Питерс Эллис
Роза в уплату (Хроники брата Кадфаэля - 13)

   Эллис Питерс
   Роза в уплату
   (Хроники брата Кадфаэля -13)
   Глава первая
   Весна 1142 года запоздала, холода затянулись на весь апрель и смягчились только к началу мая. Природа оживала медленно и как бы нехотя. Птицы держались поближе к жилью, выискивая места потеплее. Пчелы начали просыпаться очень поздно, и к тому же их надо было подкармливать, потому что зимние запасы в ульях вышли, а весенние цветы все еще не распустились. Ничего еще не сеяли - в этом не было никакого смысла: все равно семена сгнили бы в промерзшей земле или их склевали бы птицы.
   Холод, казалось, сковал и людей, и их дела. Раздоры поутихли. На пасху, когда у короля Стефана прошел первый приступ радости по случаю освобождения, он совершил поездку на север, чтобы восстановить оборвавшиеся было нити своего влияния, но, вернувшись, заболел, да так тяжело, что по всей Англии поползли слухи о его близкой смерти, а его кузина и соперница, императрица Матильда, предусмотрительно поспешила перебраться со своими присными в Оксфорд, где и стала терпеливо ожидать того времени, когда слухи оправдаются. Однако Стефан упрямо отказывался умирать и к концу мая решительно пошел на поправку. В первых числах июня заморозки прекратились. Пронизывающий ветер сменился умеренным бризом, выглянуло солнце и своими лучами принялось поглаживать землю, словно теплой ласковой рукой. Семена в земле ожили, на поверхность пробились зеленые стрелки, и вдруг море цветов золотых, пурпурных, белых, расцветших тем более пышно, что им пришлось так долго ждать,- залило сады и луга. Ликуя и торопясь, люди начали запоздалый сев. А король Стефан поднялся с постели, словно великан, разорвавший оковы какого-то злого наваждения, выздоровел и перешел к энергичным действиям: он обрушился на портовый город Варегем, самый восточный из тех, куда могли добраться корабли его врагов, и без особых усилий захватил и город, и замок.
   - А теперь снова двигается на север в сторону Сайренчестера, рассказывал Хью Берингар, окрыленный новостями,- чтобы один за другим занять аванпосты императрицы, если, конечно, сумеет сохранить прилив энергии.
   Это был фатальный порок короля, отчаянно мешавший ему в военных действиях, - у Стефана не хватало выдержки, и, если сразу добиться желаемого не удавалось, он снимал осаду через три дня и, без пользы расточая силы, отправлялся осаждать какую-нибудь другую крепость.
   - Может, все еще кончится неплохо! - с надеждой заключил Хью.
   Тем временем брат Кадфаэль, мысли которого были заняты гораздо более мелкими, но не менее важными вопросами, разглядывал свои грядки в травном саду, при этом носком сандалии он ковырял землю, потемневшую и ставшую значительно мягче после прошедшего утром хорошего дождя.
   - По всем правилам морковь следовало посеять месяц назад,- задумчиво произнес он, - да и первая редиска будет деревянной и сморщенной, как старая кожа, но потом мы, возможно, получим что-нибудь более сочное. К счастью, пока пчелы спали, деревья не зацвели, но все равно урожай в этом году будет плохой. Все задержалось на четыре недели, впрочем, природа как-то умеет нагонять. Варегем, говоришь? И что Варегем?
   - Стефан взял его. Город, замок и порт - вообще все. Роберту Глостерскому, который ушел оттуда всего десятью днями раньше, это как плевок в лицо. Я тебе не говорил? Известие пришло три дня назад. В апреле императрица встречалась со своим братом в Дивайзисе, и, похоже, они решили, что сейчас самое время мужу этой леди проявить некоторую заботу о ее делах и лично прибыть сюда, чтобы помочь ей наложить лапу на корону Стефана. Они отправили к Джеффри в Нормандию послов, но тот отослал их обратно, заявив, что, разумеется, готов на все, но люди, которых к нему прислали, ему незнакомы, он не знает ни их имен, ни их репутации и отказывается иметь дело с кем-либо, кроме самого графа Глостерского. Если Роберт не приедет, передал Джеффри, посылать кого-нибудь другого бесполезно.
