Платова Виктория. Хрустальная ловушка

Виктория ПЛАТОВА
ХРУСТАЛЬНАЯ ЛОВУШКА

   Автор выражает искреннюю признательность за помощь в написании романа сотрудникам горнолыжного комплекса «Золотая долина» (г. Санкт-Петербург).

* * *

   … Он будет лучшим в коллекции, этот трофей.
   Этот легкомысленный жеребец, конь с яйцами, поклонник фирмы «Саломон» <"Саломон" — один из крупнейших производителей лыжного снаряжения.>, любитель армрестлинга, баночного пива и натуральных блондинок. Блондинок всего пятеро — двое замужем, одна разведена, одна залечивает ранний климакс и полуслепые глаза подобием фристайла. Кажется, такие неприятности со зрением называются астигматизмом… Еще одна, преподавательница философии какого-то московского института, послала его подальше вместе с баночным пивом. Нужно отдать ему должное, он никого не пропустил за ту неделю, что околачивается в «Розе ветров», подонок. А с двумя даже умудрился переспать, с разведенкой и астигматичкой, — они сами на это нарывались, так что доблесть невелика.
   Теперь эти две самки ненавидят друг друга.
   А он мертв.
   О том, как он умер, никто никогда не узнает.
   И тело его не найдут, ничего не поделаешь, две лавины прошли одна за другой. В коротком промежутке между ними я успел спасти его. Спасти, чтобы убить Он не ожидал. Он не ожидал, что моя лыжная палка, переделанная под нож, окажется так остро заточенной. И что она войдет ему под лопатку, не встретив никакого сопротивления Перед смертью он назвал мне свое имя. Кирилл. Астигматичка называла его Кирой. Разведенка — Лариком. Я тоже представился. Он обещал мне пиво и армрестлинг, как только мы доберемся до «Розы ветров». Мы спустились по склону: сначала он на своем сноуборде, затем я. Я взял влево, хотя «Роза ветров» находится правее. Он не обратил на это внимания: новички не ориентируются на местности, а он был новичком, это ясно. «Обязательно приеду сюда на следующий год» — это были его последние слова. Последние перед тем, как моя лыжная палка вошла ему под лопатку, не встречая никакого сопротивления.
   …Я давно за ним охотился. Он будет лучшим в коллекции, этот трофей, хотя с ним и придется повозиться.
   Хорошо посаженная голова, разворот ключиц, грудная клетка, аккуратные ягодицы — все это выше всяких похвал. Единственное, что раздражает меня, — это удивление, застывшее на его холеном лице. Удивление — и больше ничего. Почему все они безмерно удивляются, когда смерть застает их врасплох, почему на это так живо реагируют их носогубные складки и глазные яблоки?.. Только с одним трофеем мне повезло — горе-альпинист, отбившийся от группы во время восхождения по южному склону и похороненный лавиной. Он умирал несколько часов, хотя для смерти хватило бы и пятнадцати минут; несколько часов мучений только потому, что ему удалось создать воздушный мешок — он методично бился каской о прессованный снег.
   Но это только продлило агонию. И придало его лицу то выражение, которое я тщетно хочу придать лицам всех своих трофеев, — выражение неизбывного, нечеловеческого, всепоглощающего ужаса.
   Ужас.
   Ужас — вот визитная карточка моей коллекции.
   Ужас, заключенный в ледяную корку. Ужас как композиционный центр всей скульптурной группы. Шесть фигур, если не считать горе-альпиниста и любителя фристайла Кирилла. Сними будет семь, число слишком неудобное для Страшного суда.
   Нужен кто-то еще, лучше, чтобы это была женщина, еще одна, кроме той, что у меня уже есть. Нони-астигматичку, ни разведенку я видеть не хочу. И остальных натуральных блондинок тоже, их волосы не так хороши для льда. Ни одной подходящей фактуры за сезон, есть от чего прийти в отчаяние.
