Платов Леонид. Каменный холм

Платов Леонид
Каменный холм

   Леонид Платов
   Каменный холм
   Участники геологоразведочной партии увидели этот холм под вечер, когда миражи в степи уже не так ярки.
   Призрачные озера вставали на горизонте по утрам, медленно тускнели после полудня и совсем исчезали к вечеру. Такова природа миражей в Голодной степи. Это отблески солнца. Талая вода скопляется весной в пологих впадинах и отшлифовывает их глинистые стенки и дно. Летом пересохшие водоемы, называемые здесь такырами, превращаются как бы в огромные вогнутые зеркала.
   В зыбком знойном мареве колышется вдали вода, сверкает, искрится, манит и вдруг "испаряется" без следа, едва лишь путники приблизятся к такыру.
   Глаза устают от этого постоянного, дразнящего мерцания...
   Тем летом гидро-геологоразведочная партия Бикчетаева колесила по Бет-Пак-Дала (Голодной степи).
   Давно уже велись работы по созданию здесь устойчивой кормовой базы для развития отгонного животноводства. В центре Бет-Пак-Дала поднялись здания опытной станции. Верхом и на машинах двигались через степь по всем направлениям зоотехники и гидрогеологи.
   Группа Бикчетаева изучала вопрос о возможности использования реки Чу, пересекающей Бек-Пак-Дала. Предполагалось перегородить Чу двумя плотинами, на которых построить гидроэлектростанцию, а воды реки направить по каналам на северо-восток и оросить десятки тысяч гектаров новых пастбищ.
   - Геологи впереди! Геологи всегда впереди! - восклицала Ия Адрианова, стоя во весь рост в кузове головной машины. - А уж за нами все остальные идут: проектировщики, бульдозеристы, экскаваторщики, гидротехники, монтажники. Двигаются тысячи человек, сотни механизмов!..
   - Все верно, только сядь, пожалуйста! - говорил Гриша Топчиев, с беспокойством следя за ее размашистыми движениями. - Тряхнет на ухабе - как пробка, вылетишь...
   - Или ветром подхватит, за Балхаш куда-нибудь унесет, - с улыбкой добавил Семен Мухин и придержал Ию за хлястик пыльника. - Будь же взрослым человеком наконец! Сядь, Ийка!
   Все геологи называли девушку дружелюбно - Ийка. "Ну что за имя у тебя? спрашивал с неудовольствием Семен. - И-я!.. Не имя, а вздох... А Ийка хорошо!" Это действительно подходило к ней. Тоненькая, небольшого роста, с круглым, очень добрым, приветливым лицом, она была энергична и проворна, как рыбка.
   Случилось так, что грузовик, в котором находились Ия Адрианова, Топчиев и Мухин, отделился от колонны. На двух остальных машинах сразу спустили три ската, и шоферы, чертыхаясь, принялись орудовать подле них с домкратами и насосами.
   - Езжай дальше, молодежь! Догоним! - бросил Бикчетаев, деятельно помогавший шоферам. И прокричал вдогонку мухинскому грузовику: - Местечко для ночлега присмотрите! Там хорошее есть местечко!..
   - А где его найти, это местечко? - недоумевающе спросил Мухин товарищей. Он вытащил из полевой сумки карту и аккуратно разгладил ее на побелевших сгибах. - До ближайшего колодца полтора дня пути. Разве свернуть в сторону, к реке?
   - Ну что ты! Крюк делать...
   - Не беспокойтесь, ребята, - сказал Топчиев. - Уж если Бикчетаев сказал: местечко, значит, есть такое где-нибудь. Увидим. Найдем.
   - А не найдем, похлебаем теплой водички из бака. На третьей машине бак еще не почат. Хочешь пить, Ийка?
   - Не очень, - храбро соврала Ия. И, облизнув пересохшие губы, сказала: - В Кара-Кумах, наверное, еще труднее...
   Этим летом она мечтала попасть не в Голодную степь, а в Кара-Кумы, и с особым воодушевлением толковала о них. "Тахиа-Таш! Тахиа-Таш!" - это название так и прыгало в кузове, как мячик.