   Кадфаэль тут же оторвался от созерцания вялых всходов.
   - И Роберт дал себя уговорить? - спросил он с изумлением.
   - Очень неохотно. Он боится оставить сестру, боится доверить ее людям, которые едва не бросили ее после Вестминстерской бойни, да и вообще, я сомневаюсь, что он тешит себя надеждой добиться чего-нибудь от герцога Анжуйского. И все же он позволил себя уговорить. И отчалил из Варегема. Но теперь он столкнется с большими трудностями, когда захочет вернуться. Ведь порт в руках короля. Это был хороший, решительный бросок. Если бы только Стефану удалось удержать город!
   - Мы отслужили мессу по случаю выздоровления короля,- рассеянно заметил Кадфаэль и выдернул длинный осот, выросший на грядке с мятой. - Отчего это, скажи на милость, сорняки растут втрое быстрее растений, за которыми мы заботливо ухаживаем? Три дня назад здесь было чисто. Если бы так же всходила капуста, я бы уже завтра прорядил ее.
   - Разумеется, ваши молитвы укрепят решимость Стефана, - промолвил Хью, хотя в голосе его не было надлежащей убежденности. - Тебе до сих пор не дали помощника? Пора бы уже. В это время тебе трудно управиться одному.
   - Сегодня утром на собрании капитула я настоятельно просил об этом. Кого мне предложат, понятия не имею. У приора Роберта есть два-три юноши, которых он охотно сбыл бы с рук и передал мне. К счастью, те, кого он недолюбливает, обычно оказываются смышленее других. Может, мне еще повезет с помощником.
   Кадфаэль распрямил спину и постоял, глядя на свежие грядки и только что засеянное поле, спускавшееся по склону к Меолу. Монах с удовольствием вспоминал тех, кто в последние годы помогал ему тут, в травном саду. Высокий, миловидный и беспечный брат Джон, который оказался в монастыре по ошибке, а потом ушел из него с общего согласия и уехал в Уэльс, поменяв роль брата на роль мужа и отца. Брат Марк, который вступил в обитель шестнадцатилетним пареньком, малорослым, полуголодным. Он был сиротой, робким и тихим, и с детства познал дурное обращение, а вырос в зрелого, спокойного и ясного духом человека, и его желание стать священником никого не удивило. Кадфаэлю до сих пор недоставало брата Марка, который теперь служил в домашней капелле епископа Личфилдского и был уже дьяконом. А после Марка - брат Освин, бодрый и уверенный в себе, с сильными руками. Сейчас он на год ушел служить в приют святого Жиля, что на окраине Форгейта.
   "Интересно, кто следующий? - подумал Кадфаэль.- Облачите дюжину юношей в одинаковые грубые черные рясы, выбрейте им тонзуры, пусть они день за днем, год за годом ведут одну и ту же жизнь, все же они останутся разными, каждый по-своему неповторим. И слава богу!"
   - Кого бы тебе ни прислали,- сказал Хью и улыбнулся, шагая рядом с Кадфаэлем по широкой тропинке, огибавшей рыбные пруды,- к тому времени, как он уйдет от тебя, это будет совсем другой человек, уж ты постараешься. Зачем им отдавать тебе, скажем, Руна, милого и наивного, как святой? Это уже готовый монах, таким он и родился. Ты получишь какого-нибудь сомневающегося, упрямого и неотесанного детину, коего надо еще сформировать. Правда, форма не всегда получается та, которую ждали,- добавил Хью, коротко усмехнувшись, и искоса глянул на своего друга.
