Николай Плахотный
Вид с больничной койки (сборник)
Валентину Валентиновичу Калинникову, доктору медицинских наук, профессору
От автора
Были среди медиков классные литераторы… Самый знатный – Антон Павлович Чехов. По свежим следам его примеру последовал Викентий Викентьевич Вересаев, сын врача, сам практикующий врач. Медицинскую тему разрабатывал и Михаил Афанасьевич Булгаков. Именно с «Записок врача» началось его литературное поприще.
А какие умные, замечательные книги вышли из-под пера уже наших современников: академика Николая Амосова и его коллеги «по цеху», тоже академика Федора Углова. Ими зачитывались не только интеллектуалы, а и простолюдины. В Средние века, в седой древности в мировую литературу внесли весомый вклад Авиценна, легендарный Гиппократ и другие.
Но до сих пор нет на книжных полках – или еще не напечатаны! – записок пациентов. А ведь нашему брату, право, есть что поведать. Да вот же как случается: переболели – и забыли. Хотя и могли бы взяться за перо… Да бывает поздно, поезд ушел!
Я дерзнул… Отложил в сторону срочные дела, решил осмыслить собственный опыт пациента. Пригодились и дневниковые «затеси», сделанные иной раз на койке, впопыхах, на подвернувшихся под руку листках, под косыми взглядами ревнивых врачей… Весьма кстати оказались «протокольные» исповеди друзей и соседей по палате. Порой то был крик души.
Шли чередою годы, десятилетия. Незаметно образовалась, как говорят физики-ядерщики, критическая масса. Мне оставалось только ее упорядочить. Так вот, вроде бы «из ничего» выплеснулись со дна души на бумагу персональные записки пациента.
А какие умные, замечательные книги вышли из-под пера уже наших современников: академика Николая Амосова и его коллеги «по цеху», тоже академика Федора Углова. Ими зачитывались не только интеллектуалы, а и простолюдины. В Средние века, в седой древности в мировую литературу внесли весомый вклад Авиценна, легендарный Гиппократ и другие.
Но до сих пор нет на книжных полках – или еще не напечатаны! – записок пациентов. А ведь нашему брату, право, есть что поведать. Да вот же как случается: переболели – и забыли. Хотя и могли бы взяться за перо… Да бывает поздно, поезд ушел!
Я дерзнул… Отложил в сторону срочные дела, решил осмыслить собственный опыт пациента. Пригодились и дневниковые «затеси», сделанные иной раз на койке, впопыхах, на подвернувшихся под руку листках, под косыми взглядами ревнивых врачей… Весьма кстати оказались «протокольные» исповеди друзей и соседей по палате. Порой то был крик души.
Шли чередою годы, десятилетия. Незаметно образовалась, как говорят физики-ядерщики, критическая масса. Мне оставалось только ее упорядочить. Так вот, вроде бы «из ничего» выплеснулись со дна души на бумагу персональные записки пациента.
Однова живём
Вид с больничной койки
1
В зимних моих планах госпитализация не значилась. Вышло же наперекор всему и вся. Явившийся по вызову участковый врач, прослушав левое и правое легкое, почему-то сердито изрекла:
– В клинику, немедленно!
– Да как же… У меня дела…
Через полчаса у подъезда заскрежетала разболтанными тормозами машина с полустертой красной полосой.
В приемный покой брел я на ватных ногах. Переступив щербатый порожек, отпрянул было назад. Показалось, что по недоразумению угодил в подсобку молочно-товарной фермы захудалого колхоза. К тому ж тут было холоднее, чем на улице. Да и немилосердно воняло, как в туалете Казанского вокзала.
– Смелей, смелей заходите, – пропищало из-за ширмочки. – Будем сейчас беседовать.
Сделав два шага в сторону, оказался в закутке. За чистым, без единой бумажки столом сидело молоденькое существо – то ли доктор, то ли медицинская сестра – с блестящим фонендоскопом на хилой шейке. Строгим голосом приказала раздеться донага. Долго-долго я разоблачался, аж вспотел.
Процедура обследования была явно формальная: тыкнули металлом один раз в грудь, потом еще со спины. Пока я влезал в свою одежку, девица в белом халате завела на меня дело (историю болезни) под номером 11270. После чего вызвала проводницу.
Меня долго вели сумеречным, кривоколенным тоннелем; узкими закоулками, стены были испещрены какими-то бессмысленными словами и загадочными знаками. Наконец остановились перед грузовым лифтом. Он поднял нас на верхотуру. На противоположной стене с трудом читалась вывеска: «1-я терапия».
Прошли полумраком с десяток шагов, оказались на плохо освещенной площадке.
– Куда новенького? – крикнула моя валькирия в пространство.
– Заводи в 409-ю.
Первое, что увидел, – устремленные на меня пять-шесть пар проницательных глаз.
Непроизвольно вырвалось:
– Здравствуйте, товарищи!
Ответом было молчание.
Не разбирая постель, в одежде бухнулся на койку.
Больничная жизнь вошла в нужную колею, покатилось колесо за колесом. Впрочем, не набрав нужных оборотов, на повороте угодил в колдобину. Из телеги едва на обочину не вывалился.
Отчетливо помню: на завтрак давали рисовую кашку. Сидел я на койке с тарелкою на коленях, меланхолически пережевывал казенное варево. Вдруг в зеве что-то кольнуло. Я закашлялся, изрыгнул. На ладони оказался остроконечный стальной завиток: обрывок от мочалки, которой чистят кухонную утварь.
Находка пошла по рукам.
– Кабы проглотил, не обошлось бы без резекции, – щегольнул хирургическим термином сосед Борис Николаевич. Судя по внешнему виду, он прошел огни и воды. Все тело бедолаги было покрыто рубцами, шрамами.