   Но я не приду в отчаяние. Я терпелив. Я гораздо более терпелив, чем эти чертовы горы.
   Я буду ждать нужную мне женщину. Я буду ждать одну-единственную деталь, которая поможет мне закончить композицию. Последний штрих, финальный аккорд.
   Она займет свое место на ледяном пьедестале, и это будет достойное место. Жаль, что никто и никогда не оценит этого.
   Никто, кроме сводов пещеры, которая свято хранит мою тайну, мой маленький музей фигур изо льда. А ведь он вполне мог бы стать достопримечательностью «Розы ветров», и школьники приезжали бы сюда на экскурсию во время зимних каникул…
   Нет, школьники — это чересчур хлопотно. Фантики от конфет, жвачка, приклеенная к стенам, банки из-под кока-колы, использованные презервативы, — школьники остаются ублюдками всегда и везде, никакого почтения к высокому искусству.
   А это и есть высокое искусство.
   Четверых из семи моих трофеев, моих милых натурщиков, убили горы. Троих — я сам.
   А это и есть высокое искусство.
   Любвеобильного подонка Кирилла хватятся только к вечеру.
   Нужно успеть вернуться в «Розу ветров», чтобы принять участие в его поисках. Я буду последним, кто откажется от них.
   Спасатели всегда надеются на лучшее, хотя прекрасно информированы о худшем…
   К тому же нужно еще покормить собак. Как же я мог забыть о собаках?..

ЧАСТЬ I

   Знатные семьи всегда преследует злой рок.

Юдзан Дайдодзи. «Будосесинсю»

   "Жила-была девочка, которая ненавидела самолеты… Она ненавидела их больше, чем рыбий жир и гольфы с помпонами. И даже больше, чем костюм Снежинки на новогоднем утреннике. Ее почему-то всегда наряжали Снежинкой, а ей хотелось быть Королевой-домино… Черная клетка — белая клетка. И кружевное жабо вокруг шеи . Быть может, если бы она привыкла к самолетам, ее шея не была бы такой тонкой.
   А потом девочка выросла, окончила Московский государственный университет (филфак, последнее прибежище дур из зажиточных семей), и ее абстрактная ненависть к самолетам стала конкретной. Она терпеть не могла всю историю fucking mother (извините за ненормативный английский) авиации — от невинной этажерки братьев Райт до последней модели «Боинга». В пакет ненависти входили также: табло «Не курить! Пристегнуть ремни!», авиакомпании «САС» и «Люфтганза», минеральная вода в пластмассовых стаканчиках, мятные карамельки «Полет» и…
   И воздушные ямы.
   Воздушные ямы, капкан для любого здравомыслящего человека. Сейчас нашу девочку вырвет, интересно, догадается ли какая-нибудь сволочь принести бумажный пакет, прежде чем случится несчастье?.."
   — Интересно, догадается ли какая-нибудь сволочь принести бумажный пакет? — спросила Ольга слабым голосом.
   — Я, кажется, даже знаю, как зовут эту сволочь, кара <Саrа — дорогая (итал.).>. — Даже сейчас он не упустил возможности поцеловать ее.
   Спустя два с половиной года супружеской жизни. Милый, милый, бесконечно милый Марк, как же ей повезло с ним!
   Ну, кто еще называл бы ее «кара», разве что какой-нибудь сицилианский мафиози средней руки, вариант крестного отца для бедных… «Кара» — память о медовом месяце в Венеции, туда они тоже летели самолетом.
   Венеция — подарок Марка, оплаченный деньгами ее отца.
   Марк отрабатывал эти деньги полгода — уже потом Ольга узнала об этом. Вкалывать без выходных после того, как маленькие пароходики в Лидо и Дворец дожей стали воспоминанием, — не всякий пылко влюбленный решится на это.
   Милый Марк. Святой Марк.
   «Сан-Марко» — именно так обращались бы к нему родные, если бы были итальянцами. Но они не были итальянцами. Кажется, его родной город называется Кизыл-Арват. Совершенно непроизносимое название, затерявшееся где-то в туркменских песках. Почти библейских, как шутит сам Марк.
