— "Paule et Petre, petite pro Victore", — громко прочитала она, а Жаклин, присевшая около нее на корточки, перевела:
— "Петр и Павел, помолитесь за Виктора". Подумайте, я еще помню латынь, а ведь учила ее двадцать лет назад!
— Прекрасно! — отозвался стоявший за ними Энди. — А вот акцент Джин похвалить не могу. Хотя она и специалист в средневековой латыни, меня от ее произношения корежит.
— Ну, тогда и мне лучше помалкивать, — сказала Жаклин, поправляя очки. — Я все забываю, что большинство из вас владеет латынью не хуже, чем английским.
— Ну да, это ведь язык, с которым мы работаем, — подтвердил Энди. — Ладно, дамы, оторвитесь от созерцания. На очереди языческие захоронения.
Остальные уже спустились ниже и стояли перед мавзолеями. На одном из них сохранилась мраморная табличка с именем того, кто здесь похоронен. Подначиваемая молодежью, Жаклин попробовала разобрать надпись. Это заняло немало времени, ее прическа рассыпалась, очки съехали на нос.
— Не могу даже первое слово разобрать, — пожаловалась она. — MCL — это что, дата?[34]
— М — означает Marcus, CL — Clodius, — объяснил Энди. — Marcus Clodius Hermes — так звали того парня, который лежит здесь.
— Ага, понимаю: «Маркус Клодиус Гермес, кто...» Все ясно! «Кто жил... лет...» Какие-то цифры... Подождите минутку, я должна римские цифры посчитать по пальцам, — «кто жил семьдесят пять лет»!..
Вдруг она смолкла. Дейна рассмеялась и начала подсказывать ей, но более чуткий Энди схватил Жаклин за руку:
— Джеки, что с вами?
Жаклин обернулась. Увидев ее лицо, Джин вздрогнула. Оно было бледное как полотно, только на скулах горели два ярких пятна. Завитки распущенных бронзовых волос обрамляли уши, будто медные украшения. Не обращая внимания ни на Энди, ни на остальных, она растолкала всех, как козявок, и ринулась к Джин.
Схватив девушку за плечи, она затрясла ее. Джин обомлела и даже не сопротивлялась. Ее голова дергалась из стороны в сторону.
— Эх ты! Тоже мне ученые! Молокососы! Где твоя хваленая эрудиция? — выкрикивала Жаклин сквозь стиснутые зубы. — Быстро! Дайте бумагу! И карандаш! Где-то у меня самой есть... — Она лихорадочно рылась в сумке, словно щенок в норе суслика. — К черту! Возьми мой карандаш для бровей! — Она сунула его в дрожащую руку Джин. — Вот! Пиши! Напиши то, что писал Альберт! Как это выглядело. Давай! Только точно, как он писал...
Однако и сейчас Джин все равно не понимала, чего добивается Жаклин. Но она написала то, что ей было велено, и по мере того, как из-под карандаша появлялись штрихи — жирные и черные, — они казались все более похожими на неровные линии, нанесенные пальцем Альберта. Жаклин выхватила у Джин блокнот и помахала им в воздухе.
— Так я и думала! — воскликнула она. — Как же мы так сглупили!.. Не цифра семь, а число семь, написанное римскими цифрами!
Глава 8
1
2
— "Петр и Павел, помолитесь за Виктора". Подумайте, я еще помню латынь, а ведь учила ее двадцать лет назад!
— Прекрасно! — отозвался стоявший за ними Энди. — А вот акцент Джин похвалить не могу. Хотя она и специалист в средневековой латыни, меня от ее произношения корежит.
— Ну, тогда и мне лучше помалкивать, — сказала Жаклин, поправляя очки. — Я все забываю, что большинство из вас владеет латынью не хуже, чем английским.
— Ну да, это ведь язык, с которым мы работаем, — подтвердил Энди. — Ладно, дамы, оторвитесь от созерцания. На очереди языческие захоронения.
Остальные уже спустились ниже и стояли перед мавзолеями. На одном из них сохранилась мраморная табличка с именем того, кто здесь похоронен. Подначиваемая молодежью, Жаклин попробовала разобрать надпись. Это заняло немало времени, ее прическа рассыпалась, очки съехали на нос.
— Не могу даже первое слово разобрать, — пожаловалась она. — MCL — это что, дата?[34]
— М — означает Marcus, CL — Clodius, — объяснил Энди. — Marcus Clodius Hermes — так звали того парня, который лежит здесь.
— Ага, понимаю: «Маркус Клодиус Гермес, кто...» Все ясно! «Кто жил... лет...» Какие-то цифры... Подождите минутку, я должна римские цифры посчитать по пальцам, — «кто жил семьдесят пять лет»!..
Вдруг она смолкла. Дейна рассмеялась и начала подсказывать ей, но более чуткий Энди схватил Жаклин за руку:
— Джеки, что с вами?
Жаклин обернулась. Увидев ее лицо, Джин вздрогнула. Оно было бледное как полотно, только на скулах горели два ярких пятна. Завитки распущенных бронзовых волос обрамляли уши, будто медные украшения. Не обращая внимания ни на Энди, ни на остальных, она растолкала всех, как козявок, и ринулась к Джин.
Схватив девушку за плечи, она затрясла ее. Джин обомлела и даже не сопротивлялась. Ее голова дергалась из стороны в сторону.
— Эх ты! Тоже мне ученые! Молокососы! Где твоя хваленая эрудиция? — выкрикивала Жаклин сквозь стиснутые зубы. — Быстро! Дайте бумагу! И карандаш! Где-то у меня самой есть... — Она лихорадочно рылась в сумке, словно щенок в норе суслика. — К черту! Возьми мой карандаш для бровей! — Она сунула его в дрожащую руку Джин. — Вот! Пиши! Напиши то, что писал Альберт! Как это выглядело. Давай! Только точно, как он писал...
Однако и сейчас Джин все равно не понимала, чего добивается Жаклин. Но она написала то, что ей было велено, и по мере того, как из-под карандаша появлялись штрихи — жирные и черные, — они казались все более похожими на неровные линии, нанесенные пальцем Альберта. Жаклин выхватила у Джин блокнот и помахала им в воздухе.
— Так я и думала! — воскликнула она. — Как же мы так сглупили!.. Не цифра семь, а число семь, написанное римскими цифрами!
Глава 8
1
Жаклин утихомирили и мягко, но настойчиво отвели через дорогу на автобусную остановку. Она все еще что-то бормотала себе под нос. Для падре Монтини, переволновавшегося из-за исчезновения Джин, выходка Жаклин стала последней каплей. Он с радостным облегчением распрощался с компанией и поспешил к своим макаронам.