По подсказке сопалатников понес я «пищевую добавку» буфетчице Надежде Николаевне. Поилица-кормилица отреагировала безо всяких эмоций:
– Ай, не бери в голову… Получай добавку.
– Да мне и той порции хватило.
– Ешь, ешь, здоровей будешь.
Я не паникер, успокоился. А дня через два вдруг опять…
Ужин привезли на тележке прямо в палату: геркулес или манную кашу. Взял геркулес, любимое блюдо. Ем неспешно, стараясь продлить удовольствие. Но что это… По небу будто лезвием бритвы провели. Боже, опять! Вместе о кровью выплюнул осколок бутылочного стекла. Как шальной, выскочил в коридор, едва не сбил с ног шеф-повара Михееву В.С. Прямо в руки передал смертельную находку. Пообещала разобраться. Однако с того вечера Веру Сергеевну больше не встречал, хотя прежде на наш этаж она частенько наведывалась. В 1-й терапии, в индивидуальной палате лежала матушка главного врача больницы В.В. Никулина. По собственной инициативе шеф-повар персонально обслуживала родительницу «хозяина» клиники. Приносила заказные, персонально изготовленные блюда – вместо того, чтобы серьезно делом заниматься.
– Плюнь, браток, не связывайся, – посоветовал Борис Николаевич. – Если же повторится, тогда уж катанем общую телегу, прямиком в горздрав.
Внял совету ближнего. Не стал собачиться. Да и силенок не было.
На том приключения не кончились. Из холодильника умыкнули кус сыра. Для неработающего пенсионера – весомая потеря. Тем более что накануне продукт сей чуть не втрое подорожал. Было подозрение, к краже причастны кавказцы из бокса, что напротив нашей халупы. Накануне там была ночная гулянка. Искали закусь… Аллах им судья. Наступил сам себе на горло: подавил крик… Задумался о вечном, высоком. Вывело из забвения очередное (внеочередное!) ЧП. У крайнего в нашем ряду Левицкого В.В. украли бумажник. Ценное выпотрошили, документы нашли в урне на межэтажном переходе. И за то, как говорится, спасибо. Однако настроение в палате скверное: хоть текай. Это – не больница, а одесская барахолка сороковых годов прошлого века.
– В клинику, немедленно!
– Да как же… У меня дела…
Через полчаса у подъезда заскрежетала разболтанными тормозами машина с полустертой красной полосой.
В приемный покой брел я на ватных ногах. Переступив щербатый порожек, отпрянул было назад. Показалось, что по недоразумению угодил в подсобку молочно-товарной фермы захудалого колхоза. К тому ж тут было холоднее, чем на улице. Да и немилосердно воняло, как в туалете Казанского вокзала.
– Смелей, смелей заходите, – пропищало из-за ширмочки. – Будем сейчас беседовать.
Сделав два шага в сторону, оказался в закутке. За чистым, без единой бумажки столом сидело молоденькое существо – то ли доктор, то ли медицинская сестра – с блестящим фонендоскопом на хилой шейке. Строгим голосом приказала раздеться донага. Долго-долго я разоблачался, аж вспотел.
Процедура обследования была явно формальная: тыкнули металлом один раз в грудь, потом еще со спины. Пока я влезал в свою одежку, девица в белом халате завела на меня дело (историю болезни) под номером 11270. После чего вызвала проводницу.
Меня долго вели сумеречным, кривоколенным тоннелем; узкими закоулками, стены были испещрены какими-то бессмысленными словами и загадочными знаками. Наконец остановились перед грузовым лифтом. Он поднял нас на верхотуру. На противоположной стене с трудом читалась вывеска: «1-я терапия».
Прошли полумраком с десяток шагов, оказались на плохо освещенной площадке.
– Куда новенького? – крикнула моя валькирия в пространство.
– Заводи в 409-ю.
Первое, что увидел, – устремленные на меня пять-шесть пар проницательных глаз.
Непроизвольно вырвалось:
– Здравствуйте, товарищи!
Ответом было молчание.
Не разбирая постель, в одежде бухнулся на койку.
Больничная жизнь вошла в нужную колею, покатилось колесо за колесом. Впрочем, не набрав нужных оборотов, на повороте угодил в колдобину. Из телеги едва на обочину не вывалился.
Отчетливо помню: на завтрак давали рисовую кашку. Сидел я на койке с тарелкою на коленях, меланхолически пережевывал казенное варево. Вдруг в зеве что-то кольнуло. Я закашлялся, изрыгнул. На ладони оказался остроконечный стальной завиток: обрывок от мочалки, которой чистят кухонную утварь.
Находка пошла по рукам.
– Кабы проглотил, не обошлось бы без резекции, – щегольнул хирургическим термином сосед Борис Николаевич. Судя по внешнему виду, он прошел огни и воды. Все тело бедолаги было покрыто рубцами, шрамами.
По подсказке сопалатников понес я «пищевую добавку» буфетчице Надежде Николаевне. Поилица-кормилица отреагировала безо всяких эмоций:
– Ай, не бери в голову… Получай добавку.
– Да мне и той порции хватило.
– Ешь, ешь, здоровей будешь.
Я не паникер, успокоился. А дня через два вдруг опять…
Ужин привезли на тележке прямо в палату: геркулес или манную кашу. Взял геркулес, любимое блюдо. Ем неспешно, стараясь продлить удовольствие. Но что это… По небу будто лезвием бритвы провели. Боже, опять! Вместе о кровью выплюнул осколок бутылочного стекла. Как шальной, выскочил в коридор, едва не сбил с ног шеф-повара Михееву В.С. Прямо в руки передал смертельную находку. Пообещала разобраться. Однако с того вечера Веру Сергеевну больше не встречал, хотя прежде на наш этаж она частенько наведывалась. В 1-й терапии, в индивидуальной палате лежала матушка главного врача больницы В.В. Никулина. По собственной инициативе шеф-повар персонально обслуживала родительницу «хозяина» клиники. Приносила заказные, персонально изготовленные блюда – вместо того, чтобы серьезно делом заниматься.
