Ивета спустилась с крыльца на землю и, оказавшись рядом с Йоселином, протянула руку к его руке, и тот инстинктивно сжал ее со всей силы, не задумываясь в эту минуту, что может сделать девушке больно. Йоселин глубоко и взволнованно задышал, и Ивета почувствовала, что вместе с этим дыханием для них обоих открывается новая жизнь.
Леди Агнес отвернулась и вновь бросила тревожный взгляд в сторону ворот, но так и не увидела того, кого ждала. Ее лицо побелело от злости, но она не вымолвила ни единого слова. Ивета боялась, что та станет спорить и подвергнет сомнению слова брата Кадфаэля и его свидетельницы, а то, чего доброго, и показания людей шерифа. Ведь люди не всегда могут точно судить о времени, тем более, когда речь идет о разнице в каких-то полчаса. Однако леди Агнес как воды в рот набрала, закипая от ярости и беспокойства.
Аббат Радульфус обменялся многозначительными взглядами с шерифом и вновь повернулся к Йоселину:
— Ты обещал говорить правду. Я спрошу тебя о том, чего еще не спрашивал. Причастен ли ты каким-либо образом к убийству Юона де Домвиля?
— Нет, не причастен, — твердо ответил юноша.
— Остается еще одно обвинение, которое твой господин выдвигал сам. Обокрал ли ты его?
— Нет! — воскликнул Йоселин, не в силах сдержать возмущения.
Аббат вновь повернулся к шерифу и слабо улыбнулся:
— Итак, что касается обвинения в убийстве, то брат Кадфаэль предоставит вам возможность допросить ту женщину, и вы сами составите мнение, насколько можно доверять ее словам. Относительно же показаний ваших людей, милорд, я думаю, не может быть никаких сомнений. Судя по всему, этот юноша не повинен в убийстве.
— Если все подтвердится, то он не может быть убийцей, — согласился Прескот. — Я лично допрошу ту женщину. — Шериф повернулся к Кадфаэлю и спросил: — Она все еще в охотничьем домике?
— Нет, — ответил Кадфаэль, не без удовольствия ожидая реакции на свои слова. — Сейчас она находится в одной из келий у сестер бенедиктинок в Годрикс-форде, где она дала обет послушания и намерена впоследствии дать полный обет.
Тут уж и аббат Радульфус от удивления поднял бровь, не говоря уже о вполне объяснимом ропоте братьев монахов.
— И ты полагаешь, что это надежный свидетель? — мягко спросил аббат, не теряя на мгновение поколебленного самообладания, в то время как патрицианский нос приора Роберта все еще выглядел раздувшимся от изумления и стоявшие рядом братья удивленно роптали.
— Абсолютно надежный, отец. Шериф и сам в этом убедится. Кем бы она ни была, я убежден, что она не притворяется и не лжет.
Наверняка Авис выложит без утайки историю всей своей жизни, которой вовсе не стыдится, и наверняка произведет на шерифа должное впечатление. На этот счет брат Кадфаэль не беспокоился. Прескот человек опытный, он сразу поймет, с кем имеет дело.
— Милорд! — сказал Кадфаэль. — И ты, отец, если оставить пока в стороне допрос госпожи Авис и вопрос доверия к ее словам, то можем ли мы считать, что стоящий перед нами Йоселин Люси абсолютно не причастен к убийству Юона де Домвиля?
— Похоже на то, — сразу ответил Прескот. — Тогда это обвинение снимается.
— Тогда слушайте дальше и следите за моими словами. Вы не можете не признать также, что сегодня Йоселин Люси находился под неусыпным надзором брата Марка, как нам только что сообщил сам брат Марк, и не совершил никаких подозрительных или предосудительных действий.
Аббат не сводил глаз с брата Кадфаэля и внимательно слушал.
— Да, это следует признать, — согласился он. — Полагаю, брат, у тебя есть основания привлекать наше внимание именно к сегодняшнему дню. Что-то случилось?
— Да, отец. И я должен был бы сказать это сразу, если бы не застал это печальное зрелище. Я привлекаю ваше внимание ко дню сегодняшнему, ибо сегодня Йоселин Люси целый день был под присмотром и не был замечен ни в чем плохом. И именно сегодня в лесу, что за Святым Жилем, насилие свершилось вновь. Не больше часа назад, возвращаясь в обитель, я наткнулся на коня без седока, но не смог изловить его. Пойдя следом за конем, я вышел на полянку, где лежал мертвый человек. Полагаю, его задушили так же, как и барона. Я могу отвести вас туда.
В наступившей зловещей тишине брат Кадфаэль повернулся к леди Агнес, которая стояла с широко открытыми глазами и словно бы окаменев.
— Госпожа, сожалею, что принес вам дурные вести, но даже в потемках я узнал его, да и по коню…
Глава одиннадцатая
Леди Агнес отвернулась и вновь бросила тревожный взгляд в сторону ворот, но так и не увидела того, кого ждала. Ее лицо побелело от злости, но она не вымолвила ни единого слова. Ивета боялась, что та станет спорить и подвергнет сомнению слова брата Кадфаэля и его свидетельницы, а то, чего доброго, и показания людей шерифа. Ведь люди не всегда могут точно судить о времени, тем более, когда речь идет о разнице в каких-то полчаса. Однако леди Агнес как воды в рот набрала, закипая от ярости и беспокойства.
Аббат Радульфус обменялся многозначительными взглядами с шерифом и вновь повернулся к Йоселину:
— Ты обещал говорить правду. Я спрошу тебя о том, чего еще не спрашивал. Причастен ли ты каким-либо образом к убийству Юона де Домвиля?
— Нет, не причастен, — твердо ответил юноша.
— Остается еще одно обвинение, которое твой господин выдвигал сам. Обокрал ли ты его?
— Нет! — воскликнул Йоселин, не в силах сдержать возмущения.
Аббат вновь повернулся к шерифу и слабо улыбнулся:
— Итак, что касается обвинения в убийстве, то брат Кадфаэль предоставит вам возможность допросить ту женщину, и вы сами составите мнение, насколько можно доверять ее словам. Относительно же показаний ваших людей, милорд, я думаю, не может быть никаких сомнений. Судя по всему, этот юноша не повинен в убийстве.
— Если все подтвердится, то он не может быть убийцей, — согласился Прескот. — Я лично допрошу ту женщину. — Шериф повернулся к Кадфаэлю и спросил: — Она все еще в охотничьем домике?
— Нет, — ответил Кадфаэль, не без удовольствия ожидая реакции на свои слова. — Сейчас она находится в одной из келий у сестер бенедиктинок в Годрикс-форде, где она дала обет послушания и намерена впоследствии дать полный обет.