Члены группы понимали, о чем говорила Жаклин, тем не менее Дейна, заявившая, что не возьмет в толк, из-за чего надо было поднимать такой шум, выразила общее мнение:
— Какая разница? Семь — есть семь, римские это цифры или арабские — все равно!
Напротив церкви на укрывшейся в тени стоянке машин продавались прохладительные напитки, и после прогулки по пыли веков всем хотелось пить. Друзья собрались вокруг киоска и, будто скауты на пикнике, потягивали через соломинки содовую. Энди задумчиво ответил Дейне:
— Почему же? Разница есть. Римские цифры позволяют задуматься о контексте.
Жаклин, так старательно сосавшая через соломинку кока-колу, что у нее щеки втянулись, а глаза скосились к носу, перевела на него взгляд:
— Молодец, Энди! И как тебе это не пришло в голову, Джин?
— Я тупица, — покаянно сказала Джин. — Но Энди прав — мы привыкли даже думать на латыни. Каждый документ, на который я ссылаюсь, написан на латыни — рукописи, надписи, даже настенные. Я так привыкла к латыни...
— Понятно, прости, что я на тебя набросилась. Я здорово ругалась?
— Ну, для брани, — задумчиво заметил Энди, — ваши высказывания были довольно мягкими. А вот интонация нам уже хорошо знакома.
— Прекрати, Джуниор, — любовно, но твердо одернул его отец. — Разве я не внушал тебе, что с леди надо быть вежливым?
— А Жаклин не леди, — возразил Тед и улыбнулся Жаклин. — Она — одна из нас.
Джин почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок. Несмотря на улыбку Теда, Жаклин побледнела и отвела взгляд.
Затем группа распалась, большинство возвращалось в Институт. Хосе надо было закончить какую-то статью, а Энди сказал, что, пожалуй, мог бы несколько часов потрудиться без ущерба для здоровья. Тед не стал делиться своими планами. Когда они выгрузились из автобуса у Колизея, он, просто приветливо улыбнувшись, удалился по Виа деи Фори Империале.
Джин обернулась и встретилась глазами с Майклом. Она поняла, что он думает — Тед самым коротким путем направился к площади Колонны.
Члены группы понимали, о чем говорила Жаклин, тем не менее Дейна, заявившая, что не возьмет в толк, из-за чего надо было поднимать такой шум, выразила общее мнение:
— Какая разница? Семь — есть семь, римские это цифры или арабские — все равно!
Напротив церкви на укрывшейся в тени стоянке машин продавались прохладительные напитки, и после прогулки по пыли веков всем хотелось пить. Друзья собрались вокруг киоска и, будто скауты на пикнике, потягивали через соломинки содовую. Энди задумчиво ответил Дейне:
— Почему же? Разница есть. Римские цифры позволяют задуматься о контексте.
Жаклин, так старательно сосавшая через соломинку кока-колу, что у нее щеки втянулись, а глаза скосились к носу, перевела на него взгляд:
— Молодец, Энди! И как тебе это не пришло в голову, Джин?
— Я тупица, — покаянно сказала Джин. — Но Энди прав — мы привыкли даже думать на латыни. Каждый документ, на который я ссылаюсь, написан на латыни — рукописи, надписи, даже настенные. Я так привыкла к латыни...
— Понятно, прости, что я на тебя набросилась. Я здорово ругалась?
— Ну, для брани, — задумчиво заметил Энди, — ваши высказывания были довольно мягкими. А вот интонация нам уже хорошо знакома.
— Прекрати, Джуниор, — любовно, но твердо одернул его отец. — Разве я не внушал тебе, что с леди надо быть вежливым?
— А Жаклин не леди, — возразил Тед и улыбнулся Жаклин. — Она — одна из нас.
Джин почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок. Несмотря на улыбку Теда, Жаклин побледнела и отвела взгляд.
Затем группа распалась, большинство возвращалось в Институт. Хосе надо было закончить какую-то статью, а Энди сказал, что, пожалуй, мог бы несколько часов потрудиться без ущерба для здоровья. Тед не стал делиться своими планами. Когда они выгрузились из автобуса у Колизея, он, просто приветливо улыбнувшись, удалился по Виа деи Фори Империале.
Джин обернулась и встретилась глазами с Майклом. Она поняла, что он думает — Тед самым коротким путем направился к площади Колонны.
2
Джин вместе с другими пошла в библиотеку, но сосредоточиться никак не могла. Она сидела и машинально водила карандашом по листку бумаги. В этот час — теплый, сонный час после ленча — в читальном зале.
— Может, Джеки пустит нас в свой бассейн? Мы ее не потревожим. Ох! Черт побери! — вдруг воскликнул Энди. — Совсем забыл! Тебя, наверно, совсем не тянет купаться.
— Как раз тянет, — с напускной бравадой бросила Джин. — Жаклин, наверно, не будет возражать. Пошли спросим, как другие.
Другие были рады-радешеньки покинуть душные студии. Только Хосе не разделял общего пыла; неохотно оторвав взгляд от своих бумаг, он объявил друзьям, что вот-вот набредет на гениальную мысль, и если они как можно скорее уберутся, то он точно ее найдет. Ладно, ладно, потом он встретится с ними и пойдет вместе обедать, все, что угодно, но только позже, а сейчас, ради Бога, оставьте его в покое.
Никто на него не обиделся — всем были знакомы муки творчества.
К Жаклин проще всего было попасть по старой Виа Аурелия, по ней Джин однажды вечером уже ехала на машине. Днем же плестись по пыльной улице было жарко, и они все запыхались, когда подошли к дому. Джин уже целую неделю жила у Жаклин, и у нее был свой ключ. Ничего не подозревая, она вместе со всеми стала подниматься наверх, предупредив других, чтобы не шумели. Жаклин могла заснуть, считая, что на весь день предоставлена самой себе.
Но, выйдя из лифта, Джин поняла, что Жаклин не спит, более того — она не одна. Из салона доносились придушенные восклицания, а услышав странную возню. Джин испугалась и бросилась в комнату, за ней последовали остальные. Но на пороге они замерли, не веря своим глазам.
На кушетке, стоявшей напротив двери, Жаклин высвобождалась из объятий своего гостя. Волосы у нее растрепались, щеки пылали. Ее кавалер показался Джин знакомым. Высокий, видный, бравый, элегантно одетый — в бежевом костюме и темной рубашке...
— Лейтенант! — ахнула Джин, и голос ее сорвался на писк.
— Синьорина, — покорно отозвался ди Кавалло. — И синьоры!.. — чуть ли не прорычал он. — Сколько тут вас? Вижу, синьора Кирби, что вы molto occupato.
— Да, я очень занята, лейтенант, — отрезала Жаклин и плотно сомкнула губы, словно ловушку захлопнула. — Должна сказать, что ваше поведение...
