Инстервенты к телеге бросились, а я телегу по заднему колесу хлопнул: знай, мол, што надо делать.
Телега лягнула, оглоблями размахнула, инстервентов которых в болото, которых за реку махнула. Сама вскачь в город побежала ответ держать!
Я – за телегой: как ее одну оставить? Телега разошлась, моего голосу не слышит, сама бежит, себя подгонят.
В городу начальство инстервентско на соборной площади собралось, все в голос кричат:
– Арестовать! Расстрелять! Колеса снять!
Телега без раздумья да с полного маху оглоблями размахнулась на все стороны. Инстервенты – на землю, а которы не успели опрокинуться, у тех скулы трешшат. Работала телега за всю Уйму!
Инстервенты сабли достали, из пистолетов палят, да куды им супротив оглобель!
Я за угол дома спрятался и все вижу; и увидал: волокут пушки большушши, в. телегу палить ладят.
Я закричал из-за угла:
– Телега! Ты нам нужна! Как мы без тебя? Телега, телега, выворачивайся как-нибудь!
Телега услыхала, оглоблями пушше замахала, а сама к берегу к воде пятится. Пароходы, что за реку в деревни бегают, да буксиры, – народ, наш рабочий брат, – увидали, что телега в эком опасном положении, пароходы из выручку заторопились. Пароходы по воде – вскачь! К месту происшествия прибежали, задами повернулись, кормы приподняли, винтами воду на берег пустили. Инстервентов обмочили, пушки водой залили, пушки и палить не могут. С инстервентов форс смыло, и такой у них вид стал, что срам глядеть. Жонки, которы из деревни, подолами прикрылись, а городски – зонтики растопырили и зонтиками загородились.
Пароходы телегу на мачты подхватили. Я успел, на телегу сел. Пароходы свистками марш засвистывали и привезли телегу домой целехоньку.
Мы телегу в другой двор поставили для сбереженья от инстервентов. У телег отлика не велика, – поди, распознай, котора воевала?
Тебе скажу по дружбе, котора телега: как в Уйму придешь, и считай четырнадцатой дом от краю, – у повети стоит телега, – та сама.
Стерлядь
Сплю у моря
День проработал, уработался, из сил выпал, пора пришла спать валиться. А куда? Ежели в лесу, то тесно: ни тебе растянуться, ни тебе раскинуться – дерева мешают, как повернешься, так в пень али во ствол упрешься. Во всю длину не вытянешься, просторным сном не выспишься. Повалиться в поле – тоже спанье не всласть. Кусты да бугры помеха больша.
Повалился спать у моря. Песок ровненькой, мягонькой. Берег скатыватся отлого. А ширь-то – раскидывайся, вытягивайся во весь размах, спи во весь простор!
Под голову подушкой камень положил (один – на двух подушках не сплю, пуховых не терплю: жидкими кажут). На мягкой подушке думы теряются и снам опоры нет.
Улегся, вытянулся, растянулся, раскинулся – все в полну меру и во всю охоту. Только без окутки спать не люблю. Тут мне под руку вода прибыла. Ухватил воду за край, на себя натянул, укутался. И так ладно завернулся, так плотно, что ни подвертывать, ни подтыкать под себя не надо. Всего обернуло, всего обтекло.
И слышу в себе силу со всей дали, со всей шири. Вздохну – море всколышется, волной прокатится. Вздохну – над водой ветер пролетит, море взбелит, брызги пенны раскидат.
Спал во весь сон, а шевелить себя берегся. Ежели ногой двину – со дна моря горы выдвину. Ежели рукой трону – берега, леса, горы в море скину.
Сплю, как спится после большой работы, – сплю полным отдыхом, молча, без переверта.
Чую, кто-то окутку с меня стягиват. Поперек сна соображаю: что за забаву нашел кто-то сну-отдыху мешать? Я проснулся вполпросыпа. Глаза приоткрыл.
А это солнце. Оно к воде подошло. Время полночь была, вода золотым одеялом на мне светилась. Солнце дошло до края моря, на ту сторону заглядыват (ему надо было поглядеть, все ли там в порядке), а чтобы на той стороне долго не засидеться, солнце ухватилось за воду, за море, за мое одеяло – с меня и стаскиват.
Я за воду, за край ухватился – тут межень прошла; вода прибыла – я море опять на себя натянул: мне поспать надо, я ведь недоспал.
Солнце вверх пошло, меня пригрело. Я выспался так хорошо, что до сих пор устали не знаю.
Старики говорят: один в поле не воин. Я скажу: один в море не хозяин. Кабы в тогдашно время мог я с товаришшами сговориться, дак мы бы всем работяшшим миром подняли бы море краем вверх, поставили бы стоймя и опрокинули бы на землю. Смыли бы с земли всех помыкаюшших трудяшшими, мешаюшших налаживать жизнь в обшшем согласье.
Да это ишшо впереди.
Теперь-то мы сговоримся.
Народные предания и сказки, пересказанные С. Г. Писаховым
Соломбальска бывальщина
В бывалошно время, когда за лесом да за другим дорогим товаром не пароходы, а корабли приходили, балласт привозили, товар увозили, – в Соломбале в гавани корабли стояли длинными рядами, ряд возле ряду. Снасти на мачтах кружевьем плелись. Гаваньские торговки на разных языках торговаться и ругаться умели.
В ту пору в распивочном заведении вышел спор у нашего русского капитана с аглицким. Спорили о матросах: чьи ловчей? Агличанин трубкой пыхтит, деревянной мордой сопит:
– У меня есть такой матрос ловкач, на мачту вылезет да на клотике весь разденет себя. Сышшется ли такой русский матрос?
Наш капитан спорить не стал. Чего ради время напусто тратить? Рукой махнул и одним словом ответ дал:
– Все.
Ладно. Уговорились в воскресенье проверку сделать.
И вот диво – радии не было, телефону не знали, а на всю округу известно стало о капитанском споре и сговоре.
В воскресенье с самого утра гавань полна народом. Соломбальски, городски, из первой, второй и третьей деревень прибежали. Заречны полными карбасами ехали, наряды в корзинах на отдельных карбасах плавили. Наехали с Концов и с Хвостов – такие деревни живут: Концы и Хвосты.
От народу в глазах пестро, городски и деревенски вырядились вперегонки, всяка хочет шире быть, юбки накрахмалили, оборки разгладили. Наряды громко шуршат, подолы пыль поднимают. Очень нарядно.
Мужики да парни гуляют со строгим форсом – до обеда всегда по всей степенности, а потом… Ну, да сейчас разговор не о том!
Дождались.
На кораблях команды выстроились. Агличанин своему матросу что-то пролаял. Нам на берег слышно только: «г а у, г а у!»
Матрос аглицкой стал карабкаться вверх и до клотика докарабкался. Глядим – раздевается, одежду с себя снимат и вниз кидат. Разделся и как есть нагишом весь слез на палубу и так голышом перед своим капитаном стал и тоже что-то: «г а у, г а у!» Очень даже конфузно было женскому сословию глядеть.
Городски зонтиками загородились, а деревенски подолами глаза прикрыли.
Наш капитан спрашиват агличанина:
– Сколько у тебя таких?
– Один обучен.
