— Хорошо, что ты еще не покинул нас, Гвион, — обратился к нему Овейн, — потому что ты кое-что можешь сделать и для меня, и для своего господина.
— Я с радостью сделаю все, что смогу, — еще не веря своим ушам, ответил Гвион.
— Марк только что от Отира, — продолжил принц, — у которого в плену мой брат и твой господин. Он явился с поручением от Кадваладра, который согласился заплатить обещанную сумму и таким образом выкупить себя из плена.
— Не могу поверить! — потрясенно воскликнул Гвион, и даже губы его побелели от волнения. — Я не поверю этому, если не услышу из его собственных уст.
— Значит, мы с тобой одного мнения, — сухо заметил Овейн, — так как я тоже не ожидал, что мой братец так скоро возьмется за ум. Ну что же, я скажу тебе, что думаю. Мне бы хотелось, чтобы мой брат был человеком слова и платил обещанное. Но я так же не доверял бы третьему лицу, передавшему мне поручение, в результате которого Кадваладр стал бы нищим. Отир поступил правильно. Мы не можем услышать волю брата из его собственных уст, так как его не освободят, пока не уплачен долг. Но мы можем доверять брату Марку, который слышал все это от него самого и свидетельствует, что тот был цел, невредим и в своем уме.
— Да, я это подтверждаю, — сказал Марк. — Он пробыл в плену всего один день. Он в цепях, но его пальцем не тронули, и его жизни ничто не угрожает. Так он сказал, и я ему верю, ведь никакого зла не причинили ни мне, ни другим пленникам, находившимся у датчан. Он сказал мне, что нужно сделать. И он собственноручно отдал мне печать, подтверждающую его распоряжения, а я, согласно указаниям Кадваладра, передал ее принцу.
— Но в чем суть послания? Не откажи в любезности повторить его, — вежливо попросил принц. — Мне бы не хотелось, чтобы Гвион решил, будто я тебе подсказываю.
— Кадваладр просит своего брата, лорда Овейна, — начал Марк, устремив взгляд своих устрашающе ясных глаз на Гвиона, — послать в Ллабадарн к Родри Фичану, своему управляющему, которому известно, где находится остаток его казны, дабы передать, что его господин требует отправить как можно скорее в Аберменай деньги и скот на сумму две тысячи марок и передать все датчанам во главе с Отиром, так как им было так обещано согласно договору, заключенному в Дублине. А в подтверждение вышеизложенного он посылает свою печать.
Последовало продолжительное молчание. Гвион стоял безмолвно и неподвижно, пытаясь подавить порыв ярости и отчаяния. Невозможно, чтобы такая гордая и яростная душа, как Кадваладр, столь быстро сдалась. Но даже самые горячие головы ценят свою свободу и жизнь высоко и готовы выкупить их ценой позора и унижения, когда угроза становится реальной. Однако сначала бросить датчанам вызов, а потом пресмыкаться перед ними и поспешно наскребать обещанную сумму — это недостойно! Если бы он подождал всего несколько дней, нашелся бы другой выход. Его люди совсем близко, и они бы не допустили, чтобы его держали в цепях, даже если собственный брат его покинул. «Боже, — молился Гвион, — дай мне всего два дня, и я отобью его, и он отменит приказ управляющему и вернет свою собственность. Он снова станет собой — гордым, несгибаемым Кадваладром».
— Это поручение, — прозвучал голос Овейна, но слова доходили до Гвиона как бы издалека, — я намерен выполнить как можно скорее, чтобы восстановить его доброе имя. Мой сын Хайвел немедленно выезжает на юг. Но поскольку ты здесь, Гвион, и готов служить Кадваладру всей душой, ты будешь сопровождать Хайвела, и твое присутствие лишний раз подтвердит Родри Фичану, что это делается по распоряжению Кадваладра. Ты поедешь?
— Да, поеду.
Что еще он мог сказать? Все уже решено. Это был способ от него избавиться. Однако какая пощечина его несгибаемой верности! Во имя этой верности он сейчас должен помочь лишить своего господина остатков имущества, а ведь еще недавно он собирался привести армию, чтобы спасти Кадваладра от стыда и потерь. Но Гвиону пришлось сказать: «Да, поеду», повинуясь неизбежному. Правда, еще есть возможность связаться с поджидающим войском, пока датчане не подняли якоря и, торжествуя, не отплыли в Дублин с добычей.
Они отправились в путь через час — Хайвел аб Овейн, Гвион и эскорт из десяти человек. У них были хорошие лошади, и они располагали правом реквизировать свежих лошадей в пути. Какие бы чувства Овейн ни питал к брату, в его планы не входило, чтобы тот оставался пленником или, может быть, должником, не выполнившим свои обязательства. Неизвестно, который из этих мотивов был преобладающим.
Три дня, предсказанных Кадфаэлем, вероятно, где-то и кому-то могли показаться мигом, но в обоих лагерях они тянулись бесконечно долго. Даже стражу у ворот несли несколько спустя рукава, не ожидая нападения теперь, когда вопрос близился к разрешению и не было нужды применять силу. Только Йеуан аб Ифор сетовал на то, что приходится ждать, памятуя, что подобные переговоры вполне могут окончиться ничем и пленники останутся пленниками, долги будут не уплачены, а брак отложится на невыносимо долгий срок. Проходили часы, и он беседовал то с одним, то с другим из самых молодых и горячих друзей, описывая, как он дважды в полной безопасности пробрался во время отлива к датским укреплениям и что есть одно место, где под прикрытием кустов и деревьев можно спокойно проникнуть в лагерь с моря. Даром что Кадваладр сдался, а эти горячие головы из Уэльса и не собираются! Они страшно негодовали, что захватчики из Ирландии не только вернутся домой без потерь, но еще и прихватят с собой солидное вознаграждение за вторжение в Уэльс. И не поздно ли теперь — ведь Хайвел отправился на юг с приказом собрать и уплатить сумму, которую Отир потребовал?
Йеуан отвечал, что ни в коем случае, ведь с ними поехал Гвион, а где-то между лагерем Овейна и Середиджионом у него томится сотня человек, готовых сражаться за Кадваладра. Ни один из них не согласился, чтобы у его господина отняли две тысячи марок, сделав посмешищем перед датчанами. Они этого не потерпят, даже если сам Кадваладр смирился. Йеуан говорил с Гвионом перед тем, как тот отправился вместе с Хайвелом. Если представится случай, по пути на юг он оторвется от отряда Хайвела и присоединится к своим людям. А если не получится, то на обратном пути. Даже Хайвел останется доволен тем, как он сыграет свою роль перед Родри Фичаном в Ллабадарне, и никто не обратит особого внимания на то, что он делает. Где-то в пути он исчезнет и ускачет вперед. Темная ночь — вот все, что им нужно, а во время отлива с таким подкреплением они вырвут Хелед и Кадваладра из плена, и Отир на всех парусах отправится в Дублин с пустыми руками, спасая свою жизнь.