Тут уж и аббат Радульфус от удивления поднял бровь, не говоря уже о вполне объяснимом ропоте братьев монахов.
— И ты полагаешь, что это надежный свидетель? — мягко спросил аббат, не теряя на мгновение поколебленного самообладания, в то время как патрицианский нос приора Роберта все еще выглядел раздувшимся от изумления и стоявшие рядом братья удивленно роптали.
— Абсолютно надежный, отец. Шериф и сам в этом убедится. Кем бы она ни была, я убежден, что она не притворяется и не лжет.
Наверняка Авис выложит без утайки историю всей своей жизни, которой вовсе не стыдится, и наверняка произведет на шерифа должное впечатление. На этот счет брат Кадфаэль не беспокоился. Прескот человек опытный, он сразу поймет, с кем имеет дело.
— Милорд! — сказал Кадфаэль. — И ты, отец, если оставить пока в стороне допрос госпожи Авис и вопрос доверия к ее словам, то можем ли мы считать, что стоящий перед нами Йоселин Люси абсолютно не причастен к убийству Юона де Домвиля?
— Похоже на то, — сразу ответил Прескот. — Тогда это обвинение снимается.
— Тогда слушайте дальше и следите за моими словами. Вы не можете не признать также, что сегодня Йоселин Люси находился под неусыпным надзором брата Марка, как нам только что сообщил сам брат Марк, и не совершил никаких подозрительных или предосудительных действий.
Аббат не сводил глаз с брата Кадфаэля и внимательно слушал.
— Да, это следует признать, — согласился он. — Полагаю, брат, у тебя есть основания привлекать наше внимание именно к сегодняшнему дню. Что-то случилось?
— Да, отец. И я должен был бы сказать это сразу, если бы не застал это печальное зрелище. Я привлекаю ваше внимание ко дню сегодняшнему, ибо сегодня Йоселин Люси целый день был под присмотром и не был замечен ни в чем плохом. И именно сегодня в лесу, что за Святым Жилем, насилие свершилось вновь. Не больше часа назад, возвращаясь в обитель, я наткнулся на коня без седока, но не смог изловить его. Пойдя следом за конем, я вышел на полянку, где лежал мертвый человек. Полагаю, его задушили так же, как и барона. Я могу отвести вас туда.
В наступившей зловещей тишине брат Кадфаэль повернулся к леди Агнес, которая стояла с широко открытыми глазами и словно бы окаменев.
— Госпожа, сожалею, что принес вам дурные вести, но даже в потемках я узнал его, да и по коню…
Глава одиннадцатая
На мгновение наступила абсолютная тишина, леди Агнес, побледнев, застыла, словно соляной столп. Затем столь же мгновенно она вернулась к жизни, испустив страшный вопль, полный гнева и горя. Яростно прошуршав юбками, она резко повернулась спиной к аббату, шерифу, племяннице и всем прочим. Ее вопль, словно порыв бури, врезался в толпу монахов, отступивших на шаг перед этим яростным напором. Нет, не на Йоселина Люси, ее гнев был обращен на другого человека.
— Ты… ты! Где ты, трус! Убийца! Выходи! Это ты, ты, Симон Агилон! Ты убил моего мужа!
Толпа расступилась перед ее гневным взором и указующим перстом.
— Посмотри мне в глаза, убийца проклятый! Слышишь меня?!
Можно было не сомневаться, что слышали ее даже в Форгейте и в суеверном страхе осеняли себя крестным знамением, полагая, что в эту минуту явился демон, дабы забрать душу какого-нибудь отпетого грешника. Что же касается Симона, то он застыл на месте, ошеломленный настолько, что был не в силах даже отступить перед этим натиском. Он открыл рот от изумления и потерял дар речи, глядя, как Агнес бушует перед ним, сверкая черными очами, мечущими в свете факелов красноватые молнии. Стоявший рядом с Симоном Гай беспомощно переводил изумленный взгляд с одного лица на другое и с опаской отступил на пару шагов от места этой неожиданно разгоревшейся смертельной схватки.
— Ты убил его! Этого не мог сделать никто другой. Ты ехал рядом с ним в цепочке, я знаю, слышала, как вас расставляли. Скажи, Фиц-Джон, пусть все услышат! Где было место этого, человека?
— Он ехал рядом с сэром Годфри, — произнес ошеломленный Гай. — Но все же…
— Вот именно, рядом… И на пути домой ему было нетрудно в густом лесу подстроить засаду. Ты вернулся одним из последних, Симон Агилон! И это ты сделал все, чтобы сэр Годфри никогда не вернулся!
Шериф с аббатом, удивленные и озадаченные не менее других, подошли поближе к месту этой неожиданной стычки, однако пока не делали попыток вмешаться. Проглотив комок в горле и обретя дар речи, Симон с трудом вымолвил:
— Она сошла с ума! Во имя всего святого, чем я заслужил такое обвинение? Я не виновен в его смерти, откуда мне знать… В последний раз я видел сэра Годфри три часа назад, живым и здоровым, он ехал через лес, как и все мы. Несчастная леди от горя совсем лишилась рассудка, она обвиняет наугад…
— Я обвиняю тебя! — крикнула леди Агнес. — Ибо ты убийца! Ты знаешь это не хуже меня. Ложь не спасет тебя!
— Почему меня обвиняют в убийстве человека, который был моим другом? — воззвал Симон к аббату и шерифу, протянув к ним руки, облаченные в перчатки. — Я не был с ним в ссоре. Зачем мне было убивать его? Вы же видите, она помешалась.
— Нет, ты поссорился с ним! — мстительно взвизгнула леди Агнес — И ты это знаешь. Спрашиваешь зачем? И ты смеешь спрашивать об этом меня? До потому, что он подозревал тебя, он был уверен, что это ты убил своего дядю и господина!
Обвинения становились все более чудовищными, однако на этот раз Симон на мгновение осекся и побледнел, но вскоре поборол немоту и подал голос в свою защиту:
— Как это возможно? Всем известно, что мой дядя отпустил меня домой, дал отдых всем слугам и уехал один. Я, как мне было велено, лег спать и проспал допоздна… Меня разбудили, когда обнаружили, что дядя так и не вернулся…
Леди Агнес протестующе махнула рукой:
— Ты пошел спать, это так, не сомневаюсь… Но затем встал, прокрался в ночной лес и устроил свою дьявольскую засаду. Тебе нетрудно было ускользнуть и затем вернуться незамеченным, когда ты сделал свое черное дело. Помимо главного входа, в доме много других входов и выходов, а кому как не тебе было позволено ходить где и когда угодно? У кого были под рукой все ключи? Кто больше тебя выигрывал от смерти старого барона? И ведь дело не только в его наследстве! О нет! Попробуй отрицать, если посмеешь, что как раз вечером того дня, когда привезли еще не остывшее тело мертвого Юона, ты пришел к моему мужу и договорился с ним, что женишься вместо барона на моей племяннице, наследуя при этом невесту, титул и все прочее. Попробуй отрицать! У меня есть свидетель, это было в присутствии моей служанки!