   - Рун взял на себя попечение над алтарем святой Уинифред,- возразил Кадфаэль. - Он испытывает к ней собственнические чувства. Сам делает для нее свечи и берет у меня пахучие эссенции, желая сделать свечи благовонными. Нет, Рун сам нашел себе занятие, и незачем вставать у него на пути. Он и она - они позаботятся друг о друге.
   Хью с Кадфаэлем перешли мостик через ручей, питавший пруды и мельницу, и очутились в розарии. Подрезанные еще осенью кусты подросли очень мало, однако первые бутоны начали наконец набухать, и из зеленой оболочки стали проглядывать красные и белые полоски.
   - Теперь они скоро раскроются, - с довольным видом заметил Кадфаэль. Им нужно было только тепло. А то я уж было стал сомневаться, получит ли вовремя вдова Перл свою ренту в этом году. Но если эти наверстывают упущенное, то и ее белые, наверное, не отстанут. Грустным выдался бы год, если бы розы не зацвели к двадцать второму июня!
   - Вдова Перл? Ах да, в девичестве Вестье! - отозвался Хью. - Как же, помню! Значит, это происходит в день перенесения мощей святой Уинифред? Сколько лет прошло, как аббатство получило этот дар?
   - В этом году мы четвертый раз принесем вдове плату - одну белую розу с куста возле ее старого дома, и вручить цветок надо в день перенесения мощей святой Уинифред...
   - Мнимого перенесения,- ухмыльнулся Хью.- Ты хотя бы покраснел, говоря о нем...
   - Я и краснею, но при моем цвете лица кто это заметит? - Лицо у Кадфаэля и впрямь было красно-кирпичного оттенка, обветрившееся за долгие годы жизни под открытым небом... на Востоке, равно как и на Западе. Загар настолько въелся в кожу, что зимой она лишь слегка тускнела, а летом, как правило, снова начинала лосниться.
   - Требования вдовы Перл были крайне скромными, - задумчиво сказал Хью, когда они подошли к дощатому мостику через канаву, по которой отводили воду из странноприимного дома. - Большинство наших городских купцов назначили бы за свою собственность гораздо более высокую цену, нежели одна роза.
   - Она потеряла то, что было для нее всего дороже,- мужа и ребенка,промолвил Кадфаэль. - Муж умер, а у нее случился выкидыш. Она не могла вынести этого - жить одной в доме, где они были так счастливы вдвоем. Но именно потому, что дом был ей дорог, она захотела отдать его богу и не стала присоединять к остальным своим владениям, и без того достаточным, чтобы обеспечить ее саму, родню и всех работников. Того, что мы получаем от аренды дома, хватает на свечи и убранство алтаря пречистой Девы в течение всего года. Так захотела вдова Перл. Она сохранила единственное звено, связывающее ее с домом,- одну розу в год. Он был очень хорош собой, Эдред Перл,- добавил Кадфаэль, качая головой, как бы сожалея о недолговечности красоты.- Я видел, как жестокая лихорадка иссушила его до костей, и ничем не мог помочь. Такое не забывается.
   - Ты видел многих таких,- рассудительно заметил Хью. - И здесь, и на полях Сирии, давным-давно.
   - Видеть-то я видел! Только слышал ли ты, чтобы я говорил, что, мол, забыл хоть одного из них? А тут - молодой, красивый мужчина, умерший так рано, не достигнув зрелого возраста, и его жена, у которой не осталось даже ребенка как памяти о нем... Согласись, случай весьма печальный.
   - Она молода, - несколько сухим и практичным тоном сказал Хью, потому что его мысли были заняты другим. - Она может еще раз выйти замуж.
   - Так думают многие у нас в городе,- согласился Кадфаэль, кисло улыбнувшись.- Богатая женщина, единственная хозяйка сукновального дела Вестье. Но после того, что она имела, едва ли она посмотрит на какого-нибудь седого скрягу вроде Годфри Фуллера, который уже похоронил двух жен, получив хорошее наследство от обеих, а теперь присматривается к третьей. Или на какого-нибудь молодого вертопраха, который ищет легкой жизни!