   Вот и сейчас, чтобы не думать о воде, Ия заговорила о Кара-Кумах.
   - Тысяча сто километров - канал, подумать только! Почти одна тридцатая длины экватора!
   - А у нас будут самые большие в мире искусственные водохранилища, - с достоинством сказал Семен, который был родом с Поволжья. - Пятьсот километров на сорок! Как разгуляется на таком море шторм, да как...
   - И в Кара-Кумах запроектировано море! А вокруг - поля, поля, хлопковые поля! Новая хлопководческая страна восстает из бесплодных песков!.. Ты пойми, Семен: огромная территория, второй Узбекистан!..
   Гриша Топчиев вступился за Голодную степь.
   - А чем плохо здесь, скажи?
   Широким жестом хозяина он обвел бурые сопки, волнообразно покачивающиеся вокруг, - грузовик немилосердно подбрасывало и кидало на ухабах.
   - Скоро вместо этих миражей настоящая вода заблестит! Сады зацветут! От овечьих отар тесно станет между сопками! Тогда и новое название придумаем для степи. Почему Голодная? Богатая, Сытая, Счастливая степь!..
   - Правильно, Гриша!
   - А потом и сибирские реки повернем на юг, - мечтательно добавил Топчиев. - Всю Среднюю Азию напоим водой! Пей, разводи хлопок, плавай по каналам взад и вперед!.. Хорошо! - И он зажмурился, будто ослепленный зрелищем полноводных рек, которые вскоре, по слову большевиков, по указанию партии Ленина Сталина, потекут в пустыни Средней Азии.
   А когда он открыл глаза, впереди была вода.
   Товарищи его молчали, оцепенев от удивления. Вдали среди кустов спиреантуса маячила невысокая сопка странных очертаний. Все подножье ее было залито водой.
   - Вода? - не веря себе, спросил Топчиев.
   - Вот еще! Откуда здесь вода? - пробасил Семен, но голос его дрогнул. Такыр!.. Но очень странный...
   - Я еще никогда не видала таких такыров, - пробормотала Ия.
   Все трое стояли рядом, держась за верхнюю часть кабины, не в силах оторваться от удивительного зрелища.
   Ждали, что и этот мираж начнет тускнеть по мере приближения, как уже случалось не раз, но сияющая пелена все разрасталась. Сопка будто плавала в воде.
   Да это и в самом деле была вода! Радужные брызги разлетелись из-под колес грузовика. Он остановился, ткнувшись в солончак.
   - Ну и ну! - только и смог выговорить Семен.
   Молодые геологи поспешно, один за другим выпрыгнули из машины.
   Земля вокруг была покрыта коркой соли, а из каменистого отверстия вытекала вода, образуя небольшое озеро.
   - Холм насыпной, ясно, как день, - объявил Семен, постукивая по камням геологическим молотком. - Хитро уложено. Но зачем? И почему родник?..
   Каменный холм имел кое-где тонкий покров из песка и земли, поросший бурой травой. Когда сняли в одном месте слой земли, обнажилась кладка. Она была очень тщательной и замысловатой и напоминала соты улья.
   Пока Семен и Гриша осматривали сопку внизу, Ия проворно поднялась на вершину, легла и приложила ухо к камням. Из недр сопки донеслось слабое журчание и перезвон капель.
   - Ийка! Спускайся скорей! - окликнули девушку. - Плиту нашли!..
   В кустах спиреантуса, у самого выхода родника, торчал серый камень, до половины врытый в землю. Его гладкая поверхность была вся испещрена вязью арабских букв, тщательно вырезанных каким-то острым предметом.
   Топчиев нагнулся над плитой.
   - Отдельные слова... Что-то о засухе, это понял... Разрыв... Какие-то предсказания... Нет, трудно понять. Многие буквы стерлись.
   Он снова стал читать про себя, то и дело прерывая чтение удивленным хмыканьем.
   - Да что ты под нос себе бормочешь! - рассердилась Ия. - Нам с Мухиным тоже интересно! И шоферу интересно!