– А у нас сразу все таки.
Капитан с краю двух матросов послал на фок-мачту и на бизань-мачту.
А тут кок высунулся поглядеть. Кок-то этот страсть боялся высокого места. На баню вылезет – трясется. Вылез кок и попал капитану под руку. Капитан коротким словом:
– На грот-мачту!
Кок струной вытянулся:
– Есть, на грот-мачту!
Кок как бывалошным делом лезет на грот-мачту. Смотрю, а у кока глаза-то крепко затворены.
На фок-мачте, на бизань-мачте матросы уж на клотиках и одежу с себя сняли, расправили, по складкам склали, руками пригладили, ремешками связали. На себе только шапочки с ленточками оставили, это чтобы рапорт отдавать – дак не к пустой голове руку прикладывать!
Коли матросы в шапочках да с ленточками – значит, одеты, на них и смотреть нет запрета.
А кок той порой лезет и лезет, уж и клотик близко, да открыл кок глаза, оглянулся, у него от страху руки расцепились, и полетел кок!
Полетел да за поперечну снасть ухватился и кричит агличанину:
– Сделай-ка ты так!
Агличанин со страху трепешшется, головой мотат, у него зубы на зубы не попадают, он что-то гаукат. Аглицкой капитан рассердился, надулся:
– Как так, аглицкого матроса надобно долго обучать, а русски отроду умеют и даже ловче?
Как соль попала за границу
На корабле через Карпаты
За дровами и на охоту
Как поп работницу нанимал
Как парень к попу в работники нанялся
Лень да отеть
Словарь малоизвестных слов и выражений
Телега лягнула, оглоблями размахнула, инстервентов которых в болото, которых за реку махнула. Сама вскачь в город побежала ответ держать!
Я – за телегой: как ее одну оставить? Телега разошлась, моего голосу не слышит, сама бежит, себя подгонят.
В городу начальство инстервентско на соборной площади собралось, все в голос кричат:
– Арестовать! Расстрелять! Колеса снять!
Телега без раздумья да с полного маху оглоблями размахнулась на все стороны. Инстервенты – на землю, а которы не успели опрокинуться, у тех скулы трешшат. Работала телега за всю Уйму!
Инстервенты сабли достали, из пистолетов палят, да куды им супротив оглобель!
Я за угол дома спрятался и все вижу; и увидал: волокут пушки большушши, в. телегу палить ладят.
Я закричал из-за угла:
– Телега! Ты нам нужна! Как мы без тебя? Телега, телега, выворачивайся как-нибудь!
Телега услыхала, оглоблями пушше замахала, а сама к берегу к воде пятится. Пароходы, что за реку в деревни бегают, да буксиры, – народ, наш рабочий брат, – увидали, что телега в эком опасном положении, пароходы из выручку заторопились. Пароходы по воде – вскачь! К месту происшествия прибежали, задами повернулись, кормы приподняли, винтами воду на берег пустили. Инстервентов обмочили, пушки водой залили, пушки и палить не могут. С инстервентов форс смыло, и такой у них вид стал, что срам глядеть. Жонки, которы из деревни, подолами прикрылись, а городски – зонтики растопырили и зонтиками загородились.
Пароходы телегу на мачты подхватили. Я успел, на телегу сел. Пароходы свистками марш засвистывали и привезли телегу домой целехоньку.
Мы телегу в другой двор поставили для сбереженья от инстервентов. У телег отлика не велика, – поди, распознай, котора воевала?
Тебе скажу по дружбе, котора телега: как в Уйму придешь, и считай четырнадцатой дом от краю, – у повети стоит телега, – та сама.
Стерлядь
Ко мне в избу генерал инстервенской заскочил. От ярости трепешшется, криком исходится. Подай ему живу стерлядь!
У меня только что поймана была, не сколь велика, такая – аршина с три гаком. Спрятать не успел, держу рыбину под мышкой, а сам трясусь, коленки сгибаю, оторопь проделываю, быдто уж очень я пужлив, а сам стерлядь тихонечко науськиваю.
Стерлядь, ты сам знаешь: с головы остриста, со спины костиста.
Вот инстервент пасть разинул, штобы дыху набрать да криком всю Уйму напугать.
Я стерлядь ему – в пасть! Стерлядь скочила и наскрозь проткнула. Головой по ногам колотит, а хвостом по морде хлешшет! Генерал инстервенской ни дыхнуть, ни пыхнуть не может. Стерлядь его по деревне погнала, солдаты фрунт делали да кричали:
– Здравье желам!
От крику стерлядь пушше лупила инстервента, он шибче бежал.
Стерлядь в воду – и пошла мимо городу, инстервент лапами всеми четыреми машет, воду выкидыват, как машина кака.
В городе думали, что нова подводна лодка идет. Флагами да свистками честь отдавали и все спорили, какой нации новой водяной аппарат?
А как распознать инстервентов? Все на одну колодку. Тетка жоны моей, старуха Рукавичка, сказывала:
– Не вызнать даже, – кто из них гаже!
А стерлядь мимо Маймаксы да в море вышла. По морю к нам ишшо напасть несло. Шли военны пароходы инстервентски, и тоже нас грабить. Увидали в подозрительну трубу стерлядь с генералом, думали – мина кака диковинна на них идет, закричали:
– Гляньте-ко: русски какую-то смертоубийственну машину придумали! Мы за чужим идем, но в самоповрежденье попадать не хотим.
В большом страхе заворотились в обратну дорогу, да порато круто заворотились: друг дружке боки проткнули и ко дну пошли.
Одной напастью меньше!
У меня только что поймана была, не сколь велика, такая – аршина с три гаком. Спрятать не успел, держу рыбину под мышкой, а сам трясусь, коленки сгибаю, оторопь проделываю, быдто уж очень я пужлив, а сам стерлядь тихонечко науськиваю.
Стерлядь, ты сам знаешь: с головы остриста, со спины костиста.
Вот инстервент пасть разинул, штобы дыху набрать да криком всю Уйму напугать.
Я стерлядь ему – в пасть! Стерлядь скочила и наскрозь проткнула. Головой по ногам колотит, а хвостом по морде хлешшет! Генерал инстервенской ни дыхнуть, ни пыхнуть не может. Стерлядь его по деревне погнала, солдаты фрунт делали да кричали:
– Здравье желам!
От крику стерлядь пушше лупила инстервента, он шибче бежал.
Стерлядь в воду – и пошла мимо городу, инстервент лапами всеми четыреми машет, воду выкидыват, как машина кака.
В городе думали, что нова подводна лодка идет. Флагами да свистками честь отдавали и все спорили, какой нации новой водяной аппарат?
А как распознать инстервентов? Все на одну колодку. Тетка жоны моей, старуха Рукавичка, сказывала:
– Не вызнать даже, – кто из них гаже!
А стерлядь мимо Маймаксы да в море вышла. По морю к нам ишшо напасть несло. Шли военны пароходы инстервентски, и тоже нас грабить. Увидали в подозрительну трубу стерлядь с генералом, думали – мина кака диковинна на них идет, закричали:
– Гляньте-ко: русски какую-то смертоубийственну машину придумали! Мы за чужим идем, но в самоповрежденье попадать не хотим.