— Довольно! — вскочил ди Кавалло. — Больше нам не о чем говорить! Все кончено. Buona sera, signora. Arrivederla!
На беду его прощальные слова насмешили Джин. «Arrivederla» — официальный вариант итальянского «до свидания». Американцы употребляют его почем зря и неправильно. «Arrivederci» — так прощаются только с самыми близкими, с детьми, собаками и с Богом, если кому-то вздумается сказать — «До свидания, Господи». Поэтому ди Кавалло был совершенно прав, произнеся это слово в его официально принятой форме, тем более что леди решительно отвергла возможность неофициальных отношений между ними. И все равно это прозвучало ужасно смешно, если вспомнить только что увиденную сцену на кушетке. Вдобавок Джин заметила пушистую розовую мордочку, выглядывающую из-под парчовой оборки кушетки, и это ее доконало. У Принца был виноватый вид, и неудивительно — охраняя свою хозяйку, пес не проявил должной храбрости.
Ди Кавалло заметил, что Джин улыбается, и его красивое лицо исказилось от ярости. Став сразу как будто на шесть дюймов выше собственного роста, он прошествовал к лифту. Но в холле произошла некоторая заминка, поскольку другие непрошеные зрители, поняв, что явились не вовремя, бросились прочь из салона, и теперь в нерешительности топтались возле лифта. Наконец ди Кавалло все-таки погрузился в него, но, пока двери не закрылись, стоял спиной к своим обидчикам.
Встретившись глазами с Джин, Энди напустил на себя огорченный вид. Джин успокоительно махнула ему рукой и осторожно вошла в салон.
Жаклин уже пригладила растрепанные волосы и спокойно сказала:
— Входите, раз пришли. Входите все.
— Простите нас... — начала Джин.
— Вы будете совершенно правы, если зададите нам взбучку, — добавил Энди. — Мы не должны были врываться к вам...
— Дорогой мой, не извиняйся. Почем знать, — мечтательно произнесла Жаклин, — почем знать, от чего вы меня спасли? Судьба...
— По мне, так все, что угодно, только бы не смерть, — поддержала ее Энн. — И чего ради он к вам явился, Джеки?
— Детка, детка! Легче на поворотах, — с удивлением поглядел на сестру Энди.
— Ничего, ничего, — успокоила его Жаклин. — Лейтенант заглянул рассказать, как идет расследование. Полиция, кажется, считает меня единственной взрослой и ответственной особой в вашей полоумной компании. Уж извините за это.
— Прощение должны просить мы за то, что втянули вас в такую историю, — возразил Энди, все еще предостерегающе глядя на сестру. — Вы были потрясающе добры к нам, а мы, вместо благодарности, навесили на вас наши неурядицы. Ведь я, наверно, не ошибаюсь — лейтенант использовал расследование только как предлог, чтобы... чтобы наведаться к вам?
— Не будем об этом говорить. Во всяком случае, версия самоубийства остается в силе. Что ж, раз это самоубийство, можно вздохнуть с облегчением.
И она вопросительно оглядела всех присутствующих. Ответил ей Энди:
— Кто его знает! За всех не скажу, но я об этом деле не очень-то и думал. Наверно, это плохо, но... разве были основания сомневаться, что Альберт покончил с собой?..
— Ну, во всяком случае, на этом можно поставить точку, — заключила Жаклин. — И на моем пребывании в Риме тоже, — добавила она как бы между прочим. — В воскресенье возвращается Лиз, и мои дела здесь заканчиваются. Так что я отбываю.
— Ну как же так? — запротестовал Энди. — Неужели вы нас бросите? На кого же? Мы не сможем обходиться без нашей названой мамы! А главное, без ее бассейна!
— Придется вам снова вернуться к убогому и нищему существованию, — ядовито сказала Жаклин. — В том-то и беда, когда имеешь дело с такими вот длинноволосыми дебилами, — стоит начать вам потакать, и вы принимаете все как должное, будто все вам принадлежит по праву. Доживете до моих лет, научитесь понимать важность и труда, и твердых моральных устоев. Не знаю, до чего дойдет ваше поколение. Безнравственные, беспомощные, да еще травкой балуются... Энн, миленькая, не смотри на меня так! Я же шучу.
Расстроенное лицо Энн прояснилось. Она нерешительно переводила взгляд с одного ухмыляющегося лица на другое, а Энди весело объяснил ей:
— Джеки просто готовится снова взяться за преподавательскую работу. Так она разговаривает со своими студентами.
Джин заставила себя улыбнуться, однако у нее было такое ощущение, будто ее неожиданно ударили под ложечку. Ее не испугало, что они останутся без названой матери, как выразился Энди, хотя она очень привязалась к Жаклин. Ее огорошил поворот той на сто восемьдесят градусов. Как может Жаклин, такая участливая, такая ответственная, вдруг махнуть рукой на нераскрытое убийство, бросить в беде невольную его свидетельницу? Интересно, что же успел сообщить ей ди Кавалло, прежде чем его гормоны взяли над ним верх? Джин старалась рассуждать логично: если лейтенант убедил Жаклин и она решила, что их подозрения насчет убийства беспочвенны, — а чем еще объяснить ее готовность все забыть, — значит, и Джин нечего волноваться. Умом она это понимала, но каждым нервом чувствовала неладное.
— Тогда я сегодня же перееду, — сказала она. — Никак не думала, что застряну здесь так надолго.
— Джин, — нерешительно обратилась к ней Энн. — У тебя ведь был шок, если тебе до сих пор неприятно оставаться одной, мы с Энди с удовольствием возьмем тебя к себе.
— Особенно Энди, — добавил этот молодой джентльмен с плотоядной ухмылкой. — Нет, Джин, милая, Энн права. Ты не представляешь, как долго ощущаются последствия шока. Я-то это знаю. С Энн тоже такое было. Один наш общий друг покончил с собой. Энн тогда месяца два держалась как ни в чем не бывало, а потом — р-раз! — и сорвалась. Выключилась из обычной жизни надолго.
Джин боялась взглянуть на Энн. Девушка сама никогда не упоминала ни о чем подобном, и Джин не могла подавить досаду на Энди. Зачем было говорить об этом, пусть даже из добрых побуждений?
Но Энн быстро оправилась. Сначала, услышав слова брата, она, протестуя, резко взмахнула рукой, а потом спокойно сказала:
— Он прав, Джин. Только теперь ты, наверно, не рискнешь поселиться вместе... вместе с сумасшедшей.
— Нечего выдумывать! — прикрикнул на нее Майкл, прежде чем Энди успел возразить. — Ты не единственная.
— Не единственная, у кого друг покончил с собой?