Среди воинов Овейна не было недостатка в пылких молодых людях, которые были более склонны разрешать любой конфликт кровавой битвой, нежели переговорами. Кое-кто даже открыто говорил, что Овейну не следовало покидать своего брата, предоставив тому платить долги. Конечно, клятвы не следует нарушать, но узы крови выше всяких клятв. Итак, они слушали, и идея прорваться сквозь укрепления датчан и принудить Отира с его войском сесть на корабли и поспешно выйти в море все больше овладевала горячими головами. Парням уже надоело бездействовать день за днем. Что славного в том, чтобы выкупить свободу с помощью денег и компромиссов?
В памяти Йеуана горел образ Хелед — темноволосой девушки, застывшей на фоне неба на верхушке дюны. Он видел ее дважды, и его восхитила гибкая походка и гордо поднятая голова. Даже когда она была неподвижна, ее отличала какая-то дикая грация. И ему не верилось, что такая женщина, находясь одна в лагере среди стольких мужчин, в конце концов не подвергнется нападению и не станет добычей чьей-то похоти. Это несовместимо с природой смертных. Как бы сильна ни была власть Отира, кто-нибудь да не подчинится. А теперь еще Йеуана мучила мысль, что, погрузив на корабль добычу, так легко им доставшуюся, и подняв якоря, датчане прихватят с собой Хелед, как похищали в прошлом многих валлийских женщин, и она останется наложницей какого-то дублинского датчанина до конца своих дней.
Ради Кадваладра он и пальцем бы не шевельнул — тот не сделал для него ничего, кроме зла. Но из вражды к чужеземцам, вторгшимся в Уэльс, и ради спасения Хелед он отважился бы напасть на лагерь один, с маленьким отрядом героев-единомышленников, возникни такая необходимость. Однако было бы гораздо лучше, если бы Гвион вместе со своей сотней вернулся вовремя. Так что и в первый, и во второй день Йеуан терпеливо ждал, следя, не подадут ли с юга какой-нибудь знак.
В лагере Отира дни ползли медленно, но все ждали с уверенностью — может быть, даже с чрезмерной уверенностью, ибо даже стража несколько расслабилась. Торговые суда с прямыми парусами, центральные кокпиты которых готовы были принять груз, они подогнали к берегу, и только быстроходные ладьи с драконьими головами остались на своей стоянке. У Отира не было оснований сомневаться в честном слове Овейна, а в залог своего собственного он снял с Кадваладра цепи, хотя его и стерег Торстен, следя за каждым шагом принца. Кадваладру, узнав его слишком хорошо, они не доверяли.
Кадфаэль отмечал, как проходят часы, и чего-то ждал. Все могло пойти не так, хотя особых причин для беспокойства не было. Просто когда так близко сводят две армии, нужна всего одна искра, чтобы разгорелся дотоле дремлющий пожар вражды. Когда ждешь, даже тишина кажется зловещей. Кадфаэлю сейчас не хватало общества безмятежного Марка. Но что особенно занимало его внимание во время этого перерыва, так это поведение Хелед. Она занималась обычными делами согласно выдуманному ею распорядку, не проявляя очевидного нетерпения, словно все было предначертано, и ей ничего другого не оставалось, и ничто ее не радовало и не огорчало. Возможно, она была молчаливее, чем обычно, но в ней не чувствовалось напряженности или тревоги — казалось, она просто не хочет тратить слова на дела, давно решенные. Возможно, это была покорность судьбе, которую она не в силах изменить. Однако Кадфаэля в Хелед по-прежнему поражало и летнее цветение, превращавшее ее миловидность в красоту, и блеск глаз цвета ириса, когда они были обращены на побережье с кораблями, покачивавшимися на волнах прибоя. Кадфаэль не особенно навязчиво следовал за ней и не слишком пристально наблюдал. Если у нее есть секреты, он не жаждет их узнать. Если надо будет, сама расскажет. Если ей что-нибудь от него потребуется, она попросит. И он был уверен в ее безопасности здесь. Все, чего теперь хотели эти беспокойные молодые люди, — нагрузить свои корабли и отвезти добычу домой, в Дублин, подальше от опасного места, где при таком двуличном партнере дело могло кончиться бедой.
Таким образом закончился день в лагерях противников.
При появлении Хайвела аб Овейна, облеченного властью, и угрюмого Гвиона, который явно не мог смириться с капитуляцией своего господина, а также при виде печати Родри Фичан в Середиджионе не стал задавать вопросов. Получив инструкции, он, пожав плечами, принял неизбежное и передал Хайвелу монетами большую часть двух тысяч марок. Этот тяжелый груз с трудом везли вьючные лошади, входившие в стоимость выкупа. А остальное, сказал Родри с покорностью судьбе, можно добрать на пастбищах, у северной границы Середиджиона, где пасется крепкий, здоровый скот Кадваладра — сюда его перегнали, когда этот же самый Хайвел выгнал Кадваладра из подожженного замка. Это было больше года тому назад. С тех пор скот пасется под присмотром пастухов Кадваладра.
По собственному предложению Гвион поскакал на север впереди своего отряда, чтобы сразу же направить стадо, которое медленно передвигается, в Аберменай. Всадники, охраняющие серебро, легко перегонят их, и таким образом не потратится зря время на обратном пути. Грум Родри поехал вместе с Гвионом, радуясь возможности прогуляться, — он нужен был, чтобы подтвердить, что это по приказу Кадваладра из его стада забирают триста голов.
Это было даже лучше, чем Гвион мог предположить. По пути на юг у него не было возможности исчезнуть или подготовиться к побегу. Теперь же все складывалось весьма благоприятно. Когда он пересечет границу Гуинедда, за ним будет идти стадо, и нет ничего легче, как оторваться и ускакать вперед под предлогом, что нужно предупредить Отира, чтобы тот подготовил суда.
Было раннее утро второго дня, когда Гвион выехал, а к вечеру он доехал до лагеря, где стояли сто его единомышленников. Ожидая его, они кормились тем, что могли раздобыть в округе, и пользовались поэтому не большей популярностью, чем обычная армия мародеров.
По-видимому, разумнее было подождать до утра и тогда выступать. Они залегли в лесу, поблизости от дороги, дожидаясь рассвета, чтобы сразу же отправиться в путь: ведь даже при форсированном марше пехоте никогда не опередить конницу. Погонщики Кадваладра должны дать передышку стаду, поэтому нет нужды опасаться, что их догонят. Гвион заснул довольный: он сделал все, что было в человеческих силах.
Ночью по главной дороге, всего в полумиле от их лагеря, проехал Хайвел вместе со своим эскортом.
