Питерс Эллис. Один лишний труп

   — Но я должна знать! Есть только один способ удостовериться, и раз он годится для остальных, значит, годится и для меня. Вы же знаете, у меня есть брат, вы были там, когда я рассказывала королю...
   — Но его не может быть здесь. Вы же сами сказали, что он бежал в Нормандию.
   — Я сказала, что до меня дошли такие слухи, но кто знает? Может быть, он добрался до Франции, а может, вступил в какой-нибудь отряд приверженцев императрицы поближе к дому — почем мне знать? Я должна сама убедиться в том, что он не был в гарнизоне Шрусбери.
   — Но все, кто служил в гарнизоне замка, известны наперечет. Никто не называл вашего брата в их числе.
   — Шериф объявил, — деликатно вмешался Берингар, до сих пор не открывавший рта, — что здесь есть один неизвестный — один лишний труп.
   — Дайте мне пройти и взглянуть самой, — мягко, но настойчиво потребовала Элин, — иначе я не буду знать покоя.
   Как бы ни был Курсель опечален или раздосадован, но препятствовать ей он не имел права — благо, что этот покойник лежит поблизости от входа — пусть посмотрит и успокоится.
   — Он здесь, — сказал Курсель и повел Элин туда, где стоял брат Кадфаэль. Девушка пригляделась к монаху и на лице ее неожиданно промелькнула удивленная улыбка.
   — Мне кажется, я тебя знаю. Я видела тебя в аббатстве. Ты ведь брат Кадфаэль, травник?
   — Так меня зовут, — ответил монах, — хотя я не представляю себе, как ты это запомнила.
   — Я расспрашивала о тебе привратника, — покраснев, призналась Элин. — Я видела тебя у вечерни и у повечерия, и... прости меня за нескромность, но мне показалось, что в миру ты вел бурную и полную приключений жизнь. Привратник сказал, что ты был в Крестовом походе, штурмовал Иерусалим с Годфридом Бульонским. Вот если бы... Ой! — спохватилась девушка, смущенная собственной неуместной горячностью.
   Элин потупила глаза и взгляд ее упал на молодое лицо мертвеца. Она смотрела на него молча, не в силах отвести взор, но лицо ее стало менее напряженным. Лежавший перед ней человек, такой молодой и выглядевший почти мирно, не был ее братом.
   — Ты, как добрый христианин, оказываешь им всем добрую услугу, — тихонько произнесла Элин, — а это тот самый, который оказался лишним при счете?
   — Да, это он, — Кадфаэль наклонился и отдернул холстину. Одежда покойного была добротной, но простой, и во всем его облике не было ничего воинственного. — Если не считать кинжала, который каждый берет в дорогу, он не был вооружен.
   Элин подняла глаза. За ее спиной Хью Берингар хмуро и сосредоточенно разглядывал круглое лицо, которое при жизни было, должно быть, веселым и добродушным.
   — Ты говоришь, — спросила она, — он не участвовал в сражении и не был захвачен в плен вместе с защитниками замка?
   — Похоже, что так. Ты не узнаешь его?
   — Нет. — Элин снова, с неподдельным состраданием, бросила взгляд на юношу. — Такой молодой. Как жаль! Хотелось бы назвать его имя, но мне никогда не доводилось его встречать.
   — А вам, мастер Берингар?
   — Нет. Мне он незнаком. — Хью не отводил от мертвеца мрачного взгляда. Они были почти ровесниками, не больше года разницы в возрасте. А всякий, кто хоронит ровесника, как будто присутствует на собственных похоронах.
   Курсель, в нетерпении ожидавший поблизости, взял девушку за руку и убежденно сказал:
   — Идемте. Вы выполнили свой долг и вам следует сейчас же покинуть это печальное место — оно не для вас. Вы видите, все ваши опасения были напрасны — вашего брата здесь нет...