— Нет, я не об этом. Поверь, в моем кругу это — дело обычное. Художники сплошь и рядом кончают жизнь самоубийством. Неуравновешенные натуры, понимаешь ли... Но я-то хотел сказать, что ты не единственная, кто имел дело с этими шарлатанами психиатрами. Теперь это модно. Так или иначе, мы все немного психи. Разве ты не заметила?
— Джин не стоит принимать решение прямо сейчас, — вмешалась Жаклин. — Ты вполне можешь остаться здесь до воскресенья, Джин, и переехать, когда я уеду. Во всяком случае, до завтрашнего дня тебе придется побыть здесь. Завтра я устраиваю вечеринку. Отвальную.
— Вот это да! — радостно воскликнул Энди. — Завтра вечером? И мы все приглашены?
— Конечно. Передай приглашения остальным. Сможешь?
— А папочку можно пригласить? — дурашливо просюсюкал Энди.
— Надеюсь, он придет. Дело в том, что вечеринка будет костюмированная. Профессор не станет возражать?
— Да что вы! Его хлебом не корми, дай покрасоваться в каком-нибудь наряде! Отсюда и у меня любовь к шутовству. Скорей всего, он оденется фараоном. Это его любимая роль. Можно похвастаться мускулами.
— Ну а мы как? — начала Энн. — У нас ведь нет...
— Ничего, что-нибудь придумаем, — отмахнулся от нее брат. — Устроим сюрприз.
— Сюрприз, — повторила Жаклин и нагнулась, чтобы порыться в сумке, валявшейся у ее ног. Но до того, как она поспешила спрятать лицо, Джин успела заметить, как побледнела Жаклин, и мгновенно все поняла. И вечеринка, и весь их разговор, и визит лейтенанта — все это части какого-то большого плана.
А завершение этого плана страшит даже саму его создательницу.
Жаклин не спустилась с ними к бассейну, но, сидя на балконе, не сводила глаз с купающихся. Джин не испытывала страха, но, когда настала пора войти в воду, ноги отказались ее слушаться, пришлось призвать на помощь всю свою волю. Она медленно плавала вдоль бортика, стараясь, чтобы ее было видно с балкона, и никто не отпускал шуток по поводу ее осторожности.
Когда друзья уходили, Жаклин стала куда-то собираться. Джин было интересно, с кем это она обедает, но спрашивать, разумеется, не стала. Уж очень они о себе возомнили, решив, что других знакомых у Жаклин в Риме нет.
Их собственный обед протекал тихо. Казалось, все были не в настроении, а когда к ним присоединился Хосе и ему сообщили о планах Жаклин, сначала он только молча пожал плечами. Но к удивлению Джин, перспектива костюмированной вечеринки ему, по-видимому, понравилась.
— Надо подумать, — сказал он, приложив пальцы к вискам. — Что-нибудь изобрету.
— Почему бы тебе не одеться Торквемадой[35]? — предложила Энди. — Ты будешь в образе.
Под шумок возникших споров Джин обернулась к Майклу. Он снова делал какие-то наброски. Джин попробовала заглянуть к нему в блокнот, но он покачал головой и отодвинулся.
— Подожди, когда закончу.
— А ты какой костюм собираешься надеть? — спросила Джин.
— Не знаю.
— Завтра не брейся, — посоветовал Энди. — Тогда сможешь изобразить портового бродягу. И переодеваться не надо, твой обычный костюм вполне сойдет.
— Ну, Энди, сегодня ты просто превзошел самого себя, — восхитилась Джин.
— Манера Майкла одеваться всегда оскорбляла мои вкусы, — парировал Энди.
Майкл оторвался от рисунка и послал приятелю уничтожающий взгляд.
— Это кто же меня критикует? Щеголь, разгуливающий в розовой рубашке в цветочек, нацепив голубой бисерный галстук! Помалкивал бы!
— А мне как одеться? — поспешила вмешаться Джин, чтобы притушить возникающий пожар. — Что вы мне посоветуете?
Энди посмотрел на нее, и лицо его смягчилось.
— Будь святой, — посоветовал он. — Любой святой — у тебя получится.
Майкл загадочно хмыкнул.
По взаимному согласию все разошлись раньше обычного. Хосе наметил себе какой-то сложный костюм, и осуществление задуманного требовало немедленных действий. Другие хотели разыскать Теда и Дейну, чтобы сообщить им о предстоящей вечеринке. Джин надеялась, что сначала уйдут ее приятели, а уж потом двинется она сама, но все медлили, поэтому первой пришлось уйти ей. Она взяла такси.
Энди прокомментировал этот поступок довольно невежливым замечанием насчет богатых и тех, кто к ним примазывается. Джин слабо отмахнулась, но на самом деле она просто выполняла данное Жаклин обещание — ни в коем случае не ходить одной.
Майкл захлопнул дверцу машины. Когда он повернулся уходить, Джин почувствовала, как что-то легкое упало ей на колени. Листок бумаги был сложен в несколько раз, но она догадалась, что это один из рисунков Майкла. В полутемном такси она и не стала его разглядывать.
Было еще рано, Жаклин, наверно, долго пробудет на своем обеде. Однако, пока Джин собиралась с духом, чтобы войти в темный холл, она поняла, что в квартире кто-то есть. Холл был освещен, и из кухни доносились какие-то звуки. Она помедлила, придерживая дверь лифта. Но вот зашаркали шаги. Появилась Жаклин, и ее вид вполне соответствовал унылому шарканью. На ней был выцветший бумажный халат, а усталое лицо прорезали озабоченные складки.
Джин вышла из лифта и закрыла дверь.
— Что это вы так рано?
— Обед был деловой, — как-то странно скривила рот Жаклин. — А ты приехала на такси?
— Да. Может, расскажете мне, что происходит?
Жаклин опустилась в кресло.
— Думаю, не надо бы, — ответила она.
Джин тоже села, и сейчас же к ней через всю комнату протрусил пудель и растянулся у ее ног. Двери на балкон были раскрыты, в них залетал легкий ветерок, неся с собой запах пиний и тихий шелест ветвей, напоминающий шепот моря. Звуки, запахи и ощущения сливались в одно, и это всегда будет приходить на память Джин, когда разговор коснется вечеров в Италии, так же как разогретая солнцем улица, со старыми домами с обеих сторон, всегда будет ностальгически напоминать ей о Риме в летний день. «Не хочу лишаться всего этого, — подумала Джин, — но придется, иначе воспоминания превратятся в кошмары, если только...»
— Значит, вы не изменили свое мнение, — спросила она. — Насчет смерти Альберта?
— Нет, не изменила. Ты что, решила, что я бросаю тебя? Я ведь и обидеться могу.
— Нет, на самом деле я в это не поверила. Я даже подумала, не был ли визит лейтенанта больше чем совпадение.
