Платова Виктория. Хрустальная ловушка

   — Открывайте, сволочи! — зычно кликнул Звягинцев.
   Как будто послушавшись его призыва, дверь робко приотворилась, и в ней показалась разбойная физиономия Ахмета.
   Звягинцев проворно сунул ногу в образовавшуюся щель.
   — А… Это ты, Палыч! — Ахмет тщетно попытался изобразить на лице некое подобие радости встречи.
   — Нет, это твоя девка из ресторана. — В свободное от остальных женщин время Ахмет активно шастал к одной из ресторанных официанток, напрочь лишенной груди и чувства ревности. — Ну и морда у тебя, Ахметка! Остается только кинжал в зубы и на стенд «Их разыскивает милиция».
   — Завидуэш, старый черт! — беззлобно осклабился писаный черкесский красавец.
   — Завидую, — сознался Звягинцев. Это относилось к поджарой, узкой, как каминная кочерга, фигуре спасателя.
   — А я болэю, — непонятно зачем, добавил Ахмет. — Ангина, знаэш…
   — Вижу, что болеешь, — промычал Звягинцев, оттесняя Ахмета от двери и просачиваясь в помещение.
   Ахмет мягко отступал, с чисто восточным коварством сдавая позиции: он незаметно пододвинул низкую лавку, и Звягинцев, который не видел ничего, что находилось ниже его толстого живота, споткнулся о нее и едва не сломал себе шею.
   Ахмет загоготал и скрылся за дверью, ведущей в большую комнату, служащую гостиной.
   Звягинцев последовал за ним.
   Ахмет быстро одевался. Он уже успел натянуть на себя брюки и теперь возился с рубашкой: торс Ахмета был покрыт невероятным количеством черных упругих волос, которые производили на женщин просто фантастическое впечатление.
   Вот и теперь одна из них лежала на широкой низкой тахте, натянув простыню до подбородка. Ее одежда валялась на полу, рядом с тахтой. Звягинцев смерил ее скептическим взглядом: еще одна вырвавшаяся на свободу домохозяйка попалась на Ахметов крючок.
   А точнее, мощный крюк.
   — Значит, болеешь? — еще раз поинтересовался Пал Палыч.
   — Никому нэ запрэщэно.
   — А это, стало быть, лекарство. — Он кивнул головой в сторону застывшей под простынею женщины.
   — Угу.
   — Грелка, — тихо сказал Пал Палыч и легонько ткнул Ахмета кулаком в живот.
   — Угу.
   — Ты время зря не теряешь, — продолжал издеваться Звягинцев.
   — Слушай, да! — Невозмутимый черкес наконец-то вышел из себя и прошипел:
   — Нэ смэй так о женыщин!
   — Ладно тебе.
   — Сэрдцэ мое, собирайся, иди к подъемнику… Я скоро буду.
   Девушка кивнула головой, не сводя взгляда со Звягинцева.
   — Отвэрнис, папаша, — сказал Ахмет. Звягинцев повернулся к девушке спиной и направился в угол, к единственному в комнате письменному столу, там стояла Васькина печатная машинка — устрашающего вида «Ундервуд», похожий на богато инкрустированный гроб.
   Сейчас «Ундервуд» был зачехлен, что страшно удивило Звягинцева: Васька никогда не позволял себе ничего подобного, он был слишком ленив, чтобы зачехлять и расчехлять машинку.
   — Это еще что такое? — пробормотал Звягинцев себе под нос и почти тотчас же получил ответ. На столе, рядом с машинкой, лежал листок бумаги, заполненный разболтанным ундервудовским шрифтом: «УЕХАЛ В ГОРОД ОТВОЗИТЬ РУКОПИСЬ. БУДУ ЗАВТРА К ВЕЧЕРУ. ПРИВЕТ ДЕДУ. ВАСИЛИЙ».
   Звягинцев озадачился еще больше. С одной стороны, ему польстило, что Васька не забыл старика (привет был адресован ему, Василий давно называл Звягинцева «дедом», и об этом знали все), с другой стороны.
   Какую это рукопись собирался отвозить в город Васька?
   Последняя, законченная, благополучно отправилась в Москву две недели назад вместе с семейством заводчиков чау-чау, которым Василий так задурил мозги, что они взяли рукопись — лишь бы отвязаться от него.
   Рукопись называлась «Танго мертвеца» (Васька обожал подобные леденящие душу названия).