   — Нет, — прервала его Элин, — это не он, но не исключено, что он... Я не могу ни в чем быть уверена, пока не увижу их всех. — Она молча отвела настойчивую руку Курселя. — Я осмелилась прийти сюда, и мне уж всяко не хуже, чем любому из этих несчастных. — С мольбой во взоре девушка обернулась к монаху: — Брат Кадфаэль, ты знаешь, что я должна облегчить душу. Ты пойдешь со мной?
   — Охотно, — ответил монах, и повел Элин, не говоря больше ни слова, ибо отговорить ее было все равно невозможно, да к тому же он считал, что этого делать не стоит.
   Оба молодых человека следовали за ними бок о бок, ни один не желал уступить другому. Элин смотрела вниз, вглядываясь в каждое лицо. Вид у нее был измученный, но держалась она решительно.
   — Ему сейчас двадцать четыре, он не очень похож, на меня, волосы потемнее... О, здесь слишком много таких же молодых.
   Они прошли уже больше половины скорбного пути, как вдруг девушка схватила Кадфаэля за руку и застыла как вкопанная. У нее перехватило дыхание и она не вскрикнула, а простонала, тихо, так что услышал только Кадфаэль, который стоял ближе всех. «Жиль», — произнесла она снова, чуть громче. Краска сошла с ее лица, и оно казалось почти прозрачным. Элин впилась взглядом в мертвое лицо, бывшее когда-то надменным, своенравным и красивым. Она упала на колени и, бросившись мертвому брату на грудь, заключила его в объятья. Ее золотистые волосы рассыпались и волной накрыли оба лица — живое и мертвое.
   Брат Кадфаэль, поднаторевший в подобных делах, оставил бы девушку в покое, пока не стало бы ясно, что она нуждается в утешении, однако Адам Курсель торопливо оттолкнул монаха, рухнул на колени рядом с нею и подхватил ее под руки, пытаясь поднять. По-видимому, это событие поразило его не меньше, чем Элин. На лице его было написано смятение и он начал заикаться.
   — Сударыня! Элин... Господи, неужто это ваш брат?.. Если б я знал... если б только я знал... я бы спас его ради вас... Чего бы это мне ни стоило!.. Господи, прости меня!
   Откинув завесу золотистых волос, девушка подняла на Курселя сухие глаза и, увидев, как он убивается, промолвила с удивлением и сожалением:
   — Не надо. В этом нет вашей вины. Вы не могли знать, вы лишь исполняли приказ. Да и как можно было спасти одного и дать погибнуть остальным?
   — Так это действительно ваш брат?
   — Да, — сказала Элин, глядя на мертвого юношу, — это Жиль. — Она собралась с духом, ибо узнала худшее. Теперь ей надлежало исполнить то, что не вправе был сделать никто, кроме нее, ведь она осталась единственной в своем роду.
   Взгляд Элин был прикован к мертвецу, а Кадфаэль, глядя на нее, радовался тому, что удалось придать благопристойность некогда красивым чертам, которые смерть превратила в жуткую гримасу. То, что она видела, было по крайней мере человеческим лицом.
   Затем девушка порывисто вздохнула и попыталась подняться, а Хью Берингар, который все это время проявлял удивительную выдержку и понимание, протянул ей руку и помог встать. Элин осталась одна-одинешенька — сама себе хозяйка, но почувствовала это, лишь столкнувшись с этим страшным испытанием. Теперь ей предстояло исполнить последний долг, и она знала, что сил на это у нее хватит.
   — Брат Кадфаэль, от души благодарю тебя за все, что ты сделал — не только для Жиля и меня, но и для всех казненных. Теперь же, с твоего позволения, я одна займусь похоронами своего брата.
   Еще не оправившийся от потрясения Курсель спросил с беспокойством:
   — Куда бы вы хотели доставить тело? Мои люди отнесут его, куда вы прикажете, и будут выполнять ваши указания, сколько потребуется. Я бы и сам проводил вас, но не могу оставить свой пост.