В большом страхе заворотились в обратну дорогу, да порато круто заворотились: друг дружке боки проткнули и ко дну пошли.
Одной напастью меньше!
Сплю у моря
Анне Константиновне Покровской
День проработал, уработался, из сил выпал, пора пришла спать валиться. А куда? Ежели в лесу, то тесно: ни тебе растянуться, ни тебе раскинуться – дерева мешают, как повернешься, так в пень али во ствол упрешься. Во всю длину не вытянешься, просторным сном не выспишься. Повалиться в поле – тоже спанье не всласть. Кусты да бугры помеха больша.
Повалился спать у моря. Песок ровненькой, мягонькой. Берег скатыватся отлого. А ширь-то – раскидывайся, вытягивайся во весь размах, спи во весь простор!
Под голову подушкой камень положил (один – на двух подушках не сплю, пуховых не терплю: жидкими кажут). На мягкой подушке думы теряются и снам опоры нет.
Улегся, вытянулся, растянулся, раскинулся – все в полну меру и во всю охоту. Только без окутки спать не люблю. Тут мне под руку вода прибыла. Ухватил воду за край, на себя натянул, укутался. И так ладно завернулся, так плотно, что ни подвертывать, ни подтыкать под себя не надо. Всего обернуло, всего обтекло.
И слышу в себе силу со всей дали, со всей шири. Вздохну – море всколышется, волной прокатится. Вздохну – над водой ветер пролетит, море взбелит, брызги пенны раскидат.
Спал во весь сон, а шевелить себя берегся. Ежели ногой двину – со дна моря горы выдвину. Ежели рукой трону – берега, леса, горы в море скину.
Сплю, как спится после большой работы, – сплю полным отдыхом, молча, без переверта.
Чую, кто-то окутку с меня стягиват. Поперек сна соображаю: что за забаву нашел кто-то сну-отдыху мешать? Я проснулся вполпросыпа. Глаза приоткрыл.
А это солнце. Оно к воде подошло. Время полночь была, вода золотым одеялом на мне светилась. Солнце дошло до края моря, на ту сторону заглядыват (ему надо было поглядеть, все ли там в порядке), а чтобы на той стороне долго не засидеться, солнце ухватилось за воду, за море, за мое одеяло – с меня и стаскиват.
Я за воду, за край ухватился – тут межень прошла; вода прибыла – я море опять на себя натянул: мне поспать надо, я ведь недоспал.
Солнце вверх пошло, меня пригрело. Я выспался так хорошо, что до сих пор устали не знаю.
Старики говорят: один в поле не воин. Я скажу: один в море не хозяин. Кабы в тогдашно время мог я с товаришшами сговориться, дак мы бы всем работяшшим миром подняли бы море краем вверх, поставили бы стоймя и опрокинули бы на землю. Смыли бы с земли всех помыкаюшших трудяшшими, мешаюшших налаживать жизнь в обшшем согласье.
Да это ишшо впереди.
Теперь-то мы сговоримся.
Народные предания и сказки, пересказанные С. Г. Писаховым
Соломбальска бывальщина
В ту пору в распивочном заведении вышел спор у нашего русского капитана с аглицким. Спорили о матросах: чьи ловчей? Агличанин трубкой пыхтит, деревянной мордой сопит:
– У меня есть такой матрос ловкач, на мачту вылезет да на клотике весь разденет себя. Сышшется ли такой русский матрос?
Наш капитан спорить не стал. Чего ради время напусто тратить? Рукой махнул и одним словом ответ дал:
– Все.
Ладно. Уговорились в воскресенье проверку сделать.
И вот диво – радии не было, телефону не знали, а на всю округу известно стало о капитанском споре и сговоре.
В воскресенье с самого утра гавань полна народом. Соломбальски, городски, из первой, второй и третьей деревень прибежали. Заречны полными карбасами ехали, наряды в корзинах на отдельных карбасах плавили. Наехали с Концов и с Хвостов – такие деревни живут: Концы и Хвосты.
От народу в глазах пестро, городски и деревенски вырядились вперегонки, всяка хочет шире быть, юбки накрахмалили, оборки разгладили. Наряды громко шуршат, подолы пыль поднимают. Очень нарядно.
Мужики да парни гуляют со строгим форсом – до обеда всегда по всей степенности, а потом… Ну, да сейчас разговор не о том!
Дождались.
На кораблях команды выстроились. Агличанин своему матросу что-то пролаял. Нам на берег слышно только: «г а у, г а у!»
Матрос аглицкой стал карабкаться вверх и до клотика докарабкался. Глядим – раздевается, одежду с себя снимат и вниз кидат. Разделся и как есть нагишом весь слез на палубу и так голышом перед своим капитаном стал и тоже что-то: «г а у, г а у!» Очень даже конфузно было женскому сословию глядеть.
Городски зонтиками загородились, а деревенски подолами глаза прикрыли.
Наш капитан спрашиват агличанина:
– Сколько у тебя таких?
– Один обучен.
– А у нас сразу все таки.
Капитан с краю двух матросов послал на фок-мачту и на бизань-мачту.
А тут кок высунулся поглядеть. Кок-то этот страсть боялся высокого места. На баню вылезет – трясется. Вылез кок и попал капитану под руку. Капитан коротким словом:
– На грот-мачту!
Кок струной вытянулся:
– Есть, на грот-мачту!
Кок как бывалошным делом лезет на грот-мачту. Смотрю, а у кока глаза-то крепко затворены.
На фок-мачте, на бизань-мачте матросы уж на клотиках и одежу с себя сняли, расправили, по складкам склали, руками пригладили, ремешками связали. На себе только шапочки с ленточками оставили, это чтобы рапорт отдавать – дак не к пустой голове руку прикладывать!
Коли матросы в шапочках да с ленточками – значит, одеты, на них и смотреть нет запрета.
А кок той порой лезет и лезет, уж и клотик близко, да открыл кок глаза, оглянулся, у него от страху руки расцепились, и полетел кок!
Полетел да за поперечну снасть ухватился и кричит агличанину:
– Сделай-ка ты так!
Агличанин со страху трепешшется, головой мотат, у него зубы на зубы не попадают, он что-то гаукат. Аглицкой капитан рассердился, надулся:
– Как так, аглицкого матроса надобно долго обучать, а русски отроду умеют и даже ловче?
Как соль попала за границу
(Сказку эту я слышал от Варвары Ивановны Тестовой в деревне Верхне-Ладино)
Во Архангельском городу это было. В таку дальну пору, что не только моей памяти не хватит помнить, а и бабке с прабабками не припомнить году-времени. Мы только со слов на слова кладем да так и несем: которо растрясется, которо до записи дойдет.
Дак вот жил большой богатой человек. Жил он лесом, в разны заграницы лес продавал. Было у такого человека три сына. Старшой да средней хорошо вели дело: продавали, обдували, считали, обсчитывали и любы были отцу.
Младшему сыну торговля не к рукам была, ему бы песней залиться да плясом завиться. Да и дома-то он ковды-нековды оследиться. Все с компанией развеселой время вел – звали этого молодца Гулена. Парень ласковой, обходительной, на поклон легок, на слово скор, на встрече ловок. Всем парень вышел, только выгодных дел делать не умел.