   Сразу же после отъезда собаководов Василий засел за новый опус с рабочим названием «Кровавое воскресенье». Он написал всего лишь пятьдесят страниц, в то время как обычный объем его страшилок составлял четыреста. Только Звягинцев был в курсе его графоманской статистики, Васька даже читал ему несколько глав из новой книги Они не виделись около двух дней, но написать за это время триста пятьдесят страниц физически невозможно. Даже при Васькином прилежании.
   Интересно, какую рукопись он повез в город?
   Пока Звягинцев предавался размышлениям на эту тему, девушка Ахмета покинула гостеприимный филиал публичного дома, а Ахмет успел полностью одеться.
   — Так где Василий? — спросил Звягинцев у черкеса.
   — Ты жэ читал. Уехал твой Василий.
   — Когда?
   Видно было, что вопрос застал Ахмета врасплох.
   — Вчэра, навэрное.
   — Ты-то видел, как он уезжал?
   — Нэт. Нэ было мэня. Он с утра с Казбэком был. Потом нэзнаю…
   — Он мне что-то сказать хотел. Несколько раз в дверь ломился. Ты не знаешь?
   — Нэт.
   Может быть, именно это и хотел сказать Васька, когда осаждал дверь его номера? Что он уезжает отвозить рукопись, что…
   «Интересно все-таки, какую рукопись повез в город Васька». Эта мысль гвоздем засела в голове у Звягинцева: за то время, что они были знакомы, Васька покидал «Розу ветров» только один раз, и этот отъезд обставлялся с соответствующей помпой. А теперь вот так, буднично: «Привет деду» — и даже не поинтересовался, нужен ли Звягинцеву табак для старенькой трубки (все, кто отправлялся вниз, обязательно привозили своему секьюрити табак, а сам Пал Палыч совсем недавно посетовал Ваське на то, что табак кончается).
   Звягинцев присел на корточки перед столом и выдвинул ящики.
   — Э-э, — возмутился было Ахмет. — А гдэ ордэр на обыск?
   — Где-где… В Пентагоне.
   Васька всегда печатал свои опусы в двух экземплярах. Первый оставлял себе (чтобы, не дай бог, не покусились на авторские права!), а второй отправлял по назначению. Это было своего рода незыблемым ритуалом. Рукописи занимали два ящика: за все время сочинительства начинающий беллетрист Василий Сикачинский накропал восемь романов. «Кровавое воскресенье» должно было стать девятым.
   В ящиках Звягинцев насчитал все восемь первых экземпляров, включая «Танго мертвеца».
   Вот только «Кровавого воскресенья» нигде не было. Ни пятидесяти страниц, ни одной. Ни первого экземпляра, ни второго.
   Это страшно не понравилось Звягинцеву.
   Безалаберный в жизни, Васька был педантом во всем, что касалось рукописей. Первый экземпляр должен лежать там, где должен. И этот порядок вещей неизменен.
   Но первого экземпляра «Кровавого воскресенья» не было.
   Звягинцев вдруг подумал о том, что вчера было именно воскресенье.
   Почему он об этом вспомнил?..
   Отъезд Васьки выглядел тухловато, его нельзя было ничем объяснить. Да еще важная новость, с которой Васька рвался вчера к нему в комнату… Все-таки нужно было открыть. Теперь Звягинцев пожалел, что не сделал этого. Чтобы отогнать от себя невесть откуда взявшиеся мрачные мысли, Звягинцев снова воззрился на Ахмета: с Васькой он разберется потом.
   — Ну ладно, с этим все понятно. Уехал в город и тэ дэ, — Звягинцев произнес это вслух и вдруг отчетливо понял, что Васька никуда не мог уехать. — А где все остальные-то?
   — Влад сам знаэш гдэ. И Юрик тожэ.
   Звягинцев вздохнул: значит, Позднякова так и не нашли.
   Впрочем, это и так ясно. Если бы поиски увенчались успехом, его бы выдернули из номера — живого или мертвого.
   — А Иона?
   — К нэму гости.
   — Понятно. Ты когда последний раз видел Ваську?
   Ахмет наморщил безмятежный лоб и задумался.
   — Вчэра утром. Он обещал Казбэку снаряжение подобрать.
   — Это еще кто такой?
   — Плэмянник. Отдыхает здесь.
   — Ну и как? Подобрал Васька ему снаряжение?
   — Конэчно!
   — А потом куда он делся?
   — Слушай, Палыч! Ну что ты ко мнэ пристал? Я сам только к утру вэрнулся. Кромэ записки, ничего нэ видел.
   Мысль о Васе Сикачинском почему-то не давала покоя Звягинцеву, она терзала его не очень здоровое, заплывшее жиром сердце.