– Плюнь, браток, не связывайся, – посоветовал Борис Николаевич. – Если же повторится, тогда уж катанем общую телегу, прямиком в горздрав.
Внял совету ближнего. Не стал собачиться. Да и силенок не было.
На том приключения не кончились. Из холодильника умыкнули кус сыра. Для неработающего пенсионера – весомая потеря. Тем более что накануне продукт сей чуть не втрое подорожал. Было подозрение, к краже причастны кавказцы из бокса, что напротив нашей халупы. Накануне там была ночная гулянка. Искали закусь… Аллах им судья. Наступил сам себе на горло: подавил крик… Задумался о вечном, высоком. Вывело из забвения очередное (внеочередное!) ЧП. У крайнего в нашем ряду Левицкого В.В. украли бумажник. Ценное выпотрошили, документы нашли в урне на межэтажном переходе. И за то, как говорится, спасибо. Однако настроение в палате скверное: хоть текай. Это – не больница, а одесская барахолка сороковых годов прошлого века.
2
На пятые сутки синклит отделения определил диагноз: пневмония с бронхиальным компонентом. Койка моя стояла у окна, из щелей дуло, как из подворотни. К тому же двери в палату не закрывались. Их сорвал с петель сквозняк в бытность июльской бури. Потому мои компаньоны, кроме основных своих болячек, периодически обретали новые. Порог 61-й больницы переступил я с температурой 37,4, через трое суток на градуснике было 39, 6. Чувствовалось, и это не предел.
Сменили антибиотик. Сказали: кончился! Назначили то, что оказалось под рукой. И опять незадача. Лечащий врач Татьяна Юрьевна, торопясь в отпуск, не указала дозировку. Впереди же было целых два выходных дня. Медсестры на свой риск решили: выдавать уменьшенную дозу.
В понедельник с отчаянья постучался в дверь кабинета завотделением А.З. Нагиевой. Поведал о своих злоключениях. Алина Зиятдиновна посмотрела на меня печально и молвила:
– Больше юмора, больной. Вам вредно волноваться.
Рад бы шутки шутить, душевных сил не хватало, чтобы нейтрализовать окружающее зло.
Первый зимний день календаря запомнился тем, что получил изрядную дозу адреналина прямо в сердце. Случилось это у кабинета ингаляций. Здесь всегда сутолока, толчея. Страсти накаляют блатные с улицы. Услуги они, как правило, получали без очереди, по персональному вызову медсестры. Талон у меня был на 9.20, часы показывали уже половину одиннадцатого.
На меня нашла оторопь, апатия. Захотелось свернуться калачиком. Жаль, мала была скамья. Еле ноги волоча, дошел до лифта. Потом по стенке, по стенке доковылял до своего логова. Левицкий с одного взгляда определил мое состояние и пошел искать врача.
Я размежил глаза: у изголовья стоял незнакомый врач. Весьма похожая на Афину Палладу, царственно-величественная, только без меча. Взяла мою руку, пощупала пульс.
– Что случилось?
Сбивчиво, путано рассказал о сутолоке у дверей ингалятория.
– Не забивайте себе башку чепухой.
Достала тонометр. На шкале высветилось 185/90. Таких показаний у меня сроду не было. Явилась медсестра, врезала в ягодицу два кубика реланиума с димедролом. Вскоре все мне было уже «до лампочки». Стал спокойным, как шланг, из которого выпустили воду.
Сменили антибиотик. Сказали: кончился! Назначили то, что оказалось под рукой. И опять незадача. Лечащий врач Татьяна Юрьевна, торопясь в отпуск, не указала дозировку. Впереди же было целых два выходных дня. Медсестры на свой риск решили: выдавать уменьшенную дозу.
В понедельник с отчаянья постучался в дверь кабинета завотделением А.З. Нагиевой. Поведал о своих злоключениях. Алина Зиятдиновна посмотрела на меня печально и молвила:
– Больше юмора, больной. Вам вредно волноваться.
Рад бы шутки шутить, душевных сил не хватало, чтобы нейтрализовать окружающее зло.
Первый зимний день календаря запомнился тем, что получил изрядную дозу адреналина прямо в сердце. Случилось это у кабинета ингаляций. Здесь всегда сутолока, толчея. Страсти накаляют блатные с улицы. Услуги они, как правило, получали без очереди, по персональному вызову медсестры. Талон у меня был на 9.20, часы показывали уже половину одиннадцатого.
На меня нашла оторопь, апатия. Захотелось свернуться калачиком. Жаль, мала была скамья. Еле ноги волоча, дошел до лифта. Потом по стенке, по стенке доковылял до своего логова. Левицкий с одного взгляда определил мое состояние и пошел искать врача.
Я размежил глаза: у изголовья стоял незнакомый врач. Весьма похожая на Афину Палладу, царственно-величественная, только без меча. Взяла мою руку, пощупала пульс.
– Что случилось?
Сбивчиво, путано рассказал о сутолоке у дверей ингалятория.
– Не забивайте себе башку чепухой.
Достала тонометр. На шкале высветилось 185/90. Таких показаний у меня сроду не было. Явилась медсестра, врезала в ягодицу два кубика реланиума с димедролом. Вскоре все мне было уже «до лампочки». Стал спокойным, как шланг, из которого выпустили воду.
3
Бронхитников с астматическим компонентом терапевты называют хлюпиками. Не только за то, что наш брат (и сестра тоже) постоянно шмыгают носом, – к тому же страдаем мы повышенной чувствительностью на запахи и раздражения.