— Послушай, — устало проговорила Жаклин. — Я не стала бы разводить тайны ради собственного удовольствия. На это есть причины. Главное — ты не беспокойся. С тобой ничего не случится... А это что?
— Наверно, художество Майкла. Он только что дал мне его.
Жаклин вопросительно подняла брови, и Джин кивнула. Жаклин разложила лист на кофейном столике. Увидев, как напряглись ее плечи, Джин загорелась любопытством, подошла и тоже склонилась над рисунком.
Он был выполнен блестяще — так хорошо Майкл еще не рисовал, и ни один из его рисунков не казался столь пугающим. Манера резко отличалась от его обычной — быстрой и размашистой. Здесь работа была почти ювелирная — маленькие фигуры с тщательно выписанными деталями. А главное, отчего у Джин на мгновение перехватило дыхание, рисунок был на ту же тему, что и ее набросок, сделанный в тот день в библиотеке.
Так же, как и она, Майкл изобразил вереницу неподвижных византийских святых... Или... грешников? Фигур было семь. Поражало портретное сходство каждого, но Джин привели в недоумение не лица, а детали костюмов и символика.
Сначала, как свойственно всем людям, Джин отыскала себя. И на первых порах осталась довольной, Майкл польстил ей: прелестное маленькое лицо сердечком с характерной для нее улыбкой. Майкл изобразил ее святой Агнессой, с ягненком у ног... Но тут Джин резко выпрямилась, фыркнув, не то от смеха, не то от досады. У ягненка тоже было ее лицо. Даже пристально вглядываясь в рисунок, Джин не могла понять, как Майклу это удалось, — с одной стороны, у ягненка была овечья мордочка, овечьи рот и уши, и все же он, несомненно, походил на нее.
Дейну Майкл изобразил в виде Марии Магдалины. Эта святая была более популярна в искусстве Ренессанса, воспевавшем красоту нагого тела, но Майкл ухитрился создать превосходную сатиру на жесткий византийский стиль — длинные стилизованные волны ниспадающих волос скорее открывали, чем прятали заветные прелести, а маленькие пухлые ручки с деланной скромностью пытались защититься от любопытных взглядов.
Энн тоже была представлена святой девственницей, но к ней Майкл оказался добрее, так, по крайней мере, подумала Джин, пока не вгляделась в рисунок получше. У Энн было лицо мученицы. Под кажущейся безмятежностью скрывалось глубокое страдание. Джин не сразу поняла, какую святую выбрал для Энн Майкл. Только разглядев в руках у нее башню, Джин поняла, что это — святая Варвара, которую злодей отец держал в заточении, а потом передал непокорную дочь-христианку в руки палачам.
Узнать Энди было нетрудно — доспехи и копье с головой дракона, из которой струилась кровь, говорили о том, что это святой Георгий. Интересно, Майкл и на самом деле видит в нем победителя дракона? Тед был прекрасным святым Стефаном — в поднятой руке он держал первый камень, брошенный в него толпой, и с таким высокомерием взирал на своих преследователей, что за одно это толпа должна была забить его насмерть.
Узнать Хосе было сложнее. На нем красовались митра и одеяние епископа. А из высших духовных чинов многие впоследствии были причислены к лику святых. Но выражение прилежной сосредоточенности и книга под мышкой позволяли узнать святого Августина, который, как известно, даже погрузившись в занятия, поначалу не находил в себе сил отказаться от суетной жизни и молил Бога послать ему воздержание, добавляя... только позже, не сейчас. А в глазах Хосе под сосредоточенно наморщенным лбом святого горел огонь, явно характерный именно для того периода жизни Августина, когда он еще не отказался от мирских радостей. Со стороны Майкла это был довольно злой выпад.
В конце вереницы святых Майкл нарисовал самого себя, и, хотя Джин сперва хихикнула при взгляде на это изображение, углы ее рта тут же опустились, и она простила Майклу его легкомысленные издевки над другими. Такого отталкивающего Иоанна Крестителя она еще не видела. Майкл представил его истощенным, безобразным, с дикими глазами. Ребра у него выпирали наружу, а взлохмаченные волосы обрамляли лицо человека, которому остался всего шаг до безумия.
В процессии участвовали все Семь Грешников, но на заднем плане маячили еще две фигуры. Джин покосилась на Жаклин. Ее приятельница не отличалась особой набожностью, но рисунок, изображающий ее, можно было счесть даже богохульным. Развевающиеся волосы не скрывали лица, но лицо это не выражало ни непорочности, ни материнской любви — во всяком случае, в нем и следа не было того Идеального Материнства, олицетворением которого считается та, в чьей роли выступала Жаклин. Правда, такое же выражение Джин видела когда-то на лице у собственной матери, но при обстоятельствах, о которых ей и вспоминать не хотелось. Голову Жаклин украшала сдвинутая набекрень корона, а нимб выглядел довольно убогим.
Джин с трепетом перевела глаза на последнюю фигуру: интересно, что же Майкл сделал со Сковилом. Но то ли у художника еще теплились остатки пиетета к профессору, то ли он не воспринимал его, как другие, только он не стал изображать Сковила в тех ролях, которые напрашивались сами собой. Поначалу Джин никак не могла понять, кого из высокопоставленных римских джентльменов являет собой изящно задрапированный в тогу профессор. Потом, разглядев музыкальный инструмент, выглядывавший из-под тоги, она внимательно всмотрелась в завитки кудрей, падающих на лоб этого знатного римлянина, и ахнула. Тут уж Майкл перехватил! Возможно, Сковил и грешник, как все остальные, но надо ли было превращать его в Князя всех грешников?
— Может, Джеки пустит нас в свой бассейн? Мы ее не потревожим. Ох! Черт побери! — вдруг воскликнул Энди. — Совсем забыл! Тебя, наверно, совсем не тянет купаться.
— Как раз тянет, — с напускной бравадой бросила Джин. — Жаклин, наверно, не будет возражать. Пошли спросим, как другие.
Другие были рады-радешеньки покинуть душные студии. Только Хосе не разделял общего пыла; неохотно оторвав взгляд от своих бумаг, он объявил друзьям, что вот-вот набредет на гениальную мысль, и если они как можно скорее уберутся, то он точно ее найдет. Ладно, ладно, потом он встретится с ними и пойдет вместе обедать, все, что угодно, но только позже, а сейчас, ради Бога, оставьте его в покое.
Никто на него не обиделся — всем были знакомы муки творчества.
К Жаклин проще всего было попасть по старой Виа Аурелия, по ней Джин однажды вечером уже ехала на машине. Днем же плестись по пыльной улице было жарко, и они все запыхались, когда подошли к дому. Джин уже целую неделю жила у Жаклин, и у нее был свой ключ. Ничего не подозревая, она вместе со всеми стала подниматься наверх, предупредив других, чтобы не шумели. Жаклин могла заснуть, считая, что на весь день предоставлена самой себе.
