танькину челку. Она тоже заметила взгляды людей на остановке и по-своему расценила их.
– Эх, дядь Володь, я тоже хочу водителем стать, – вдруг заявила Шапилина.
– Хочешь – станешь, – серьезно ответил Владимир Константинович.
Лешка рассмеялся:
– И будешь своего отца возить с заседания на заседание.
Шапилина пропустила мимо ушей Лешкину подначку.
– А тяжело на водителя выучиться? – не унималась Танька.
– Ой, тяжело! Сначала надо выучиться на извозчика, потом – на вагоновожатого, а только потом – на шофера, – отшутился Владимир Константинович.
Танька вздохнула и глянула на Лешку.
– Ага, тут выучишься! Контрольная за контрольной… А в июне выпускные экзамены.
Лешка тронул отца за плечо:
– Пап, притормози тут. А то стыда не оберешься. Лимузин остановился за квартал до школы. Первой выскочив на тротуар, Шапилина махнула ручкой:
– Пока, дядь Володь.
Лешка был крайне недоволен. Когда они отошли в сторону, он высказал все, что накопилось у него за дорогу:
– Не хватало, чтобы ребята в школе увидели, что меня папа провожает. Да еще и на казенной машине… Чего ты копаешься?
Таньку подобные мелочи нисколько не смущали. Она остановилась, чтобы поправить юбку, и Лешке пришлось деликатно отвернуться.
– Да ладно! – Танька взяла его под ручку. – Скажи мне: у многих из наших родители ходят пешком? А? Заруби себе на носу у нас в стране равноправие!
Лешка усмехнулся:
– Насчет равноправия – это ты хорошо сострила… Он поставил портфели на землю и сделал в воздухе из пальцев рамку.
– Представляю групповой портрет нашего класса: Степка Микоян, Тимка Фрунзе, Васька Сталин. А снизу… Нет, сверху надпись: «Простые парни с улицы Коммунистической»…
В этот момент из-за угла появилась Вера Чугунова. То ли она еще спала, то ли просто задумалась, но в Лешкино плечо воткнулась со всего маху.
– Вот, еще один простой человек с нашей улицы! Вера заморгала своими огромными ресницами, не понимая, о чем речь.
– С добрым утром, Вера. – Казарин поводил ладонью перед лицом одноклассницы. – Ты что, не проснулась еще? Фамилия моя Казарин, это Старо-Пименовский переулок, город Москва, страна – Советский Союз.
Вера вздернула свой очаровательный носик и фыркнула:
– Ой, какие мы остроумные! – Затем подошла к Тане и взяла ее под руку. – И как ты его выдерживаешь в таких количествах?
Вера Чугунова тоже была красавицей: высокая, кареглазая, с длинными и черными как смоль косами. Таньке она уступала лишь в темпераменте. Некоторая медлительность, над которой посмеивался Казарин, объяснялась романтичностью ее натуры, которую Вера тщательно скрывала. Ведь истинная комсомолка должна быть прямой, принципиальной и лишенной какой бы то ни было сентиментальности. Но это давалось Чугуновой с огромным трудом, особенно в те минуты, когда на ее горизонте появлялся Казарин. При виде Лешки ее сердце замирало, пульс пропадал, и с Чугуновой происходило то же самое, что происходит обычно с кроликом, который вынужден смотреть на удава.
В классе было шумно – все что-то бурно обсуждали. Танька и Лешка не успели спрятать в парту портфели, как к ним подскочил Васька Сталин и заявил:
– Слыхали? В новом фильме Александрова оператор Болтянский впервые применил рирпроекцию.
– Да ну?! – вытаращив глаза, воскликнула Танька. А затем, усмехнувшись, спокойно спросила: – А теперь расскажи, что это такое и с чем ее едят?
– Ну, деревня! – засмеялся Сталин. – Она не знает, что такое рирпроекция!
В этот же момент Вася получил учебником по голове. Казарин как ни в чем не бывало смахнул пыль с обложки:!i
– Вот ты и объясни.
Васька потер затылок, но не обиделся:
– А чего объяснять? Аида после уроков на «Волгу-Волгу», все и увидите.
– Аида!!! – заорали все.
В этот момент в кабинет вошел Аркадий Семенович – учитель математики, и весь класс, хлопая досками парт, замер в приветствии.
– Садитесь, садитесь, дорогие мои, – махнул рукой педагог. – К контрольной готовы?
– Угу! – Обреченный ответ был похож на пароходный гудок.
Аркадий Семенович оглядел всех из-под очков, которые сползли на самый кончик носа. Затем вытер вспотевший от быстрой ходьбы лоб клетчатым платком и, остановив свой взор на Лешке, небрежно изрек:
– Ну, тогда наш уникальный и неповторимый Казарин меняется местами со Сталиным. Василий, сядьте за первую парту с Шапилиной.
