- Нет, ругать не буду, - честно признался Кадфаэль. - Мэриет и правда временами раздражает. Не закроешь глаза и на то, что подозрения скапливаются вокруг него, как по осени паутина вокруг кустов.
- Это тот самый человек, и Мэриет знает это. Он все понял, как только вытащил граблями сапог с ногой. Именно это, а не просто ужасная смерть какого-то незнакомца, потрясло его так, что он едва не обезумел. Он знал совершенно определенно знал, - что Питер Клеменс мертв, но так же определенно не знал, что стало с телом. Ты согласен?
- Увы, я тоже так думаю, - печально отозвался Кадфаэль. - Но надо же случиться, что по иронии судьбы Мэриет привел свою компанию прямо сюда, а ведь он хотел только найти для этих бедняг топливо на зиму. Кстати, она совсем уже на пороге, если мой нюх меня не обманывает.
Воздух действительно стал тихим и холодным, а небо нависло над землей свинцовыми тучами. Зима задержалась в пути, но была уже совсем близко.
- Прежде всего, - продолжал Хью, возвращаясь к главной теме, - нам нужно как-то увязать коня и эти кости. Поскольку все в доме Аспли видели гостя и провели вечер в компании с ним, они должны узнать его украшения, как бы их ни попортил огонь. Пожалуй, я пошлю за Леориком, пусть приедет и скажет, узнает ли он кольцо и крест своего гостя. Если его мысли начнут разлетаться и дико метаться - знаешь, как бывает, когда запустишь в голубятню разъяренного кота, - может, нам и удастся подобрать перышко-другое.
- А я бы не стал этого делать, - возразил Кадфаэль серьезно. - Не говори никому ни слова, дай всем успокоиться. Пусть станет известно, что мы нашли покойника, но не больше. Если ты выдашь слишком много, тот, кому есть что скрывать, убежит и окажется вне досягаемости. Пусть думает, что все в порядке, и тогда можно будет застать его врасплох. Не забывай, свадьба старшего сына назначена на двадцать первое число этого месяца, и за два дня до этого весь клан, соседи, друзья и прочие соберутся у нас в странноприимном доме. Пусть съедутся, и они все будут у тебя в руках. К тому времени мы найдем способ отделить правду от лжи. А относительно доказательств того, что это действительно Питер Клеменс, - я-то в этом не сомневаюсь! - не говорил ли ты мне, что каноник Элюар намеревался заехать к нам по пути из Линкольна, оставив короля возвращаться на юг без него?
- Верно, Элюар собирался так сделать. Он очень ждет новостей, чтобы передать их епископу в Винчестере, но хороших новостей у нас нет.
- Если Стефан рассчитывает провести Рождество в Лондоне, каноник вполне может оказаться здесь раньше, чем все съедутся на свадьбу. Элюар хорошо знал Клеменса - они оба из самого близкого окружения епископа Генри. Он будет самым лучшим свидетелем для тебя.
- Ладно, пару недель Питер Клеменс может подождать, ему теперь это безразлично, - скорчив гримасу, согласился Хью. - А знаешь, Кадфаэль, что самое странное в этой запутанной истории? У него ничего не украли, все сожгли вместе с ним. При этом погребальный костер складывал ведь не один человек и даже не два. Нельзя ли из этого заключить, что, хотя все было сделано с целью скрыть убийство, кто-то строго-настрого запретил брать даже самую мелочь? А те, кому он приказывал, боялись его - или по крайней мере слушались - больше, чем жаждали колец и крестов.
Это была правда. Кто бы ни распорядился сжечь Питера Клеменса, он сделал все так, что никому и в голову не могло прийти, будто эта смерть дело рук обычных разбойников и грабителей. Если этот человек надеялся таким образом отвести подозрение от себя и своих людей, он совершил ошибку. Однако безупречная честность значила для него больше, чем безопасность. Убийство входило в разряд ужасных, но понятных поступков, а вот допустить ограбление мертвеца он не мог.
Глава девятая
Ночью ударил мороз, предвещая целую неделю холодов. Снега не было, жгучий восточный ветер гулял по холмам, лесные птицы перебирались ближе к жилью, где им могли перепасть крохи со стола человека, и даже лисы прокрадывались ближе к городу. Так же повел себя и некий неизвестный, который иногда, как хищник, таскал одну-другую курицу из загона или кусок хлеба из кухни какого-нибудь отдаленного дома. Городским властям от хозяев усадеб, расположенных вблизи границ с предместьем, стали поступать жалобы на кражи из амбаров, стоявших вне оград, и из курятников, причем виноваты в этом были вовсе не лисицы или другие хищные звери. Один из жителей Долгого Леса принес в город даже рассказ об убитом месяц назад и выпотрошенном олене, что свидетельствовало о наличии у мародера хорошего ножа. Теперь холод гнал тех, кто скрывался в диких местах, ближе к городу: можно было проводить ночи в хлеву или сарае, где все-таки теплее, чем в открытом лесу.
Король Стефан этой осенью задержал при дворе шерифа Шропшира, приехавшего к Михайлову дню отчитаться, как обычно, о положении дел в графстве, а потом взял его с собой, когда отправился к графу Честерскому и Вильяму Румэйру в Линкольн, так что дело о разорителе курятников вместе с другими делами о нарушении мира и порядка во владениях короля попало в руки Хью.
- Вот и ладно! - сказал Хью. - Все равно хорошо бы без помех закончить дело Клеменса, раз уж оно зашло так далеко.
Он хорошо понимал, что, если он хочет сам довести его до конца, у него остается не слишком много времени, потому что король рассчитывал быть к Рождеству обратно в Вестминстере, а значит, и шериф может вернуться в свое графство буквально через несколько дней. А лесной дикарь орудовал на восточном краю леса, что вызывало у Хью интерес по ряду причин совершенно иного рода.
В стране, измученной гражданской войной, где трудно было сохранить законность и порядок, всякий дурной поступок приписывался какому-нибудь беглецу, прячущемуся в диком лесу, и такое предположение часто оказывалось верным. Хью не питал особых надежд и был очень удивлен, когда один из его сержантов, торжествуя, доставил в тюрьму замка вора, обкрадывавшего недостаточно осторожных жителей предместья. Торжество было вызвано не личностью пойманного - именно такого и ожидали, - а тем, что у него нашли кинжал с ножнами. Это свидетельство его злодеяний сержант и передал Хью. На кинжале оставались еще следы запекшейся в пазах клинка крови - видать, чьей-либо курицы или гуся.
Это был очень красивый кинжал, с украшенной крупными камнями рукояткой такой формы, чтобы кинжал удобно было держать в руке; металлические ножны были обтянуты тисненой, некогда цветной кожей, теперь почерневшей, потерявшей краски, а возле острия совсем стершейся. На ножнах еще висел кусок тонкого кожаного ремешка. Хью уже видел раньше петлю, к которой этот кинжал или его собрат, очевидно, крепился.