Симон затравленно озирался, протестуя:
— Почему бы мне и не претендовать на руку Иветы? Мои владения сравнимы с ее владениями, это был бы равный брак. Я уважаю и высоко ставлю молодую леди. Да и сэр Годфри не отказал мне. Однако я просил его немного потерпеть и подождать со свадьбой, и он согласился…
Ивета с силой сжала свои пальцы, зажатые в руке Йоселина. В голове ее не укладывались два их последних свидания, когда Симон казался ей единственным другом, предлагал ей свою помощь и клялся в верности Йоселину. Первое свидание сопровождалось улыбками и кивками леди Агнес, радовавшейся, что дело вновь налаживается. А второе… все было совсем иначе: Симон сам признался, что впал в немилость, и объяснил, почему это произошло. Что же такое могло случиться между ним и ее дядей, из-за чего все переменилось?
— Так оно и было! — с ненавистью в голосе воскликнула леди Агнес. — Сэр Годфри считал тебя честным человеком. Но дело в том, что на горле покойного Юона де Домвиля осталась черная вмятина и порез! Об этом рассказал монах, и мой муж слышал его слова, так же как и ты. Вмятину и порез оставило кольцо, которое убийца носил на правой руке. А кто после этого видел тебя без перчаток? Ты их никогда не снимаешь! Но на похоронах барона тебе, злодей, все-таки пришлось их снять, чтобы взять кропило. И ты передал его как раз моему мужу! И он увидел — нет, не кольцо, которое ты снял, едва услышав слова монаха, — он увидел белый ободок на пальце, оставшийся от кольца, и вмятинку от камня. И тогда он вспомнил, что именно ты и носил такое кольцо. И он был настолько глуп, что сказал тебе об этом, когда ты явился к нам. И он порвал все отношения с человеком, которого имел все основания считать убийцей.
Ивета, поневоле повзрослевшая за эти полчаса, подумала, что, наверное, так оно и было. Вот, значит, в чем крылась причина перемены к Симону! Вовсе не потому, что дядя не хотел иметь дело с убийцей, на которого пока не упало и тени подозрения. Скорее потому, что, покуда существовала сама возможность разоблачения, дядя не хотел рисковать своим именем. А дай ему твердые гарантии безопасности, и ничто не остановило бы его. За Йоселином все еще шла охота, его все еще могли схватить — схватить и повесить… А она сама пребывала бы в убеждении, что на белом свете у нее остался один-единственный друг — Симон Агилон!
А ведь он уверял ее, что впал в немилость, так как защищал Йоселина! И со временем, пережив горе, она могла бы отдать ему свое сердце! Содрогнувшись от ужаса, Ивета крепко прижалась к Йоселину.
— Я же требовала, умоляла его не иметь дела с таким человеком! — причитала леди Агнес — И ты, Агилон, отлично понимал, что его долг не молчать о своих подозрениях, даже не имея прямых доказательств! И ты сделал все, чтобы он никогда не заговорил! Но ты забыл обо мне!
— Женщина, ты сошла с ума! — крикнул Симон, надрывая голос и размахивая руками перед лицом леди Агнес. — Как я мог устроить ловушку для своего дяди, если я понятия не имел, куда он поехал и уж тем более — какой дорогой будет возвращаться? Откуда мне было знать, что в этих местах он держит свою возлюбленную?
Все это время Кадфаэль стоял молча, но теперь заговорил:
— Есть один человек, который точно скажет, что ты, Симон Агилон, прекрасно знал это, знал, как никто другой. Авис из Торнбери утверждает, а я полагаю, что найдется и пара других свидетелей, которые подтвердят истинность ее слов, ибо она ничем не рискует и молчать ей незачем, — так вот она утверждает, что не кто иной, как ты, был доверенным человеком барона и по его приказу сопровождал ее при переездах с места на место. И именно ты привез ее в охотничий домик, так что дорогу туда ты знаешь. Кроме того, у Юона де Домвиля в его любовных делах был лишь один доверенный человек. И в последние три года этим человеком был ты.
Леди Агнес испустила длинный вопль, в котором слились горе и радость. Она торжествующе указала на Симона перстом:
— Снимите с него перчатки! Сами увидите! Кольцо наверняка сейчас при нем, иначе кто-нибудь мог найти его и все бы раскрылось. Обыщите его, оно с ним! Зачем ему прятать кольцо, если бы оно не оставляло следов на шее мертвеца?
Люди шерифа без слов прочитали жесты своего командира и плотным кольцом окружили двух врагов. Внимание Симона было слишком сильно поглощено угрозой, исходившей от стоявшего перед ним противника, чтобы он заметил угрозу, надвинувшуюся сзади.
— Я не желаю более оставаться здесь и выслушивать эту черную клевету! — гневно крикнул он и нетерпеливо развернулся, намереваясь уйти.
Лишь теперь он увидел стоявших плечом к плечу вооруженных людей шерифа, которые преградили ему дорогу к воротам, и остановился, как затравленный олень. Он дико озирался, еще не веря, что удача отвернулась от него.
Шериф неторопливо подошел ближе и сказал:
— Сними перчатки!
Не больно-то приятно смотреть, как человеческое существо теряет самообладание и пытается спастись бегством, как оно бьется, словно дикая кошка, в окружении врагов, как пытается вырваться, когда его уже схватили и связали. Из уважения к аббату люди шерифа дали Симону выбежать за ворота на дорогу, ведущую в Форгейт, и взяли беглеца уже за стенами обители. С его уже связанных рук сняли перчатки и, когда руки обнажились, на среднем пальце правой руки обнаружили бледную полоску, белевшую, словно снег на свежевспаханном поле, а также отчетливо видимую вмятинку от камня. Когда Симона обыскивали, он вырывался и сыпал проклятиями, угрюмо прижав подбородок к груди, так что людям шерифа пришлось силою поднять ему голову и снять с шеи находившийся под рубашкой шнурок, на котором и висело кольцо.
Когда четверо людей шерифа увели Симона в замок, в темницу, на большом монастырском дворе наступила страшная, мертвая тишина. Потрясенный до глубины души Йоселин сжимал в объятиях Ивету и дрожал всем телом, ощущая невыразимое облегчение и не до конца еще осознавая случившееся. Леди Агнес стояла прямо, пристально глядя вслед уводимому врагу, покуда тот не скрылся из виду, затем как-то обмякла, обхватила голову руками и скупо заплакала в своей одинокой печали. Кто бы мог подумать, что она так любила своего не больно-то симпатичного мужа?
