Страница:
- Простите, - произнес Борц, наблюдая за ней.
Эдипа сумела взять себя в руки. - А он использовал только это, указывая на книжку, - для сценария?
- Нет. - И насупился. - Он пользовался моим твердообложечным изданием.
- А в тот вечер, когда вы смотрели постановку? - Стоящие повсюду безмолвные бутылки струили на них обильный поток солнца. - Как окончился четвертый акт? Какие произносили строчки - Дриблетт, Дженнаро, - когда стояли у озера - после чуда?
- "Кто звался Турн и Таксис, у того", - процитировал Борц, - "Теперь один лишь бог - стилета острие. И свитый рог златой отпел свое".
- Правильно, - подтвердили дипломники, - да-да.
- И это все? А как же остальное? Следующий куплет?
- В тексте, которого придерживаюсь лично я, - сказал Борц, - в следующем куплете последняя строчка изъята. Книжка в Ватикане - не более, чем гнусная пародия. Заключительная строка "Того, кто с похотью столкнулся Анжело" была вставлена наборщиком издания кварто 1687 года. Версия "Уайтчейпла" недостоверна. Поэтому Рэнди выбрал лучшее - он вовсе убрал сомнительные строчки.
- Но тем вечером, когда я была в театре, - сказала Эдипа, - Дриблетт использовал именно ватиканские строчки, он произнес слово "Тристеро".
Лицо Борца сохраняло безучастное выражение. - Что ж, его дело. Ведь он не только играл в спектакле, но и ставил его.
- Но было ли это, - жестикулируя, она описывала руками круги, - просто причудой? Взять другие строчки и никому даже об этом не сказать?
- Рэнди, - вспомнил коренастый третьекурсник в роговых очках, - когда его что-то мучило, на сцене так или иначе старался это выплеснуть. Он, наверное, просмотрел множество вариантов, чтобы почувствовать дух пьесы, не обязательно в словах, и возможно, именно таким образом он и нашел эту книжку с другой версией.
- Но тогда, - заключила Эдипа, - что-то должно было случиться в его личной жизни, что-то в тот вечер для него радикально переменилось - то, что заставило его вставить эти строчки.
- Может да, - откликнулся Борц, - а может и нет. Вы думаете, сознание человека похоже на бильярдный стол?
- Надеюсь, нет.
- Пойдемте посмотрим неприличные картинки, - пригласил ее Борц, скатываясь с гамака. Они оставили студентов с пивом. - Микропленки с иллюстрациями к ватиканскому изданию. Мы с Грэйс сделали их тайком прямо в Ватикане, когда получили грант в 61-м году.
Они вошли в комнату - не то мастерская, не то кабинет. В глубине дома вопили дети и завывал пылесос. Борц опустил занавески, пошуршал в коробке со слайдами, выбрал несколько, включил проектор и нацелил его на стену.
Иллюстрации были выполнены в виде гравюр на дереве, грубое нетерпение увидеть законченный продукт выдавало в авторе любителя. Подлинная порнография создается кропотливыми профессионалами.
- Художник анонимен, - сказал Борц, - как и переделавший пьесу рифмоплет. Здесь Паскуале - помните, один из "плохих"? - и в самом деле женится на матери, тут целая сцена их брачной ночи. - Он менял слайды. - Вы получите общее представление. Обратите внимание, как часто на заднем плане маячит фигура Смерти. Добродетельный гнев, возврат к предкам, к средневековью. Ни один пуританин не впал бы в такую ярость. Кроме, разве что, скевхамитов. По мнению Д'Амико, это издание было задумано скевхамитами.
- Скевхамитами?
При Карле Первом Роберт Скевхам основал секту самых пуританских пуритан. Их центральный идефикс был связан с понятием предопределенности. Существовало два типа. Для скевхамита ничто не происходило случайно, Мироздание воспринималось как огромная хитроумная машина. Но одна из ее деталей - скевхамитская - отталкивалась от воли Бога, ее первичного двигателя. Остальные же отталкивались от некоего противоположного Принципа, воплощавшего нечто слепое, бездушное; жестокий автоматизм, ведущий к вечной смерти. Идея заключалась в том, чтобы завлечь новообращенных в богоугодное, исполненное цели скевхамитское братство. Но вдруг несколько спасенных скевхамитов обнаружили, что наблюдают витиеватое, как в часовом механизме, движение обреченных с нездоровым, завораживающим ужасом, и это возымело фатальное действие. Сверкающие перспективы аннигиляции соблазняли их одного за другим, пока в секте не осталось ни одного человека, включая самого Роберта Скевхама, который, подобно капитану, покинул корабль последним.
- Но какое отношение имел к ним Ричард Варфингер? - спросила Эдипа. Зачем им понадобилось делать неприличную версию пьесы?
- В качестве назидания. Они не больно-то жаловали театр. Это был их способ навсегда избавиться от пьесы, отправить ее в ад. А разве есть лучший способ проклясть навеки, чем изменить слова? Здесь нужно помнить, что пуритане были всецело преданы Слову, как литературные критики.
- Но в строчке о Тристеро нет ничего неприличного.
Он почесал затылок. - Это тоже укладывается в объяснение. "Святые звезды" - это Божья воля. Но даже она не сможет сохранить, или защитить того, кто ищет встречи с Тристеро. В смысле, если мы говорим, предположим, лишь о столкновении с похотью Анжело, то существуют, черт побери, способы ее избежать. Уехать из страны. Ведь Анжело простой смертный. Но бездушное Иное, которое и поддерживает в движении часовой механизм внескевхамитской вселенной, - это нечто совсем другое. Очевидно, они полагали, что Тристеро может послужить прекрасным символом Иного.
Возразить было нечего. И вновь с этим легким, головокружительным ощущением парения над бездной она задала вопрос, за ответом на который и пришла сюда. - Что такое Тристеро?
- Одна из совершенно новых сфер, - ответил Борц, - открывшихся после редакции 57-го года. С тех пор нам удалось обнаружить любопытные старые источники. Мне сказали, что переработанное издание выйдет в следующем году. Но пока его нет. - Он заглянул в застекленный шкаф, забитый древними фолиантами. - Вот, - вынимая книгу в темно-коричневом шелушащемся переплете из телячьей кожи. - Сюда я запер свою "Варфингериану" от детей. Чарльз принялся бы сыпать вопросами, для которых я еще слишком молод. - Книга называлась "Отчет о необыкновенных странствиях доктора Диоклектиана Блобба среди итальянцев, для ясности снабженный поучительными рассказами из подлинной истории сей диковинной расы".
- К счастью, - сказал Борц, - Варфингер, подобно Мильтону, вел тетрадь, куда записывал цитаты из прочитанного. Вот откуда нам известно о "Странствиях" Блобба.