Курс моего лечения шел по казенной схеме. Доктора нажимали исключительно на лекарства. К таблеткам прибавили физрастворы с добавкой калия, магния и всемогущего эуфиллина. Шло как будто на поправку. Но как на грех в Москву нагрянул с севера циклон, через щели в окнах дул немилосердный норд-ост. В палате сифонило. Среди ночи температура моя подскочила к 39. Грудь словно ватой заложило. Кашель разрывал бронхи, легкие. Чувствую – задыхаюсь. В критический момент закричал благим матом, ибо электрическая сигнализация на медпост теперь повсеместно или отключена, или нарочно сломана, дабы не возбуждать панических настроений.
На крик явился полусонный врач-дежурант с другого этажа: молоденькая, хрупкая, совсем девчушка. Послушала – грудь, спину… Покачала головой: «Убегайте-ка отсюда поскорей… своими ногами». Да я и не прочь был, хоть сей момент, но как же без документов? Тут же, как на зло, подряд три красных дня в календаре.
Короче, докашлялся до крови, хотя перед тем бронхи были вроде бы сухие. Врачи требовали пробы на анализ. Я лишь руки разводил: чего нет, того нет! Не обессудьте! Теперь же будто из помпы полилось, только емкость подставляй… Но возникла закавыка сугубо канцелярского свойства: врачи заранее не побеспокоились вооружить меня необходимыми документами. Иными словами, не выписали направление в лабораторию. А без бумажки – ты букашка… Я решил попытать счастье.
Несмотря на череду праздничных дней, лабораторный комплекс функционировал в обычном режиме.
В первом кабинете, узнав, в чем вопрос, не захотели дальше и разговаривать. В другом, углядев, что я с пустыми руками, напустили на свои физиономии отрешенный вид с последующим комментарием: им, дескать, категорически запрещено обслуживать пациентов без надлежащей сопроводиловки. На обратном пути попал в открытый кабинет. В глубине сидела хозяйка, склонившаяся в три погибели над микроскопом. Похоже, врач. Запомнил ее имя-отчество: Галина Васильевна… Не рассуждая ни о чем и не вдаваясь в детали «вопроса», вручила мне «чашки Петри», приказала зайти за ширмочку и там хорошенько прокашляться. Все это я прилежно исполнил… В палату летел, как на крыльях, будто дуриком выиграл миллион по лотерее. То был единственный случай, когда в ГКБ-61 ко мне отнеслись истинно по-гиппократовски.
Кто-то сказал: на земле два самых печальных места – тюрьма да больница. В принципе человек к любой обстановке приспосабливается, даже в аду «живет». Другой вопрос: за ради чего страдаем, какую цену за «неудобства» платим. И все равно, есть же предел человеческому терпению.
В 409-й был свой «рецидивист», Александр Л. В ту пору было ему лет тридцать. Профессиональный дворник – называл себя «дворецким»… От скуки и интереса ради получил права водителя троллейбуса, катал свою «лайбу» по пятому маршруту… И все же вернулся в ДЭЗ, на прежнюю работу. Объяснил так: «Здесь я сам себе хозяин». Человек же он, как выяснилось, недюжинный, творческий. Нет, не стихи и не картины пишет – на досуге разработал Алекс оригинальную технологию уборки тротуара, позволявшую труженику метлы и лопаты на 25 – 27 процентов сократить личные физические затраты!
Местная управа засуетилась: нонсенс. Ведь заодно с дворником-рационализатором конторские захребетники обращали на себя внимание вышестоящего начальства и заодно, значит, могли обрести политический капитал.
На участке «дворецкого» сгоряча устроили показательный семинар с чаепитием из рюмок. Распространение же опыта новатора застопорилось. Аппаратчиков захлестнула рыночная стихия – точнее сказать, бум гаражного строительства. В середине 90-х годов спекуляция земельными участками для металлических пеналов затмила нефтяной и газовый бизнес вместе взятый.
Конечно же, для любого авто нужна крыша и увесистый замок на воротцах… А все ЭТО должно ведь стоять на земле… Канцелярская кодла великие деньги делала ленивым росчерком тридцатикопеечной шариковой авторучки. Рука «дающего» порой немела; золотой поток не ослабевал. За какие-то два-три года белокаменная столица превратилась в «Шанхай» со своей спецификой… Оную придают Москве бесчисленные стаи бродячих псов. Поголовье бездомных «друзей человека» статистика ориентировочно определяет в полмиллиона или около того. В то же время достаточно точно известно: до сорока тысяч граждан обращаются за медпомощью в связи с покусами собак. Для многих «гомо сапиенс» стычки с четвероногими кончаются летальным исходом.
Все эти вопросы дворник-интеллектуал обозначил в своем послании на имя мэра Лужкова. Ответа не было… Между прочим, братва 409-й палаты держала под контролем переписку дворника с важным государственным деятелем. Ксерокопию зачитали чуть ли не до дыр. Некоторые даже на всякий случай переписали регистрационный номер документа. Автор же, конечно, все помнил наизусть и держал на личном контроле. Бывало, когда в палату наведывался отец Алекса, первым вопросом был: «Есть ли новости?» (Подразумевался ответ из мэрии!) Визитер разводил руки в стороны. И без слов все было понятно.
Вообще тот год для Л. выдался никудышним, трижды побывал в одной и той же клинике. Диагноз: обструктивный бронхит в сочетании с анемией (по-народному, малокровие). Недуг сей передался от матушки. Она скончалась в молодом возрасте после неудачного вторжения хирургов в головной мозг. С тех пор в осиротевшей семье укоренилось недоверие к медицине как к таковой. Отец же вообще не признавал казенных эскулапов – пользовался услугами народных целителей. Авторитет его по медицинской части – дед Пафнутий, живущий на восточном склоне Карпат, в селении Кабаки. Москвич с Пречистенки наведывался к знахарю регулярно раз в два года. Всякий раз возвращался домой сильный духом. И телом тож.