Женщины-мегеры более не существовало. Леди Агнес опустила руки и медленно, словно во сне, пошла через взволнованную толпу, которая тут же расступилась перед ней. Взойдя на крыльцо странноприимного дома, старая леди еще раз окинула толпу взглядом, не задержав взора даже на Ивете, словно той не существовало вовсе, и исчезла за дверью.
— Потом она все расскажет по порядку, — заметил аббат Радульфус мрачно и спокойно. — Ее показания очень важны. А муж ее мертв, и перед нами ли ему теперь отвечать?
— Во всяком случае не перед моим трибуналом, — сухо сказал Жильбер Прескот и повернулся к своим людям, которые еще оставались в обители. — Прежде чем мы отправимся в лес за телом покойного Пикара, скажи-ка мне, сержант, как вышло, что ты следил именно за кустами у Меола, когда все мы прочесывали лес? По крайней мере, до моих ушей не доходило ничего, что могло бы навести нас на такую мысль.
— Это случилось, когда вы уже уехали, милорд, — ответил сержант. — Ко мне пришел Джехан и сказал, что раз беглец имеет виды на молодую леди, то вряд ли он упустит такую возможность, когда нас тут осталось так мало, и попытается выкрасть девушку. — Сержант подозвал того самого смышленого парня, который уже не в первый раз давал ему дельные советы. Теперь, когда его патрон оказался злодеем, этот парень чувствовал себя не очень-то уверенно. — Если помните, милорд, он же и подал идею, мол, если у парня голова на плечах, он вполне может спрятаться в саду своего господина. А когда мы обыскали сад, то обнаружили, что он и впрямь был там, но уже ушел. Да и на этот раз его совет показался мне верным, вот мы и устроили засаду.
— Похоже, дружок, твои догадки были вдохновлены самим небом, — сказал Прескот, мрачно глядя на догадливого охранника. — Однако скорее всего куда в большей степени тобой руководило адское пламя. Отвечай, когда Агилон надоумил тебя обыскать пристройки епископского дома? В котором часу?
У Джехана хватило ума не лгать, хотя признался он без особой охоты.
— Милорд, это было после того, как привезли тело покойного милорда Домвиля. Как только Агилон вернулся в епископский дом, он сразу мне и высказал свои предположения. Он сказал, что если мы поймаем беглеца, то я получу повышение, а сам он будет помалкивать.
Йоселин в отчаянии сжал голову обеими руками, еще не понимая до конца смысла сказанного.
— Но ведь именно он помогал мне! Он нашел меня в лесу и спрятал сам, по доброй воле…
— Скорее по злой! — заметил брат Кадфаэль. — Ты, юноша, предоставил ему возможность не только поскорее вступить во владение весьма значительным наследством, но и добавить к нему эту молодую леди со всеми ее землями. Ты выступал в роли козла отпущения и должен был принять на себя все обвинения и весь гнев. Со смертью Юона де Домвиля именно твое имя должно было прийти на ум любому. Поэтому злодею нужно было, чтобы ты некоторое время оставался на свободе, в каком-нибудь известном ему месте, дабы сразу после смерти барона он мог направить туда людей шерифа. И лишь твоя самовольная отлучка из укрытия нарушила планы убийцы и спасла тебя от виселицы.
— Ты хочешь сказать, что сегодня вечером он намеренно подстроил мне ловушку? — спросил Йоселин, осознав все предательство Симона и нахмурив чело, словно у него сильно болела голова. — А я-то считал его другом, просил о помощи…
— Но как? — удивился Кадфаэль. — Как ты мог общаться с ним?
Йоселин рассказал все как есть, однако ни словом не обмолвился ни о Лазаре, ни о Бране, ни о ком другом, кто и впрямь помог ему. Наверняка он когда-нибудь расскажет об этом Ивете или даже брату Кадфаэлю, но не здесь и не сейчас.
— Стало быть, Агилон узнал, что ты где-то прячешься, но не знал, где именно. Он не мог навести на твой след людей шерифа, и ему оставалось только ждать, покуда тебя не поймают и ты не предстанешь перед законом. Поэтому он передал записку молодой леди и привел твоего коня. Ведь, не увидев своего коня, ты едва ли рискнул бы пойти в сад, где тебя могли схватить. А затем Агилон шепнул словечко Джехану. Сам-то он не хотел участвовать в твоей поимке, дабы сохранить маску верного друга в глазах девушки. А когда бы тебя схватили и повесили, — мрачно сказал брат Кадфаэль, не желая говорить обиняками перед этим добросердечным юношей, который был сильно подавлен, узнав о столь подлой измене друга, — я сомневаюсь, что Годфри Пикар отказался бы соединить узами брака свою племянницу с убийцей — неразоблаченным убийцей! А пока еще оставалась возможность разоблачения, Пикар решил подождать, не рискуя своей репутацией, но, как выяснилось, рисковал своей жизнью.
— Отвечай, Джехан! — приказал шериф, мрачно улыбаясь. — Это Агилон вновь указал тебе путь вверх по служебной лестнице?
— Нынче утром он намекнул мне… — неохотно признался Джехан.
— Нынче утром! Еще до нашего отъезда! И ты ни словом не обмолвился ни мне, ни сержанту, покуда мы не уехали.
— Да, приятель, продвижение по службе в ближайшее время тебе никак не грозит. И считай себя счастливчиком, если тебе удастся избежать хорошей порки!
Джехан посчитал, что и впрямь легко отделался, и поспешил убраться подальше с глаз долой.
— А теперь нам будет лучше поехать в лес за покойником, — сказал шериф, возвращаясь к своим неотложным делам, — Ты отведешь нас, брат? Мы поедем верхами и возьмем с собой еще одну лошадь, на которой Пикар совершит свою последнюю поездку.
Шериф и полдюжины всадников отправились в путь. Кадфаэль не без удовольствия вновь ощутил под седлом не слабосильного мула, а прекрасного, статного жеребца. Аббат проводил их взглядом до ворот, затем с невозмутимым видом повернулся к взволнованной и изумленной братии.
— Успокойтесь, ступайте вымойте руки и отправляйтесь на ужин. Не будем отступать от наших порядков. Мирские беспокойства даются нам в наказание и служат испытанием избранного нами призвания. Милость Божья не подвержена влиянию глупости и порочности человеческой.
Монахи послушно повиновались. Поймав взгляд аббата Радульфуса, даже приор Роберт склонил голову и последовал за остальными. Слабо улыбаясь, аббат теперь стоял один напротив двух молодых людей, которые все еще держались за руки и не сводили с него беспокойных взглядов. Слишком многое и слишком неожиданно случилось с этими двумя еще почти детьми, не до конца проснувшимися и не вполне еще понимающими, где сон, а где реальность. Сон их был воистину ужасен, но реальность обещала им облегчение.