Книга изобиловала старинными окончаниями, существительными с заглавной буквы, литеры "s" походили на "f", а вместо "i" стояли "у". - Я не могу это прочесть, - произнесла Эдипа.
- Попытайтесь, - сказал Борц. - Мне надо проведать ребят. Кажется, это в седьмой главе. - И исчез, оставив Эдипу перед дарохранительницей. Как оказалось, нужна была восьмая глава - рассказ о том, как автор лично столкнулся с разбойниками Тристеро. Как-то раз Диоклетиан Блобб пересекал пустынную гористую местность в почтовой карете, принадлежащей системе "Торре и Тассис", что, как поняла Эдипа, было итальянской версией "Турна и Таксиса". Внезапно у берегов водоема, именумого Блоббом Озером Благочестия, их остановили пара дюжин всадников в черном, которые завязали жестокую беззвучную битву на дующем с озера ледяном ветру. Грабители пользовались дубинками, аркебузирами, мечами, стилетами, а под конец - шелковыми платками, дабы отправить на тот свет всех, кто еще дышал. Всех, кроме доктора Блобба и его слуги, которые с самого начала отмежевались от потасовки, как можно громче заявив, что они британские подданные, и даже время от времени "бесстрашно распевали наиболее действенные из наших церковных гимнов". Зная страсть Тристеро к секретности, Эдипа удивилась, что им дали уйти.
- Может, Тристеро намеревались открыть в Англии представительство? предположил Борц пару дней спустя.
Эдипа не понимала: - Но к чему щадить невыносимого, нудного козла вроде Диоклетиана Блобба?
- Таких, как он, слышно за милю, - пояснил Борц. - Даже на холоде, даже при их кровожадности. Если бы я хотел, чтобы моя весточка отправилась в Англию - вроде как проложить себе дорожку, - я подумал бы, что он самая подходящая кандидатура. Тристеро в те дни обожали контрреволюцию. Взгляните на Англию: король вот-вот лишится головы. Прекрасное начало.
Собрав почтовые мешки, предводитель разбойников вытащил Блобба из кареты и обратился к нему на превосходном английском: "Мессир, вы стали свидетелем гнева Тристеро. Знайте, милосердие нам не чуждо. Поведайте о наших деяниях королю и парламенту. Расскажите им, что мы всегда добиваемся своего. Что ни буря, ни схватка, ни лютые звери, ни одиночество пустынных земель, ни тем более узурпаторы принадлежащего нам по праву имущества не смогут встать на пути наших курьеров". И, оставив нетронутыми англичан с их кошельками, разбойники в шелестящих на ветру, словно черные паруса, плащах исчезли там, откуда появились - в залитых сумерками горах.
Блобб пытался навести справки об организации Тристеро, но везде наталкивался на застегнутые рты. Все-таки ему удалось кое-что разузнать. Как и Эдипе в последующие дни. Из мало кому известных филателистических журналов, предоставленных ей Ченгизом Коэном, из двусмысленной сноски в книге Мотли "Взлет Нидерландской Республики", из памфлета восьмидестилетней давности о корнях современного анархизма, из книги проповедей Августина, брата Блобба, также взятой из борцевой Варфингерианы, и из находок самого Блобба Эдипе удалось собрать следующие сведения о рождении этой организации.
К 1577 году северные провинции Нидерландов под предводительством дворянина-протестанта Вильгельма Оранского уже девять лет сражались за независимость от католической Испании и Священной Римской Империи. В конце декабря Оранский - де факто владыка Нидерландов - триумфально вступил в Брюссель по приглашению некоего Комитета Восемнадцати. То была хунта фанатиков-кальвинистов, которые почувствовали, что управляемые привилегированными классами Генеральные Штаты перестали представлять интересы ремесленников и потеряли всякий контакт с народом. Комитет основал Брюссельскую общину. Она контролировала полицию, диктовала Генеральным штатам все их решения и сбросила многих из брюссельских высоких чинов. Среди последних был камер-юнкер Леонард Первый, барон Таксис, и барон Бейсингенский, наследный Почтмейстер Нидерландов, управлявший монополией "Турн и Таксис". Его сменил некто Ян Хинкарт, лорд Огайн, верный приверженец Оранского. И здесь-то на сцене и появляется ключевая фигура - Эрнандо Хоакин де Тристеро и Калавера - то ли сумасшедший, то ли честный мятежник, а по мнению некоторых - просто мошенник. Тристеро утверждал, что он кузен Яна Хинкарта по испанской семейной ветви и подлинный Лорд Огайн, то бишь полноправный наследник всего, чем владел тогда Ян Хинкарт, включая недавнее назначение на пост Почтмейстера.
Начиная с 1578 года и до тех пор, пока Александр Фарнезе не взял Брюссель в марте 1585-го, Тристеро вел чуть ли не партизанскую войну против своего кузена, если, конечно, Хинкарт таковым являлся. Будучи испанцем, он не находил особой поддержки. Его жизни все время - то с одной стороны, то с другой - угрожала опасность. Но тем не менее он четырежды пытался убить вильгельмова почтмейстера - впрочем, безуспешно.
Фарнезе лишил Хинкарта права собственности и снова назначил на этот пост Леонарда Первого, Почтмейстера Турна и Таксиса. Но ситуация в монополии была крайне нестабильной. Не доверяя протестанским симпатиям богемской ветви семейства, император Рудольф Второй на время отменил свое покровительство. Почтовая компания с головой увязла в долгах.
Не исключено, что Тристеро почувствовал, как ослабла и задрожала мощная структура континентального масштаба, которую мог в свое время прибрать к рукам Хинкарт, и это вдохновило его на создание собственной системы. Он, вероятно, был в высшей степени неуравновешенным человеком - из тех, что могли вдруг появиться на чужом собрании и затеять там речь. Излюбленная тема - лишение наследства. Почтовая монополия принадлежала Огайну по праву победы, а Огайн принадлежал Тристеро по праву крови. Он величал себя Эль-Десхередадо, что значит "Лишенный наследства", и приказал, чтобы его последователи носили черные ливреи, ибо черный цвет символизировал единственное, что осталось при них в изгнании - ночь. Вскоре он добавил к своей иконографии почтовый рожок с сурдинкой и мертвого барсука лапами вверх (некоторые говорят, что имя Таксис происходит от итальянского tasso, барсук - намек на шапки из барсучьего меха, которые носили первые бергамские курьеры). Он тайно принялся за кампанию террора и грабежа на почтовых дорогах "Турна и Таксиса".