   - Например? - поддразнил Хью, улыбаясь.
   - Я мог бы назвать двоих-троих. Прежде всего, младший сын Уильяма Хинде, если дошедшие до меня слухи справедливы. И этот парень, старшина ее ткачей, очень неплохо выглядит и наверняка жаждет ей понравиться. Да и ее сосед, шорник, говорят, ищет себе жену и думает, что вдова Перл вполне ему подходит.
   Хью разразился хохотом и дружески хлопнул Кадфаэля по плечу. Они ступили на большой монастырский двор и попали сразу в обычную обстановку оживления перед мессой.
   - Сколько у тебя глаз и ушей на улицах Шрусбери? Хотел бы я, чтобы мои люди знали хотя бы половину того, о чем докладывают тебе. Какая жалость, что твое влияние не распространяется на Нормандию. Я бы не отказался, чтобы мне намекнули, о чем там договорились Роберт и Джеффри. Хотя мне кажется, - Хью сразу посерьезнел, заговорив о том, что его заботило, - Джеффри слишком волнуют мысли, как овладеть Нормандией, чтобы он стал тратить время на Англию. Судя по всему, он занят тем, что непрерывно совершает короткие набеги и вовсе не собирается покидать сейчас континент. Скорее, он втянет Роберта в свои дела и заставит помогать себе, чем сам окажет ему серьезную помощь.
   - Он явно проявляет очень мало интереса к своей жене и ее амбициям,согласился Кадфаэль.- Ладно, посмотрим, сумеет ли Роберт склонить его на свою сторону. Ты сегодня пойдешь к мессе?
   - Нет, я уезжаю в Мэзбери на неделю или две. Мы хотели отправиться раньше, но все откладывали из-за холодов. Зато теперь надо спешить. Я оставлю там Элин и Жиля на лето. А сам буду ездить туда и обратно, по мере надобности.
   - Лето без Элин и без моего крестника! - с упреком произнес Кадфаэль.Хорошенькие новости, и ты выкладываешь их мне прямо так, без предупреждения! Тебе не стыдно?
   - Ни капельки! Потому что я пришел, помимо всего прочего, пригласить тебя сегодня вечером к нам на ужин. А завтра утром мы уедем. Аббат Радульфус дал свое позволение и благословение. Иди помолись о хорошей погоде и спокойной поездке для нас, - серьезно промолвил Хью и подтолкнул своего друга в сторону входа на галерею и к южным дверям церкви.
   По чистой ли случайности или по странному совпадению появляется перед глазами человек, о котором накануне вспоминали, только среди немногих прихожан, присутствовавших в тот день на мессе в монастырской церкви, была и вдова Перл. Ежедневно несколько мирян преклоняли колени перед приходским алтарем. Одни - потому что по каким-то причинам пропустили мессу в своем приходе, другие - потому что были стары и одиноки и заполняли свои дни посещением церкви, а третьи - потому что хотели обратиться к богу с важной просьбой и искали особого случая заслужить его милость. Были и такие, у кого оказывались дела в Форгейте и кто рад был хоть на короткое время обрести убежище, где можно было спокойно подумать. Именно такое желание и привело сюда вдову Перл.
   Со своего места в хоре брату Кадфаэлю были видны только ее склоненная голова, плечо и рука, остальное заслонял приходский алтарь. Странно, что такую тихую, скромную женщину можно было сразу приметить, бросив на нее лишь мимолетный взгляд. Быть может, по ее манере держаться, расправив прямые стройные плечи, или по ее густым каштановым волосам, казалось тяжело пригибающим ее голову, смиренно опущенную к сложенным ладоням. Джудит Перл не было и двадцати пяти лет, и ей выпала судьба только три года наслаждаться жизнью в счастливом браке. Однако она кротко несла свое бремя вдовства, честно занималась делом, которое не доставляло ей никакого удовольствия, и спокойно смотрела на ожидавшее ее одиночество, проявляя при этом удивительный запас практической энергии. В счастье или несчастье, жизнь есть долг человека, и его следует выполнять добросовестно.