   - Вслух, вслух! - поддержали шофер и Мухин.
   Но Гриша, все еще в сомнении, топтался у плиты.
   - Кочующий миф, а? - спросил он сам себя. Потом продолжал увереннее: - Ну, ясно, кочующий!.. - Он обернулся к товарищам. - Помните легенду о пророке, который совершил чудо в пустыне? Ударил по камню железом, и потекла вода. Этнография знает множество подобных кочующих мифов...
   Топчиев до геологического института проучился год на историческом факультете и рад был щегольнуть перед друзьями познаниями по истории и литературе.
   - Ну, Гришка, же! - дернула его за рукав нетерпеливая Ия. - Брось ты свои гипотезы. Сами поймем. Прочти все, что удалось разобрать.
   Она с любопытством заглянула через его плечо.
   - "В год 1293-й, - начал, запинаясь, Топчиев. - Засуха... степь... Однако человек... (надо думать, это имя - Петлукин) умея заклинать... (что? Не ясно), приказал... холм из камней. И сделали втайне... (от кого?).
   - Дальше, дальше!
   - А дальше совсем не понять... "И камень дал воду... согласно предсказанию..."
   - Да, странно.
   - Просто ребус какой-то!
   - Но ведь в самом деле вода вытекает из камней.
   - То-то и странно.
   - Что же умел заклинать Петлукин? И почему холм сооружали втайне?..
   Мухин в раздумье посмотрел на своих друзей, но тут его прервал шофер. Он успел уже набрать во флягу воды, попробовал ее и теперь тыльной стороной руки отирал рот.
   - Так как же, товарищ Мухин? Здесь, значит, и будем стоянку делать? Вода холодная, чистая, лучше не найти...
   - Да, да! Конечно, здесь! Где же еще?
   - Вот оно, местечко, о котором говорил Бикчетаев! - сказала Ия.
   - Стало быть, знал об этом роднике?
   - По-видимому, знал...
   Бикчетаев был легок на помине.
   Едва лишь молодые геологи утолили жажду и умылись с дороги, как из-за сопок показались отставшие машины. Их как бы несло по степи облако пыли. Потом рядом со стоянкой геологов заскрипели тормоза и из рассеявшегося облака, отряхиваясь, выскочил Бикчетаев.
   - Ну, умницы! Хвалю! - закричал он. - Правильное место выбрали!
   - А мы плиту с надписью нашли, товарищ Бикчетаев! Ломали над нею головы, ломали...
   - Нить брошена из глубины веков, - глубокомысленно объявил Топчиев.
   - Откуда, ты говоришь, нить? - Бикчетаев изумленно посмотрел на него.
   - Из глубины...
   - Из средневековья, - подсказала Ия.
   - Эге, куда забрались! - Бикчетаев засмеялся. - При чем тут средневековье?
   - А как же! - запротестовал смущенный Топчиев. - Сами посмотрите на плиту. Там написано - 1293 год. Значит, конец тринадцатого столетия, канун четырнадцатого...
   - Канун!.. Эх ты, историк! Забыл, что мусульманское летосчисленние не совпадает с христианским? То-то и оно! 1293 год от Хиджры соответствует 1915-му от рождества христова. В 1915 году надо Петлукина искать. Он почти наш современник, - вот что интересно!
   - Товарищ Бикчетаев! Вы знаете, кто такой Петлукин! - заявила Ия убежденно.
   - Угадала. Слышал о нем.
   - Товарищ Бикчетаев!..
   - Потом, потом! Умыться дайте с дороги. Чаю попить. Замучились со скатами этими!
   Умывался Бикчетаев, словно назло, дольше всех. Давно уже участники экспедиции, прибывшие с ним, осмотрели плиту с надписью, подивились на хитроумную кладку холма, некоторые под руководством Ии даже побывали на вершине его, а начальник геологоразведочной партии все еще плескался и фыркал у родника, будто слон на водопое. Только тот, кто странствовал по засушливой степи летом, понимает, какое это наслаждение на исходе дня добраться к ручейку с прохладной прозрачной водой!