— Полагаю, сын мой, — мягко сказал аббат, — тебе незачем беспокоиться о втором обвинении, которое выдвигал против тебя твой господин. В нынешних обстоятельствах ни один честный человек не примет это обвинение всерьез, а Жильбер Прескот человек честный. Мне остается только гадать, Агилон ли спрятал то ожерелье в твою седельную сумку, присовокупив его к медали Святого Джеймса.
— Я сомневаюсь в этом, отец, — сказал Йоселин, стараясь быть честным даже теперь, когда друг столь подло предал его. — Я думаю, он и не помышлял об убийстве, покуда меня не выгнали, не обвинили в краже и я не сбежал из-под ареста. Наверное, брат Кадфаэль прав, говоря, что Симон решил сделать из меня козла отпущения. Ожерелье скорее всего подложил мне сам милорд Домвиль. Однако, отец, не об этом пекусь я нынче. Меня беспокоит эта молодая леди.
Йоселин облизнул пересохшие губы, подбирая нужные слова, однако аббат ждал молча, не приходя юноше на помощь. Ивета толке с тревогой пристально смотрела на юношу, опасаясь, что тот поведет себя слишком благородно и, стало быть, слишком глупо, ибо полагала, что Йоселин честно заслужил ее руку.
— Отец, — начал юноша, — опекуны этой молодой леди поступили с ней несправедливо. Теперь ее дядя мертв, а ее тетя, даже если и могла бы опекать саму девушку, едва ли получит право распоряжаться всем ее значительным состоянием. И я прошу вас, отец, отныне взять ее опеку на себя, ибо я уверен, что в этом случае с ней будут обращаться благородно и по достоинству и что она, как того заслуживает, будет счастлива. Если вы обратитесь с таким прошением к королю, он не откажет вам.
Аббат немного подождал, не произнося ни слова, затем скупо улыбнулся.
— Это все? — спросил он. — Ты ничего не просишь для себя?
— Ничего! — выпалил Йоселин, что выдало в его словах не что иное, как высокомерие аристократа.
— Зато у меня есть своя просьба, отец, — вмешалась Ивета, недовольно сжимая в своей руке руку юноши, который отказывался от претензий на нее. — Я прошу вас не держать зла на Йоселина и считать его моим ближайшим другом, ибо я люблю его, а он любит меня. Я обещаю повиноваться вам во всем, если вы возьмете на себя мою опеку, но я не расстанусь с Йоселином, никогда не полюблю и не выйду замуж за другого.
— Подойдите ко мне, — вымолвил аббат, не в силах сдержать улыбку. — Полагаю, нам будет лучше посидеть за ужином в моих покоях и обсудить планы на будущее. Спешить нам некуда, а поразмыслить следует о многом. Размышление после молитвы первое дело, однако размышлять лучше за трапезой и стаканчиком вина.
Еще до вечерни шериф со своими людьми привез в обитель тело покойного Годфри Пикара. Тело положили в часовне и зажгли свечи, дабы осмотреть его. Необагренный кровью кинжал Пикара нашли в траве, в нескольких ярдах от трупа, как раз там, где нашел его Кадфаэль и куда положил вновь. Кинжал вложили обратно в ножны на поясе покойника, однако никто не мог объяснить того странного обстоятельства, что обнаженный кинжал лежал в траве без следов крови.
Пикар был мертв, его убийца, убивший к тому же своего дядю, находился за решеткой в замке Шрусбери. Если в этом втором убийстве и были кое-какие странности, то никто, кроме брата Кадфаэля, не обратил на них внимания. Впрочем, на некоторое время эти странности и его поставили в тупик, как озадачили бы они и людей шерифа, дай они себе труд задуматься о них. Пикар был задушен голыми руками, хотя у него был кинжал и явно было время вытащить его из ножен. Вытащить — да, но не обагрить кровью. А убийца умертвил его голыми руками, ибо, похоже, был безоружен.
Ночь стояла тихая. Свечи горели ровно, и в свете их пламени были хорошо видны вздутое лицо покойника, искусанный язык и помятое горло. Низко склонившись, Кадфаэль долго разглядывал следы, оставшиеся от сильных пальцев, которые заставили Пикара расстаться с жизнью. Однако Кадфаэль не вымолвил ни слова. Да его никто и не спрашивал. К полному удовлетворению шерифа, он получил ответы на все свои вопросы.
— Завтра надо будет взять с собой какую-нибудь кобылу, чтобы выманить серого жеребца из леса, — заметил Прескот, закрывая полотном лицо Пикара. — Конь этот хороший, дорогой. Вдова, если захочет, может продать его в Шрусбери за хорошие деньги.
— Ты… ты! Где ты, трус! Убийца! Выходи! Это ты, ты, Симон Агилон! Ты убил моего мужа!
Толпа расступилась перед ее гневным взором и указующим перстом.
— Посмотри мне в глаза, убийца проклятый! Слышишь меня?!
Можно было не сомневаться, что слышали ее даже в Форгейте и в суеверном страхе осеняли себя крестным знамением, полагая, что в эту минуту явился демон, дабы забрать душу какого-нибудь отпетого грешника. Что же касается Симона, то он застыл на месте, ошеломленный настолько, что был не в силах даже отступить перед этим натиском. Он открыл рот от изумления и потерял дар речи, глядя, как Агнес бушует перед ним, сверкая черными очами, мечущими в свете факелов красноватые молнии. Стоявший рядом с Симоном Гай беспомощно переводил изумленный взгляд с одного лица на другое и с опаской отступил на пару шагов от места этой неожиданно разгоревшейся смертельной схватки.
— Ты убил его! Этого не мог сделать никто другой. Ты ехал рядом с ним в цепочке, я знаю, слышала, как вас расставляли. Скажи, Фиц-Джон, пусть все услышат! Где было место этого, человека?
— Он ехал рядом с сэром Годфри, — произнес ошеломленный Гай. — Но все же…
— Вот именно, рядом… И на пути домой ему было нетрудно в густом лесу подстроить засаду. Ты вернулся одним из последних, Симон Агилон! И это ты сделал все, чтобы сэр Годфри никогда не вернулся!