Глава тринадцатая
— Я с радостью сделаю все, что смогу, — еще не веря своим ушам, ответил Гвион.
— Марк только что от Отира, — продолжил принц, — у которого в плену мой брат и твой господин. Он явился с поручением от Кадваладра, который согласился заплатить обещанную сумму и таким образом выкупить себя из плена.
— Не могу поверить! — потрясенно воскликнул Гвион, и даже губы его побелели от волнения. — Я не поверю этому, если не услышу из его собственных уст.
— Значит, мы с тобой одного мнения, — сухо заметил Овейн, — так как я тоже не ожидал, что мой братец так скоро возьмется за ум. Ну что же, я скажу тебе, что думаю. Мне бы хотелось, чтобы мой брат был человеком слова и платил обещанное. Но я так же не доверял бы третьему лицу, передавшему мне поручение, в результате которого Кадваладр стал бы нищим. Отир поступил правильно. Мы не можем услышать волю брата из его собственных уст, так как его не освободят, пока не уплачен долг. Но мы можем доверять брату Марку, который слышал все это от него самого и свидетельствует, что тот был цел, невредим и в своем уме.
— Да, я это подтверждаю, — сказал Марк. — Он пробыл в плену всего один день. Он в цепях, но его пальцем не тронули, и его жизни ничто не угрожает. Так он сказал, и я ему верю, ведь никакого зла не причинили ни мне, ни другим пленникам, находившимся у датчан. Он сказал мне, что нужно сделать. И он собственноручно отдал мне печать, подтверждающую его распоряжения, а я, согласно указаниям Кадваладра, передал ее принцу.
— Но в чем суть послания? Не откажи в любезности повторить его, — вежливо попросил принц. — Мне бы не хотелось, чтобы Гвион решил, будто я тебе подсказываю.
— Кадваладр просит своего брата, лорда Овейна, — начал Марк, устремив взгляд своих устрашающе ясных глаз на Гвиона, — послать в Ллабадарн к Родри Фичану, своему управляющему, которому известно, где находится остаток его казны, дабы передать, что его господин требует отправить как можно скорее в Аберменай деньги и скот на сумму две тысячи марок и передать все датчанам во главе с Отиром, так как им было так обещано согласно договору, заключенному в Дублине. А в подтверждение вышеизложенного он посылает свою печать.
Последовало продолжительное молчание. Гвион стоял безмолвно и неподвижно, пытаясь подавить порыв ярости и отчаяния. Невозможно, чтобы такая гордая и яростная душа, как Кадваладр, столь быстро сдалась. Но даже самые горячие головы ценят свою свободу и жизнь высоко и готовы выкупить их ценой позора и унижения, когда угроза становится реальной. Однако сначала бросить датчанам вызов, а потом пресмыкаться перед ними и поспешно наскребать обещанную сумму — это недостойно! Если бы он подождал всего несколько дней, нашелся бы другой выход. Его люди совсем близко, и они бы не допустили, чтобы его держали в цепях, даже если собственный брат его покинул. «Боже, — молился Гвион, — дай мне всего два дня, и я отобью его, и он отменит приказ управляющему и вернет свою собственность. Он снова станет собой — гордым, несгибаемым Кадваладром».
— Это поручение, — прозвучал голос Овейна, но слова доходили до Гвиона как бы издалека, — я намерен выполнить как можно скорее, чтобы восстановить его доброе имя. Мой сын Хайвел немедленно выезжает на юг. Но поскольку ты здесь, Гвион, и готов служить Кадваладру всей душой, ты будешь сопровождать Хайвела, и твое присутствие лишний раз подтвердит Родри Фичану, что это делается по распоряжению Кадваладра. Ты поедешь?
— Да, поеду.
Что еще он мог сказать? Все уже решено. Это был способ от него избавиться. Однако какая пощечина его несгибаемой верности! Во имя этой верности он сейчас должен помочь лишить своего господина остатков имущества, а ведь еще недавно он собирался привести армию, чтобы спасти Кадваладра от стыда и потерь. Но Гвиону пришлось сказать: «Да, поеду», повинуясь неизбежному. Правда, еще есть возможность связаться с поджидающим войском, пока датчане не подняли якоря и, торжествуя, не отплыли в Дублин с добычей.
Они отправились в путь через час — Хайвел аб Овейн, Гвион и эскорт из десяти человек. У них были хорошие лошади, и они располагали правом реквизировать свежих лошадей в пути. Какие бы чувства Овейн ни питал к брату, в его планы не входило, чтобы тот оставался пленником или, может быть, должником, не выполнившим свои обязательства. Неизвестно, который из этих мотивов был преобладающим.
Три дня, предсказанных Кадфаэлем, вероятно, где-то и кому-то могли показаться мигом, но в обоих лагерях они тянулись бесконечно долго. Даже стражу у ворот несли несколько спустя рукава, не ожидая нападения теперь, когда вопрос близился к разрешению и не было нужды применять силу. Только Йеуан аб Ифор сетовал на то, что приходится ждать, памятуя, что подобные переговоры вполне могут окончиться ничем и пленники останутся пленниками, долги будут не уплачены, а брак отложится на невыносимо долгий срок. Проходили часы, и он беседовал то с одним, то с другим из самых молодых и горячих друзей, описывая, как он дважды в полной безопасности пробрался во время отлива к датским укреплениям и что есть одно место, где под прикрытием кустов и деревьев можно спокойно проникнуть в лагерь с моря. Даром что Кадваладр сдался, а эти горячие головы из Уэльса и не собираются! Они страшно негодовали, что захватчики из Ирландии не только вернутся домой без потерь, но еще и прихватят с собой солидное вознаграждение за вторжение в Уэльс. И не поздно ли теперь — ведь Хайвел отправился на юг с приказом собрать и уплатить сумму, которую Отир потребовал?
Йеуан отвечал, что ни в коем случае, ведь с ними поехал Гвион, а где-то между лагерем Овейна и Середиджионом у него томится сотня человек, готовых сражаться за Кадваладра. Ни один из них не согласился, чтобы у его господина отняли две тысячи марок, сделав посмешищем перед датчанами. Они этого не потерпят, даже если сам Кадваладр смирился. Йеуан говорил с Гвионом перед тем, как тот отправился вместе с Хайвелом. Если представится случай, по пути на юг он оторвется от отряда Хайвела и присоединится к своим людям. А если не получится, то на обратном пути. Даже Хайвел останется доволен тем, как он сыграет свою роль перед Родри Фичаном в Ллабадарне, и никто не обратит особого внимания на то, что он делает. Где-то в пути он исчезнет и ускачет вперед. Темная ночь — вот все, что им нужно, а во время отлива с таким подкреплением они вырвут Хелед и Кадваладра из плена, и Отир на всех парусах отправится в Дублин с пустыми руками, спасая свою жизнь.