Рыжий Васька выпучил глаза:
– Аркадий Семенович, ну за что?! – Его возмущению не было предела.
Учитель сделал в воздухе жест, снимающий все возражения:
– За то самое. Мне нужно, чтобы Шапилина получила свою четверку – законную…
Танька с Лешкой понимающе переглянулись: суровые санкции математика их явно не пугали.
Учитель подошел к окну и, не глядя на класс, добавил:
– Вас, Сталин, это тоже касается.
Василий взял учебники, чернильницу и нехотя поднялся, бубня при этом себе под нос, но так, чтобы все слышали:
– А что Сталин, как что, так сразу Сталин.
– Василий, не дерзите. Казарин, мне 150 раз вам повторять?
Лешка незаметно сделал рукой знак друзьям и покорно пересел на другую парту. Аркадий Семенович краем глаза проследил Лешкин маневр и как бы между прочим спросил:
– Кстати, Казарин, вопрос на засыпку: если мои 150 предупреждений помножить на 340 пререканий Василия, сколько получится?
– Пятьдесят одна тысяча, – не моргнув глазом, ответил Лешка.
Учитель повторил расчеты на листке бумаги и усмехнулся:
– Однако, черт возьми! Никак не могу привыкнуть…
Класс погрузился в работу. Математик сначала внимательно следил за Казариным, но постепенно стал терять бдительность и потихоньку начал клевать носом. Через 20 минут Лешка положил перо в чернильницу, захлопнул тетрадь и поднялся с места. Вслед за ним поднялась и Танька. Они подошли к учительскому столу. Казарин неловким движением задел подругу, и та выронила свою контрольную на пол.
– Прости, пожалуйста, – извинился Лешка и принялся собирать листочки с пола.
Аркадий Семенович проснулся.
– Минуточку! Дайте-ка сюда.
Казарин выпрямился и протянул обе работы. Аркадий Семенович тщательно изучил контрольные, а затем, вздохнув, положил их на стол:
– Я не знаю, как это у вас получается, но имейте в виду, Казарин: вы оказываете Шапилиной медвежью услугу.
Танька попыталась встрять в разговор:
– Аркадий Семенович… Но он устало махнул рукой.
– Идите, Шапилина, идите. Кстати, Казарин, во вторник городская олимпиада. Не забудьте подготовиться.
В классе послышались смешки. Учитель строго постучал указкой по столу и безошибочно установил весельчака:
– А вы, Сталин, пишите, пишите…
За дверями класса Танька радостно захлопала в ладоши:
– Ты – гений! Я скоро сама не смогу разобрать, где мой почерк, а где ты за меня химичишь!
Лешка только хмыкнул в ответ:
– Комсомолка Шапилина, я не гений! Я преступник: помогаю внедрить врага в нашу советскую журналистику.
Танька закатила глаза и, прикинувшись овечкой, затараторила:
– Каюсь, каюсь, каюсь! Но у меня есть оправдание: математика меня не интересует.
Казарин скатился вниз по перилам.
– Тебя ничего не интересует, кроме Орловой и Крючкова, – вздохнул Лешка и протянул руку, чтобы взять Тань-кин портфель. Шапилина насупилась и спрятала портфель за спиной.
– А история?!
Лешка только махнул рукой:
– Ну, разве что история…
Танька, довольная маленькой победой, протянула свой портфель Казарину, и они выбежали на улицу.
Весенняя Москва встретила их гудками машин, криками продавцов и звуками музыки из репродукторов. Завернув за угол школы, Лешка на секунду задержался возле газетного стенда.
– Ну, чего ты там увидел? – недовольно спросила Танька. Лешка пробежал глазами «Вечернюю Москву».
– Представляешь, в Измайловских прудах собираются разводить осетров и севрюг. А возле памятника героям Плевны будут пальмы сажать…
Шапилина глянула через Лешкино плечо на газетный стенд.
– О… «В новом доме на улице Горького открывается «коктейль-холл». А что такое коктейль?
Лешка пожал плечами:
– Черт его знает. Может, там морских коков будут готовить… Ладно, пошли.,
Танька еще с минуту обдумывала сказанное про коктейли и коков, но затем бросила это занятие и побежала за Лешкой.
«Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля, Просыпается с рассветом Вся Советская страна…» – доносилось из репродуктора. Лешка Казарин дожевал на ходу бутерброд, растер щеткой зубной порошок по своим парусиновым ботинкам и, схватив портфель, хлопнул входной дверью. Миновав Чугунный коридор и один пролет лестницы Боярского подъезда Большого Кремлевского дворца, он чуть не снес уборщицу тетю Глашу, склонившуюся с тряпкой над старинными резными перилами:
– Мое почтение, мадам!