Задумал большой человек сбыть парня Гулену. И придумал это под видом большого дела. Отправил всех трех сынов с лесом-товаром в заграницы.
Старшому (а был тот ледяшшой, худяшшой, до чужого жадный, загребушшой), ему отец корабль снарядил дубовой, паруса шелковы, лес нагрузили самолутчей, первосортной.
Второй был раскоряка толстенной, скупяшшой-перескупяшшой. Про себя хвалился: «у скупа не у нета», а от его никто не видал ничего.
Этому второму корабль был дан сосновой, паруса белополотняны, лес – товар второсортной.
А третьему, развеселому, снарядил отец посудину разваляшшу и таку дыряву, что из дыры в дыру светило, а вода как хотела, так и переливалась, рыбы всяки как на постоялой двор заходили, уходили.
В этой посудине пряма дорога на дно. Поверх воды держится, пока волной не качнет.
А товар нагружен насмех: горбыли, обрезки да стары кокоры, никуда не нужны которы, парусом – старой половик.
Никудышно судно снаряжено, товар никудышной нагружен. Вот как Гулену на борт заманить?
Придумал богач тако дело: по борту разваляшшего суденышка наставил штофов, полуштофов с водкой, а на корму цельну четвертну. По-за бутылками зеркалов наставил. С берега видится, что все судно водкой полно.
Увидал Гулена развеселый груз на суденышке, созвал, собрал своих приятелев собутыльников, балагуров, песенников. Собрались, поглядели и песню запели:
Гулена за борт выкинул горбыли, обрезки да стары кокоры. Порожно суденышко на воде, как чайка, сидит да по волнам летит. Гулене с товаришшами дело одно: хошь стой, хошь ложись, только крепче держись!
Ветер улетел, море отшумело, отработалось, в спокой улеглось.
Видит Гулена: по переду судна на воде что-то очень белет и блестит, белет и сверкат и похоже на остров. Гулена суденышком да о самой остров и пристал. А остров-то из чистой соли был.
Ну, мешкать не стали, дыры сквозны законопатили, соли нагрузили. Попутна вода да поветерь в заграницу суденышко пригнали. В гавани к стенке стали, люки открыли, солью торгуют.
Люди заграничны подходили, на язык соль брали, плевались, уходили.
Взял Гулена малой мешок соли и пошел по городу. В городу, в самой середине, царь жил. У царя гостьба была, понаехали разны цари-короли. В застолье сели, обеда дожидаются, разговоры говорят, всяк по-своему.
Гулена зашел в кухню. Сначала обсказал: кто и откудова и с чем приехал, соль показал. Повар соль попробовал:
– Нет, экой невкусности ни царь, ни гости цари-короли есть в жизнь не станут!
Гулена говорит:
– Улей-ко в чашку штей!
Повар налил, Гулена посолил.
– Отпробуй теперича.
Повар хлебнул да ишшо хлебнул, да и все съел.
– Ах, како вкусно! Я распервеюшшой повар, а эдакого не едал!
Гулена все, что нужно, посолил. Поварята еду на стол таскают больши блюда, по пяти человек несут, а добавошны к большим кажной по одному ташшит, а добавошных-то блюдов по полсотни.
Мало погодя в кухню царь прибежал, кусок дожевыват и повару кричит:
– Жарь, вари, стряпай, пеки ишшо, гости все съели и есть хотят, ждут сидят. И что тако ты сделал, что вся еда така приятна?
– Да вот человек приехал из Архангельского городу и привез соль.
Царь к Гулене:
– Много ли у тебя этой соли? И сколько чего хошь, чтобы мне одному всю продать! Други-то цари-короли еду с солью попробовали, им без соли ни быть ни жить больше. А как соль будет у меня одного, то буду я над всеми главным.
Гулена отвечат:
– Ладно, продам тебе всю соль, но с уговором. Чтобы вы, цари-короли, жили мирно, без войны, всяк на своем месте, своим добром и на чужо не зариться, на этом слово дай. Второ мое условие: снаряди корабль новой из полированных дерев с златоткаными парусами, трюма деньгами набей: передний носовой трюм бумажными, а задний кормовой золотыми. И третье условие – дочь взамуж за меня отдай, а то соль обратно увезу.
Царь согласился без раздумья. Делать все стал без промедленья.
Скоро все готово. Корабль лакированный блестит, паруса златотканы огнем светятся.
Гулена сам себе сватом к царской дочери с разговором:
– Что ты делать умешь?
– Я умею шить, вышивать, мыть, стирать, в кухне обряжаться, в наряды наряжаться, петь да плясать.
– Дело подходяшшо, объявляю тебя своей невестой!
Девка глаза потупила, сама заалела.
– Ты, Гулена, царям-королям на хвосты соли насыпал, за это да за самого тебя я иду за тебя!
Пир– застолье отвели.
Поехали. Златотканы паруса горят: как жар-птица летит.
Оба старши брата караулили Гулену в море у повороту ко городу Архангельскому. Увидали, укараулили и давай настигать. Задумали старши младшего ограбить, все богатство себе забрать.
Тут спокойно море забурлило, тиха вода зашумела, вкруг Гулениного корабля дерево забрякало, застукало. Все хламье, что заместо товару было дадено: горбыли, обрезки да стары кокоры столпились у Гуленина корабля, Гулене, как хозяину, поклон приветной отдали да поперек моря вызнялись. Гуленин корабль от бури и от братьев-грабителей высоким тыном загородили.
Море долго трепало и загребушшего и скупяшшего. Домой отпустило после того, как Гулена житье свое на пользу людям направил.
Время столько-то прошло. Слышит Гулена, что царь, которой соль купил, войну повел с другими царями. Гулена ему письмо написал: что, мол, ты это делашь да думашь ли о своей голове? Слово дал, на слове том по рукам ударили, а ты слово не держишь? Царски ваши солдаты раздерутся да на вас, царей, обернутся.
Царь сделал отписку, послал скору записку. Написана на бумажном обрывке и мусленым карандашом:
– Я царь – и слову свому хозяин! Я слово дал, я вобратно взял. Воля моя. Мы, цари, законы пишем, а нам, царям, закон не писан.
Малы робята и те понимают – кому закон не писан.
Во Архангельском городу это было. В таку дальну пору, что не только моей памяти не хватит помнить, а и бабке с прабабками не припомнить году-времени. Мы только со слов на слова кладем да так и несем: которо растрясется, которо до записи дойдет.
Дак вот жил большой богатой человек. Жил он лесом, в разны заграницы лес продавал. Было у такого человека три сына. Старшой да средней хорошо вели дело: продавали, обдували, считали, обсчитывали и любы были отцу.
Младшему сыну торговля не к рукам была, ему бы песней залиться да плясом завиться. Да и дома-то он ковды-нековды оследиться. Все с компанией развеселой время вел – звали этого молодца Гулена. Парень ласковой, обходительной, на поклон легок, на слово скор, на встрече ловок. Всем парень вышел, только выгодных дел делать не умел.
Задумал большой человек сбыть парня Гулену. И придумал это под видом большого дела. Отправил всех трех сынов с лесом-товаром в заграницы.