   — Значит, Влад и Юрик все еще роют… А где твоего племянника найти?
   — Нэ знаю… Катаэтся, навэрное.
   — Ну хорошо. Выздоравливай, Ахметка! Пошел я…
   …Последующие два часа Звягинцев безуспешно пытался разрешить загадку Васькиного внезапного уезда, больше похожего на бегство. От этого можно было отмахнуться, но две вещи настораживали его: во-первых, исчезновение обоих экземпляров рукописи. И во-вторых — его отчаянные попытки пробиться к Звягинцеву на протяжении вчерашнего дня.
   Он ненавязчиво, чтобы, не дай бог, не вызвать нездорового ажиотажа, опросил всех, кого можно было опросить. Большинство сходилось на том, что видели Ваську в самых разных местах вплоть до шести вечера. Портье Сергей, который дежурил вчера, вспомнил, что еще утром Васька взял у него ключ от «Каменного мешка» («И так и не вернул, сволочь, а это уже почти должностное преступление»). Сергей сменился в полночь, и на вахту заступил Иван. А вчера утром Васька приходил с каким-то мальчиком, кажется, племянником Ахмета…
   Звягинцев отправился в гостиницу, к Ивану. Собственно, с Иваном уже можно было не говорить, когда он неожиданно увидел то, что совершенно не рассчитывал увидеть.
   Ключ от «Каменного мешка», мирно висящий на своем месте.
   Звягинцев хорошо знал этот ключ: несколько раз Васька таскал его в «Каменный мешок», чтобы хотя бы попытаться подобрать Звягинцеву снаряжение («Стыдно, Палыч, жить в горах и даже не иметь понятия о том, что такое лыжи!»). Но ничего из этой затеи не вышло.
   Звягинцев не спускал глаз с ключа: педант Серый сказал ему, что ключ Васька не вернул, хотя портье дежурил до полуночи. Из «Розы ветров» вышли вчера только две машины: грузовичок «Газель» и джип кого-то из постояльцев. Но обе они покинули базу до восьми вечера.
   Конечно, можно предположить, что Васька решил спуститься к «Приюту орла» — большому курорту, расположенному несколько ниже «Розы ветров». Оттуда даже ходил рейсовый автобус. Но это вообще выглядело самоубийством: ночью, на лыжах, в полной темноте…
   Ни «Газель», ни джип еще не вернулись. Но если все-таки Васька и уехал на них, то кто повесил ключ от «Каменного мешка» на свое место?..
   "Это старость, — подумал Звягинцев, — самая настоящая старость. Мерещится черт знает что и абсолютно на пустом месте: болезненная мнительность, какие-то странные фобии. Или это вылезает подсознание, оскорбленное и ушибленное многолетней работой в милиции? Или все те мелкие делишки, которые ты вел всю жизнь, теперь мстят тебе, вгрызаясь беззубым ртом в подсознание?
   Кой черт. Пал Палыч Звягинцев, ты же никогда не был аналитиком, лавры всех этих умников в следственных кабинетах и хлыщей, прикуривающих свои сигареты от зажигалок жертв преступлений…
   Нужно провериться у психиатра".
   Но для того, чтобы провериться у психиатра, нужно было спуститься вниз, в большую жизнь. В ту жизнь, которая забрала у него единственного сына. А этого Звягинцев не хотел категорически.
   А пока нужно найти этого самого Казбека, племянника любвеобильного черкеса. И Звягинцев отправился к бугельному подъемнику, ведущему на спуск для новичков. У подъемника в соломенном кресле-качалке и такой же соломенной шляпе сидел Арик Штиллер.
   Арик Штиллер был достопримечательностью «Розы ветров». В прошлом году, в межсезонье, Арику исполнилось восемьдесят лет. Скромный юбилей отметили в узком кругу приближенных. Для этого Арика вместе с его качалкой перенесли в банкетный зал ресторана, где ему были преподнесены дорогие горнолыжные очки и торт, довольно точно воспроизводящий ландшафт у «Розы ветров». При этом взбитые сливки имитировали снег, а сам комплекс зданий достойно представляли медовые коврижки. Про тишайшего немца Арика ходили легенды. Поговаривали, что в войну он был егерем знаменитой дивизии «Эдельвейс», отличным горнолыжником и снайпером, снял не один десяток зазевавшихся русских солдатиков, и сам Геринг наградил его Железным крестом за храбрость. Но с Кавказа вместе с «Эдельвейсом» почему-то не ушел, остался здесь и прожил десяток лет на ледниках. А потом прибился к одной из турбаз. В самом конце его длинного пути маячила «Роза ветров», где он и собирался умереть.