   "Благодарение богу,- подумал Кадфаэль, - что она не совсем одна, с ней сестра ее матери, которая ведет хозяйство в доме над лавкой, где они теперь живут, и двоюродный брат, исполняющий обязанности мастера и управляющего, снимая тем самым с плеч вдовы груз деловых забот. И одна роза в год как плата за дом с садом в Форгейте, дом, где умер ее муж,- единственный жест, указывающий на ее страдания, горе и потерю. Она добровольно отдала самое дорогое из всего своего имущества - дом, где была счастлива,- попросив в уплату только одну розу, как бы в память о прошлом, и ничего больше".
   Джудит Перл, в девичестве Джудит Вестье,- единственная наследница самого крупного в городе сукновального дела - не была особенно красивой. Однако во всей ее внешности ощущалось некое достоинство, которое привлекало к ней внимание и делало ее заметной даже в густой толпе. Для женщины она была выше среднего роста, прямая и стройная, в ее осанке и походке чувствовалось определенное изящество. Уложенные в косы блестящие, цвета мореного дуба волосы венчали бледное лицо вдовы, сужавшееся от горделивого чела к заостренному подбородку; у нее были широкие выступающие скулы, впалые щеки и выразительный подвижный рот, слишком большой, чтобы его можно было назвать красивым, но благородной формы. Глаза были темно-серые, очень ясные и большие, они не поверяли свои тайны, но и не скрывали ничего. Четыре года назад Кадфаэль оказался лицом к лицу с этой молодой женщиной у смертного ложа ее мужа, и она ни разу не опустила глаз, не отвернулась и, не дрогнув, смотрела, как счастье ее жизни неумолимо утекает сквозь пальцы. Через две недели у нее случился выкидыш, она потеряла и ребенка. Эдред не оставил ей ничего.
   "Хью прав,- подумал Кадфаэль, заставляя себя снова обратиться мыслями к литургии. - Она молода, она должна выйти замуж".
   Свет июньского полуденного солнца падал длинными золотыми полосами на хор и стоящие в нем ряды монахов и послушников, высвечивая то тут, то там пол-лица, оставляя вторую половину в глубокой тени и вынуждая прищуривать глаза от нестерпимого сияния. Свод над головами рассеивал отраженный блеск и превращал его в мягкое, как бы немое свечение, в котором четко прорисовывались каменные резные листья на куполе. Казалось, здесь, в вышине, сливаются музыка и свет. После затянувшейся зимней спячки лето наконец понемногу проникало в храм.
   Похоже, Кадфаэль был не единственным, кто не мог сосредоточиться на службе, чьи мысли витали далеко. Регент, брат Ансельм, погруженный в пение, поднял к солнцу вдохновенное лицо, глаза его были закрыты, он знал каждую ноту наизусть. Однако стоявший рядом с ним брат Эльюрик, хранитель алтаря пречистой Девы, молился рассеянно - повернув голову в сторону приходского алтаря, он прислушивался к доносившемуся оттуда мягкому, тихому пению.
   Эльюрик жил в монастыре с детства, но только недавно дал обет и стал монахом. Ему доверили обязанности хранителя алтаря, так как не сомневались, что он достоин этого. Раньше ему, как и другим малолетним послушникам, по молодости лет не дозволялось всецелое служение. Кадфаэлю всегда казалось неразумным, что тех, кто был послушником с раннего возраста, считали совершенно невинными, почти ангелами, в то время как к обращенным, то есть к пришедшим в монастырь по собственной воле и в зрелом возрасте, относились как к людям, постоянно испытывающим искушения и в трудной борьбе преодолевающим их. Так определил святой Ансельм и велел никогда не осыпать друг друга взаимными упреками и не завидовать друг другу. Однако когда речь заходила об ответственном деле, предпочитали поручать его обращенным, быть может, потому, что у них был опыт по части противостояния обману, трудностям и соблазнам, которыми полон окружающий мир. А уход за алтарем, свечи, покровы, особые молитвы - все это можно было поручить и невинному.