Среди воинов Овейна не было недостатка в пылких молодых людях, которые были более склонны разрешать любой конфликт кровавой битвой, нежели переговорами. Кое-кто даже открыто говорил, что Овейну не следовало покидать своего брата, предоставив тому платить долги. Конечно, клятвы не следует нарушать, но узы крови выше всяких клятв. Итак, они слушали, и идея прорваться сквозь укрепления датчан и принудить Отира с его войском сесть на корабли и поспешно выйти в море все больше овладевала горячими головами. Парням уже надоело бездействовать день за днем. Что славного в том, чтобы выкупить свободу с помощью денег и компромиссов?
В памяти Йеуана горел образ Хелед — темноволосой девушки, застывшей на фоне неба на верхушке дюны. Он видел ее дважды, и его восхитила гибкая походка и гордо поднятая голова. Даже когда она была неподвижна, ее отличала какая-то дикая грация. И ему не верилось, что такая женщина, находясь одна в лагере среди стольких мужчин, в конце концов не подвергнется нападению и не станет добычей чьей-то похоти. Это несовместимо с природой смертных. Как бы сильна ни была власть Отира, кто-нибудь да не подчинится. А теперь еще Йеуана мучила мысль, что, погрузив на корабль добычу, так легко им доставшуюся, и подняв якоря, датчане прихватят с собой Хелед, как похищали в прошлом многих валлийских женщин, и она останется наложницей какого-то дублинского датчанина до конца своих дней.
Ради Кадваладра он и пальцем бы не шевельнул — тот не сделал для него ничего, кроме зла. Но из вражды к чужеземцам, вторгшимся в Уэльс, и ради спасения Хелед он отважился бы напасть на лагерь один, с маленьким отрядом героев-единомышленников, возникни такая необходимость. Однако было бы гораздо лучше, если бы Гвион вместе со своей сотней вернулся вовремя. Так что и в первый, и во второй день Йеуан терпеливо ждал, следя, не подадут ли с юга какой-нибудь знак.
В лагере Отира дни ползли медленно, но все ждали с уверенностью — может быть, даже с чрезмерной уверенностью, ибо даже стража несколько расслабилась. Торговые суда с прямыми парусами, центральные кокпиты которых готовы были принять груз, они подогнали к берегу, и только быстроходные ладьи с драконьими головами остались на своей стоянке. У Отира не было оснований сомневаться в честном слове Овейна, а в залог своего собственного он снял с Кадваладра цепи, хотя его и стерег Торстен, следя за каждым шагом принца. Кадваладру, узнав его слишком хорошо, они не доверяли.
Кадфаэль отмечал, как проходят часы, и чего-то ждал. Все могло пойти не так, хотя особых причин для беспокойства не было. Просто когда так близко сводят две армии, нужна всего одна искра, чтобы разгорелся дотоле дремлющий пожар вражды. Когда ждешь, даже тишина кажется зловещей. Кадфаэлю сейчас не хватало общества безмятежного Марка. Но что особенно занимало его внимание во время этого перерыва, так это поведение Хелед. Она занималась обычными делами согласно выдуманному ею распорядку, не проявляя очевидного нетерпения, словно все было предначертано, и ей ничего другого не оставалось, и ничто ее не радовало и не огорчало. Возможно, она была молчаливее, чем обычно, но в ней не чувствовалось напряженности или тревоги — казалось, она просто не хочет тратить слова на дела, давно решенные. Возможно, это была покорность судьбе, которую она не в силах изменить. Однако Кадфаэля в Хелед по-прежнему поражало и летнее цветение, превращавшее ее миловидность в красоту, и блеск глаз цвета ириса, когда они были обращены на побережье с кораблями, покачивавшимися на волнах прибоя. Кадфаэль не особенно навязчиво следовал за ней и не слишком пристально наблюдал. Если у нее есть секреты, он не жаждет их узнать. Если надо будет, сама расскажет. Если ей что-нибудь от него потребуется, она попросит. И он был уверен в ее безопасности здесь. Все, чего теперь хотели эти беспокойные молодые люди, — нагрузить свои корабли и отвезти добычу домой, в Дублин, подальше от опасного места, где при таком двуличном партнере дело могло кончиться бедой.
Таким образом закончился день в лагерях противников.
При появлении Хайвела аб Овейна, облеченного властью, и угрюмого Гвиона, который явно не мог смириться с капитуляцией своего господина, а также при виде печати Родри Фичан в Середиджионе не стал задавать вопросов. Получив инструкции, он, пожав плечами, принял неизбежное и передал Хайвелу монетами большую часть двух тысяч марок. Этот тяжелый груз с трудом везли вьючные лошади, входившие в стоимость выкупа. А остальное, сказал Родри с покорностью судьбе, можно добрать на пастбищах, у северной границы Середиджиона, где пасется крепкий, здоровый скот Кадваладра — сюда его перегнали, когда этот же самый Хайвел выгнал Кадваладра из подожженного замка. Это было больше года тому назад. С тех пор скот пасется под присмотром пастухов Кадваладра.
По собственному предложению Гвион поскакал на север впереди своего отряда, чтобы сразу же направить стадо, которое медленно передвигается, в Аберменай. Всадники, охраняющие серебро, легко перегонят их, и таким образом не потратится зря время на обратном пути. Грум Родри поехал вместе с Гвионом, радуясь возможности прогуляться, — он нужен был, чтобы подтвердить, что это по приказу Кадваладра из его стада забирают триста голов.
Это было даже лучше, чем Гвион мог предположить. По пути на юг у него не было возможности исчезнуть или подготовиться к побегу. Теперь же все складывалось весьма благоприятно. Когда он пересечет границу Гуинедда, за ним будет идти стадо, и нет ничего легче, как оторваться и ускакать вперед под предлогом, что нужно предупредить Отира, чтобы тот подготовил суда.
Было раннее утро второго дня, когда Гвион выехал, а к вечеру он доехал до лагеря, где стояли сто его единомышленников. Ожидая его, они кормились тем, что могли раздобыть в округе, и пользовались поэтому не большей популярностью, чем обычная армия мародеров.
По-видимому, разумнее было подождать до утра и тогда выступать. Они залегли в лесу, поблизости от дороги, дожидаясь рассвета, чтобы сразу же отправиться в путь: ведь даже при форсированном марше пехоте никогда не опередить конницу. Погонщики Кадваладра должны дать передышку стаду, поэтому нет нужды опасаться, что их догонят. Гвион заснул довольный: он сделал все, что было в человеческих силах.
Ночью по главной дороге, всего в полумиле от их лагеря, проехал Хайвел вместе со своим эскортом.