Шериф с аббатом, удивленные и озадаченные не менее других, подошли поближе к месту этой неожиданной стычки, однако пока не делали попыток вмешаться. Проглотив комок в горле и обретя дар речи, Симон с трудом вымолвил:
— Она сошла с ума! Во имя всего святого, чем я заслужил такое обвинение? Я не виновен в его смерти, откуда мне знать… В последний раз я видел сэра Годфри три часа назад, живым и здоровым, он ехал через лес, как и все мы. Несчастная леди от горя совсем лишилась рассудка, она обвиняет наугад…
— Я обвиняю тебя! — крикнула леди Агнес. — Ибо ты убийца! Ты знаешь это не хуже меня. Ложь не спасет тебя!
— Почему меня обвиняют в убийстве человека, который был моим другом? — воззвал Симон к аббату и шерифу, протянув к ним руки, облаченные в перчатки. — Я не был с ним в ссоре. Зачем мне было убивать его? Вы же видите, она помешалась.
— Нет, ты поссорился с ним! — мстительно взвизгнула леди Агнес — И ты это знаешь. Спрашиваешь зачем? И ты смеешь спрашивать об этом меня? До потому, что он подозревал тебя, он был уверен, что это ты убил своего дядю и господина!
Обвинения становились все более чудовищными, однако на этот раз Симон на мгновение осекся и побледнел, но вскоре поборол немоту и подал голос в свою защиту:
— Как это возможно? Всем известно, что мой дядя отпустил меня домой, дал отдых всем слугам и уехал один. Я, как мне было велено, лег спать и проспал допоздна… Меня разбудили, когда обнаружили, что дядя так и не вернулся…
Леди Агнес протестующе махнула рукой:
— Ты пошел спать, это так, не сомневаюсь… Но затем встал, прокрался в ночной лес и устроил свою дьявольскую засаду. Тебе нетрудно было ускользнуть и затем вернуться незамеченным, когда ты сделал свое черное дело. Помимо главного входа, в доме много других входов и выходов, а кому как не тебе было позволено ходить где и когда угодно? У кого были под рукой все ключи? Кто больше тебя выигрывал от смерти старого барона? И ведь дело не только в его наследстве! О нет! Попробуй отрицать, если посмеешь, что как раз вечером того дня, когда привезли еще не остывшее тело мертвого Юона, ты пришел к моему мужу и договорился с ним, что женишься вместо барона на моей племяннице, наследуя при этом невесту, титул и все прочее. Попробуй отрицать! У меня есть свидетель, это было в присутствии моей служанки!
Симон затравленно озирался, протестуя:
— Почему бы мне и не претендовать на руку Иветы? Мои владения сравнимы с ее владениями, это был бы равный брак. Я уважаю и высоко ставлю молодую леди. Да и сэр Годфри не отказал мне. Однако я просил его немного потерпеть и подождать со свадьбой, и он согласился…
Ивета с силой сжала свои пальцы, зажатые в руке Йоселина. В голове ее не укладывались два их последних свидания, когда Симон казался ей единственным другом, предлагал ей свою помощь и клялся в верности Йоселину. Первое свидание сопровождалось улыбками и кивками леди Агнес, радовавшейся, что дело вновь налаживается. А второе… все было совсем иначе: Симон сам признался, что впал в немилость, и объяснил, почему это произошло. Что же такое могло случиться между ним и ее дядей, из-за чего все переменилось?
— Так оно и было! — с ненавистью в голосе воскликнула леди Агнес. — Сэр Годфри считал тебя честным человеком. Но дело в том, что на горле покойного Юона де Домвиля осталась черная вмятина и порез! Об этом рассказал монах, и мой муж слышал его слова, так же как и ты. Вмятину и порез оставило кольцо, которое убийца носил на правой руке. А кто после этого видел тебя без перчаток? Ты их никогда не снимаешь! Но на похоронах барона тебе, злодей, все-таки пришлось их снять, чтобы взять кропило. И ты передал его как раз моему мужу! И он увидел — нет, не кольцо, которое ты снял, едва услышав слова монаха, — он увидел белый ободок на пальце, оставшийся от кольца, и вмятинку от камня. И тогда он вспомнил, что именно ты и носил такое кольцо. И он был настолько глуп, что сказал тебе об этом, когда ты явился к нам. И он порвал все отношения с человеком, которого имел все основания считать убийцей.
Ивета, поневоле повзрослевшая за эти полчаса, подумала, что, наверное, так оно и было. Вот, значит, в чем крылась причина перемены к Симону! Вовсе не потому, что дядя не хотел иметь дело с убийцей, на которого пока не упало и тени подозрения. Скорее потому, что, покуда существовала сама возможность разоблачения, дядя не хотел рисковать своим именем. А дай ему твердые гарантии безопасности, и ничто не остановило бы его. За Йоселином все еще шла охота, его все еще могли схватить — схватить и повесить… А она сама пребывала бы в убеждении, что на белом свете у нее остался один-единственный друг — Симон Агилон!
А ведь он уверял ее, что впал в немилость, так как защищал Йоселина! И со временем, пережив горе, она могла бы отдать ему свое сердце! Содрогнувшись от ужаса, Ивета крепко прижалась к Йоселину.
— Я же требовала, умоляла его не иметь дела с таким человеком! — причитала леди Агнес — И ты, Агилон, отлично понимал, что его долг не молчать о своих подозрениях, даже не имея прямых доказательств! И ты сделал все, чтобы он никогда не заговорил! Но ты забыл обо мне!
— Женщина, ты сошла с ума! — крикнул Симон, надрывая голос и размахивая руками перед лицом леди Агнес. — Как я мог устроить ловушку для своего дяди, если я понятия не имел, куда он поехал и уж тем более — какой дорогой будет возвращаться? Откуда мне было знать, что в этих местах он держит свою возлюбленную?
Все это время Кадфаэль стоял молча, но теперь заговорил:
— Есть один человек, который точно скажет, что ты, Симон Агилон, прекрасно знал это, знал, как никто другой. Авис из Торнбери утверждает, а я полагаю, что найдется и пара других свидетелей, которые подтвердят истинность ее слов, ибо она ничем не рискует и молчать ей незачем, — так вот она утверждает, что не кто иной, как ты, был доверенным человеком барона и по его приказу сопровождал ее при переездах с места на место. И именно ты привез ее в охотничий домик, так что дорогу туда ты знаешь. Кроме того, у Юона де Домвиля в его любовных делах был лишь один доверенный человек. И в последние три года этим человеком был ты.
Леди Агнес испустила длинный вопль, в котором слились горе и радость. Она торжествующе указала на Симона перстом:
— Снимите с него перчатки! Сами увидите! Кольцо наверняка сейчас при нем, иначе кто-нибудь мог найти его и все бы раскрылось. Обыщите его, оно с ним! Зачем ему прятать кольцо, если бы оно не оставляло следов на шее мертвеца?
Люди шерифа без слов прочитали жесты своего командира и плотным кольцом окружили двух врагов. Внимание Симона было слишком сильно поглощено угрозой, исходившей от стоявшего перед ним противника, чтобы он заметил угрозу, надвинувшуюся сзади.