   Брату Эльюрику недавно исполнилось двадцать лет, он был самым образованным и благочестивым среди своих сверстников - высокий, хорошо сложенный юноша, черноволосый и черноглазый. Он жил в монастыре с трехлетнего возраста и не знал ничего о мире, находящемся за монастырскими стенами. Не ведая, что такое грех, он боялся его, как некоего неизвестного чудовища, и на исповеди прилежно, по крупицам, разбирал собственные крошечные слабости, ожидая за них жестокого наказания, как за смертные грехи. Странно, что такой предельно благочестивый юноша уделяет так мало внимания литургии. Эльюрик повернул голову в сторону так, что подбородок касался его плеча, губы были неподвижны, как будто он забыл слова псалма. Не отрываясь, он смотрел туда же, куда несколько минут назад смотрел Кадфаэль.
   "Вот только с места брата Эльюрика Джудит лучше видно,- подумал Кадфаэль. - И ее склоненное лицо, и сцепленные руки, и складки ткани на груди".
   Это созерцание, похоже, не доставляло радости брату Эльюрику, он был напряжен до предела и трепетал, как струна. Когда он опомнился и отвел взгляд, по его телу пробежала дрожь.
   "Так, так! - озарило Кадфаэля.- А ведь через восемь дней ему предстоит отнести ей розу. Эту обязанность следовало бы поручить какому-нибудь старому закоснелому грешнику вроде меня, который посмотрит на молодую женщину, насладится этим зрелищем и уйдет, не возбудив волнения в ней и не взволновавшись сам, а не такому легко ранимому юноше, который, конечно же, никогда не оставался наедине с женщиной с тех пор, как мать позволила забрать его у нее из рук. Жаль, что она это сделала! А эта бедная женщина, вдова Перл, самый вид которой заставляет сердце Эльюрика болезненно сжиматься, серьезная и печальная, пережившая столько горя и все же сдержанная, она спокойна, как сама пречистая Дева. А ему нужно прийти к ней и передать белую розу, и, когда он будет отдавать ей цветок, их руки, наверное, соприкоснутся. Я теперь припоминаю: Ансельм говорил, что юноша немного поэт. Какие же совершаются глупости без всякого злого умысла!"
   Теперь было уже поздно обращать свои мысли к тому, чему должно,- к молитве и прославлению господа. Кадфаэль успокаивал себя надеждой, что к тому времени, когда братия после службы выйдет из хора, эта женщина уйдет. И слава богу, она действительно ушла.
   Однако направилась она в сарайчик Кадфаэля, где тот и нашел ее, когда пришел перелить отвар, который перед мессой поставил остужаться. Джудит терпеливо ждала у открытой двери. Она не хмурила чело, голос не дрожал,словом, выглядела она совершенно спокойной. Огонь, сжигавший Эльюрика, ее не затронул. Кадфаэль пригласил женщину войти, и она последовала за ним, пройдя под раскачивающимися на сквозняке, шуршащими пучками сушеных трав, которые свисали с потолочных балок.
   - Ты как-то делал мне мазь, брат Кадфаэль, если помнишь. От сыпи на руках. У одной из моих чесальщиц появляются мелкие прыщики, когда она обрабатывает состриженную овечью шерсть. Но не каждый год - вот что странно. А в этом году с ней опять эта беда.
   - Как же! - промолвил Кадфаэль.- Это было три года назад. Разумеется, я помню рецепт. Сейчас я сделаю свежую мазь, если у вас есть время подождать несколько минут.
   Похоже, время у нее было. Джудит села на деревянную лавку у бревенчатой стены и расправила на коленях свою темную юбку. Так она и сидела - прямо и молча, пока Кадфаэль доставал ступку, пестик и маленькие весы с медными гирьками.