Глава тринадцатая
На третий день вечером брат Кадфаэль поднялся на вершину дюны и увидел на отмелях прямо под собой датские грузовые суда и цепочку полуголых людей, которые сновали от берега к судам, перенося бочонки с серебром. Тут было две тысячи марок — нет, немного меньше, так как должны были еще прибыть вьючные лошади и скот, входившие в сумму выкупа. Хайвела ожидали из Ллабадарна до полудня, и по всем расчетам стадо тоже вскоре должно было появиться.
Завтра все будет кончено. Датчане поднимут якоря и поплывут домой. Войско Овейна подождет, пока они покинут валлийскую землю, а затем вернется в Карнарвон, и все разойдутся по домам. Хелед отправится с женихом, Кадфаэль с Марком после столь долгой отлучки вернутся к своим обязанностям в Англию. А Кадваладр? Кадфаэль был уверен, что к тому времени он получит назад часть своих земель и некоторую власть. Не мог же Овейн вечно воевать с родным братом! К тому же каждый раз, пережив треволнения по вине брата, Овейн надеялся, что это послужит тому хорошим уроком и он возьмется за ум. Так оно и было, но ненадолго. Кадваладр никогда не менялся.
Стоя внизу на серовато-стальной гальке Хайвел аб Овейн наблюдал за погрузкой денег, привезенных им из Ллабадарна. Датчане не спешили: вряд ли они успели бы погрузить скот до утра, даже если его пригонят вечером. На нейтральной полосе датчане и валлийцы доброжелательно посматривали друг на друга, довольные, что долг уплачен и обошлось без кровопролития. Правда, самые неистовые из воинов Овейна держались настороже. Оставалось надеяться, что Хайвел крепко держит их в руках, иначе все-таки могла завязаться драка. Им не нравилось смотреть, как серебро уплывает из Уэльса в Дублин, даже если это долг чести. Но бочонки продолжали перелетать из рук в руки, загорелые спины наклонялись и разгибались, и цепочка между берегом и судном удлинялась. Зеленовато-синяя вода плескалась вокруг босых ног, а небо над головой было бледно-голубым, белесым, и прозрачные облака походили на перья. Прекрасный солнечный день в самом разгаре лета.
Стоя у изгороди, Кадваладр также наблюдал за погрузкой выкупа, а его тень — Торстен — стоял рядом. Кадфаэль, следивший за ними, заметил, что Торстен безмятежен и доволен, а Кадваладр мрачен, как туча. Туркайлль укладывал бочки на ют ближайшего судна, а Отир, стоявший рядом с Хайвелом, благосклонно наблюдал за этой сценой.
Хелед тоже поднялась на дюну и, пробравшись через кустарники, подошла к Кадфаэлю. Она наблюдала за суматохой на берегу, и выражение лица у нее было спокойное и безразличное.
— Нужно еще погрузить скот, — заметила она. — Это будет для них тяжелый переезд. Мне сказали, им нелегко придется.
— При такой прекрасной погоде, — ответил Кадфаэль ей в тон, — они запросто доплывут. — Можно было не сомневаться, от кого она получила такие сведения.
— К завтрашнему вечеру все будет закончено, — сказала она. — Для нас всех это избавление.
Тон у девушки был безмятежный, а глаза следили за последним из носильщиков, перебиравшимся вброд от ладьи, — вода плескалась вокруг его лодыжек. Туркайлль постоял на юте, созерцая плоды своих трудов, потом спрыгнул через борт и побрел по отмелям, взметая вокруг себя синюю воду и белые брызги. Взглянув вверх, он увидел Хелед, и они весело переглянулись: откинув светловолосую голову, Туркайлль, сверкнув белоснежными зубами, улыбнулся девушке и приветственно помахал рукой.
Среди воинов, стоявших за спиной у Хайвела и наблюдавших, чтобы серебро благополучно погрузили, Кадфаэль заметил одного, могучего телосложения, коренастого и привлекательного. Этот темноволосый валлиец тоже смотрел на верхушку дюны. Закинув голову, он не отрывал взгляда от Хелед. Действительно, единственная женщина в датском лагере могла вызвать интерес у любого мужчины. Но что-то в напряженной позе незнакомца привлекло внимание Кадфаэля. Он потянул Хелед за рукав.
— Девочка, там внизу один парень из тех, что привезли серебро, — видишь его? Слева от Хайвела! Он на тебя смотрит как-то по-особенному. Ты его знаешь? Судя по его поведению, он-то тебя знает.
Она обернулась и посмотрела в ту сторону, куда указал Кадфаэль. С минуту она изучала незнакомца, потом безразлично покачала головой.
— Я никогда не видела его прежде. Откуда бы ему меня знать? — И она снова отвернулась, наблюдая, как Туркайлль сначала остановился, чтобы обменяться любезностями с Хайвелом аб Овейном и его сопровождающими, а затем повел своих людей вверх по склону к изгороди. Он прошел мимо Йеуана аб Ифора, не взглянув на него, а Йеуан чуть изменил позу, чтобы не терять из виду Хелед, так как белокурая голова Туркайлля на миг заслонила ее.
Во время этих важных ночных вахт Йеуан аб Ифор позаботился, чтобы его назначили начальником караула на западных воротах и чтобы его человек дежурил там в ночные часы. На третий день в полночь Гвион привел свой отряд форсированным маршем туда, откуда можно было увидеть частокол, окружавший лагерь Овейна, а затем незаметно повел их дальше по узкой полосе гальки, обнажившейся во время отлива. Сам же он осторожно пробрался к сторожевому посту, и там из тени выскользнул Йеуан.
— Мы пришли, — прошептал Гвион. — Они внизу, на берегу.
— Но вы пришли слишком поздно, — ответил Йеуан. — Хайвел опередил вас. Серебро уже погружено, и они теперь только поджидают скот.
— Как это могло случиться? — Гвион был в отчаянии. — Я ехал впереди из Ллабадарна и остановился единственный раз, прошлой ночью, чтобы поспать несколько часов. Мы выступили сегодня утром, когда еще не рассвело.
— А за эти несколько часов сегодня ночью Хайвел обогнал вас, и утром он уже был здесь. А завтра утром пригонят стадо. Теперь Кадваладр будет жить за счет подаяний Овейна — вот что он получит взамен плена у Отира. — Йеуана не слишком беспокоила судьба Кадваладра, но он понимал, что из плена его все-таки выручать будут, а следовательно, вызволят и Хелед.
— Нет, еще не поздно, — возразил Гвион, и глаза его сверкнули. — Приводи своих соратников, и поскорее! Сейчас еще прилив. У нас достаточно времени.
Они каждую ночь ждали сигнала и сейчас бесшумно появились поодиночке. Они скользили вниз по пологим склонам дюн, шли по гальке, неслышно ступали по влажному, твердому песку. Им предстояло пройти целую милю, разделявшую два лагеря, но оставался еще час до полного отлива, и у них было довольно времени, чтобы вернуться. От воды исходил искрящийся свет, и этого было достаточно. Йеуан шел впереди, а его отряд следовал за ним длинной цепочкой. Они осторожно миновали рвы укреплений Овейна и выбрались на ничейную землю. Перед ними на волнах, слабо светившихся под бледным небом, покачивались на якоре датские грузовые суда. При виде их Гвион остановился.