– Привет-привет, красавчик.
Лешка не был красавцем в обычном понимании этого слова: долговязая фигура, косматая шевелюра на голове, размашистая походка. Однако все девчонки класса тайно были влюблены именно в него. Не одно девичье сердце разбилось об умные голубые глаза и обаятельную улыбку, которая никогда не сходила с Лешкиного лица. Только вздыхали и мучились девчонки напрасно, потому что его собственное сердце навек и бесповоротно было отдано другой. Той, что в эту самую минуту поджидала Казарина возле Троицких ворот.
Первая красавица 10 «А» Танька Шапилина, дочь грозного и всесильного начальника особого сектора ЦК, нетерпеливо прохаживалась вдоль Арсенала. Завидев Лешку, она сняла с груди новенький «ФЭД»:
– Стой, ни с места…
Казарин на секунду замер, восхищенно уставившись на фотоаппарат:
– Откуда?
Танька щелкнула затвором.
– Отец подарил. За контрольную по математике.
– А-а-а… – хмыкнул Лешка, – ту, что ты у меня списала?
– А какое это имеет значение? Кстати, я жду тебя последний раз. Ты меня компрометируешь!
Лешка подхватил Танькин портфель и, взяв ее за руку, потащил к кремлевской проходной:
– Ты сама себя компрометируешь своими знаниями. Он хотел сказать еще что-то назидательное, но в этот момент раздался звук клаксона. Ребята обернулись и увидели притормаживающий черный лакированный лимузин.
– О, отец… – растерялся Лешка. – Давно не виделись!
– Ты кое-что забыл. – Владимир Константинович протянул сыну сверток. Догадавшись о содержимом, Лешка быстро спрятал пакет в портфель.
– Нечего на голодном пайке весь день сидеть, – усмехнулся отец.
Танька, наблюдавшая за Казариными, выждала момент и втиснулась в разговор:
– Здрасьте, дядь Володь. А вы – на службу или как?
– А что, барышня, вас подвезти?
Танька поправила бант на косе и, хитро улыбнувшись, сказала:
– Не-ет, меня не надо! А вот Лешечку, – она кивнула в сторону Казарина, – просто необходимо: его от голода ветром может сдуть по дороге.
Лешка покраснел:
– Пап, ты ее не слушай. Она… – Лешка шутя толкнул Таньку в бок, – будущая журналистка! Язык-то без костей…
Казарин-старший усмехнулся:
– Ладно, хоть это и не положено, садитесь. Вы же не проболтаетесь?
– Могила!
Шапилина первая нырнула в автомобиль, устроилась на заднем сиденье и втащила за собой упирающегося Лешку.
Машина тронулась, выкатилась на улицу Горького, и колеса зашуршали по свежевымытой мостовой. За окошком замелькали дома, магазины, киоски. Лимузин на секунду замер перед светофором возле автобусной остановки. Люди стояли поперек тротуара, игнорируя надпись на асфальте: «Ожидая автобуса, стойте вдоль тротуара». Надо сказать, что постовой пытался навести порядок. Безуспешно. Очередь ненадолго выстраивалась в прямую линию, а затем снова возвращалась в прежнее состояние.
Люди с остановки с завистью и опаской глядели на кремлевский лимузин, фырчащий у светофора. Лешка поймал несколько взглядов, и ему стало жутко неудобно. Наконец машина тронулась и снова понеслась по Москве. Свежий ветерок, пробивающийся сквозь ветровик, трепал Танькину челку. Она тоже заметила взгляды людей на остановке и по-своему расценила их.
– Эх, дядь Володь, я тоже хочу водителем стать, – вдруг заявила Шапилина.
– Хочешь – станешь, – серьезно ответил Владимир Константинович.
Лешка рассмеялся:
– И будешь своего отца возить с заседания на заседание.
Шапилина пропустила мимо ушей Лешкину подначку.
– А тяжело на водителя выучиться? – не унималась Танька.
– Ой, тяжело! Сначала надо выучиться на извозчика, потом – на вагоновожатого, а только потом – на шофера, – отшутился Владимир Константинович.
Танька вздохнула и глянула на Лешку.
– Ага, тут выучишься! Контрольная за контрольной… А в июне выпускные экзамены.
Лешка тронул отца за плечо:
– Пап, притормози тут. А то стыда не оберешься. Лимузин остановился за квартал до школы. Первой выскочив на тротуар, Шапилина махнула ручкой:
– Пока, дядь Володь.
Лешка был крайне недоволен. Когда они отошли в сторону, он высказал все, что накопилось у него за дорогу:
– Не хватало, чтобы ребята в школе увидели, что меня папа провожает. Да еще и на казенной машине… Чего ты копаешься?