Папаня Алекса – увядшая копия своего сына… Тот же бегающий взгляд исподлобья; пунцовая родинка, но не на левой, а на правой щеке; гибкий, прямо-таки юношеский торс; скользящая, будто на роликах, походка. Приносил родитель «с воли» один и тот же презент: две буханки «бородинского» да флакон святой водицы из родника при храме Переяславской Богоматери. Чернушку Александр поглощал благоговейно, будто просвиры, к водице же относился без видимого почтения. Как и к лекарствам: принимал их бестолково, с нарушением предписаний. Причем дозы делил на две, а то и на три части. Безоговорочно признавал только капельницы и уколы. Говоря: «Сие зелие идет напрямую в кровь».
Как только до ушей нашего сопалаточника долетело слово «пункция», помчался с заявлением к зав. отделению: дескать, отказывается от обследования. Вплоть до выписки!.. Просьбу в момент удовлетворили. Вслед было сказано: вход в клинику ему впредь заказан. Хотя средний и младший медперсонал втайне держал сторону Алекса. При нужде его использовали на физических работах в качестве такелажника, когда необходимо было переместить какой-то громоздкий предмет, перевезти тяжелобольного с места на место. В экстренном случае готов был любому вызвать медсестру, доктора. Так что Л. в глаза и за глаза называли братом милосердия.
Вообще палаточное сообщество, как правило, являет собой маленькую коммуну, в которой четко разграничены функции и обязанности едва ль не каждого – с учетом индивидуальных возможностей. Причем исключительно на добровольной основе. На этом фоне печально выглядят отщепенцы-индивидуалы. Им сродни новички, прозябающие в холле, в коридоре. Они оторваны от сообщества, им же словом-то не с кем переброситься. А в случае чего не к кому обратиться за малой услугой… Той же водицы подать, чтобы таблетки запить. Так что нескрываемое желание каждого коридорника – приобщиться к компании, стать сопалатником.
X. прибыл в Первую терапию своим ходом. В палате места не нашлось. Устроили на диване, в холле, напротив медпоста; приписан же был, как сказать, к туалету нашего блока. По какой-то причине сестры изменили ему маршрут. Стал новичок хаживать в 405-ю палату.
Никто и ничего не знал об этом человеке: кто, откуда, с чем поступил. Внешность же бросалась в глаза: в каком-то смысле была демоническая, что ли. Между прочим, напоминал мима в гриме… Лицо будто маска. Выразительные, глубоко посаженные глаза с грустинкой. Скорбные складки у рта; гибкие, пластичные руки. Чувствовалось, человек – необычной судьбы. У меня мелькнула мыслишка: не помешало бы с товарищем по несчастью поближе сойтись.
После ужина вся братва разошлась по закоулкам, по делам. Я с книжкой расположился наискосок от медпоста, подле китайской розы: она была в полном цвету.
И все же есть, есть предчувствие беды. Какая-то сила заставила меня оторваться от чтива. Поднял голову… В проеме двери, ведущей в 405-й блок, стоял «мим», опираясь на суковатую трость. Казалось, был он в раздумье, в какую сторону устремить стопы. Наконец сделал решительный шаг, но, видимо, поспешный; непослушные ноги занесло. Попытался обрести устойчивость с помощью посоха… Палка, чиркнув по линолеуму, выскользнула из руки и, описав замысловатую дугу, очутилась возле стула, на котором остывал ужин бедолаги.
Действо заняло ну от силы секунды полторы. Все, кто находился в холле, ничего не поняли, глядели как завороженные. А «мим»потерял равновесие и все точки опоры. Как стоял, так и рухнул затылком, словно подкошенный.
Шустряки бросились на помощь, я тоже оказался в том числе. Замелькали белые халаты. Павшего подняли на руки и на весу – почему-то ногами вперед – понесли к его ложу.
– Восстановлению вряд ли подлежит, – послышался из угла, возможно, голос бывалого автомобилиста.
В ту ночь я долго не мог заснуть. Болело сердце, душу щемило. Угнетало чувство собственной вины и собственной же беспомощности в драматическом больничном эпизоде.
Едва в небе забрезжило, вышел в коридор. Сильно пахло хлоркой, блестел разводами свежевымытый пол. Деловито сновал медперсонал. У всех на лицах была написана важность, профессиональная озабоченность. И еще нечто такое, что трудно выразить словами.
На цыпочках пересек холл. Заглянул за ширму. Логово «мима» было пустым. Матрац, подушки свернуты в тугой рулон.
Мда-а-а… Был человек, и нет человека.
Возник дурацкий вопрос: «А что запишут врачи в ЕГО историю болезни и… смерти?»
В нашей палате ЧП не обсуждали. По всему, однако, чувствовалось, что так или иначе каждый молча обмозговывал случившееся, как бы примеряя на себя.
Курс моего лечения шел по казенной схеме. Доктора нажимали исключительно на лекарства. К таблеткам прибавили физрастворы с добавкой калия, магния и всемогущего эуфиллина. Шло как будто на поправку. Но как на грех в Москву нагрянул с севера циклон, через щели в окнах дул немилосердный норд-ост. В палате сифонило. Среди ночи температура моя подскочила к 39. Грудь словно ватой заложило. Кашель разрывал бронхи, легкие. Чувствую – задыхаюсь. В критический момент закричал благим матом, ибо электрическая сигнализация на медпост теперь повсеместно или отключена, или нарочно сломана, дабы не возбуждать панических настроений.
На крик явился полусонный врач-дежурант с другого этажа: молоденькая, хрупкая, совсем девчушка. Послушала – грудь, спину… Покачала головой: «Убегайте-ка отсюда поскорей… своими ногами». Да я и не прочь был, хоть сей момент, но как же без документов? Тут же, как на зло, подряд три красных дня в календаре.