   Но вот, утолив жажду, умывшись, почистившись, будто помолодев на десять лет, Бикчетаев явился к костру.
   Поужинали. Напились чаю.
   И все это почти в молчании, перебрасываясь только самыми необходимыми застольными репликами: "Еще кружечку?", "Да, пожалуй", "А передай-ка нам, Гриша, эту коробку с консервами! Спасибо, милый!"
   Наконец начальник геологоразведочной партии лег на траву и принялся неторопливо скручивать папиросу. Лицо его было серьезно.
   Некоторое время он щурился на огромный красный диск, медленно спускавшийся к горизонту, будто припоминая подробности того, что собирался рассказать, потом начал так:
   - Петлукин - это неправильно. Настоящая фамилия его - Ветлугин. Был такой большевик, отбывал в 1915 году ссылку в Акмолинской губернии. Казахи не могли правильно выговорить его фамилию и переиначили ее на свой лад...
   Так, шаг за шагом, со всей последовательностью восстановлена была история каменного холма в Голодной степи.
   ...Ветлугина привезли в Акмолинск осенью.
   В городе его не оставили. Было ли на этот счет указание в сопроводительной бумаге, выражение ли нахмуренного лобастого лица показалось строптивым, ссыльного повезли дальше, в глубь степи.
   Таратайку кидало и подбрасывало на ухабах. Горизонт колыхался впереди, как мертвая зыбь.
   Днем отчаянно пекло, а ночью становилось так холодно, что Ветлугин и сопровождавший его унтер садились спинами друг к другу, чтобы согреться.
   Даже привычная степная земля не выдерживала лихорадочной смены температур. Об этом свидетельствовали зигзаги трещин, пересекавшие ее во всех направлениях, будто после землетрясения.
   "Битва гигантов, которым нет дела до того, что происходит с человеком, думал Ветлугин. - Извечная борьба тепла и холода, особенно ожесточенная в пустынях..."
   Пока Ветлугин добирался до затерянного в степи села Дозорного, где назначено было ему жить, он упорно размышлял над проблемами метеорологии. Это помотало ему не думать о грустном: о прерванной работе, о разлуке с близкими.
   Ветлугин отличался разносторонностью научных интересов. Он кончил физико-математический факультет университета, специальностью своей избрал географию, мечтал о путешествиях, об удивительных географических открытиях. Но жизнь его сложилась иначе. Пришлось, как шутил Ветлугин, завершать образование в "закрытых учебных заведениях": на "бутырских высших курсах", а теперь вот и в "западносибирской академии".
   Еще в Москве, случалось, некоторые товарищи жалели, что он предпочел беспокойную судьбу подпольщика размеренному мирному существованию кабинетного ученого.
   - Ты же ученый, Петя! - втолковывали ему. - Типичный исследователь, холодный, аналитический ум!.. Ведь вот же написал свою "Географию будущего"! Не хочешь, не можешь расстаться с ней!..
   И обличающим перстом указывали на верхнюю полку книжного шкафа, где лежала незаконченная ветлугинская рукопись.
   - Написал, да, - отвечал Ветлугин, сняв с полки толстую папку и нетерпеливо постукивая по ней ладонью. - Храню до лучших времен. Что из того, что лет через десять-двадцать эта работа даст эффект? Я чувствую внутреннюю необходимость помочь людям немедленно, сейчас! Можем ли мы думать о победе над стихией, пока не уничтожен капитализм, пока существует класс эксплуататоров? Сейчас идет война, классовая война! А во время войны все честные люди, независимо от профессии, становятся солдатами. Вот почему я отложил свою "Географию будущего" и корректирую прокламация, а также составляю краски для шапирографа. Конечно же, все это имеет прямое отношение к моей рукописи...
   Он досадовал, если его понимали не сразу.
   - Ну, как же!.. Революция сделает человека невиданно сильным. Самые дерзкие замыслы станут реальными. А я, признаюсь, нетерпелив. Я хочу приблизить это счастливое время. Тогда и займемся по-настоящему "Географией будущего". Тогда наступит ее черед!.. - И, бережно смахнув пыль с папки, возвращал рукопись на место, на верхнюю полку.