   Библия, вот чем руководствовалась его мать, рожая детей:
   Марк — самый старший, есть еще брат Иона и сестры — Мария и Магдалина. Его мать — она заселила бы детьми весь Новый завет, если бы не умерла…
   …Тошнота понемногу проходила, Ольга откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.
   Марк — самый старший из всего кизыл-арватского библейского выводка. Ее муж перед богом и людьми. Правая рука отца, талантливый менеджер, в тридцать три года ставший коммерческим директором крупного нефтедобывающего концерна. Без всяких протекций с ее стороны: это было решение отца, только его. Отец никогда бы не отдал пост своему зятю, если бы он был только зятем. Но Марк был по-настоящему талантлив в бизнесе, отец понял это, как только приблизил его к себе. Марк не любит вспоминать все связанное с его детством и ранней юностью в Кизыл-Арвате: ничего выдающегося там не было — удручающая бедность, несколько соляных озер, змеи, песок и ящерицы-гекконы, лазающие по стенам дома. Он вырвался оттуда, как вырываются из ада.
   Его мать умерла, сестра Магда, в полном соответствии с именем, перекочевала в один из амстердамских стриптиз-клубов (Марк почти не вспоминает о ней, он ненавидит сестру так же, как Ольга — самолеты). Мария осталась в Кизыл-Арвате и вышла замуж за плотника-туркмена, тоже в полном соответствии с именем. Она работает на местной ковровой фабрике, а на свадьбу подарила Марку и Ольге ковер — он и сейчас лежит в их спальне, на полу.
   Очень красивый ковер. Чередующиеся геометрические фигуры, — похоже, что туркмены действительно знают толк в неэвклидовой геометрии…
   Ольга не видела никого из родных Марка — даже ковер передали с оказией из Ашхабада. Сегодня она наконец-то познакомится с Ионой, младшим братом.
   «Иона в чреве кита», — кажется, именно так назывался этот сюжет.
   Подходящего кита для Ионы не нашлось. И ему пришлось скрыться в другом чреве. Горы — вот что сразило Иону наповал. Он устроился спасателем на одном из горнолыжных курортов Приэльбрусья. Через час он будет маячить в толпе встречающих в аэропорту. Если верить Марку, их ждут великолепные десять дней в горах. Или две недели, если им уж очень понравится.
   Ольга предпочла бы море горам, а песок — снегу.
   Но Марк — Марк обожает холод. И воду во всех проявлениях. Издержки детства в пустыне.
   После свадьбы они уехали в Венецию — это была осенняя Венеция. Вода во всех проявлениях и облачко пара изо рта по утрам, после любви и перед кофе. Марк был счастлив. Он был счастлив в чужом городе, где все напоминало о нем самом: площадь Сан-Марко, библиотека Сан-Марко, церковь Сан-Марко… Тогда, в Венеции, Ольга и представить не могла, что Марк с ума сходит по горным лыжам. Даже горнолыжного снаряжения никогда не было в их доме. Марк купил его за две недели до этой поездки.
   Самое дорогое — себе и Ольге.
   Горнолыжный шлем очень ему идет. И очки «Turbo C.A.M.», 134 доллара за штуку.
   — Ну, как ты, кара? — Марк вернулся сразу с несколькими бумажными пакетами для прискорбных случаев воздушной болезни. Он выглядел таким несчастным, что Ольга невольно улыбнулась.
   — Уже лучше, милый. Может быть, все обойдется.
   И снова он не удержался и поцеловал ее. «Его губы по-прежнему волнуют меня, — подумала Ольга, — волнуют так же, как и два с половиной года назад, когда мы занимались любовью где попало. „Где попало“ — неплохо сказано, но как-то не вяжется с должностью коммерческого директора, который должен быть импотентом-трудоголиком по определению. Да, его губы по-прежнему волнуют меня, и эта его привычка подбираться к моим собственным губам осторожно, исподволь, с ямочки на подбородке. Марк называет это восхождением, покорением вершины…»
   Интересно, почему он выбрал горные лыжи, а не альпинизм?