Войдя в теплое помещение внутренней тюрьмы замка, Хью бросил быстрый взгляд вокруг и приказал стражнику:
- Давай его сюда.
В очаге горел хороший огонь, и рядом стояла скамья.
- Сними с него цепи, - велел Хью, только глянув на развалину, которая некогда была крупным мужчиной, - и пусть сядет к огню. Если хочешь, стереги его, но сомневаюсь, чтобы он попытался бежать.
Пленник мог бы выглядеть внушительно, если бы на его крупных, длинных костях сохранились мускулы, но он был совершенно истощен, и, несмотря на наступившую зиму, на нем не было ничего, кроме жалких лохмотьев. Наверное, он был не стар, об этом говорили его глаза и спутанные бесцветные волосы, да и его руки и ноги, хоть и невероятно худые - одни кости, обтянутые кожей, двигались, как у молодого. Оказавшись у огня и согревшись после сильного мороза, он раскраснелся и даже как будто распрямился, став почти своего обычного роста. Однако голубые глаза на лице с ввалившимися щеками по-прежнему с немым ужасом смотрели на Хью. Он был похож на попавшего в ловушку дикого зверя, который весь напрягся в ожидании удара. Не переставая, он тер запястья, с которых только что сняли тяжелые цепи.
- Как твое имя? - спросил Хью настолько мягко, что человек, застыв, уставился на него, боясь поверить, что к нему обращаются таким тоном.
- Как люди зовут тебя? - терпеливо повторил Хью.
- Харальд, милорд. Меня зовут Харальд. - Раздался звук, похожий на перестук костей скелета, и хрип, низкий, сухой и слабый, - у человека был кашель, который все время мешал ему говорить. А имя у него было такое же, какое некогда носил король, и было это на памяти еще поныне живых стариков, таких же светловолосых, как этот несчастный, сидевший перед Хью.
- Расскажи мне, откуда у тебя кинжал, Харальд. Ведь это оружие богатого человека. Да ты и сам, наверное, понимаешь. Посмотри, как искусно он сделан и украшен драгоценными камнями. Где ты нашел его?
- Я не крал, - проговорил несчастный, дрожа, - клянусь! Его выбросили, он никому не был нужен...
- Где ты нашел его? - спросил Хью чуть резче.
- В лесу, милорд. Там есть место, где жгут уголь. - Он описал поляну, заикаясь и моргая, стараясь многочисленными подробностями убедить в том, что говорит правду. - Там был погасший костер. Я брал иногда оттуда дрова, но жить так близко от дороги я боялся. Нож лежал в золе, его потеряли или выбросили. Он никому не был нужен. А мне нужен... - Он затрясся, глядя на бесстрастное лицо Хью полными ужаса светлыми глазами. - Я воровал, чтобы только не умереть с голоду, милорд, клянусь.
Наверное, к тому же он был не очень удачливым вором, поскольку дошел до крайней степени истощения, и непонятно было, как он вообще еще жив. Хью глядел на него с интересом, строго, но не слишком сурово.
- И давно ты в бегах?
- Вот уже четыре месяца, милорд. Но я никогда не убивал и воровал только еду. Нож нужен был мне для охоты...
"А, ладно, - подумал Хью, - обойдется король без одного-другого оленя. Этому бедняге они были нужнее, чем Стефану, и по справедливости Стефан должен бы сам отдать их ему". Вслух Хью произнес:
- Человеку не прожить в лесу теперь, когда пришла зима. Тебе лучше побыть какое-то время тут у нас, Харальд. И кормить будут тебя каждый день, хоть и не олениной.
Хью повернулся к сержанту, настороженно прислушивавшемуся к разговору:
- Запри его. Дайте ему одеял, пусть завернется. И последи, чтобы он поел, но не слишком много для начала, а то набросится и умрет тут у нас. Хью знал, что такие случаи бывали среди несчастных, бежавших при штурме Ворчестера в прошлую зиму: одни погибали от голода на дорогах, другие умирали, объевшись, когда оказывались под чьим-либо кровом. - И обращайся с ним хорошо! - крикнул Хью, когда сержант грубо схватил пленника за руку и потащил к выходу. - Ему не выдержать плохого обращения, а он мне нужен. Понятно?
Сержант понял слова Хью так, что здесь у них убийца, которого искали и который должен остаться жив, предстать перед судом и принять заслуженную смерть. Он ухмыльнулся и ослабил хватку.
- Я понял тебя, милорд.
Они ушли; стражник отвел пленника в надежно запирающуюся камеру, где Харальду, нарушителю закона, сбежавшему виллану, у которого, несомненно, были серьезные причины бежать, будет не так холодно, как в лесу, и где его станут кормить, пусть и грубой пищей, но за ней не придется охотиться.
Хью закончил свои повседневные дела в замке и пошел навестить брата Кадфаэля, который в своем сарайчике варил какое-то сильно пахнущее лекарство для смазывания старческих глоток во время первых зимних холодов. Хью сел на знакомую скамью, откинулся к обшитой деревом стене и взял из рук Кадфаэля кружку с его лучшим вином, которое тот приберегал для самых дорогих гостей.
- Ну вот, наш убийца сидит под замком, - объявил Хью и, глядя прямо перед собой, рассказал обо всем. Кадфаэль слушал внимательно, хотя, казалось, был целиком поглощен кипячением своего отвара.
- Чепуха! - произнес он наконец с презрительной усмешкой. Варево начало слишком сильно булькать, и он отодвинул его на край жаровни.
- Конечно чепуха, - охотно согласился Хью. - Несчастный парень, у которого нет ни тряпки прикрыть тело, ни корки хлеба - ничего, кроме имени, убивает человека и ничего не снимает с убитого, даже одежды? Они, похоже, одного роста, он бы раздел его догола и порадовался такому платью. А сложить в одиночку громадную кучу дров и засунуть туда этого священника? Даже если он знал, как надо складывать кучу для обжига угля, а я в этом сомневаюсь... Нет, это невероятно. Он нашел кинжал, именно так, как он говорит. Перед нами просто бедняга, которого замучил лорд. Видно, у хозяина была такая тяжелая рука, что Харальд сбежал. Он слишком робок или слишком уверен, что лорд будет его преследовать, и потому не рисковал войти в город и поискать работу. Он в бегах уже четыре месяца, выискивал еду, как мог и где мог.
- Похоже, тебе все ясно, - проговорил Кадфаэль, продолжая мешать свой отвар, который, попыхивая, оседал в горшке. - Что ты хочешь от меня?