   В ночь своего ареста Ветлугин раньше обычного кончил работу.
   Можно бы, казалось, перелистать "Географию будущего", терпеливо ожидавшую, когда обратит на нее внимание хозяин. Но, постояв в задумчивости у полок, Ветлугин отошел. Сегодня было как-то не по себе. Чувствовалась усталость, непонятное беспокойство.
   Он осторожно отогнул занавеску, выглянул в окно. Улица была пуста.
   Он лег на диван. Сон не шел.
   Чудились шаги под окном, поскрипывание снега, приглушенные голоса, словно бы даже стук в дверь.
   Ветлугин укрылся с головой.
   В комнате были стенные часы с мерным гулким боем и маленькие, карманные, лежавшие на тумбочке у кровати. Они тикали вразнобой. Похоже было: взрослый шагает по тротуару, а рядом, держась за руку, семенит ребенок.
   Под хлопотливое постукивание детских каблучков начали расплываться и затихать призрачные звуки. Ветлугин подоткнул под спину сползший было плед, свернулся калачиком. И когда стал уже засыпать, раздался стук в дверь, на этот раз настоящий.
   ...В наспех наброшенном пальто Ветлугин стоял у стола, смотря, как жандармы роются в шкафах и поднимают половицы в поисках листовок.
   Самый длинный из них просматривал книги на полках, небрежно выдергивая одну за другой. Сверху, распластав страницы, сорвалась "География будущего". Ветлугин рванулся к рукописи.
   - Куда? - прикрикнул ротмистр, руководивший обыском. - Стоять, где стоите!..
   Последнее, что видел Ветлугин, когда его уводили, были листы заветной рукописи, устилавшие пол. Перед тем как упасть, они кружились, точно хлопья снега.
   Теперь это вспоминалось всегда, когда смотрел в окно.
   Снег в Дозорном выпал в октябре. Стоило переступить порог, и вот уже поземка клубится под ногами.
   Дальше все было серо и зыбко. Горизонт наглухо задернула мгла.
   Лежа ничком на скрипучем топчане, Ветлугин прислушивался к вою бурана за стеной. Вой тянулся без пауз, без роздыха. Пол содрогался, стакан дребезжал на подоконнике. Нельзя было спокойно думать под этот шум. Мысли неслись, обгоняя друг друга, будто подхваченные вихрем.
   Ветлугин пробовал занять себя отвлеченными математическими расчетами, придумывал и решал головоломные задачи. Но это были всего лишь упражнения, гимнастика ума, тогда как он привык к труду целесообразному, полезному.
   Если бы еще у него был товарищ! Но он был один. Разорванная в клочья "География будущего" стала сниться ее автору по ночам. Целые страницы оживали перед ним. Он видел себя за письменным столом, лампа под зеленым абажуром бросала круг света на бумагу.
   Он просыпался и, глядя в окно, за которым бесновалась метель, припоминал написанное, строчка за строчкой.
   Надо было продолжать работу над рукописью. Хотя бы ради того, чтобы не развинтиться, не раскиснуть. Продолжать во что бы то ни стало. Без выписок. Без справочной литературы. Полагаясь только на память.
   Что ж, борьба! Но в этом была жизнь, спасение.
   Ветлугин научился писать мельчайшим почерком, экономя синюю оберточную бумагу, которую он покупал в лавке за неимением другой. Математические выкладки делал на полу или стене.
   "Кабинетный ученый, - улыбался он, старательно вычерчивая кривые углем на полу. - Вот я и стал кабинетным ученым. Посмотрели бы на меня сейчас жандармы в Акмолинске..."
   Ему нравилось думать, что он перехитрил своих врагов в Акмолинске. Он ссыльный, невидимыми цепями прикованный к Дозорному. Но мысль его была свободна. Она странствовала в будущем. Кружила над казахскими степями, уносилась к Ледовитому океану. Открывала новые острова, переделывала географию России, передвигала реки и моря, дерзко вмешивалась в грандиозные атмосферные процессы, стараясь обратить их на пользу человеку.