Потом Эдипа провела несколько дней в библиотеках и пылких дискуссиях с Эмори Борцем и Ченгизом Коэном. Она опасалась за их безопасность - в свете того, что случилось с другими ее знакомыми. На следующий день после прочтения "Странствий" Блобба она вместе с Борцем, Грэйс и студентами посетила похороны Дриблетта, где слушала беспомощную и горестную надгробную речь младшего брата, наблюдала за рыдающей матерью, казавшейся в дневном смоге призраком, а вечером они вернулись на могилу выпить мускатель "Напа Волли", какого немало скушал в свое время Дриблетт. Луны не было, смог укрыл звезды - черным-черно, словно всадник Тристеро. Эдипа сидела мерзнущей задницей на земле и размышляла: не погибла ли вместе с Дриблеттом одна из версий ее самой, как он и предсказывал из душевой тем вечером. Возможно, ее сознание продолжит разминать не существующие более мышцы психики и будет предано и высмеяно фантомом эго, как инвалид - фантомом своей конечности. Когда-нибудь она сможет заменить исчезнувшее протезом - платьем определенного цвета, фразой в письме, очередным любовником. Она старалась дотянуться до того, что могло - пусть это и невероятно - уцелеть в шести футах под землей, благодаря закодированной силе сцепления протеинов, все еще сопротивляясь разложению; до того, что сосредотачивалось в неподатливом состоянии покоя для последнего броска, последнего прорыва вверх сквозь землю, что еле брезжило, пытаясь сохранить преходящую, крылатую форму в стремлении либо сразу упокоиться в теплой ипостаси призрака, либо навеки раствориться во мгле. Если ты придешь ко мне, - молила Эдипа, - захвати с собой воспоминания о последней ночи. А если ты должен хранить в себе свой груз, принеси хоть последние пять минут - этого довольно. Я все равно пойму, связан ли твой выход в море с Тристеро. Если они избавились от тебя по той же причине, что и от Хилариуса, Мучо и Мецгера, то виной тому могла быть уверенность, что ты мне больше не нужен. Они ошиблись. Ты нужен. Дай мне свои воспоминания, и я останусь с тобой навеки. Она вспомнила его голову, плавающую в пару душевой, говорящую: ты можешь в меня влюбиться. Но смогла бы она его спасти? Эдипа оглянулась на девушку, которая сообщила о его смерти. Была ли она любовницей? Знала ли она, почему Дриблетт вставил тем вечером две дополнительные строчки? А знал ли он сам? Теперь никто не ответит на этот вопрос. Сотня идефиксов - перемешанных, перекомбинированных: секс, деньги, болезнь, отчаяние по поводу своего времени и места, - кто знает? Мотивы корректировки сценария не яснее мотивов самоубийства. Обоими событиями руководила некая причуда. Может, - Эдипа на миг почувствовала, как в нее вторглось нечто, словно этот крылатый свет из могилы проник в святилище ее сердца - может, выпрыгнув из того же склизкого лабиринта, он непостижимым образом добавил две строчки в качестве репетиции своего ночного выхода в необъятную глубь тихоокеанской первородной крови. Она ждала, когда крылатый свет объявит о благополучном прибытии. Но все молчало. Дриблетт! позвала она. Ее зов откликнулся эхом из многомильных изгибов мозга. Дриблетт!
Но с ним вышло так же, как и с Демоном Максвелла. То ли она неспособна установить связь, то ли его не существовует вовсе.
Кроме происхождения Тристеро, библиотеки не могли ничего поведать об этой организации. По книгам выходило, будто она не смогла выжить в борьбе за независимость Нидерландов. Дабы найти остальное, Эдипе пришлось подойти со стороны "Турна и Таксиса". Но здесь обнаружились свои подводные камни. Казалось, для Эмори Борца это превратилось в своего рода интеллектуальную игру. Он, например, придерживался теории зеркальных образов, согласно которой любому периоду нестабильности "Турна и Таксиса" соответствовало свое отражение в теневом государстве Тристеро. Он, в частности, применил эту теорию, чтобы объяснить, почему это навевающее страх имя впервые появилось в напечатанном виде лишь к середине семнадцатого столетия. Как автору каламбура "Тристеро dies irae" удалось преодолеть свое глубокое нежелание об этом писать? Как попала в издание фолио половина ватиканского двувстишья, из которого изъята строка с "Тристеро"? Откуда взялась смелость даже намекнуть на соперника "Турна и Таксиса"? Борц утверждал, будто внутри системы Тристеро наверняка разразился кризис, достаточно серьезный, чтобы воздержаться от мести. Скорее всего, именно кризисом и объяснялся тот факт, что доктору Блоббу сохранили жизнь.
Но имел ли Борц право столь рьяно плести венки из простых слов, превращать слова в розы, из чьих красных, ароматных сумерек история ускользала невидимой? Когда Леонард Второй-Франсис, граф Турн и Таксис", в 1628 году скончался, его жена Александрина Рийская унаследовала пост почтмейстера, хотя ее право и не было официально признано. Она оставила пост в 1645-м. Истинная принадлежность власти над монополией оставалось неопределенной до 1650 года, пока дела не принял наследник мужского пола Ламораль Второй Клод-Франсис. Тем временем в Брюсселе и Антверпене проявились признаки разложения системы. Местные частные почтовые службы стали манкировать императорскими лицензиями, и оба города вовсе закрыли у себя представительства "Турна и Таксиса".
Как же, - вопрошал Борц, - должен был ответить Тристеро? - По мнению Борца - провозгласить себя воинствующей фракцией и объявить о наставшем, наконец, великом моменте. Выступить в защиту захвата власти силой, пока соперник уязвим. Но консерваторы заботились лишь о том, чтобы оставаться в оппозиции - как и поступала система Тристеро в предыдущие семьдесят лет. Кроме того, могли существовать, скажем, два-три провидца - тех, кто сумел мыслить исторически, вознесясь над сиюминутной ситуацией. По крайней мере, один - достаточно прозорливый, чтобы предвидеть конец Тридцатилетней войны, Вестфальский мир, крушение Империи, грядущую деградацию в партикуляризм.