- У моего парня кашель и гноящаяся рана на предплечье, - думаю, его укусила собака, когда он тащил курицу. Сходи полечи его и выуди из него все, что сможешь, - откуда он, кто его хозяин, каким владеет ремеслом. В нашем городе, как ты знаешь, найдется работа для всяких ремесленников, мы уже взяли нескольких, и к их пользе, и к нашей. Может, и этот пристроится.
- С радостью сделаю это, - сказал Кадфаэль и, обернувшись, хитро глянул на своего друга. - А что он может предложить тебе в обмен на еду и крышу над головой? И наверное, на кое-что из одежды? Хотя, по твоим словам, в нем дюймов побольше, чем в Хью Берингаре. Могу поклясться, Питер Клеменс тоже был на ладонь выше тебя ростом.
- Как и этот парень, - согласился Хью, улыбаясь. - Но по толщине я могу равняться двоим таким, как он сейчас. Да ты сам увидишь и, не сомневаюсь, осмотришь всех своих знакомых, чье платье подошло бы ему. А относительно пользы, которую он принесет мне за избавление от голодной смерти, - мой сержант уже рассказывает всюду, что дикарь попался, и, уверен, он не упустит случая рассказать и про кинжал. Нет необходимости пугать беднягу больше, чем он уже напуган, но если люди будут думать, что якобы преступник пойман и сидит за решеткой, то тем лучше. Все вздохнут свободнее - особенно настоящий убийца. А человек, потерявший бдительность, может, как ты сам сказал, совершить роковой промах.
Кадфаэль подумал и согласился. Пожалуй, все складывается неплохо есть нарушитель закона, чужеземец, до которого никому нет дела и который обвиняется в преступлении, совершенном в здешних краях; все успокоились, и до того, как гости съедутся на свадьбу, впереди еще целая неделя.
- А ведь этот твой упрямец из святого Жиля знает, что приключилось с Питером Клеменсом, - серьезно проговорил Хью, - и не важно, приложил он к этому руку или нет.
- Знает, - отозвался Кадфаэль не менее серьезно, - или полагает, что знает.
Хью попросил аббата, чтобы тот разрешил Кадфаэлю сходить полечить узника, и монах в тот же день отправился через весь город в замок. Он нашел заключенного в камере, где было по крайней мере сухо, имелась каменная скамья, на которой можно было лежать, и одеяла, чтобы, завернувшись в них, чуть меньше ощущать жесткость ложа и уберечься от холода. Об этом, конечно, позаботился Хью. Когда открылась дверь, лицо Харальда на мгновение перекосилось от ужаса, однако появление бенедиктинца в рясе одновременно и успокоило узника, и привело в замешательство, а просьба монаха показать раны вызвала еще большее удивление, сменившееся трепетом надежды. После долгого одиночества, когда звук чужой речи мог означать лишь угрозу, у беглеца развязался язык, и он заговорил хриплым голосом, в котором слышалась благодарность: полился нескончаемый поток слов, похожий на поток слез, опустошивший несчастного. После ухода Кадфаэля узник вытянулся на скамье и погрузился в благодатный сон.
Прежде чем покинуть тюрьму, Кадфаэль зашел к Хью и рассказал обо всем, что узнал.
- Он кузнец, и, как говорит, неплохой. Вероятно, так оно и есть, потому что это единственное, чем он гордится. Тебе нужен такой? Я сделал ему на рану примочку из чернокорня и смазал порезы и царапины. Думаю, все заживет. Пару дней давай ему есть помалу, но часто, а то бедняга заболеет. Он откуда-то с юга, из-под Греттона. Говорит, что управляющий их лорда опозорил его сестру, и Харальд попытался отомстить за нее. Он оказался плохим убийцей, - произнес Кадфаэль, поморщившись, - и насильник удрал, отделавшись царапиной. Может, кузнец из него более умелый. Лорд жаждал его крови, и он бежал, - можно ли осудить беднягу за это?
- Виллан?
- Конечно.
- И его ищут, чтобы наказать. Ну, если они станут охотиться за ним в замке Шрусбери, это будет напрасная охота. Как ты думаешь, он говорит правду?
- Он слишком далеко зашел, чтобы лгать, - ответил Кадфаэль, - даже если парень вообще склонен лгать, а я думаю, он - простая душа, привыкшая говорить правду. Кроме того, моя ряса внушает ему доверие. У нас добрая слава, Хью, и дай бог, чтобы мы были достойны ее.
- Сейчас беглец подчиняется законам города, раз он в тюрьме, произнес Хью удовлетворенно, - и только совсем зарвавшийся лорд может попытаться отнять его у короля. Пусть хозяин Харальда радуется, если это доставит ему удовольствие, что беднягу задержали за убийство. А мы будем говорить - убийца, которого мы искали, попался, и посмотрим, что из этого выйдет.
Новость распространялась, как обычно, от одних к другим, от горожан, щеголявших осведомленностью из первых рук, к тем, кто еще ничего не знал; приехавшие в город или в предместье на рынок увозили с собой новость в отдаленные деревни и маноры. Как известие об исчезновении Питера Клеменса разнеслось со скоростью ветра, а после и новость о том, что его тело нашли в лесу, так разошлись и слухи, что преступник схвачен и посажен в тюрьму замка, что у него нашли кинжал покойного и что ему предъявлено обвинение в убийстве. Не стало тайны, которую можно было обсуждать в тавернах, и не приходилось ждать новых сенсаций. Горожане вынуждены были довольствоваться уже известными фактами и извлекать из них все, что можно. Удаленных и разбросанных по округе маноров новость достигла только через неделю или даже позже.
Как ни странно, потребовалось целых три дня, чтобы она добралась до приюта святого Жиля. Какой бы изолированной жизнью ни жил приют (его обитателям не разрешалось выходить за ограду из опасения, что они могут разнести заразу), они каким-то образом ухитрялись узнавать о происшедших событиях сразу, как о них начинали болтать на улицах; однако на сей раз новость задержалась в пути. Кадфаэль с тревогой думал о том, как подействует это известие на Мэриета. Но ничего не поделаешь, приходилось выжидать. Незачем специально рассказывать эту историю молодому человеку, считал монах, пусть узнает о ней из людских пересудов.
Поэтому слух об аресте беглого виллана Харальда дошел до Мэриета только на третий день, когда двое монастырских работников, как обычно, принесли в лазарет хлеб из пекарни аббатства. Так случилось, что именно Мэриет отнес корзину в кладовую и стал там вынимать из нее хлеб, а те, кто принес ее в приют, помогали юноше. Молчание Мэриета они компенсировали собственной болтливостью.
- Если холода завернут всерьез, к вам под крышу будет проситься все больше и больше нищих. Сильный мороз и этот восточный ветер - в такую погоду на дорогах невесело.
Вежливо, но немногословно Мэриет согласился, что зимой беднякам приходится туго.