— Значит, серебро уже погружено? Мы могли бы его вернуть, — сказал он шепотом. — На борту только вахтенные.
— Завтра! — властно заявил Йеуан. — Под ними приличная глубина, и до них далеко плыть. Они могут перебить нас по одному. Завтра суда снова подведут к берегу, чтобы погрузить скот. Среди воинов Овейна достаточно таких, кто хочет, чтобы пиратам не досталось ни одной монеты, и, если мы начнем, они присоединятся к атаке. А принцу ничего не останется, как сразиться. Сегодня вечером мы заберем мою женщину и твоего господина. А серебро — завтра!
Ранним утром Кадфаэль проснулся от криков и рева труб и выбрался из своей песчаной норы. Он еще не совсем пришел в себя, спросонок ему померещились прежние битвы, и он, не открывая глаз, попытался схватиться за меч. Но, поднявшись на ноги, он осознал, что над головой у него звездное небо, а под босыми ногами — прохладный песок. Он поискал Марка, чтобы разбудить его, и тут только вспомнил, что Марка здесь нет, так как он у Овейна. Справа, со стороны открытого моря, доносился звон стали, к которому примешивались яростные крики сражавшихся. Шум драки и сигналы тревоги сотрясали утреннюю тишину, словно внезапно поднялся штормовой ветер, сметающий людей, но не погнувший ни травинки у них под ногами. Земля была холодная и безразличная, а небо безмятежное и безмолвное, но с моря пришла грубая яростная сила, чтобы положить конец непрочному миру между людьми.
Кадфаэль помчался туда, откуда доносился шум боя. За ним, стряхивая на бегу остатки сна и выхватывая мечи, бежали в сторону моря воины — туда, где, вероятно, был уже разрушен частокол. И тут все звуки перекрыл громовой голос Отира, командовавшего своими людьми. «А ведь я не его человек, — с удивлением подумал Кадфаэль, продолжая бежать, — зачем же я лезу на рожон?»
Действительно, он мог бы переждать на безопасном расстоянии и выяснить, кто именно атаковал и что это сулит датчанам и валлийцам и, в конце концов, ему самому. Но вместо этого он со всех ног мчался в самую гущу боя, проклиная тех, кто сорвал шаткое перемирие.
В том, что это не Овейн, Кадфаэль был уверен. Овейн добился справедливого и разумного решения, и он бы не одобрил подобного шага. Какие-то неистовые юнцы, горящие ненавистью к датчанам или жаждущие боевой славы, заварили эту кашу. Возможно, Овейн и разобрался бы с чужеземным флотом, вторгшимся в его владения, когда более насущные вопросы были бы решены, но принц не стал бы перечеркивать свой собственный кропотливый труд. Если бы сражение возглавлял Овейн, оно было бы хорошо продуманным, без лишних жертв.
Кадфаэль добрался до эпицентра боя и теперь увидел, что в некоторых местах частокол повален и за ним торчат головы и плечи сражающихся. А между сторожевыми постами, где прорвались нападающие, и вовсе зиял большой пролом. Им не удалось проникнуть далеко, и Отир уже взял напавших в стальное кольцо, но по краям, где в такой сутолоке и темноте трудно было отличить своих от чужих, некоторые вполне могли прорваться в лагерь.
Кадфаэль столкнулся с внешним кольцом датчан, которые теснили неприятеля, отгоняя его через частокол назад, к морю. Тут кто-то подбежал к Кадфаэлю, легконогий и быстрый, и схватил за руку. Это была Хелед, ее бледное лицо светилось в темноте, а широко открытые глаза горели огнем.
— Что это такое? Кто это? Они сумасшедшие, сумасшедшие… Что могло подвигнуть их на подобное безумие?
Кадфаэль резко остановился на месте и потащил девушку из толпы, оберегая от случайного удара мечом.
— Глупая девчонка, убирайся отсюда! Ты с ума сошла? Уходи и жди, пока все кончится. Ты хочешь, чтобы тебя убили?
Хелед прижалась к Кадфаэлю, но не сдвинулась с места. Она была скорее взволнована, чем напугана.
— Но почему? Зачем надо было кому-то из людей Овейна затевать такое, когда все шло так хорошо?
Сражавшиеся воины сплелись в такой тесный клубок, что не могли пустить в ход оружие. Вдруг кто-то пошатнулся, и толпа распалась, кто-то упал, и по крайней мере одного задавили, и он издал хриплый стон. Хелед, которую оторвали от Кадфаэля, коротко и сердито вскрикнула. Ее пронзительный вопль перекрыл даже шум боя, и к ней повернулись удивленные лица. Ее так резко отбросило в сторону, что девушка упала бы, если бы чья-то рука не обвила ее талию и не вытащила из толпы. Кадфаэля отнесло в другую сторону, и тут, повинуясь призывному кличу Отира, датчане сомкнули кольцо и, прижав неприятеля к частоколу, выбросили его через пролом наружу; вслед полетели копья. Напавшие бросились вниз, по склону дюн к берегу.
Горсточка молодых датчан, разгоряченных боем, хотела было устремиться вслед отступающему неприятелю, но Отир отрывисто приказал им вернуться. Уже имелись раненые, возможно, даже убитые, к чему же рисковать? Воины неохотно вернулись. Еще будет время, чтобы отомстить за предательство. А сейчас нужно было спасать то, что повреждено, и установить бдительный дозор.
В наступившей тишине они принялись подбирать раненых, врачевать раны и заделывать проломы в частоколе. Все это проделывалось в угрюмом молчании. Под сломанной изгородью нашли трех убитых — эти защитники бросились в бой первыми, и их смяли нападавшие. Четвертый истекал кровью: ему попало в плечо копье, хотя метили в сердце. Жизнь его была вне опасности, но, вероятно, он никогда не сможет больше владеть левой рукой. Было еще множество солдат с мелкими ссадинами и царапинами, а человек, которого затоптали, кашлял кровью: вероятно, были повреждены легкие. Кадфаэль, оставив в стороне все прочие соображения, принялся за работу в ближайшем укрытии при свете факела, используя те тряпки и снадобья, какие имелись под рукой. Датчане имели в этом деле опыт и знали, как надо обрабатывать раны. Мальчик Лейф помогал, разыскивая и принося все необходимое. Он был напуган и взволнован яростной схваткой в ночи. Когда было сделано все возможное, Кадфаэль со вздохом присел и оглянулся на ближайшего помощника. Им оказался Туркайлль. Взгляд его голубых, как лед, глаз был непривычно угрюм, а лицо мрачно. У молодого человека из ссадины на щеке шла кровь, а на руках осталась кровь раненых друзей.