- Похожий на Кирка Дугласа, - восклицал Борц, - он носит меч, а зовут его как-нибудь напыщенно - скажем, Конрад. Они встречаются в задней комнате таверны - девки в пейзанских рубахах с пивными кружками, все вокруг поддаты и визжат, - и тут на стол запрыгивает Конрад. Толпа замолкает. "Спасение Европы, - говорит он, - зависит от почтовой связи. Мы сталкиваемся с анархией ревнивых германских князьков, сотен князьков - они плетут интриги, контр-интриги, устраивают междоусобицы, разваливают Империю бесполезными препирательствами. Но контролировать всех этих князьков может лишь тот, кто контролирует линии связи. Такая сеть объединила бы весь Континент. Итак, я предлагаю слиться с нашим старым врагом - "Турном и Таксисом"... - Крики "нет!", "ни за что!", "свергнуть предателя!" раздавались, пока крошка-официантка - влюбленная в Конрада восходящая звезда - не трахнула кружкой по башке самого шумного из горлопанов. "Вместе, - продолжает Конрад, - наши две системы станут непобедимы. Мы сможем отказаться от любых почтовых услуг, кроме тех, государственных. Без нас никто не сможет управлять войсками, перевозить продукты, и так далее. Если кто-то из князей попытается основать собственную курьерскую систему, мы сможем ее подавить. Мы - те, кто столь долго оставались без наследства, унаследуем Европу!" - Следуют продолжительные аплодисменты.
- Но ведь они не уберегли Империю от распада, - возразила Эдипа.
- Ну, - Борц пошел на попятный, - молодчики дерутся с консерваторами до перемирия, Конрад со своей группкой провидцев, неплохие ребятки, пытаются утихомирить драчунов, но к тому моменту, как дело вроде бы улажено, все выдохлись, Империя - на грани, "Турн и Таксис" не желает никаких сделок.
И с крахом Священной Римской Империи источник легитимности "Турна и Таксиса" теряется навеки вместе с прочими прекрасными заблуждениями. Подобная ситуация порождает благоприятную почву для паранойи. Если Тристеро удается хотя бы частично сохранить секретность, а "Турн и Таксис" по-прежнему не имеют ни малейшего понятия о своем сопернике имасштабе его влияния, тогда становится понятным, как большая часть их братии уверовала в нечто весьма похожее на скевхамитскую слепую идею, в автоматического анти-Бога. Что бы ни скрывалось за этой силой, она вполне в состоянии убить всадников, спустить на их дороги внезапные оползни, а в более широком смысле - затеять очередную войну конкурентов на местном уровне, а вскоре - и на государственном, дабы развалить Империю. Это призрак их времени, который явился окунуть "Турна и Таксиса" задницей в блевотину.
Но в течение следующих полутора веков паранойя отступает по мере того, как перед ними раскрывается извечный Тристеро. Могущество, всеведение, неукротимая злоба - то, что они считали атрибутами некоего исторического принципа, духом времени, стало приписываться очередному врагу человечества. Вплоть до того, что к 1795 году появилось предположение, будто система Тристеро целиком организовала Французскую революцию - лишь для того, чтобы выпустить "Прокламацию 9-го Фримера, Года третьего", провозглашавшую конец почтовой монополии "Турна и Таксиса" во Франции и Нидерландах.
- Откуда появилось? - спросила Эдипа. - Вы об этом где-то прочли?
- А разве этот вопрос еще не поднимался? - ответил Борц. - Впрочем, может, и не поднимался.
Она не стала продолжать спор. Почувствовала апатию к дальнейшим расследованиям. Она, например, не спросила Ченгиза Коэна, ответил ли Экспертный комитет по поводу марок. Она знала, что соберись она в "Весперхэйвн Хауз" еще раз поговорить со старым мистером Тотом о его дедушке, выяснилось бы, что и тот уже умер. Она понимала: нужно написать К. да Чингадо, издателю странного мягкообложечного издания "Курьерской трагедии", но так и не написала, ни разу не спросив Борца, написал ли он. Хуже того, она обнаружила, что готова идти на все, лишь бы избежать разговоров о Рэндольфе Дриблетте. Стоило появиться девушке - той, что была на поминках, - Эдипа всякий раз находила предлог уйти. Она чувствовала, что это предательство по отношению к Дриблетту и себе самой. Но все равно поступала так, беспокоясь, как бы ее откровение не разрослось сверх определенного предела. Как бы оно не переросло саму Эдипу и не подчинило ее своей воле. Когда Борц однажды вечером спросил ее, не стоит ли обратиться к Д'Амико из Нью-Йоркского университета, Эдипа ответила "нет" - ответила слишком резко, слишком нервозно. Он больше не упоминал об этом, а она - тем более.
Правда, Эдипа как-то отправилась все же в "Скоп" - встревоженная, одинокая, она заранее знала, что ее там ждет. А ждал ее там Майк Фаллопян уже пару недель не брившийся, одетый в застегнутую до ворота оливковую рубаху, мятые военные штаны, но без манжет и поясных петель, военную куртку на двух пуговицах. Правда, без шляпы. Он стоял в окружении девах, которые пили коктейли с шампанским и орали вульгарные песенки. Приметив Эдипу, Фаллопян одарил ее широкой улыбкой и замахал рукой.
- Ну и видок! - сказала она. - Будто вы на марше. Мятежники на полигоне в горах. - Враждебные взгляды девиц, обвившихся вокруг досягаемых частей Фаллопяна.
- Революционная тайна, - засмеялся он, выбрасывая руки вверх и стряхивая с себя парочку герлов-последовательниц. - А теперь уходите, все, я хочу поговорить с ней. - Когда те оказались за пределами слышимости, его глаза обернулись к Эдипе - с симпатией, раздражением и еще, пожалуй, с некоторой чувственностью. - Как твои поиски?
Она представила краткий отчет о положении дел. Он слушал, не перебивая, а лицо постепенно принимало незнакомое выражение. Эдипу это встревожило. Чтобы немного его встряхнуть, она сказала: - Почему бы и вам не пользоваться этой системой?
- А разве мы в подполье? - он вернулся в прежнее состояние и выглядел достаточно спокойным. - Разве мы отверженные?
- Я не имела в виду...
- Может, мы их еще не нашли, - говорил Фаллопян. - Или может, они еще не успели обратиться к нам. Или может, мы пользуемся В.Т.О.Р.-ом, но тайно. - В зал заструилась электронная музыка, а он продолжал: - Тут есть еще один аспект. - Она поняла, о чем он собирается сейчас сказать, и рефлексивно заскрежетала коренными зубами. Нервная привычка, развившаяся у нее за последние несколько дней. - Тебе, Эдипа, никогда не приходило в голову, что тебя водят за нос? Что все это - посмертный розыгрыш Инверарити?
Приходило. Но эту возможность Эдипа упорно отказывалась рассматривать напрямую и иначе, как в самом случайном свете. Подобно мысли о неотвратимости смерти. - Нет, -сказала она, - это же смешно.
Фаллопян наблюдал за нею в высшей степени сочувственно. - Тебе следует, - спокойно, - обязательно следует над этим поразмыслить. Запиши неоспоримые факты. Голые факты расследования. А потом запиши предположения, умозрительные выводы. И посмотри, что получится. Сделай хотя бы это.