Старшому (а был тот ледяшшой, худяшшой, до чужого жадный, загребушшой), ему отец корабль снарядил дубовой, паруса шелковы, лес нагрузили самолутчей, первосортной.
Второй был раскоряка толстенной, скупяшшой-перескупяшшой. Про себя хвалился: «у скупа не у нета», а от его никто не видал ничего.
Этому второму корабль был дан сосновой, паруса белополотняны, лес – товар второсортной.
А третьему, развеселому, снарядил отец посудину разваляшшу и таку дыряву, что из дыры в дыру светило, а вода как хотела, так и переливалась, рыбы всяки как на постоялой двор заходили, уходили.
В этой посудине пряма дорога на дно. Поверх воды держится, пока волной не качнет.
А товар нагружен насмех: горбыли, обрезки да стары кокоры, никуда не нужны которы, парусом – старой половик.
Никудышно судно снаряжено, товар никудышной нагружен. Вот как Гулену на борт заманить?
Придумал богач тако дело: по борту разваляшшего суденышка наставил штофов, полуштофов с водкой, а на корму цельну четвертну. По-за бутылками зеркалов наставил. С берега видится, что все судно водкой полно.
Увидал Гулена развеселый груз на суденышке, созвал, собрал своих приятелев собутыльников, балагуров, песенников. Собрались, поглядели и песню запели:
Отдали концы корабли и суденышко в одно время в одну минуту. Ледяшшой худяшшой да раскоряка толстяшшой большим передом опередили Гулену и в море вышли. А Гулена с товаришшами-приятелями чуть двигаются, водку пьют, песни поют и не примечают, что идут десятой день девяту версту. Водку выпили, в море выплыли. А тут развернулась погодушка грозной бурею. Вода вздыбилась, волны вспенились.
Мы попьем, попьем,
Мы по морю сгуляем.
Гулена за борт выкинул горбыли, обрезки да стары кокоры. Порожно суденышко на воде, как чайка, сидит да по волнам летит. Гулене с товаришшами дело одно: хошь стой, хошь ложись, только крепче держись!
Ветер улетел, море отшумело, отработалось, в спокой улеглось.
Видит Гулена: по переду судна на воде что-то очень белет и блестит, белет и сверкат и похоже на остров. Гулена суденышком да о самой остров и пристал. А остров-то из чистой соли был.
Ну, мешкать не стали, дыры сквозны законопатили, соли нагрузили. Попутна вода да поветерь в заграницу суденышко пригнали. В гавани к стенке стали, люки открыли, солью торгуют.
Люди заграничны подходили, на язык соль брали, плевались, уходили.
Взял Гулена малой мешок соли и пошел по городу. В городу, в самой середине, царь жил. У царя гостьба была, понаехали разны цари-короли. В застолье сели, обеда дожидаются, разговоры говорят, всяк по-своему.
Гулена зашел в кухню. Сначала обсказал: кто и откудова и с чем приехал, соль показал. Повар соль попробовал:
– Нет, экой невкусности ни царь, ни гости цари-короли есть в жизнь не станут!
Гулена говорит:
– Улей-ко в чашку штей!
Повар налил, Гулена посолил.
– Отпробуй теперича.
Повар хлебнул да ишшо хлебнул, да и все съел.
– Ах, како вкусно! Я распервеюшшой повар, а эдакого не едал!
Гулена все, что нужно, посолил. Поварята еду на стол таскают больши блюда, по пяти человек несут, а добавошны к большим кажной по одному ташшит, а добавошных-то блюдов по полсотни.
Мало погодя в кухню царь прибежал, кусок дожевыват и повару кричит:
– Жарь, вари, стряпай, пеки ишшо, гости все съели и есть хотят, ждут сидят. И что тако ты сделал, что вся еда така приятна?
– Да вот человек приехал из Архангельского городу и привез соль.
Царь к Гулене:
– Много ли у тебя этой соли? И сколько чего хошь, чтобы мне одному всю продать! Други-то цари-короли еду с солью попробовали, им без соли ни быть ни жить больше. А как соль будет у меня одного, то буду я над всеми главным.
Гулена отвечат:
– Ладно, продам тебе всю соль, но с уговором. Чтобы вы, цари-короли, жили мирно, без войны, всяк на своем месте, своим добром и на чужо не зариться, на этом слово дай. Второ мое условие: снаряди корабль новой из полированных дерев с златоткаными парусами, трюма деньгами набей: передний носовой трюм бумажными, а задний кормовой золотыми. И третье условие – дочь взамуж за меня отдай, а то соль обратно увезу.
Царь согласился без раздумья. Делать все стал без промедленья.
Скоро все готово. Корабль лакированный блестит, паруса златотканы огнем светятся.
Гулена сам себе сватом к царской дочери с разговором:
– Что ты делать умешь?
– Я умею шить, вышивать, мыть, стирать, в кухне обряжаться, в наряды наряжаться, петь да плясать.
– Дело подходяшшо, объявляю тебя своей невестой!
Девка глаза потупила, сама заалела.
– Ты, Гулена, царям-королям на хвосты соли насыпал, за это да за самого тебя я иду за тебя!
Пир– застолье отвели.
Поехали. Златотканы паруса горят: как жар-птица летит.
Оба старши брата караулили Гулену в море у повороту ко городу Архангельскому. Увидали, укараулили и давай настигать. Задумали старши младшего ограбить, все богатство себе забрать.
Тут спокойно море забурлило, тиха вода зашумела, вкруг Гулениного корабля дерево забрякало, застукало. Все хламье, что заместо товару было дадено: горбыли, обрезки да стары кокоры столпились у Гуленина корабля, Гулене, как хозяину, поклон приветной отдали да поперек моря вызнялись. Гуленин корабль от бури и от братьев-грабителей высоким тыном загородили.
Море долго трепало и загребушшего и скупяшшего. Домой отпустило после того, как Гулена житье свое на пользу людям направил.
Время столько-то прошло. Слышит Гулена, что царь, которой соль купил, войну повел с другими царями. Гулена ему письмо написал: что, мол, ты это делашь да думашь ли о своей голове? Слово дал, на слове том по рукам ударили, а ты слово не держишь? Царски ваши солдаты раздерутся да на вас, царей, обернутся.
Царь сделал отписку, послал скору записку. Написана на бумажном обрывке и мусленым карандашом:
– Я царь – и слову свому хозяин! Я слово дал, я вобратно взял. Воля моя. Мы, цари, законы пишем, а нам, царям, закон не писан.
Малы робята и те понимают – кому закон не писан.
На корабле через Карпаты
(Слышал у Малины)
Я вот с дедушкой покойным (кабы был жив – поддакнул бы) на корабле через Карпаты ездил.
Перва путина все в гору, все в гору. Чем выше в гору, тем больше волны.
Экой качки я ни после, ни раньше не видывал.
Вот простор, вот ширь-то! Дух захватыват, сердце замират и радуется.
Все видно, как на ладони: и города, и деревни, и реки, и моря.
Только и оставалось перемахнуть и плыть под гору с попутным ветром. Под гору завсегды без качки несет. Качат, ковды вверх идешь.
Только бы нам, значит, перемахнуть, да мачтой за тучу зацепили. И ни в ту, ни в ну.
Стой, да и все тут.