- Только не все они честные и достойные люди, - сказал один из работников. - Разве вы можете знать, кого пускаете к себе? Мошенники и бродяги похожи, кто их отличит?
- Вам повезло, что на прошлой неделе один такой не постучался в вашу дверь, - заявил его товарищ, - он бы и горло вам перерезал, и украл все, что под руку попалось, а потом смылся бы. Но теперь опасности нет, он заперт в замке Шрусбери и предстанет перед судом за убийство.
- Да-да, он убил священника! Его вздернут, конечно, только священника-то не вернуть!
Мэриет повернулся, внимательно посмотрел на них мрачным взглядом:
- Убил священника? Какого священника? О ком вы говорите?
- Как, ты еще не слышал? Ну, капеллана епископа Винчестерского, которого нашли в Долгом Лесу. Его убил человек, который жил как дикарь и грабил дома на окраинах предместья. Вот я и говорю, теперь, когда зима наконец пришла, он мог заявиться к вам, дрожа и попрошайничая у дверей, а под лохмотьями пряча кинжал, который взял с убитого священника.
- Что-то я не понимаю, - медленно проговорил Мэриет. - Ты сказал, человека схватили за убийство? Арестовали и обвинили в убийстве?
- Схватили, обвинили, заперли и считай что повесили, - бодро подтвердил парень. - Его вам уже нечего бояться, брат.
- А что он за человек? И откуда вы все это знаете? - настойчиво продолжал расспрашивать Мэриет.
Работники еще несколько раз повторили свой рассказ, в прямом и обратном порядке, радуясь, что нашелся человек, который еще не слышал этой истории.
- А отрицать - только терять время, потому что при нем был кинжал, принадлежавший убитому. Говорит, что нашел его в угольной яме. Неплохая сказочка!
Глядя поверх их голов, Мэриет тихо спросил:
- А какой он из себя, этот человек? Местный? Вы знаете его имя?
Имени они не знали, но описать пленника могли.
- Он не местный, какой-то беглец, умирал от голода, бедняга; клянется, что никогда никого не трогал, только изредка воровал хлеб или яйца, чтобы выжить; те же, кто живет близко к лесу, говорят, что однажды он убил оленя. А сам тощ как щепка, в лохмотьях, вид отчаянный...
Они забрали свою корзину и ушли, а Мэриет весь день проработал не произнеся ни одного слова. "Отчаянный вид" - да, так они сказали. "Считай, что повесили!" Умирающий от голода, беглый, жил в лесу, худой как щепка...
Мэриет ничего не рассказал брату Марку, но один из ребятишек, самый смышленый и любопытный, подслушал весь разговор, стоя в проходе к кухне, и, естественно, во всех подробностях разнес новость по дому. Жизнь в приюте была спокойной, но скучной, и все радовались любой возможности оживить повседневную рутину. Так история дошла до ушей брата Марка. Видя лицо Мэриета, превратившееся в холодную маску, его потемневшие глаза, взгляд которых, казалось, был, устремлен куда-то внутрь себя, Марк не знал, стоит ли обсуждать с юношей случившееся, но в конце концов заговорил.
- Ты слышал, что схватили человека, обвиняемого в убийстве Питера Клеменса?
- Да, - ответил Мэриет глухо, глядя мимо Марка куда-то вдаль.
- Если за ним нет вины, - произнес Марк горячо, - ничего плохого ему не будет.
Однако Мэриет не ответил, да и Марку, похоже, добавить было нечего. Но с этой минуты он стал потихоньку наблюдать за своим другом, обеспокоенный его замкнутостью. Казалось, услышанная новость разъедала Мэриета изнутри, жгла, как яд.
Ночью Марк не мог заснуть. Прошло то время, когда он крался в темноте к сараю, внимательно прислушивался, стоя у чердачной лестницы, и тишина, означавшая, что Мэриет спит, успокаивала его. Однако в эту ночь он снова отправился на свой "пост". Марк не знал истинной причины переживаний Мэриета, но понимал, что тот страдает до глубины души. Тихо и осторожно поднявшись, чтобы не потревожить спящих рядом, Марк пошел к сараю.
Мороз в эту ночь не очень свирепствовал, в тихом воздухе висела легкая дымка; колючего сверкания звезд, как в прошлые ночи, не было видно. На чердаке, похоже, было достаточно тепло. Уютно пахло деревом, соломой и зерном, но как тоскливо было, очевидно, не подпускающему никого к себе юноше, который спал здесь в одиночестве, боясь криками во сне напугать соседей. Марк давно подумывал, не позвать ли Мэриета спуститься с чердака спать вместе со всеми, но это было нелегко сделать: добровольный изгой мог заподозрить, что за ним установили наблюдение, пусть даже благожелательное. Поэтому Марк оставил все как есть.
Брат Марк в полной темноте нашел дорогу к крутой лесенке, прислоненной к стене. Он остановился возле нее, вдохнул и замер, ощутив запахи осенней страды, наполнявшие сарай. Тишина наверху была неспокойной и прерывалась легким шорохом, как будто кто-то двигался. Марк сначала решил, что Мэриет беспокойно вертится во сне, стараясь найти положение, в котором сможет заснуть более глубоко. Потом до него донесся голос Мэриета, странно измененный, но несомненно его голос. Слов было не разобрать, одно бормотание, как будто одинаково требовательным тоном спорили двое. Это было страшно, казалось, будто несчастную душу раздирали на части несущиеся в разные стороны лошади. При этом звук голоса был тонким и слабым, и Марку приходилось напрягать слух, чтобы уловить его.
Брат Марк терзался сомнениями, подняться ли ему наверх и разбудить Мэриета, если тот спит, либо, если бодрствует, сесть рядом с ним и не отходить, пока тот полностью не успокоится. Бывают моменты, когда человека, больного или здорового, надо оставить в покое, а бывает, что следует вторгнуться в запретное и, развернув знамена и трубя в трубы, осаждать неприступную крепость, пока она не сдастся. Брат Марк не знал, настал ли такой момент. Он безмолвно молился - как будто зажег в себе самом свечу, она горела невысоким пламенем, и над ней вился дымок, - это и была молитва, молитва за Мэриета.
В темноте над Марком зашуршала мелкая сухая солома, как будто пробежала мышь. Послышались легкие шаги, ровные, тихие. В сарай проникал слабый свет звезд, и, подняв голову, Марк увидел, как дрожит и кружится мрак. Из дыры в потолке высунулась босая нога, белея в полутьме, и стала нащупывать верхнюю перекладину лесенки. За ней вторая ступила на следующую перекладину, пониже. Тот, кто прислонился к верхушке лестницы, произнес сдавленно, но ясно:
- Я не выдержу этого!
Мэриет спускался, Мэриет искал помощи. Брат Марк возблагодарил Господа, вздохнул и тихо проговорил, обращаясь к мраку над своей головой: "Мэриет! Я здесь!" - очень тихо, но этого оказалось достаточно.