   Попробуй свяжи мысль, запрети ее!..
   Как-то днем само собой возникло решение одной очень сложной проблемы, над которой он давно ломал голову. Ветлугин кинулся записать, проверить. Как назло, под рукой не оказалось бумаги. Тут только вспомнил, что бумага кончилась. С утра еще надо было позаботиться о возобновлении запасов.
   Ветлугин очень дорожил такими мгновениями творческого озарения. "В первом наитии сила", - любил повторять он некрасовские слова. Поэтому, набросив тулуп, проворно шагнул за порог.
   Стена бурана встала перед ним.
   Когда в степи разыгрывался такой буран, жители Дозорного предпочитали отсиживаться дома.
   Но ведь лавочник жил всего за пять домов. Нелепо было ждать, пока уляжется ветер. Нагнув голову, Ветлугин вышел за ворота, споткнулся, побрел.
   Лавка была шагах в восьмидесяти. Он прошел сто и оглянулся: все было бело от снега. Ну да, ветер дул сначала в лицо, теперь задувал справа. Надо было, значит, повернуть и пройти назад двадцать шагов. Он сделал это, но не наткнулся на изгородь, как ожидал.
   Быть может, ветер переменил направление?
   Он посмотрел вверх. Солнца видно не было, - только белый полог летящего снега.
   Ему стало страшно. Неужели он свернул в переулок к огородам и оказался в степи? Некстати пришел на память рассказ о человеке, который отправился в буран на другой конец поселка. Труп его нашли только весной далеко в степи...
   Не думать об этом, не думать! Не поддаваться страху, не распускаться! Кто потерял присутствие духа - все потерял!..
   Он бормотал про себя эти слова, как делал на допросе и в тюремном карцере. Привычное упрямое озлобление охватило его. Не мог же он так глупо погибнуть, отойдя всего на несколько шагов от дома.
   Вначале Ветлугин шел с протянутыми вперед руками, как слепой. Ждал: вот-вот упрется в изгороди или глиняную стену дома.
   Потом брел уже по инерции. Слепящая белая пустота окружала его. Сомнений не было: он заблудился в буране.
   А ведь степь простиралась на сотни километров вокруг Дозорного.
   Тулуп не грел. Словно бы ватага хохочущих всадников носилась вокруг, свистя ледяными бичами. Удары падали на спину, на грудь; он все шел, с трудом сгибая колени.
   С новым порывом ветра донесся до него слабый звон.
   Начинались, видно, слуховые галлюцинации.
   Он снова протянул руки, качнулся вперед. Пальцы скользнули по чему-то шерстистому, теплому. Над самым ухом зазвенел колокольчик.
   Ветлугина крепко взяли подмышки и потащили вверх.
   Открыв глаза, он удивился: он как бы плыл по пенистому морю, тускло освещенному солнцем. Вдали виднелись округлые вершины сопок, торчавшие подобно островам. Вблизи в клубах снежной пыли то появлялись, то исчезали головы верблюдов. К изогнутым шеям были подвязаны колокольчики.
   Снег несся низко над землей.
   Такова метель в Казахстане. Пешехода она покрывает с головой, но всадники на верблюдах возвышаются над нею и смело продвигаются вперед.
   - Сиди, ваше благородие, сиди, - услышал Ветлугин голос с успокоительными интонациями. - Нельзя пешком в буран. Пропасть мог.
   Море клубящейся снежной пыли раздвинулось перед ними. Караван тронулся дальше.
   Как сквозь сон, ощутил Ветлугин, что его снимают с верблюда, вносят на руках в дом. Тот же озабоченный добрый голос говорил:
   - В холодный сени клади! В теплый комната не вноси, нельзя. Сразу в теплый комната внесешь - умрет. Сильно замерз.
   После перенесенного Ветлугин провалялся на своем топчане несколько недель. Во время болезни его навещал новый знакомый, Сабир Мухтамаев.