Короче, докашлялся до крови, хотя перед тем бронхи были вроде бы сухие. Врачи требовали пробы на анализ. Я лишь руки разводил: чего нет, того нет! Не обессудьте! Теперь же будто из помпы полилось, только емкость подставляй… Но возникла закавыка сугубо канцелярского свойства: врачи заранее не побеспокоились вооружить меня необходимыми документами. Иными словами, не выписали направление в лабораторию. А без бумажки – ты букашка… Я решил попытать счастье.
Несмотря на череду праздничных дней, лабораторный комплекс функционировал в обычном режиме.
В первом кабинете, узнав, в чем вопрос, не захотели дальше и разговаривать. В другом, углядев, что я с пустыми руками, напустили на свои физиономии отрешенный вид с последующим комментарием: им, дескать, категорически запрещено обслуживать пациентов без надлежащей сопроводиловки. На обратном пути попал в открытый кабинет. В глубине сидела хозяйка, склонившаяся в три погибели над микроскопом. Похоже, врач. Запомнил ее имя-отчество: Галина Васильевна… Не рассуждая ни о чем и не вдаваясь в детали «вопроса», вручила мне «чашки Петри», приказала зайти за ширмочку и там хорошенько прокашляться. Все это я прилежно исполнил… В палату летел, как на крыльях, будто дуриком выиграл миллион по лотерее. То был единственный случай, когда в ГКБ-61 ко мне отнеслись истинно по-гиппократовски.
Кто-то сказал: на земле два самых печальных места – тюрьма да больница. В принципе человек к любой обстановке приспосабливается, даже в аду «живет». Другой вопрос: за ради чего страдаем, какую цену за «неудобства» платим. И все равно, есть же предел человеческому терпению.
В 409-й был свой «рецидивист», Александр Л. В ту пору было ему лет тридцать. Профессиональный дворник – называл себя «дворецким»… От скуки и интереса ради получил права водителя троллейбуса, катал свою «лайбу» по пятому маршруту… И все же вернулся в ДЭЗ, на прежнюю работу. Объяснил так: «Здесь я сам себе хозяин». Человек же он, как выяснилось, недюжинный, творческий. Нет, не стихи и не картины пишет – на досуге разработал Алекс оригинальную технологию уборки тротуара, позволявшую труженику метлы и лопаты на 25 – 27 процентов сократить личные физические затраты!
Местная управа засуетилась: нонсенс. Ведь заодно с дворником-рационализатором конторские захребетники обращали на себя внимание вышестоящего начальства и заодно, значит, могли обрести политический капитал.
На участке «дворецкого» сгоряча устроили показательный семинар с чаепитием из рюмок. Распространение же опыта новатора застопорилось. Аппаратчиков захлестнула рыночная стихия – точнее сказать, бум гаражного строительства. В середине 90-х годов спекуляция земельными участками для металлических пеналов затмила нефтяной и газовый бизнес вместе взятый.
Конечно же, для любого авто нужна крыша и увесистый замок на воротцах… А все ЭТО должно ведь стоять на земле… Канцелярская кодла великие деньги делала ленивым росчерком тридцатикопеечной шариковой авторучки. Рука «дающего» порой немела; золотой поток не ослабевал. За какие-то два-три года белокаменная столица превратилась в «Шанхай» со своей спецификой… Оную придают Москве бесчисленные стаи бродячих псов. Поголовье бездомных «друзей человека» статистика ориентировочно определяет в полмиллиона или около того. В то же время достаточно точно известно: до сорока тысяч граждан обращаются за медпомощью в связи с покусами собак. Для многих «гомо сапиенс» стычки с четвероногими кончаются летальным исходом.
Все эти вопросы дворник-интеллектуал обозначил в своем послании на имя мэра Лужкова. Ответа не было… Между прочим, братва 409-й палаты держала под контролем переписку дворника с важным государственным деятелем. Ксерокопию зачитали чуть ли не до дыр. Некоторые даже на всякий случай переписали регистрационный номер документа. Автор же, конечно, все помнил наизусть и держал на личном контроле. Бывало, когда в палату наведывался отец Алекса, первым вопросом был: «Есть ли новости?» (Подразумевался ответ из мэрии!) Визитер разводил руки в стороны. И без слов все было понятно.
Вообще тот год для Л. выдался никудышним, трижды побывал в одной и той же клинике. Диагноз: обструктивный бронхит в сочетании с анемией (по-народному, малокровие). Недуг сей передался от матушки. Она скончалась в молодом возрасте после неудачного вторжения хирургов в головной мозг. С тех пор в осиротевшей семье укоренилось недоверие к медицине как к таковой. Отец же вообще не признавал казенных эскулапов – пользовался услугами народных целителей. Авторитет его по медицинской части – дед Пафнутий, живущий на восточном склоне Карпат, в селении Кабаки. Москвич с Пречистенки наведывался к знахарю регулярно раз в два года. Всякий раз возвращался домой сильный духом. И телом тож.
Папаня Алекса – увядшая копия своего сына… Тот же бегающий взгляд исподлобья; пунцовая родинка, но не на левой, а на правой щеке; гибкий, прямо-таки юношеский торс; скользящая, будто на роликах, походка. Приносил родитель «с воли» один и тот же презент: две буханки «бородинского» да флакон святой водицы из родника при храме Переяславской Богоматери. Чернушку Александр поглощал благоговейно, будто просвиры, к водице же относился без видимого почтения. Как и к лекарствам: принимал их бестолково, с нарушением предписаний. Причем дозы делил на две, а то и на три части. Безоговорочно признавал только капельницы и уколы. Говоря: «Сие зелие идет напрямую в кровь».