Завтра все будет кончено. Датчане поднимут якоря и поплывут домой. Войско Овейна подождет, пока они покинут валлийскую землю, а затем вернется в Карнарвон, и все разойдутся по домам. Хелед отправится с женихом, Кадфаэль с Марком после столь долгой отлучки вернутся к своим обязанностям в Англию. А Кадваладр? Кадфаэль был уверен, что к тому времени он получит назад часть своих земель и некоторую власть. Не мог же Овейн вечно воевать с родным братом! К тому же каждый раз, пережив треволнения по вине брата, Овейн надеялся, что это послужит тому хорошим уроком и он возьмется за ум. Так оно и было, но ненадолго. Кадваладр никогда не менялся.
Стоя внизу на серовато-стальной гальке Хайвел аб Овейн наблюдал за погрузкой денег, привезенных им из Ллабадарна. Датчане не спешили: вряд ли они успели бы погрузить скот до утра, даже если его пригонят вечером. На нейтральной полосе датчане и валлийцы доброжелательно посматривали друг на друга, довольные, что долг уплачен и обошлось без кровопролития. Правда, самые неистовые из воинов Овейна держались настороже. Оставалось надеяться, что Хайвел крепко держит их в руках, иначе все-таки могла завязаться драка. Им не нравилось смотреть, как серебро уплывает из Уэльса в Дублин, даже если это долг чести. Но бочонки продолжали перелетать из рук в руки, загорелые спины наклонялись и разгибались, и цепочка между берегом и судном удлинялась. Зеленовато-синяя вода плескалась вокруг босых ног, а небо над головой было бледно-голубым, белесым, и прозрачные облака походили на перья. Прекрасный солнечный день в самом разгаре лета.
Стоя у изгороди, Кадваладр также наблюдал за погрузкой выкупа, а его тень — Торстен — стоял рядом. Кадфаэль, следивший за ними, заметил, что Торстен безмятежен и доволен, а Кадваладр мрачен, как туча. Туркайлль укладывал бочки на ют ближайшего судна, а Отир, стоявший рядом с Хайвелом, благосклонно наблюдал за этой сценой.
Хелед тоже поднялась на дюну и, пробравшись через кустарники, подошла к Кадфаэлю. Она наблюдала за суматохой на берегу, и выражение лица у нее было спокойное и безразличное.
— Нужно еще погрузить скот, — заметила она. — Это будет для них тяжелый переезд. Мне сказали, им нелегко придется.
— При такой прекрасной погоде, — ответил Кадфаэль ей в тон, — они запросто доплывут. — Можно было не сомневаться, от кого она получила такие сведения.
— К завтрашнему вечеру все будет закончено, — сказала она. — Для нас всех это избавление.
Тон у девушки был безмятежный, а глаза следили за последним из носильщиков, перебиравшимся вброд от ладьи, — вода плескалась вокруг его лодыжек. Туркайлль постоял на юте, созерцая плоды своих трудов, потом спрыгнул через борт и побрел по отмелям, взметая вокруг себя синюю воду и белые брызги. Взглянув вверх, он увидел Хелед, и они весело переглянулись: откинув светловолосую голову, Туркайлль, сверкнув белоснежными зубами, улыбнулся девушке и приветственно помахал рукой.
Среди воинов, стоявших за спиной у Хайвела и наблюдавших, чтобы серебро благополучно погрузили, Кадфаэль заметил одного, могучего телосложения, коренастого и привлекательного. Этот темноволосый валлиец тоже смотрел на верхушку дюны. Закинув голову, он не отрывал взгляда от Хелед. Действительно, единственная женщина в датском лагере могла вызвать интерес у любого мужчины. Но что-то в напряженной позе незнакомца привлекло внимание Кадфаэля. Он потянул Хелед за рукав.
— Девочка, там внизу один парень из тех, что привезли серебро, — видишь его? Слева от Хайвела! Он на тебя смотрит как-то по-особенному. Ты его знаешь? Судя по его поведению, он-то тебя знает.
Она обернулась и посмотрела в ту сторону, куда указал Кадфаэль. С минуту она изучала незнакомца, потом безразлично покачала головой.
— Я никогда не видела его прежде. Откуда бы ему меня знать? — И она снова отвернулась, наблюдая, как Туркайлль сначала остановился, чтобы обменяться любезностями с Хайвелом аб Овейном и его сопровождающими, а затем повел своих людей вверх по склону к изгороди. Он прошел мимо Йеуана аб Ифора, не взглянув на него, а Йеуан чуть изменил позу, чтобы не терять из виду Хелед, так как белокурая голова Туркайлля на миг заслонила ее.
Во время этих важных ночных вахт Йеуан аб Ифор позаботился, чтобы его назначили начальником караула на западных воротах и чтобы его человек дежурил там в ночные часы. На третий день в полночь Гвион привел свой отряд форсированным маршем туда, откуда можно было увидеть частокол, окружавший лагерь Овейна, а затем незаметно повел их дальше по узкой полосе гальки, обнажившейся во время отлива. Сам же он осторожно пробрался к сторожевому посту, и там из тени выскользнул Йеуан.
— Мы пришли, — прошептал Гвион. — Они внизу, на берегу.
— Но вы пришли слишком поздно, — ответил Йеуан. — Хайвел опередил вас. Серебро уже погружено, и они теперь только поджидают скот.
— Как это могло случиться? — Гвион был в отчаянии. — Я ехал впереди из Ллабадарна и остановился единственный раз, прошлой ночью, чтобы поспать несколько часов. Мы выступили сегодня утром, когда еще не рассвело.
— А за эти несколько часов сегодня ночью Хайвел обогнал вас, и утром он уже был здесь. А завтра утром пригонят стадо. Теперь Кадваладр будет жить за счет подаяний Овейна — вот что он получит взамен плена у Отира. — Йеуана не слишком беспокоила судьба Кадваладра, но он понимал, что из плена его все-таки выручать будут, а следовательно, вызволят и Хелед.
— Нет, еще не поздно, — возразил Гвион, и глаза его сверкнули. — Приводи своих соратников, и поскорее! Сейчас еще прилив. У нас достаточно времени.
Они каждую ночь ждали сигнала и сейчас бесшумно появились поодиночке. Они скользили вниз по пологим склонам дюн, шли по гальке, неслышно ступали по влажному, твердому песку. Им предстояло пройти целую милю, разделявшую два лагеря, но оставался еще час до полного отлива, и у них было довольно времени, чтобы вернуться. От воды исходил искрящийся свет, и этого было достаточно. Йеуан шел впереди, а его отряд следовал за ним длинной цепочкой. Они осторожно миновали рвы укреплений Овейна и выбрались на ничейную землю. Перед ними на волнах, слабо светившихся под бледным небом, покачивались на якоре датские грузовые суда. При виде их Гвион остановился.