Эдипа сумела взять себя в руки. - А он использовал только это, указывая на книжку, - для сценария?
- Нет. - И насупился. - Он пользовался моим твердообложечным изданием.
- А в тот вечер, когда вы смотрели постановку? - Стоящие повсюду безмолвные бутылки струили на них обильный поток солнца. - Как окончился четвертый акт? Какие произносили строчки - Дриблетт, Дженнаро, - когда стояли у озера - после чуда?
- "Кто звался Турн и Таксис, у того", - процитировал Борц, - "Теперь один лишь бог - стилета острие. И свитый рог златой отпел свое".
- Правильно, - подтвердили дипломники, - да-да.
- И это все? А как же остальное? Следующий куплет?
- В тексте, которого придерживаюсь лично я, - сказал Борц, - в следующем куплете последняя строчка изъята. Книжка в Ватикане - не более, чем гнусная пародия. Заключительная строка "Того, кто с похотью столкнулся Анжело" была вставлена наборщиком издания кварто 1687 года. Версия "Уайтчейпла" недостоверна. Поэтому Рэнди выбрал лучшее - он вовсе убрал сомнительные строчки.
- Но тем вечером, когда я была в театре, - сказала Эдипа, - Дриблетт использовал именно ватиканские строчки, он произнес слово "Тристеро".
Лицо Борца сохраняло безучастное выражение. - Что ж, его дело. Ведь он не только играл в спектакле, но и ставил его.
- Но было ли это, - жестикулируя, она описывала руками круги, - просто причудой? Взять другие строчки и никому даже об этом не сказать?
- Рэнди, - вспомнил коренастый третьекурсник в роговых очках, - когда его что-то мучило, на сцене так или иначе старался это выплеснуть. Он, наверное, просмотрел множество вариантов, чтобы почувствовать дух пьесы, не обязательно в словах, и возможно, именно таким образом он и нашел эту книжку с другой версией.
- Но тогда, - заключила Эдипа, - что-то должно было случиться в его личной жизни, что-то в тот вечер для него радикально переменилось - то, что заставило его вставить эти строчки.
- Может да, - откликнулся Борц, - а может и нет. Вы думаете, сознание человека похоже на бильярдный стол?
- Надеюсь, нет.
- Пойдемте посмотрим неприличные картинки, - пригласил ее Борц, скатываясь с гамака. Они оставили студентов с пивом. - Микропленки с иллюстрациями к ватиканскому изданию. Мы с Грэйс сделали их тайком прямо в Ватикане, когда получили грант в 61-м году.
Они вошли в комнату - не то мастерская, не то кабинет. В глубине дома вопили дети и завывал пылесос. Борц опустил занавески, пошуршал в коробке со слайдами, выбрал несколько, включил проектор и нацелил его на стену.
Иллюстрации были выполнены в виде гравюр на дереве, грубое нетерпение увидеть законченный продукт выдавало в авторе любителя. Подлинная порнография создается кропотливыми профессионалами.
- Художник анонимен, - сказал Борц, - как и переделавший пьесу рифмоплет. Здесь Паскуале - помните, один из "плохих"? - и в самом деле женится на матери, тут целая сцена их брачной ночи. - Он менял слайды. - Вы получите общее представление. Обратите внимание, как часто на заднем плане маячит фигура Смерти. Добродетельный гнев, возврат к предкам, к средневековью. Ни один пуританин не впал бы в такую ярость. Кроме, разве что, скевхамитов. По мнению Д'Амико, это издание было задумано скевхамитами.
- Скевхамитами?
При Карле Первом Роберт Скевхам основал секту самых пуританских пуритан. Их центральный идефикс был связан с понятием предопределенности. Существовало два типа. Для скевхамита ничто не происходило случайно, Мироздание воспринималось как огромная хитроумная машина. Но одна из ее деталей - скевхамитская - отталкивалась от воли Бога, ее первичного двигателя. Остальные же отталкивались от некоего противоположного Принципа, воплощавшего нечто слепое, бездушное; жестокий автоматизм, ведущий к вечной смерти. Идея заключалась в том, чтобы завлечь новообращенных в богоугодное, исполненное цели скевхамитское братство. Но вдруг несколько спасенных скевхамитов обнаружили, что наблюдают витиеватое, как в часовом механизме, движение обреченных с нездоровым, завораживающим ужасом, и это возымело фатальное действие. Сверкающие перспективы аннигиляции соблазняли их одного за другим, пока в секте не осталось ни одного человека, включая самого Роберта Скевхама, который, подобно капитану, покинул корабль последним.
- Но какое отношение имел к ним Ричард Варфингер? - спросила Эдипа. Зачем им понадобилось делать неприличную версию пьесы?
- В качестве назидания. Они не больно-то жаловали театр. Это был их способ навсегда избавиться от пьесы, отправить ее в ад. А разве есть лучший способ проклясть навеки, чем изменить слова? Здесь нужно помнить, что пуритане были всецело преданы Слову, как литературные критики.
- Но в строчке о Тристеро нет ничего неприличного.
Он почесал затылок. - Это тоже укладывается в объяснение. "Святые звезды" - это Божья воля. Но даже она не сможет сохранить, или защитить того, кто ищет встречи с Тристеро. В смысле, если мы говорим, предположим, лишь о столкновении с похотью Анжело, то существуют, черт побери, способы ее избежать. Уехать из страны. Ведь Анжело простой смертный. Но бездушное Иное, которое и поддерживает в движении часовой механизм внескевхамитской вселенной, - это нечто совсем другое. Очевидно, они полагали, что Тристеро может послужить прекрасным символом Иного.
Возразить было нечего. И вновь с этим легким, головокружительным ощущением парения над бездной она задала вопрос, за ответом на который и пришла сюда. - Что такое Тристеро?
- Одна из совершенно новых сфер, - ответил Борц, - открывшихся после редакции 57-го года. С тех пор нам удалось обнаружить любопытные старые источники. Мне сказали, что переработанное издание выйдет в следующем году. Но пока его нет. - Он заглянул в застекленный шкаф, забитый древними фолиантами. - Вот, - вынимая книгу в темно-коричневом шелушащемся переплете из телячьей кожи. - Сюда я запер свою "Варфингериану" от детей. Чарльз принялся бы сыпать вопросами, для которых я еще слишком молод. - Книга называлась "Отчет о необыкновенных странствиях доктора Диоклектиана Блобба среди итальянцев, для ясности снабженный поучительными рассказами из подлинной истории сей диковинной расы".
- К счастью, - сказал Борц, - Варфингер, подобно Мильтону, вел тетрадь, куда записывал цитаты из прочитанного. Вот откуда нам известно о "Странствиях" Блобба.