- Это тот самый человек, и Мэриет знает это. Он все понял, как только вытащил граблями сапог с ногой. Именно это, а не просто ужасная смерть какого-то незнакомца, потрясло его так, что он едва не обезумел. Он знал совершенно определенно знал, - что Питер Клеменс мертв, но так же определенно не знал, что стало с телом. Ты согласен?
- Увы, я тоже так думаю, - печально отозвался Кадфаэль. - Но надо же случиться, что по иронии судьбы Мэриет привел свою компанию прямо сюда, а ведь он хотел только найти для этих бедняг топливо на зиму. Кстати, она совсем уже на пороге, если мой нюх меня не обманывает.
Воздух действительно стал тихим и холодным, а небо нависло над землей свинцовыми тучами. Зима задержалась в пути, но была уже совсем близко.
- Прежде всего, - продолжал Хью, возвращаясь к главной теме, - нам нужно как-то увязать коня и эти кости. Поскольку все в доме Аспли видели гостя и провели вечер в компании с ним, они должны узнать его украшения, как бы их ни попортил огонь. Пожалуй, я пошлю за Леориком, пусть приедет и скажет, узнает ли он кольцо и крест своего гостя. Если его мысли начнут разлетаться и дико метаться - знаешь, как бывает, когда запустишь в голубятню разъяренного кота, - может, нам и удастся подобрать перышко-другое.
- А я бы не стал этого делать, - возразил Кадфаэль серьезно. - Не говори никому ни слова, дай всем успокоиться. Пусть станет известно, что мы нашли покойника, но не больше. Если ты выдашь слишком много, тот, кому есть что скрывать, убежит и окажется вне досягаемости. Пусть думает, что все в порядке, и тогда можно будет застать его врасплох. Не забывай, свадьба старшего сына назначена на двадцать первое число этого месяца, и за два дня до этого весь клан, соседи, друзья и прочие соберутся у нас в странноприимном доме. Пусть съедутся, и они все будут у тебя в руках. К тому времени мы найдем способ отделить правду от лжи. А относительно доказательств того, что это действительно Питер Клеменс, - я-то в этом не сомневаюсь! - не говорил ли ты мне, что каноник Элюар намеревался заехать к нам по пути из Линкольна, оставив короля возвращаться на юг без него?
- Верно, Элюар собирался так сделать. Он очень ждет новостей, чтобы передать их епископу в Винчестере, но хороших новостей у нас нет.
- Если Стефан рассчитывает провести Рождество в Лондоне, каноник вполне может оказаться здесь раньше, чем все съедутся на свадьбу. Элюар хорошо знал Клеменса - они оба из самого близкого окружения епископа Генри. Он будет самым лучшим свидетелем для тебя.
- Ладно, пару недель Питер Клеменс может подождать, ему теперь это безразлично, - скорчив гримасу, согласился Хью. - А знаешь, Кадфаэль, что самое странное в этой запутанной истории? У него ничего не украли, все сожгли вместе с ним. При этом погребальный костер складывал ведь не один человек и даже не два. Нельзя ли из этого заключить, что, хотя все было сделано с целью скрыть убийство, кто-то строго-настрого запретил брать даже самую мелочь? А те, кому он приказывал, боялись его - или по крайней мере слушались - больше, чем жаждали колец и крестов.
Это была правда. Кто бы ни распорядился сжечь Питера Клеменса, он сделал все так, что никому и в голову не могло прийти, будто эта смерть дело рук обычных разбойников и грабителей. Если этот человек надеялся таким образом отвести подозрение от себя и своих людей, он совершил ошибку. Однако безупречная честность значила для него больше, чем безопасность. Убийство входило в разряд ужасных, но понятных поступков, а вот допустить ограбление мертвеца он не мог.
Глава девятая
Ночью ударил мороз, предвещая целую неделю холодов. Снега не было, жгучий восточный ветер гулял по холмам, лесные птицы перебирались ближе к жилью, где им могли перепасть крохи со стола человека, и даже лисы прокрадывались ближе к городу. Так же повел себя и некий неизвестный, который иногда, как хищник, таскал одну-другую курицу из загона или кусок хлеба из кухни какого-нибудь отдаленного дома. Городским властям от хозяев усадеб, расположенных вблизи границ с предместьем, стали поступать жалобы на кражи из амбаров, стоявших вне оград, и из курятников, причем виноваты в этом были вовсе не лисицы или другие хищные звери. Один из жителей Долгого Леса принес в город даже рассказ об убитом месяц назад и выпотрошенном олене, что свидетельствовало о наличии у мародера хорошего ножа. Теперь холод гнал тех, кто скрывался в диких местах, ближе к городу: можно было проводить ночи в хлеву или сарае, где все-таки теплее, чем в открытом лесу.
Король Стефан этой осенью задержал при дворе шерифа Шропшира, приехавшего к Михайлову дню отчитаться, как обычно, о положении дел в графстве, а потом взял его с собой, когда отправился к графу Честерскому и Вильяму Румэйру в Линкольн, так что дело о разорителе курятников вместе с другими делами о нарушении мира и порядка во владениях короля попало в руки Хью.
- Вот и ладно! - сказал Хью. - Все равно хорошо бы без помех закончить дело Клеменса, раз уж оно зашло так далеко.
Он хорошо понимал, что, если он хочет сам довести его до конца, у него остается не слишком много времени, потому что король рассчитывал быть к Рождеству обратно в Вестминстере, а значит, и шериф может вернуться в свое графство буквально через несколько дней. А лесной дикарь орудовал на восточном краю леса, что вызывало у Хью интерес по ряду причин совершенно иного рода.
В стране, измученной гражданской войной, где трудно было сохранить законность и порядок, всякий дурной поступок приписывался какому-нибудь беглецу, прячущемуся в диком лесу, и такое предположение часто оказывалось верным. Хью не питал особых надежд и был очень удивлен, когда один из его сержантов, торжествуя, доставил в тюрьму замка вора, обкрадывавшего недостаточно осторожных жителей предместья. Торжество было вызвано не личностью пойманного - именно такого и ожидали, - а тем, что у него нашли кинжал с ножнами. Это свидетельство его злодеяний сержант и передал Хью. На кинжале оставались еще следы запекшейся в пазах клинка крови - видать, чьей-либо курицы или гуся.
Это был очень красивый кинжал, с украшенной крупными камнями рукояткой такой формы, чтобы кинжал удобно было держать в руке; металлические ножны были обтянуты тисненой, некогда цветной кожей, теперь почерневшей, потерявшей краски, а возле острия совсем стершейся. На ножнах еще висел кусок тонкого кожаного ремешка. Хью уже видел раньше петлю, к которой этот кинжал или его собрат, очевидно, крепился.