Как только до ушей нашего сопалаточника долетело слово «пункция», помчался с заявлением к зав. отделению: дескать, отказывается от обследования. Вплоть до выписки!.. Просьбу в момент удовлетворили. Вслед было сказано: вход в клинику ему впредь заказан. Хотя средний и младший медперсонал втайне держал сторону Алекса. При нужде его использовали на физических работах в качестве такелажника, когда необходимо было переместить какой-то громоздкий предмет, перевезти тяжелобольного с места на место. В экстренном случае готов был любому вызвать медсестру, доктора. Так что Л. в глаза и за глаза называли братом милосердия.
Вообще палаточное сообщество, как правило, являет собой маленькую коммуну, в которой четко разграничены функции и обязанности едва ль не каждого – с учетом индивидуальных возможностей. Причем исключительно на добровольной основе. На этом фоне печально выглядят отщепенцы-индивидуалы. Им сродни новички, прозябающие в холле, в коридоре. Они оторваны от сообщества, им же словом-то не с кем переброситься. А в случае чего не к кому обратиться за малой услугой… Той же водицы подать, чтобы таблетки запить. Так что нескрываемое желание каждого коридорника – приобщиться к компании, стать сопалатником.
X. прибыл в Первую терапию своим ходом. В палате места не нашлось. Устроили на диване, в холле, напротив медпоста; приписан же был, как сказать, к туалету нашего блока. По какой-то причине сестры изменили ему маршрут. Стал новичок хаживать в 405-ю палату.
Никто и ничего не знал об этом человеке: кто, откуда, с чем поступил. Внешность же бросалась в глаза: в каком-то смысле была демоническая, что ли. Между прочим, напоминал мима в гриме… Лицо будто маска. Выразительные, глубоко посаженные глаза с грустинкой. Скорбные складки у рта; гибкие, пластичные руки. Чувствовалось, человек – необычной судьбы. У меня мелькнула мыслишка: не помешало бы с товарищем по несчастью поближе сойтись.
После ужина вся братва разошлась по закоулкам, по делам. Я с книжкой расположился наискосок от медпоста, подле китайской розы: она была в полном цвету.
И все же есть, есть предчувствие беды. Какая-то сила заставила меня оторваться от чтива. Поднял голову… В проеме двери, ведущей в 405-й блок, стоял «мим», опираясь на суковатую трость. Казалось, был он в раздумье, в какую сторону устремить стопы. Наконец сделал решительный шаг, но, видимо, поспешный; непослушные ноги занесло. Попытался обрести устойчивость с помощью посоха… Палка, чиркнув по линолеуму, выскользнула из руки и, описав замысловатую дугу, очутилась возле стула, на котором остывал ужин бедолаги.
Действо заняло ну от силы секунды полторы. Все, кто находился в холле, ничего не поняли, глядели как завороженные. А «мим»потерял равновесие и все точки опоры. Как стоял, так и рухнул затылком, словно подкошенный.
Шустряки бросились на помощь, я тоже оказался в том числе. Замелькали белые халаты. Павшего подняли на руки и на весу – почему-то ногами вперед – понесли к его ложу.
– Восстановлению вряд ли подлежит, – послышался из угла, возможно, голос бывалого автомобилиста.
В ту ночь я долго не мог заснуть. Болело сердце, душу щемило. Угнетало чувство собственной вины и собственной же беспомощности в драматическом больничном эпизоде.
Едва в небе забрезжило, вышел в коридор. Сильно пахло хлоркой, блестел разводами свежевымытый пол. Деловито сновал медперсонал. У всех на лицах была написана важность, профессиональная озабоченность. И еще нечто такое, что трудно выразить словами.
На цыпочках пересек холл. Заглянул за ширму. Логово «мима» было пустым. Матрац, подушки свернуты в тугой рулон.
Мда-а-а… Был человек, и нет человека.
Возник дурацкий вопрос: «А что запишут врачи в ЕГО историю болезни и… смерти?»
В нашей палате ЧП не обсуждали. По всему, однако, чувствовалось, что так или иначе каждый молча обмозговывал случившееся, как бы примеряя на себя.
4
Однажды сумерничали после ужина; Алекс без всякой связи с вялотекущим разговором обронил:
– По больничным правилам тому дядечке необходимо было хотя бы «утку» предложить.
Молчание. Вздохи. Кряхтение. Покашливание. От своего плеера оторвался пэтэушник Петя:
– А кто б, к примеру, за ним выносил?
У «дворецкого» готов был ответ:
– Да я бы первый. И еще нашлись бы охотники.
Подал голос старожил палаты Григорий Наумович, в прошлом флотский офицер:
– В гнусное время, товарищи, живем. Всяк хлопочет только о себе. Таковы нынешние правила человеческого общежития… Ну и в итоге худо всем.
На том обсуждение темы в тот вечер и кончилось. Да вскоре имело продолжение. В ином, так сказать, ракурсе, в новой ипостаси.
Прогуливаясь по длинному коридору, заметил на доске у лифта скромное объявление: «Одиннадцатого февраля с.г. в зале для заседаний профессор Кахновский И.М. читает для аспирантов и студентов медакадемии им. Сеченова лекцию о бронхите. Приглашаются все желающие».
Я был желающий! Попросил своих домашних в назначенный день принести диктофон с кассетами. В урочный час первым явился в указанную аудиторию, расположился вблизи кафедры. Палец держал на кнопке, дабы не пропустить ни слова, ни звука.
Позже, в процессе редактирования, боялся, что лекция профессора утратит информационность… Но не стал ни корежить, ни сглаживать шероховатости живой речи. Решил: пусть и на бумаге останется так, как в аудитории звучало.
Вот тот «непричесанный» текст.
– По больничным правилам тому дядечке необходимо было хотя бы «утку» предложить.