— Значит, серебро уже погружено? Мы могли бы его вернуть, — сказал он шепотом. — На борту только вахтенные.
— Завтра! — властно заявил Йеуан. — Под ними приличная глубина, и до них далеко плыть. Они могут перебить нас по одному. Завтра суда снова подведут к берегу, чтобы погрузить скот. Среди воинов Овейна достаточно таких, кто хочет, чтобы пиратам не досталось ни одной монеты, и, если мы начнем, они присоединятся к атаке. А принцу ничего не останется, как сразиться. Сегодня вечером мы заберем мою женщину и твоего господина. А серебро — завтра!
Ранним утром Кадфаэль проснулся от криков и рева труб и выбрался из своей песчаной норы. Он еще не совсем пришел в себя, спросонок ему померещились прежние битвы, и он, не открывая глаз, попытался схватиться за меч. Но, поднявшись на ноги, он осознал, что над головой у него звездное небо, а под босыми ногами — прохладный песок. Он поискал Марка, чтобы разбудить его, и тут только вспомнил, что Марка здесь нет, так как он у Овейна. Справа, со стороны открытого моря, доносился звон стали, к которому примешивались яростные крики сражавшихся. Шум драки и сигналы тревоги сотрясали утреннюю тишину, словно внезапно поднялся штормовой ветер, сметающий людей, но не погнувший ни травинки у них под ногами. Земля была холодная и безразличная, а небо безмятежное и безмолвное, но с моря пришла грубая яростная сила, чтобы положить конец непрочному миру между людьми.
Кадфаэль помчался туда, откуда доносился шум боя. За ним, стряхивая на бегу остатки сна и выхватывая мечи, бежали в сторону моря воины — туда, где, вероятно, был уже разрушен частокол. И тут все звуки перекрыл громовой голос Отира, командовавшего своими людьми. «А ведь я не его человек, — с удивлением подумал Кадфаэль, продолжая бежать, — зачем же я лезу на рожон?»
Действительно, он мог бы переждать на безопасном расстоянии и выяснить, кто именно атаковал и что это сулит датчанам и валлийцам и, в конце концов, ему самому. Но вместо этого он со всех ног мчался в самую гущу боя, проклиная тех, кто сорвал шаткое перемирие.
В том, что это не Овейн, Кадфаэль был уверен. Овейн добился справедливого и разумного решения, и он бы не одобрил подобного шага. Какие-то неистовые юнцы, горящие ненавистью к датчанам или жаждущие боевой славы, заварили эту кашу. Возможно, Овейн и разобрался бы с чужеземным флотом, вторгшимся в его владения, когда более насущные вопросы были бы решены, но принц не стал бы перечеркивать свой собственный кропотливый труд. Если бы сражение возглавлял Овейн, оно было бы хорошо продуманным, без лишних жертв.
Кадфаэль добрался до эпицентра боя и теперь увидел, что в некоторых местах частокол повален и за ним торчат головы и плечи сражающихся. А между сторожевыми постами, где прорвались нападающие, и вовсе зиял большой пролом. Им не удалось проникнуть далеко, и Отир уже взял напавших в стальное кольцо, но по краям, где в такой сутолоке и темноте трудно было отличить своих от чужих, некоторые вполне могли прорваться в лагерь.
Кадфаэль столкнулся с внешним кольцом датчан, которые теснили неприятеля, отгоняя его через частокол назад, к морю. Тут кто-то подбежал к Кадфаэлю, легконогий и быстрый, и схватил за руку. Это была Хелед, ее бледное лицо светилось в темноте, а широко открытые глаза горели огнем.
— Что это такое? Кто это? Они сумасшедшие, сумасшедшие… Что могло подвигнуть их на подобное безумие?
Кадфаэль резко остановился на месте и потащил девушку из толпы, оберегая от случайного удара мечом.
— Глупая девчонка, убирайся отсюда! Ты с ума сошла? Уходи и жди, пока все кончится. Ты хочешь, чтобы тебя убили?
Хелед прижалась к Кадфаэлю, но не сдвинулась с места. Она была скорее взволнована, чем напугана.
— Но почему? Зачем надо было кому-то из людей Овейна затевать такое, когда все шло так хорошо?
Сражавшиеся воины сплелись в такой тесный клубок, что не могли пустить в ход оружие. Вдруг кто-то пошатнулся, и толпа распалась, кто-то упал, и по крайней мере одного задавили, и он издал хриплый стон. Хелед, которую оторвали от Кадфаэля, коротко и сердито вскрикнула. Ее пронзительный вопль перекрыл даже шум боя, и к ней повернулись удивленные лица. Ее так резко отбросило в сторону, что девушка упала бы, если бы чья-то рука не обвила ее талию и не вытащила из толпы. Кадфаэля отнесло в другую сторону, и тут, повинуясь призывному кличу Отира, датчане сомкнули кольцо и, прижав неприятеля к частоколу, выбросили его через пролом наружу; вслед полетели копья. Напавшие бросились вниз, по склону дюн к берегу.
Горсточка молодых датчан, разгоряченных боем, хотела было устремиться вслед отступающему неприятелю, но Отир отрывисто приказал им вернуться. Уже имелись раненые, возможно, даже убитые, к чему же рисковать? Воины неохотно вернулись. Еще будет время, чтобы отомстить за предательство. А сейчас нужно было спасать то, что повреждено, и установить бдительный дозор.
В наступившей тишине они принялись подбирать раненых, врачевать раны и заделывать проломы в частоколе. Все это проделывалось в угрюмом молчании. Под сломанной изгородью нашли трех убитых — эти защитники бросились в бой первыми, и их смяли нападавшие. Четвертый истекал кровью: ему попало в плечо копье, хотя метили в сердце. Жизнь его была вне опасности, но, вероятно, он никогда не сможет больше владеть левой рукой. Было еще множество солдат с мелкими ссадинами и царапинами, а человек, которого затоптали, кашлял кровью: вероятно, были повреждены легкие. Кадфаэль, оставив в стороне все прочие соображения, принялся за работу в ближайшем укрытии при свете факела, используя те тряпки и снадобья, какие имелись под рукой. Датчане имели в этом деле опыт и знали, как надо обрабатывать раны. Мальчик Лейф помогал, разыскивая и принося все необходимое. Он был напуган и взволнован яростной схваткой в ночи. Когда было сделано все возможное, Кадфаэль со вздохом присел и оглянулся на ближайшего помощника. Им оказался Туркайлль. Взгляд его голубых, как лед, глаз был непривычно угрюм, а лицо мрачно. У молодого человека из ссадины на щеке шла кровь, а на руках осталась кровь раненых друзей.