Войдя в теплое помещение внутренней тюрьмы замка, Хью бросил быстрый взгляд вокруг и приказал стражнику:
- Давай его сюда.
В очаге горел хороший огонь, и рядом стояла скамья.
- Сними с него цепи, - велел Хью, только глянув на развалину, которая некогда была крупным мужчиной, - и пусть сядет к огню. Если хочешь, стереги его, но сомневаюсь, чтобы он попытался бежать.
Пленник мог бы выглядеть внушительно, если бы на его крупных, длинных костях сохранились мускулы, но он был совершенно истощен, и, несмотря на наступившую зиму, на нем не было ничего, кроме жалких лохмотьев. Наверное, он был не стар, об этом говорили его глаза и спутанные бесцветные волосы, да и его руки и ноги, хоть и невероятно худые - одни кости, обтянутые кожей, двигались, как у молодого. Оказавшись у огня и согревшись после сильного мороза, он раскраснелся и даже как будто распрямился, став почти своего обычного роста. Однако голубые глаза на лице с ввалившимися щеками по-прежнему с немым ужасом смотрели на Хью. Он был похож на попавшего в ловушку дикого зверя, который весь напрягся в ожидании удара. Не переставая, он тер запястья, с которых только что сняли тяжелые цепи.
- Как твое имя? - спросил Хью настолько мягко, что человек, застыв, уставился на него, боясь поверить, что к нему обращаются таким тоном.
- Как люди зовут тебя? - терпеливо повторил Хью.
- Харальд, милорд. Меня зовут Харальд. - Раздался звук, похожий на перестук костей скелета, и хрип, низкий, сухой и слабый, - у человека был кашель, который все время мешал ему говорить. А имя у него было такое же, какое некогда носил король, и было это на памяти еще поныне живых стариков, таких же светловолосых, как этот несчастный, сидевший перед Хью.
- Расскажи мне, откуда у тебя кинжал, Харальд. Ведь это оружие богатого человека. Да ты и сам, наверное, понимаешь. Посмотри, как искусно он сделан и украшен драгоценными камнями. Где ты нашел его?
- Я не крал, - проговорил несчастный, дрожа, - клянусь! Его выбросили, он никому не был нужен...
- Где ты нашел его? - спросил Хью чуть резче.
- В лесу, милорд. Там есть место, где жгут уголь. - Он описал поляну, заикаясь и моргая, стараясь многочисленными подробностями убедить в том, что говорит правду. - Там был погасший костер. Я брал иногда оттуда дрова, но жить так близко от дороги я боялся. Нож лежал в золе, его потеряли или выбросили. Он никому не был нужен. А мне нужен... - Он затрясся, глядя на бесстрастное лицо Хью полными ужаса светлыми глазами. - Я воровал, чтобы только не умереть с голоду, милорд, клянусь.
Наверное, к тому же он был не очень удачливым вором, поскольку дошел до крайней степени истощения, и непонятно было, как он вообще еще жив. Хью глядел на него с интересом, строго, но не слишком сурово.
- И давно ты в бегах?
- Вот уже четыре месяца, милорд. Но я никогда не убивал и воровал только еду. Нож нужен был мне для охоты...
"А, ладно, - подумал Хью, - обойдется король без одного-другого оленя. Этому бедняге они были нужнее, чем Стефану, и по справедливости Стефан должен бы сам отдать их ему". Вслух Хью произнес:
- Человеку не прожить в лесу теперь, когда пришла зима. Тебе лучше побыть какое-то время тут у нас, Харальд. И кормить будут тебя каждый день, хоть и не олениной.
Хью повернулся к сержанту, настороженно прислушивавшемуся к разговору:
- Запри его. Дайте ему одеял, пусть завернется. И последи, чтобы он поел, но не слишком много для начала, а то набросится и умрет тут у нас. Хью знал, что такие случаи бывали среди несчастных, бежавших при штурме Ворчестера в прошлую зиму: одни погибали от голода на дорогах, другие умирали, объевшись, когда оказывались под чьим-либо кровом. - И обращайся с ним хорошо! - крикнул Хью, когда сержант грубо схватил пленника за руку и потащил к выходу. - Ему не выдержать плохого обращения, а он мне нужен. Понятно?
Сержант понял слова Хью так, что здесь у них убийца, которого искали и который должен остаться жив, предстать перед судом и принять заслуженную смерть. Он ухмыльнулся и ослабил хватку.
- Я понял тебя, милорд.
Они ушли; стражник отвел пленника в надежно запирающуюся камеру, где Харальду, нарушителю закона, сбежавшему виллану, у которого, несомненно, были серьезные причины бежать, будет не так холодно, как в лесу, и где его станут кормить, пусть и грубой пищей, но за ней не придется охотиться.
Хью закончил свои повседневные дела в замке и пошел навестить брата Кадфаэля, который в своем сарайчике варил какое-то сильно пахнущее лекарство для смазывания старческих глоток во время первых зимних холодов. Хью сел на знакомую скамью, откинулся к обшитой деревом стене и взял из рук Кадфаэля кружку с его лучшим вином, которое тот приберегал для самых дорогих гостей.
- Ну вот, наш убийца сидит под замком, - объявил Хью и, глядя прямо перед собой, рассказал обо всем. Кадфаэль слушал внимательно, хотя, казалось, был целиком поглощен кипячением своего отвара.
- Чепуха! - произнес он наконец с презрительной усмешкой. Варево начало слишком сильно булькать, и он отодвинул его на край жаровни.
- Конечно чепуха, - охотно согласился Хью. - Несчастный парень, у которого нет ни тряпки прикрыть тело, ни корки хлеба - ничего, кроме имени, убивает человека и ничего не снимает с убитого, даже одежды? Они, похоже, одного роста, он бы раздел его догола и порадовался такому платью. А сложить в одиночку громадную кучу дров и засунуть туда этого священника? Даже если он знал, как надо складывать кучу для обжига угля, а я в этом сомневаюсь... Нет, это невероятно. Он нашел кинжал, именно так, как он говорит. Перед нами просто бедняга, которого замучил лорд. Видно, у хозяина была такая тяжелая рука, что Харальд сбежал. Он слишком робок или слишком уверен, что лорд будет его преследовать, и потому не рисковал войти в город и поискать работу. Он в бегах уже четыре месяца, выискивал еду, как мог и где мог.
- Похоже, тебе все ясно, - проговорил Кадфаэль, продолжая мешать свой отвар, который, попыхивая, оседал в горшке. - Что ты хочешь от меня?
- У моего парня кашель и гноящаяся рана на предплечье, - думаю, его укусила собака, когда он тащил курицу. Сходи полечи его и выуди из него все, что сможешь, - откуда он, кто его хозяин, каким владеет ремеслом. В нашем городе, как ты знаешь, найдется работа для всяких ремесленников, мы уже взяли нескольких, и к их пользе, и к нашей. Может, и этот пристроится.