Книга изобиловала старинными окончаниями, существительными с заглавной буквы, литеры "s" походили на "f", а вместо "i" стояли "у". - Я не могу это прочесть, - произнесла Эдипа.
- Попытайтесь, - сказал Борц. - Мне надо проведать ребят. Кажется, это в седьмой главе. - И исчез, оставив Эдипу перед дарохранительницей. Как оказалось, нужна была восьмая глава - рассказ о том, как автор лично столкнулся с разбойниками Тристеро. Как-то раз Диоклетиан Блобб пересекал пустынную гористую местность в почтовой карете, принадлежащей системе "Торре и Тассис", что, как поняла Эдипа, было итальянской версией "Турна и Таксиса". Внезапно у берегов водоема, именумого Блоббом Озером Благочестия, их остановили пара дюжин всадников в черном, которые завязали жестокую беззвучную битву на дующем с озера ледяном ветру. Грабители пользовались дубинками, аркебузирами, мечами, стилетами, а под конец - шелковыми платками, дабы отправить на тот свет всех, кто еще дышал. Всех, кроме доктора Блобба и его слуги, которые с самого начала отмежевались от потасовки, как можно громче заявив, что они британские подданные, и даже время от времени "бесстрашно распевали наиболее действенные из наших церковных гимнов". Зная страсть Тристеро к секретности, Эдипа удивилась, что им дали уйти.
- Может, Тристеро намеревались открыть в Англии представительство? предположил Борц пару дней спустя.
Эдипа не понимала: - Но к чему щадить невыносимого, нудного козла вроде Диоклетиана Блобба?
- Таких, как он, слышно за милю, - пояснил Борц. - Даже на холоде, даже при их кровожадности. Если бы я хотел, чтобы моя весточка отправилась в Англию - вроде как проложить себе дорожку, - я подумал бы, что он самая подходящая кандидатура. Тристеро в те дни обожали контрреволюцию. Взгляните на Англию: король вот-вот лишится головы. Прекрасное начало.
Собрав почтовые мешки, предводитель разбойников вытащил Блобба из кареты и обратился к нему на превосходном английском: "Мессир, вы стали свидетелем гнева Тристеро. Знайте, милосердие нам не чуждо. Поведайте о наших деяниях королю и парламенту. Расскажите им, что мы всегда добиваемся своего. Что ни буря, ни схватка, ни лютые звери, ни одиночество пустынных земель, ни тем более узурпаторы принадлежащего нам по праву имущества не смогут встать на пути наших курьеров". И, оставив нетронутыми англичан с их кошельками, разбойники в шелестящих на ветру, словно черные паруса, плащах исчезли там, откуда появились - в залитых сумерками горах.
Блобб пытался навести справки об организации Тристеро, но везде наталкивался на застегнутые рты. Все-таки ему удалось кое-что разузнать. Как и Эдипе в последующие дни. Из мало кому известных филателистических журналов, предоставленных ей Ченгизом Коэном, из двусмысленной сноски в книге Мотли "Взлет Нидерландской Республики", из памфлета восьмидестилетней давности о корнях современного анархизма, из книги проповедей Августина, брата Блобба, также взятой из борцевой Варфингерианы, и из находок самого Блобба Эдипе удалось собрать следующие сведения о рождении этой организации.
К 1577 году северные провинции Нидерландов под предводительством дворянина-протестанта Вильгельма Оранского уже девять лет сражались за независимость от католической Испании и Священной Римской Империи. В конце декабря Оранский - де факто владыка Нидерландов - триумфально вступил в Брюссель по приглашению некоего Комитета Восемнадцати. То была хунта фанатиков-кальвинистов, которые почувствовали, что управляемые привилегированными классами Генеральные Штаты перестали представлять интересы ремесленников и потеряли всякий контакт с народом. Комитет основал Брюссельскую общину. Она контролировала полицию, диктовала Генеральным штатам все их решения и сбросила многих из брюссельских высоких чинов. Среди последних был камер-юнкер Леонард Первый, барон Таксис, и барон Бейсингенский, наследный Почтмейстер Нидерландов, управлявший монополией "Турн и Таксис". Его сменил некто Ян Хинкарт, лорд Огайн, верный приверженец Оранского. И здесь-то на сцене и появляется ключевая фигура - Эрнандо Хоакин де Тристеро и Калавера - то ли сумасшедший, то ли честный мятежник, а по мнению некоторых - просто мошенник. Тристеро утверждал, что он кузен Яна Хинкарта по испанской семейной ветви и подлинный Лорд Огайн, то бишь полноправный наследник всего, чем владел тогда Ян Хинкарт, включая недавнее назначение на пост Почтмейстера.
Начиная с 1578 года и до тех пор, пока Александр Фарнезе не взял Брюссель в марте 1585-го, Тристеро вел чуть ли не партизанскую войну против своего кузена, если, конечно, Хинкарт таковым являлся. Будучи испанцем, он не находил особой поддержки. Его жизни все время - то с одной стороны, то с другой - угрожала опасность. Но тем не менее он четырежды пытался убить вильгельмова почтмейстера - впрочем, безуспешно.
Фарнезе лишил Хинкарта права собственности и снова назначил на этот пост Леонарда Первого, Почтмейстера Турна и Таксиса. Но ситуация в монополии была крайне нестабильной. Не доверяя протестанским симпатиям богемской ветви семейства, император Рудольф Второй на время отменил свое покровительство. Почтовая компания с головой увязла в долгах.
Не исключено, что Тристеро почувствовал, как ослабла и задрожала мощная структура континентального масштаба, которую мог в свое время прибрать к рукам Хинкарт, и это вдохновило его на создание собственной системы. Он, вероятно, был в высшей степени неуравновешенным человеком - из тех, что могли вдруг появиться на чужом собрании и затеять там речь. Излюбленная тема - лишение наследства. Почтовая монополия принадлежала Огайну по праву победы, а Огайн принадлежал Тристеро по праву крови. Он величал себя Эль-Десхередадо, что значит "Лишенный наследства", и приказал, чтобы его последователи носили черные ливреи, ибо черный цвет символизировал единственное, что осталось при них в изгнании - ночь. Вскоре он добавил к своей иконографии почтовый рожок с сурдинкой и мертвого барсука лапами вверх (некоторые говорят, что имя Таксис происходит от итальянского tasso, барсук - намек на шапки из барсучьего меха, которые носили первые бергамские курьеры). Он тайно принялся за кампанию террора и грабежа на почтовых дорогах "Турна и Таксиса".