Дедушка относа боялся главне всего. А ну как туча-то двинет да дождем падет? Эдак и нам падать приведется. А если да над городом да днишшем-то угодим на полицейску каланчу али на колокольню?
Днишше-то прорвет, а на дырявом далеко не уедешь.
Послал дедушка паренька, – был такой, коком взяли его, и плата коку за навигацию была – бочка трески да норвежска рубаха.
Дедушка приказ дал:
– Лезь, малец, на мачту, погляди, что оно там нас держит? Топор возьми; коли надобно, то у тучи дыру проруби али расколи тучу.
Парень свернулся, провизию забрал, сколько надо: мешок крупы, да соли, да сухарей.
Воды не взял: в туче хватит.
Полез.
Что там делал? Нам не видно. Чего не знаю, о том и говорить не стану, чтобы за вранье не ругали.
Ладно.
Парень там в туче дело справлят и что-то на поправку сделал. И уронил топор.
Мачты были так высоки, что топор, пока летел, весь изржавел, а топоришшо все сгнило. А мальчишка вернулся стариком. Борода большушша, седа!
Но дело сделал, – мачту освободил.
Дедушка команду подал:
– Право на борт! Лево на борт!
Я рулем ворочаю. Раскачали корабль. Паруса раскрыли. Ветер попутной дернул, нас и понесло под гору.
Мальчишке бороду седу сбрили, чтобы старше матери не был, опять коком сделали.
И так это мы ладно шли на корабле под гору, да что-то под кормой зашебаршило.
Глянули под корму, – а там мезенцы морожену навагу в Архангельск везут!
Я вот с дедушкой покойным (кабы был жив – поддакнул бы) на корабле через Карпаты ездил.
Перва путина все в гору, все в гору. Чем выше в гору, тем больше волны.
Экой качки я ни после, ни раньше не видывал.
Вот простор, вот ширь-то! Дух захватыват, сердце замират и радуется.
Все видно, как на ладони: и города, и деревни, и реки, и моря.
Только и оставалось перемахнуть и плыть под гору с попутным ветром. Под гору завсегды без качки несет. Качат, ковды вверх идешь.
Только бы нам, значит, перемахнуть, да мачтой за тучу зацепили. И ни в ту, ни в ну.
Стой, да и все тут.
Дедушка относа боялся главне всего. А ну как туча-то двинет да дождем падет? Эдак и нам падать приведется. А если да над городом да днишшем-то угодим на полицейску каланчу али на колокольню?
Днишше-то прорвет, а на дырявом далеко не уедешь.
Послал дедушка паренька, – был такой, коком взяли его, и плата коку за навигацию была – бочка трески да норвежска рубаха.
Дедушка приказ дал:
– Лезь, малец, на мачту, погляди, что оно там нас держит? Топор возьми; коли надобно, то у тучи дыру проруби али расколи тучу.
Парень свернулся, провизию забрал, сколько надо: мешок крупы, да соли, да сухарей.
Воды не взял: в туче хватит.
Полез.
Что там делал? Нам не видно. Чего не знаю, о том и говорить не стану, чтобы за вранье не ругали.
Ладно.
Парень там в туче дело справлят и что-то на поправку сделал. И уронил топор.
Мачты были так высоки, что топор, пока летел, весь изржавел, а топоришшо все сгнило. А мальчишка вернулся стариком. Борода большушша, седа!
Но дело сделал, – мачту освободил.
Дедушка команду подал:
– Право на борт! Лево на борт!
Я рулем ворочаю. Раскачали корабль. Паруса раскрыли. Ветер попутной дернул, нас и понесло под гору.
Мальчишке бороду седу сбрили, чтобы старше матери не был, опять коком сделали.
И так это мы ладно шли на корабле под гору, да что-то под кормой зашебаршило.
Глянули под корму, – а там мезенцы морожену навагу в Архангельск везут!
За дровами и на охоту
(Старинная пинежская сказка)
Поехал я за дровами в лес. Дров наколол воз, домой собрался ехать да вспомнил: заказала старуха глухарей настрелять.
Устал я, неохота по лесу бродить. Сижу на возу дров и жду. Летят глухари, Я ружье вскинул и – давай стрелять, да так норовил, чтобы глухари на дрова падали да рядами ложились.
Настрелял глухарей воз. Поехал, Карьку не гоню, – куды тут гнать! Воз дров, да поверх дров воз глухарей.
Ехал– ехал да и заспал. Долго ли спал – не знаю.
Просыпаюсь, смотрю, а перед самым носом елка выросла! Что тако?
Слез, поглядел: между саней и Карькиным хвостом выросла елка в обхват толшшиной.
Значит, долгонько я спал. Хватил топор, срубил елку, да то ли топор отскочил, то ли лишной раз махнул топором, – Карьке ногу отрубил.
Поскорей взял серы еловой свежой и залепил Карькину ногу.
Сразу зажила!
Думать, я вру все?
Подем, Карьку выведу. Посмотри, не узнашь, котора нога была рублена.
Поехал я за дровами в лес. Дров наколол воз, домой собрался ехать да вспомнил: заказала старуха глухарей настрелять.
Устал я, неохота по лесу бродить. Сижу на возу дров и жду. Летят глухари, Я ружье вскинул и – давай стрелять, да так норовил, чтобы глухари на дрова падали да рядами ложились.
Настрелял глухарей воз. Поехал, Карьку не гоню, – куды тут гнать! Воз дров, да поверх дров воз глухарей.
Ехал– ехал да и заспал. Долго ли спал – не знаю.
Просыпаюсь, смотрю, а перед самым носом елка выросла! Что тако?
Слез, поглядел: между саней и Карькиным хвостом выросла елка в обхват толшшиной.
Значит, долгонько я спал. Хватил топор, срубил елку, да то ли топор отскочил, то ли лишной раз махнул топором, – Карьке ногу отрубил.
Поскорей взял серы еловой свежой и залепил Карькину ногу.
Сразу зажила!
Думать, я вру все?
Подем, Карьку выведу. Посмотри, не узнашь, котора нога была рублена.
Как поп работницу нанимал
(Пинежская сказка)
Тебе, девка, житье у меня будет легкое, – не столько работать, сколько отдыхать будешь!
Утром станешь, ну, как подобат, – до свету. Избу вымоешь, двор уберешь, коров подоишь, на поскотину выпустишь, в хлеву приберешь и
спи – отдыхай!
Завтрак состряпашь, самовар согреешь, нас с матушкой завтраком накормишь —
спи – отдыхай!
В поле поработашь, али в огороде пополешь, коли зимой – за дровами али за сеном съездишь и —
спи– отдыхай!
Обед сваришь, пирогов напечешь: мы с матушкой обедать сядем, а ты —
спи – отдыхай!
После обеда посуду вымоешь, избу приберешь и —
спи – отдыхай!
Коли время подходяче, – в лес по ягоду, по грибы сходишь, али матушка в город спосылат, дак сбегашь. До городу – рукой подать, и восьми верст не будет, а потом —
спи – отдыхай!
Из города прибежишь, самовар поставишь. Мы с матушкой чай станем пить, а ты —
спи – отдыхай!
Вечером коров встретишь, подоишь, попоишь, корм задашь и —
спи – отдыхай!