Таньку подобные мелочи нисколько не смущали. Она остановилась, чтобы поправить юбку, и Лешке пришлось деликатно отвернуться.
– Да ладно! – Танька взяла его под ручку. – Скажи мне: у многих из наших родители ходят пешком? А? Заруби себе на носу у нас в стране равноправие!
Лешка усмехнулся:
– Насчет равноправия – это ты хорошо сострила… Он поставил портфели на землю и сделал в воздухе из пальцев рамку.
– Представляю групповой портрет нашего класса: Степка Микоян, Тимка Фрунзе, Васька Сталин. А снизу… Нет, сверху надпись: «Простые парни с улицы Коммунистической»…
В этот момент из-за угла появилась Вера Чугунова. То ли она еще спала, то ли просто задумалась, но в Лешкино плечо воткнулась со всего маху.
– Вот, еще один простой человек с нашей улицы! Вера заморгала своими огромными ресницами, не понимая, о чем речь.
– С добрым утром, Вера. – Казарин поводил ладонью перед лицом одноклассницы. – Ты что, не проснулась еще? Фамилия моя Казарин, это Старо-Пименовский переулок, город Москва, страна – Советский Союз.
Вера вздернула свой очаровательный носик и фыркнула:
– Ой, какие мы остроумные! – Затем подошла к Тане и взяла ее под руку. – И как ты его выдерживаешь в таких количествах?
Вера Чугунова тоже была красавицей: высокая, кареглазая, с длинными и черными как смоль косами. Таньке она уступала лишь в темпераменте. Некоторая медлительность, над которой посмеивался Казарин, объяснялась романтичностью ее натуры, которую Вера тщательно скрывала. Ведь истинная комсомолка должна быть прямой, принципиальной и лишенной какой бы то ни было сентиментальности. Но это давалось Чугуновой с огромным трудом, особенно в те минуты, когда на ее горизонте появлялся Казарин. При виде Лешки ее сердце замирало, пульс пропадал, и с Чугуновой происходило то же самое, что происходит обычно с кроликом, который вынужден смотреть на удава.
В классе было шумно – все что-то бурно обсуждали. Танька и Лешка не успели спрятать в парту портфели, как к ним подскочил Васька Сталин и заявил:
– Слыхали? В новом фильме Александрова оператор Болтянский впервые применил рирпроекцию.
– Да ну?! – вытаращив глаза, воскликнула Танька. А затем, усмехнувшись, спокойно спросила: – А теперь расскажи, что это такое и с чем ее едят?
– Ну, деревня! – засмеялся Сталин. – Она не знает, что такое рирпроекция!
В этот же момент Вася получил учебником по голове. Казарин как ни в чем не бывало смахнул пыль с обложки:!i
– Вот ты и объясни.
Васька потер затылок, но не обиделся:
– А чего объяснять? Аида после уроков на «Волгу-Волгу», все и увидите.
– Аида!!! – заорали все.
В этот момент в кабинет вошел Аркадий Семенович – учитель математики, и весь класс, хлопая досками парт, замер в приветствии.
– Садитесь, садитесь, дорогие мои, – махнул рукой педагог. – К контрольной готовы?
– Угу! – Обреченный ответ был похож на пароходный гудок.
Аркадий Семенович оглядел всех из-под очков, которые сползли на самый кончик носа. Затем вытер вспотевший от быстрой ходьбы лоб клетчатым платком и, остановив свой взор на Лешке, небрежно изрек:
– Ну, тогда наш уникальный и неповторимый Казарин меняется местами со Сталиным. Василий, сядьте за первую парту с Шапилиной.
Рыжий Васька выпучил глаза:
– Аркадий Семенович, ну за что?! – Его возмущению не было предела.
Учитель сделал в воздухе жест, снимающий все возражения:
– За то самое. Мне нужно, чтобы Шапилина получила свою четверку – законную…
Танька с Лешкой понимающе переглянулись: суровые санкции математика их явно не пугали.
Учитель подошел к окну и, не глядя на класс, добавил:
– Вас, Сталин, это тоже касается.
Василий взял учебники, чернильницу и нехотя поднялся, бубня при этом себе под нос, но так, чтобы все слышали:
– А что Сталин, как что, так сразу Сталин.
– Василий, не дерзите. Казарин, мне 150 раз вам повторять?
Лешка незаметно сделал рукой знак друзьям и покорно пересел на другую парту. Аркадий Семенович краем глаза проследил Лешкин маневр и как бы между прочим спросил:
– Кстати, Казарин, вопрос на засыпку: если мои 150 предупреждений помножить на 340 пререканий Василия, сколько получится?