Потом Эдипа провела несколько дней в библиотеках и пылких дискуссиях с Эмори Борцем и Ченгизом Коэном. Она опасалась за их безопасность - в свете того, что случилось с другими ее знакомыми. На следующий день после прочтения "Странствий" Блобба она вместе с Борцем, Грэйс и студентами посетила похороны Дриблетта, где слушала беспомощную и горестную надгробную речь младшего брата, наблюдала за рыдающей матерью, казавшейся в дневном смоге призраком, а вечером они вернулись на могилу выпить мускатель "Напа Волли", какого немало скушал в свое время Дриблетт. Луны не было, смог укрыл звезды - черным-черно, словно всадник Тристеро. Эдипа сидела мерзнущей задницей на земле и размышляла: не погибла ли вместе с Дриблеттом одна из версий ее самой, как он и предсказывал из душевой тем вечером. Возможно, ее сознание продолжит разминать не существующие более мышцы психики и будет предано и высмеяно фантомом эго, как инвалид - фантомом своей конечности. Когда-нибудь она сможет заменить исчезнувшее протезом - платьем определенного цвета, фразой в письме, очередным любовником. Она старалась дотянуться до того, что могло - пусть это и невероятно - уцелеть в шести футах под землей, благодаря закодированной силе сцепления протеинов, все еще сопротивляясь разложению; до того, что сосредотачивалось в неподатливом состоянии покоя для последнего броска, последнего прорыва вверх сквозь землю, что еле брезжило, пытаясь сохранить преходящую, крылатую форму в стремлении либо сразу упокоиться в теплой ипостаси призрака, либо навеки раствориться во мгле. Если ты придешь ко мне, - молила Эдипа, - захвати с собой воспоминания о последней ночи. А если ты должен хранить в себе свой груз, принеси хоть последние пять минут - этого довольно. Я все равно пойму, связан ли твой выход в море с Тристеро. Если они избавились от тебя по той же причине, что и от Хилариуса, Мучо и Мецгера, то виной тому могла быть уверенность, что ты мне больше не нужен. Они ошиблись. Ты нужен. Дай мне свои воспоминания, и я останусь с тобой навеки. Она вспомнила его голову, плавающую в пару душевой, говорящую: ты можешь в меня влюбиться. Но смогла бы она его спасти? Эдипа оглянулась на девушку, которая сообщила о его смерти. Была ли она любовницей? Знала ли она, почему Дриблетт вставил тем вечером две дополнительные строчки? А знал ли он сам? Теперь никто не ответит на этот вопрос. Сотня идефиксов - перемешанных, перекомбинированных: секс, деньги, болезнь, отчаяние по поводу своего времени и места, - кто знает? Мотивы корректировки сценария не яснее мотивов самоубийства. Обоими событиями руководила некая причуда. Может, - Эдипа на миг почувствовала, как в нее вторглось нечто, словно этот крылатый свет из могилы проник в святилище ее сердца - может, выпрыгнув из того же склизкого лабиринта, он непостижимым образом добавил две строчки в качестве репетиции своего ночного выхода в необъятную глубь тихоокеанской первородной крови. Она ждала, когда крылатый свет объявит о благополучном прибытии. Но все молчало. Дриблетт! позвала она. Ее зов откликнулся эхом из многомильных изгибов мозга. Дриблетт!
Но с ним вышло так же, как и с Демоном Максвелла. То ли она неспособна установить связь, то ли его не существовует вовсе.
Кроме происхождения Тристеро, библиотеки не могли ничего поведать об этой организации. По книгам выходило, будто она не смогла выжить в борьбе за независимость Нидерландов. Дабы найти остальное, Эдипе пришлось подойти со стороны "Турна и Таксиса". Но здесь обнаружились свои подводные камни. Казалось, для Эмори Борца это превратилось в своего рода интеллектуальную игру. Он, например, придерживался теории зеркальных образов, согласно которой любому периоду нестабильности "Турна и Таксиса" соответствовало свое отражение в теневом государстве Тристеро. Он, в частности, применил эту теорию, чтобы объяснить, почему это навевающее страх имя впервые появилось в напечатанном виде лишь к середине семнадцатого столетия. Как автору каламбура "Тристеро dies irae" удалось преодолеть свое глубокое нежелание об этом писать? Как попала в издание фолио половина ватиканского двувстишья, из которого изъята строка с "Тристеро"? Откуда взялась смелость даже намекнуть на соперника "Турна и Таксиса"? Борц утверждал, будто внутри системы Тристеро наверняка разразился кризис, достаточно серьезный, чтобы воздержаться от мести. Скорее всего, именно кризисом и объяснялся тот факт, что доктору Блоббу сохранили жизнь.
Но имел ли Борц право столь рьяно плести венки из простых слов, превращать слова в розы, из чьих красных, ароматных сумерек история ускользала невидимой? Когда Леонард Второй-Франсис, граф Турн и Таксис", в 1628 году скончался, его жена Александрина Рийская унаследовала пост почтмейстера, хотя ее право и не было официально признано. Она оставила пост в 1645-м. Истинная принадлежность власти над монополией оставалось неопределенной до 1650 года, пока дела не принял наследник мужского пола Ламораль Второй Клод-Франсис. Тем временем в Брюсселе и Антверпене проявились признаки разложения системы. Местные частные почтовые службы стали манкировать императорскими лицензиями, и оба города вовсе закрыли у себя представительства "Турна и Таксиса".
Как же, - вопрошал Борц, - должен был ответить Тристеро? - По мнению Борца - провозгласить себя воинствующей фракцией и объявить о наставшем, наконец, великом моменте. Выступить в защиту захвата власти силой, пока соперник уязвим. Но консерваторы заботились лишь о том, чтобы оставаться в оппозиции - как и поступала система Тристеро в предыдущие семьдесят лет. Кроме того, могли существовать, скажем, два-три провидца - тех, кто сумел мыслить исторически, вознесясь над сиюминутной ситуацией. По крайней мере, один - достаточно прозорливый, чтобы предвидеть конец Тридцатилетней войны, Вестфальский мир, крушение Империи, грядущую деградацию в партикуляризм.