   — Вы очень добры, — спокойно отвечала девушка. — Семейство моей матушки имеет склеп в церкви Святого Алкмунда — это здесь, в городе. Отец Элия, настоятель, знает меня. Я буду признательна, если мне помогут отнести тело брата туда: я не задержу ваших людей надолго.
   Перед Элин стояла нелегкая задача: следовало все учесть и поторопиться, принимая во внимание жару, — раздобыть все необходимое для похорон. Уверенным властным голосом девушка отдала распоряжения воинам Курселя.
   — Мессир Берингар, — обратилась она затем к Хью, — я высоко ценю вашу доброту, но теперь мне нужно все подготовить к погребению, а вам незачем омрачать остаток дня, тем более, что мне ничто не угрожает.
   — Я пришел сюда с вами, — ответил Хью, — с вами и вернусь.
   Он говорил с ней так, как и следовало в подобных обстоятельствах: не спорил и не навязывал показного сочувствия. Элин не стала ежу возражать. Двое стражников уже принесли узкие носилки и уложили на них тело Жиля Сиварда. Голова его свесилась набок, и девушка своими руками поправила ее. В последний момент Курсель, который продолжал понуро разглядывать мертвеца, неожиданно воскликнул:
   — Постойте! Я вспомнил! Кажется, осталась одна вещь, которая принадлежала ему.
   Торопливым шагом он прошел под аркой во внешний двор по направлению к сторожевым башням и вскоре вернулся — на руке его висел черный плащ.
   — Он был среди вещей, которые свалили в караульной. Сдается мне, это его плащ. Взгляните — застежка на шее точно такая же, как и пряжка на его поясе.
   Так оно и оказалось. И застежка, и пряжка были искусно изготовлены в виде символа вечности — дракона, кусавшего себя за хвост.
   — Я только сейчас обратил на это внимание. Это не случайное совпадение. Позвольте мне хотя бы вернуть покойному то, что принадлежало ему при жизни.
   С этими словами Курсель расправил плащ, бережно накинул его на носилки, закрыв лицо мертвеца. Когда его глаза встретились с глазами Элин, то он увидел, что в них стояли слезы.
   — Вы очень любезны, — тихо промолвила она и подала ему руку. — Я этого не забуду.
 
   Кадфаэль вернулся на свой пост у тела неизвестного юноши и продолжал свои расспросы, но безуспешно. Всех, кого не забрали родные, предстояло в течение ближайшей ночи переправить в аббатство — летняя жара не позволяла мешкать. На рассвете аббат Хериберт освятит для общей могилы новый участок земли на границе монастырских владений. Но этот неизвестный, не осужденный никаким судом, не обвиненный ни в каком преступлении, он, чей труп взывал к отмщению, не должен был быть захоронен вместе с казненными. И не будет успокоения, пока не выяснится его настоящее имя, под которым он и сойдет в могилу со всеми подобающими ему почестями.
 
   Жиля Сиварда раздели, обмыли и облачили в саван в доме отца Элии, настоятеля церкви Святого Алкмунда. Всем этим его сестра занималась с помощью одного лишь доброго священника.
   Хью Берингар в комнату не входил и не мешал печальным хлопотам Элин — он дожидался, когда потребуется его помощь, чтобы нести тело. Впрочем, сейчас Элин и не нужны были помощники. Она была довольна тем, что управлялась сама, и обиделась бы, если бы кто-нибудь попытался сделать за нее то, что она считала своим долгом.
   Однако когда все было кончено и тело ее брата возложили перед алтарем, смертельная усталость обрушилась на девушку, и теперь она была рада, что рядом с ней немногословный Берингар и на обратном пути к дому у мельницы она сможет опереться о его руку.
   На следующее утро Жиль Сивард со всеми надлежащими церемониями был погребен в склепе своей бабушки по материнской линии, в церкви Святого Алкмунда, а монахи аббатства Святых Петра и Павла предали земле по христианскому обряду тела шестидесяти шести защитников замка.