Ужину сваришь, мы с матушкой съедим, а ты —
спи – отдыхай!
Воды наносишь, дров наколешь, – это к завтрему, и —
спи – отдыхай!
Постели наладишь, нас с матушкой спать повалишь. А ты, девка, день-деньской проспишь – проотдыхашь – во что ночь-то будешь спать?
Ночью попрядешь, поткешь, повышивашь, пошьешь, и опять —
спи – отдыхай!
Ну, под утро белье постирашь, которо надо – поштопашь да зашьешь и —
спи – отдыхай!
Да ведь, девка, не даром. Деньги платить буду. Кажной год по рублю! Сама подумай. Сто годов – сто рублев. Богатейкой станешь!
Тебе, девка, житье у меня будет легкое, – не столько работать, сколько отдыхать будешь!
Утром станешь, ну, как подобат, – до свету. Избу вымоешь, двор уберешь, коров подоишь, на поскотину выпустишь, в хлеву приберешь и
спи – отдыхай!
Завтрак состряпашь, самовар согреешь, нас с матушкой завтраком накормишь —
спи – отдыхай!
В поле поработашь, али в огороде пополешь, коли зимой – за дровами али за сеном съездишь и —
спи– отдыхай!
Обед сваришь, пирогов напечешь: мы с матушкой обедать сядем, а ты —
спи – отдыхай!
После обеда посуду вымоешь, избу приберешь и —
спи – отдыхай!
Коли время подходяче, – в лес по ягоду, по грибы сходишь, али матушка в город спосылат, дак сбегашь. До городу – рукой подать, и восьми верст не будет, а потом —
спи – отдыхай!
Из города прибежишь, самовар поставишь. Мы с матушкой чай станем пить, а ты —
спи – отдыхай!
Вечером коров встретишь, подоишь, попоишь, корм задашь и —
спи – отдыхай!
Ужину сваришь, мы с матушкой съедим, а ты —
спи – отдыхай!
Воды наносишь, дров наколешь, – это к завтрему, и —
спи – отдыхай!
Постели наладишь, нас с матушкой спать повалишь. А ты, девка, день-деньской проспишь – проотдыхашь – во что ночь-то будешь спать?
Ночью попрядешь, поткешь, повышивашь, пошьешь, и опять —
спи – отдыхай!
Ну, под утро белье постирашь, которо надо – поштопашь да зашьешь и —
спи – отдыхай!
Да ведь, девка, не даром. Деньги платить буду. Кажной год по рублю! Сама подумай. Сто годов – сто рублев. Богатейкой станешь!
Как парень к попу в работники нанялся
Нанялся это парень к попу в работники и говорит:
– Поп, дай мне денег вперед хоть за месяц.
– На что тебе деньги? (Это поп говорит.)
Парень отвечат:
– Сам понимашь, каково житье без копейки.
Поп согласился:
– Верно твое слово, – како житье без копейки!
Дал поп своему работнику деньги вперед за месяц и посылат на работу. Дело было в утрях. Парень попу:
– Что ты, поп, где видано не евши на работу иттить!
Парня накормили и – опять гнать на работу. Парень и говорит:
– Поевши-то на работу? Да я себе брюхо испорчу. Теперича надобно полежать, чтобы пишша на место улеглась.
Спал парень до обеда. Поп на работу посылать стал.
– На работу? Без обеда? Ну, нет, коли время обеденно пришло, дак обедать сади.
Отобедал парень, а поп опять на работу гонит. Парень попу толком объяснят:
– Кто же после обеда работат? Уж тако завсегдашно правило заведено – тако положенье: опосля обеда – отдыхать.
Лег парень и до потемни спал. Поп будит:
– Хошь теперича иди поработай!
– На ночь-то глядя? Посмотри-кось: люди добры за ужну садятся да спать валятся. То и мне надоть.
Парень поел, до утра храпел. Утром наелся, ушел в поле, там спал до полден. Пришел, пообедал и опять в поле спать. Спал до вечера и паужину проспал. К ужину явился, наелся. Поп и говорит:
– Парень, что ты сегодня ничего не наработал?
– Ах, поп, поглядел я на работу: и завтра ее не переделать, и послезавтра не переделать, а сегодня и приматься не стоит.
Поп весь осердился, парня вон гонит:
– Мне экого работника не надобно. Уходи от меня!
– Нет, поп, я хошь и задешево нанялся, да деньги взял вперед за месяц и буду жить у тебя. Коли очень погонишь, я, пожалуй, уйду. Ежели хлеба дашь ден на десять.
– Поп, дай мне денег вперед хоть за месяц.
– На что тебе деньги? (Это поп говорит.)
Парень отвечат:
– Сам понимашь, каково житье без копейки.
Поп согласился:
– Верно твое слово, – како житье без копейки!
Дал поп своему работнику деньги вперед за месяц и посылат на работу. Дело было в утрях. Парень попу:
– Что ты, поп, где видано не евши на работу иттить!
Парня накормили и – опять гнать на работу. Парень и говорит:
– Поевши-то на работу? Да я себе брюхо испорчу. Теперича надобно полежать, чтобы пишша на место улеглась.
Спал парень до обеда. Поп на работу посылать стал.
– На работу? Без обеда? Ну, нет, коли время обеденно пришло, дак обедать сади.
Отобедал парень, а поп опять на работу гонит. Парень попу толком объяснят:
– Кто же после обеда работат? Уж тако завсегдашно правило заведено – тако положенье: опосля обеда – отдыхать.
Лег парень и до потемни спал. Поп будит:
– Хошь теперича иди поработай!
– На ночь-то глядя? Посмотри-кось: люди добры за ужну садятся да спать валятся. То и мне надоть.
Парень поел, до утра храпел. Утром наелся, ушел в поле, там спал до полден. Пришел, пообедал и опять в поле спать. Спал до вечера и паужину проспал. К ужину явился, наелся. Поп и говорит:
– Парень, что ты сегодня ничего не наработал?
– Ах, поп, поглядел я на работу: и завтра ее не переделать, и послезавтра не переделать, а сегодня и приматься не стоит.
Поп весь осердился, парня вон гонит:
– Мне экого работника не надобно. Уходи от меня!
– Нет, поп, я хошь и задешево нанялся, да деньги взял вперед за месяц и буду жить у тебя. Коли очень погонишь, я, пожалуй, уйду. Ежели хлеба дашь ден на десять.
Лень да отеть
(Старинная пинежская сказка, коротенька)
Жили– были Лень да Отеть.
Про Лень все знают: кто от других слыхал, кто встречался, кто и знается, и дружбу ведет. Лень – она прилипчива: в ногах путатся, руки связыват, а если голову обхватит, – спать повалит.
Отеть Лени ленивей была.
День был легкой, солнышко пригревало, ветерком обдувало.
Лежали под яблоней Лень да Отеть. Яблоки спелы, румянятся и над самыми головами висят.
Лень и говорит:
– Кабы яблоко упало мне в рот, я бы съела.
Отеть говорит:
– Лень, как тебе говорить-то не лень?
Упали яблоки Лени и Отети в рот. Лень стала зубами двигать тихо, с передышкой, а съела-таки яблоко. Отеть говорит:
– Лень, как тебе зубами-то двигать не лень?