   Смешно, я обожаю целоваться со своим собственным мужем…
   — Теперь-то ее точно стошнит!..
   Ольга сразу же отстранилась от Марка и поиграла скулами.
   Инесса, как она могла забыть. У их поцелуев есть свидетель. Что-что, а любое проявление чувств Инесса не может не заметить.
   — Забыл поделиться своими наблюдениями, кара, — Марк откинулся в кресле. — Твоя мачеха, а моя дражайшая теща — отпетая сука.
   — Спасибо, Марик, ты, как всегда, любезен, — Инесса, сидевшая рядом с Марком, положила руку ему на колено.
   Марк поморщился, но руки не убрал. За него это сделала Ольга, — Отличный маникюр. Инка, — мягко сказала она.
   — Могу порекомендовать свою маникюршу. И косметичку заодно. — Инесса высвободила свою руку из предупредительно-жестоких пальцев Ольги: не касайся моего мужа, отпетая сука!
   — До косметички я еще не доросла.
   Инесса засмеялась: Ольге всегда нравился ее смех, прозрачный и нежный, как колокольчики на ветру. «Нет, она не отпетая сука. Она — моя лучшая подруга. И жена моего отца».
   «Твоя мачеха, а моя дражайшая теща» — еще одна игра, придуманная Марком. Повод для шуток в семейном кругу.
   Инесса, Инка, лучшая подруга Ольги, сначала школьная, а потом институтская. Инка, хорошенькая брюнетка с темными, обуглившимися губами. Они поссорились только один раз в жизни, в седьмом классе, из-за веснушчатого мальчика, который перевелся в другую школу через две недели после ссоры. А Инка и Ольга не разговаривали полгода. До самой смерти Ольгиной матери.
   Она покончила с собой — нет, лучше об этом не думать. Не думать, не думать, не думать…
   Ольга всегда любила отца. Только его. В их маленькой семье всегда существовал треугольник — с тех самых пор, как Ольгу стали наряжать в костюм Снежинки на утренники в детском саду. Не очень-то ей шло, нужно сказать: Снежинка с иссиня-черными волосами, материнская порода.
   Мать Ольги была грузинкой из хорошей тбилисской семьи.
   Виолончелистка с консерваторским образованием. Родители Ольги познакомились в филармонии, на Дебюсси, худшего места для романтической встречи и вообразить невозможно.
   Ольга родилась через полтора года после исполнения «Девы-избранницы» во втором отделении.
   В пять лет она впервые приехала в Тбилиси. Рано состарившиеся женщины в черном, загробная прохлада комнат, тяжелые фамильные украшения; с перстнем, по семейной легенде принадлежавшим Давиду Строителю, Ольга играла перед сном… Тбилиси стал сплошным кошмаром для пятилетнего московского ребенка. Ольга рыдала без папочки, оставшегося в сказочной, пряничной, такой понятной Москве.
   Они с матерью уехали через четыре дня. Теперь Ольге двадцать семь, но ей до сих пор стыдно за бегство из Тбилиси, в котором она больше не была никогда. Даже на похороны матери не поехала — рано состарившиеся женщины в черном увезли ее тело из Москвы. Тогда Ольга свалилась в лихорадке и две недели, пока отец оставался в Тбилиси, пролежала у Инки.
   Прости меня, мамочка. При жизни я редко называла тебя мамой. Только Мананой, как отец, даже в этом я старалась .походить на него: Манана, ты опять сделала это противное лобио, ты же знаешь, что я не люблю твою грузинскую кухню… Манана, тебя опять вызывают в школу. Манана, я не надену это дурацкое платье… Манана со всем соглашалась, она была чересчур кроткой для грузинки, только в глазах горел нестерпимый, все испепеляющий огонь.