   Это был очень общительный и веселый человек, привязавшийся к ссыльному, как обычно привязываются люди к тем, кому оказали важную услугу.
   - Не скучай, ваше благородие, - утешал он его, держа на раздвинутых пальцах плоскую чашку, наполненную солоноватым чаем. - Скоро весна будет. Степь тогда красивой станет, очень красивой, красной...
   И впрямь весна в Казахстане искупает безрадостное однообразие других времен года. Сплошь покрыта тогда степь цветами, и больше всего в ней тюльпанов.
   - Пурпур, багрянец, алый!.. - восторженно перечислял Ветлугин оттенки, а тюльпаны перед ним колыхались и кланялись, сгибаясь от ветра, и казалось, это огоньки мигают и вспыхивают в зеленой траве.
   - Смотри, смотри, - поощрительно говорил Сабир. - Летом не увидишь цветов. И травы не будет. По-нашему, Бет-Пак-Дала значит - неодетая, голая степь...
   По целым дням теперь выздоравливавший Ветлугин пропадал в степи. С серьезностью, удивлявшей Сабира, он мог часами наблюдать за передвижениями муравья или созерцать голубое небо и проплывающие над степью облака.
   "Вот эти снежно-белые, напоминающие кисточки или пряди волос, - вспоминал он, - называются перистыми - цирусами. Они проходят на очень большой высоте и состоят из ледяных кристаллов - игл, что придает им такую прозрачность. А резко ограниченные, плотные, с вершиной в виде купола - кумулюсы, или кучевые, образующиеся из теплых потоков воздуха, которые поднимаются над разогретой землей".
   Следя за кумулюсами, Ветлугин отмечал, что это признак устойчивой ясной погоды, а видя, как небо заволакивается пеленой перисто-слоистых облаков, понимал, что надвигается ненастье.
   Однажды Сабир, отыскивавший друга в степи, увидел, что тот сидит на земле в задумчивости.
   - Гадаешь? - спросил Сабир, присаживаясь рядом на корточки. - А что угадать хочешь? Когда домой отпустят, да?
   Ветлугин указал на муравьев, проявлявших беспокойство.
   - Дождь будет завтра. Смотри, как муравьи волнуются, все к муравейнику тащат...
   Сабир кивнул.
   - Я мимо реки шел, - сказал он. - Правильно, дождь будет. Птицы летают низко над водой, и рыбки скачут. А почему так?
   Между двумя звеньями - поведением птиц и надвигающимся ненастьем Ветлугин обнаружил связующее звено - насекомых. Воздух сделался более влажным: крылышки насекомых, пушок, волоски, покрывающие их, впитали влагу и отяжелели. Насекомые стали летать ниже. Спустились и птицы, преследующие их, а рыбы в погоне за стрекозами стали выскакивать из воды.
   Подле ветлугинского жилища появились первые самодельные метеоприборы флюгеры, гигроскоп, дождемер.
   Любая деталь, от крылатки флюгера до винтика в гигроскопе, досталась ссыльному ценой упорного труда, уловок, ухищрений.
   У старого, заброшенного источника они поставили с Сабиром ветрячок ветлугинской конструкции, и в ветреные дни тот старательно качал воду. Сыновья Сабира, считавшие ветряк собственностью своего семейства, с достоинством давали объяснения.
   - Наш русский (так, в отличие от исправника, урядника и купцов-прасолов "чужих русских", называли Ветлугина в Дозорном), наш русский привязал ветер к крыльям, - говорили они. - Ветер теперь должен таскать воду со дна.
   Казахов очень забавляло также запускание воздушных змеев, с помощью которых, за неимением шаров-пилотов, Ветлугин изучал направление ветра в верхних слоях атмосферы. Усевшись в сторонке, степные жители наслаждались удивительным зрелищем.
   - Наш русский - хитрый человек, приманивает ветер. Глядите-ка, подул!..
   Люди приезжали в Дозорный издалека, чтобы полюбоваться на ветряк, и флюгер, и солнечные часы, а также посоветоваться о том, снежная ли, по мнению Петлукина, будет зима, утеплять или нет сараи в аулах для скота?