Глава четвертая

   Элин принесла с собой штаны, тунику и плащ, который покрывал тело ее брата. Она сама старательно выстирала и аккуратно сложила все эти вещи. Рубаха уже не годилась для носки, и потому девушка решила ее попросту сжечь. Но было бы грешно позволить пропасть добротным вещам в то время, как множество народу замерзает, не имея чем прикрыть наготу. Со свертком в руках Элин вошла в монастырские ворота и, не встретив никого во дворе, направилась к садам и рыбным прудам в поисках брата Кадфаэля. Но там его не оказалось. Для того, чтобы вырыть могилу, вмещающую шестьдесят шесть человек, и уложить в нее покойных, потребовалось куда больше времени, чем на то, чтобы вскрыть каменную семейную гробницу, в которой должен был упокоиться Жиль Сивард. Братья трудились не покладая рук, — никто и минуты не сидел без дела, — но едва управились к половине третьего.
   Однако если самого Кадфаэля в саду не было, то парнишка, его подручный, находился на месте. Он усердно срезал высохшие на солнце головки цветов и обрезал листья и стебли цветущего чабра, которые предстояло увязать в связки и вывесить сушиться. Вся стена сарая под навесом, образованным выступающим краем крыши, была увешана гирляндами сушившихся трав. Старательный паренек работал босиком, он с головы до ног покрылся пылью, а на щеке его красовалось зеленое пятно. Заслышав звук приближавшихся шагов, он оглянулся и поспешно вышел навстречу, всколыхнув душистую волну ароматов, которыми пропитались складки его грубой туники. Торопливым взмахом пятерни паренек пригладил спутанные волосы, и в результате перепачкал еще и лоб и другую щеку.
   — Я ищу брата Кадфаэля, — слегка извиняющимся тоном сказала Элин, — а ты, должно быть, Годрик, его помощник.
   — Да, госпожа, — ответил парнишка грубоватым голосом. — Но брат Кадфаэль сейчас занят, они еще не закончили...
   (Годит сама хотела было пойти туда, но Кадфаэль ей не позволил — чем меньше она будет маячить на виду, тем лучше).
   — О! — в смущении воскликнула Элин. — Конечно, мне следовало самой догадаться. Но тогда, может быть, ты передашь ему кое-что. Я принесла с собой вот это — одежду моего брата... Ему она больше не нужна, а вещи хорошие, и кто-нибудь наверняка будет им рад. Попроси брата Кадфаэля распорядиться ими, как он сочтет нужным. Он-то обязательно найдет, кому это пригодится.
   Годит отерла грязные руки о полы туники и протянула их за свертком. Она замерла, глядя на незнакомую девушку и сжимая в руках одежду мертвого человека. Услышанное потрясло ее до такой степени, что она даже забыла о необходимости следить за голосом.
   — Больше не нужна... Ваш брат был там, в замке? О, какая жалость, какая жалость!
   Элин взглянула на свои руки: они были пусты, и теперь, исполнив этот последний, необременительный долг, она, казалось, не знала, куда их деть.
   — Да, один из многих, — сказала она, — он сделал свой выбор. Дома мне твердили, что он неправ, но брат остался верен избранному пути до конца. Мой отец, наверное, гневался бы на него, но ему не пришлось бы краснеть за сына.
   — Мне очень жаль! — повторила Годит, прижимая к груди сверток с одеждой. Она искала подходящие слова, но они не приходили на ум. — Я все передам брату Кадфаэлю, как только он придет. Будь он здесь, он сам бы поблагодарил вас за милосердие, ну а коли его нет, позвольте мне сделать это.
   — А еще передай ему этот кошелек. Это деньги на помин души всех убиенных. Но отдельную мессу пусть отслужат за того, которого не должно было быть среди них, за неизвестного.