– Пятьдесят одна тысяча, – не моргнув глазом, ответил Лешка.
Учитель повторил расчеты на листке бумаги и усмехнулся:
– Однако, черт возьми! Никак не могу привыкнуть…
Класс погрузился в работу. Математик сначала внимательно следил за Казариным, но постепенно стал терять бдительность и потихоньку начал клевать носом. Через 20 минут Лешка положил перо в чернильницу, захлопнул тетрадь и поднялся с места. Вслед за ним поднялась и Танька. Они подошли к учительскому столу. Казарин неловким движением задел подругу, и та выронила свою контрольную на пол.
– Прости, пожалуйста, – извинился Лешка и принялся собирать листочки с пола.
Аркадий Семенович проснулся.
– Минуточку! Дайте-ка сюда.
Казарин выпрямился и протянул обе работы. Аркадий Семенович тщательно изучил контрольные, а затем, вздохнув, положил их на стол:
– Я не знаю, как это у вас получается, но имейте в виду, Казарин: вы оказываете Шапилиной медвежью услугу.
Танька попыталась встрять в разговор:
– Аркадий Семенович… Но он устало махнул рукой.
– Идите, Шапилина, идите. Кстати, Казарин, во вторник городская олимпиада. Не забудьте подготовиться.
В классе послышались смешки. Учитель строго постучал указкой по столу и безошибочно установил весельчака:
– А вы, Сталин, пишите, пишите…
За дверями класса Танька радостно захлопала в ладоши:
– Ты – гений! Я скоро сама не смогу разобрать, где мой почерк, а где ты за меня химичишь!
Лешка только хмыкнул в ответ:
– Комсомолка Шапилина, я не гений! Я преступник: помогаю внедрить врага в нашу советскую журналистику.
Танька закатила глаза и, прикинувшись овечкой, затараторила:
– Каюсь, каюсь, каюсь! Но у меня есть оправдание: математика меня не интересует.
Казарин скатился вниз по перилам.
– Тебя ничего не интересует, кроме Орловой и Крючкова, – вздохнул Лешка и протянул руку, чтобы взять Тань-кин портфель. Шапилина насупилась и спрятала портфель за спиной.
– А история?!
Лешка только махнул рукой:
– Ну, разве что история…
Танька, довольная маленькой победой, протянула свой портфель Казарину, и они выбежали на улицу.
Весенняя Москва встретила их гудками машин, криками продавцов и звуками музыки из репродукторов. Завернув за угол школы, Лешка на секунду задержался возле газетного стенда.
– Ну, чего ты там увидел? – недовольно спросила Танька. Лешка пробежал глазами «Вечернюю Москву».
– Представляешь, в Измайловских прудах собираются разводить осетров и севрюг. А возле памятника героям Плевны будут пальмы сажать…
Шапилина глянула через Лешкино плечо на газетный стенд.
– О… «В новом доме на улице Горького открывается «коктейль-холл». А что такое коктейль?
Лешка пожал плечами:
– Черт его знает. Может, там морских коков будут готовить… Ладно, пошли.,
Танька еще с минуту обдумывала сказанное про коктейли и коков, но затем бросила это занятие и побежала за Лешкой.
Глава 2
Танька и Лешка сидели в каморке самого дорогого для них после родителей и, конечно, Сталина человека – Германа Степановича Варфоломеева. Ребятам он казался стариком, хотя, по правде сказать, Варфоломеев приходился ровесником Танькиному отцу. Скорее всего, Германа Степановича дополнительно старила его работа и абсолютное равнодушие ко всему, что творилось за порогом его каморки. Варфоломеев состоял на должности оценщика культурных ценностей Кремля с начала 20-х. Работа, которая была для него смыслом жизни, занимала все время без остатка. При этом Герман Степанович плохо ориентировался в современных реалиях. Вопросы о том, кто такая Роза Люксембург или как расшифровывается ГТО, ставили старика в тупик. Зато о любой серебряной табакерке XVI века, попавшей ему в руки, Герман Степанович мог рассказывать часами. Короче говоря, человеком он был интересным и, можно сказать, необычным. А Таньку и Лешку Варфоломеев любил как своих собственных детей, которых у пего никогда и не было. К нему они могли прибегать в любое время дня и ночи. Его рассказы всегда слушали, открыв рот, а знал Варфоломеев о Кремле, его истории, обитателях и закоулках буквально все.
В этот день ребята слушали легенду о библиотеке Грозного.