Но, выйдя из лифта, Джин поняла, что Жаклин не спит, более того — она не одна. Из салона доносились придушенные восклицания, а услышав странную возню. Джин испугалась и бросилась в комнату, за ней последовали остальные. Но на пороге они замерли, не веря своим глазам.
На кушетке, стоявшей напротив двери, Жаклин высвобождалась из объятий своего гостя. Волосы у нее растрепались, щеки пылали. Ее кавалер показался Джин знакомым. Высокий, видный, бравый, элегантно одетый — в бежевом костюме и темной рубашке...
— Лейтенант! — ахнула Джин, и голос ее сорвался на писк.
— Синьорина, — покорно отозвался ди Кавалло. — И синьоры!.. — чуть ли не прорычал он. — Сколько тут вас? Вижу, синьора Кирби, что вы molto occupato.
— Да, я очень занята, лейтенант, — отрезала Жаклин и плотно сомкнула губы, словно ловушку захлопнула. — Должна сказать, что ваше поведение...
— Довольно! — вскочил ди Кавалло. — Больше нам не о чем говорить! Все кончено. Buona sera, signora. Arrivederla!
На беду его прощальные слова насмешили Джин. «Arrivederla» — официальный вариант итальянского «до свидания». Американцы употребляют его почем зря и неправильно. «Arrivederci» — так прощаются только с самыми близкими, с детьми, собаками и с Богом, если кому-то вздумается сказать — «До свидания, Господи». Поэтому ди Кавалло был совершенно прав, произнеся это слово в его официально принятой форме, тем более что леди решительно отвергла возможность неофициальных отношений между ними. И все равно это прозвучало ужасно смешно, если вспомнить только что увиденную сцену на кушетке. Вдобавок Джин заметила пушистую розовую мордочку, выглядывающую из-под парчовой оборки кушетки, и это ее доконало. У Принца был виноватый вид, и неудивительно — охраняя свою хозяйку, пес не проявил должной храбрости.
Ди Кавалло заметил, что Джин улыбается, и его красивое лицо исказилось от ярости. Став сразу как будто на шесть дюймов выше собственного роста, он прошествовал к лифту. Но в холле произошла некоторая заминка, поскольку другие непрошеные зрители, поняв, что явились не вовремя, бросились прочь из салона, и теперь в нерешительности топтались возле лифта. Наконец ди Кавалло все-таки погрузился в него, но, пока двери не закрылись, стоял спиной к своим обидчикам.
Встретившись глазами с Джин, Энди напустил на себя огорченный вид. Джин успокоительно махнула ему рукой и осторожно вошла в салон.
Жаклин уже пригладила растрепанные волосы и спокойно сказала:
— Входите, раз пришли. Входите все.
— Простите нас... — начала Джин.
— Вы будете совершенно правы, если зададите нам взбучку, — добавил Энди. — Мы не должны были врываться к вам...
— Дорогой мой, не извиняйся. Почем знать, — мечтательно произнесла Жаклин, — почем знать, от чего вы меня спасли? Судьба...
— По мне, так все, что угодно, только бы не смерть, — поддержала ее Энн. — И чего ради он к вам явился, Джеки?
— Детка, детка! Легче на поворотах, — с удивлением поглядел на сестру Энди.
— Ничего, ничего, — успокоила его Жаклин. — Лейтенант заглянул рассказать, как идет расследование. Полиция, кажется, считает меня единственной взрослой и ответственной особой в вашей полоумной компании. Уж извините за это.
— Прощение должны просить мы за то, что втянули вас в такую историю, — возразил Энди, все еще предостерегающе глядя на сестру. — Вы были потрясающе добры к нам, а мы, вместо благодарности, навесили на вас наши неурядицы. Ведь я, наверно, не ошибаюсь — лейтенант использовал расследование только как предлог, чтобы... чтобы наведаться к вам?
— Не будем об этом говорить. Во всяком случае, версия самоубийства остается в силе. Что ж, раз это самоубийство, можно вздохнуть с облегчением.
И она вопросительно оглядела всех присутствующих. Ответил ей Энди:
— Кто его знает! За всех не скажу, но я об этом деле не очень-то и думал. Наверно, это плохо, но... разве были основания сомневаться, что Альберт покончил с собой?..
— Ну, во всяком случае, на этом можно поставить точку, — заключила Жаклин. — И на моем пребывании в Риме тоже, — добавила она как бы между прочим. — В воскресенье возвращается Лиз, и мои дела здесь заканчиваются. Так что я отбываю.
— Ну как же так? — запротестовал Энди. — Неужели вы нас бросите? На кого же? Мы не сможем обходиться без нашей названой мамы! А главное, без ее бассейна!
— Придется вам снова вернуться к убогому и нищему существованию, — ядовито сказала Жаклин. — В том-то и беда, когда имеешь дело с такими вот длинноволосыми дебилами, — стоит начать вам потакать, и вы принимаете все как должное, будто все вам принадлежит по праву. Доживете до моих лет, научитесь понимать важность и труда, и твердых моральных устоев. Не знаю, до чего дойдет ваше поколение. Безнравственные, беспомощные, да еще травкой балуются... Энн, миленькая, не смотри на меня так! Я же шучу.
Расстроенное лицо Энн прояснилось. Она нерешительно переводила взгляд с одного ухмыляющегося лица на другое, а Энди весело объяснил ей:
— Джеки просто готовится снова взяться за преподавательскую работу. Так она разговаривает со своими студентами.
Джин заставила себя улыбнуться, однако у нее было такое ощущение, будто ее неожиданно ударили под ложечку. Ее не испугало, что они останутся без названой матери, как выразился Энди, хотя она очень привязалась к Жаклин. Ее огорошил поворот той на сто восемьдесят градусов. Как может Жаклин, такая участливая, такая ответственная, вдруг махнуть рукой на нераскрытое убийство, бросить в беде невольную его свидетельницу? Интересно, что же успел сообщить ей ди Кавалло, прежде чем его гормоны взяли над ним верх? Джин старалась рассуждать логично: если лейтенант убедил Жаклин и она решила, что их подозрения насчет убийства беспочвенны, — а чем еще объяснить ее готовность все забыть, — значит, и Джин нечего волноваться. Умом она это понимала, но каждым нервом чувствовала неладное.
— Тогда я сегодня же перееду, — сказала она. — Никак не думала, что застряну здесь так надолго.
— Джин, — нерешительно обратилась к ней Энн. — У тебя ведь был шок, если тебе до сих пор неприятно оставаться одной, мы с Энди с удовольствием возьмем тебя к себе.