   - Как идут у вас дела в городе? - спросил он, отвешивая свиной жир и растительное масло.
   - Хорошо,- сдержанно ответила женщина. - Мне приходится много заниматься делами мастерской, стрижка овец прошла лучше, чем я могла ожидать. Не могу жаловаться. Разве не странно,- продолжала она более оживленно,- что шерсть вызывает эту сыпь у Бранвен, а ты пользуешься жиром, снятым с шерсти, чтобы лечить болезни кожи у людей?
   - Такое в природе случается,- сказал Кадфаэль.- Есть растения, прикосновения к которым несут беду. И никто не знает почему. Мы учимся, наблюдая. Насколько я помню, эта мазь помогла.
   - О да, руки у нее быстро зажили. Но я не хочу больше давать ей чесать шерсть, а думаю научить ее ткать. Когда шерсть будет вымыта, спрядена и выкрашена, может быть, она не станет раздражать ей кожу. Бранвен - смышленая девушка, она скоро научится.
   Кадфаэлю, который трудился, повернувшись к Джудит спиной, показалось, что она говорит, лишь бы не молчать, но думает о чем-то очень далеком. Поэтому монах совсем не удивился, когда внезапно Джудит проговорила совершенно иным тоном, решительно и твердо:
   - Брат Кадфаэль, я думаю постричься в монахини. Серьезно думаю! Мир не столь хорош, чтобы стоило колебаться - уходить из него или нет, да и положение мое таково, что мне не на что надеяться и ждать, когда наступят лучшие времена. Дело может спокойно обойтись без меня, кузен Майлс вполне успешно ведет его и дорожит им гораздо больше, чем я. О, свои обязанности я выполняю как положено, но он прекрасно справится и один. Что же мне колебаться?
   Кадфаэль обернулся и, покачивая на ладони пестик, посмотрел на женщину:
   - Вы говорили об этом тете и кузену?
   - Я намекнула.
   - И что они сказали?
   - Ничего. Это мое дело. Майлс никогда не станет вмешиваться или давать советы. Думаю, он не принял мои слова всерьез. А тетя - ты знаешь ее хоть немного? Она вдова, как и я, и не перестает горевать, даже спустя столько лет. Она говорит, что в монастыре покойно и что там человек свободен от мирских забот. Она всегда так говорит, хотя я знаю, что она вполне довольна своей жизнью, если уж говорить правду. А я - я живу, брат Кадфаэль, выполняю свою работу, но нет мне успокоения. Может быть, уйдя в монастырь, я приобрету что-то определенное, прочное.
   - Но не то, что требуется,- твердо сказал Кадфаэль.- По крайней мере, не то, что нужно вам.
   - Почему же не то? - возразила Джудит.
   Капюшон упал с ее головы, и толстые светло-каштановые косы блеснули в угасающем свете дня, словно жилистая дубовая древесина.
   - Нельзя относиться к монашеской жизни, как к вынужденному решению, к которому толкает безысходность, а вы делаете именно это. Уходить в монастырь можно, лишь если есть искреннее стремление посвятить себя богу, или не следует уходить вовсе. Мало одного желания бежать от мира, нужно гореть желанием жить жизнью, заключенной в монастырских стенах.
   - А с тобой было так? - спросила Джудит Перл, неожиданно улыбнувшись, и лицо ее на мгновение потеплело.
   Кадфаэль некоторое время молча размышлял.
   - Я поздно пришел к этому, и, быть может, огонь во мне горел немного вяло,- честно признался монах.- Но он давал достаточно света, чтобы указать путь, по которому мне пойти. Я бежал к чему-то, а не от чего-то.
   Молодая женщина посмотрела в лицо монаху своим пугающе прямым взглядом и проговорила твердо, ясно, тщательно подбирая слова:
   - Тебе никогда не приходило в голову, брат Кадфаэль, что у женщины может быть больше оснований бежать от мира, чем было у тебя? Больше опасностей, от которых хочется скрыться, а другого способа нет, только бегство.