– … Зачем монах попытался выкрасть один из старинных манускриптов, теперь уже никто не узнает. – Голос Варфоломеева, как всегда, был мягким и завораживающим. – Только поймали его, и приказал Малюта Скуратов монаха замуровать, причем рядом со спрятанными сундуками с книгами. Плач, а потом и стоны доносились из-за стены еще много дней. А через год спустившийся в подземелье Грозный вдруг вскрикнул, указав сопровождавшим его опричникам на ту самую стену, за которой исчез навсегда монах. По старой кирпичной кладке двигалась тень в капюшоне. Говорят, экзальтированный царь потерял тогда сознание. А когда очнулся, приказал вскрыть могилу. За стеной никого не оказалось. А вскоре монаха увидели еще раз, потом еще. Говорят, последний раз он появлялся в подвалах Кремля перед самой революцией. Напугал до смерти очередных охотников за пропавшей библиотекой царя Ивана.
Старик закончил рассказ, улыбнулся и хитро посмотрел на ребят.
– – Что-то вы, Танка, – он всегда называл Таньку вот так, без мягкого знака, – побледнели. Неужто бросите своего Алешеньку и больше в подвалы за ним не полезете?
Белая краска на щеках Тани сменилась красной.
– Во-первых, он не мой, – ехидно произнесла она. – Он у нас, как известно, гений, а гении принадлежат всему человечеству…
– Танька, прекрати. – Лешка улыбнулся. – Я конечно же гений, это даже не обсуждается… – Он покосился на Таньку, которая о чем-то в этот момент усиленно думала. -…но это ничего не меняет, – продолжил Казарин. – Библиотеку я все равно найду, и никакой монах меня не остановит. Ну а если появится, то я его вежливо так попрошу проводить меня на место. Он-то точно дорогу знает.
Варфоломеев, продолжая протирать старинный позолоченный кубок, усмехнулся и хотел что-то сказать в ответ. Но в это время Танька вскочила с места.
– Герман Степанович, – затараторила она, – вы Верку Чугунову знаете? Да знаете вы ее. Она с нами несколько раз приходила. Такая… ну, в общем, никакая… Ну, это неважно. Так вот, ее мать рассказывала, что ей рассказывала одна тетенька, которая работает в столовой, что однажды ночью видела, как монах вдоль стены крался. И еще домработница Молотовых его тоже два раза видела. Вот!
Лешка закатил глаза к потолку и издевательски мягко спросил:
– И чего?
– Да ничего. Просто если постараться, то можно этого монаха выследить.
– Комсомолка Шапилина, бросьте эти вредные истории распространять. Никаких монахов нет – их всех революция упразднила. Ты что, не знаешь об этом?
– Дурак! – обиделась Танька. – Герман Степанович, ну скажите ему, что монах существует.
Варфоломеев поглядел из-под очков на ребят.
– Насчет монаха – не знаю. А вот библиотека – точно есть.
– Ну, это понятно, только вот где она? – Лешка тяжело вздохнул. – Сколько уже времени ее ищут – и ничего. Герман Степанович, а Стеллецкий будет еще в Кремле раскопки вести?
Варфоломеев нахмурился и стал пуще прежнего натирать золотой кубок.
– Чего не знаю, того не знаю, – неохотно ответил он. – Думаю, что нет. Как ты мог заметить, посторонних в Кремле все меньше и меньше. Другие времена настали, мил-человек.
Это старорежимное «мил-человек» всегда очень забавляло Лешку. Постоянно применяли это выражение лишь двое: Варфоломеев и Лешкин отец. Впрочем, ничего странного здесь не было – дружили они давно. Вернее, не дружили – приятельствовали.
– Ну ладно, вы аккуратно протрите шкатулку, а я пойду кубок на место поставлю.
«Варфоломеев тяжело поднялся и своей обычной шаркающей походкой направился к выходу. Когда он скрылся за дверью, Лешка резко обернулся к Таньке.
– Монах не монах, а от колодца в Арсенальной надо пробираться не внутрь территории, а вдоль стены, к «Потешному»! Это я теперь точно знаю. После школы завтра встречаемся…
Таня остановила Лешкин порыв одним движением руки, проведя своей ладошкой по его лицу сверху вниз.
– Лешечка, нельзя так обращаться с женщинами. Причем с красивыми и привлекательными.
Танька подошла к маленькому зеркальцу на стене и с удовольствием стала рассматривать свое отображение.
– После истории с монахом, – кокетливо сказала она, – я должна прийти в себя… V
Лешка нахмурился.
– Ладно, один пойду, – буркнул он.
Шапилина ничего не успела ответить, потому что в комнаау вернулся Варфоломеев.
– Ну-ка, идите сюда.
Варфоломеев держал в руках небольшую книжицу в сафьяновом переплете.
– Глядите…
Страницы книги сильно пожелтели, но каллиграфически написанные тексты на кириллице сохранились хорошо. На форзаце без труда можно было прочесть: «Писано октября 12-го, года 1561 от РХ, монахом Ларионом Кущиным».