— Особенно Энди, — добавил этот молодой джентльмен с плотоядной ухмылкой. — Нет, Джин, милая, Энн права. Ты не представляешь, как долго ощущаются последствия шока. Я-то это знаю. С Энн тоже такое было. Один наш общий друг покончил с собой. Энн тогда месяца два держалась как ни в чем не бывало, а потом — р-раз! — и сорвалась. Выключилась из обычной жизни надолго.
Джин боялась взглянуть на Энн. Девушка сама никогда не упоминала ни о чем подобном, и Джин не могла подавить досаду на Энди. Зачем было говорить об этом, пусть даже из добрых побуждений?
Но Энн быстро оправилась. Сначала, услышав слова брата, она, протестуя, резко взмахнула рукой, а потом спокойно сказала:
— Он прав, Джин. Только теперь ты, наверно, не рискнешь поселиться вместе... вместе с сумасшедшей.
— Нечего выдумывать! — прикрикнул на нее Майкл, прежде чем Энди успел возразить. — Ты не единственная.
— Не единственная, у кого друг покончил с собой?
— Нет, я не об этом. Поверь, в моем кругу это — дело обычное. Художники сплошь и рядом кончают жизнь самоубийством. Неуравновешенные натуры, понимаешь ли... Но я-то хотел сказать, что ты не единственная, кто имел дело с этими шарлатанами психиатрами. Теперь это модно. Так или иначе, мы все немного психи. Разве ты не заметила?
— Джин не стоит принимать решение прямо сейчас, — вмешалась Жаклин. — Ты вполне можешь остаться здесь до воскресенья, Джин, и переехать, когда я уеду. Во всяком случае, до завтрашнего дня тебе придется побыть здесь. Завтра я устраиваю вечеринку. Отвальную.
— Вот это да! — радостно воскликнул Энди. — Завтра вечером? И мы все приглашены?
— Конечно. Передай приглашения остальным. Сможешь?
— А папочку можно пригласить? — дурашливо просюсюкал Энди.
— Надеюсь, он придет. Дело в том, что вечеринка будет костюмированная. Профессор не станет возражать?
— Да что вы! Его хлебом не корми, дай покрасоваться в каком-нибудь наряде! Отсюда и у меня любовь к шутовству. Скорей всего, он оденется фараоном. Это его любимая роль. Можно похвастаться мускулами.
— Ну а мы как? — начала Энн. — У нас ведь нет...
— Ничего, что-нибудь придумаем, — отмахнулся от нее брат. — Устроим сюрприз.
— Сюрприз, — повторила Жаклин и нагнулась, чтобы порыться в сумке, валявшейся у ее ног. Но до того, как она поспешила спрятать лицо, Джин успела заметить, как побледнела Жаклин, и мгновенно все поняла. И вечеринка, и весь их разговор, и визит лейтенанта — все это части какого-то большого плана.
А завершение этого плана страшит даже саму его создательницу.
Жаклин не спустилась с ними к бассейну, но, сидя на балконе, не сводила глаз с купающихся. Джин не испытывала страха, но, когда настала пора войти в воду, ноги отказались ее слушаться, пришлось призвать на помощь всю свою волю. Она медленно плавала вдоль бортика, стараясь, чтобы ее было видно с балкона, и никто не отпускал шуток по поводу ее осторожности.
Когда друзья уходили, Жаклин стала куда-то собираться. Джин было интересно, с кем это она обедает, но спрашивать, разумеется, не стала. Уж очень они о себе возомнили, решив, что других знакомых у Жаклин в Риме нет.
Их собственный обед протекал тихо. Казалось, все были не в настроении, а когда к ним присоединился Хосе и ему сообщили о планах Жаклин, сначала он только молча пожал плечами. Но к удивлению Джин, перспектива костюмированной вечеринки ему, по-видимому, понравилась.
— Надо подумать, — сказал он, приложив пальцы к вискам. — Что-нибудь изобрету.
— Почему бы тебе не одеться Торквемадой[35]? — предложила Энди. — Ты будешь в образе.
Под шумок возникших споров Джин обернулась к Майклу. Он снова делал какие-то наброски. Джин попробовала заглянуть к нему в блокнот, но он покачал головой и отодвинулся.
— Подожди, когда закончу.
— А ты какой костюм собираешься надеть? — спросила Джин.
— Не знаю.
— Завтра не брейся, — посоветовал Энди. — Тогда сможешь изобразить портового бродягу. И переодеваться не надо, твой обычный костюм вполне сойдет.
— Ну, Энди, сегодня ты просто превзошел самого себя, — восхитилась Джин.
— Манера Майкла одеваться всегда оскорбляла мои вкусы, — парировал Энди.
Майкл оторвался от рисунка и послал приятелю уничтожающий взгляд.
— Это кто же меня критикует? Щеголь, разгуливающий в розовой рубашке в цветочек, нацепив голубой бисерный галстук! Помалкивал бы!
— А мне как одеться? — поспешила вмешаться Джин, чтобы притушить возникающий пожар. — Что вы мне посоветуете?
Энди посмотрел на нее, и лицо его смягчилось.
— Будь святой, — посоветовал он. — Любой святой — у тебя получится.
Майкл загадочно хмыкнул.
По взаимному согласию все разошлись раньше обычного. Хосе наметил себе какой-то сложный костюм, и осуществление задуманного требовало немедленных действий. Другие хотели разыскать Теда и Дейну, чтобы сообщить им о предстоящей вечеринке. Джин надеялась, что сначала уйдут ее приятели, а уж потом двинется она сама, но все медлили, поэтому первой пришлось уйти ей. Она взяла такси.
Энди прокомментировал этот поступок довольно невежливым замечанием насчет богатых и тех, кто к ним примазывается. Джин слабо отмахнулась, но на самом деле она просто выполняла данное Жаклин обещание — ни в коем случае не ходить одной.
Майкл захлопнул дверцу машины. Когда он повернулся уходить, Джин почувствовала, как что-то легкое упало ей на колени. Листок бумаги был сложен в несколько раз, но она догадалась, что это один из рисунков Майкла. В полутемном такси она и не стала его разглядывать.
Было еще рано, Жаклин, наверно, долго пробудет на своем обеде. Однако, пока Джин собиралась с духом, чтобы войти в темный холл, она поняла, что в квартире кто-то есть. Холл был освещен, и из кухни доносились какие-то звуки. Она помедлила, придерживая дверь лифта. Но вот зашаркали шаги. Появилась Жаклин, и ее вид вполне соответствовал унылому шарканью. На ней был выцветший бумажный халат, а усталое лицо прорезали озабоченные складки.
Джин вышла из лифта и закрыла дверь.
— Что это вы так рано?
— Обед был деловой, — как-то странно скривила рот Жаклин. — А ты приехала на такси?