   Ольга боялась этого огня, иногда она даже думала перед сном: как было бы хорошо, если бы Манана освободила их, уехала навсегда в свой красно-черный Тбилиси.
   В конце концов она и освободила их, уехала навсегда в свой красно-черный Тбилиси в оцинкованном гробу. А вместе с ней исчез запах кинзы, пряностей и крепкого кофе. Потом канула в небытие металлическая посуда и глиняные кувшины: никто их не выбрасывал специально, казалось, вещи сами покидали дом. Осталась только виолончель Мананы, она и теперь с отцом, хотя старого дома больше нет. Отец построил себе коттедж за городом, а Ольге купил квартиру на Ленинском проспекте, в престижном доме с дурой-консьержкой и видеокамерами по периметру.
   Долгие годы после смерти матери Ольга мучилась угрызениями совести: ей казалось, будь она поласковей с Мананой, никакого самоубийства бы не было. И только когда она стала первокурсницей, крепко выпивший отец рассказал ей всю правду.
   Манана была больна.
   Она всегда казалась немного странной, еще в то время, когда они с отцом встречались и подолгу гуляли в Сокольниках слишком часто впадала в неистовство, страдала просто патологической ревностью, ее настроение могло кардинально измениться за каких-нибудь пять минут без всякой на то причины. С рождением Ольги все это только усугубилось:
   Манана, как в спячку, стала впадать в депрессию. Депрессия заканчивалась выплеском неконтролируемой ярости — тогда отцу приходилось прятать все колющие и режущие предметы в доме, включая пилочки для ногтей и маникюрные ножницы. Несколько раз Манана лежала в самых разных психиатрических клиниках: от дочери это всегда скрывали, чтобы не травмировать хрупкое детское сознание. Манана была слишком горда, чтобы позволить дочери стать свидетельницей ее болезни. Грузинская красавица, урожденная Багратиони, она так и не взяла немного плебейскую фамилию отца — Шмаринов В последний раз она вышла из больницы за три дня до самоубийства…
   Отец любил Манану, после ее смерти он долго не женился. А чтобы хоть как-то спастись, с головой ушел в работу.
   Так что в фундаменте его сегодняшней нефтяной империи лежит самое банальное одиночество…
   Весь первый курс филфака с факультативным испанским, когда так неожиданно открылась их самая страшная семейная тайна, Ольга продрожала за себя. Больше всего она боялась, что фобии ее матери проявятся и в ней. Из этого состояния Ольгу вытащила Инка, поступившая на тот же филфак за компанию с подругой. Тревожные ожидания Ольги она называла не иначе как «манией Мананы» («Звучит неплохо, как ты думаешь, Лелишна?..»).
   Только Инка называла Ольгу Лелишной, это звучало несколько иронически, но всегда успокаивало. И сама Инка успокаивала. До тех самых пор, пока не отправилась вместе с Ольгой и ее отцом на Золотые Пески в Болгарию.
   Последние двое суток Инка не ночевала в номере. Ольга подумала было, что знойная красотка Инка подцепила себе какого-нибудь роскошного волосатого болгарина: уж очень много их крутилось рядом, всех этих Петко, Арсенов и Стоянов. Но действительность оказалась просто сюрреалистичной. В самолете (в одном из тех fucking mother самолетов, которые Ольга так ненавидела) отец объявил Ольге, что он женится на ее подруге.
   В не самый подходящий момент тупой болтанки в воздушной яме.
   Ольгу вырвало.
   — Надеюсь, это не реакция на сообщение о нашей помолвке, Лелишна. — Инка и здесь осталась верна себе.
   — Не ссорьтесь, девочки, я люблю вас обеих, — примирительно сказал отец.
   «Вас обеих» — только этого не хватало! Инка, ее лучшая подруга с самого первого класса; Инка, с которой они шушукались и хихикали, лежа под одним одеялом, когда Ольга оставалась у нее ночевать; Инка теперь спит с ее — ее! — отцом и называет его Игорем.