   И даже место себе присмотрел — в распадке, недалеко от гостиницы.
   Арик эти чудовищные мифы об «Эдельвейсе» не поддерживал, но и не опровергал. Он мирно доживал свой век у бугеля, собирая у «чайников» билеты на подъем.
   — Привет, Арик, — заорал Пал Палыч на ухо Штиллеру. — Как жизнь молодая?
   Арик пожевал губами, что означало: «Привет, жизнь молодая движется по накатанной колее: никаких слаломных завихрений».
   — Ты Ахметкиного племянника знаешь?
   Это был праздный вопрос: престарелый Штиллер обладал феноменальной памятью на имена и лица, даже случайные.
   — Казбек? — Арик так же аккуратно сцеживал слова, как и кормящая мать — молоко. — Поднялся недавно.
   — Покажешь, когда на новый зайдет?
   — Покажу.
   …Ждать пришлось недолго. Спуск для новичков был самым коротким: что-то около пятисот метров. И через двадцать минут Арик ткнул скрюченным пальцем в маленькую фигурку, хромающую к подъемнику.
   Племянник Ахмета был точной, хотя и уменьшенной копией своего дяди: сейчас он плелся в кильватере двух молоденьких лыжниц, тоже направляющихся к подъемнику; на лице тринадцатилетнего Казбека была написана явная заинтересованность этими яркими бабочками в красных комбинезонах. У самого бугеля Звягинцев перехватил мальчишку.
   — Ты Казбек?
   — А что?
   — Ты мне нужен. Отойдем.
   Малолетний Казбек бросил тоскливый взгляд на нимф, и Звягинцев сжалился:
   — Ладно, успеешь еще накататься. Рассказывай.
   — Чего?
   — Про Васю.
   — А что — про Васю?
   — Он тебе снаряжение подбирал?
   — А что?
   — Вопросы здесь задаю я! — рявкнул Звягинцев.
   — Ничего я не сделал…
   — Давай по порядку: дядя попросил Васю, чтобы он подогнал тебе лыжи, правильно?
   — Ну.
   — И вы пошли подбирать лыжи. Правильно?
   — Ну.
   — Он тебе их подобрал. — Звягинцев уже начал терять терпение.
   — Ну.
   — И что было дальше?
   — Ничего.
   Дохлый номер. Звягинцев даже вспотел, достал из кармана пальто носовой платок, больше похожий на грязную банкетную скатерть, и промокнул им лоб. «С абстрактным мышлением у пацана дело швах. Попробуем пододвинуть его к конкретике».
   — Значит, подбирать лыжи вы отправились утром, так?
   — В полдесятого, — проявил неожиданную сметливость Казбек. — Сразу после завтрака.
   — А почему запомнил? — От неожиданной удачи Звягинцев даже сдвинул шляпу на макушку.
   — Завтрак в девять, так я его ждал.
   — И вы пошли.
   — Да.
   — Стали подбирать снаряжение, — снова затянул свою волынку Звягинцев. — Долго подбирали?
   — Не знаю. Нет. Вернее, так. Сначала он нашел мне ботинки. Потом лыжи. Еще нужны были крепления и палки…
   А потом сказал, чтобы я ждал его, что он сейчас придет… Что ему кому-то нужно что-то сказать…
   И тут Звягинцев вспомнил.
   Ну, конечно, первый раз Васька заходил к нему что-то около десяти, он просто ломился в дверь. И даже разбудил Пал Палыча, который всю предыдущую ночь самоотверженно, но безуспешно сражался с радикулитом: именно это и взвинтило Звягинцева. Он посмотрел на часы и только потом послал Ваську подальше.
   Было девять пятьдесят две, если верить его «Командирским». Плюс пятнадцать минут, на которые всегда отстают его часы, — итого: десять ноль семь.
   Значит, Васька что-то такое вспомнил, если бросил мальчишку в «Каменном мешке» с ботинками, но без креплений.
   С лыжами, но без палок. Что-то такое, что не требовало отлагательств. Ведь не за сюжетным же ходом для своего романа отправился он к Звягинцеву.
   Тогда о чем он мог подумать? Что вспомнить?
   Или — увидеть?
   Видя, что толстый дедуган о чем-то задумался, Казбек попытался ринуться к подъемнику. Но Звягинцев ловко ухватил его за полы куртки.
   — Значит, так. Вася подобрал тебе лыжи и стал подбирать палки, так?