- С радостью сделаю это, - сказал Кадфаэль и, обернувшись, хитро глянул на своего друга. - А что он может предложить тебе в обмен на еду и крышу над головой? И наверное, на кое-что из одежды? Хотя, по твоим словам, в нем дюймов побольше, чем в Хью Берингаре. Могу поклясться, Питер Клеменс тоже был на ладонь выше тебя ростом.
- Как и этот парень, - согласился Хью, улыбаясь. - Но по толщине я могу равняться двоим таким, как он сейчас. Да ты сам увидишь и, не сомневаюсь, осмотришь всех своих знакомых, чье платье подошло бы ему. А относительно пользы, которую он принесет мне за избавление от голодной смерти, - мой сержант уже рассказывает всюду, что дикарь попался, и, уверен, он не упустит случая рассказать и про кинжал. Нет необходимости пугать беднягу больше, чем он уже напуган, но если люди будут думать, что якобы преступник пойман и сидит за решеткой, то тем лучше. Все вздохнут свободнее - особенно настоящий убийца. А человек, потерявший бдительность, может, как ты сам сказал, совершить роковой промах.
Кадфаэль подумал и согласился. Пожалуй, все складывается неплохо есть нарушитель закона, чужеземец, до которого никому нет дела и который обвиняется в преступлении, совершенном в здешних краях; все успокоились, и до того, как гости съедутся на свадьбу, впереди еще целая неделя.
- А ведь этот твой упрямец из святого Жиля знает, что приключилось с Питером Клеменсом, - серьезно проговорил Хью, - и не важно, приложил он к этому руку или нет.
- Знает, - отозвался Кадфаэль не менее серьезно, - или полагает, что знает.
Хью попросил аббата, чтобы тот разрешил Кадфаэлю сходить полечить узника, и монах в тот же день отправился через весь город в замок. Он нашел заключенного в камере, где было по крайней мере сухо, имелась каменная скамья, на которой можно было лежать, и одеяла, чтобы, завернувшись в них, чуть меньше ощущать жесткость ложа и уберечься от холода. Об этом, конечно, позаботился Хью. Когда открылась дверь, лицо Харальда на мгновение перекосилось от ужаса, однако появление бенедиктинца в рясе одновременно и успокоило узника, и привело в замешательство, а просьба монаха показать раны вызвала еще большее удивление, сменившееся трепетом надежды. После долгого одиночества, когда звук чужой речи мог означать лишь угрозу, у беглеца развязался язык, и он заговорил хриплым голосом, в котором слышалась благодарность: полился нескончаемый поток слов, похожий на поток слез, опустошивший несчастного. После ухода Кадфаэля узник вытянулся на скамье и погрузился в благодатный сон.
Прежде чем покинуть тюрьму, Кадфаэль зашел к Хью и рассказал обо всем, что узнал.
- Он кузнец, и, как говорит, неплохой. Вероятно, так оно и есть, потому что это единственное, чем он гордится. Тебе нужен такой? Я сделал ему на рану примочку из чернокорня и смазал порезы и царапины. Думаю, все заживет. Пару дней давай ему есть помалу, но часто, а то бедняга заболеет. Он откуда-то с юга, из-под Греттона. Говорит, что управляющий их лорда опозорил его сестру, и Харальд попытался отомстить за нее. Он оказался плохим убийцей, - произнес Кадфаэль, поморщившись, - и насильник удрал, отделавшись царапиной. Может, кузнец из него более умелый. Лорд жаждал его крови, и он бежал, - можно ли осудить беднягу за это?
- Виллан?
- Конечно.
- И его ищут, чтобы наказать. Ну, если они станут охотиться за ним в замке Шрусбери, это будет напрасная охота. Как ты думаешь, он говорит правду?
- Он слишком далеко зашел, чтобы лгать, - ответил Кадфаэль, - даже если парень вообще склонен лгать, а я думаю, он - простая душа, привыкшая говорить правду. Кроме того, моя ряса внушает ему доверие. У нас добрая слава, Хью, и дай бог, чтобы мы были достойны ее.
- Сейчас беглец подчиняется законам города, раз он в тюрьме, произнес Хью удовлетворенно, - и только совсем зарвавшийся лорд может попытаться отнять его у короля. Пусть хозяин Харальда радуется, если это доставит ему удовольствие, что беднягу задержали за убийство. А мы будем говорить - убийца, которого мы искали, попался, и посмотрим, что из этого выйдет.
Новость распространялась, как обычно, от одних к другим, от горожан, щеголявших осведомленностью из первых рук, к тем, кто еще ничего не знал; приехавшие в город или в предместье на рынок увозили с собой новость в отдаленные деревни и маноры. Как известие об исчезновении Питера Клеменса разнеслось со скоростью ветра, а после и новость о том, что его тело нашли в лесу, так разошлись и слухи, что преступник схвачен и посажен в тюрьму замка, что у него нашли кинжал покойного и что ему предъявлено обвинение в убийстве. Не стало тайны, которую можно было обсуждать в тавернах, и не приходилось ждать новых сенсаций. Горожане вынуждены были довольствоваться уже известными фактами и извлекать из них все, что можно. Удаленных и разбросанных по округе маноров новость достигла только через неделю или даже позже.
Как ни странно, потребовалось целых три дня, чтобы она добралась до приюта святого Жиля. Какой бы изолированной жизнью ни жил приют (его обитателям не разрешалось выходить за ограду из опасения, что они могут разнести заразу), они каким-то образом ухитрялись узнавать о происшедших событиях сразу, как о них начинали болтать на улицах; однако на сей раз новость задержалась в пути. Кадфаэль с тревогой думал о том, как подействует это известие на Мэриета. Но ничего не поделаешь, приходилось выжидать. Незачем специально рассказывать эту историю молодому человеку, считал монах, пусть узнает о ней из людских пересудов.
Поэтому слух об аресте беглого виллана Харальда дошел до Мэриета только на третий день, когда двое монастырских работников, как обычно, принесли в лазарет хлеб из пекарни аббатства. Так случилось, что именно Мэриет отнес корзину в кладовую и стал там вынимать из нее хлеб, а те, кто принес ее в приют, помогали юноше. Молчание Мэриета они компенсировали собственной болтливостью.
- Если холода завернут всерьез, к вам под крышу будет проситься все больше и больше нищих. Сильный мороз и этот восточный ветер - в такую погоду на дорогах невесело.
Вежливо, но немногословно Мэриет согласился, что зимой беднякам приходится туго.
- Только не все они честные и достойные люди, - сказал один из работников. - Разве вы можете знать, кого пускаете к себе? Мошенники и бродяги похожи, кто их отличит?