   Годит воззрилась на нее в недоумении:
   — А разве там был и такой? Которого никто не признал? Я ничего не слышал об этом.
   Она видела Кадфаэля мельком, когда он поздно вечером, притомившись, заглянул в сарай, и времени на разговоры у него не было. Годит знала только о том, что покойников перенесли в аббатство, чтобы предать земле, и слыхом не слыхивала про лишний труп.
   — Так сказал брат Кадфаэль. Их там должно было быть девяносто четыре, а оказалась девяносто пять, причем один, кажется, был без оружия. Брат Кадфаэль просил всех, кто приходил в замок, взглянуть на него, но, по-моему, никто его так и не опознал.
   — Где же он сейчас? — удивленно спросила Годит.
   — Этого я не знаю. Должно быть, его тоже перенесли сюда, в аббатство. Мне кажется, брат Кадфаэль не допустит, чтобы его опустили в землю вместе со всеми остальными, чтобы он так и остался безымянным. Но тебе-то лучше знать своего наставника. Ты давно с ним работаешь?
   — Нет, совсем недавно, — призналась Годит, — но уже представляю, что это за человек.
   Ей стало немного не по себе оттого, что эта незнакомая девушка стоит совсем рядом и рассматривает ее ясными глазами цвета ирисов. Женщина может догадаться о ее тайне куда быстрее, чем мужчина. Годит бросила взгляд на грядки с травами.
   — Конечно, — поняла намек Элин, — я не должна отвлекать тебя от работы.
   Годит смотрела ей вслед, почти сожалея о том, что не смеет ее задержать, а ей так хотелось бы поболтать с девушкой в этом мужском царстве. Сверток с одеждой она положила в сарае на свою постель и вернулась к работе, не без волнения поджидая возвращения брата Кадфаэля. Когда тот наконец явился, он был окончательно измотан, а впереди его ждали другие заботы.
   — Меня посылают в королевский лагерь. Похоже, шериф решил, что не стоит скрывать от короля, какую пташку я вспугнул, ну а король потребовал, чтобы я сам обо всем ему доложил. Ах да, я и забыл, — промолвил он, потирая ввалившиеся от усталости щеки, — у меня не было времени тебе рассказать. Ты же не знаешь...
   — А вот и знаю, — перебила его Годит, — сюда заходила Элин Сивард, она искала тебя. Посмотри, это она принесла, чтобы бы роздал бедным по своему усмотрению. Здесь одежда ее брата, — так она сказала. А это деньги. Элин просила заказать поминальную мессу и особо помолиться за упокой души того, лишнего, которого никто не знает. А теперь расскажи мне толком, в чем там дело.
   Кадфаэль был рад возможности хоть чуточку передохнуть и поговорить не спеша. Он поудобней устроился на лавке рядом с Годит и подробно рассказал ей обо всем. Девушка слушала его внимательно, а когда он закончил, тут же спросила:
   — А где он сейчас, этот незнакомец?
   — Он в церкви, тело лежит перед алтарем. Я хочу, чтобы его увидел всякий, кто приходит на службу. Может быть, в конце концов кто-нибудь и назовет его имя. Но мы можем оставить его там только до завтра, не дольше, — добавил он с досадой, — лето выдалось слишком жаркое. Но если все же придется похоронить его безымянным, я собираюсь сделать это так, чтобы при необходимости его можно было извлечь снова и чтобы черты его лица сохранились подольше. И одежду его я буду хранить, пока не узнаю, кто этот бедняга.
   — И ты вправду полагаешь, что его убили, — с замиранием сердца промолвила Годит, — а потом бросили в ров вместе с казненными, чтобы скрыть это преступление?
   — Дитя, я же все тебе объяснил. Ему накинули удавку на шею, шнурок такой, специально для этой цели приготовленный. И случилось это в ту самую ночь, когда были казнены и брошены в ров все остальные. Более подходящего случая для убийцы и представить нельзя. Трудно было предположить, что кто-то станет пересчитывать мертвецов и задавать вопросы. Да и умер он примерно в то же самое время, что и многие из повешенных — поди тут разберись.