   — Как ты его называешь? — спросила Ольга у Инки, когда отец по прилете отправился за их багажом.
   — Кого? — не поняла Инка.
   — Отца.
   — В смысле?
   Инка давала уморительные клички всем мужчинам, с которыми спала, даже тем, с кем у нее были продолжительные романтические отношения, — здоровый цинизм был ее отличительной чертой.
   — Ты сама знаешь, в каком.
   — Надеюсь, мы все еще подруги, Лелишна, — сказала Инка, глядя в пространство.
   Ольга ничего не ответила.
   Невозможно, невозможно смириться с тем, что твоя лучшая подруга, о любовных похождениях которой ты знаешь все, станет женой твоего отца. Он будет обнимать ее так же, как любой мужчина обнимает женщину, они будут заниматься любовью — с той лишь разницей, что он не «любой мужчина»… Инка обожала делиться своими сексуальными переживаниями в скабрезных записочках на лекциях. У нее все это выходило смачно. Своих бывших партнеров она называла «покойными мошонками», а свой собственный донжуанский список — «мартирологом».
   И вот теперь эта термоядерная самка стала женой ее отца.
   Они долго не общались — Ольга привыкала к новому статусу Инки.
   А потом появился Марк, и все отодвинулось на задний план: и Инка, и отец, и их брак. Марк и Инка сразу невзлюбили друг друга, Марк считал Инку рафинированной шлюхой, что было несправедливо: отцу Инка не изменяла, нужно отдать ей должное. Инка же платила Марку той же монетой:
   «Туркменский выскочка, вот ты кто». Впрочем, это не мешало им сохранять вооруженный нейтралитет и довольно остроумно пикироваться при этом: Ольге нравились эти импровизированные турниры. Отцу тоже.
   В конце концов это может стать семейным видом спорта, почему нет?..
   Впрочем, теперь их ждет совсем другой спорт.
   Это была идея Марка — отправиться к брату. Инка увязалась за ними — хватило только намека со стороны Ольги. Инка могла выбрать для отдыха что-нибудь менее экзотическое: например, дартс в каком-нибудь ирландском пабе с обязательной экскурсией на малую родину актера Шона Коннери. Или бридж и устрицы где-нибудь на Французской Ривьере. Но оказалось, что она хочет именно горные лыжи. Да и отец обещал подъехать на какой-нибудь из уик-эндов. Тем более что без интеллектуальных скандальчиков с Марком Инка начинает чахнуть, а ее ленивая ненависть к Ольгиному мужу нуждается в калорийном трехразовом питании.
   Вот почему они летят все втроем…
   Тот еще будет отдых!..
   «…Через десять минут наш самолет совершит посадку в аэропорту города… Просьба пристегнуть ремни…»
   Слава богу, через десять минут самолеты закончатся и начнутся горы. Ровно две недели вдали от Москвы, но с тем же неизменным составом балагана.
   Марк взял Ольгу за руку, тихонько сжал пальцы. Ольга ответила ему таким же тихим и нежным пожатием. Как же ему идет обручальное кольцо! Ей, впрочем, тоже. Нужно признать, что этот брак украсил их обоих.
   — Как называется эскимосский приют, куда ты нас тащишь? — спросила Инка.
   — Кажется, «Роза ветров». — Марк по-прежнему не выпускал руку Ольги.
   — Название воспринимается так же свежо, как бумажные цветы в заводской столовой.
   — Тебя никто сюда не тянул, — Марк, как всегда, был предельно корректен. — Сама напросилась.
   — Поосторожнее со мной, зятек, иначе быстро распрощаешься с должностью.
   — Ты пока еще не стоишь во главе концерна, милая.
   — А ты разве не знаешь, что во главе дела всегда стоит тот, кто удачно лежит в постели?