– Что это за книга? – удивился Казарин.
Варфоломеев выдержал театральную паузу и тихо произнес:
– Молитвенник царя Ивана. Лешка присвистнул.
– А знаешь, где я се нашел? – не давая опомниться, спросил его Герман Степанович.
Лешка только пожал плечами.
– В одном из подземных ходов под Тайницкой башней… А теперь скажи мне: что делать такой книжке в подземном ходе?
Чем больше Лешка смотрел на эту книгу, тем правдивее казался ему рассказ старика. Он глядел в прошлое, а прошлое глядело на него своими пожелтевшими страницами. Казарин тогда еще не знал, что поиск библиотеки царя Ивана Грозного не только превратится в дело его жизни, но и явится прологом загадочных и невероятных событий, участником которых доведется ему стать.
В этот день ребята слушали легенду о библиотеке Грозного.
– … Зачем монах попытался выкрасть один из старинных манускриптов, теперь уже никто не узнает. – Голос Варфоломеева, как всегда, был мягким и завораживающим. – Только поймали его, и приказал Малюта Скуратов монаха замуровать, причем рядом со спрятанными сундуками с книгами. Плач, а потом и стоны доносились из-за стены еще много дней. А через год спустившийся в подземелье Грозный вдруг вскрикнул, указав сопровождавшим его опричникам на ту самую стену, за которой исчез навсегда монах. По старой кирпичной кладке двигалась тень в капюшоне. Говорят, экзальтированный царь потерял тогда сознание. А когда очнулся, приказал вскрыть могилу. За стеной никого не оказалось. А вскоре монаха увидели еще раз, потом еще. Говорят, последний раз он появлялся в подвалах Кремля перед самой революцией. Напугал до смерти очередных охотников за пропавшей библиотекой царя Ивана.
Старик закончил рассказ, улыбнулся и хитро посмотрел на ребят.
– – Что-то вы, Танка, – он всегда называл Таньку вот так, без мягкого знака, – побледнели. Неужто бросите своего Алешеньку и больше в подвалы за ним не полезете?
Белая краска на щеках Тани сменилась красной.
– Во-первых, он не мой, – ехидно произнесла она. – Он у нас, как известно, гений, а гении принадлежат всему человечеству…
– Танька, прекрати. – Лешка улыбнулся. – Я конечно же гений, это даже не обсуждается… – Он покосился на Таньку, которая о чем-то в этот момент усиленно думала. -…но это ничего не меняет, – продолжил Казарин. – Библиотеку я все равно найду, и никакой монах меня не остановит. Ну а если появится, то я его вежливо так попрошу проводить меня на место. Он-то точно дорогу знает.
Варфоломеев, продолжая протирать старинный позолоченный кубок, усмехнулся и хотел что-то сказать в ответ. Но в это время Танька вскочила с места.
– Герман Степанович, – затараторила она, – вы Верку Чугунову знаете? Да знаете вы ее. Она с нами несколько раз приходила. Такая… ну, в общем, никакая… Ну, это неважно. Так вот, ее мать рассказывала, что ей рассказывала одна тетенька, которая работает в столовой, что однажды ночью видела, как монах вдоль стены крался. И еще домработница Молотовых его тоже два раза видела. Вот!
Лешка закатил глаза к потолку и издевательски мягко спросил:
– И чего?
– Да ничего. Просто если постараться, то можно этого монаха выследить.
– Комсомолка Шапилина, бросьте эти вредные истории распространять. Никаких монахов нет – их всех революция упразднила. Ты что, не знаешь об этом?
– Дурак! – обиделась Танька. – Герман Степанович, ну скажите ему, что монах существует.
Варфоломеев поглядел из-под очков на ребят.
– Насчет монаха – не знаю. А вот библиотека – точно есть.
– Ну, это понятно, только вот где она? – Лешка тяжело вздохнул. – Сколько уже времени ее ищут – и ничего. Герман Степанович, а Стеллецкий будет еще в Кремле раскопки вести?
Варфоломеев нахмурился и стал пуще прежнего натирать золотой кубок.
– Чего не знаю, того не знаю, – неохотно ответил он. – Думаю, что нет. Как ты мог заметить, посторонних в Кремле все меньше и меньше. Другие времена настали, мил-человек.
Это старорежимное «мил-человек» всегда очень забавляло Лешку. Постоянно применяли это выражение лишь двое: Варфоломеев и Лешкин отец. Впрочем, ничего странного здесь не было – дружили они давно. Вернее, не дружили – приятельствовали.
– Ну ладно, вы аккуратно протрите шкатулку, а я пойду кубок на место поставлю.
«Варфоломеев тяжело поднялся и своей обычной шаркающей походкой направился к выходу. Когда он скрылся за дверью, Лешка резко обернулся к Таньке.