   — Ну.
   — А с чего это он решил уйти, он не сказал тебе?
   — Нет. Копался-копался там, чего-то рассматривал, а потом сказал, что ему нужно срочно уйти и что он скоро вернется…
   — И все?
   — Все.
   — А как он выглядел?
   — Никак. То есть — обыкновенно.
   — Ничем не был… — Звягинцев щелкнул пальцами, пытаясь подобрать слово, — ничем не был взволнован? Или озадачен? Или что-то вспомнил, может быть… Знаешь, как люди что-то вспоминают?
   — Хлопают себя по лбу, что ли? — неуверенно предположил Казбек.
   — Что-то вроде того.
   — Да нет. Не хлопал он себя по лбу. Просто ушел — и все, сказал, чтобы я его дождался.
   — Ну, ты дождался?
   — Да. Он быстро пришел.
   — И что?
   — Ругался. Сказал: «Вот старый козел, никогда его нет, когда он нужен».
   Да. Старый козел, которого нет, когда он нужен, — это, видимо, он, Пал Палыч Звягинцев. Хотя, с другой стороны, — старый козел не так уж плохо. Мог бы и жирным боровом обозвать. «Зачем же все-таки я ему понадобился?..»
   Звягинцев интуитивно чувствовал, что этот неудачный утренний визит как-то связан с неожиданным исчезновением Васи из «Розы ветров». Да и потом, днем, он еще раз пытался прорваться к Звягинцеву.
   «И почему я только не открыл», — тоскливо подумал Пал Палыч.
   Ладно, ничего уже не исправишь, фарш невозможно провернуть назад, как любил говаривать сам Вася. А вот навестить «Каменный мешок» все же стоит.
   Звягинцев отпустил с богом мальчишку, попрощался с мухомором-Штиллером и отправился к портье Ивану за ключом.
   Спустя полчаса он уже открывал «Каменный мешок», даже не зная, что может там найти.
   Поверхностный осмотр, так же, как и детальный, разочаровал его.
   Ничего впечатляющего, кроме давно выработавших свой ресурс лыж и экипировки. Звягинцев помнил о том, что сказал ему мальчишка: перед тем, как уйти, Вася подбирал ему палки и крепления. Именно их Звягинцев осмотрел в первую очередь, дуя себе на пальцы: в «Каменном мешке» было холоднее, чем на улице.
   Ничего криминального среди палок и креплений не нашлось.
   Еще раз все осмотрев, Звягинцев понял, что визит сюда был совершенно бесполезным. Он уже собрался было выйти из «Каменного мешка», когда заметил на полу крошечный медальон на цепочке.
   Это был Васькин медальон, Звягинцев хорошо помнил его: Дева Мария со сложенными в молитвенном экстазе руками. Васька был католиком, хотя и довольно легкомысленным, так что медальон служил ему скорее в качестве амулета.
   Кряхтя, охая и опасаясь за собственную поясницу, только что вырвавшуюся из лап радикулита, Звягинцев нагнулся и подобрал серебряную вещицу. Нет, цепочка не была порвана (на что втайне надеялся Пал Палыч), просто расстегнулся замок медальона.
   Звягинцев сунул находку в карман — то-то обрадуется Василий, когда узнает, что нашлась его безделушка, — и покинул «Каменный мешок».
   Возвратив ключ портье, он направился к себе в номер.
   История с Васькой начала казаться ему абсурдной. Равно как и та возня, которую он затеял вокруг нее. Наверняка мальчоныш вернется в самое ближайшее время. Вернется и все объяснит. Излишнюю нервозность и мнительность Звягинцев отнес за счет отступившей болезни, которая несколько ослабила его умственные способности и адекватность восприятия действительности. Такое уже случалось с ним: после приступов он становился нежным и сентиментальным, как одомашненная цесарка.
   Чтобы окончательно прийти в себя, он решил выпить пятьдесят грамм спирта из канистры, припрятанной в шифоньере, и заодно дождаться основных сил спасателей: уж они-то все точно ему объяснят. А до этого погадать на любимой книге — «Колыбельная для ежика».
   Книга его покойного сына стала для Звягинцева своеобразным цитатником Мао: он находил в ней ответы на все вопросы. Вот и сейчас, развалившись в кресле и хлопнув спирту без закуси. Пал Палыч загадал на ближайшее время и на странное исчезновение Васьки Сикачинского.
   Тринадцатая страница, пятая строка сверху.
   То, что он прочитал спустя несколько секунд, повергло его в глубокую задумчивость.