— Я не желаю более оставаться здесь и выслушивать эту черную клевету! — гневно крикнул он и нетерпеливо развернулся, намереваясь уйти.
Лишь теперь он увидел стоявших плечом к плечу вооруженных людей шерифа, которые преградили ему дорогу к воротам, и остановился, как затравленный олень. Он дико озирался, еще не веря, что удача отвернулась от него.
Шериф неторопливо подошел ближе и сказал:
— Сними перчатки!
Не больно-то приятно смотреть, как человеческое существо теряет самообладание и пытается спастись бегством, как оно бьется, словно дикая кошка, в окружении врагов, как пытается вырваться, когда его уже схватили и связали. Из уважения к аббату люди шерифа дали Симону выбежать за ворота на дорогу, ведущую в Форгейт, и взяли беглеца уже за стенами обители. С его уже связанных рук сняли перчатки и, когда руки обнажились, на среднем пальце правой руки обнаружили бледную полоску, белевшую, словно снег на свежевспаханном поле, а также отчетливо видимую вмятинку от камня. Когда Симона обыскивали, он вырывался и сыпал проклятиями, угрюмо прижав подбородок к груди, так что людям шерифа пришлось силою поднять ему голову и снять с шеи находившийся под рубашкой шнурок, на котором и висело кольцо.
Когда четверо людей шерифа увели Симона в замок, в темницу, на большом монастырском дворе наступила страшная, мертвая тишина. Потрясенный до глубины души Йоселин сжимал в объятиях Ивету и дрожал всем телом, ощущая невыразимое облегчение и не до конца еще осознавая случившееся. Леди Агнес стояла прямо, пристально глядя вслед уводимому врагу, покуда тот не скрылся из виду, затем как-то обмякла, обхватила голову руками и скупо заплакала в своей одинокой печали. Кто бы мог подумать, что она так любила своего не больно-то симпатичного мужа?
Женщины-мегеры более не существовало. Леди Агнес опустила руки и медленно, словно во сне, пошла через взволнованную толпу, которая тут же расступилась перед ней. Взойдя на крыльцо странноприимного дома, старая леди еще раз окинула толпу взглядом, не задержав взора даже на Ивете, словно той не существовало вовсе, и исчезла за дверью.
— Потом она все расскажет по порядку, — заметил аббат Радульфус мрачно и спокойно. — Ее показания очень важны. А муж ее мертв, и перед нами ли ему теперь отвечать?
— Во всяком случае не перед моим трибуналом, — сухо сказал Жильбер Прескот и повернулся к своим людям, которые еще оставались в обители. — Прежде чем мы отправимся в лес за телом покойного Пикара, скажи-ка мне, сержант, как вышло, что ты следил именно за кустами у Меола, когда все мы прочесывали лес? По крайней мере, до моих ушей не доходило ничего, что могло бы навести нас на такую мысль.
— Это случилось, когда вы уже уехали, милорд, — ответил сержант. — Ко мне пришел Джехан и сказал, что раз беглец имеет виды на молодую леди, то вряд ли он упустит такую возможность, когда нас тут осталось так мало, и попытается выкрасть девушку. — Сержант подозвал того самого смышленого парня, который уже не в первый раз давал ему дельные советы. Теперь, когда его патрон оказался злодеем, этот парень чувствовал себя не очень-то уверенно. — Если помните, милорд, он же и подал идею, мол, если у парня голова на плечах, он вполне может спрятаться в саду своего господина. А когда мы обыскали сад, то обнаружили, что он и впрямь был там, но уже ушел. Да и на этот раз его совет показался мне верным, вот мы и устроили засаду.
— Похоже, дружок, твои догадки были вдохновлены самим небом, — сказал Прескот, мрачно глядя на догадливого охранника. — Однако скорее всего куда в большей степени тобой руководило адское пламя. Отвечай, когда Агилон надоумил тебя обыскать пристройки епископского дома? В котором часу?
У Джехана хватило ума не лгать, хотя признался он без особой охоты.
— Милорд, это было после того, как привезли тело покойного милорда Домвиля. Как только Агилон вернулся в епископский дом, он сразу мне и высказал свои предположения. Он сказал, что если мы поймаем беглеца, то я получу повышение, а сам он будет помалкивать.
Йоселин в отчаянии сжал голову обеими руками, еще не понимая до конца смысла сказанного.
— Но ведь именно он помогал мне! Он нашел меня в лесу и спрятал сам, по доброй воле…
— Скорее по злой! — заметил брат Кадфаэль. — Ты, юноша, предоставил ему возможность не только поскорее вступить во владение весьма значительным наследством, но и добавить к нему эту молодую леди со всеми ее землями. Ты выступал в роли козла отпущения и должен был принять на себя все обвинения и весь гнев. Со смертью Юона де Домвиля именно твое имя должно было прийти на ум любому. Поэтому злодею нужно было, чтобы ты некоторое время оставался на свободе, в каком-нибудь известном ему месте, дабы сразу после смерти барона он мог направить туда людей шерифа. И лишь твоя самовольная отлучка из укрытия нарушила планы убийцы и спасла тебя от виселицы.
— Ты хочешь сказать, что сегодня вечером он намеренно подстроил мне ловушку? — спросил Йоселин, осознав все предательство Симона и нахмурив чело, словно у него сильно болела голова. — А я-то считал его другом, просил о помощи…
— Но как? — удивился Кадфаэль. — Как ты мог общаться с ним?
Йоселин рассказал все как есть, однако ни словом не обмолвился ни о Лазаре, ни о Бране, ни о ком другом, кто и впрямь помог ему. Наверняка он когда-нибудь расскажет об этом Ивете или даже брату Кадфаэлю, но не здесь и не сейчас.
— Стало быть, Агилон узнал, что ты где-то прячешься, но не знал, где именно. Он не мог навести на твой след людей шерифа, и ему оставалось только ждать, покуда тебя не поймают и ты не предстанешь перед законом. Поэтому он передал записку молодой леди и привел твоего коня. Ведь, не увидев своего коня, ты едва ли рискнул бы пойти в сад, где тебя могли схватить. А затем Агилон шепнул словечко Джехану. Сам-то он не хотел участвовать в твоей поимке, дабы сохранить маску верного друга в глазах девушки. А когда бы тебя схватили и повесили, — мрачно сказал брат Кадфаэль, не желая говорить обиняками перед этим добросердечным юношей, который был сильно подавлен, узнав о столь подлой измене друга, — я сомневаюсь, что Годфри Пикар отказался бы соединить узами брака свою племянницу с убийцей — неразоблаченным убийцей! А пока еще оставалась возможность разоблачения, Пикар решил подождать, не рискуя своей репутацией, но, как выяснилось, рисковал своей жизнью.