— Да. Может, расскажете мне, что происходит?
Жаклин опустилась в кресло.
— Думаю, не надо бы, — ответила она.
Джин тоже села, и сейчас же к ней через всю комнату протрусил пудель и растянулся у ее ног. Двери на балкон были раскрыты, в них залетал легкий ветерок, неся с собой запах пиний и тихий шелест ветвей, напоминающий шепот моря. Звуки, запахи и ощущения сливались в одно, и это всегда будет приходить на память Джин, когда разговор коснется вечеров в Италии, так же как разогретая солнцем улица, со старыми домами с обеих сторон, всегда будет ностальгически напоминать ей о Риме в летний день. «Не хочу лишаться всего этого, — подумала Джин, — но придется, иначе воспоминания превратятся в кошмары, если только...»
— Значит, вы не изменили свое мнение, — спросила она. — Насчет смерти Альберта?
— Нет, не изменила. Ты что, решила, что я бросаю тебя? Я ведь и обидеться могу.
— Нет, на самом деле я в это не поверила. Я даже подумала, не был ли визит лейтенанта больше чем совпадение.
— Послушай, — устало проговорила Жаклин. — Я не стала бы разводить тайны ради собственного удовольствия. На это есть причины. Главное — ты не беспокойся. С тобой ничего не случится... А это что?
— Наверно, художество Майкла. Он только что дал мне его.
Жаклин вопросительно подняла брови, и Джин кивнула. Жаклин разложила лист на кофейном столике. Увидев, как напряглись ее плечи, Джин загорелась любопытством, подошла и тоже склонилась над рисунком.
Он был выполнен блестяще — так хорошо Майкл еще не рисовал, и ни один из его рисунков не казался столь пугающим. Манера резко отличалась от его обычной — быстрой и размашистой. Здесь работа была почти ювелирная — маленькие фигуры с тщательно выписанными деталями. А главное, отчего у Джин на мгновение перехватило дыхание, рисунок был на ту же тему, что и ее набросок, сделанный в тот день в библиотеке.
Так же, как и она, Майкл изобразил вереницу неподвижных византийских святых... Или... грешников? Фигур было семь. Поражало портретное сходство каждого, но Джин привели в недоумение не лица, а детали костюмов и символика.
Сначала, как свойственно всем людям, Джин отыскала себя. И на первых порах осталась довольной, Майкл польстил ей: прелестное маленькое лицо сердечком с характерной для нее улыбкой. Майкл изобразил ее святой Агнессой, с ягненком у ног... Но тут Джин резко выпрямилась, фыркнув, не то от смеха, не то от досады. У ягненка тоже было ее лицо. Даже пристально вглядываясь в рисунок, Джин не могла понять, как Майклу это удалось, — с одной стороны, у ягненка была овечья мордочка, овечьи рот и уши, и все же он, несомненно, походил на нее.
Дейну Майкл изобразил в виде Марии Магдалины. Эта святая была более популярна в искусстве Ренессанса, воспевавшем красоту нагого тела, но Майкл ухитрился создать превосходную сатиру на жесткий византийский стиль — длинные стилизованные волны ниспадающих волос скорее открывали, чем прятали заветные прелести, а маленькие пухлые ручки с деланной скромностью пытались защититься от любопытных взглядов.
Энн тоже была представлена святой девственницей, но к ней Майкл оказался добрее, так, по крайней мере, подумала Джин, пока не вгляделась в рисунок получше. У Энн было лицо мученицы. Под кажущейся безмятежностью скрывалось глубокое страдание. Джин не сразу поняла, какую святую выбрал для Энн Майкл. Только разглядев в руках у нее башню, Джин поняла, что это — святая Варвара, которую злодей отец держал в заточении, а потом передал непокорную дочь-христианку в руки палачам.
Узнать Энди было нетрудно — доспехи и копье с головой дракона, из которой струилась кровь, говорили о том, что это святой Георгий. Интересно, Майкл и на самом деле видит в нем победителя дракона? Тед был прекрасным святым Стефаном — в поднятой руке он держал первый камень, брошенный в него толпой, и с таким высокомерием взирал на своих преследователей, что за одно это толпа должна была забить его насмерть.
Узнать Хосе было сложнее. На нем красовались митра и одеяние епископа. А из высших духовных чинов многие впоследствии были причислены к лику святых. Но выражение прилежной сосредоточенности и книга под мышкой позволяли узнать святого Августина, который, как известно, даже погрузившись в занятия, поначалу не находил в себе сил отказаться от суетной жизни и молил Бога послать ему воздержание, добавляя... только позже, не сейчас. А в глазах Хосе под сосредоточенно наморщенным лбом святого горел огонь, явно характерный именно для того периода жизни Августина, когда он еще не отказался от мирских радостей. Со стороны Майкла это был довольно злой выпад.
В конце вереницы святых Майкл нарисовал самого себя, и, хотя Джин сперва хихикнула при взгляде на это изображение, углы ее рта тут же опустились, и она простила Майклу его легкомысленные издевки над другими. Такого отталкивающего Иоанна Крестителя она еще не видела. Майкл представил его истощенным, безобразным, с дикими глазами. Ребра у него выпирали наружу, а взлохмаченные волосы обрамляли лицо человека, которому остался всего шаг до безумия.
В процессии участвовали все Семь Грешников, но на заднем плане маячили еще две фигуры. Джин покосилась на Жаклин. Ее приятельница не отличалась особой набожностью, но рисунок, изображающий ее, можно было счесть даже богохульным. Развевающиеся волосы не скрывали лица, но лицо это не выражало ни непорочности, ни материнской любви — во всяком случае, в нем и следа не было того Идеального Материнства, олицетворением которого считается та, в чьей роли выступала Жаклин. Правда, такое же выражение Джин видела когда-то на лице у собственной матери, но при обстоятельствах, о которых ей и вспоминать не хотелось. Голову Жаклин украшала сдвинутая набекрень корона, а нимб выглядел довольно убогим.
Джин с трепетом перевела глаза на последнюю фигуру: интересно, что же Майкл сделал со Сковилом. Но то ли у художника еще теплились остатки пиетета к профессору, то ли он не воспринимал его, как другие, только он не стал изображать Сковила в тех ролях, которые напрашивались сами собой. Поначалу Джин никак не могла понять, кого из высокопоставленных римских джентльменов являет собой изящно задрапированный в тогу профессор. Потом, разглядев музыкальный инструмент, выглядывавший из-под тоги, она внимательно всмотрелась в завитки кудрей, падающих на лоб этого знатного римлянина, и ахнула. Тут уж Майкл перехватил! Возможно, Сковил и грешник, как все остальные, но надо ли было превращать его в Князя всех грешников?