   — Но вышло не так, как он замыслил, — воскликнула Годит, светясь от гордости за своего наставника, — А все потому, что за дело взялся ты. Кто другой обратил бы внимание на один лишний труп? И кто другой стал бы в одиночку вступаться за права мертвеца, убитого незаконно, без обвинения и приговора. О, брат Кадфаэль, глядя на тебя, я тоже не могу смириться с такой несправедливостью. Но я еще не видела этого человека. Ничего, король подождет! Позволь мне пойти и посмотреть! Или пойдем вместе, если ты думаешь, что так будет лучше, но только разреши мне взглянуть на него.
   Кадфаэль задумался, а потом кряхтя поднялся с лавки. Он был уже не молод, к тому же и денек выдался нелегкий, да и ночь тоже.
   — Что ж, пойдем, будь по-твоему. Как я могу не пустить тебя — я же туда всех зазывал. Да только, дочка, дорогая, нужно к тому же подумать и о том, как вызволить тебя отсюда, да поскорее.
   — Ты, значит, стремишься отделаться от меня? — обиженно спросила девушка, — как раз сейчас, когда я только научилась отличать шалфей от майорана! А как ты будешь без меня обходиться?
   — Что ж, стану учить кого-нибудь из новичков — такого, от которого можно будет ждать, что он задержится здесь малость подольше, чем на неделю-другую. Кстати, о травах, — монах достал из-за пазухи маленький кожаный мешочек и вытряхнул из него иссохший на солнце шестидюймовый травянистый стебель, тонкий, с парными разлапистыми листочками и крохотными коричневыми шишечками. — Знаешь, что это такое?
   Девушка, успевшая уже многое усвоить за эти несколько дней, с любопытством уставилась на стебелек.
   — Нет, — ответила она, — на наших грядках такой травы нет. Но, может быть, я узнала бы ее, если бы увидела, как она растет.
   — Это липушник, его еще кличут гусиной травкой. Чудное такое растение, цепкое — глянь, вот на этих шишечках малюсенькие такие крючочки. А сам стебелек — видишь, надломлен посередине...
   С недоумением Годит взглянула на высохшую, хрупкую былинку, сломанную посередине, и спросила:
   — Что это? Где ты это нашел?
   — Этот стебелек врезался в шею того незнакомца, — пояснил Кадфаэль помягче, чтобы не напугать девушку, — а вдавила его и сломала та самая петля, что удушила бедного юношу. Это трава старого урожая, а не нынешнего. Она скошена и высушена прошлой осенью, на корм скоту или на подстилку. Этой травкой пренебрегать не следует: ей нет равных в заживлении свежих ран, даже таких, какие с трудом поддаются лечению. Дикие травы тоже могут приносить исцеление — надо только уметь ими пользоваться, а то и до беды недалеко.
   Монах бережно спрятал выцветший стебелек за пазуху и обнял Годит за плечи:
   — Ну ладно, пошли, глянем на того паренька.
   Во второй половине дня братья обычно предаются своим трудам, и только юные послушники резвятся, покончив со своим необременительным заданием. Кадфаэль и Годит спустились к церкви, не встретив по пути никого, кроме нескольких игравших отроков, и вступили в полумрак, царивший под прохладными сводами храма.
   Таинственный незнакомец, извлеченный из замкового рва, был завернут в саван и покоился на носилках в конце нефа. Голова и лицо его были открыты. Неяркий, но ясный свет падал на мертвое тело, и глазам не требовалось много времени, — летним днем здесь было достаточно светло, — чтобы разглядеть лицо покойного. В церкви они были одни, если не считать мертвеца, и можно было тихонько перемолвиться словом.
   — Ты знаешь его? — спросил Кадфаэль, взглянув на девушку, и был уже заранее уверен в ответе.