— Отвечай, Джехан! — приказал шериф, мрачно улыбаясь. — Это Агилон вновь указал тебе путь вверх по служебной лестнице?
— Нынче утром он намекнул мне… — неохотно признался Джехан.
— Нынче утром! Еще до нашего отъезда! И ты ни словом не обмолвился ни мне, ни сержанту, покуда мы не уехали.
— Да, приятель, продвижение по службе в ближайшее время тебе никак не грозит. И считай себя счастливчиком, если тебе удастся избежать хорошей порки!
Джехан посчитал, что и впрямь легко отделался, и поспешил убраться подальше с глаз долой.
— А теперь нам будет лучше поехать в лес за покойником, — сказал шериф, возвращаясь к своим неотложным делам, — Ты отведешь нас, брат? Мы поедем верхами и возьмем с собой еще одну лошадь, на которой Пикар совершит свою последнюю поездку.
Шериф и полдюжины всадников отправились в путь. Кадфаэль не без удовольствия вновь ощутил под седлом не слабосильного мула, а прекрасного, статного жеребца. Аббат проводил их взглядом до ворот, затем с невозмутимым видом повернулся к взволнованной и изумленной братии.
— Успокойтесь, ступайте вымойте руки и отправляйтесь на ужин. Не будем отступать от наших порядков. Мирские беспокойства даются нам в наказание и служат испытанием избранного нами призвания. Милость Божья не подвержена влиянию глупости и порочности человеческой.
Монахи послушно повиновались. Поймав взгляд аббата Радульфуса, даже приор Роберт склонил голову и последовал за остальными. Слабо улыбаясь, аббат теперь стоял один напротив двух молодых людей, которые все еще держались за руки и не сводили с него беспокойных взглядов. Слишком многое и слишком неожиданно случилось с этими двумя еще почти детьми, не до конца проснувшимися и не вполне еще понимающими, где сон, а где реальность. Сон их был воистину ужасен, но реальность обещала им облегчение.
— Полагаю, сын мой, — мягко сказал аббат, — тебе незачем беспокоиться о втором обвинении, которое выдвигал против тебя твой господин. В нынешних обстоятельствах ни один честный человек не примет это обвинение всерьез, а Жильбер Прескот человек честный. Мне остается только гадать, Агилон ли спрятал то ожерелье в твою седельную сумку, присовокупив его к медали Святого Джеймса.
— Я сомневаюсь в этом, отец, — сказал Йоселин, стараясь быть честным даже теперь, когда друг столь подло предал его. — Я думаю, он и не помышлял об убийстве, покуда меня не выгнали, не обвинили в краже и я не сбежал из-под ареста. Наверное, брат Кадфаэль прав, говоря, что Симон решил сделать из меня козла отпущения. Ожерелье скорее всего подложил мне сам милорд Домвиль. Однако, отец, не об этом пекусь я нынче. Меня беспокоит эта молодая леди.
Йоселин облизнул пересохшие губы, подбирая нужные слова, однако аббат ждал молча, не приходя юноше на помощь. Ивета толке с тревогой пристально смотрела на юношу, опасаясь, что тот поведет себя слишком благородно и, стало быть, слишком глупо, ибо полагала, что Йоселин честно заслужил ее руку.
— Отец, — начал юноша, — опекуны этой молодой леди поступили с ней несправедливо. Теперь ее дядя мертв, а ее тетя, даже если и могла бы опекать саму девушку, едва ли получит право распоряжаться всем ее значительным состоянием. И я прошу вас, отец, отныне взять ее опеку на себя, ибо я уверен, что в этом случае с ней будут обращаться благородно и по достоинству и что она, как того заслуживает, будет счастлива. Если вы обратитесь с таким прошением к королю, он не откажет вам.
Аббат немного подождал, не произнося ни слова, затем скупо улыбнулся.
— Это все? — спросил он. — Ты ничего не просишь для себя?
— Ничего! — выпалил Йоселин, что выдало в его словах не что иное, как высокомерие аристократа.
— Зато у меня есть своя просьба, отец, — вмешалась Ивета, недовольно сжимая в своей руке руку юноши, который отказывался от претензий на нее. — Я прошу вас не держать зла на Йоселина и считать его моим ближайшим другом, ибо я люблю его, а он любит меня. Я обещаю повиноваться вам во всем, если вы возьмете на себя мою опеку, но я не расстанусь с Йоселином, никогда не полюблю и не выйду замуж за другого.
— Подойдите ко мне, — вымолвил аббат, не в силах сдержать улыбку. — Полагаю, нам будет лучше посидеть за ужином в моих покоях и обсудить планы на будущее. Спешить нам некуда, а поразмыслить следует о многом. Размышление после молитвы первое дело, однако размышлять лучше за трапезой и стаканчиком вина.
Еще до вечерни шериф со своими людьми привез в обитель тело покойного Годфри Пикара. Тело положили в часовне и зажгли свечи, дабы осмотреть его. Необагренный кровью кинжал Пикара нашли в траве, в нескольких ярдах от трупа, как раз там, где нашел его Кадфаэль и куда положил вновь. Кинжал вложили обратно в ножны на поясе покойника, однако никто не мог объяснить того странного обстоятельства, что обнаженный кинжал лежал в траве без следов крови.
Пикар был мертв, его убийца, убивший к тому же своего дядю, находился за решеткой в замке Шрусбери. Если в этом втором убийстве и были кое-какие странности, то никто, кроме брата Кадфаэля, не обратил на них внимания. Впрочем, на некоторое время эти странности и его поставили в тупик, как озадачили бы они и людей шерифа, дай они себе труд задуматься о них. Пикар был задушен голыми руками, хотя у него был кинжал и явно было время вытащить его из ножен. Вытащить — да, но не обагрить кровью. А убийца умертвил его голыми руками, ибо, похоже, был безоружен.
Ночь стояла тихая. Свечи горели ровно, и в свете их пламени были хорошо видны вздутое лицо покойника, искусанный язык и помятое горло. Низко склонившись, Кадфаэль долго разглядывал следы, оставшиеся от сильных пальцев, которые заставили Пикара расстаться с жизнью. Однако Кадфаэль не вымолвил ни слова. Да его никто и не спрашивал. К полному удовлетворению шерифа, он получил ответы на все свои вопросы.
— Завтра надо будет взять с собой какую-нибудь кобылу, чтобы выманить серого жеребца из леса, — заметил Прескот, закрывая полотном лицо Пикара. — Конь этот хороший, дорогой. Вдова, если захочет, может продать его в Шрусбери за хорошие деньги.