- Вам повезло, что на прошлой неделе один такой не постучался в вашу дверь, - заявил его товарищ, - он бы и горло вам перерезал, и украл все, что под руку попалось, а потом смылся бы. Но теперь опасности нет, он заперт в замке Шрусбери и предстанет перед судом за убийство.
- Да-да, он убил священника! Его вздернут, конечно, только священника-то не вернуть!
Мэриет повернулся, внимательно посмотрел на них мрачным взглядом:
- Убил священника? Какого священника? О ком вы говорите?
- Как, ты еще не слышал? Ну, капеллана епископа Винчестерского, которого нашли в Долгом Лесу. Его убил человек, который жил как дикарь и грабил дома на окраинах предместья. Вот я и говорю, теперь, когда зима наконец пришла, он мог заявиться к вам, дрожа и попрошайничая у дверей, а под лохмотьями пряча кинжал, который взял с убитого священника.
- Что-то я не понимаю, - медленно проговорил Мэриет. - Ты сказал, человека схватили за убийство? Арестовали и обвинили в убийстве?
- Схватили, обвинили, заперли и считай что повесили, - бодро подтвердил парень. - Его вам уже нечего бояться, брат.
- А что он за человек? И откуда вы все это знаете? - настойчиво продолжал расспрашивать Мэриет.
Работники еще несколько раз повторили свой рассказ, в прямом и обратном порядке, радуясь, что нашелся человек, который еще не слышал этой истории.
- А отрицать - только терять время, потому что при нем был кинжал, принадлежавший убитому. Говорит, что нашел его в угольной яме. Неплохая сказочка!
Глядя поверх их голов, Мэриет тихо спросил:
- А какой он из себя, этот человек? Местный? Вы знаете его имя?
Имени они не знали, но описать пленника могли.
- Он не местный, какой-то беглец, умирал от голода, бедняга; клянется, что никогда никого не трогал, только изредка воровал хлеб или яйца, чтобы выжить; те же, кто живет близко к лесу, говорят, что однажды он убил оленя. А сам тощ как щепка, в лохмотьях, вид отчаянный...
Они забрали свою корзину и ушли, а Мэриет весь день проработал не произнеся ни одного слова. "Отчаянный вид" - да, так они сказали. "Считай, что повесили!" Умирающий от голода, беглый, жил в лесу, худой как щепка...
Мэриет ничего не рассказал брату Марку, но один из ребятишек, самый смышленый и любопытный, подслушал весь разговор, стоя в проходе к кухне, и, естественно, во всех подробностях разнес новость по дому. Жизнь в приюте была спокойной, но скучной, и все радовались любой возможности оживить повседневную рутину. Так история дошла до ушей брата Марка. Видя лицо Мэриета, превратившееся в холодную маску, его потемневшие глаза, взгляд которых, казалось, был, устремлен куда-то внутрь себя, Марк не знал, стоит ли обсуждать с юношей случившееся, но в конце концов заговорил.
- Ты слышал, что схватили человека, обвиняемого в убийстве Питера Клеменса?
- Да, - ответил Мэриет глухо, глядя мимо Марка куда-то вдаль.
- Если за ним нет вины, - произнес Марк горячо, - ничего плохого ему не будет.
Однако Мэриет не ответил, да и Марку, похоже, добавить было нечего. Но с этой минуты он стал потихоньку наблюдать за своим другом, обеспокоенный его замкнутостью. Казалось, услышанная новость разъедала Мэриета изнутри, жгла, как яд.
Ночью Марк не мог заснуть. Прошло то время, когда он крался в темноте к сараю, внимательно прислушивался, стоя у чердачной лестницы, и тишина, означавшая, что Мэриет спит, успокаивала его. Однако в эту ночь он снова отправился на свой "пост". Марк не знал истинной причины переживаний Мэриета, но понимал, что тот страдает до глубины души. Тихо и осторожно поднявшись, чтобы не потревожить спящих рядом, Марк пошел к сараю.
Мороз в эту ночь не очень свирепствовал, в тихом воздухе висела легкая дымка; колючего сверкания звезд, как в прошлые ночи, не было видно. На чердаке, похоже, было достаточно тепло. Уютно пахло деревом, соломой и зерном, но как тоскливо было, очевидно, не подпускающему никого к себе юноше, который спал здесь в одиночестве, боясь криками во сне напугать соседей. Марк давно подумывал, не позвать ли Мэриета спуститься с чердака спать вместе со всеми, но это было нелегко сделать: добровольный изгой мог заподозрить, что за ним установили наблюдение, пусть даже благожелательное. Поэтому Марк оставил все как есть.
Брат Марк в полной темноте нашел дорогу к крутой лесенке, прислоненной к стене. Он остановился возле нее, вдохнул и замер, ощутив запахи осенней страды, наполнявшие сарай. Тишина наверху была неспокойной и прерывалась легким шорохом, как будто кто-то двигался. Марк сначала решил, что Мэриет беспокойно вертится во сне, стараясь найти положение, в котором сможет заснуть более глубоко. Потом до него донесся голос Мэриета, странно измененный, но несомненно его голос. Слов было не разобрать, одно бормотание, как будто одинаково требовательным тоном спорили двое. Это было страшно, казалось, будто несчастную душу раздирали на части несущиеся в разные стороны лошади. При этом звук голоса был тонким и слабым, и Марку приходилось напрягать слух, чтобы уловить его.
Брат Марк терзался сомнениями, подняться ли ему наверх и разбудить Мэриета, если тот спит, либо, если бодрствует, сесть рядом с ним и не отходить, пока тот полностью не успокоится. Бывают моменты, когда человека, больного или здорового, надо оставить в покое, а бывает, что следует вторгнуться в запретное и, развернув знамена и трубя в трубы, осаждать неприступную крепость, пока она не сдастся. Брат Марк не знал, настал ли такой момент. Он безмолвно молился - как будто зажег в себе самом свечу, она горела невысоким пламенем, и над ней вился дымок, - это и была молитва, молитва за Мэриета.
В темноте над Марком зашуршала мелкая сухая солома, как будто пробежала мышь. Послышались легкие шаги, ровные, тихие. В сарай проникал слабый свет звезд, и, подняв голову, Марк увидел, как дрожит и кружится мрак. Из дыры в потолке высунулась босая нога, белея в полутьме, и стала нащупывать верхнюю перекладину лесенки. За ней вторая ступила на следующую перекладину, пониже. Тот, кто прислонился к верхушке лестницы, произнес сдавленно, но ясно:
- Я не выдержу этого!
Мэриет спускался, Мэриет искал помощи. Брат Марк возблагодарил Господа, вздохнул и тихо проговорил, обращаясь к мраку над своей головой: "Мэриет! Я здесь!" - очень тихо, но этого оказалось достаточно.