- Похожий на Кирка Дугласа, - восклицал Борц, - он носит меч, а зовут его как-нибудь напыщенно - скажем, Конрад. Они встречаются в задней комнате таверны - девки в пейзанских рубахах с пивными кружками, все вокруг поддаты и визжат, - и тут на стол запрыгивает Конрад. Толпа замолкает. "Спасение Европы, - говорит он, - зависит от почтовой связи. Мы сталкиваемся с анархией ревнивых германских князьков, сотен князьков - они плетут интриги, контр-интриги, устраивают междоусобицы, разваливают Империю бесполезными препирательствами. Но контролировать всех этих князьков может лишь тот, кто контролирует линии связи. Такая сеть объединила бы весь Континент. Итак, я предлагаю слиться с нашим старым врагом - "Турном и Таксисом"... - Крики "нет!", "ни за что!", "свергнуть предателя!" раздавались, пока крошка-официантка - влюбленная в Конрада восходящая звезда - не трахнула кружкой по башке самого шумного из горлопанов. "Вместе, - продолжает Конрад, - наши две системы станут непобедимы. Мы сможем отказаться от любых почтовых услуг, кроме тех, государственных. Без нас никто не сможет управлять войсками, перевозить продукты, и так далее. Если кто-то из князей попытается основать собственную курьерскую систему, мы сможем ее подавить. Мы - те, кто столь долго оставались без наследства, унаследуем Европу!" - Следуют продолжительные аплодисменты.
- Но ведь они не уберегли Империю от распада, - возразила Эдипа.
- Ну, - Борц пошел на попятный, - молодчики дерутся с консерваторами до перемирия, Конрад со своей группкой провидцев, неплохие ребятки, пытаются утихомирить драчунов, но к тому моменту, как дело вроде бы улажено, все выдохлись, Империя - на грани, "Турн и Таксис" не желает никаких сделок.
И с крахом Священной Римской Империи источник легитимности "Турна и Таксиса" теряется навеки вместе с прочими прекрасными заблуждениями. Подобная ситуация порождает благоприятную почву для паранойи. Если Тристеро удается хотя бы частично сохранить секретность, а "Турн и Таксис" по-прежнему не имеют ни малейшего понятия о своем сопернике имасштабе его влияния, тогда становится понятным, как большая часть их братии уверовала в нечто весьма похожее на скевхамитскую слепую идею, в автоматического анти-Бога. Что бы ни скрывалось за этой силой, она вполне в состоянии убить всадников, спустить на их дороги внезапные оползни, а в более широком смысле - затеять очередную войну конкурентов на местном уровне, а вскоре - и на государственном, дабы развалить Империю. Это призрак их времени, который явился окунуть "Турна и Таксиса" задницей в блевотину.
Но в течение следующих полутора веков паранойя отступает по мере того, как перед ними раскрывается извечный Тристеро. Могущество, всеведение, неукротимая злоба - то, что они считали атрибутами некоего исторического принципа, духом времени, стало приписываться очередному врагу человечества. Вплоть до того, что к 1795 году появилось предположение, будто система Тристеро целиком организовала Французскую революцию - лишь для того, чтобы выпустить "Прокламацию 9-го Фримера, Года третьего", провозглашавшую конец почтовой монополии "Турна и Таксиса" во Франции и Нидерландах.
- Откуда появилось? - спросила Эдипа. - Вы об этом где-то прочли?
- А разве этот вопрос еще не поднимался? - ответил Борц. - Впрочем, может, и не поднимался.
Она не стала продолжать спор. Почувствовала апатию к дальнейшим расследованиям. Она, например, не спросила Ченгиза Коэна, ответил ли Экспертный комитет по поводу марок. Она знала, что соберись она в "Весперхэйвн Хауз" еще раз поговорить со старым мистером Тотом о его дедушке, выяснилось бы, что и тот уже умер. Она понимала: нужно написать К. да Чингадо, издателю странного мягкообложечного издания "Курьерской трагедии", но так и не написала, ни разу не спросив Борца, написал ли он. Хуже того, она обнаружила, что готова идти на все, лишь бы избежать разговоров о Рэндольфе Дриблетте. Стоило появиться девушке - той, что была на поминках, - Эдипа всякий раз находила предлог уйти. Она чувствовала, что это предательство по отношению к Дриблетту и себе самой. Но все равно поступала так, беспокоясь, как бы ее откровение не разрослось сверх определенного предела. Как бы оно не переросло саму Эдипу и не подчинило ее своей воле. Когда Борц однажды вечером спросил ее, не стоит ли обратиться к Д'Амико из Нью-Йоркского университета, Эдипа ответила "нет" - ответила слишком резко, слишком нервозно. Он больше не упоминал об этом, а она - тем более.
Правда, Эдипа как-то отправилась все же в "Скоп" - встревоженная, одинокая, она заранее знала, что ее там ждет. А ждал ее там Майк Фаллопян уже пару недель не брившийся, одетый в застегнутую до ворота оливковую рубаху, мятые военные штаны, но без манжет и поясных петель, военную куртку на двух пуговицах. Правда, без шляпы. Он стоял в окружении девах, которые пили коктейли с шампанским и орали вульгарные песенки. Приметив Эдипу, Фаллопян одарил ее широкой улыбкой и замахал рукой.
- Ну и видок! - сказала она. - Будто вы на марше. Мятежники на полигоне в горах. - Враждебные взгляды девиц, обвившихся вокруг досягаемых частей Фаллопяна.
- Революционная тайна, - засмеялся он, выбрасывая руки вверх и стряхивая с себя парочку герлов-последовательниц. - А теперь уходите, все, я хочу поговорить с ней. - Когда те оказались за пределами слышимости, его глаза обернулись к Эдипе - с симпатией, раздражением и еще, пожалуй, с некоторой чувственностью. - Как твои поиски?
Она представила краткий отчет о положении дел. Он слушал, не перебивая, а лицо постепенно принимало незнакомое выражение. Эдипу это встревожило. Чтобы немного его встряхнуть, она сказала: - Почему бы и вам не пользоваться этой системой?
- А разве мы в подполье? - он вернулся в прежнее состояние и выглядел достаточно спокойным. - Разве мы отверженные?
- Я не имела в виду...
- Может, мы их еще не нашли, - говорил Фаллопян. - Или может, они еще не успели обратиться к нам. Или может, мы пользуемся В.Т.О.Р.-ом, но тайно. - В зал заструилась электронная музыка, а он продолжал: - Тут есть еще один аспект. - Она поняла, о чем он собирается сейчас сказать, и рефлексивно заскрежетала коренными зубами. Нервная привычка, развившаяся у нее за последние несколько дней. - Тебе, Эдипа, никогда не приходило в голову, что тебя водят за нос? Что все это - посмертный розыгрыш Инверарити?
Приходило. Но эту возможность Эдипа упорно отказывалась рассматривать напрямую и иначе, как в самом случайном свете. Подобно мысли о неотвратимости смерти. - Нет, -сказала она, - это же смешно.
Фаллопян наблюдал за нею в высшей степени сочувственно. - Тебе следует, - спокойно, - обязательно следует над этим поразмыслить. Запиши неоспоримые факты. Голые факты расследования. А потом запиши предположения, умозрительные выводы. И посмотри, что получится. Сделай хотя бы это.