Молчание. Вздохи. Кряхтение. Покашливание. От своего плеера оторвался пэтэушник Петя:
– А кто б, к примеру, за ним выносил?
У «дворецкого» готов был ответ:
– Да я бы первый. И еще нашлись бы охотники.
Подал голос старожил палаты Григорий Наумович, в прошлом флотский офицер:
– В гнусное время, товарищи, живем. Всяк хлопочет только о себе. Таковы нынешние правила человеческого общежития… Ну и в итоге худо всем.
На том обсуждение темы в тот вечер и кончилось. Да вскоре имело продолжение. В ином, так сказать, ракурсе, в новой ипостаси.
Прогуливаясь по длинному коридору, заметил на доске у лифта скромное объявление: «Одиннадцатого февраля с.г. в зале для заседаний профессор Кахновский И.М. читает для аспирантов и студентов медакадемии им. Сеченова лекцию о бронхите. Приглашаются все желающие».
Я был желающий! Попросил своих домашних в назначенный день принести диктофон с кассетами. В урочный час первым явился в указанную аудиторию, расположился вблизи кафедры. Палец держал на кнопке, дабы не пропустить ни слова, ни звука.
Позже, в процессе редактирования, боялся, что лекция профессора утратит информационность… Но не стал ни корежить, ни сглаживать шероховатости живой речи. Решил: пусть и на бумаге останется так, как в аудитории звучало.
Вот тот «непричесанный» текст.
Откровение профессора от медицины И.М. Кахновского
Здравия желаю своим коллегам и пациентам, которые специально или ненароком оказались в этой аудитории. (Низкий поклон.)
Вижу: публика собралась довольно пестрая, потому позвольте сказать несколько фраз о кафедре внутренних болезней академии имени Сеченова.
Что характерно: обосновалась она не в стенах вуза, а под крышей обычной больницы. Случилось это летом 1940 года. Первым руководителем был Владимир Николаевич Виноградов, сподвижник и друг легендарного Склифосовского. Незнайкам докладываю: Виноградов вошел в историю отечественной медицины как организатор реанимационной службы в столице. Да и в СССР.
Еще информация для размышления: именно здесь, в этих стенах, впервые на практике применили эндоскопию. Это был по тому времени фантастический – бескровный! – способ проникновения хирургов в глубины человеческого тела. По этой же схеме потом развивалась модная нынче ангиопластика. Между нами говоря, в послевоенное время медработники всех уровней фанатично боролись за каждую человеческую жизнь. К величайшему сожалению, по разным причинам теперешнюю медицину хвалить не за что… Вы загляните на досуге в статистику.
В моей судьбе определяющую роль сыграло то обстоятельство, что я оказался у истоков реанимационной службы. В 1956 году соответствующим образом была оборудована единственная (!) машина «скорой помощи». Она немедленно выезжала по спецзаданиям, по вызовам к тяжелобольным. Я ездил на этой «карете» по столице, как бог.
Было в отечественной медицине еще одно принципиальное направление и связано оно с именем Владимира Харитоновича Василенко… Это он положил начало исследованиям в пульмонологии с использованием антибиотиков. Ваш покорный слуга был рядовым бойцом на этом фронте.
Историк Карамзин некогда сказал, что у России две беды: дураки и дороги. Совсем худо, когда дураки выступают в роли диспетчеров: указывают народу, по какой дороге нам идти. Прежде существовал незыблемый принцип: «Все для человека!». Сейчас на каждом перекрестке кричат: «Все для рынка, для пополнения мошны!» Но заглянем, товарищи и коллеги, в Библию (хотя все мы тут атеисты). В Ветхом завете предки нас предостерегали, говоря, что корыстолюбие, стяжательство – великий грех, идет от дьявольского наущения. Не вняли истине новые поводыри – потому-то теперь страна и вымирает. Между болезнями и человеческой жадностью к деньгам – прямая связь. Задумайтесь…
Кто-то, пожалуй, назовет меня экстремистом. Но я и прежде говорил, и теперь повторяю: мы утрачиваем искусство врачевания. Порой для больного много значат проницательный взгляд доктора, легкое прикосновение пальцев медицинской сестры, душевная и умная речь консультанта у постели лежачего пациента. При всем том, разумеется, решающая роль остается за медикаментозными средствами. Теперь слышно на каждом шагу: лекарства дороги! Дороги – точнее, не всем доступны. При этом существует множество бесполезных снадобий. По сути, это так называемые плацебо, в переводе с латыни: пустышка. Она не лечит, а обманывает. В лучшем случае облегчает страдания. Но главное зло медицины – воровство. С великой грустью в глазах академик Львов Дмитрий Степанович предал огласке убийственный факт: в стране «идеально» поставлено (организовано) воровство лекарственных средств. Каковы масштабы? По неполным сведениям, это три годовых государственных бюджета. Положа руку на сердце, скажу: сегодня, в этой аудитории обозначенное зло мы с вами не искореним. Знать же об этом должны все.
Стало модно вкривь и вкось поносить советское прошлое. На этом действе бесталанные люди делают карьеру, набивают мошну. Конечно, не все в прежней медицине отвечало стратегическим задачам общества. Впрочем, с полной определенностью можно сказать: в стране была хорошо поставлена служба диагностики, которую переняли все цивилизованные государства. Аналоги с Францией, Германией, США не имеют резона. Убыль населения в России – медицинский вопрос.
Вот вам страшная государственная тайна: только два процента с инфарктом миокарда попадают в первый час в стационар, – а ведь именно этот временной отрезок определяет судьбу болящего: жить или не жить. Ежели в первые час-полтора инфарктники не попадают на больничную койку, грош цена новейшим целебным средствам – стрептазе, урокиназе, актилизе, которые способны растворить и вывести из сердца любой тромб.