– Монах не монах, а от колодца в Арсенальной надо пробираться не внутрь территории, а вдоль стены, к «Потешному»! Это я теперь точно знаю. После школы завтра встречаемся…
Таня остановила Лешкин порыв одним движением руки, проведя своей ладошкой по его лицу сверху вниз.
– Лешечка, нельзя так обращаться с женщинами. Причем с красивыми и привлекательными.
Танька подошла к маленькому зеркальцу на стене и с удовольствием стала рассматривать свое отображение.
– После истории с монахом, – кокетливо сказала она, – я должна прийти в себя… V
Лешка нахмурился.
– Ладно, один пойду, – буркнул он.
Шапилина ничего не успела ответить, потому что в комнаау вернулся Варфоломеев.
– Ну-ка, идите сюда.
Варфоломеев держал в руках небольшую книжицу в сафьяновом переплете.
– Глядите…
Страницы книги сильно пожелтели, но каллиграфически написанные тексты на кириллице сохранились хорошо. На форзаце без труда можно было прочесть: «Писано октября 12-го, года 1561 от РХ, монахом Ларионом Кущиным».
– Что это за книга? – удивился Казарин.
Варфоломеев выдержал театральную паузу и тихо произнес:
– Молитвенник царя Ивана. Лешка присвистнул.
– А знаешь, где я се нашел? – не давая опомниться, спросил его Герман Степанович.
Лешка только пожал плечами.
– В одном из подземных ходов под Тайницкой башней… А теперь скажи мне: что делать такой книжке в подземном ходе?
Чем больше Лешка смотрел на эту книгу, тем правдивее казался ему рассказ старика. Он глядел в прошлое, а прошлое глядело на него своими пожелтевшими страницами. Казарин тогда еще не знал, что поиск библиотеки царя Ивана Грозного не только превратится в дело его жизни, но и явится прологом загадочных и невероятных событий, участником которых доведется ему стать.
Глава 3
Павел Петрович Шумаков был из тех людей, которых не сразу и разглядишь. А разглядев – тут же забудешь. В свои 55 лет он имел лакированную залысину на голове, которую старательно зачесывал остатками волос с затылка, упитанное брюшко и легкую отдышку. По кремлевским коридорам он обычно передвигался стремительной суетливой походкой. А как не бегать и не суетиться? Ведь в обороне Царицына Павел Петрович участия не принимал. Да и стаж в РКП(б) оставлял желать лучшего: всего-то с 1921 года. Тем не менее карьеру Шумаков сделал нешуточную, отмахав путь от рядового деревенского милиционера до помощника коменданта по хозяйственной деятельности. А все потому, что с детства усвоил Павел Петрович одну простую истину: что поручено – делай старательно, а себя не выпячивай. Кого не видно и не слышно – тому и не завидуют. Повидал он на своем веку, как летели головы тех, кто на эту самую голову старался быть выше. А начальству ближе те, кто услужлив да все больше помалкивает. Так и вышло: время и лихие годы расчистили Шумакову дорогу от комиссаров-горлопанов. Она-то и привела его прямиком в Кремль…
Ключ в замке повернулся несколько раз, и дверь отворилась. В квартире было тихо и темно. Лишь в гостиной горел свет. Павел Петрович снял в прихожей пальто, повесил его на вешалку и осторожно, на цыпочках, проскользнул в кабинет. Подойдя к письменному столу, он выдвинул ящик и вынул из него перочинный нож. Аккуратно поддев лезвием две паркетные плитки, он извлек из тайника плоский кофр с крохотным замочком. Затем Павел Петрович расстегнул верхнюю пуговицу френча и снял с шеи шнурок, на котором висел небольшой ключ. Открыв им замок, Шумаков раскрыл кофр и слегка наклонил его. На ладонь, переливаясь всеми цветами радуги, высыпалось несколько бриллиантов, и в этот момент в комнате зажегся свет.
Ключ в замке повернулся несколько раз, и дверь отворилась. В квартире было тихо и темно. Лишь в гостиной горел свет. Павел Петрович снял в прихожей пальто, повесил его на вешалку и осторожно, на цыпочках, проскользнул в кабинет. Подойдя к письменному столу, он выдвинул ящик и вынул из него перочинный нож. Аккуратно поддев лезвием две паркетные плитки, он извлек из тайника плоский кофр с крохотным замочком. Затем Павел Петрович расстегнул верхнюю пуговицу френча и снял с шеи шнурок, на котором висел небольшой ключ. Открыв им замок, Шумаков раскрыл кофр и слегка наклонил его. На ладонь, переливаясь всеми цветами радуги, высыпалось несколько бриллиантов, и в этот момент в комнате зажегся свет.