   Ольга поморщилась. Инка, конечно, отпетая сука, Марк прав. Но отец с ней счастлив, это видно невооруженным взглядом. Он счастлив так, как никогда не был счастлив ни с Мананой, ни после нее. Уже за одно это стоит примириться с ее дурацкими эскападами.
   Самолет тряхнуло — колеса шасси коснулись земли. Последний приступ тошноты накрыл ее с головой и сразу же прошел. Они на твердой почве, хвала создателю!
   — Я обещаю тебе удивительные две недели, кара, — нежно прошептал Марк.
   — Я люблю тебя, Марк.
   — И я тебя, кара…

* * *

   Он был совсем не похож на Марка.
   Иона встречал их у сектора прилета, не сливаясь с общей массой людей. Какое все-таки странное имя, Иона! Это совсем нерусское имя неплохо поработало над его внешностью.
   Такие лица бывают только у отшельников и святых, подвергающихся массированной бомбардировке самых разных искушений: темные от загара скулы, почти сросшиеся черные брови, прихотливо изогнутый рот — мечта всех сочинителей японских трехстиший, — и антрацитовые глаза, не пропускающие свет. На контрасте со светловолосым, светлоглазым Марком Иона выглядел демоном-искусителем, предвестником пламени Страшного суда.
   Братья пожали друг другу руки и только потом неловко обнялись.
   «Не очень-то вы близки, как я посмотрю», — подумала Ольга.
   — Познакомься, Иона, это мои жена и теща. Вывез все святое семейство. — Марк представил женщин брату.
   Иона удивленно поднял брови: на тещу ни одна из них не тянула.
   — Меня зовут Инесса, — за несколько секунд Инка успела раздеть Иону и снова одеть его: взгляд, выработанный годами вольной студенческой жизни. — Поверить не могу, что вы братья.
   — А что? — Ольге показалось, что Марк даже обиделся.
   — Масть не та. Или ваша мать была великой грешницей?
   — Не больше, чем твоя… Не обращай на нее внимания, Иона.
   — Обращайте, обращайте. Мне это будет приятно.
   — Это и есть моя теща, — подколол Марк Инку.
   Иона осторожно пожал руку Ольге и Инке.
   — Ну, как ты тут? — запоздало спросил Марк у брата.
   — Ничего — Иона ощупывал глазами спутниц Марка.
   Никаких эмоций в антрацитовых глазах. Никаких, кроме сдержанного одобрения: а у тебя телки что надо, братуха Марк!
   — Что с погодой?
   — Неделю как из рук вон, — честно признался Иона.
   — Так уж и из рук вон! — позволила себе усомниться Инка.
   — Весна на носу. Лавины, — пояснил он. — Как раз позавчера две сошло. Так что вы выбрали не самое лучшее время.
   — А мы их увидим, эти лавины? — Инка проявила недюжинный интерес к причудам местного климата.
   — Еще как увидите! — успокоил всех Иона.
   — А это не опасно?
   — Как сказать… Пять дней назад один парень не вернулся.
   Ничего себе — визитная карточка фешенебельного курорта! Но Марк уже перехватил инициативу у своего братца, с простодушным видом рассказывающего страшилки. Он обнял за плечи и свою жену Ольгу, и своего классового врага Инессу:
   — Не волнуйтесь, леди, вы под защитой флота Ее величества!
   Инка хмыкнула:
   — Да никто и не волнуется. Экстремальные ситуации — это всегда пикантно. Ты не находишь, Лелишна?
   — Для кого как. — Ольга пожала плечами. — Во всяком случае, это не то жизнеутверждающее начало, которого я ожидала.
   Мужчины отправились за багажом, Ольга и Инка остались одни.
   — Ну и как тебе этот феноменальный брат? Не знаю, как с мозгами — наверняка их не больше, чем у фаршированной щуки… Но body <Body — тело (англ.).> просто зашибись. — Высказав одобрение племенному жеребцу Ионе, Инка из-под опущенных век зорко оглядела мужскую кавалерию, пасущуюся неподалеку.