   Еле слышный шепот донесся до него:
   — Да...
   — Идем! — сказал он решительно и вывел девушку наружу — так же бережно, как и привел.
   Когда они вышли на солнце, Кадфаэль услышал, как Годит глубоко вздохнула. Больше она не промолвила ни слова до тех пор, пока они не вернулись в сад. Там, в тени бревенчатого сарая, среди благоухающих трав, она чувствовала себя в безопасности.
   — Его имя, — начала Годит тихим голосом, — Николас Фэнтри. Я знала его с двенадцати лет — встречала время от времени. Он был сквайром Фиц Аллана, жил в одном из северных имений. В последние годы он служил своему лорду в качестве верхового гонца. В Шрусбери его не знают... Если его подстерегли и убили из засады, значит, он был здесь по поручению своего господина. Но ведь у Фиц Аллана уже не должно было быть дел в здешних краях... — В мучительном раздумье Годит обхватила голову руками. — Знаешь, здесь, в Шрусбери, живут люди, которые могли бы, наверное, рассказать о нем побольше. Они называли бы тебе его имя, если бы у них были причины разыскивать своих близких среди погибших. И, думаю, что они могли бы сообщить тебе о том, чем он занимался здесь в тот день и ночь. Но ты уверен, что им за это ничего не будет?
   — Из-за меня-то уж точно, — заверил Кадфаэль. — Это я обещаю.
   — У меня есть няня — она-то и привела меня сюда под видом своего племянника. Петронилла служила в нашей семье с юности, пока не вышла замуж, а замуж, она вышла поздно — слишком поздно, чтобы иметь собственных детей. Она стала женой Эдрика Флешера, старшины цеха мясников в Шрусбери — а он всегда был добрым другом дома Фиц Аллана, так же, как и нашего дома. Когда Фиц Аллан выступил на стороне императрицы Матильды, он доверил этим двоим все свои планы. Если ты отправишься к ним и сошлешься на меня, — доверительно прошептала девушка, — они тебе все-все расскажут. Их лавка в мясном ряду, узнать ее нетрудно — там на вывеске медвежья голова нарисована.
   Кадфаэль задумчиво почесал нос:
   — Если я позаимствую мула у нашего аббата, то смогу обернуться быстрее, да и бедные мои ноги пощадить надо. Так я и короля не заставлю ждать, и смогу на обратном пути завернуть в лавку. Только дай мне какой-нибудь знак, чтобы они поняли, что ты мне доверяешь, и держались без опаски.
   — Петронилла умеет читать и знает мой почерк. Если ты раздобудешь кусочек пергамента, хотя бы клочок, я напишу для нее пару строчек.
   Годит, как и сам Кадфаэль, горела желанием довести это дело до конца.
   — Он был веселый парень, этот Николас, — продолжала она, — и я никогда не слышала о нем худого слова. Он, кажется, ни с кем не ссорился и на лице у него всегда была улыбка... Но ведь если ты скажешь королю, что Фэнтри был сторонником императрицы, он и не подумает искать убийцу, верно? Скажет, что так Бог судил, и велит оставить все как есть.
   — Я скажу королю, — ответил Кадфаэль, — что этого человека убили, и я знаю, как и когда, но где это случилось и почему — еще предстоит выяснить. И еще я скажу, что мне удалось выведать его имя — оно не слишком громкое и королю наверняка не известно. Больше я ничего говорить не стану, да пока я и знаю-то немногим больше. И даже если король отмахнется от этого и велит помалкивать, я не отступлюсь. Моим ли попечением, Божьим ли промыслом, а то и тем и другим вместе, но справедливость должна восторжествовать.
   Брат Кадфаэль позаимствовал на конюшне личного мула аббата Хериберта и, прихватив с собой сверток с одеждой, который передала Элин, отправился к королю. Такая уж у него была манера — ничего не откладывать на потом. Он не сомневался в том, что по дороге через город ему попадется не один нищий.