Надвинулась темна туча, молнья ударила в яблоню. Загорела яблоня, и большим огнем. Жарко стало.
Лень и говорит:
– Отеть, сшевелимся от огня. Как жар не будет доставать, будет только тепло доходить, мы и остановимся.
Стала Лень чуть шевелить себя, далеконько сшевелилась. Отеть говорит:
– Лень, как тебе себя шевелить-то не лень?
Так Отеть голодом да огнем себя извела.
Стали люди учиться, хоть и с леностью, а учиться. Стали работать уметь, хоть и с ленью, а работать. Меньше стали драку заводить из-за каждого куска, лоскутка.
А как лень изживем – счастливо заживем.
Жили– были Лень да Отеть.
Про Лень все знают: кто от других слыхал, кто встречался, кто и знается, и дружбу ведет. Лень – она прилипчива: в ногах путатся, руки связыват, а если голову обхватит, – спать повалит.
Отеть Лени ленивей была.
День был легкой, солнышко пригревало, ветерком обдувало.
Лежали под яблоней Лень да Отеть. Яблоки спелы, румянятся и над самыми головами висят.
Лень и говорит:
– Кабы яблоко упало мне в рот, я бы съела.
Отеть говорит:
– Лень, как тебе говорить-то не лень?
Упали яблоки Лени и Отети в рот. Лень стала зубами двигать тихо, с передышкой, а съела-таки яблоко. Отеть говорит:
– Лень, как тебе зубами-то двигать не лень?
Надвинулась темна туча, молнья ударила в яблоню. Загорела яблоня, и большим огнем. Жарко стало.
Лень и говорит:
– Отеть, сшевелимся от огня. Как жар не будет доставать, будет только тепло доходить, мы и остановимся.
Стала Лень чуть шевелить себя, далеконько сшевелилась. Отеть говорит:
– Лень, как тебе себя шевелить-то не лень?
Так Отеть голодом да огнем себя извела.
Стали люди учиться, хоть и с леностью, а учиться. Стали работать уметь, хоть и с ленью, а работать. Меньше стали драку заводить из-за каждого куска, лоскутка.
А как лень изживем – счастливо заживем.
Словарь малоизвестных слов и выражений
Андели (ангелы) – возглас крайнего удивлении, восхищения, радости, иевуга.
Баситься – украшаться, прихорашиваться.
Баса – красота.
Буди – будто, словно.
В заболь – в самом деле, истинно, точно, всерьез.
Взабольшной – настоящий.
Втора – (что за втора!) чудо, диковина, небывальщина, вздор.
Выгалить – выпрыгнуть, подняться вверх.
Вызняться – подняться в воздух.
Выступки – род женских башмаков свысокими передами и круглыми носками.
Выть, в одну выть – за один раз, присест.
Гал, в гал – в лет, вверх, с подскоком.
Другомя – иначе.
Гунушки – приятная улыбка.
Изгаляться – зубоскалить, издеваться, поднять на смех.
Карбас – беломорская лодка на четыре-десять весел под парусом.
Кивать – бросать, кидать.
Кокора – часть дерева с изогнутым корневищем.
Корить – бранить, упрекать.
Короб – кузовок, лукошко.
Кротевька – женская шубка, телогрея, крытая парчой, штофом.
Новы – кные, некоторые.
Обрядня – женское хозявствование по дому, у печи.
Обряжаться – стряпать, управляться у печи.
Опекиши – всякое печенье.
Оплечье – вставка, лоскут, полоса, образующая плечо.
Парусоль – зонтик от солнца.
Паужна – еда между обедом иужином.
Пахать – мести, выметать.
Передызье – часть крестьянского дома между собственно избой и хозяйственными пристройками.
Пешня – железный лом с деревянной рукоятью.
Поветерь – попутный ветер.
Поветь – сеновал, навес или чердак дворового строения.
Подволока – чердак.
Порато – очень.
Полагушка – деревянная посуда для молока.
Порочка – черпак, большой ковш.
Прибасы – украшения.
Промышленники – промысловики.
Ропак – громоздкая морская льдина, стоящая ребром.
Рыбник – кулебяка или пирог с цельной рыбой.
Скаться – от екать, мотать – бегать из угла в угол.
Сочень (сгибень) – лепешка, испеченная с загнутыми краями.
Спорыдать – всходить (о солнце).
Туесье (туес) – берестяная посуда с тугой крышкой.
Чищемина – расчищенная из-под леса новива.
Шайка – деревянная посудина с ручками по бокам.
Шаньга – ватрушка, сочень, просто лепешка.
Шептала – сушеные персики, курага.
Шаркунки – упряжной бубенчик, погремушка.
Ширкать – шаркать, скрести, царапать.
Штофник – шелковый сарафан.
Баситься – украшаться, прихорашиваться.
Баса – красота.
Буди – будто, словно.
В заболь – в самом деле, истинно, точно, всерьез.
Взабольшной – настоящий.
Втора – (что за втора!) чудо, диковина, небывальщина, вздор.
Выгалить – выпрыгнуть, подняться вверх.
Вызняться – подняться в воздух.
Выступки – род женских башмаков свысокими передами и круглыми носками.
Выть, в одну выть – за один раз, присест.
Гал, в гал – в лет, вверх, с подскоком.
Другомя – иначе.
Гунушки – приятная улыбка.
Изгаляться – зубоскалить, издеваться, поднять на смех.
Карбас – беломорская лодка на четыре-десять весел под парусом.
Кивать – бросать, кидать.
Кокора – часть дерева с изогнутым корневищем.
Корить – бранить, упрекать.
Короб – кузовок, лукошко.
Кротевька – женская шубка, телогрея, крытая парчой, штофом.
Новы – кные, некоторые.
Обрядня – женское хозявствование по дому, у печи.
Обряжаться – стряпать, управляться у печи.
Опекиши – всякое печенье.
Оплечье – вставка, лоскут, полоса, образующая плечо.
Парусоль – зонтик от солнца.
Паужна – еда между обедом иужином.
Пахать – мести, выметать.
Передызье – часть крестьянского дома между собственно избой и хозяйственными пристройками.
Пешня – железный лом с деревянной рукоятью.
Поветерь – попутный ветер.
Поветь – сеновал, навес или чердак дворового строения.
Подволока – чердак.
Порато – очень.
Полагушка – деревянная посуда для молока.
Порочка – черпак, большой ковш.
Прибасы – украшения.
Промышленники – промысловики.
Ропак – громоздкая морская льдина, стоящая ребром.
Рыбник – кулебяка или пирог с цельной рыбой.
Скаться – от екать, мотать – бегать из угла в угол.
Сочень (сгибень) – лепешка, испеченная с загнутыми краями.
Спорыдать – всходить (о солнце).
Туесье (туес) – берестяная посуда с тугой крышкой.
Чищемина – расчищенная из-под леса новива.
Шайка – деревянная посудина с ручками по бокам.
Шаньга – ватрушка, сочень, просто лепешка.
Шептала – сушеные персики, курага.
Шаркунки – упряжной бубенчик, погремушка.
Ширкать – шаркать, скрести, царапать.
Штофник – шелковый сарафан.